Фрейзингенские фрагменты италийского перевода посланий св. апостола Павла

(Italafragmente der Paulinischen Briefe nebst Bruchstücken einer vorbieronymianischen Uebersetzung des ersten Iohannesbriefes aus Pergamentblättern der ehemaligen Freisinger Stiftsbibliothek zum ersten Male veröffentlicht und kritisch beleuchtet von L. Zigler. Marburg, 1876.)

Происхождение и судьба древнего, так называемого до-иеронимовского, латинского перевода Библии (Vetus latinus) составляют доселе еще предмет мало разработанный в библейской литературе, представляющий много еще спорного, неуясненного вполне и окончательно¹. Ученые исследователи доселе еще расходятся в ответах на самые существенные вопросы относительно его. Так одни считают Африку местом первоначального появления древнейшей латинской Библии, имея при этом в виду в особенности грубый, варварский язык древнего латинского текста ее; другие же – Италию, опираясь в свою очередь особенно на то, что отсюда – из Италии, как из центра, свет Евангелия Христова распространялся по другим странам западной половины христианского мира; отсюда же, следовательно, различные христианские церкви запада получали также и списки книг священных, как в подлинном их тексте, так и в переводе. Неодинаково мнение ученых относительно также и того, существовал ли в западной церкви до времени блаж. Иеронима один латинский перевод, только в различных редакциях или рецензиях, или же, напротив, существовали многие отдельные, самостоятельные переводы, явившиеся в различных странах и обязанные своим происхождением различным лицам. Разногласие это тем более замечательно, что известные слова блаж. Августина: “число переводивших свящ. писание с еврейского языка на греческий может быть указано, числа же латинских переводчиков совершенно нельзя определить”², – эти слова прямо и ясно, по-видимому, указывают на многие или даже на множество существовавших и употреблявшихся в различных местных церквях запада, до Вульгаты Иеронима, переводов. Еще более споров между учеными возбуждали и возбуждают слова того же Августина, в которых он из множества существовавших в его время переводов отличает один, называемый им Италийским (Itala), как более точный и ясный: „что касается самих переводов, читаем в христиан. науке его, – то должно предпочитать всем прочим перевод италийский; потому что он и точнее и яснее прочих”³. Одни из исследователей находили здесь неправильным само чтение Itala, предлагая в замен его или illа⁴, или usitata⁵ или italica⁶; другие же оставляя, как подлинное и правильное, чтение itala, утверждали тем не менее, что под interpretatio itala у Августина отнюдь не нужно разуметь перевод в собственном смысл, а лишь более исправную и точную рецензию одного и того же, явившегося первоначально в Африке, перевода, – рецензию, какую представлял собою известный класс манускриптов, изготовленных и исправленных в Италии⁷. Такое неопределенное понимание вышеприведенных слов Августина проложило путь неразборчивому употреблению и самого имени Itala в библейской литературе: этим именем стали обозначать вообще все, что́ дошло до нас из древнего до-иеронимовского латинского перевода, частью в виде отдельных цитат в сочинениях латинских церковных писателей, частью в виде более или менее полных манускриптов, хотя на такое неразборчивое употребление названия Itala жаловался еще Михаэлис.

Вообще нужно сказать, что до настоящего времени исследования относительно первоначального, до-иеронимовского латинского перевода Библии ограничивались более собранием и изданием в свет разных материалов; основательной же критической разработки этих материалов библейская наука пока еще не имеет; к этой работе еще только призываются досужие и свежие молодые силы, которые могли бы беспрепятственно и надолго посвятить себя изучению различных манускриптов древне-латинского перевода на самом месте теперешнего хранения их; а они рассеяны в библиотеках различных городов Европы: в Мюнхене, Верчелли, Вероне, Бреши, Париже, Кембридже и др. Труд предстоит громадный; но и результаты, от него ожидаемые, могут принести также громадную пользу как филологической и церковно-исторической науке вообще, так в особенности библейской критике и экзегезису. И это нужно сказать особенно о Новом Завете. В критическом аппарате для текста Нового Завета древне-латинскому переводу справедливо должно принадлежать одно из первых, если не первое место, так как по нему мы можем отчасти судить о древнейшем виде чтения разных новозаветных мест, относительно которых представляются те или другие разногласия между textus receptus и манускриптами, или цитатами отцов. С таким значением он и является действительно у Тишендорфа в его критических изданиях Нового Завета. И такое значение его было, разумеется, еще более решительно и несомненно, если бы текст имеющихся манускриптов его был тщательно исследован критически, т. е. если бы с точностью было определено, как относятся тексты их друг к другу, в каком отношении каждый из них в отдельности стоит с одной стороны к отеческим цитатам, а с другой – к древнейшим греческим спискам, какой, наконец, между ними наиболее приближается к этим последним и пр.

