Церковь, народ и революция

Снова вопрос о церковной реформе становится «злобой дня»... Заговорили епископы, белое духовенство и миряне... Совсем, как десять дет назад!

Разве записка думского духовенства – не то же, что «платформа», объединявшая когда-то «32-х священников»?²

Будет ли и может ли быть какой-нибудь толк из всех этих «разговоров» о церковном обновлении?!

Восемь лет тому назад в качестве ближайшего участника журнала «Век» (органа церковных обновленцев) я отдал дань оптимизму. Но с тех пор много воды утекло, и я больше не верю в возможность реформы Церкви. Больше того, я не верю, чтобы в это верил кто-нибудь искренно.

Что же: лгут?

Нет, не лгут, а сами себя обманывают.

Столь резкие и категорические заявления – результат долгих, мучительных лет наблюдений и размышлений.

«Реформа Церкви» – это «обман, нас усыпляющий». Иллюзия, которой мы себя тешим.

Возможно новое религиозное движение, но это уже не реформа, а реформация. «Страшное слово» для всех, даже самых смелых церковных обновленцев. А между тем, или надо произнести это слово, или вообще отложить всякое попечение!³

Но почему же невозможна церковная "реформа»?

Обычно наши обновленцы рисуют дело очень просто:

Один предлагает реформу учебных заведений... Другой – реформу прихода... Третий – реформу консисторий... Более смелые идут дальше: требуют созыва церковного Собора и даже отделения Церкви от государства!

Но всех их объединяет наивная вера, так убийственно похожая на самообман: они верят, что достаточно Синоду «захотеть», – и явятся «реформы», и наступит церковное обновление.

Но в том-то и суть, что Синод не может этого захотеть. Судьбами Церкви управляют не случайно «вызванные из епархий» архиереи, а силы более глубокие, более сложные, корни которых теряются в глубине истории.

Назовите мне хоть одну религию, которую бы спасли «реформы»?

Ведь и Лютер начал с «обновления» католицизма. И Гус сначала не думал о «реформации», а требовал «реформ».

Попытки обновления англиканской церкви ведут лишь к усилению сектантства.

Вы не найдёте в истории религии таких старых мехов, которые бы вместили в себя новое вино.

Что же это, случайность? He нашлось умного человека написать хороший «проект», a то бы всё пошло как по маслу?

Почему же православие может быть исключением?

He может и не будет.

Обратите внимание на следующий факт.

Толки о «церковной реформе» всегда являются «отзвуком» общественного движения в стране.

Заволновалась «мирская жизнь» – явился «союз 32-х». Всё стихло – стихли и «церковные обновленцы». Снова подымается волна общественного движения – и является «записка думского духовенства».

Эта связь не случайная. Она свидетельствует о светском происхождении разговоров о реформе Церкви, хотя бы участниками этих разговоров были и епископы и священники.

Почему же это так?

Я на вопрос отвечу вопросом:

Почему сейчас невозможно возвращение к каноническому устройству Церкви?

Эту невозможность не отрицают самые ортодоксальные православные писатели.

Ведь коли стоять на строго канонической точке зрения, то все мы – сплошь «отлучённые от Церкви».

Каждый, не соблюдающий постов и не принимающий причастия, отлучён. Каждый епископ, мирских начальников употребив для получения епископской власти, отлучён⁴. Каноны строжайше воспрещают епископам менять кафедры⁵. И определённо говорят, что епископ должен быть «одной жены муж», а вовсе не «монах»...⁶

Попробуйте организовать хотя бы одну епархию на строго канонических началах! Это будет еретическое сообщество! Женатый архиерей, выборные мирянами священники – и всё это без всякого участия «мирских начальников»!

Но ведь когда-то все эти каноны соответствовали религиозной жизни, жизнь, а не «выдумка» создала их. И жизнь же их отменила. Вот почему самые «рьяные» православные были бы бессильны вернуть теперешнюю жизнь к старым канонам. Хороша ли, плоха ли эта «отмена», свидетельствует ли она об упадке религии, или, наоборот, об её подъёме, – это уже другой вопрос. Но факт остаётся фактом: каноны были внешней нормой религиозной жизни и в то же время сами обусловливались внутренним религиозным состоянием членов Церкви.

Ломать голову над тем, как приспособить старые каноны к теперешней жизни, – труд совершенно бездельный.

Совершенно очевидно, что подлинная религиозная жизнь создала бы и новые каноны.

Горсть пустынников, спасающихся на Кавказских горах, с удивительной простотой и глубиной решает вопрос о монастырских «правилах» и «уставах»:

– Больше сама жизнь устав нам даёт...⁷

Так же в основе своей должен был бы решаться и вопрос об организации Церкви.

Но такое решение уже является реформацией, т. е. не только проповедью нового вина, но и новых мехов.

Могут возразить: неужели же нельзя улучшить духовные академии, духовные консистории, приход и пр., не касаясь этих «общих» вопросов?

Можно.

Но это для Церкви совершенно не важно. На этих переменах нельзя строить никакого «церковного обновления», как нельзя было его строить на замене Саблера Самариным.

Всё это может «подтянуть» ведомство православного исповедания – и только.

Можно «реформировать» академии, «реформировать» консистории и т. д. Но никакой церковной реформы отсюда не получится. Записка думского духовенства знаменательна не своими положительными «проектами», а своими авторитетными признаниями: «Не только в образованных слоях, но и в сфере простого народа, искони бывшего верным началам православия и церковности, замечается ныне охлаждение к Церкви, оскудение религиозного духа или же увлечение сектантским лжеучением, так широко распространяющимся в последние годы по лицу Русской земли... Авторитет духовных пастырей как будто падает всё больше и больше, так что даже самые лучшие, самые энергичные из них иногда в бессилии и как бы в отчаянии опускают руки...»⁸

Так вот, неужели оскудение религиозного духа происходит оттого, что у православных есть плохие духовные академии, а сектантство растёт потому, что у сектантов нет плохих академий?

Пусть поглубже задумаются «обновленцы» над этим вопросом. Он раскроет им очень много поучительного.

Перед религиозной совестью всех искренно верующих стоит вопрос: что надо делать – реформировать старое или творить новое?

Первое тесно связано с всевозможными бумажными проектами, заседаниями комиссий, присутствий, обществ, кружков и бесконечными схоластическими прениями; второе связано с жизнью – и обязывает ко многому!

Первое легко и бесплодно. Второе – подвиг созидающий.

Если бы все те умственные и душевные силы, которые теперь тратятся «обновленцами» на топтание на одном месте, были употреблены не на проекты и «записки», не на «рефераты» и прения, а на творческое создание новой религиозной жизни, – конечно, рай на земле не наступил бы, – но мы, по крайней мере, давно бы освободились от некоторых всё ещё путающих нас предрассудков и твёрдо наметили бы путь, куда идти.

Как только начинается пробуждение России – сейчас же начинают говорить и «о реформе Церкви».

Так было в 1905 году. Так повторяется это и ныне.

Перемена в высшей иерархии, перевод митрополита Владимира в Киев и назначение на Петроградскую кафедру экзарха Грузии Питирима¹⁰ – ещё более усилили толки «о реформе».

Надо строго различать два совершенно разных вопроса: реформу Церкви и реформу церковного управления.

Церковь, как невидимое тело Христово, не может подлежать «реформе». Всякий недостойный член, какое бы высокое положение он ни занимал в церковном управлении, внутренне «отпадает» от Церкви. Пребывает в состоянии «отлучения»¹¹. Значит, может быть речь не об реформе Церкви, а о большем или меньшем торжестве христианского дела на земле.

В этом смысле один праведник больше «реформирует Церковь», чем сотня тысяч самых гениальных бумажных проектов.

Другое дело – «реформа церковного управления». Этот вопрос действительно «подлежит обсуждению». И здесь мы вправе добиваться, чтобы церковное управление являлось наилучшим внешним условием для внутреннего совершенствования членов Церкви.

В словах нового Петроградского митрополита есть знаменательное место:

– Относительно введения выборного духовенства я думаю, что эту реформу следует произвести, но чрезвычайно осторожно.

Сказано это тоже очень осторожно. Но если сказать прямо и до конца – то «выборное духовенство» будет центром реформы церковного управления.

Это то же, что «власть, пользующаяся доверием общества».

Остальное приложится!

Только в церковном деле «доверие» нравственное и религиозное.

Выборное духовенство – это не только выборные священники, но и выборные архиереи.

Дайте Церкви управление выборное сверху донизу – а остальное приложится!

* * *

Усиленный ход «церковных реформ» – как бы подтверждает упорный слух, что созыв Собора отложен на неопределённое время.

Церковные реформы – без Собора. Может ли что-нибудь выйти из этого?

На этот вопрос приход ответит категорически отрицательно.

Главная причина церковной разрухи – отсутствие соборности. He ясно ли, что первый шаг на пути реформ и должен был бы начаться с возвращения к соборному управлению? To есть прежде всего – к созыву Собора для выработки плана реформ.

Пока же это не сделано, все бумажные реформы, исходящие от обер-прокурора, заранее обречены на неуспех.

Необходимо отметить этот факт и определённо назвать его – историческим.

Как бы кто ни относился к Церкви – каждый должен признать за ней громадное моральное, общественное и государственное значение.

Для верующих по-церковному – дела церковные важнее всего на свете.

Для неверующих по-церковному – они стоят на одной плоскости с вопросами первостепенной государственной важности.

Церковная организация владеет огромными капиталами и имуществом, насчитывает около ста тысяч служителей и объединяет в «приходе» десятки миллионов крестьянского населения России.

Ясно, что всякий положительный и отрицательный факт в пределах этой организации в то же время является положительным или отрицательным фактом в области государственной.

Очередным церковным вопросом в наши дни считается реформа прихода.

И действительно, с этого приходится начинать. Но в реформе прихода есть, в свою очередь, нечто «главное» – это вопрос о выборном духовенстве.

Пока пастырь будет «присылаться» неведомо откуда, все «бумажные» реформы прихода не претворятся в жизнь.

Чувствуя, что именно от выборности духовенства зависит, быть «живой» реформе или нет, – сторонники старого порядка больше всего упорствуют в этом пункте. Все параграфы новых правил о приходе готовы принять они, но выборное духовенство – ни за что!

Об этом ведутся ожесточённые споры. Именно это и служит причиной церковной войны.

И вдруг точно гром грянула весть:

Епископ Андрей Уфимский ввёл в своей епархии выборное начало.

В последней книжке «Уфимских епархиальных ведомостей» опубликованы «Правила для избрания настоятелей храмов Божиих Уфимской епархии»¹³, которым суждено стать историческими.

He дожидаясь окончания бесконечных споров вокруг этого вопроса, епископ Андрей осуществил колоссальную реформу:

Явочным порядком.

Правда, она касается только Уфимской епархии и не всех священнических мест, а только настоятельских. Но важен принцип. Важно то, что епископ Андрей впервые сказал твёрдо и прямо:

– Епископ имеет право в пределах канонических правил – осуществлять реформы, не дожидаясь синодальных указов.

Теперь очередь за другими епископами. Если они разделяют взгляд, что древнее каноническое правило о выборных пастырях должно быть восстановлено, – пусть они его и восстанавливает в своих епархиях. Если же они этого взгляда не разделяют – остаются при теперешних порядках. Но во всяком случае, пусть решают всё это сами, а не сваливают на то, что «Синод ещё не решил»!

Глубоко знаменательны слова епископа Андрея, которыми он мотивирует свою реформу:

«Каждый день, каждый час думаю я, какая страшная обязанность моя перед Богом и паствою. Иногда я переживаю великую душевную тяжесть в сознании, что в Уфимской епархии не делается и десятой доли из тех церковных дел, которыми должна украшаться жизнь церковная.

