I. Статьи и свидетельства об о. Василии

О покойном отце Василии хочется сказать очень многое. Это желание и чувство сейчас разделяют многие из нас. Они продиктованы как скорбью по ушедшем, так и острым восприятием той воистину зияющей пустоты, которую смерть отца Василия породила, как в рядах русской науки и мысли, так и в православной церковной общественности и, тоже, во многих и многих душах. Отец Василий покинул этот мир после долгой и тяжкой болезни, которая, хотя и медленно, но верно делала свое разрушительное дело на виду у всех его близких и друзей. И, тем не менее, кончина отца Василия оказалась для всех полной неожиданностью, потому что уже давно, за десятилетия своей многосторонней и разнообразной деятельности покойный отец Василий для многих, если не для всех, занял место решающего авторитета в вопросах самых важных, и притом, самого разнообразного характера и порядка.

Он был одним из самых выдающихся представителей русской старой университетской науки, достигшей столь удивительного блеска перед войной 1914 года. Свою ученую карьеру он начал с естественных наук, чтобы от них перейти к философии, психологии и педагогике, а затем, уже здесь, заграницей, оказаться пионером в деле создания христианской антропологии, то есть, христианской науки о человеке, дисциплины почти не существовавшей до самых наших дней. Он был одним из основателей парижского Русского Богословского Института имени преп. Сергия Радонежского. С первого дня его существования до самой своей кончины о. Василий вел в Богословском Институте преподавание всех философских дисциплин, а после смерти о. Сергия Булгакова он стал его бессменным деканом. В 1924 году, когда возродилось заграницей возникшее перед великой войной в России Русское Студенческое Христианское Движение, о. Василий, тогда еще профессор Василий Васильевич Зеньковский, был избран его председателем и на этом посту он тоже оставался до самой своей кончины. В 1942 году, по настоянию покойного митрополита Евлогия – и по собственному влечению, В.В. Зеньковский принял священство. Став священником, о. Василий вдруг по-новому вырос и расцвел и, притом, с удивительной быстротой. В Движении, когда умер о. Сергий Четвериков, о. Василий Зеньковский сразу занял положение фактического общепризнанного духовного руководителя всей организации. Особо надо отметить в связи с памятью об о. Василии, то, что он, при всем этом, оказался духовным отцом целого сонма душ. Среди его духовных чад были как миряне, так и многочисленные священники, как старшее поколение, так и молодежь, как люди высокообразованные, так и некнижные простецы.

С ним я встретился впервые в 1933 г., когда я вступил в Русское Студенческое Христианское Движение. Сблизился с о. Василием я, главным образом, через Введенскую церковь, где мы вместе трудились: он был церковным старостой, а я – прислужником и чтецом. Каждый год мы оба, перед светлой заутреней, принимали участие в чтении Деяний Апостольских, причем он неизменно просил, чтобы оставили на его долю рассказ о посещении ап. Павла Афин, столицы античного любомудрия, и о проповеди апостола языков перед представителями греческой философии, собравшимися на афинском Ареопаге. Скоро в Богословском Институте я стал слушать лекции о. Василия по философии, психологии и апологетике. Его религиозный подход к философии и психологии, которые я уже прослушал в светской школе, помог мне усвоить целостное представление об этих дисциплинах. Но когда передо мной открылась ученая и профессорская деятельность, я не пошел по чисто-философскому пути отца Василия. Зато, когда я принимал священство, это он был моим руководителем: он был свидетелем моей ставленнической исповеди, он остался после этого моим духовным отцом до самой своей смерти. Поэтому я посвящу оставшуюся часть моего слова духовническому дару о. Василия. Я сделаю попытку определить, в чем заключалась та главная духовная помощь, которую обрели у о. Василия все бесчисленные духовные чада, толпившиеся перед исповедальней в Введенской церкви, или ожидающие своей очереди перед дверями скромной квартиры о. Василия на улице Georges Pitard.

Отец Василий был от природы человеком религиозно одаренным. Свою природную религиозность он приумножил и развил выполнением ежедневного молитвенного правила и не взирая на все свои не поддающиеся учету остальные обязанности, таким же неуклонным, ежедневным молитвенным чтением Священного Писания как Ветхого, так и Нового Завета, прибавляя к этому и чтения из духовной письменности. Он был тоже человеком и редкой природной доброты, которая, несомненно, составляла главную отличительную черту его характера. Она и помогала ему быть уже заранее открытым для всякого, приходящего к нему. К сказанному присоединялся весь огромный опыт, накопленный о. Василием: общественный, научный, общественно-церковный. Этот опыт позволил отцу Василию, в момент принятия священства, быть обладателем всестороннего знания о человеке, как научного, теоретического знания о человеке, так и жизненного, прикладного. Претворенное благодатью священства, все это богатство человечности, любви и знания позволяло отцу Василию, как духовнику, с особой силой убедительности раскрывать каждому всю правду о нем самом и, тем самым, ставить его на путь, ведущий к жизненному знанию Бога.

Поэтому никто другой не умел так, как это умел покойный о. Василий, легко и быстро помочь человеку разобраться в запутанности своего внутреннего мира, а также и в омраченной грехом такой же сложности его внешних отношений личных, семейных, общественных и часто, увы, и церковных. Никто как он не устранял так убедительно и умело те ложные препятствия к вере в Бога, которые невежество, незнание, псевдо-наука, а, иногда, и закоренелость в грехе стремятся воздвигнуть в нашем мире между душой и Богом. Никто как он так не вооружал терпением души скрупулезные, сомневающиеся в возможности для них спасения, внушая веру в добро, в свет Христов, просвещающий и освящающий всякого человека, неутомимо повторяя им истину, засвидетельствованную сыном Сираховым о том, что Премудрость приходит в мир извилистыми путями, то-есть, о том, что знание Бога, понимание его путей и умение жить согласно Его воле не обязательно приходит в души быстро и просто, но иногда, после долгих исканий, испытаний и срывов. Это, конечно, утешало, ободряло, но тоже заставляло кающихся трудиться над собой. Но, порой, все это, вместе соединенное, позволяло покойному о. Василию приводить души кающихся к подлинному, чудесному, благодатному обращению. Поставляемые им пред Богом, иногда во всей суровой правде о себе, но согреваемые при этом любовью Божией, обращенной к ним через любовь и благостность о. Василия, они вдруг открывали, что они тоже сыны Авраамовы, иначе говоря, что и они несут в себе образ Божий, где-то светящийся в них, несмотря на глубину их греха, что Бог их тоже любит, что и для них пришел Христос, что для них открылось Царствие. Повторилось чудо обращения Закхея. Для души начиналась новая, светлая, благодатная жизнь.