Прекрасный образец такого именно многостороннего критического труда представляет собою явившееся в конце истекшего года издание весьма замечательных фрагментов Италийского перевода посланий св. апостола Павла, сделанное учителем королевско-максимилиановской гимназии в Мюнхене А. Циглером: „Фрагменты италийского перевода посланий св. апостола Павла с приложением отрывка в одном из до-иеронимовских также переводов первого послания Иоанна”... Уже сам по себе текст этих фрагментов, извлеченных г. Циглером из хранящихся в мюнхенской публичной библиотеке нескольких (24-х) древних пергаментных листов этого перевода, заслуживает полного внимания: разносторонние же критические исследования, какими издатель обставил свое издание этих фрагментов, и те выводы, к каким он пришел на основании этих исследований относительно их древности и критического достоинства, возбуждают еще больший интерес к ним, равно как ко всему вообще, прекрасному во многих отношениях, ученому труду г. Циглера.

Не лишен интереса прежде всего самый способ открытия этих, как и некоторых других драгоценных отрывков того же италийского перевода. В последнее время особенное внимание ученых обратили на себя в некоторых библиотеках Европы пергаментные листы, найденные в переплетах разных древних рукописей. После тщательного отделения и рассмотрения подобных листов оказалось, что уцелевшее на них, хотя и не во всех местах, письмо скрывает много весьма драгоценных сокровищ для науки. Таким именно путем были открыты изданные в 1871 году Эрнестом Ранке два вюрцбургских палимпсеста, первоначальный текст которых также оказался содержащим отрывки древне-латинского перевода Ветхого Завета⁸ Такой же счастливой случайности обязаны своим сохранением до нашего времени и изданные теперь г. Циглером новозаветные отрывки того же древне-латинского, и именно италийского перевода. Пергаментные листы, содержащие эти отрывки, были также извлечены мало по малу из переплетов различных рукописей, принадлежавших прежде монастырской библиотеке во Фрейзингене, а теперь находящихся в мюнхенской библиотеке. В печатном каталоге рукописей мюнхенской библиотеки листы эти значатся под одним номером (что, по словам Циглера, не совсем правильно), – именно: 6,436 (Fris. 236) и обозначаются: Membr. in 4° S. VIII, 24 folia singula. s. Pauli epistolarum versionis antehie-ronymianae fragmenta. Восемь из этих листов: 2, 3, 5, 6, 7, 8, 10 и 16, содержащие следующие отрывки из посланий апостола Павла: 1Кор.1:1–27 (fol. 2); 1Кор.1:28–3(fol. 3), 1Кор.15:14–43 (fol. 5), 1Кор.16:12–24, и 2Кор.1:1–10 (fol. 6), 2Кор.1:11–2:10 (fol. 7), 2Кор.3:17–5(fol. 8), 2Кор.9:10–10:15 (fol. 10), Флп.4:11–23 и 1Сол.1:1–10 (fol. 16), видел и рассматривал, еще осенью 1856 года, покойный Тишендорф; свой критический отчет о них он изложил сначала в особой статье⁹, а потом – в виде краткой заметки, на ряду с другими известными манускриптами до-иеронимовского латинского перевода, в своих Prolegomen-ах к седьмому критическому изданию Нового Завета¹⁰. Здесь же Тишендорфом было заявлено намерение – издать в свет эти драгоценнейшие отрывки (pretiosissima ista fragmenta), хотя намерение это и не было исполнено им, по неизвестным причинами, как остались без исполнения, – заметим кстати, – и многие другие планы этого неутомимого ученого труженика. Между тем, к вышеуказанным восьми листам прибавилось еще шестнадцать листов, открытых вновь тем же способом. Из числа их четырнадцать листов оказались содержащими также отрывки Павловых посланий, – а именно: Рим.14:10–15(fol. 1), 1Кор.16:1–17:7 (fol. 4), 2Кор.7:10–8(fol. 9), 2Кор.10:16–11:21 (fol. 11), 2Кор.12:14–13(fol. 12), Гал.2:5–3:5 (fol. 13), Еф.1:16–2(fol. 14), Флп.1:1–20 (fol. 15). 1Тим.1:12–2(fol. 17), 1Тим.5:18–6(fol. 18), Евр.6:6–7(fol. 19), Евр.7:8–8(fol. 20), Евр.9:27–10(fol. 21), Евр.10:25–11(fol. 22); два же листа представляли весьма значительную часть первого послания св. Иоанна Богослова: 1Ин.3:8–4:15 (fol. 23), 4:16, 5(fol. 24). Текст этих-то 24 пергаментных листов и предлагается в первый раз г. Циглером вниманию ученых исследователей слова Божия в печатном критическом издании.