Я считаю, что главным препятствием к развитию церковной жизни является то, что паства мало знает, а потому и мало любит своего пастыря. И я так занят всякими епархиальными делами в Уфе, что не могу не только знать всю мою паству, но и посещать храмы Божии и узнать моих сотрудников и сомолитвенников. Поэтому я замечаю, что часто делаю ошибки при назначении священников. Я исповедую перед вами, что я по пристрастию никого в пресвитеры и на церковные должности не назначил, но я также исповедую, что я вынуждаюсь ставить во священники людей, которые плохо знают Священное Писание. Между тем, святой апостол заповедует: «Рук ни на кого не возлагай поспешно и не делайся участником в чужих грехах».

Я не хочу снимать с себя ответственности в служении вам, но не хочу умножать ни своих грехов, ни чужих. Поэтому, помолясь Богу, решаюсь просить вашей, братие, помощи в выборе и отыскании добрых пастырей».

На основании новых правил, выборы будут происходить в храме, открытой подачей голосов. Причём и мужчины, и женщины имеют одинаковое право голоса. О произведённых выборах составляется акт, за подписью уполномоченного духовного лица и не менее 20-ти прихожан. Акт этот с подробным докладом отсылается епископу.

He так давно «Колокол» издевался над речью епископа Уфимского в губернском земском собрании и называл владыку Андрея «уфимским реформатором», но теперь всем гасителям духа придётся признать, что Андрей Уфимский – воистину реформатор.

Во всяком случае, его исторические «правила» – это эпоха в истории русской Церкви.

Церковная жизнь связана в России с государственной столь крепкими «узами», что нет никакой возможности провести границы и установить, где кончается Святая соборная и апостольская Церковь и где начинается «Свод законов Российской Империи»...

Помню, однажды мне пришлось беседовать с покойным митрополитом Антонием об отделении Церкви от государства. Владыка внимательно меня выслушал, а потом мягко сказал:

– Вы упускаете из виду, что это не связь, а единство двух начал, ведающих различные области. При таком условии «разделение» – это рассечение живого организма надвое. А отсюда неминуемая смерть.

Митрополит Антоний был один из просвещённейших и благороднейших русских иерархов. Он всегда был искренен. И слова его о «единстве» государственного и церковного начал выражают подлинное убеждение церковников.

Тем удивительнее, что теперь, когда поднят вопрос о реформе прихода, среди руководителей официальной Церкви явилось сомнение:

– Могут ли законодательные учреждения обсуждать этот церковный вопрос?

Спохватились!

Да почему же не могут, когда никаких «чисто» церковных вопросов, кроме тех, о которых пишутся в академиях никем не читаемые диссертации, у нас не существует вовсе. Каждый общественно-церковный вопрос связан с деньгами и с полицией. Но деньги, то есть кредиты, нельзя получить без Государственной думы. А полицию нельзя получить без «междуведомственого соглашения» с министерством внутренних дел. Значит, вопрос о «компетентности» законодательными палатами рассматривать законопроект о приходе – надо снять с очереди.

Плохо ли, хорошо ли это, но при данном церковном строе реформа прихода – это дело полуцерковное и полугосударственное.

Церковь может и должна добиваться наибольшего соответствия этой реформы с «канонами». Это всё, что она может сделать.

Но, как ни странно, роли представителей Церкви и представителей государства поменялись:

Государственная дума – защищает древний канонический строй.

Представитель Синода – стоит на точке зрения целесообразности для данного момента, т. е. «сообразуются с веком сим»...

Недаром епископ Андрей Уфимский определённо заявил, что церковную реформу приходится ждать от Государственной думы¹⁵.

Борьба вокруг этого вопроса разгорается всё сильней. И, естественно, касается прежде всего основного положения реформы, с которого и должно всё начаться:

– Быть или не быть у нас выборному духовенству?

Это живой нерв реформы. В зависимости от того, как решат вопрос о выборности – на практике будут решены и все остальные вопросы. Все «пункты» реформы – превратятся в бездушные канцелярские предписания «за № таким-то», коль скоро не будет в центре прихода достойного пастыря.

Все согласны, что с этого надо начать. Но именно в этом-то пункте и сосредоточены главнейшие разногласия.

Митрополит Питирим – сторонник «выборности». Но петроградское духовенство – высказалось против.

Епископ Анатолий Томский¹⁶ – сторонник «выборности», а собрание томского духовенства – высказалось против.

Епископ Саратовский Палладий на собрании духовенства заявил, что нам нужны «не реформы, а оживление»...

«Собор» епископов, духовенства и мирян послал из Владимира Киевскому митрополиту телеграмму с слёзной просьбой: реформировать только церковное пение и отчётность, а всё остальное оставить в прежнем виде.

И наконец, Андрей Уфимский издал явочным порядком свои знаменитые отныне «правила», по которым выборы кандидатов на священнические места предоставляются самим прихожанам.

Из этого беглого обзора существующих разногласий уже видно, как остро стоит «выборный» вопрос в церковной среде. Любопытно, что, когда заходит речь о реформе архиерейской власти, – либеральным оказывается белое духовенство, за сохранение старого порядка стоят епископы. Когда же поднят вопрос о белом духовенстве, «либералами» оказались иерархи: Питирим, Анатолий, Андрей... А «консерваторами» – белое духовенство.

Кто победит в этой борьбе – предугадать трудно. He надо забывать, что на стороне «белого духовенства» и против выборности – стоят и многие видные иерархи¹⁷.

Но нас интересует другой вопрос: кто прав?

И на этот вопрос мы должны дать ответ без малейших колебаний:

– Правы сторонники выборного начала.

Несомненно, что первые пастыри были выбраны народом и уж лишь затем рукоположены во диаконы и священники.

Канонические правила категорически требуют выборности.

Но скажут:

– He «устарели» ли эти каноны?

Ведь говорится же в постановлениях Собора: «Аще кто позовёт врача жидовина да извержется и все сообщающиеся с ним»¹⁸.

Неужели же «отлучать от Церкви» всех приглашающих врачей «жидовинов» и дёргающих у них зубы?

Да, нельзя настаивать на безусловном исполнении каждого «канона».

Но «выборность» становится необходимой реформой и не только по этим «формально-церковным» основаниям. Она также неизбежна и в том случае, если мы будем «сообразоваться с веком сим».

Пастырь – это «душа прихода». Его должны любить. Ему должны верить. А для этого его должны знать.

У нас пастыря назначают в приход. «Дети» впервые видят своего «отца», когда он приезжает на место. Какое у них к нему отношение? Как к чужому! Хорошо, если новый батюшка «понравится». А если нет? Ведь «насильно мил не будешь». И вот отношение к нелюбимому, чужому «пастырю» мало-помалу начинает отражаться на отношении к Церкви. Можно сказать смело, что добрая половина уходящих в сектантство делает это по нелюбви к пастырям.

Иное дело выборный священник.

Выберут только достойного. Только того, кому могут по совести дать имя «отца». Выберут не только того, кого знают, но и который, в свою очередь, знает будущую паству. Знает условия жизни. Знает боли их и радости. Такого кандидата уже не трудно подготовить в смысле тех специально-церковных знаний, которые нужны священнику. Единственное практическое возражение против этого порядка, что в наших сёлах не везде найдутся подходящие кандидаты. Но на это ответ прост: там, где не найдётся, – пусть назначают. Это уже будет «горькая необходимость».

Итак – будущее нашей церковной жизни прежде всего зависит от того, дадут ли нам выборное духовенство.

Если бы неделю тому назад мне сказали, что случится то, что случилось за эти дни, я сказал бы: это бред о недостижимом счастье!²⁰

И я уверен, многие читатели – как революционеры, так и простые «обыватели» – скажут то же.

Ожидать «переворот» – это одно. И ожидать, что он так свершится, – совершенно другое! Я первый иначе представлял себе русскую революцию.

И ошибся.

Грешен. Каюсь. Плохо верил в народ.

Любил его, как умел. Всегда с чувством ненависти относился к существующей власти. И несмотря на «любовь» и «ненависть» – плохо верил!

Свершившееся я считаю чудом, которое явлено не в жизни отдельного человека, а в жизни целого народа²¹.

Верую, что «необычность» такой революции – послана народу Богом, ибо Божье терпение иссякло. Разве не «Голгофа» для живого, в душе народа пребывающего Христа – кощунство, подобное Распутину? Канонизация «святых» по указу светской власти? И явная подготовка канонизации императора Павла, а заодно уж «канонизация» и его политики!²² Я не говорю о тех безумных жестокостях, доходящих до какого-то исступления, которые творились по всей «святой Руси» – по приказанию «помазанника Божия».

Как часто читатели спрашивали: почему не пишете о том-то и о том-то? Но разве они могли знать, до какой степени нам зажимали рот!

Революция для меня – это не всё дело. Это лишь внешние условия для осуществления задач человека. И я после революции всё так же буду звать своих читателей к «высшим целям», как и до революции. С той разницей, что теперь не будет больше никаких недомолвок. Теперь можно говорить всё! Всю правду, как её чувствуешь и понимаешь.

С праздником поздравляю друзей моих. С Великим праздником поздравляю воскресшую страну. Будем все участвовать, каждый по мере сил своих, в устроении новой жизни, – но всегда памятуя, что смысл всех событий, как бы ни были они значительны, в том положительном, что они дают на пути к дальнейшему совершенствованию духа.

Что общего между крестом и пулемётом?!

Старая власть умудрялась найти это общее, и в славные дни революции ужасающая связь креста и пулемёта навеки запечатлена кровью народной.

Я расскажу то, что видел «своими глазами» – и что будет преследовать меня, как кошмар, всю жизнь...

По Лесному проспекту со стороны Финляндского вокзала шла громадная толпа солдат, рабочих и народа. Они шли «снимать казармы», находящиеся в конце Лесного проспекта²⁴.

Посреди солдат ехал офицер с красным флагом. Блестели штыки, сверкали шашки. По бокам улицы стояли толпы народа, и гром победной радости нёсся со всех сторон.

Толпа прошла. Все остались ждать её возвращения. Никто не сомневался, что Московский полк присоединится.

И действительно, через 1,5–2 часа опять показались войска. Они шли медленно. Сплошной живой массой. Мы ждали их. Хотелось скорей, вблизи увидать тех, кто свершал великий подвиг освобождения.

И вот, когда поравнялись они с церковью, – произошло нечто до того страшное, дикое, безумное, что нельзя было верить тому, что видели глаза:

С колокольни затрещал пулемёт. Точно дьявол защёлкал зубами – а вонзались пули в живое тело народа.

Над колокольней недвижно горел золотой крест. А под ним пулемёт расстреливал людей, наших освободителей. И падали раненые. И мелькал красный крест, подбирая раненых и убитых.

Иуда предал Христа – и начальники народа добились Его казни. Он распят был на Голгофе.

Но что значит эта казнь по сравнению с тем, что придумали правители «святой Руси»?!

О, дьявол вырос за эти века до чудовищных размеров! И поставив крест над пулемётом – он превзошёл и Голгофу, и терновый венец!

Русская революция – нанесла поражение «дьяволу». И потому она так явно похожа на чудо.

Да, мы все знали, что переворот неизбежен. Мы знали, что ропщет народ, ропщут войска. Изнемогает Русь. Мы знали, что существуют «революционные организации». Но пусть скажет каждый по правде, не исключая самых крайних революционеров: думал ли он, что в три дня воскреснет русский народ.

Конечно, никто об этом не мечтал никогда.

И вот – воистину воскрес!

