Письмо 69 (73). К Каллисфену
Хвалит его за то, что решение по делу о служителях Евстохия предоставляет св. Василию, и недоумевает, для чего требует к себе налицо сих служителей, как бы не удовлетворяясь судом церковным. (Писано около 371 г).
Прочитав письма твоего благородства, возблагодарил я Бога, во-первых, за то, что пришло ко мне приветствие от человека, вознамерившегося почтить меня, потому что высоко ценю беседу с людьми совершенными; во-вторых, за доставленную мне радость, что заслужил я добрую о себе память. А знаком памяти – письмо, из которого, как скоро получил и вникнул в смысл его, с удивлением увидел, что действительно, по общему всех предположению, воздано мне отеческое уважение. Ибо то самое, что человек, разгоряченный, прогневанный, готовый мстить огорчившим его, много сократил свою стремительность и на мою волю предоставил сие дело, дает мне повод порадоваться о тебе как о духовном сыне. Поэтому что иное остается, как пожелать тебе за сие благ, да будешь друзьям приятен, врагам страшен, а всем равно досточестен, чтобы и не воздавшие тебе чего-либо должного, пришедши в сознание твоей кротости, сами себя укорили, что погрешили против такого человека.
Итак, поскольку приказывал ты привести служителей на то место, где произвели они беспорядок, то желаю знать намерение, с каким требует сего твоя доброта. Ибо если сам пребудешь и сам предашь наказанию дерзких, то служители явятся. Да и чему быть иначе, если так решено тобою? Впрочем, не знаю, какую же милость получим мы, если не в состоянии будем избавить служителей от наказания. А если задержат тебя какие дела по дороге, кто встретит там этих людей? Кто будет вместо тебя наказывать их? Но если тебе угодно, чтобы явились они к тебе на глаза, и это непременно решено, то прикажи им представляться к тебе на дороге до Сасимов, а сам покажи кротость и великодушие своего нрава. Ибо, получив в свою власть раздраживших тебя и тем доказав, что нельзя презирать твоего достоинства, оставь их, как просил я в прежнем письме, невредимыми, и мне оказав тем милость, и от Бога ожидая себе воздаяния за свой поступок.
И говорю это не потому, что так должно кончиться, но уступая душевному твоему движению и опасаясь, чтобы не осталось в тебе непереварившейся сколько-нибудь раздражительности, и как воспаленным глазам самые нежные пособия кажутся болезненными, так и слово мое теперь не ожесточило тебя больше, чем успокоило. Ибо всего приличнее было бы предоставить взыскание мне – это и тебе послужило бы великим украшением, и мне доставило бы достаточный повод к похвале пред друзьями моими и сверстниками. Без сомнения же, если и поклялся ты предать их наказанию по законам, то мое вразумление не легче для наказываемых, и закон Божий не маловажнее узаконений, получивших силу в общежитии. Но возможно было и то, чтобы они, исправленные по нашим законам, в которых и сам ты полагаешь надежду спасения, и тебя освободили от необходимости давать клятву, и сами понесли наказание, соразмерное их поступкам.
Но опять делаю письмо свое длинным, ибо от великого усилия сделаться для тебя убедительным не могу смолчать, как скоро приходит мне что-нибудь на мысль, опасаясь, чтобы просьба моя не осталась недействительной от того, что предложенное мною наставление недостаточно. А ты, досточестнейший и истинный питомец Церкви, подтверди и мои надежды, какие на тебя имею теперь, и согласные всех отзывы о твоей чинности и кротости и напиши приказание – скорее оставить нас этому воину, который доселе не упускал случая досадить и обижать, решившись лучше одного тебя не оскорбить, чем приблизить к себе и сделать друзьями всех нас.