Кроме точного воспроизведения самого текста рукописи (все 24 листа считаются, как было уже замечено, в каталоге мюнхенской библиотеки, как одна рукопись или один манускрипт), разбор которого стоил почтенному ученому издателю, судя по приложенным в конце книги фотографическим снимкам, немалых трудов, издание обставлено, как мы уже сказали, разного рода учеными справками, объяснениями, исследованиями, требуемыми новейшею ученою критикой, и в частности именно – библейской в делах подобного рода, – что и придает ему особенный интерес. В весьма пространном введении (стр. 2–30) г. Циглер делает прежде всего самое подробное описание издаваемых фрагментов; указывает затем орфографические и лингвистические особенности их, и наконец определяет важность и отношение их к другим известным манускриптам древне-латинского, до-иеронимовского перевода. Вторую часть составляет самый текст фрагментов, отпечатанный, согласно с характером самого письма их, унциальным (заглавным) шрифтом, с соблюдением, насколько было возможно, всех интервалов, пунктуации и других внешних особенностей оригинала. При этом те буквы и нередко даже целые слова, которые или совершенно стерлись от времени, или оказались отрезанными ножом при обрезе листов для переплета, ученым издателем восполнены по соображению и отпечатаны мелким или курсивным шрифтом. Внизу под чертою сделаны необходимые пояснительные замечания. Наконец, третью часть составляет тщательное сравнение текста фрагментов как с древним греческим текстом, так и с латинским переводом его, открываемым в сочинениях латинских церковных писателей и в манускриптах. Нельзя не упомянуть при этом также и о прекрасном предисловии, которым открывается весь этот ученый труд г. Циглера, и которое принадлежит перу уже упомянутого нами профессора Эрн. Ранке, известного, кроме издания двух вюрцбургских палимпсестов, еще ранее сделанным им изданием фульдского латинского манускрипта Нового Завета¹¹. Содержание предисловия составляет общий очерк значения и современного положения научных исследований о древне-латинских переводах; здесь же мы встречаем также полное подтверждение со стороны авторитетного ученого всех выводов Циглера относительно древности и значения текста фрейзингенских фрагментов.

Отсылая тех из наших читателей, которые желали бы ознакомиться со всеми подробностями исследования г. Циглера относительно этих, действительно замечательных, фрагментов к самому изданию их, мы ограничимся здесь изложением общих замечаний о древности происхождения их, отношении к другим известным манускриптам латинским, а также о критическом достоинстве их для библейского экзегезиса.

Хотя все 24 листа и значатся в каталоге мюнхенской библиотеки под одним номером, как составляющее будто бы один манускрипт, но на самом деле, – говорит г. Циглер, – они не все одинаковой древности и достоинства. Он делит их в этом отношении на три класса или разряда.