Нас учили по книгам, как «делается» революция. Мы ждали событий, подобных революции во Франции. Ведь там народ «культурен», ему и книги в руки! И что же? Россия дала пример небывалой в летописи истории революции без междоусобия.

Вот в чём показала Русь живой образ Христа. Там, на колокольне, стоял лишь мёртвый символ его страданий. Страдания Сына Божия давно уже перешли в живую душу народа – и дали ему силы низвергнуть «мерзость и запустение, ставшие на святом месте».

Щёлкал зубами дьявол, отрывал судорожно куски тела народного – он безумно защищал крест, взятый им в рабство! Но час пробил! И Христос живой, народный, воскресший в свободном народе, – победил его окончательно.

Таким образом, святое дело русской революции освободило не только народ, но и Церковь.

И если там не всё ещё умерло, не всё задушено, не всё изолгалось (ибо дьявол «отец лжи»), – революция политическая должна вызвать революцию церковную. Путь свободен!

Нам нужна не реформа, а реформация, ибо «церковная реформа» – это плохая «конституция»!

Нам нужна церковная революция – которая бы очистила Церковь от вековой лжи.

Пулемёт снят!

Но может ли воскреснуть Господь на церковном кресте?

* * *

Десять лет тому назад впервые в религиозно-философских и духовных кругах я твёрдо занял позицию, отстаивающую не «реформы», а реформацию, не «церковное обновление», а церковную революцию. За эти десять лет много воды утекло в моей «личной жизни», но вера в реформацию Церкви никогда не оставляла меня. Она спасала от апатии в дни тяжких общественных неурядиц, а в дни личного горя, в дни грехов, в дни раскаяний спасала от отчаяния.

И теперь, после переворота политического, вновь возвращаясь к деятельности религиозной – под своим настоящим именем, – я счастлив сказать, что в своих религиозных убеждениях не поколебался ни на йоту. Всё так же я верую и так же исповедую: спасение мира в революции религиозной. Революция политическая – её первый этап. Верую и исповедую так же и то, что эту вторую революцию, революцию духа – свершит святой, великий русский народ.

«Первоприсутствующий Св. синода митрополит Киевский Владимир посетил председателя Гос. думы M. В. Родзянко и выразил от имени всего духовенства полное удовлетворение действиями Временного правительства. В беседе с M. В Родзянко первоприсутствующий Св. синода коснулся и церковных вопросов. Митрополит Владимир заявил, что в решении церковных вопросов Св. синод будет придерживаться духа думских пожеланий»²⁶.

Митрополит Владимир был враг Распутина – это его плюс. Но он был ещё более «убеждённый» враг Гос. думы и всех церковных реформ.

Покорность митрополита производит тяжкое впечатление – как акт явной неискренности. Я помню дни Московского восстания десять лет назад. К митрополиту явилась депутация от духовенства и верующей интеллигенции с просьбой унять Дубасова²⁷. И митрополит в самых категорических выражениях заявил, что надо «усмирять» беспощадно.

Теперь восстание кончилось победой. И первый иерарх Церкви стал сторонником нового строя²⁸.

Но Бог с ним! He так уж важно выводить на свежую воду испугавшихся людей. Их теперь тысячи по всей России.

Гораздо важнее принципиальный вопрос:

Об отношении государственной власти и Церкви. О самой этой готовности исполнять «думские пожелания».

Старая власть смотрела на Церковь как на один из департаментов министерства внутренних дел, – и чтобы в основе парализовать церковную свободу, объявила царя «помазанником Божиим» и «первосвященником» – главенствующим в Церкви²⁹.

Гос. дума, считаясь с фактом уже существующей связи Церкви с государством, естественно, старалась «реформировать» её по мере сил (отсюда «думские пожелания»).

В эпоху революции Временное правительство вправе видеть в существующей Церкви опасную государственную организацию и «обезопасить» её – удалением на покой зловредных иерархов и отдельных представителей белого духовенства – этих «губернаторов» и «приставов» Церкви.

Но и только!

В будущем должен быть проведён принцип полного отделения Церкви от государства.

К баптистам – правительство не пошлёт обер-прокурора. Так же незачем его посылать и к православным. Пусть Церковь, как организация чисто религиозная, устраивается как хочет и как может.

Следить за «законностью» деятельности Церкви незачем – ибо закону члены Церкви, как и всякие граждане государства, будут подчинены одинаково.

В обращении митрополита есть опасный соблазн для Церкви – пойти в рабство к государству, хотя и реформированному. Для государства – не меньший соблазн: снова получить в свои руки послушного раба.

Повторяю: Временное правительство должно очистить Церковь (ибо сейчас она государственный департамент), но, сделав её путём чистки безопасной в политическом отношении, оно должно сказать твёрдо:

– Долгие века путали вы Божье и кесарево. Теперь довольно. Наши дороги разошлись. Для новой России – нет «господствующей церкви». Все веры равны. А потому забудьте «думские пожелания» – и устраивайте «Дом Божий» согласно вашему разуму, совести и вере!

Снова и на этот раз с большой определённостью, чем когда-либо, говорят о возвращении к власти епископа Гермогена.

Называют и кафедру: астраханскую, освободившуюся с уходом на покой епископа Филарета³¹.

Многие считают епископа Гермогена «невинно пострадавшим» и видят в иеромонахе Илиодоре, сподвижнике еп. Гермогена по Саратовской епархии, какого-то «злого гения» опального епископа.

Между тем, фигура еп. Гермогена очень яркая, очень определённая, и было бы весьма печально возвращение его к активной церковной деятельности. Епископ Гермоген – это типичный представитель «административного произвола» в церковном учреждении. А «произвол» всегда идёт рука об руку с «личными влияниями». To и другое распустилось в Саратовской епархии махровым цветком в бытность там еп. Гермогена.

Духовенство боялось его. И в душе ненавидело. «Опала» могла начаться в любой момент, по любому доносу.

Попал в такую опалу священник А[ркадакский]. Ему было предписано немедленно отправиться из Царицына в село. Никакие просьбы об отсрочке не помогли. Пришлось покориться. Уехал. В отсутствие его жена умерла от родов. Это так повлияло на священника, что он снял с себя сан.

Одному лишённому сана священнику³² еп. Гермоген в беседе предложил «вернуть сан», если он отречётся от своих крайних взглядов. И когда тот выразил удивление, каким образом можно «вернуть сан», – епископ сказал:

– Ну, это уж я устрою!

Вера в могущественное значение «связей», благодаря которым всё можно устроить, у епископа Гермогена – беспредельна. Это его «миросозерцание». И он пал жертвой собственной своей «системы». Его борьба не была борьбой принципов, идей, верований, а борьбой связей. Он не рассчитал своих «сил» и пал.

Астраханская епархия нуждается в справедливом архипастыре, который бы внёс мир в смущённую духом паству и успокоение в среде духовенства.

Епископ Гермоген совершенно непригоден для этой роли.

В Саратове при нём был целый конклав «шептунов» и хождение с заднего крыльца положительно развращало духовенство. To же будет, конечно, и в Астрахани.

Призывы к власти архиереев, уволенных на покой, очень редки. Последний такой случай был с епископом Антонином³³. И все тогда приветствовали возвращение епископа Антонина, так как его увольнение было незаслуженным.

Но епископ Гермоген гораздо лучше сделает, если останется и впредь в своём «тихом монастыре».

Обер-прокурор Св. синода Львов объявил, что в целях искоренения в Тобольской епархии «распутиновщины» туда назначается бывший Саратовский епископ Гермоген.

Это «назначение» должно вызвать самый категорический протест со стороны всех знающих деятельность бывшего саратовского погромщика.

О Варнаве – двух мнений быть не может. Это такой же проходимец, как и Распутин.

Но Гермоген – почище Варнавы! И вдвое опаснее. Потому что умнее и образованнее!

Это изумительное назначение, очевидно, основано на следующих соображениях.

Еп. Гермоген попал в опалу из-за Распутина. Значит, лучшим искоренителем «распутиновщины» должен быть именно Гермоген!

По пословице: клин распутинский вышибить клином гермогеновским.

Но обер-прокурор упускает из виду, что Гермоген известен не только тем, что он враг Распутина.

Это самый ненавистный для прогрессивного духовенства из всех иерархов.

Саратовская епархия буквально изнемогала от гермогеновского режима. И когда впервые появилась телеграмма об удалении Гермогена и Илиодора на покой (я был в это время в Царицыне), на улицах поздравляли друг друга с победой.

Только после, когда узнали, что причина «опалы» – Распутин, Гермогена мало-помалу стали изображать, как какого-то «борца за правду».

Так скоро у нас всё забывается!

Забыли, что Гермоген в 1905 году организовал страшный еврейский погром в Саратове³⁵. И было бы очень своевременно, если бы известный общественный деятель адвокат Кальманович напомнил теперь в печати об этих днях, которые он сам пережил в Саратове³⁶.

В 1910 году еп. Гермоген возбудил вопрос об отлучении от Церкви 132 русских писателей и предал проклятию не только освободительное движение, но и всю русскую интеллигенцию.

А илиодоровщина! Чем она лучше «распутиновщины»? Но ведь Илиодор без Гермогена – немыслим! He Гермоген ли отдал Саратовскую епархию во власть толпы хулиганов, предводительствуемой «неистовым иеромонахом». В то время и Гришка был их общий друг. Я лично видел трогательную фотографию, где сняты Гермоген, Илиодор и Распутин!

Потом они чего-то «не поделили». Поссорились.

Но неужели этого достаточно, чтобы вновь быть призванным к «миссионерской деятельности»?

Саратовское духовенство никогда не забудет гермогеновского режима!

За малейшее свободомыслие – он ссылал священников в захолустные сёла. При нём в епархии воцарилось не только бесправие, но самодержавное владычество пройдох, льстецов и черносотенцев.

За «свободомыслие» сослан был в село царицынский священник о. Василий Аркадакский. Ему не позволили вернуться к больной жене. Жена без должного ухода умерла. О. Василий через некоторое время после этого снял с себя сан.

Священник хутора Ельшанка о. Сергий Краснов – систематически преследовался Гермогеном за то, что сын о. Сергия, студент Казанского университета, был сослан на 20 лет каторги как социалист-революционер³⁷.

Каково было отношение этого иерарха к духовенству, можно судить по следующей крылатой фразе.

Приехав в Царицын, Гермоген собрал священников и произнёс «слово», в котором всех непокорных Илиодору иереев назвал «псами нелающими»!

И вот этого душителя и гонителя всего доброго в Церкви и врага свободы – назначают в первые дни торжества правды на ответственный пост.

Что же это значит?!

Или он «присоединился»? И он забыл свою погромную деятельность? И он полюбил свободу – и забыл, как проклинал её творцов? Ну так вот я напоминаю об этом забывчивому иерарху. А заодно напоминаю о том же и новому обер-прокурору.

По-видимому, первым иерархом Русской Церкви, митрополитом Петроградским, будет Андрей епископ Уфимский.

Вопрос сейчас не в том, «назначат» ли его, a – «согласится» ли он³⁹.

Но, конечно, согласится. Слишком очевидно, что его долг – взять на себя это тяжёлое «послушание».

Таким образом, о епископе Андрее можно говорить уже как о Петроградском митрополите.

До какого состояния доведена наша иерархия, можно видеть из того, что для архипастырства в «свободной Церкви» решительно некого найти в рядах старой церковной бюрократии!⁴⁰

Андрей Уфимский – это единственный кандидат!

Страшно сказать, но именно его одного можно назвать безусловно порядочным человеком изо всех русских иерархов.

Вот как путём «подбора» опустошил Победоносцев официальную Церковь!

И слова мои не «преувеличение», а результат достаточно близкого знакомства с вопросом.