Около столетия тому назад, десницею великого русского святителя, митрополита московского Филарета, был призван ко священству профессор церковной истории Александр Васильевич Горский. Рукоположение А.В. Горского было событием в истории православного пастырства: им было положено начало русскому мирскому ученому священству. В начале русской революции, в той же Москве, по благословению другого великого святителя русской православной Церкви, святейшего патриарха Тихона, был рукоположен в иереи профессор Сергей Николаевич Булгаков, тоже выдающийся ученый и мыслитель. Став отцом Сергием Булгаковым, он еще более прославил русскую религиозную мысль, а вместе с ней и русское литургическое благочестие и русское духовничество. А в 1942 г., здесь, в рассеянии, митрополит Евлогий, который, без всякого сомнения, тоже может быть причислен к сонму крупнейших русских иерархов, рукоположил заслуженного профессора и философа Василия Васильевича Зеньковского, который сделался нами ныне оплакиваемым отцом Василием. Это рукоположение составило бы тоже событие первой важности в истории русского, и, вообще, в истории православного пастырства. Оно определило возможный, новый курс этой истории на многие десятилетия, если не на столетия. Оно показало новый путь, открывающийся перед православным пастырством в наши дни. Не говоря о прочих заслугах о.Василия, в частности, о том, что сделано им в области православной философии, можно с уверенностью сказать, что именно о.Василию было дано воочию явить в его священствовании, каким духоносным и незаменимым орудием, вместе с личной духовностью, могут оказаться в деле окормления христианских душ наука, культура и знание, освященные духом благодати. И, несомненно, в наше трудное время дух Божий, через пример отца Василия, определенно велел православному пастырству решительно встать на этот путь, хотя и новый, но уже сравнительно давно пред ним намечавшийся. От осознания его необходимости и неизбежности зависит во многом обновление церковной исторической действительности. В принятии его и следовании ему – залог многих побед веры над современным неверием. И, потому, в селения праведных да приимет Господь благую душу почившего отца Василия, который возлюбил воистину много и тем самым великим оказался по плодам всего сотворенного им на этой земле.

В России мне не приходилось встречаться с о. Василием (он не был тогда священником и лекции читал не в Москве). И в эмиграции помню его еще штатским, на 10, boul. Montparnasse, где обитала тогда YМСА. Там выступал живописный Бердяев, Вышеславцев и элегантный о. Сергий Булгаков.

Многое говорилось, не помню точно о чем, но о «божественном» разумеется.

Василий Васильевич Зеньковский был вот какой: в очках, в сером костюме, приветливый и благосклонный, от слов его, от улыбки, всего существа исходило некое благоволение.

Оно прочно сидело в нем. Он и сам ученый, профессор, автор книг разнообразных (не мне судить о них, по существу, но то, что я читал, глубоко-серьезно и как-то внутренне честно. Это чувствуется). Книги... – мало ли все мы, писатели, пишем книг, этим в сословии нашем не удивишь, а вот направленность к людям, сердцам человеческим, к молодежи – этого я у нашего брата мало встречал – у философов ли, поэтов, беллетристов – и сам дару такому завидую и ценю его высоко.

У о. Василия именно это и было. Его к людям тянуло, и не затем, чтобы навязывать им что-то, а чтобы передавать свет, знания, благодать. Но для этого надо иметь душу преемницу, душу передатчицу, вот тогда будет общение. Видимо, всегда влекло к этому Василия Васильевича Зеньковского, профессора, писателя и педагога в сереньком костюме. Не удивительно, что будучи всегда христианином, он в некую минуту из профессора христианской философии, психологии обратился в священника о. Василия, в рясе и с крестом на груди. Ряса не помешала ему впоследствии написать ни «Апологетику», недавно вышедшего «Гоголя», ни разное другое, но она еще приблизила его к человечеству, на природную его склонность наложила особый, высше-мистический оттенок. Вот он исповедует перед причастием, он должен ободрять, укреплять, утешать – тут особенное поле его делания. И это чувствуют. Сразу почувствовали в нем «пастыря доброго». Мягкость, сочувствие, излучение какого-то природного оптимизма, человечность – как нуждается в этом несущее крест человечество!

А когда говорил о. Василий в храме – всегда кратко, просто и содержательно – речь его доходила особенно.

Неудивительно, что он так сросся и с Русским Студенческим Христианским Движением – Р.С.Х.Д. Молодежь – его поле. «Вышел сеятель сеять» в юные души – он, глава всего Движения (одной из немногих надежд эмиграции). Глава не только формально, но душою и сердцем. Это чувствуют, разумеется, юноши, с разных концов Франции и Европы съезжающиеся на съезды, чувствуют, что они в верных руках. «Я по-настоящему у себя дома именно в нашем Движении» – сказал он мне как-то. Не сомневаюсь, что и для «них» он был неким краеугольным камнем. Настоящий, духом и телом, пастырь.

Эти последние годы жизнь моя так сложилась, что о. Василий постоянно, с огромной внимательностью и неутомимостью, несмотря на годы свои и немощи, приезжал по утрам к нам со св. Дарами, причащать жену мою и меня. Иногда получал я небольшие записочки от него, что приходится несколько отложить из-за нездоровья. Но потом все наверстывалось, и этот старый, больной человек всегда входит с улыбкой и оживлением в наш дом, принося с собой Свет Христов. «Я встаю в шесть часов утра и несколько работаю сначала...» – говорил он. Так вот и начинался его труднический, во многом подвижнический и аскетический день.

Но настал час, когда ему самому, врачу духовному, пришлось отдаться в руки врачей плоти. Он оказался в госпитале – Божон. Шли слухи в нашем мирке, что дело серьезно. Так оно и оказалось.

Когда мы с дочерью навестили его в маленькой – все же отдельной – комнатке огромной «врачебной фабрики» за Porte Clichy, это был уже не тот о. Василий, который на моей квартирке говорит нам с женой, держа Чашу, вечные слова: «Пийте от нея вси, сия есть кровь моя Нового Завета...» Перед нами теперь полусидел-полулежал худенький, маленький человек, с трудом произносивший несколько слов. Но глаза его стали больше и красивее.

Нельзя сказать, чтобы он был заброшен, одинок в беде. За ним верно ходили и Н.К.Рауш, Т.И.Смоленская, И.Б.Чеснокова, О.С.Субботина и А.В.Морозова.

«Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа

Мы обнялись на прощание и поцеловались – ему не так легко было и приподняться. Я знал, что это уже в последний раз. Так оно и вышло. И в положенный день, в церкви на О1ivier de Serres, земно поклонился я уже праху его в гробу. «Вечная память...» – пел тогда хор. Он правильно пел. Да, вечная ему память.

Мне суждено было 17 лет быть близким сотрудником о. Василия, и общался я с ним, прежде всего не как с профессором богословия, не как с крупным специалистом по вопросам философии, психологии, а как с человеком. И любил я, скажу более, восхищался отцом Василием, ибо встречал в нем такие удивительные качества души, которые всегда меня и поражали и вдохновляли.

О. Василий был редким культурным человеком, с громадным багажом знаний, но это не породило в нем самодовольной самоуверенности, ни чувства своего личного превосходства, наоборот, он был удивительно прост в обращении. О. Василий был тем редким человеком, который не на словах только проповедовал, но и в жизни, что каждый человек – величайшая ценность. В своем отношении к человеку он проявлял исключительную заботу и любовь к каждому, приходившему к нему. Все находили у него подлинное внимание ко всем своим трудностям и настоящую готовность оказать посильную помощь в преодолении их. О. Василий любил составлять свой бюджет времени, в котором точно распределял время своим многочисленным делам и, несомненно, особое и немалое место уделял он в своем бюджете времени именно всякому, приходящему к нему. Неудивительно поэтому, что у гроба о. Василия стеклось столь большое количество народа, пришедшего поклониться тому, кто жизнью своей явил к ним подлинную христианскую любовь.