Первый класс составляют листы 23 и 24, содержащие латинский текст первого послания Иоанна Богослова, начиная с 3до конца послания. Судя по унциальному шрифту письма и некоторым орфографическим и грамматическим особенностям происхождение их нужно относить к глубокой древности: самое позднее – к VII веку. Оба листа составляли некогда, как видно, среднюю часть одного цельного манускрипта. Что касается латинского текста их, то хотя он представляет собою перевод также несомненно до-иеронимовский, однако отличный от текста прочих листов, принадлежащий совершенно другой – именно африканской рецензии. Для нас существенный интерес и важность этих листов состоят, главным образом, в том, что они дают новое и довольно веское доказательство подлинности известного спорного стиха в первом послании ап. Иоанна о трех свидетелях небесных (V гл. 7 ст.); потому что хотя стих этот в них читается и не на своем обычном месте, т.е. составляет не 7-й, а 8 стих¹², однако, как древность манускрипта, часть которого составляют эти листы, так особенно то обстоятельство, что текст их составляет именно до-иеронимовский, древне-латинский перевод, придают его чтению здесь немаловажное значение. На это последнее обстоятельство обращает внимание и г. Циглер, но старается объяснить его в смысле неблагоприятном подлинности означенного стиха. Основываясь на весьма замечательном сходстве текста рассматриваемого отрывка с цитатами у Фульгентия, епископа руспийского († 533 г.)¹³, Циглер приходит, прежде, всего к заключению, что отрывок этот представляет собою текст той латинской библии, какая была в преимущественном употреблении в церкви африканской во времена вандальского господства. В тоже время, имея в виду, что слова апостола Иоанна о трех свидетелях небесных в первый раз ясно цитуются также у одного из африканских епископов, – а именно у Вигилия, епископа тапсийского († 484 г.), и потом у Фульгентия, Циглер выводить отсюда заключение, что прежде всего слова эти в тексте послания Иоанна появились в Африке, – и здесь, по всей вероятности, именно в провинции бизаценской, где Вигилий и Фульгентий занимали свои епископские кафедры. Как в высшей степени вероятное он полагает, что интерполяция этих слов произошла в конце V столетия, когда преследование православной церкви вандалами-арианами вынудило православных к крайнему противодействию. Внесенный таким образом в текст древне-латинского перевода, стих этот перешел будто бы потом, под влиянием тех же полемических целей, в списки иеронимовой Вульгаты, а отсюда затем и в греческий текст. Не вдаваясь в подробности опровержения такого объяснения, неудовлетворительность которого легко могут видеть все те из читателей, которые сколько-нибудь знакомы с полемическою литературою по этому предмету, или, по крайней мере, с трактатом о нем в догматическом богословии преосвящ. Макария, архиепископа литовского¹⁴, мы позволяем себе сделать здесь только два замечания: во-первых, критическое изучение вариантов новозаветного текста всякому ясно должно показать, что опущений, вследствие разных причин, в нем встречается вообще гораздо более, чем прибавлений или вставок; и во-вторых, всматриваясь в общий характер этих прибавлений или вставок, легко также усмотреть, что по большей части они составляют в сущности не что иное, как перестановку разных библейских же слов и выражений из одного места в другое, с целью пояснения, дополнения известного места и пр. И это совершенно понятно. На привнесение в свящ. текст совершенно новой мысли или выражения решались только еретики, у которых в руках был, как выражается Тертуллиан о Маркионе, не карандаш, а железо, которым они и рвали в куски все писание. Мы не беремся объяснить, как именно произошло опущение столь важного, по-видимому, в догматическом отношении места и в древнейших, первоклассных манускриптах греческих, и в переводах восточных и пр.¹⁵; но все-таки утверждаем, что легче объяснить опущение его, чем вставку, допускать ли, что эта вставка сделана еретикам, или рукою православных читателей писания. По этому-то более умеренные и осторожные критики позволяют, если угодно, поставить пред этим местом тот или другой диакритический знак сомнения в его подлинности, чтобы сильнее обратить внимание читателя на важные возражения критики, существующие против этого места, но отнюдь не позволяют, однако, исключать его совершенно из состава текста¹⁶, как это к удивлению сделал и Тишендорф, допустивший в этом случае без сомнения сам тот errorem gravissimum, в котором он упрекает ученых пользующихся этими словами ап. Иоанна, насильственно будто бы втиснутыми в текст его послания¹⁷.

Второй класс составляет лист 16-й, содержаний отрывки из послания к Флп.4до конца послания, и из первого послания к Сол.1:1–10 стиха. Относительно этого листа Циглер на основании разных данных делает догадку, что, хотя он вместе с прочими листами, содержащими отрывки Павловых посланий, принадлежал некогда к составу одного и того же манускрипта, но был писан неодновременно с ними, а несколько позднее (не позже, впрочем, VII века), и помещен на место утратившегося первоначального листа. Это показывает между прочим отличие текста этого отрывка от прочих, хотя относительно характера его ничего определенного сказать нельзя вследствие незначительности отрывка.

Наконец третий и самый важный класс составляют остальные 21 лист, содержащие вышеуказанные отрывки из разных посланий ап. Павла; на них-то, собственно, и сосредоточивается весь интерес издания, равно как и ученых исследований г. Циглера.