«Порядочный человек» – применительно к епископам Церкви Христовой – должно звучать несколько строже, чем в отношении «мирского человека».

Но и мирские люди обязаны, чтобы иметь право называться порядочными, не лгать, не обманывать, не притворяться.

Св. синод в полном составе обратился к «чадам православной Церкви» с воззванием, из которого ясно, что от прежних «исповедников» божественности царской власти – не осталось следа⁴¹.

Таким образом, вера этих «владык» – явно определяется не канонами, Писанием и авторитетами св. отцов, а количеством войск, перешедших на сторону Временного правительства!

Что-нибудь из двух одно:

Или они до революции лгали и обманывали народ, что Христос учил о том, что царь «помазанник Божий» и глава Церкви. Или они после революции, сейчас лгут, что признают «Временное правительство».

Так обстоит дело с епископами-реакционерами.

Но не все же «реакционеры» – не все же были гасителями духа?

Да, не все. Но они молчали.

Епископ Евдоким⁴² издавал журнал «Христианин», считался «либералом» – но возвысил ли он свой голос против кощунственного порабощения Церкви Григорием Распутиным?

Один из самых образованных иерархов Сергий Финляндский – не молчал ли, когда камни вопияли?

А Феофан⁴³, начавший свои разоблачения Распутина? He смолк ли он – как раб, когда ему надлежало быть «владыкой», наместником Христа на земле.

И только голос одного епископа Андрея – звучал как набат во дни страшного церковного развала.

Вот что писал и печатал о Распутине и общем положении страны епископ Андрей за несколько недель до революции:

«Декабрь 1916 года уничтожил хама как личность, но хамство как идея осталось в полной силе. И это хамство злобно смеётся в глаза всей России, демонически издеваясь над общественною совестью. О, времена! О, нравы! Те фамилии, которые могли бы быть гарантиею чистоты и нравственной порядочности, они становятся в ряды прислужников того ужасного режима, или... или отстраняются от дел. Такой режим не может пройти бесследно для души народной; он может вызвать упадок народного духа. Но этого не должно быть! Этого народ русский не заслужил...

Куда мы растеряли свои таланты? Где мы похоронили или забыли своих героев? Ответ на эти вопросы один: все наши хамы – лизоблюды, которых общество терпело в своей среде и позорно соглашалось претерпевать их нравственное издевательство, – они должны быть извергнуты из общества, они должны подвергнуться общественному бойкоту, над ними нужно произнести политический некролог. Тогда воскреснут и таланты, и настанет пора народной радости, народного возрождения»⁴⁴.

Читая эти строки, удивляешься, каким образом единственный живой голос среди иерархов не был задушен.

Должно быть – Господь хранил его!

Епископ Андрей воистину достоин стать главой обновляемой Церкви. Это человек безупречной порядочности, глубокой религиозности – и понимающий, что епископ должен быть старшим среди равных.

Но митрополит – не вся иерархия. «Единственный» – не может заменить всех⁴⁵.

Митрополиту Андрею достанется тяжёлое наследство. Он не пойдёт на путь реформации и церковной революции. Он не станет пересматривать догматы Церкви. Пусть же, по крайней мере, поможет осуществлению церковных реформ.

Это он может сделать. Это он сделает.

Связь Церкви с государством – повела к постепенному укреплению внешнего могущества Церкви и постепенному внутреннему её угасанию.

С первых же дней после революции стало ясно, что в этом вопросе обе стороны – и правительство, и Церковь в лице своих официальных представителей – не могут найти твёрдой почвы для правильного его решения.

Правительство не может забыть, что до революции Церковь была «департаментом». А иерархи-рабы не воскресли духом настолько, чтобы сразу стать свободными.

Церковь ждёт своей революции, чтобы так же освободиться от «самодержавия» светского правительства, как государство Российское освободилось от самодержавия политического.

Этот шаг полного отделения Церкви от государства, «Божьего» от «кесарева» – будет первым шагом не церковной «реформы», а того, что я называю церковной реформацией, отнюдь не придавая этому слову западно-протестантского значения.

Св. синод в полном составе заявил, что иерархи «признают, что к Временному правительству перешла вся полнота духовной власти». Иерархи признают, что митрополиты, как и при самодержавии, должны назначаться верховной властью. Но они требуют, чтобы за Синодом осталось право назначать, «переводить» и увольнять на покой епископов, хотя и с утверждения верховной власти.

В этой декларации епископов каждое слово дышит таким неприкрытым рабством, что стыдно становится за «наместников Христа» и больно за Церковь, до какого убожества она дошла, и страшно за судьбу христианского народа⁴⁷.

В своей декларации епископы совершенно забыли, что они служители Церкви. Они говорят, как перепуганные чиновники. Те самые чиновники, которые ещё недавно с гордостью говорили: прикажут – будем акушеркой.

Но епископы-"акушеры» – это нечто ужасное!

Полнота духовной власти в Церкви Христовой не может принадлежать Временному правительству уже по одному тому, что для него вовсе необязательно исповедовать христианскую веру.

При свободе совести – весь состав Временного правительства с Родзянко во главе может перейти в магометанство. Что же, и тогда «вся полнота духовной власти» будет принадлежать Временному правительству? И совет министров мусульман будет назначать христианских митрополитов?!

Это карикатура. Но она, доводя до крайности неизбежные выводы из основного принципа, показывает всю скрытную его лживость.

«Власть» в Церкви принадлежит иерархии, избранной церковным народом. И единый глава Церкви – Христос.

Только сознав это во всей полноте, можно встать к политической власти в достойное отношение.

Это отношение должно быть чисто внешним. Церковная организация живёт в государстве. Каждый член Церкви – гражданин государства: отсюда его обязанность подчиняться государственному строю в качестве гражданина, а церковной организации – исполнять все законные требования об организациях вообще. Вот и всё. Никакого отношения к внутренней жизни Церкви, тем более к «назначению» иерархов, светская власть иметь не может.

Как же понимать тогда, что «всякая власть от Бога»?

Да, от Бога. Потому что светская власть является необходимой организующей силой для языческого общества. Она даёт возможность свершаться постепенному превращению языческого мира – в Церковь Христову. Вот почему, несмотря на страшные гонения языческих императоров, первые христиане продолжали утверждать, что «власть от Бога», ибо они предвидели божественную организующую роль государства в историческом процессе.

Но ведь может быть конфликт между требованиями Церкви и государства? Кого же тогда слушать? Кесаря или Бога?

Бога.

На это прямо указывают апостолы. И научают своих учеников в таких случаях говорить: «Аще праведно есть пред Богом вас послушати, паче нежели Бога?»

Пусть задумаются те, кто из посланий ап. Павла выводит учение о связи «Церкви с государством», над следующим вопросом:

Почему почти все апостолы были казнены?

Послушных «акушерок-чиновников» – не казнят! Значит, в чём-то апостолы не слушали той самой власти, которую как институт, как общее установление, они считали «происходящей от Бога».

Итак, долг епископов сознать страшный грех Церкви, отдавшейся в рабство самодержавию. И когда революция смела самодержавие и механически освободила Церковь – не идти снова в рабство, а уже внутренне и твёрдо провозгласить свободу Церкви, т. е. полное и окончательное её отделение от государства.

He должно быть не только «назначения» митрополитов, не только «утверждения» епископов, не должно существовать никаких обер-прокуроров.

И Церковь не должна брать из государственной казны ни одной копейки денег⁴⁸.

Церковь – это собрание верующих, не внешняя организация «Ц. X.» («Церкви Христовой») как какой-нибудь «партии». Это собрание спаянных внутренне единой верой, едиными помыслами, единым устремлением, единой жизнью – людей. Это то, что называется «Телом Христовым».

Внешнее устройство Церкви – иерархия, общины, храмы, монастыри – всё это дело Церкви – одной Церкви.

Только свершив революцию, только освободившись от ига светской власти, от кощунственного «акушерства» в Церкви, – можно ждать, что разгорится её умирающий внутренний огонь. И Церковь, сократившись количественно раз в десять, снова станет «светочем миру», ибо сила горения вся увеличится тогда в 1000 раз.

Могут ли сделать это наши епископы?

Нет, не верю!

К власти церковной систематически призывались худшие люди в Церкви, карьеристы, атеисты. Послушные, ничтожные рабы, те, кого в частном разговоре однажды Тернавцев (чиновник особых поручений при Синоде) назвал «духовной осетриной».

Духовная осетрина – не может освободить Церковь.

Это должен сделать церковный народ. Пусть созовут Собор не только из «епископов», а из белого духовенства и, главное, мирян.

Тогда, может быть, и скажется не «синодский», «смиренный» голос, а подлинный властный голос Церкви.

Но ещё вопрос:

Как быть Временному правительству?

Да! Пока – в Церкви должна быть произведена политическая чистка. Это временный компромисс. Ибо Церковь, в которой царствуют Восторговы, Варнавы, Виталии⁴⁹ и прочая нечисть, – организация и не религиозная, и даже не светская, а погромная. Самодержавие насажало туда – этих ни во что не верующих «господ». Нельзя допускать, чтобы вредные политические деятели, прикрываясь рясой, сидели в Церкви, как в «бесте»⁵⁰. Их надо изгнать вон. Изгнание их – завершение борьбы с самодержавием, то есть акт чисто политический. А затем, подготовив Собор, т. е. «учредительное собрание» освобождённой Церкви, и обезвредив существующую церковно-политическую организацию, – обер-прокурор обязан сложить с себя полномочия. Обязан сказать, что роль светской власти кончена. Рабство – отменяется. Церковь свободна!

Последние дни выдвинули несколько имён упорствующего духовенства.

Митрополит Макарий – отказывается уйти на покой. В Петроград выехала депутация московского духовенства и мирян с целью «увещевания» митрополита⁵².

В Астрахани епископ Митрофан запрещает служить панихиды по борцам за свободу⁵³.

В Царицыне арестован священник Горохов, за призыв с амвона не повиноваться Временному правительству⁵⁴.

И вот является вопрос:

Что представляют из себя эти «стойкие» пастыри? He являются ли они «исповедниками», в своём роде «мучениками», защищающими независимость Церкви?

На первый взгляд эти «стойкие» пастыри могут вызвать к себе сочувствие. Гонимым всегда сочувствуют. И, конечно, «присоединяющиеся» Сандецкие, Тихомировы, Замысловские или из духовных – еп. Гермогены, Палладии⁵⁵, Владимиры, – гораздо ниже «упорствующих». Ведь лучше иметь какие-нибудь убеждения и быть готовым пострадать за них, чем не иметь никаких и с перепуга кричать «ура» республике с тем же хором, с каким неделю назад провозглашалось многолетие «всему царствующему дому».

Итак, если сравнивать «присоединившегося» митрополита Владимира, епископа Гермогена и прот. Восторгова с «упорствующими» митрополитом Макарием, епископом Митрофаном и священником Гороховым, – последних приходится поставить выше.

Они во что-то веруют. Первые же не веруют ни во что.

Но этот «сравнительный» метод – недостаточен. Если «Макарий» выше «Владимира», то это ещё не определяет его подлинного роста.

И кроме того, неважно для нас «оценивать» отдельных лиц. Нам надо уяснить новое явление в церковной жизни.

Как отнестись к нему? Исповедничество это или фанатическое политиканство?

Где основа протеста: религиозное отношение к самодержавию или политическая к нему приверженность?

Всё прошлое митрополита Макария и епископа Митрофана свидетельствует, что источник протеста их против нового порядка – не религиозная, хотя и извращённая идея, а реакционно-политический фанатизм.

Макарий – дожил до глубокой старости. Но Россия узнала его только тогда, когда начались гонения на очень скромного, но правдивого свящ. Востокова.