Отец Василий всю жизнь боролся с идеей секуляризации культуры и мечтал о том, чтобы человек снова все свои творческие силы отдал бы на служение Богу. Он не ограничился теоретическим анализом этого вопроса, а искал конкретных путей, которые позволили бы от слова перейти к делу. И таким делом для него явилась забота о христианском воспитании нашего юношества и молодежи, которым он отдал больше половины своих дарований и все свое сердце. Отец Василий был основателем, вдохновителем и руководителем всей работы Русского Студенческого Христианского Движения, задачу которого он понимал прежде всего в том, чтобы молодежь привести ко Христу, к Церкви, затем утвердить ее в жизни Церкви и сделать из нее сознательных и ответственных строителей жизни Церкви, которые готовы были бы с ранней молодости отдать свои силы, свои дарования на служение Христу. Отцу Василию была именно дорога мысль, чтобы наша жизнь, все творческие усилия человека во всех его сферах деятельности вдохновлялись бы правдой Христовой, были бы направлены к тому, чтобы явить эту правду, как в нашей личной жизни, так и в общественной жизни, чтобы произошло реальное воцерковление всей нашей жизни. Отец Василий стремился к тому, чтобы Церковь Христова не была убежищем, последним жизненным утешением для людей только преклонного возраста, а чтобы она была той силой, где и молодежь черпала бы силы для построения всей своей жизни. В ряде своих книг, о. Василий стремится дать христианское решение вопросам, связанным с проблемами воспитания детей, юношества и молодежи. В 1924 г. появляется его замечательная книга «Психология детства», затем книга, посвященная юношеству: «На пороге зрелости» и в 1934 г. «Проблемы христианского воспитания в свете христианской антропологии». Помимо этого, о. Василий с 1927 г. по 1961 г. редактирует «Религиозно-педагогический бюллетень», посвященный вопросам христианской педагогики.

Все эти книги, как и все многочисленные статьи в бюллетене, имеют своей целью дать теоретическое обоснование проблемам христианского воспитания и стремятся помочь молодежи преодолеть как соблазны современного атеизма, так и избежать моральных ошибок в ранней молодости.

Неудивительно поэтому, что о. Василий посвятил так много своих сил работе Русского Студенческого Христианского Движения, которое он очень любил. Его последним заветом было «Берегите Движение». Сам он мыслил Движение как живую силу Церкви, как организм, который формирует церковную интеллигенцию, задачу коей он видел в построении православной культуры. Идея построения православной культуры была необычайно дорогой и близкой ему идеей, что и привело его к созданию «Лиги православной культуры». Этим проблемам и были посвящены как сборник «Православие и культура», вышедший в Берлине (1923) под редакцией о. Василия, так и его исследование, посвященное творчеству Н.В. Гоголя. О.Василий видел в лице Н.В. Гоголя одного из основоположников идеи православной культуры, поэтому-то исследованием творчества Гоголя он с перерывами занимался всю свою жизнь, в результате чего и появилась в 1960 г. его книга: «Н.В. Гоголь (жизнь и творчество)».

Усилиями о. Василия были организованы ряд съездов, посвященных именно проблемам православной культуры, к участию в которых о. Василий привлекал видных богословов всей Православной Церкви...

А сколько усилий отдал о. Василий тому, чтобы работа Р.С.Х.Д. ширилась и росла, начало которой было положено в 1923 г. на съезде в Пшерове (Чехословакия). Широко развернулась работа во Франции, Германии, Англии, Чехословакии, Югославии, Болгарии, Эстонии, Латвии, Литве и Финляндии, где устраивались съезды, летние лагеря, кружки по изучению православия, русской культуры, воскресно-четверговые школы, работа с юношеством. Тысячи детей и молодежи, благодаря участию в жизни и работе Р.С.Х.Д., получили возможность приобщиться к богатству Православной Церкви и почерпнуть в христианстве основы для построения своей жизни. Большинство из них с чувством глубочайшего сожаления узнало о кончине своего бессменного председателя, трудами и усилиями которого было столь многое сделано, чтобы эти тысячи молодежи обрели в христианстве смысл своей жизни.

Ценно было в о. Василии его удивительно бережное отношение к свободе человека. Он никогда не делал никаких попыток хотя бы как-то ограничить человеческую свободу, которую часто стремятся сократить, ибо боятся, что свобода может нанести урон истине. Отец Василий не боялся исканий в свободе, ибо глубоко был убежден, что подлинно ищущее сердце всегда придет к истине, которая обладает внутренней убедительностью, и что истина не терпит ни принуждения, ни насилия, ни ограждения, и что открывается она только на путях свободы. К тому же о. Василий звал, чтобы, именно, в стенах Церкви протекала вся творческая деятельность человека, а творчество вне свободы немыслимо. В 1929 г. отец Василий писал в Вестнике Р.С.Х.Д.: «Церковь не нуждается в цензуре, она жива подлинным и свободным признанием ее непобедимой правды, и только на пути свободы Церковь может вновь занять то место в истории, в системе культуры, которое ей по праву принадлежит».

Громадная заслуга о. Василия заключается в том, что он был настоящим защитником свободы и Движение он направлял идти по пути верности свободе. «Я утверждаю, – писал он в 1929 г., – что Движение не только само идет путем свободы в искании церковной культуры, но что оно на знамени своем несет девиз свободы, что вся идеология Движения связана с принципом свободы». Там же он писал: «Движение верит в творческие силы самой Церкви, а не в внешние для нее силы», поэтому-то он столь терпим был к чужим мнениям, умел терпимо относиться к инакомыслящим.

Отец Василий был наделен редким даром умения прислушиваться к мнению других. И в своей работе с молодежью он, прежде всего, приучал молодежь к тому, чтобы она была бы открыта, терпима к исканиям своих окружающих, чтобы она училась бы находить истину, внутреннее единство именно на путях соборования. Отец Василий писал: «Движение, конечно, ничем не может удержать в своих рядах молодежь, кроме глубокой и горячей, но и свободной преданности Церкви

Отец Василий все делал, чтобы молодежь оставалась бы верной Христу, Его истине, но не на путях принуждения внешнего авторитета, а только на путях свободной преданности Церкви . .

Отец Василий по-настоящему любил лишь две сферы ценностей: творческую жизнь в научной работе, то есть, свою научную работу, и человека. Научная работа отцу Василию была дороже всего на свете. Немногие по всей вероятности, согласятся с этим, ибо этого нельзя было заметить при личном общении с ним, но в действительности это было так. Для о. Василия христианство было, прежде всего, творческая жизнь. Как часто многим в христианстве кажется, что христианство и знание несовместимы, что христианство и творчество это понятия чуждые друг другу, тогда как о. Василий думал как раз наоборот

В нем ценно было именно то, что он всю жизнь проповедовал, что христианство это не окаменевшее не чувствие, а что христианству присущи творческая жизнь, подлинная свобода, жертвенное служение правде Христа, истинное знание. Он никогда не грешил бездушным христианским формализмом и никогда не ставил почитание субботы выше человека, а всегда ставил человека выше субботы. Живой конкретный человек для о. Василия был дороже отвлеченного понятия добра

О. Василий был служителем подлинных ценностей и никогда не соскальзывал на путь абсолютизации относительных и преходящих ценностей. Ценно именно то, что у него главное всегда занимало главное место, а маленькому, относительному отводилось свое малое место.

Поэтому в заключение я хочу указать, что для меня о. Василий прежде всего был глашатаем не того добра, про которое столь глубоко сказал Гоголь: «Грустно, что в добре нет добра», а именно того добра, в котором всегда светилось подлинное добро. И защищал он его не только словом, но и своей жизнью. Все те, кто близко соприкасались с отцом Василием, знают на своем опыте, сколько любви, ласки излучало его христианское сердце.

