Часть VI. Чудеса Божии

В заключительной части этой работы я приведу целый ряд чудес, – притом доселе в печати неизвестных, но лично мною пережитых или слышанных от безусловно достоверных мне лиц. Цель и заключается в том, что они утверждают бытие так наз. «сверхъестественного» мира; потому что факты сильнее всяких доказательств, – как для интеллигентных, так в особенности – для непредубежденных «простых» людей. И таким образом этот отдел является доказательным дополнением ко всей нашей работе о вере.

Тем более, что и неверующие, и сомневающиеся задают всегда вопрос:

– А кто приходил с того света?

Верующие же будут несомненно радоваться фактам из иного мира, – хотя мы приводим немного.

Хотя снам вообще не нужно верить, но когда они сбываются – не будучи известными дотоле, – то это можно назвать уже явлением из того мира.

Это было около 1925 года. Я из Сербии ехал в Париж, чтобы быть инспектором Богословского Православного института. Но мой путь лежал через Берлин, где я должен был заехать к одной семье, перед близкой смертью мужа и отца. Из Берлина я направился в Париж через г. Аахен. Здесь в мое купе подсела пассажирка из Швеции, русского происхождения, жена шведа. Она ехала к родной сестре в Испанию. Других пассажиров в купе не было. Скоро мы познакомились. Между прочим, разговорились о вере. Она была православная:

– А что, – спросила она, – ныне чудеса бывают?

– Каких же вам чудес, – говорю ей, – после Евангелия и Христа?

– Да-а, – протянула она недовольным голосом, не смея возражать по существу, – но это так давно было! А вот теперь бывают ли чудеса?!

И я рассказал ей о чуде, слышанном мною от архимандрита (после – архиепископа) Т-на, в 1923 г. в Берлине. Теперь он умер. Но да будет он свидетелем, что я точно передаю рассказ его! Буду вести беседу от его имени – для живости.

– Меня, – начал он, – пригласили в г. Н. отслужить заупокойную литургию по давно уже умершей бабушке М. А. Мне отвели комнату. И я ночью хорошо спал. Во сне слышу почти детский голос:

– Батюшка! Помолитесь и о мне!

– Я приехал сюда, чтобы молиться об умершей М. А.

– Я это знаю. Но вы помолитесь и о мне.

– Но кто же вы такая?

И тогда передо мной появляется голая до локтя детская ручка и чертит в воздухе большую букву Е. И тут я проснулся. Вижу, что я – не в постели, а стою на полу. Этого никогда не было в моей жизни, чтобы я слез с постели – не просыпаясь. Сон был настолько живой, что я будто только сейчас видел и детскую ручку и букву Е.

Кто же такая Е? И в уме промелькнуло два имени: Елизавета и Екатерина. Спросить ночью было некого: завтра спрошу!

Служу проскомидию и из просфоры за усопших вынимаю, между прочим, частицу за рабу Божию Елизавету-Екатерину. После обедни пригласили меня пообедать. А нужно сказать, что до обедни я спросил старого слугу: не жил ли здесь кто-нибудь с именем Елизавета – Екатерина; он ответил, что такой здесь не было.

За обедом мне предложено было место против хозяйки; а рядом со мною сидела подруга ее. Я ей вполголоса рассказал о видении. Когда дошел до буквы Е, она остановила меня:

– После. – Но хозяйка заметила перерыв.

После обеда она сказала мне:

– Да ведь это дочь хозяйки, Елизавета. – И рассказала, как она за обедом, видимо, чем-то заразилась и через часа два – скончалась.

В это время подошла и хозяйка к нам с вопросом:

– Чего это вы секретничаете?

Пришлось и ей рассказать все. Она – в слезы:

– Она (т. е. Елизавета) и мне не давала спать, как следует, всю ночь: Мама! Ты больше молишься за бабушку, а не за меня!

Меня, говорит он, это удивило: почему так? Оказалось, дочь ее родилась еще тогда, когда она и первый муж ее были протестантами.

А в Церкви такой обычай, что за инославных не полагается в храме, да еще на литургии, молиться. Следовательно, и Елизавета была протестанткой; а матерь потом вышла замуж за К. В., православного, и сама приняла православие. Бабушка М. А. была православной, но вышла замуж за протестанта, оставаясь православной. О ней каждый год, в день ее смерти, и совершали поминание. А дочка была протестанткой; и, однако же, просила молитв и поминовения у православного священника.