За что начались гонения?

За обличительные статьи против Восторгова и Распутина.

Какое отношение эти два авантюриста имеют к «религиозному самодержавию» старых славянофилов?

Но они имели очень большое отношение к существующему политическому строю. И Макарий, объявляя войну Востокову, боролся с определённой политической идеей⁵⁶.

Это ещё ярче сказалось в обращении к пастве, опубликованном Макарием перед отъездом в Петроград⁵⁷.

Митрополит призывает «чад Церкви» бороться с левыми партиями, смущающими народ. Всё «воззвание» – сплошной политический памфлет!

А кто такой еп. Митрофан?

Когда-то он был викарным епископом Могилёвской епархии и затем членом 3-й Гос. думы. Мы знаем его как организатора «Союза русского народа». Такие труды ценятся. И викарный Митрофан был переведён на самостоятельную кафедру в Минск.

Здесь политическая деятельность черносотенного епископа приняла «грандиозный» характер. Он субсидирует местный черносотенный орган. В его покоях постоянно происходят «митинги» истинно-русских людей. Он создаёт по губернии целую сеть черносотенных «братств».

Словом, «епископ» становится политическим агитатором.

Прошлое «владык» – проливает свет и на их настоящее.

Перед нами не «исповедники» тех или иных, пускай ложно понимаемых, но церковных принципов. Это политические фанатики, засевшие в Церкви и не желающие «сдаться».

Я убеждённый сторонник полного отделения Церкви от государства.

Я считаю, что долг всех искренно верующих людей – стремиться к освобождению Церкви от ига государственной власти.

Я всегда буду повторять, что обер-прокуроров не должно быть и государственная власть не должна хозяйничать в Церкви, не должна никого «назначать», «смещать» и «увольнять».

Ho всё это относится к тому времени, когда будет выработан основной государственный строй.

Теперь же Временное правительство обязано в целях политических – изъять из Церкви наряженных в рясы политиканов. Это так же необходимо, как арест Штюрмера, Протопопова⁵⁸ и других.

Временное правительство должно делать это не «во имя Церкви», а во имя государства, завершая очищением Церкви от политических реакционеров – общую ликвидацию старого строя.

И только!

Устраивать освобождённую Церковь государство не призвано, как не призвана Церковь распоряжаться в министерстве внутренних или иностранных дел.

Макарий, Митрофан, Горохов и прочие, которые стали бы подражать им, – должны быть удалены как вредные политические деятели. Ибо они не «мученики» и не «исповедники», а светские «истинно-русские люди» в рясах, упорные фанатики политической реакции.

Амнистия дана – «политическим». Амнистию получили – «уголовные». Но забыли о судьбе только одних «преступников» – священников, «лишённых сана».

Да и кому об них вспоминать?

Государство скажет: «Это дело церковное». А Церковь «лишала сана» по мотивам политическим и теперь не имеет мужества и сил вспомнить свой недавний грех и решить вопрос по-новому.

Но мы живём в дни, когда отмалчиваться нельзя. Всегда найдётся голос, который «напомнит» и потребует к ответу.

Я ставлю этот вопрос.

И уверен, что голос мой не останется без отклика. Его поддержат и «пострадавшие», и те «миряне», совесть которых не может успокоиться, пока грех Церкви – не искуплён.

Вопрос об амнистии «лишённых сана» – очень сложный вопрос. И прежде всего потому, что далеко нельзя считать решённым вопрос – можно ли «лишать сана».

Самый факт, самая возможность «лишать сана» канонически не обоснованы.

Если верить, что в таинстве рукоположения преподаются особые дары Духа Святого, то является религиозным абсурдом «уничтожение», «снятие» этих даров – «указом» Святейшего синода.

Священнику может быть запрещено священнослужение. Священник может быть посажен в монастырь. Наконец – «отлучён от Церкви». Это дело другое!

Но «снять сан» (не рясу, а сан!) – это так же несообразно, как «снять крещение».

И всё же приходится считать с фактами. Церковь под давлением полицейской власти – объявляла священников лишёнными сана.

Как же быть с ними?

При старом строе вопрос решался очень просто:

По высочайшему повелению!

Один священник (насколько помню, фамилия его Гончаров) был лишён сана и через некоторое время документально доказал свою невиновность. Синод не нашёл ничего лучшего, как вернуть ему сан «по высочайшему повелению».

И просто – и достаточно кощунственно!

Как же быть теперь?

Я укажу на два «конкретных» случая лишения сана: тифлисского священника железнодорожной церкви Ионы Брихничёва и священника Григория Петрова.

Свящ. Иона Брихничёв в 1906 году издавал в Тифлисе журнал «Встань, спящий». В политическом отношении журнал был революционный, в религиозном отношении – совершенно церковный. В нём велась борьба не против «догматов», а против «существующего государственного строя». Никакой «ереси» в церковном смысле не было.

О. Иона предан был суду «светскому». Суд приговорил его к году крепости и лишению сана.

Дело свящ. Григория Петрова у всех в памяти.

В молодости он писал по вопросам религиозным. Его книга «Евангелие как основа жизни» создала ему широкую популярность. Позже Григорий Петров стал почти светским публицистом – и выдвинут был на арену политической деятельности "кадетами».

И Церковь, ничего не имевшая против религиозных писаний Григория Петрова, – начала «гонение» за либерализм политический, когда человек уже дожил до седых волос.

Сослали в монастырь. Надеялись, что «не поедет». И тогда можно было бы «снять сан» за непослушание.

He удалось! Поехал!

Ну тогда – вернули и, кое-как наскоро оформив, сан всё же сняли.

И Брихничёв – яркий революционер, и Григорий Петров – умеренный либерал, – оба они «лишены сана» не как «еретики», а как политические деятели.

Теперь старый политический строй рухнул. Борцы за политическую свободу возвращены с почётом.

Необходимо вернуть из «политической ссылки» – и священников.

Их «выслали из сана». Над ними свершили акт политической мести. Надо ликвидировать это, не откладывая.

И ликвидировать очень просто. Ещё проще, чем это было при самодержавии. Хотя и неизмеримо сложнее внутренне.

При самодержавии – действовало «высочайшее повеление». Теперь должно быть со стороны Церкви раскаяние.

Церковь должна сознать, что погрешила. Что все эти акты были не церковны, не религиозны. Она должна признать, что никакого духовного лишения сана не было – и снять запрещение – вернуть «лишённым сана» право свершать таинства и богослужение.

Это и будет амнистия тех, о которых забыли – и о которых Церковь должна вспомнить немедленно.

Вчера я указал на неотложность «вернуть сан» всем священникам, пострадавшим за политическую деятельность.

Но вопрос об «амнистии» этим не исчерпывается.

Существует очень много пострадавших и не за политику, и не за уголовные преступления, а за нарушение тех или иных консисторских правил. Каковы были (да и есть!) порядки в официальной Церкви – известно каждому. Невинно осуждённому добиться «реабилитации» не было раньше никакой возможности. Особенно если дело заканчивалось «лишением сана». Ведь «возвращение сана» – такая же религиозная нелепость, как «лишение». Ho, допуская «лишение сана» довольно охотно, Синод вовсе не был склонен делать «обратную» нелепость – вновь возвращать сан. Все хлопоты священников – невинно осуждённых – рассматривались как «кляузничество». Прошения их едва ли и читались! «Милостивые архипастыри и отцы» предпочитали попросту «приобщать их к делу».

Для образчика расскажу об одном деле, которое хочется назвать «хождением по мытарствам».

Передо мной кипа бумаг «лишённого сана» священника Екатерининской церкви при Императорском патриотическом женском обществе Иоанна Соколина⁶¹.

«Бумаги» идут по восходящей линии.

Прошение «Всемилостивейшему Архипастырю и Отцу» покойному митрополиту Антонию. «Апелляционный отзыв в Святейший правительствующий синод»... «Прошение» – туда же... Прошение на высочайшее имя... И, наконец, черновик, ещё не поданный, – в Духовный совет Временного правительства.

Словом, восемь лет мечется священник, обращаясь и к «добрым», и к «правительствующим», и к «августейшим», – умоляет, объясняет, доказывает, и в ответ – гробовое молчание.

Восемь лет искать правды – и всё ещё надеяться найти её и составлять «черновики» Временному правительству – согласитесь, за одну эту «способность надеяться» можно человеку вернуть сан, даже если бы и была «вина»!

Но в чём же, однако, вина?

«Дело» его коротко изложено в прошении на имя «августейшего монарха». Священник Соколин пишет:

«10 февраля 1908 г. священник Павел Пивоваров прислал мне письмо с просьбой повенчать крестьянина Никиту Крестьянинова с крестьянкой Анной Зыряновой с сообщением, что он внесёт этот брак к себе в обыскную книгу и что все документы, относящиеся к этому браку, находятся у священника Пивоварова.

Такие просьбы в духовном мире практикуются очень часто. 10 февраля 1908 года я совершил таинство брака, а священник Пивоваров этот брак внёс в свою обыскную книгу. Между тем впоследствии оказалось, что Никита Крестьянинов разведён по постановлению консистории, утверждённому епархиальным начальством, и обе стороны остались этим решением довольны, – но решение консистории в момент совершения бракосочетания Святейшим правительствующим синодом ещё не было утверждено, а утверждение это последовало спустя лишь несколько дней после совершения мною таинства брака.

Вятская духовная консистория признала этот брак законным, так как брак согласно ст. 256 Уст. Дух. конс. считается расторгнутым после заявления согласия сторон при объявлении им утверждённого решения консистории. Оценка дела в Синоде имеет ревизионный характер, и оно в присутствии Синода не рассматривается.

Между тем, С.-Петербургская духовная консистория, решением своим, состоявшимся 25 января 1910 года, за это повенчание постановила лишить меня сана, исключить из духовного ведомства и отдать в распоряжение губернского правления, то есть выслать с семьёй этапным порядком на поселение с воспрещением навсегда явки в столичные и губернские города...»

В сопроводительном письме ко мне о. Соколин пишет: «Не найдёте ли вы возможным помочь в моём деле о восстановлении меня в сане. Страдаю ведь 8-й год, неужели за всё это время, если бы я даже был виновен, то не искупил своей вины?»

И спрашивает: куда обратиться?

Вот, в самом деле, вопрос: куда обратиться в официальной Церкви за правдой?!

И приходится указывать лицо.

Я советую многострадальному батюшке обратиться в Духовный совет.

Кроме того – сходить и рассказать о своём деле епископу Андрею Уфимскому, единственному кандидату в петроградские митрополиты. И к только что назначенному товарищем обер-прокурора председателю Религиозно-философского общества проф. Карташёву.

Я бы на вашем месте к проф. Карташёву обратился с следующей речью:

– Антон Владимирович! Вы прекрасный председатель религиозно-философских собраний. Вы очень хорошо говорите по вопросам церковно-теоретическим. Но, приняв пост товарища обер-прокурора, вы должны перейти к практике. А практика наполовину состоит из мелочей. Я, «лишённый сана», – одна из этих «церковных мелочей». Покажите же себя так же на своём месте в вопросах жизненных, как вы это показали в вопросах теоретических.

У Антона Владимировича – теперь много дел. Он «занят». Но я почему-то думаю, что всё же он вас выслушает...

Дело свящ. Соколина – не только «личное» дело.

Оно снова даёт мне «точку отправления» для постановки общего вопроса – о лишённых сана.

Консисторский формализм погубил на Руси не одного хорошего священника. И понятно. Ведь если с пристрастием рассмотреть «обыскные книги», почти каждого священника (особенно сельского) можно будет «подвести» или под запрещение, или под лишение сана. Требовать всех документов – чаше всего нет никакой возможности. Жизнь упразднила многие формальности «явочным порядком». Но любой благочинный, пожелающий сделать неприятность, – может сделать.