Меня лично не столько поражало в о. Василии его участие в несении тягот его духовных чад, сколько его соучастие в радостях, в успехах других. Обычно человек еще способен откликнуться, помочь страданиям другого, ибо это его ставит в положение благодетеля к испытывающему страдание, и очень редко человек способен порадоваться успеху другого. Немногие способны незаинтересованно подбодрить своего близкого в успехах его. А о. Василий, прежде всего, способен был сорадоваться успеху других, ибо для него важно было, чтобы добро умножалось, росло, крепло, преуспевало в Церкви, в жизни каждого из нас.

Как часто мае приходилось быть свидетелем, как в комнате отца Василия его сотрудники рассказывали ему о своей работе, о том, что им удалось сделать, и как, с светящейся улыбкой, сидел он в своем небольшом кресле и сорадовался своему сотруднику чистосердечно и искренно, как обычно сорадуются только любящие матери своим детям.

Я благодарю Бога, что Господь дал мне возможность быть соратником такого удивительного человека, который был мне учителем, наставником и настоящим отцом, встреча с которым, там, у Престола Божьего, будет для меня величайшей радостью.

Прежде чем приступить, я должен оговориться, что меня попросили сказать слово об отце Василии не в силу особой близости к отцу Василию – в Движении все мы были ему равно близки, – не в силу особого знакомства с его творчеством, чем, к сожалению, не могу похвалиться, а как представителя более молодого поколения Движения.

Я познакомился с о. Василием лет 14 тому назад, на Общем Съезде Движения, на котором я был впервые. Мне тогда не было 20 лет. Как часто новички на наших больших съездах, я чувствовал себя несколько одиноко и держался особняком. Отец Василий, вероятно, это заметил, т.к. выискал меня среди толпы, подошел ко мне и, в ласково-шутливом тоне, с тех пор мне столь знакомом, а тогда еще совсем для меня неожиданном и новом, что-то сказал про мою отвалившуюся подошву. Эта первая встреча с о. Василием запомнилась навсегда: тогда впервые я почувствовал его обращенность к людям, открытость и теплоту. Он подошел ко мне не как к одному из многих, а как к определенной личности. И с тех пор о. Василий не переставал относиться ко мне «лично», не переставал иметь обо мне «свою мысль». То, что сейчас я вынужден говорить нескромно в первом лице, каждый член Движения, каждый близкий знакомый о. Василия, я думаю, мог бы повторить.

Затем мысль моя переносится к другому времени, к другой встрече. Лет 8 назад, здесь же, в просторной, но, стыдно сказать, тогда на три четверти пустой зале, отец Василий читал доклад об А.С. Хомякове, в связи с 150-летием со дня его рождения.

Это был не просто хороший доклад. Это был один из самых глубоких и блестящих докладов, которые мне когда-либо приходилось слушать.

Отец Василий вообще обладал редким среди русских даром красноречия: но его красноречие было без всяких внешних эффектов, без всякого ложного блеска, без тех часто смешных и избитых приемов профессиональных ораторов. В тот день о. Василий говорил с необычайным вдохновением, простотой и глубиной. И благодаря его докладу, я многое понял в Хомякове, многое понял и в самом о. Василии. Хомяков был для него живым примером, олицетворением, осуществлением его заветной мечты и идеи о соединении Православия и жизни, Православия и культуры. Дворянин, помещик, блестящий писатель, ученый, техник и вместе с тем послушный сын Церкви, постящийся по средам и пятницам, христианский писатель и богослов, мечтающий о церковном возрождении, – что может быть о. Василию ближе. Конечно,

о. Василий не обладал гениальностью Хомякова. Но, как Хомяков, о. Василий не хотел ограничиться одним ученым трудом, одной какой-нибудь специальностью, а любил многообразие жизни, все ее различные отношения. Как Хомяков, о. Василий совмещает в себе послушание к Церкви, и вместе с тем жажду постоянного обновления Церкви, путем непрерывного творчества.

И, снова, мысль моя переносится дальше: сравнительно недавно, мне пришлось быть свидетелем необычайной пастырской жертвенности о. Василия. В Страстную субботу, после утомительнейших служб Великого Пятка, перед длинной предпасхальной вечерней и литургией, отец Василий находил еще время и силы объезжать со Святыми Дарами своих больных духовных детей. И не только в ...он приехал в то памятное утро: он успел уже побывать на другом конце города и еще спешил куда-то. Ему было тогда 77 лет, и он прекрасно знал, что эти посещения больных через весь Париж могут его лишить возможности участвовать в субботней литургии, которую он так любил (в последний год своей жизни, совсем уже больной, он все же побывал в церкви, в это утро), или в пасхальной заутрене. Но отец Василий себя никогда не жалел ради других. Он действительно душу свою полагал за други своя.

Отец Василий был человеком большой воли. Нам казалось, что о. Василию все дается легко, что у него все идет самотеком. На самом деле это было не совсем так, и даже, может быть, совсем не так. На днях мне попалось одно старое письмо о. Василия, в котором он говорил одной своей прихожанке приблизительно следующее: 30 лет я ощущал грусть, и только после 30-летней борьбы с самим собой я, наконец, узнал, что такое радость. Эти слова показывают, какой волей, каким внутренним духом обладал о. Василий... и от своих пасомых отец Василий, несмотря на снисходительность и любовь, требовал очень многого – ежедневного чтения Псалмов, по одной главе, Евангелия, Посланий, возможно частого причащения (для движенцев, для активных прихожан не менее одного раза в месяц). Вспоминается мне еще, как «кроткий» отец Василий, человек, как мне часто казалось, компромиссов и полумер, как-то на съезде Движения, буквально стуча кулаками по столу, обличал нашу духовную «дряблость»! Вообще же, молодые ретивые члены Движения бывали часто несправедливы к о. Василию. Мы, я помню, любили его упрекать в том, что он недостаточно показывает парадоксальность христианства, его спасительную новизну, его разумную силу. Теперь я понимаю, что в этих упреках была значительная доля легкомыслия. О. Василий не любил громких слов. Прежде всего, он искал подлинности в мыслях и действиях. Ему было чуждо, свойственное современному стилю, несоответствие между громким словами и реальностью. И озираясь назад, вспоминая те многочисленные доклады, поучения, проповеди, которые я слышал от о. Василия, мнe кажется, что в них не было ни одного не подлинного звука. Отец Василий был целиком подлинный человек. В этом красота его образа и жизни. К этому он и нас зовет.

Слово Протопресвитера Виктора Юрьева на Парастасе 7 августа 1962 г.

Амвросий Оптинский на вопрос, почему люди умирают в разных возрастах, одни – пресыщенные днями, другие – молодыми, а иные младенцами, отвечал так: – «Господь каждому человеку по его силам дает в этой земной жизни дело, которое человек должен и может, т. к. Господь ему в этом помогает, сделать, и, также прекращает жизнь на земле тех людей, которые уже так погрязли в грехе, что уже не могут покаяться, как это было во время всемирного потопа. Остальные люди могут покаяться и, покаявшись, сделать дело, порученное им Богом на земле»...

О.Сергий Четвержов, в ответ на наше поздравлеше ему ко дню пятидесятилетия его священства, прислал нам свое последнее прощальное письмо, в котором, между прочим, писал: «Я не претендую себя сравнивать с Моисеем, но частичка Моисеева духа во мне была...» Эти слова мы, его духовные чада, могли бы сказать об отце Василии.

И при всех этих дарованиях, при всех многочисленных и важных делах, которые поручались о. Василию, он не возгордился, не самоусладился своими успехами и почти всемирной известностью. Скромность была отличительной чертой о. Василия, которую он проявлял всегда. .