Из сделанного Циглером подробного описания внешнего вида и других особенностей этих листов, а также относительно их древности мы отметим следующее: все двадцать один лист принадлежали неоспоримо одной и той же рукописи; большая часть из них обрезана по краям при обделке для переплета; только два сохранили свою первоначальную величину. Судя по этим-то уцелевшим листам рукопись была 25¹/₂ сантиметров длины и 17 см. ширины. В тоже время, из сохранившегося на листе 4, внизу, знака: q.III= quaternio terlius видно, что рукопись разделялась на отдельные тетради, вероятное число которых Циглер полагает двенадцать. Письмо, подобно всем унциальным манускриптам, сплошное (Scriptio continua), разделенное, впрочем, маленькими промежутками с точкою в средине, и показывает твердую, привычную руку. Текст носит на себе следы разных исправлений и в особенности дополнений, принадлежащих трем рукам. Некоторые из них принадлежат, по всей вероятности, руке самого писца манускрипта; другие же – двум позднейшим; одна из них есть очевидно таже самая, которой принадлежит написание листа 16-го. Вся рукопись обнимала, по мнению Циглера, только послания ап. Павла. На основании сохранившихся на некоторых листах надписей и подписей он находит возможным определить и самый порядок их в рукописи. Порядок их был следующий: послание к Римлянам, два к Коринфянам, к Галатам, к Ефесянам, к Филиппийцам, два послания к Фессалоникийцам, послание к Колоссянам, два послания к Тимофею, послание к Титу, Филимону и к Евреям. Относительно семи первых посланий порядок этот, говорит Циглер, несомненен; относительно же последующих в высшей степени вероятен; послание к Колоссянам следовало непременно лишь после послания к Фессалоникийцам. Посему порядок посланий ап. Павла представляется здесь в том же виде, в каком мы встречаем его у блаж. Августина¹⁸. На основании найденного таким образом распорядка посланий г. Циглер находит возможным определить в частности даже место, какое занимали некогда в цельной рукописи отдельные, сохранившееся листы; и результат своих соображений относительно этого он излагает на рисунке. Но для нас гораздо важнее конечно знать, как древня была та рукопись, листы которой столь замечательным образом сохранились до нас? Характер письма и орфографические особенности свидетельствуют, по его словам, о более высокой древности, чем какая дается им в каталоге рукописей мюнхенской библиотеки (а они отнесены там, как мы уже видели, к VIII веку)¹⁹. Тишендорф же относить их к V или VI веку, – и внимательное сравнение их с памятниками этого времени вполне подтверждает, говорит Циглер, его мнение.

Опускаем изложение орфографических и филологических особенностей фрейзингенских фрагментов, и переходим прямо к указанию критического достоинства их и положения среди других известных в настоящее время манускриптов древне-латинского перевода.

Нужно заметить прежде всего, что Циглер высказывается с решительностью за существование многих латинских переводов библии до времени появления иеронимовой Вульгаты. Это ясно доказывается, по его мнению, кроме приведенных уже нами выше слов блаж. Августина о невозможности указать даже число латинских переводчиков, также и различием цитат п сочинениях латинских церковных писателей и различием текста в доселе известных манускриптах, содержащих именно до-иеронимовский перевод. И в том и в другом случае немало, конечно, представляется и сходного, – на что постоянно и указывали и указывают противники существования многих переводов. Но этому возражению Циглер справедливо противопоставляет следующие слова блаж. Августина: „трудно найти таких переводчиков, которые не имели бы между собою вовсе никакого отношения”²⁰. И сходство это, нужно заметить к тому же, большею частью внешнее, основывающееся на употреблении одинаковых форм языка, одинаковых оборотов речи и пр. Прекрасное также оправдание слов блаж. Августина о малоспособности, неподготовленности многих из переводчиков к делу, за которое брались, представляет текст двух изданных проф. Ранке вюрцбургских палимпсестов, исполненных действительно нередко самых странных ошибок чтения и понимания греческого текста²¹.