А там отписывайся!

Новая власть в лице обер-прокурора – освобождая Церковь от политики, амнистируя священников-"политических преступников», – должна замолвить слово и за священников, пострадавших от консисторского формализма. Ведь это плоть от плоти и кость от костей «государственного режима» в Церкви Христовой, так что косвенным виновником страданий этих людей опять-таки является старый, ныне рухнувший государственный строй.

25 марта – Благовещение.

Объявите в этот день амнистию всем священникам, лишённым сана. И откажитесь навсегда от этой кощунственной формы наказания. Признайте открыто, что канцелярское постановление не может прекращать действие таинства. У вас есть другой способ «наказания» – запрещение в священнослужении, если пастырь окажется недостойным своего высокого призвания.

Возвратите же сан всем без исключения.

И верните к деятельности тех, кто пострадал невинно. Для этого пересмотрите их «дела».

Чтобы начинать новую жизнь, надо покаяться в старых грехах – это говорят каждому на исповеди.

Но!

Врачу: исцелися сам!

Церковь хочет начать новую жизнь – пусть же она покажет пример покаяния!⁶²

Прошло Благовещение – прошла Пасха.

А вопрос о «церковной амнистии» по-прежнему открытый!

Представители официальной Церкви не могут не считать его вопросом первостепенной важности. Лишение сана священников – по соображениям политическим или по кляузам консисторским – один из тяжких грехов старого режима в Церкви; начиная «новую жизнь», казалось бы естественно прежде всего подумать о ликвидации этих старых грехов.

Но почему-то Св. синод хранит гробовое молчание, не предполагающее ничего хорошего!

Всё это старые приёмы!

Раскачиваются-раскачиваются – и чем дольше раскачиваются, тем хуже выходит!

Уж такой – теплопрохладный темперамент!

Ho горе вам, если вы не холодны – не горячи!⁶⁴

Особенно нужна горячность там, где речь идёт о покаянии, об искуплении своих прежних грехов.

Лучше бы повременить с такими назначениями, как назначение бывшего епископа Саратовского Гермогена на Тобольскую кафедру, или с такими актами, как вызов в Синод для участия в предстоящей сессии Харьковского архиепископа Антония Храповицкого, – чем «обдумывать» целый месяц вопрос о «возвращении» людям того сана, которого и не имели никогда права снимать!

Наконец, если Св. синод по старой привычке находит нужным семьдесят семь раз отмеривать, прежде чем решиться отрезать, – пусть, по крайней мере, заявит, что вопрос этот поставлен на обсуждение. Будем ждать тогда терпеливо. Пусть примериваются. Лишь бы была уверенность, что рано или поздно отрежут непременно.

В вопросе о «церковной амнистии» есть и ещё одна сторона.

Если Церковь обязана амнистию дать – то пострадавшее духовенство в свою очередь вопрос об этом обязано возбудить.

Духовенство в этом отношении находится сейчас в несколько ином положении, чем находились политические ссыльные до революции.

Политические были против ходатайств об амнистии.

И это понятно. Нельзя было просить «милости» у тех, кого считали узурпаторами. Такая просьба противоречила идее борьбы.

Тюрьма и ссылка были насилием царского правительства – и борьба с этим насилием обязывала признавать только один способ освобождения: низвержение царского правительства.

Когда правительство само давало амнистию, политические заключённые считали её «приемлемой», так как этот акт был отказ от насилия со стороны правительства. И не было никаких оснований его «не признавать».

Но совершенно в иных условиях и совершенно в ином внутреннем взаимоотношении находится сейчас власть духовная и пострадавшие пастыри!

Пока в Церкви хозяйничали слуги самодержавной власти – вопрос о возвращении сана поднимать было бесполезно.

Коль скоро священники Григорий Петров и Иона Брихничёв лишены были сана по «распоряжению» властей предержащих – ясно, что и возвращение сана было бы возможно лишь при «содействии» той же светской власти.

Но это нечто совершенно неприемлемое для истинного пастыря.

Любопытно, что попытки дарования такой «амнистии» и делались со стороны высшего духовенства.

Лишённый сана тифлисский священник Иона Брихничёв был ученик епископа Гермогена и в семинарии пользовался его большой симпатией. Уже через несколько лет, выйдя из крепости, о. Иона виделся с епископом Гермогеном в Саратове.

И помню, он с возмущением рассказывал мне, что епископ Гермоген предлагал ему похлопотать о возвращении сана, но под условием отказа от революционной политической деятельности!

Итак, до революции «светские» и «духовные» «политические преступники» находились в одинаковом положении – обращаться с просьбой о «милости» было невозможно.

После революции дело изменилось.

Сейчас «бывшие» пастыри могут обратиться уже не к чиновникам самодержавия, а к епископам Церкви.

И они должны это сделать.

Теперь вопрос будет не о милости – а о принципе.

Пастыри должны помочь Церкви освободиться от тяжкого греха. И если у Церкви «не хватает духа» самой поднять и решить вопрос по совести – пусть пострадавшие пастыри помогут вопрос поднять, тогда Церкви легче будет его решить.

Особенно должен это сделать священник Григорий Петров, как более популярный.

Дело его знают все. В своё время оно волновало и возмущало всю Россию. Если бы о. Григорий Петров поднял этот вопрос о себе – он в то же время поднял бы его и во всём его принципиально религиозном значении.

Очень возможно, что «для себя» о. Петров и не нуждается теперь в возвращении сана, очень возможно, что прошлое оставило в нём так много горечи, что он и не захотел бы «возвращаться» в Церковь в качестве пастыря. Но надо забыть личное. И для общего церковного дела о. Григорий Петров обязан поставить вопрос о возвращении сана, «снятого» из политической мести.

Больше месяца тому назад я писал о «хождениях по мытарствам» несчастного священника о. Иоанна Соколина, «лишённого сана» на основании возмутительной консисторской формалистики.

Я питал слабую надежду, что «новый режим» обеспечит семь лет ищущему правды человеку «пересмотр дела». Я рекомендовал о. Иоанну сходить к товарищу обер-прокурора A. В. Карташёву, почти в полной уверенности, что председатель религиозно-философского общества, облечённый властью, – войдёт в положение человека.

Но «батюшки» вообще боятся беспокоить сильных мира сего! И о. Соколин не послушал доброго совета – и стал вновь «мытариться» по разным лицам «рангом ниже».

Мне хочется привести письмо его текстуально. Оно весьма поучительно и характерно для переживаемого Церковью времени – когда все толкуют о возрождении Церкви и в то же время так «заняты», что не могут заняться судьбой человека, ждавшего и страдавшего семь лет!

А вот письмо:

«Моему делу до сих пор не дано никакого движения. Когда-то о. Филоненко⁶⁶ говорил мне, что дело передано, кажется, что ему, но он всё время страшно занят, а потому я его и не смею беспокоить. По словам о. Раевского, редактор «Всероссийского церковно-общественного вестника» профессор Титлинов Борис Васильевич совсем не желает принять от Раевского дополнительной заметки об однобокой и убогой церковной амнистии, ссылаясь на то, что амнистию, какую только мог Синод дать, об ней уже объявлено⁶⁷. Какова же эта амнистия, на этот вопрос г. Титлинов вчера ответил по телефону, что она совсем не касается священников, лишённых сана; да может ли быть дарована амнистия священникам, лишённым сана за брачные дела, где они за каждый брак получали, быть может, по 1000 рублей?

He знаю, какими данными Титлинов располагал, чтобы так смело говорить и преждевременно оскорблять человека, так как для этой цели надо сначала тщательно пересмотреть брачные дела и тогда уже зарыть его заранее в приготовленную для него яму. Тот священник, который, по словам Титлинова, получал за брак по 1000 рублей, тот и не пойдёт искать у синодских заправил милости; заранее зная, что его просьба будет обречена на неудачу. Я уже писал вам, в каких ужасных условиях мне с семейством приходится жить, а ведь если бы я накопил, по словам Титлинова, какое-либо богатство, то этого не было бы. Беспристрастное духовное следствие, я вполне надеюсь, могло бы установить мою бескорыстность. Венчая Крестьянинова с Зыряновой по просьбе Пивоварова, я получил от него всего 5 рублей и за всё это как жестоко поплатился за своё доверие.

Очень прошу вас, быть может, и найдёте возможным что-либо написать о жалкой церковной амнистии и тем самым печатно высказать ваш справедливый взгляд на церковную амнистию. Секретарь «Церковно-общественного вестника» Сагарда Александр Иванович лично мне сказал следующее: «Пусть про церковные вопросы в газетах пишут что угодно, но им мы не придаём ровно никакого значения». Этот же взгляд Сагарды, как видно, разделяет и Титлинов. Говорят, что обер-прокурор очень хороший человек, но ему не дают ходу его приспешники, как, например, в церковной амнистии. Питаю полную надежду, что если будет возможно, то вы поддержите меня вашим печатным словом. Сейчас у меня опускаются руки и не знаю, что мне и делать?»

Вот действительно вопрос:

Что делать священнику, который пострадал ни за что ни про что, семь лет обивает пороги «христиан» и нигде не может добиться, чтобы его толком выслушали?

Если бы мы жили в Китае, я посоветовал бы о. Иоанну отправиться к какому-нибудь Сагарде и произвести харакири на его пороге. Может быть, распоротый живот «просителя» оказался бы более веским аргументом, чем газетные статьи, на которые «не обращают внимания».

А сейчас, в России, в святой Руси, накануне «церковного Собора», в разгар церковных единений, рекомендовать столь варварский способ доказательства своей невинности – я не могу. Но и другого способа – не знаю!

Могу сказать одно:

– Просите и дастся вам! He бойтесь «побеспокоить» о. Филоненко! Узнайте, у кого ваше дело о пересмотре. Ходите туда ежедневно. Звоните каждые полчаса по телефону. Отравите им жизнь! Когда человек доведён до отчаяния, до «харакири» – ему ничего больше не остаётся, как стучать об стену лбом. Стучите! Может быть, «обновлённые христиане» и отзовутся!..

За две недели до революции ставленник Распутина товарищ обер-прокурора кн. Жевахов был послан произвести ревизию Туапсинского женского монастыря. «Ревизор» вернулся уже не в Синод, а в «министерский павильон», но «дело», по которому он ездил, и вся эта «ревизия» не потеряли своего громадного церковно-общественного значения⁶⁹.

Накануне «обновления Церкви» очень важно знать, что творилось «за монастырскими стенами» и что творили синодальные чиновники.

В печати уже кое-что известно об этом деле.

В «Новом времени» с месяц тому назад была напечатана статья г. Поселянина⁷⁰, очевидно, введённого в заблуждение главными виновниками всех мерзостей, творившихся в монастыре; причём все эти виновники были представлены в статье невинными жертвами, а стойкие обличители мерзостей и поборники правды – какими-то инквизиторами.

Статья г. Поселянина ввела, в свою очередь, в заблуждение г. Пасынкова, который в «Биржевых ведомостях» напечатал статью, приняв все «искажения» Поселянина за правду. А затем статьи Поселянина и Пасынкова пошли гулять по провинциальной печати.

Я близко знаю Туапсинское дело – и в целях восстановления истины послал «опровержение» в «Биржевые ведомости», которое и было напечатано с следующим «вступлением» и «заключением» от редакции:

«В самом деле, что же делалось в Туапсинском монастыре?

Читая жуткую корреспонденцию «Нового времени», такую подробную и обстоятельную, хотелось «уверовать» хотя бы в один из немногих фактов. Ведь что ни строка, то описание самого большого насилия, которое только может быть в организованном человеческом обществе, – насилия духовного и даже религиозного.