Дальнейший рассказ я сокращаю: после я проверил по дневнику родственника этой семьи: все оказалось верно.

Вот этот случай я и рассказал шведке. Она вполне удовлетворилась. И на другой день привела ко мне двух своих знакомых старичков и подарила корзину фруктов.

Это было в алтайской деревне, в Азии. Я был викарным епископом в г. Севастополе. Жил в Херсонском монастыре (1919–1920 гг.). До меня там настоятелем был епископ Иннокентий. Потом он ушел на покой; и я заменил его. Он был праведной жизни и прозорливый. Но я не о нем хочу рассказать, а о чуде, расследовать которое он был послан архиепископом М. Тобольским.

Одного алтайца крестили в храме. Стоял большой чан воды, в которой он должен был креститься. Крестным отцом у него был его дядя, тоже алтаец, и, конечно, уже крещеный.

Во время чтения священником молитвы с призыванием Святого Духа на ту воду новокрещеный был спокоен. А его дядя вдруг, в ужасе и удивлении, закричал:

– Это и со мной так было? Это и со мной так было? Оказывается, в этот момент он увидел, что с купола церкви сошел огонь на воду.

Крестивший священник (после, вероятно) подробно допросил его и доложил архиерею. Вот он и послал о. Иннокентия под присягой расследовать это дело; что и подтвердилось. Бумаги об этом я видел и разбирал по смерти еп. Иннокентия.

Все люди – совершенно добросовестные. Епископ – святой жизни: алтаец-дядя – «дитя природы»: он бы и выдумать чего-либо подобного не мог; и все было проверено специальной ревизией; а я – читал обо всем этом.

Дух Святой сошел на воду, как и в день Пятидесятницы на апостолов в виде огня.

Этот случай я расскажу в сокращении: он – длинный. В Уфимской области (это было за семь лет до революции) на одном погосте, т. е. на церковном хуторе, жил псаломщик: с ним жила жена и (кажется) четверо детей, и бабушка. Жизнь была бедная. К несчастью, он был еще алкоголик. С ним пила и мать. Печь топилась плохо. И зимою бабушка сидела на печи, к ней лезли дети: Христина (лет 12), Степка (лет 7) и Мария (лет 3), а четвертый ребенок был еще на руках.

Отец помер. Жить стало еще труднее. Детей пустили по миру нищенствовать. Ходила и маленькая Мария. По вечерам они приходили домой и, замерзшие, лезли к бабушке на печь. Там они, вероятно, ужинали: хлеб да вода. А бабушка учила их молитвам. Особенно она заповедовала читать «Богородицу».

Потом, по смерти отца, мать отправилась с 3 детьми в город Уфу и хотела пристроить детей в приюты. Исходила все, что могла; везде отказывали: мест нет! А уже наступил вечер. Тогда мать, купив им по калачику, велела им дожидаться ее, а сама бросила их на произвол [судьбы] и отправилась домой...

Они ждали-ждали мать и стали сами ходить по городу, ища ее. Это было зимою, за неделю до праздника Рождества Христова. Так случайно они дошли до храма Успения Божией Матери.

Самая маленькая, Мария, говорит, что в трудную минуту бабушка велела читать «Богородицу». И они втроем стали читать эту молитву. Вдруг из Церкви выходит тетенька в черном, с закрытым лицом, – как после рассказывали они о Ней, – взяла одной рукой Марию и повела всех троих в дом против церкви, отворила калитку и ввела их в дом, а Сама исчезла. Хозяйка дома лежала больная в постели. В кухне шли разговоры; шум, плач... Кучер, татарин Абдул, хотел уже отправить детей в полицию, но заступилась экономка, Анисия Ивановна. Хозяйка вызвала горничную Пашу в спальню к себе и распорядилась оставить детей: их вымыли, одели в чистое белье (оставшееся от детства девочки и мальчика) и уложили спать. Хозяйка, по телефону, упросила архиерея Н-ла приехать к ней. И он старался выяснить все. Вызвали сторожа: оказывается, в этот вечер не было никакой службы; а от тетеньки в черном не было по снегу никаких следов.

Архиерей решительно и сразу пришел к заключению, что была Божия Матерь, так как дети читали «Богородицу».