Переходя к определению критического достоинства текста фрейзингенских фрагментов, Циглер наперед устанавливает свой взгляд, с которым, заметим, нельзя не согласиться, на приведенное уже нами, в начале нашей статьи, спорное место блаж. Августина о переводе Италийском: „что касается самих переводов, то должно предпочитать всем прочим перевод италийский (Itala), потому что он точнее и яснее прочих». Что здесь чтение Itala, которое находили и находят многие неправильным, есть подлинное и верное чтение, – это, по мнению Циглера, стоит выше всякого сомнения; потому что, кроме встречающегося употребления этой формы слова у позднейших поэтов и прозаиков²² доселе совершенно не было обращено внимания на то, что это слово встречается у самого же Августина еще раз, и при том в самом популярнейшем его сочинении – о Граде Божием (3, 26): quae proelia commissa sunt..., ut omnes fere Italae gentes….. demarentur. После сего, если бы даже действительно оказалось в какой-либо из рукописей чтение illa вместо Itala, то и тогда в правильности этого последнего чтения не могло бы быть сомнения. Более важным в этом отношении представляется тот факт, что название – interpretatio Itala ни у кого из церковных писателей не встречается кроме Августина. В объяснение этого факта Циглер говорить во первых, что в первые времена христианства отнюдь не существовало какой-либо регламентации, дозволявшей верующим употребление одного какого-либо авторизованного перевода, но каждый свободно избирал между существующими переводами ему более доступный, или более нравящийся; во-вторых, что выражение: interpretatio Itala не есть имя какого-либо официального церковного текста, но просто лишь название перевода, который Августин признавал за лучший, и которым он пользовался при своих библейских цитатах, подобно тому как другие обращались для этого к другим переводам, как это и показывает ясно величайшее разнообразие в патристических цитатах. Итак, следовательно, в вышеозначенном месте мы имеем дело с совершенно личным суждением Августина; поэтому-то он не говорит: перевод италийский предпочитается всем прочим (Itala caeteris praefertur), но облекает свою мысль в более скромную форму сослагательного наклонения.... должно предпочитать (praeferatur). Нет ничего удивительного поэтому, что другие писатели церковные не говорят ничего об interpretatio Itala. Италийским Августин называет предпочитаемый им перевод в противоположность переводам, явившимся в других местах. В какой мере высокое достоинство Августин усвоял этому италийскому переводу сравнительно с прочими, видно из одного места в его сочинении против манихея Фавста, где он говорит, что при встрече разногласных чтений сомнение должно быть разрешаемо на основании тех манускриптов, которые происходят из той же страны, откуда распространилось и самое христианское учение²³. Проконсульская же Африка, как всеми неоспоримо признается, получила свет Евангелия из Италии²⁴.

В новейшее время одним от немецких ученых Рейссом высказана была также догадка, что будто бы под переводом италийским, более точным и ясным, Августин разумел просто Вульгату Иеронима, так как напр. Исидор Испалийский (Etym. 6, 5) характеризует последнюю точно такими же словами, как Августин Itala²⁵. В опровержение этой догадки Циглер справедливо ссылается на отношение вообще Августина к трудам своего друга Иеронима по исправлению и переводу св. писания, – отношение не сочувственное; указывает на твердость, с какою африканская церковь держалась своего древнего перевода²⁶. Кроме того, место из Исидора Испалийского уже потому не имеет никакой силы, что относительно каждого хорошего перевода буквальность и ясность могут быть выставлены на вид, как особенные, отличительные качества, как эти качества были действительно прилагаемы и другими писателями к иеронимовой Вульгате.

Итак мы принимаем, – говорит Циглер, – что Itala есть определенный перевод, названный так по месту своего происхождения – Италии. Но где же, спрашивается, мы можем видеть этот италийский перевод? Дошел ли он вообще до нас? Указав на неправильность установившегося в библейской литературе обычая – обозначать именем Itala всякий вообще до-иеронимовский перевод, согласуется ли он с другими известными текстами или нет, Циглер, вслед за Сабатьером и Роншом, утверждает, что для определения подлинного, истинного текста Itala нужно обратиться к библейским цитатам блаж. Августина, потому что невероятно, чтобы Августин, признавая перевод Itala за более исправный и лучший всех других, пользовался однако при своих истолковательных трудах, вообще при своих цитатах, каким либо другим, неисправным переводом. К этому Циглер прибавляет, что если бы нашелся такой латинский манускрипт, текст «которого большею частью буквально согласуется с цитатами Августина, то отсюда очевидно следовало бы не только то, что Августин при своих библейских цитатах держался вообще строго текста – находившаяся у него под руками библейского кодекса, но и то, что этому манускрипту, – и ему одному, – по праву должно быть усвоено имя interpretatio Itala. Но такого рода манускрипт и составляют именно фрейзингенские фрагменты латинского перевода посланий св. апостола Павла. В них мы имеем первый и доколе единственный манускрипт, текст которого может быть назван с полным правом и в собственном смысле италийским переводом, и в этом-то заключается их высокое критическое достоинство. К такому мнению Циглера без всяких колебаний присоединяется и проф. Ранке, как это он и высказывает в предисловии к его изданию.