По скромности о. Василий не носил всех наград иерейских (а он их имел все, включая и митру и право ношения второго креста – последняя иерейская награда). Награды, возложенные на него правящим епископом (набедренник, палицу, золотой крест) он, будучи церковно дисциплинированным, носил, но так и не собрался, чтобы возложили ему митру и второй крест.

По скромности он отказался от всякого общественного празднования своего 80-летия, 50-летия научной деятельности, но будучи миролюбивым, и не желая огорчить близких ему людей, согласился, чтобы его юбилеи были отмечены в семейной среде Движения и прихода.

...Письма о. Василия были постоянным источником духовной силы. Несмотря на географическое расстояние между нами и на иные условия жизни, о. Василий умел войти в нашу жизнь и показать выход из кажущегося тупика. Своей редкостной и сиљной верой в человека, в вашу личность, в то, что заложено в ней Богом, о. Василий пресекал всякую возможность уныния и самооправдания. Несмотря на исключительную мягкость и любовное отношение, в о. Василии чувствовалась твердость, исходившая из этой веры в потенциальные возможности вашей души. И это заставляло иначе смотреть на мир и чувствовать свою ответственность за себя и за окружающих. Эта вера в человека исходила из любви, была с нею нераздельно связана и давала сильную поддержку. Эта вера в людей о. Василия часто заставляла вас смотреть на окружающих другими глазами, открывать в них то хорошее, что было видно о. Василию, но скрыто от других.

О. Василий мог быть вашим духовным отцом, заботливым другом и мудрым профессором. Советы его касались внутренней жизни человека, семейной жизни, воспитания детей, педагогики, различных научных вопросов и т.д.

Для многих людей большой помощью для их внутренней Жизни является возможность высказаться, найти словесное выражение тому, что накапливается глубоко в душе. Это осмысление глубин души и высказывание их возможно лишь при чутком понимании того, кому высказываешь. Такая отзывчивая чуткость была присуща о. Василию и давала возможность высказать и вдуматься в то, что было где-то глубоко в душе, и с помощью о. Василия, разобраться в том, что было неясно.

5-го августа в Париже скончался декан Парижского Богословского Института отец Василий Зеньковский. Умер о. Василий после долгой и тяжкой болезни, как праведник. В похоронах его приняли участие епископы различных православных церквей. На панихидах и отпевании его оплакивали бесчисленные друзья. Присутствовали и представители инославных церквей.

Имя о. Василия стало в последнее время известно по всему миру, всем интересующимся русской мыслью, ибо его двухтомная «История Русской Философии» вышла на трех языках и была даже переиздана в Советском Союзе, хотя чтение ее разрешено на нашей родине только партийным. Однако, слава о. Василия в Православной Церкви в Европе была меньше всего связана с этой его книгой. Его знали как человека, обладавшего исключительными духовными качествами, как одного из самых значительных церковно-общественных деятелей, замечательного ученого и писателя.

Сейчас об о. Василии пишется много статей. Не сомневаюсь, что вскоре выйдут о нем и книги. По просьбе редакции «Нового Журнала» я могу высказать только самые общие мысли об о. Василии. Я знал его больше 35-ти лет. В течение 10 лет он жил в одном со мной доме и приходил ко мне два раза в день, к завтраку и к обеду. Разумеется, начиная с двадцатых годов, я читал все его произведения. Со мной и со всей моей семьей он был связан узами глубокой дружбы.

По происхождению своему он был с Украины, из Подольской губернии; гимназию кончил в Киеве; там же окончил историко-филологический и естественно-математический факультеты. По самосознанию он был русским украинцем, т.е. считая себя украинцем, он в самом украинском народе видел ветвь и неотъемлемую часть русского народа. Враждебное противопоставление русского украинскому было ему совершенно чуждо. Говорил он по-русски, хотя и с типично южно-русским акцентом.

Отец Василий был чрезвычайно предан своей семье. Всю свою жизнь он самоотверженно помогал своим родным, особенно матери, которая оставалась после революции в России. Ради помощи ей он однажды продал всю свою библиотеку; кроме книг у него никогда ничего и не было. Он, вообще, всегда жил в бедности, не жалел денег, когда они у него бывали. Тем не менее, у него всегда было достаточно средств (хотя и в обрез!) и на пропитание, и на покупку 2–3 книг в месяц, и на лечение, и на поездки, и на подарки, которые он неизменно делал всем своим друзьям, и на помощь нуждавшимся близким и дальним. Одевался он легендарно бедно, жил в комнате убого обставленной, никогда не имел даже квартиры. В его жизни, как и в жизни многих других верующих, исполнялось на деле обетование Христа, что «ищущие Царство Божие» будут иметь все для них необходимое.

Отец Василий не только лично был привязан к своим родным, но и вообще был убежденным почитателем семейного начала. Он считал семью великим благом, видел в ней естественную, дарованную Богом, полноту жизни; радовался всякой хорошей свадьбе, всякому новорожденному, с охотой крестил, любил посещать семьи и быть в семейной атмосфере. Он постоянно старался помогать семьям, улаживать семейные нелады.

С такой же трогательной заботливостью, как к родственникам, отец Василий относился и к старым школьным товарищам . . .

Заграницей жизнь отца Василия делилась между церковно-общественной и ученой деятельностью. Как общественник, отец Василий принадлежал, условно говоря, к демократическому типу. Если бы в России установился демократический строй, вполне вероятно, он был бы одним из виднейших его представителей. Он не навязывал своих идей или мнений другим, не требовал послушания, не предавал исключительного значения дисциплине, но умел, как никто, объединять едино мыслящих, сглаживать разногласия и проводить то, что он считал нужным, путем уговоров, сговоров, переговоров и, так сказать, «парламентских маневров». К тому же, от обществ, которыми он руководил, он никогда не требовал большего, чем они, по его мнению, могли в то время принять и осуществить. Если он встречал решительное несогласие, он уступал с огорчением, но без ссоры. Отец Василий не был «демократом» в том смысле, чтобы признавать большинство всегда правым; он даже считал вполне допустимым обойти большинство и добиться своего окольным путем. Но он признавал неизбежность разногласий и противоречий и не умел и не хотел не только принуждать, но даже слишком настойчиво понуждать или осуждать инакомыслящих.

В этом была и его сила и его слабость: сила, потому что он мог сотрудничать и с людьми, с которыми во многом существенно расходился; слабость потому, что его руководству не доставало последней четкости и энергии, и его сторонники неоднократно с горечью жаловались, что он, по их мнению, слишком легко уступает противникам. Если бы отцу Василию было свойственно больше твердости и больше воли к борьбе, он занял бы в Церкви не только то большое место, какое он занимал, но и великое место. Но тогда он перестал бы быть отцом Василием, каким мы его знали, т.е. человеком исключительной мягкости, желавшим и умевшим быть в дружественных отношениях со всеми, кто только этого хотел.

Общественная деятельность отца Василия распространялась, по меньшей мере, на десяток разных организаций. Повсюду он был благожеланным членом, руководителем и советчиком. Но больше всего он был занят Христианским Движением и Богословским Институтом.

Русское Христианское Студенческое Движение не было в России основано отцом Василием, но заграницей оно возникло при ближайшем его участии и почти сразу было возглавлено им, как бессменным председателем. Движение только частично было студенческим: оно включало в себя интеллигентных людей всех возрастов. В Прибалтике оно начало привлекать и крестьянскую молодежь. Повсюду организовывались «юношеские группы» для лиц до-студенческого возраста. Отец Василий говорил, что все члены Движения студенты, потому что они стремятся к просвещению.