На другой день архиерей поехал в женский монастырь: Христину определили в женскую школу при монастыре, Марию взяла на воспитание м. казначея, веруя, что за это поправится ее больной брат. К этому же дню воротились с зимней охоты муж и сын хозяйки: Степку приняли в приют.

Мать, видя, что ради ее детей можно эксплуатировать господ, была отделена от них; и им дали новую фамилию: Мерзлые.

О последующем не буду рассказывать. Упомяну лишь об одном: брат казначеи К-ой (не знаю: тот ли, за которого она взяла на воспитание сироту Марию, или другой) пришел к нашей, самой бедной церкви, прося себе приюта. Мы его устроили; таким образом, Божия Матерь отблагодарила казначею.

Все это рассказывала та самая хозяйка, в доме которых приняли сирот. Она и сейчас жива: ей идет 90-й год.

Она же мне рассказывала другой случай – совершенно необыкновенный.

До Уфы они жили в Волынской губернии. Там муж затеял создать фарфоровую фабрику: глина для этого была прекрасная. Но дело кончилось крахом. И им грозила нищета. Хозяйка однажды лежала после обеда в спальне – поперек кровати, чтобы не пачкать ботинками одеяла. И мрачные мысли шли ей в голову.

Вдруг она слышит, что кто-то вошел в соседнюю комнату. Она тотчас же вышла туда. Перед ее главами стоит живою старая ее знакомая по имению – давно умершая.

– Прасковья Димитриевна! Это – вы?

Но та, не отвечая на ее вопрос, говорит:

«Ваше положение трудное, но не впадайте в отчаяние. Сына Николая не отдавайте никому. А С. Н. тотчас же пусть едет в Петербург к сыну моему (он тогда был секретарем у генерала Куропаткина. – М. В.), и от моего имени прикажите ему устроить дело».

И она – точно растаяла.

С. Н. скоро пришел домой. Жена рассказала ему про явление умершей. Тотчас же, без малейшего сомнения, он выехал в СПб. И все дело их устроилось прекрасно.

А сын Николай должен был быть усыновленным дедушкой (отцом самой рассказчицы). А после этого дедушка и его знакомый купец выкупили их имение. Все кончилось благополучно.

А если бы рассказывать подробно, то мы увидели бы целый ряд сплетений, которые совершенно ясно свидетельствуют о дивном Промысле Божием...

Но я хотел рассказать о явлении умершей – из загробного мира.

Я был еще молодым иеромонахом и служил секретарем у архиепископа Финляндского (впоследствии – патриарха) Сергия. Он был членом Синода. Жил на Ярославском подворье, и я с ним.

Однажды вечером приходит сельская женщина, лет 45–47. Высокая, здоровая, но очень смиренная. Муж ее, тоже высокий, был пожарным на судостроительном заводе, и тоже скромный. Жили они очень дружно; детей у них не было – Бог не дал! Казенная квартирка, приличное жалованье, здоровы. Казалось, все хорошо. Муж на работе. Она, сидя пред красным углом с образами, около правого окна, вдруг говорит сама с собой:

– Уж как нам хорошо живется!

Вдруг из иконы Иоанна Предтечи выходит совершенно явственно будто Креститель, во весь рост, и говорит ей:

– Если хорошо живется, то принеси жертву Богу – зарежь себя!

Ей стало так страшно и так мучительно забилось сердце, что она взяла уж нож, чтобы пырнуть себя в грудь... Как это не случилось – я теперь не помню ее рассказа. Но только с тех пор стало представляться (или: вержиться; русское слово от корня – ввергать, бросаться в глаза), – так она сама мне сказала: то кошка по потолку бегает головой вниз, ногами вверх, то в храме ведро с огурцами падает и т. п. Иконы Иоанна Крестителя она стала уже бояться: я велел ей принести ее ко мне. Икона в высоту вершков в 8, а в ширину вершка 3. За стеклом. В коричневой рамке.

И вот она меня спросила: что же ей делать? Молодой монах, я не мог сказать ей чего-либо особенного, – и потому посоветовал ей исповедаться и причаститься, а потом я с ней пойду до квартиры и отслужу молебен с водосвятием. Она послушалась без возражений. У меня же исповедалась: какая чистота и смирение! Я дивился. После обедни и причащения мы сходили к ней и отслужили молебен.

Прошла еще неделя. Она пришла снова в храм наш. Я спросил у нее, каково у нее теперь состояние? Она спокойно ответила: – Все благополучно!