Что между текстом фрейзингенских фрагментов и цитатами блаж. Августина, при всем очевидном сходстве между ними, встречаются и некоторые разности в частностях, – это, по замечанию Циглера, находит свое объяснение во первых в том обстоятельстве, что библейские цитаты Августина, точно также как и других латинских церковных писателей, уже весьма рано, после того как древне-латинский перевод был вытеснен из употребления Вульгатою Иеронима, были изменяемы неразумными переписчиками и издателями по тексту этой последней; особенно в сочинениях, пользовавшихся наибольшим употреблением, первоначальный, отличительный характер цитат скоро и совершенно утрачивался. От упрека в подобных антикритических изменениях несвободны даже и некоторые из новейших издателей отеческих сочинений. Некоторые затем из этих разностей составляют, по его мнению, просто следствие неисправной переписки самого италийского текста фрагментов. Известны, в самом деде, жалобы особенно блаж. Иеронима на беспечность и нерадение переписчиков (librarii dormitantes); вследствие чего в его время было, по его словам, tot exemplaria paene латинского текста, quot codices.

Наконец, здесь нужно принять во внимание еще два обстоятельства: с одной стороны критическое отношение Августина к цитуемым библейским текстам, по которому он места или чтения неясные, казавшиеся ему нечистыми по языку и пр. старался исправлять, или по сравнению с другими исправнейшими манускриптами латинскими, или же прибегая к подлинникам греческим, особенно принятым церквами более в сем деле опытными и разборчивыми²⁷, а с другой – то, что некоторые из сочинений Августина писаны были им в такое время, когда ему еще не был известен перевод италийский, и когда он, по неопытности, как сам в этом сознается, руководствовался кодексами, исполненными многих погрешностей. Таковы ранние произведения его, писанные до 389 года, особенно „de moribus ecclesiae catlholicae” и “de moribus Manichaeorum”. Само собою разумеется, что разности в библейских цитатах с текстом фрейзингенских фрагментов, представляемые этими сочинениями, не могут идти в расчет. Ко всему этому нужно прибавить обычную, особенно в древности, свободу при цитации библейских мест, а также намеренное нередко изменение отдельных библейских слов и выражении, когда они вводились в органическую связь со словами и выражениями самого писателя.

Итак, следовательно, некоторые частные разности, открываемые между текстом фрейзингенских фрагментов и цитатами блаж. Августина, не могут иметь особенного значения, и тожество первых с текстом той библии, которою пользовался Августин, т.е. с истинным италийским переводом нужно, по мнению Циглера, признать, как неоспоримый факт.

Кроме Августина, следы того же перевода, отрывки из которого представляет нам фрейзингенский манускрипт, можно усматривать еще в некоторых памятниках, принадлежащих также африканской церкви, появившихся около того же времени, в которое жил и действовал знаменитый иппонский епископ, – как напр. в трудах Аврелия, епископа карфагенского, и у Капреола, его преемника на епископской кафедре. Особенно замечательно сходство отрывков с цитатами последнего. Отсюда видно, таким образом, что текст италийского перевода, кроме Иппона, был известен также и в Карфагене; и этою известностью здесь он обязан был, по всей вероятности, влиянию Августина.

Сравнительно с другими известными манускриптами, содержащими также до-иеронимовский латинский перевод посланий ап. Павла, – как напр, клермонтским, сенжерменским, авгианским, бернерианским и др. фрейзингенский манускрипт имеет ту особенность, что тогда как в этих последних латинский текст представляется лишь в виде приложения к греческому (в вольфенбютлерских же фрагментах – к готфскому), здесь он в первый раз является написанным отдельно, с целью очевидно самостоятельного употребления его. Кроме того, текст ни одного из них не может быть назван, – что особенно важно заметить, – в строгом смысле до-иеронимовским, еще менее италийским переводом. Писатели их очевидно имели в виду – дать вообще по возможности буквальный подстрочный перевод стоящего рядом греческого текста; для этого, пользуясь бывшими в ходу древне-латинскими переводами, прибегали также и к помощи Вульгаты Иеронима и к собственному переводу. Вследствие этого текст их представляет смешанный характер и не может похвалиться ни чистотой и правильностью языка, ни точностью, – вообще исправностью самого перевода. Текст фрейзингенских фрагментов напротив заслуживает по праву наименования италийского сколько по согласию своему с цитатами Августина, столько же именно по своей ясности и точности, – качествам, которыми Августин характеризует, как мы видели, италийский перевод в отличие от других переводов. С открытием этих фрагментов падает, следовательно, одно из существенных возражений против существования до Вульгаты Иеронима многих отдельных, независимых переводов латинских на западе, и в частности именно против существования перевода Itala: разумеем ссылку на то обстоятельство, что такого латинского перевода, т.е. точного и ясного, доселе не открыто, и что ни один из обнародованных древних латинских текстов не оправдывает этой характеристики Августина²⁸. Возражению этому теперь может быть противопоставлен очевидный факт.