Движение было, в сущности, организацией православной интеллигенции, разрастающейся постепенно в объединение деятельно-настроенных православных мирян. В двадцатых годах интеллигенция, как тогда говорили, возвращалась в Церковь. Те, кто были уже верующими, стремились осознать свою веру и принять более деятельное участие в церковной жизни. Движение заграницей началось в пасхальном восторге сознательного принятия веры и Церкви. Расплывчатая религиозность была преодолена признанием Церкви, как основания жизни.

Отец Василий сделал все возможное, чтобы утвердить эту идею. Он сам говорил мне, что прошел через сомнение в вере в гимназические годы, но уже юношей он стал сознательно верующим. С тех пор, до принятия священничества он, несомненно, прошел долгий путь религиозного развития, в котором, однако, не было никаких кризисов. Корни его религиозности были с одной стороны в семье и в церковном быте, с другой – в религиозной философии и вообще в религиозном гуманизме. Несмотря на распространение либерализма и атеизма, корни христианства были всегда очень глубоки в русских душах. Возвращение к вере не было в этом отношении удивительным. Более неожиданным была любовь к церковному быту, которая стала даже предметом философствования у людей поколения отца Василия. Вспомним теории «бытового исповедничества» и прославление быта, как особенно дорогого и близкого русскому Православию! Отец Василий не особенно увлекался этими идеями, но формы церковной жизни принимал без колебаний, с любовью и не без умиления.

В христианском гуманизме, несомненно, заключалась сущность русской классической культуры. Не мудрено, что люди воспитанные на ней были открыты вере. Среди русской интеллигенции было, однако, естественное стремление философски осмыслить христианство, и ответом на эту потребность стала русская религиозная философия. К сожалению, славянофильство оборвалось после первого же поколения великих славянофилов, хотя влияние его на русскую мысль никогда не прекращалось и не прекратится. Либеральная интеллигенция не могла быть особенно расположена к славянофильству: оно было для нее слишком традиционно и консервативно. Поэтому она скорее склонялась к соловьевской школе с ее неопределенным эклектизмом и расплывчатой эротической мистикой, которая до последних лет девятнадцатого века входила в моду по всей Европе. Сама русская литература, до того бывшая столь трезвой, попала в плен к этой мистике.

Отец Василий прошел через влияние соловьевской школы. Он освобождался от него с каждым годом, но никогда открыто не порвал с ним. Так, например, хотя он и не соглашался с богословием о. Булгакова или с философией Бердяева, но он никогда открыто не отмежевался от них... В личной религиозной жизни отца Василия западническая религиозная философия не имела слишком большого значения; он только считал своим долгом, особенно до сороковых годов, благожелательно относиться к самым разным идеям и не осуждать никого за заблуждения; во второстепенном он сам иногда держался мнений, чуждых православному Преданию. Но во всем существенном он уже и в двадцатых годах жил церковным Православием и звал именно к нему, а не к каким бы то ни было религиозно-философским, эстетическим или психологическим теориям, даже если он сам их отчасти ценил.

Между 1925-м и 1935-м годами Движение работало необычайно успешно. В Прибалтике оно продолжало расти до самой второй мировой войны. Оно приняло там более простую, народную и бытовую, эмоциональную и сентиментальную форму, чем оно имело среди русской эмиграции в Западной Европе. В то же время на родной почве оно было крепче и жизненнее чем в искусственных условиях эмиграции. Опыт прибалтийского Движения, мне кажется, может служить примером того, какой успех, форму и силу могло бы иметь религиозное движение мирян в России при наличии настоящей религиозной свободы.

Однако в Западной Европе Движение, начиная с середины тридцатых годов, пережило настоящий упадок. Причина его была не случайна: в эмигрантское Движение было включено много разнородных до несовместимости направлений. В Движении было правое крыло, в котором ген. Миллер, глава Белой Армии, похищенный впоследствии большивиками был далеко не из самых правых. Тогдашнее младшее поколение не только впадало в романтический монархизм, но увлекалось и фашизмом, и крайним национализмом тоталитарного типа. Людям этого направления не хотелось, тем не менее, порывать с верой; часть из них ушла из Движения в разные, так называемые, национальные организации, но часть осталась, вызывая бесконечные споры, с которыми отец Василий не умел справиться.

Было в Движении и левое крыло сознательных сторонников религиозного свободомыслия и прогрессивных идей. Вождем его был Бердяев. Все это крыло откололось от Движения и образовало новую организацию, почему-то названную «Православным Делом», хотя среди членов его защита чистоты Православия громко осуждалась.

Отца Василия и справа и слева осуждали за «мягкотелость». Справа еще подозревали в тайной левизне и масонстве. Небезынтересно, что отец Василий всегда считал себя монархистом, хотя и конституционным.

На самом деле, та «широта», на которой было первоначально основано Движение, была просто не жизненна. Отец Василий, вероятно, это понял, но не любил открыто признавать. Он был убежденным сторонником аполитичности Церкви. Но если Церковь выше всего мирского, то она должна объединять людей, прежде всего в чисто-религиозном плане. Движение было постоянно занято темами государства, культуры, современных идеологий; следовательно оно могло сохранить единство, только достигнув хотя бы относительного единомыслия в этих вопросах. Поскольку это оказалось невозможным, наиболее непримиримые в идеологических вопросах должны были уйти... Отец Василий здесь не провил достаточного ясновидения и последовательности: он был горячим проповедником идеи христианизации и оцерковления всех сторон человеческой жизни, но если такое оцерковление возможно и желательно, оно должно привести к общим решениям главных вопросов жизни, христиане тогда должны объединиться не только в вопросах богословия, но и в понимании всех существенных форм жизни. Вместе с тем отцу Василию казалось возможным одновременно звать людей к конкретному, воплощенному в мире христианству и допускать самое широкое разномыслие.

Так или иначе, Движение в эмиграции в конце тридцатых годов к немалому огорчению отца Василия стало ослабевать. Война нанесла ему повсюду страшный удар. В Прибалтике оно было разгромлено большевиками; главные руководители его мученически пострадали за веру; при немецкой оккупации группа движенцев старалась помочь возрождению церквей в России. На Западе Движение было закрыто немцами; сохранилась только движенская церковь в Париже. Движенцы по возможности поддерживали между собой личную связь.

Вторым большим делом отца Василия был Парижский Богословский Институт. В свою очередь, он не был главным его основателем, но быстро стал одним из его «столпов». Преподавал он философию, психологию, педагогику, апологетику и историю религии. Все эти курсы были сравнительно краткими, и отец Василий читал свои курсы быстро, кратко, почти что сухо. Главное значение его в Институте было не в лекторстве. Во-первых, он имел большое личное влияние в совете профессоров; благодаря его мудрости и умеренности влияние это было ценным и положительным. Во-вторых, он больше всех заботился о финансовом благосостоянии Института: хлопотал о деньгах, составлял бюджет, следил за его проведением в жизнь, иногда бывал арбитром в решении деликатных финансовых вопросов. И в Институте отец Василий старался всем – профессорам и студентам– делать добро. Но почему-то он не уделял достаточного внимания студентам Института; вероятно, это происходило из-за его занятости; он жил далеко от Подворья; к тому же по должности он не был обязан заниматься жизнью студентов.