Естественно, что мы не могли пройти молча мимо этого факта и осветили его, как могли. Естественно также и то, что, имея в своём распоряжении исключительно тот материал, который представила общественному вниманию упомянутая газета, приходилось все изложенные факты брать такими, какими они были поданы.

Как бы ни был «обработан», как бы ни был освещён факт, его остов, думается, всегда будет близок к истине, по крайней мере, так пришлось предполагать в данном случае. Но, увы, на Руси что ни голова, то своя правда, и редок тот случай, когда один и тот же факт в изложении двух лиц целиком совпадает и перекрывает друг друга.

В ответ на нашу статью о порядках в Туапсинском монастыре, мы получили письмо от известного богоборца-теоретика, не так давно выпустившего в свет книгу о религиозных толках на Кавказе, книгу весьма нашумевшую. Он пишет нам».

И далее приведено моё письмо. А вот заключение:

«Предложенное вниманию читателя опровержение – на удивление, во всех своих пунктах (как и надлежит, впрочем, всякому опровержению) – не сходится с теми фактами, кои были изложены нововременским корреспондентом.

Чья же правда правдивее?

Святая ли настоятельница или она – «сосуд скудельный». Подвижник ли Макаровский или почти что кровосмеситель? Ангелы ли во плоти человеческой проживали в тихой общине или люди греховные, много грешнее нас, мирян?

Кто разрешит! Какая ревизия, хотя бы и самая экстраординарная, доподлинно откроет: что же делалось в Туапсинском монастыре?!..»

Таким образом, для газеты вопрос остался «открытым».

За несколько дней до революции еп. Андрей, в свою очередь, нашёл нужным выступить в печати. Рассказав о проделках Макаровского, хозяйничавшего в монастыре, о главном виновнике «старце Софронии», еп. Андрей написал следующее:

«Что касается «старца», то о нём я слышал очень много дурного задолго до посещения Туапсинского монастыря. Если бы он был с более чуткою совестью – он ни за что в этом женском монастыре не оставался бы «старцем». Но это соображение менее всего входило в его программу «старчества». И вот, однажды я получил прошение этого «старца» с такою подписью: «отставной ефрейтор (или фейерверкер, не помню), екатеринодарский мещанин, афонский схимонах Софроний», – и просил этот старец посвящения его в белые священники! Прощая ему всякую безграмотность его, я переспросил Софрония, что, может быть, он хочет быть иеросхимонахом, т. е. желает, чтобы я принял его афонское монашество и поместил в каком-нибудь мужском монастыре.

Ничуть не бывало! Софроний ответил, что хочет быть белым священником и посвятиться с мирским именем Сергий, а потом остаться в том же Туапсинском женском монастыре...

На моё полное недоумение, как же я его могу считать Сергием, если он – монах Софроний, сей «старец» возразил, что у него все бумаги написаны на имя екатеринодарского мещанина Сергия (не помню фамилии)! Я решительно отказался от такого посвящения одних только бумаг.

Тогда Софроний решился шантажировать меня, пугая письмом одной особы, конечно, им введённой в заблуждение.

Таков «старец» туапсинский!.. Его руководство духовною жизнью монастыря было столь же своеобразно, как и казначейство Фёдора Макаровского...

Я потребовал безусловного их выселения из женского монастыря».

Итак, что же творилось в Туапсинском монастыре?

О каких «своеобразных приёмах» старчества говорит еп. Андрей?

Я не буду касаться «имущественных дел» общины: епархиальная власть возбудила дело против Макаровского, молодого «братца» бывшей игуменьи Мариам, братца «усыновлённого», дабы Макаровский имел право жить в женской общине, – и перейду к стороне духовной.

Приёмы Софрония – не новы теперь. Это то же распутинство – с некоторыми видоизменениями.

Однажды к туапсинскому священнику о. Краснову пришли послушницы монастыря и рассказали следующее:

В монастыре творится нечто неслыханное. Игуменья Мариам находится в близких отношениях с «братцем» Фёдором Макаровским. Причём нисколько не скрывает своей близости от сестёр обители, а старец Софроний не только поощряет это – но сам впал в «хлыстовщину». Мне не хочется в подробностях касаться той грязи, которую послушницы разумели под этим словом, – но тут было всё: и хождение в баню с «сёстрами», и коллективное мытьё «старца», и «причащение водой» из ванны, в которую погружался «святой».

О. Краснов немедленно направил послушниц к епископу Андрею Сухумскому (ныне Уфимскому). Всё подтвердилось. Растлители монастыря были удалены. Но они не сдались. Нашлись защитники: начальник Туапсинского округа Сорокин (ныне арестованный), сыщик Грейзин (ныне арестованный) и управляющий имением Голубевых – И. Н. Кривенко. Эта небольшая, но тёплая компания всеми правдами и неправдами добивалась пересмотра дела. Кривенко пустился в литературу – написал брошюру в защиту «невинно пострадавших», начальник округа действовал через губернатора. Грейзин – тоже не дремал. Были пущены в ход связи Голубева. Рассчитывали на принца Ольденбургского⁷¹ и пр., и пр., и пр.

Параллельно началась травля свящ. Краснова.

Г-н Поселянин обмолвился, что «доносы» на Макаровского писал священник, сами знаете в чём обвиняемый. Краснов был «обвиняем» только в том, что сын его, студент Казанского университета, был сослан на 20 лет каторги – как социалист-революционер (ныне амнистирован).

Но тёплая компания сумела и это сделать орудием борьбы за Макаровских. Семья Красновых возбудила ходатайство о предоставлении сыну, выпущенному на поселение, 6-месячного отпуска в Туапсе. Отпуск разрешили, если ничего не будет иметь против черноморский губернатор. Тут и свели счёты с неугодным батюшкой: дали отзыв как о неблагонадёжном – и сыну в отпуске отказали.

Но свящ. Краснова не так-то легко было заставить уступить. И все попытки вновь захватить обитель в свои лапы – он твёрдо отстранял всеми законными средствами, имевшимися в его распоряжении.

В официальной Церкви до революции «законные средства» в любой момент могли разбиться о «тёмные силы».

Тёмные силы решили взять Макаровских под свою «защиту» и послали для «порядка» кн. Жевахова.

Ревизия Жевахова – это нечто изумительное! Нечего говорить, что «ревизор» приехал уже с готовым решением. He доехав до Туапсе, в Новороссийске он уже говорил местным священникам, что «епископ Сергий» не прав⁷².

Приехав для «проформы», кн. Жевахов с циничной откровенностью не считал нужным ознакомиться с делом. Для него было новостью, что по делу Макаровских назначалась следственная комиссия. Он заявил, что уголовное дело против Макаровского прекращено, хотя оно не прекращено. И пр., и пр.

Но всё это бледнеет пред следующим фактом. Цитирую по частному письму епископа Сергия к детям свящ. Краснова, обучающимся в Петрограде на высших курсах:

«Милые дети, о вас была речь с «высоким и сиятельным гостем» кн. Жеваховым. Он утверждал, будто вы за границей и что вас будто не пускают в Россию. Так вот-с извольте-ка командировать маменьку к N с моим письмом. Надо спросить по телефону, когда владыка примет. Пусть испросит вам аудиенцию, дабы владыка убедился, что вы «а ля мезон», а не в бусурманской стороне. Принесите и Еремея, чтобы святой старец благословил моего маленького друга...»

Итак, ревизия товарища обер-прокурора о гнусностях в женской обители свелась к вопросу о том, где учатся дочери свящ. Краснова! Но даже и в этом вопросе не обошлось дело без лжи!!

И однако скромному, честному и стойкому священнику до революции – грозила беда!

Вот что пишет мне о. Сергий:

«И. Н. Кривенко, после ревизии кн. Жевахова, говорил, что меня решили в заштат, епископа Сергия перевести, Мариам с Софронием возвратить в обитель. Кривенко говорил, что наш благочинный о. Смирнов прислал ему три благодарственных письма за восстановление правды в обители. Недолго же продолжалось их торжество!»

Да, недолго! Революция смела всех Жеваховых и всю распутиновщину.

Но история с туапсинским монастырём очень поучительна! Она показывает, какой произвол царил в «духовных сферах» – и как трудно было честным священникам отстаивать правду.

Изменится ли это теперь?

В «Мал. газете» была напечатана заметка, в которой указывалось на прискорбный факт отсутствия на торжественных похоронах жертв революции – русских православных священников.

Вчера член Гос. думы священник Вениамин Немерцалов⁷⁴ поместил в «Мал. газ.» ответ, в котором объясняет это явление очень просто и ясно:

«Все петроградские священники в этот день «соборне» или поодиночке совершали заупокойные литургии о рабах Божиих за свободу и славу отечества убиенных и после литургии – панихиды по ним же. Так было с 10 ч. утра. А позже нельзя было проникнуть к братской могиле».

Объяснение это кажется мне хотя и простым и ясным, но совершенно неудовлетворительным.

Торжество похорон – было известно заранее. Это не случайная уличная манифестация. И если бы священники считали себя – поскольку они граждане государства – обязанными отдать последний долг павшим за свободу, они могли бы выбрать из своей среды специальную депутацию для присутствия на похоронах.

Во многих петроградских церквах не только по два, но по три священника – и, конечно, было бы без ущерба для богослужения послать представителей пастырей-граждан на похороны «убиенных», предоставив остальным священникам совершать в церквах панихиды.

Я не считаю возможным слишком строго судить за это наше духовенство. Оно совершенно несорганизованно. Оно не привыкло считать себя «единым целым» и тем более не привыкло к общественным выступлениям от имени этого целого. Всё это так. Но надо называть вещи своими именами, хотя бы для того, чтобы увидать действительные свои недостатки. И в данном случае надо открыто признать, что дело не в «панихидах», а в отсутствии среди духовенства духа гражданственности и «соборности».

Политические заключённые выпущены на свободу. Уголовным преступникам значительно сокращено наказание.

«Мёртвый дом» – опустел.

«Политические» – никогда не вернутся в него. Наказание за «политические преступления» сделались достоянием истории. Но уголовные – будут наполнять тюрьмы из года в год.

Пока существует «государство» – будут существовать и «тюрьмы».

Но тюрьма не есть нечто неизменное. И она «совершенствуется», хотя несравненно медленнее, чем это должно бы быть.

Любопытный символ «совершенствования тюрьмы» я видел в Тобольском музее. В нисходящем порядке висят на стене кнуты, предназначенные для телесных наказаний в тюрьмах.

Начинается с кнута кого-то из первых царей «дома Романовых» и кончается почти современными. Древний кнут громадной длины, почти в руку толщиною: кажется, ударь им современного человека – и с первого же раза он отдаст Богу душу. Чем ближе к нам, тем кнут делается меньше – почти исчезает вовсе.

Если же сравнить тюрьмы в культурных странах с нашими, разница получится не менее значительная.

Итак, тюрьма живёт своею «культурной» жизнью. Имеет свои пути «развития» и совершенствования.

После революции началась перестройка России на новых началах. He должен быть забыт и «мёртвый дом».

Личный состав тюремного ведомства уже преобразовывается.

Позорное имя «тюремщик» – похоронено навсегда.

Во главе тюремного ведомства поставлен Жижиленко⁷⁶, человек культурный и гуманный. Пост «тюремного инспектора» в Иркутске – предложен выдающемуся иркутскому деятелю H. А. Шестопёрову. И я знаю, что некоторых политических амнистированных привлекают к тюремной деятельности. Ибо кому же и заведовать тюрьмой, как не тем, кто по страшному личному опыту знает все её ужасы. Такой переворот в понятиях должен соответствовать перевороту и в самой «тюремной деятельности».