Нам следовало бы теперь показать отношение текста фрейзингенских фрагментов с одной стороны к греческому тексту по дошедшим до нас древнейшим спискам его, а с другой – к тексту иеронимовой Вульгаты, с отметкой наиболее важных, встречающихся в них, вариантов сравнительно с тем и другим из этих текстов, что в издании Циглера составляет третий и самый обширный по объему отдел; но так как изложение этого отношения сопряжено со многими специальными, не для всех из читателей без сомнения знакомыми предметами, то и здесь мы ограничимся двумя общими замечаниями. При сравнении текста фрейзингенских фрагментов с древнейшими греческими манускриптами ватиканским и синайским оказывается, что ни с одним из них он не имеет особенно близкого сродства, но в своем чтении согласуется то с тем, то с другим, то от обоих из них равно уклоняется; гораздо ближе к ним стоит текста Вульгаты по одному из ее древнейших кодексов, которым Циглер и пользуется для сравнения – амиатинскому (VI в.). Это странное с первого взгляда явление нимало не должно, по замечанию Циглера, удивлять нас, если припомним, что все вообще появившиеся во II-м и в начале III-го века переводы (к этому же времени нужно, по его мнению, относить и появление Itala) имели своим оригиналом тот κοινή έκδοσις, текст которого представлял уже к тому времени весьма большое разнообразие. На основании такого результата сравнения Циглер отвергает между прочим, как несправедливое то мнение Тишендорфа, что будто бы. текст синайского манускрипта вообще есть тот же самый греческий текст, который лежит и в основании Itala. Но в этом случае почтенный издатель, как кажется, забывает, что наименование Itala Тишендорф употребляет в обширном смысле, разумея по обыкновению под ним все вообще древние латинские переводы, отличные от Вульгаты и сохранившиеся в различных памятниках; а посему считать его мнение несправедливым на основании уклонения одного лишь текста фрейзингенских фрагментов от синайского кодекса также не совсем правильно. Высказывая такое суждение, Тишендорф имел в виду очевидно общий характер всех вообще древне-латинских переводов; какого-либо отдельного памятника он не указывает при этом²⁹.

Касательно отношения текста фрейзингенских фрагментов к тексту Вульгаты Циглер, как результат своего сравнительного исследования, высказывает, что в основании обоих лежит текст одной и той же рецензии, или по крайней мере весьма близких между собою рецензий; исключение представляют лишь отрывки из послания к Евреям. Все встречающиеся разности между ними такого рода, что частью представляются следствием разночтения греческих манускриптов, частью состоят в исправлении Иеронимом мнимых или действительных неправильностей перевода Itala, или в замене казавшихся ему несоответствующими оригиналу латинских слов и выражений другими, более, хотя и не всегда соответствующими и т.п. Греческий текст, которым Иероним также пользовался, как известно, при составлении текста своей Вульгаты, он, имел в весьма древних манускриптах, совершенно как кажется однородных с теми, с которых сделан был ранее и перевод Itala. Так, по мнению Циглера, объясняется принятие в Вульгату таких чтений, оправдания для которых нельзя найти ни в одном из доселе известных греческих манускриптов. Сами исправления Иеронима сравнительно с текстом Itala не всегда, как уже заметили мы, представляются удачными, и это потому, что и те древние греческие кодексы, которым он отдавал во многих случаях предпочтение, не всегда заслуживали такого предпочтения.

Особенно замечательных вариантов текст фрейзингенских фрагментов не представляет; некоторые из них не лишены, впрочем, значения для библейской критики и экзегезиса в виду особенно вышеуказанного достоинства фрагментов сравнительно со всеми другими доселе известными манускриптами древне-латинского перевода.