Парижский Богословский Институт имеет большое значение в истории православного богословия. Он сохранил русскую богословскую школу в то время, когда она была разгромлена большевиками. Он дал Церкви много пастырей и ряд ученых. Богословское образование в Америке существует в значительной мере благодаря бывшим профессорам Парижского Института. Все это не исключает, к сожалению, и отрицательной стороны дела. В Парижском Институте почти не было профессиональных богословов старых русских академий. В силу этого Институт не был, строго говоря, прямым преемником русского богословия. Слушалось так, что большинство профессоров Института были раньше профессорами в светских школах и преподавали не богословские предметы. По направлению мысли они в большинстве принадлежали к соловьевской и либеральной, западной школе. Часть профессоров продолжала православную богословскую традицию, часть была настроена более или менее умеренно-либерально; некоторые же или развивали явно неправославное учение или уклонялись в такого рода политические выступления, которые вызывали недоумение в русском обществе.

Ректор Института, митрополит Евлогий, и большинство профессоров заняли в возникавших по этой причине конфликтах примирительную позицию. Институт так и продолжал существовать в некой богословской нейтральности; тверже была его политическая линия. Отец Василий всецело примкнул к большинству, что соответствовало мягкости его характера, но трудно видеть в этом заслугу.

Несмотря на свою непомерную общественную нагрузку, отец Василий никогда не забывал ученого труда. В двадцатых и тридцатых годах он написал три большие книги и множество статей на самые разнообразные темы. Какова бы ни была его тема, он подходил к ней с религиозной точки зрения... Отец Василий обладал огромной эрудицией благодаря исключительной, широкой любознательности и трудоспособности. Он прочитывал по несколько книг в месяц, делая выписки и заметки. Некоторые упрекали его в том, что он иногда не замечал в книгах наиболее существенных и острых идей. Но по недостатку времени он не мог позволить себе роскоши изучать каждую книгу, и естественно был склонен запоминать в них то, что ему лично казалось важным. Если отец Василий пропускал наиболее заостренные и агрессивные идеи, то потому что не любил ничего агрессивного.

По складу своего ума отец Василий сам себя считал историком. Свои личные мнения отец Василий высказывал осторожно и мягко, стараясь найти умеренный синтез уже ранее высказанных идей. Были у него и свои излюбленные идеи, но не относящиеся к самым главным вопросам бытия. Книги и статьи отца Василия полезны и поучительны, но их надо читать внимательно, принимая во внимание некоторую односторонность автора и склонность к смягчению и синтезам, подчас едва ли не эклектическим.

Историзм отца Василия, как он сам его объяснял, заключался в том, что всякое явление он старался понять в исторической перспективе и оценить его столько же с точки зрения Истины, сколько в свете исторической обстановки. Так, идеи какого-нибудь автора он оценивал, исходя из его жизни, мировоззрения, задач и того места, которое он занимает в истории. И тут сказывалось общее стремление отца Василия «понять и простить», но абсолютная объективность его суждений от этого страдала, понижалась и его требовательность к людям и явлениям и в прошлом и в настоящем...

Приняв священство, отец Василий становится углубленнее, сосредоточеннее, тише, смиреннее. Он теряет даже ту свою «общественную умелость», которая в двадцатых годах способствовала его успехам в делах и, вместе с тем, иногда раздражала его друзей и врагов. Он пользуется, меньше чем мог бы, своим влиянием, и упорно отказывается от епископского сана. Этот отказ он объясняет нелюбовью к парадной и церемониальной стороне епископской деятельности, а также тем, что он и без того служит Церкви, как священник, профессор, декан Института и председатель Движения. Он боится, что в качестве епископа он не сможет отдавать достаточно времени своим прежним делам, за которые чувствовал особую личную ответственность.

Как бы ни были убедительны эти объяснения, отказ от епископства был, несомненно, ошибкой отца Василия. Он недооценил исключительной важности епископства, особенно в наших условиях жизни Церкви. Церковь пострадала от его отказа.

Отец Василий был почти совершенным пастырем. Он служил отлично, благоговейно и просто, в лучших традициях русского духовенства. Проповеди его, как и все его речи, имели иногда один только недостаток – были слишком мягки и деликатны. Но главное достоинство отца Василия было в бесконечной доброте. Несмотря на то, что он занимал такое высокое положение в Церкви и науке, несмотря на крайнюю занятость бесчисленными делами, отец Василий никогда ни в чем никому не отказывал, если только фактически мог это сделать. Он не только принимал всех и вся, за всех хлопотал, всем помогал, служил для всех требы, крестил, венчал, хоронил, но он был готов тратить и час, и два, и три для того только, чтобы навестить кого-нибудь на полчаса или отслужить на загородном кладбище панихиду. Он был со всеми беспредельно внимателен и ласков; никогда никто не слышал от него не только грубого, но даже резкого слова; он любил шутить, но только добродушно, почти по-детски. Терпению его с людьми не было меры; он мог кротко выслушивать десятки раз речи самых нудных и глупых посетителей с их бессмысленными или невозможными просьбами. Хотя он жил один, убого и неудобно, он любил угощать приходивших к нему чаем с вареньем и булками, сам все приготовляя. Многих он принимал только для того, чтобы дать им у него посидеть, душевно отогреться и подбодриться. Я знал целый ряд людей, большей частью пожилых и одиноких, которых он принимал у себя с этой целью ежемесячно. Подарков он делал множество, никогда не забывая ничьих именин или дней рождения; можно было удивляться, откуда у него всегда на это находились средства. На письма он отвечал сразу, и сам писал всем охотно.

Отец Василий принадлежал к тем редким людям, у которых на все есть время и которые все делают вовремя и никогда не опаздывают. Такие люди очень редко не исполняют своих обещаний. Объяснить это можно не только доброй волей и самодисциплиной, но и исключительной трудоспособностью. Отец Василий работал без преувеличения 16 часов в сутки, не теряя даже и пяти минут времени между двумя делами или визитами; он мог читать среди шума, в толпе, например, в метро или в автобусах. Он не избегал разговоров о людях, иногда судил и критиковал их, но никогда не осуждал и не клеймил. Для него не было «конченых людей», с которыми он отказывался бы иметь дело.

Люди, близко знавшие отца Василия, часто спорили о нем, как о советчике. Все ходили к нему за советами, но некоторые оставались неудовлетворенными полученными от него советами. В громадном большинстве случаев советы его были правильными. Если в них были недостатки, то, мне кажется, они происходили или от того, что у самого отца Василия не было в данном случае личного опыта, как например, в вопросах семейной жизни, или от его чрезмерной мягкости и нетребовательности к людям. Многим хотелось получить более резкий и требовательный совет, быть осужденным за свои поступки, недостатки и энергично поощренным на борьбу с собой или на какой-нибудь подвиг. Но отцу Василию действительно не было свойственно клеймить грехи и звать к героизму. Он даже говорил подчас, что мы должны «терпеть» свои грехи, имея в виду опасность отчаяния или уныния от грехов или бесплодность пустого сетования, к которому мы все так склонны. Что касается подвигов, то он думал, что большинство людей все равно к ним неспособно, а те, кто способны, не требуют особых поощрений. Отец Василий говорил, что никогда ничего не ждет от людей, но благодарен за всякое добро, которое он в них находит и сожалеет о всяком в них зле.