После я спросил у своего духовного отца: отчего это случилось с ней?

Он сказал: оттого, что она похвалилась – «хорошо живется». Враг не выносит этого и после похвал старается всячески вредить. Но конец этой истории был в Валаамском монастыре. Там я увидел юродивого, лет 30... На другой день он лежал в страшной горячке (вероятно, у него было до 40°). И среди разговора он вдруг, – ни с того ни с сего, – начинает рассказывать мне:

– А я знаю женщину: у нее кошки бегали по потолку, огурцы падали в церкви и проч.

Я поразился! Он же никогда и не был в СПб (родом он – олонецкий); а я в это время даже и не думал, и не вспоминал об этой женщине! Вдруг он, умно смотря мне в глаза, говорит, как совершенно здоровый:

– А ты думаешь, ты большое дело сделал?

Я молчу, удивленно смотря на него. Он же продолжает:

– Если бы она вытерпела, из нее вышла мученица, а теперь нет страданий, нет и награды!

И опять стал говорить, как глупый.

Это мне рассказывала одна почтенная интеллигентная старушка в Сан-Франциско, в Америке. Я расскажу об этом кратко. Ее зазвала подруга прогуляться в лес: они тогда были еще девушками. Но там уже оказались два юноши: у них были худые намерения. Эта девушка бросилась бежать и дорогой читала «Богородице Дево, радуйся». Но впереди оказался крутой овраг. Перекрестившись, она с молитвой, не размышляя, бросилась вниз. И благополучно вышла на другой берег.

А бежавший за ней юноша – тоже бросился в овраг; но сломал себе ноги. Богородица спасла девушку.

Известный о. Иоанн Кронштадтский († 1908 г., 20 дек. ст. ст.), между прочим, был приглашен епископом Назарием в Нижний Новгород (в 1901 г.) и епископом Михеем в Сарапуль (в 1904 г.) побеседовать с городским духовенством. Эти беседы были вкратце записаны. Вот что он говорил своим собратьям.

«Я сам знаю, и другие передают, что исцеления по моей молитве совершаются.

Ко мне часто приносят больных, так называемых бесноватых, и просят, чтобы я помолился о них. В этих случаях я действую простотою своей веры. Обыкновенно подобные больные – очень беспокойны: когда их приводят ко мне, то они плюются, пинаются и при этом, – как замечено мною, – закрывают свои глаза. Но я приказываю открыть их. И так как больной не открывает, то я настойчиво требую: «Открой глаза!» При этом сам устремляю на него свой взор. Больной, наконец, открывает глаза, а я, смотря ему в глаза, говорю: «Именем Господа нашего Иисуса Христа запрещаю тебе, дух нечистый: выйди из него!» – и благословляю больного. Больной успокоится, начинает молиться: и я приобщаю его.

По прочтении мною над ним молитв больной делается радостным, покойным, принимает покойно Св. Тайны, от которых ранее он всеми силами старался уйти. И замечательно, что такие больные ничего почти не помнят из того, что они говорили в состоянии беснования... Ясное дело, что они творили чью-то, а не свою волю, противную воле Божией – бесовскую.

Часто бесы долго удерживают власть над больными, или одержимыми, долго сопротивляются. Тогда больные произносят слова: «Мы – застарелые, мы давно получили над ним власть». – Но сила Божия, которой трепещут бесы, их побеждает.

Быть может, в моей деятельности было бы и гораздо более успехов, если бы я устроил жизнь с более аскетическими условиями».

О. Иоанн Кронштадтский был вообще великим чудотворцем; вероятно, им были совершены тысячи чудес: из них сделались известными, нужно думать, 1/100 часть. Был случай, что бесноватый, никем не поддерживаемый, – пролетел в храме по воздуху. Но и сказанного – довольно.

Дальнейшее чудо взято мною «Из рассказов странника». Эта книжка, небольшого размера, в двух выпусках (I-184 и II-162), рассказывает о силе молитвы Иисусовой. О ней мало кто знает. И потому я решил выписать оттуда о дивном событии – о силе книги Евангелия над бесами. Вот что рассказал сам участник этого чуда:

– Любвеобильный Господь, хотящий всем спастися и в разум истины прийти, открыл мне по великой милости Своей сие познание, – о силе Евангелия, – чудным образом, без всякого посредства человеческого.

Пять лет я был профессором в Лицее, проходя путь жизни мрачными стезями разврата, увлекаясь суетною философией по распутиям мира, а не по Христу. И может быть, совершенно погиб бы, если бы меня не поддержало то, что я жил вместе с благочестивой матерью своей и родною сестрою моею, внимательной девицею.

Однажды, прогуливаясь по общественному бульвару, я встретился и познакомился с прекрасным молодым человеком, объявившим о себе, что он француз, аттестованный студент, недавно приехавший из Парижа и ищущий себе место гувернера. Превосходная его образованность очень мне понравилась; и я пригласил его к себе, как заезжего человека. И мы подружились.

В продолжение двух месяцев он нередко посещал меня; и мы вместе иногда прогуливались, ветреничали; вместе выезжали в общества, разумеется, самые безнравственные.

Наконец, он явился ко мне с приглашением в одно из вышесказанных обществ и, дабы скорее убедить меня, начал восхвалять особенную веселость и приятность того места, куда меня приглашал. Сказавши о сем несколько слов, вдруг начал просить меня выйти с ним из моего кабинета, в котором мы сидели, и усесться в гостиной. Это мне показалось странным; и я, сказавши, что уже не раз замечаю неохотность его быть в моем кабинете, спросил его: какая этому причина? И я еще далее старался удержать его здесь потому, что гостиная была подле комнаты матери и сестры моей; а потому там разговаривать о пустой материи было бы неприлично. Он же поддерживал свое желание разными увертками, наконец, откровенно сказал мне следующее:

– Вот у тебя на этой полке, между книгами, поставлено Евангелие: я так уважаю эту книгу, что мне тяжело в присутствии оной разговаривать о наших рассеянных предметах. Вынеси, пожалуйста, ее отсюда, и тогда мы будем говорить спокойно.

Я, по ветрености своей, улыбнувшись на его слова, взял с полки Евангелие да и говорю: давно бы ты сказал это мне! И, подавая ему в руки, промолвил: на вот, сам положи его в ту комнату!..

Лишь только я коснулся его Евангелием, он в тот же миг и исчез.

Это меня так поразило, что я от страха упал на пол без чувств. Услышав стук, вбежали ко мне домашние и целые полчаса не могли привести меня в чувство. Наконец, я, очнувшись, ощутил сильный страх, трепет, мучительное волнение и совершенное онемение руки и ноги, так что я не мог двигаться оными. Призванный врач определил болезнь названием паралич, вследствии какого-нибудь сильного потрясения или испуга.

Целый год после этого случая, при аккуратном лечении от многих врачей, я лежал и не получал ни малейшего облегчения от болезни, которая впоследствии указала на необходимость выйти в отставку от ученой службы.

Престарелая мать моя в скорое время умерла; сестра расположилась посвятить себя монастырской жизни. И постепенно я совершенно выздоровел. И решил посвятить себя отшельнической жизни... В настоящее время и пробираюсь в уединенный скит при Соловецкой обители на Белом море, называемый Анзерским.

В заключение хочу сказать несколько слов. Эта работа имеет в виду, главным образом, выяснить одну основную идею: познание всего воспринимается непосредственно, а не умом; в этом отношении разницы между верою и так называемым знанием нет. То и другое познается сначала на доверии знающим, а потом – собственным опытом, или открывается воспринимающему. Таким образом, ходячие воззрения о непостижимости [веры] для ума отпадают: в основе все непостижимо для него, хотя и несомненно, как воспринятый факт. Разница только в объектах восприятия и органах его. Поэтому обычное разделение на «ум» и «сердце» – не точно, хотя для популярности и употребляется. Это объяснение устраняет от верующих болезнь превосходства ума над верою и приносит покой. Факты из жизни веры подтверждают это. Мне кажется, что такое понимание является в богословии (или вообще – в гносеологии веры и ума) новым, верным и полезным для обеих сторон: одних утешает, других смиряет. Многолетний наш опыт – более 50 лет – дает нам достаточную уверенность в истинности этих воззрений. Но неверующих – не убедишь в этом; однако тут уж действует не ум, не знание, а психология людей, – или воля наша, не желающая принимать истину. «От сердца исходят помышления», – сказал Сам ГОСПОДЬ. А про всякое познание можно сказать: оно происходит от бытия.

+ М. ВЕНИАМИН. 1934–1955 1955–5/18 июля.