Смолоду отец Василий был влиятельным церковным деятелем. Он был в близких отношениях с митр. Евлогием, к которому был близок и по духовному складу. Когда митр. Евлогий стал склоняться в сторону Москвы, отец Василий разошелся с ним, хотя и не порвал личных отношений. После кончины митр. Евлогия отец Василий сделал все, чтобы утвердить Западно-Европейский Русский Экзархат на прежнем пути. Вскоре он занял высшее для священника место в епархии – председателя Епархиального Совета в сане протопресвитера...

Я не могу сейчас дать хоть сколько-нибудь полный очерк ученых трудов и миросозерцания отца Василия. Главнейшей идеей его было, без сомнения религиозное основание всякого бытия. В том, что он обычно называл «секуляризмом», т.е. в изгнании Бога и религии из мира и жизни, он видел радикальное зло, чреватое всевозможными бедствиями. Бытие Божие он принимал совершенно, во всей бесконечности его значения. Связующее звено между Богом и миром он находил в идеальных, хотя и искаженных злом, началах, в образе Божием в человеке, во Христе и в Церкви. Он знал лучше многих все недостатки церковной иерархии и церковного общества, но он верил в Церковь, как в Царство Божие на земле, хотя и сокрытое под мирской оболочкой. В Церкви он видел разрешение всех вопросов жизни и знания. Отсюда его горячая любовь к замыслу оцерковления жизни во всех ее формах.

Все главные идеи отца Василия были вдохновлены христианством в православной его чистоте. Если в его мировоззрении есть недостатки и ошибки, то главным образом, по отсутствию в основе его ученой деятельности и мышления целостного богословского образования, т.е. систематического и обстоятельного знания Св. Писания и патристики, литургики, духовной литературы и других форм Предания. Все это отец Василий постепенно изучил не хуже всякого богослова, но все же миросозерцание его выросло из синтеза чистого христианства с секулярной культурой, к которой сам отец Василий относился так отрицательно. Эго не могло не отразиться на характере и качестве его творчества. Этот недостаток он разделяет со всем западническим течением русской религиозной мысли, хотя он сам в конце жизни относился к нему более чем сдержанно.

Из сказанного мною, я думаю, достаточно очевидно и для тех, кто не знал отца Василия, что он был большим, замечательным и редким человеком. Но что в нем было наиболее ценно: ученость, общественная деятельность, возглавление Движения, работа в Институте? Без сомнения, всего этого было бы уже достаточно, чтобы прославить его. Но почему он был окружен такой любовью? Почему вся Церковь проводила его в загробный мир так торжественно и трогательно? Не хочу навязывать своего мнения другим, но я лично убежден, что самое ценное в отце Василии была его святость. «Несть человек, иже жив будет и не согрешит». У него были недостатки, ошибки и слабости, но по существу, в особенности к концу своей жизни, он подлинно стал праведником.

Отец Василий обладал целостной твердой верой. Он жил верою. У него не только не было колебаний или cомнeний, но и в мысли и в делах он никогда не был вне веры и судил себя всегда в свете веры. Вера для него была предстоянием перед Богом, «богопереживанием», и вместе с тем он никогда не отделял живой веры от ее осуществления в жизни. Среди церковных людей так часто встречаешь лицемерие, двоедушие, даже цинизм. Отец Василий жил по вере, сколько хватало у него сил. Отсюда и исключительная преданность его идее оцерковления жизни. Он не только развивал ее теоретически, не только проповедовал ее другим, но «оцерковлял», т.е. старался сделать христианской, прежде всего свою собственную жизнь. В этом отношении его духовному характеру была свойственна, так сказать, «коренная целостность». Как все мыслители, он рассуждал о христианстве, но видеть в христианстве только мировоззрение, которое можно законно отделить от своей личной и общей жизни, было ему совершенно чуждо. Ему в голову не приходило, что он может быть христианином по профессии, а не в самой сущности жизни. С такой точки зрения он рассматривал и все в мире, что не мешало ему видеть немощь и зло мира и иногда относиться к ним снисходительнее многих.

Я много говорил о доброте отца Василия. Обобщая, можно сказать, что доброта и вера определили все отношения его к людям, по слову ап. Павла, что в Иисусе Христе имеет силу только вера, действующая любовью. Прибавлю, что отец Василий сам говорил мне, что не может выносить, когда обижают людей. В связи с этим стоит остановиться на упреках, которые некоторые делали ему, что он недостаточно защищал иных друзей от нападок. Справедливость требует сказать, что он, стараясь уладить миром всякое дело, не порывал с «обидчиками», даже если ему не удавалось добиться мира. Готов также признать, что миролюбие затемняло иногда в отце Василии сознание необходимости открытой борьбы со злом.

Отец Василий не был слаб в отношении самого себя. Он был всегда спокоен и выдержан, а если делал себе поблажки, то самые невинные, которые не могли никому повредить. Об этом свидетельствует его терпение и почти сверхчеловеческая трудоспособность. Поэтому, если отцу Василию было чуждо героическое и воинствующее христианство, то не по личной слабости, но по особому складу его души, хотя надо признать, что тут проявлялась в нем односторонность, которая ограничивала ценность и плодотворность его общественной деятельности, поскольку иногда, может быть, было бы более правильным открыто бороться со злом, даже ценой разрыва с близкими, чем искать примирения путем компромиссов.

Отец Василий был человеком исключительной нравственной чистоты. Во всей его жизни не было поступка, который можно было бы осудить с точки зрения христианской нравственности, как «нечистый»... Особым достоинством его было искреннее смирение и скромность. Он не любил говорить о себе. Общаясь с отцом Василием, вы никогда не чувствовали, что он занят собой. Он никогда не искал ни славы, ни почета, легко прощал даже самые резкие грубости и обидные нападки на него и предпочитал не защищаться. Простодушно и без всякой злобы он рассказывал мне, как тюремный сторож, когда он был в тюрьме, ударил его за то, что он не убрал постели, как полагалось по правилам.

Хочется упомянуть еще про глубокую любовь отца Василия к культуре. Среди христиан всегда, конечно, было много культурных людей. Но у отца Василия, как в древности у отцов Церкви или в девятнадцатом веке у славянофилов, христианство органически соединялось с высокой образованностью и любовью к культуре. В наше время миллионы людей относятся к культуре или с практической точки зрения, или снобистически. Подлинное христианское отношение к культуре основано на убеждении, что в ней творчески отражены: та единая сила, добро и красота, которые могут быть ведомы и созерцаемы всеми людьми, просвещенными Божественной Мудростью и Логосом, хотя бы они даже ясно не сознавали источника своего знания и творческого гения. Культура, поскольку она действительно является носительницей и выразительницей истины, добра и красоты, не может не быть предметом любви и вдохновения для христианина; в эту меру она естественно становится частью христианина, возбуждая и его собственные творческие силы. Таково было отношение к культуре и отца Василия.

Итак, как мне кажется, главное достоинство отца Василия было в том, что сердце его принадлежало Богу, что вера, убеждение и жизнь у него не разделялись. Его личная духовная жизнь и отношение его к людям было подлинно христианскими. Будучи замечательным общественным деятелем и исключительно творчески одаренным и культурным человеком, он отдал всю свою жизнь на служение Церкви. Ограниченность его была в его «мягкости», которая проникала во все его существо и всю его деятельность, и еще в том, что умственно и идейно он вырос не на чистом основании христианства, но на почве, соединившей в себе разнородные элементы русской и западноевропейской культуры. Эту «разнородность» он преодолевал в течение всей жизни, как преодолевал и личные недостатки, чтобы в конце своего земного пути стать истинным христианином и светом правды и любви для всех.