Тюрьма должна быть реформирована сверху донизу. He только в «гигиеническом» отношении, но и в нравственном смысле. Из орудия мщения – она должна стать местом изоляции опасных для общежития людей и школой их нравственного воспитания.

Людям, живущим на свободе, надо почаще вспоминать изречение: «Стройте больше хороших школ, тогда вам не придётся строить так много тюрем»⁷⁷.

А тюремные деятели должны вывесить плакат с надписью следующих слов великого китайского мудреца Конфуция: «Я видел людей, неспособных к науке, но никогда не видел, чтобы люди были неспособны к добродетели».

А если так, то способны к добродетели и «уголовные», которых мы сажаем в тюрьмы. Если же они способны к добродетели, то весь вопрос в нашем желании и умении развить эту способность.

В «Мал. газете» приводились сведения о деятельности американского тюремного реформатора Осборна⁷⁸. Этот удивительный человек сумел создать «организацию» и развить самодеятельность преступников в недрах самой тюрьмы и в несколько лет достиг полнейшего переворота в психике заключённых.

Дело Осборна – это первый робкий шаг на пути «революции в тюремной жизни». Надо идти дальше.

«Преступность» должна быть изучена и со стороны социальной (т. е. условия, которые её вызывают), и со стороны научной (наследственность, психоз и проч.), и со стороны моральной. В связи с этими сторонами изучения преступности и тюрьма должна ставить себе задачей: изменение внешних условий преступников, «лечение» и нравственное воспитание.

Каменные стены, отделяющие тюрьму от свободного мира, должны остаться. Но это и всё, что должно остаться от теперешних тюрем. Да и то не вполне – ибо стены эти должны быть расширены в несколько раз.

Труд, по преимуществу земельный: садоводство, огородничество – должны заменить ныне существующие «каторжные работы». При тюрьмах должна возникнуть своя «тюремная школа». Чтение лекций, беседы и т. д. Литература должна помочь воспитателям-тюремщикам, и потому библиотека должна быть при каждой тюрьме. Общественный инстинкт – могущественное орудие воспитания. И в тюрьме должна быть создана организация, причём выпущенные на свободу «выздоровевшие» преступники не должны порывать связи с нравственно-больными товарищами, ещё находящимися в тюрьме.

И всё это не «утопия», а самое неотложное и вполне осуществимое дело.

Поставьте человека в здоровые условия жизни. Дайте ему здоровый, честный труд, окружите его любящими, добрыми людьми, дайте ему образование. Заставьте полюбить жизнь – неужели такой человек пойдёт на большую дорогу резать проезжего купца?!

Конечно, нет.

Точно так же станет преступление невозможным и для того преступника, которого поставят в такие условия жизни в тюрьме уже после совершения преступления.

Повторяю: всё это осуществимая и неотложная задача. Надо лишь помнить, что есть люди, неспособные к науке, но нет людей, неспособных к добродетели.

Самодержавие – самым твёрдым фундаментом своим считало: невежество народа. «Инстинкт поработителей» подсказывал им, что нет более злого врага у самодержавия – как просвещение.

И вот, всеми правдами и неправдами народ удерживался в невежестве.

Тормозилось всячески школьное дело. Библиотеки – не разрешались. Народные чтения допускались только под строжайшим контролем полиции. «Народные университеты» – как «исключение» были допущены только для Петрограда и Москвы.

Просвещение – делало людей сознательными, а это считалось (и не без основания) угрожающим существующему строю.

Революция будет новой эрой для всех сторон народной жизни.

Но, может быть, нигде не открывается таких горизонтов, как в области просвещения. Вот одна из главнейших сил, которой суждено преобразить нашу страну.

Вы только подумайте:

Горсть интеллигенции была «поставщицей» и учёных, и писателей, и художников, и музыкантов, и общественных деятелей!

Люди из «народа» – попадали в этот круг избранных только как исключение.

Но ведь в России «народ» составляет подавляющее большинство. Сколько великих творческих сил погибло в нём, не найдя «выхода», задушенных невежеством!

Мог ли Пушкин сделаться великим поэтом, если бы его не выучили грамоте? Какова была бы судьба Толстого, если бы он кончил «церковноприходскую школу»? А знаменитые учёные! Менделеев, Пирогов, композитор Чайковский, художник Репин – что бы могли они создать, если бы судьба бросила их в деревенское захолустье, без грамоты, без поддержки окружающих людей?

Десятки миллионов даровитого русского народа ныне освобождены от рабства невежества.

Но это ещё полдела. Всё дело – требует положительной просветительной работы.

Недостаточно «позволить» учиться. Надо дать возможность учиться.

Очередной задачей правительства является политическая организация государства – и улучшение экономического его благосостояния.

Но не на одном хлебе жив человек!

Чтобы свобода повела к возрождению – мы должны все силы наши отдать просвещению народа.

Во время голода сытых граждан призывают накормить хотя бы одного голодного. И мне хочется в годы духовного голода призывать интеллигенцию к просветительской работе, чтобы накормить хотя бы одного страдающего от невежества и жаждущего образования.

Работы хватит всем.

Организуйте воскресные школы, лекции, библиотеки. Учите грамоте безграмотных, помогайте в стремлении к самообразованию тем, кто без руководителя не может найти дороги в запутанном лабиринте научного знания.

Лозунг наших дней: «Граждане, организуйтесь!»

Да, это очень важно. Государству для защиты свободы нужна организованная сила.

Ho это не всё! Нужна ещё и просвещённая сила.

Революция дала свободу. Но она не дала знаний, она не сделала безграмотных грамотными, невежественных – культурными, тёмных – просвещёнными.

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Верно! Но этого мало!

Я скажу:

– Пролетарии всех стран, просвещайтесь!

Во время голода – стыдно есть «три блюда». Во время голода духовного – стыдно сидеть с своими знаниями в кабинетах и писать для «избранных».

Больше чем когда-либо велик наш долг перед народом. И все, кому выпало на долю счастье стать образованным человеком, – теперь должны отдать бескорыстно знания свои народу, который работал за нас, пока мы учились!

Моя религиозно-общественная деятельность было прервана, едва начавшись, в 1908 году, отчасти по зависящим, отчасти «по независящим» обстоятельствам...

В этом году я уехал из Москвы «за Волгу», как казалось, «навсегда»...

«Зависящей» причиной – была личная катастрофа как результат вольных личных грехов.

А «независящие причины» заключались в том, что «отъезд» мой – лишал меня возможности явиться назад по многочисленным литературным делам. По трём из них я был выпущен «под залог», a по остальным меня ещё не успел допросить следователь. За книги «Правда о земле», «Второе распятие Христа» и журнал «Стойте в свободе» – я привлекался, кажется, по всем статьям Уголовного уложения: тут была 129 ст. – о низвержении существующего строя, 73 – о кощунстве; оскорбление величества и пр., и пр., и пр.⁸¹

Итак, «уехав» и «уклонившись» – я стал «нелегальным», что и продолжалось до 5 марта 1917 года, когда организационный комитет Коломенской части выдал мне наконец долгожданный «вид на жительство»!

Девять лет – не малый срок!

И я могу сказать по совести, что прожил его недаром.

Кое-что из прошлого имеет и общественный интерес. Но об этом когда-нибудь после.

А теперь мне хочется сказать несколько слов по поводу самого большого, что пережито мной в период полудобровольного изгнания.

Летом 1914 года я отправился в «горы» к пустынникам, откуда вернулся за несколько недель до войны⁸².

Путешествие своё я описал в книге «Граждане неба».

Но мне хочется обратить внимание на один поистине пророческий рассказ пустынника о. Никифора и на общее впечатление от поездки – вынесенное мною и особенно усилившееся в связи с последними событиями.

Прошло почти три года, как я ушёл от пустынников. Но я, по-видимому, унёс от них навсегда то непередаваемое ощущение настоящей духовной жизни, которое, как тихую неугасимую лампаду, не может ни потушить, ни «поколебать» самый яростный вихрь жизни.

Пустынник о. Исаакий настойчиво уговаривал меня остаться у них.

И теперь я думаю: «Зачем жить в лесу на неприступной горе, когда можно «пустыню» унести с собой, в мир?»⁸³

Основное в пустынниках – абсолютная простота.

«Простота» – это отсутствие фальши, хотя бы в форме «исторической напряжённости». Полное отсутствие лукавства – перед собой и Богом. Безусловная искренность не только каждого слова – но каждого «места», каждого движения. Они никогда не смотрят на себя «со стороны». He думают ни о чьём «мнении». Там, в глубинах духа, пережито ими так много, как ни одним из нас. И вот результат подвижнического пути – освобождение от лживости. От того самого, что составляет грех всех нас без исключения.

После путешествия к пустынникам я чувствую, что где-то в самой глубине души лежат непоколебимые впечатления – как самая надёжная «точка опоры» в жизни.

Всё пройдёт! А то – останется!

И вот, когда колышется и радостно бушует море – кажется, видишь посреди этого моря высокую-высокую гору и на ней

маленькую келью. И в келье – маленького старичка с длинной серебряной бородой и громадными серыми глазами и слышишь голос его:

– Господи, пощади создание Своё!..

Это любимая фраза о. Никифора, 20 лет прожившего в пустыне!

А теперь о его пророчестве.

Разговор шёл о некоем о. Иларионе, внёсшем большую смуту в среду пустынников проектом постройки своего монастыря.

О. Никифор по этому поводу сказал мне:

– Об о. Иларионе и монастыре я вам вот что скажу: был он здесь. Были и другие братья. Внизу, под горой. Много спорили. И вот, когда я ушёл от них и поднялся к себе на гору, вдруг увидел перед собой на одно мгновение – аки молния блеснула – воина. И сказал воин: «Поздно строить монастыри!»

Этот рассказ приведён мной в «Гражданах неба».

Было ли «видение» о. Никифору, или это была «галлюцинация» – спорить сейчас не будем. На всякий случай лицам, слишком поспешно обзывающим такие факты «баснями», могу указать вполне «научную» книгу известного психолога Джемса «Многообразие религиозного опыта»⁸⁴, в которой собрано немало точно удостоверенных «басен».

Сейчас нам важно не то, бывают ли «видения» – или видения и галлюцинации одно и то же.

Несомненно одно:

О. Никифор пережил нечто – категорически утверждающее, что «поздно строить монастыри».

И это сказал человек, больше полжизни проживший в монастыре и 20 лет на горе, в лесу, почти в полном одиночестве.

Когда началась война – я вспомнил этот рассказ и подумал: «Воин не обманул о. Никифора. Теперь долго будет не до постройки монастырей».

Но я тогда и не подозревал, что смысл этого, по терминологии о. Никифора, «таинства» несравненно глубже...

Понял я это – только после революции.

Вопрос не в том, что «война» сделала постройку монастырей «несвоевременной», а в том, что революция произвела коренной переворот и в судьбе Церкви.

Заметьте: «Поздно!»

Значит, события ожидались так быстро, что монастырское устроение церковной жизни было уже «ни к чему» – опоздало.

Да! Воин не обманул о. Никифора. И если дойдут вести о перевороте до тихого леса и маленькой «кипарисовой» кельи, я уверен, что и о. Никифор вспомнит о пророческих словах – и подумает: «Этакое таинство! Помози Господи!.. Поздно строить монастыри», – потому что наступает эпоха, когда надо будет строить Церковь!

Разруха церковная – как мы ни сознавали её – оказалась гораздо страшнее, чем можно было бы думать.

«Освобождение» – застало Церковь совершенно врасплох. До сих пор от официальных представителей Церкви не было ни одного достойного церковного заявления.

Департаментские чиновники в рясах не нашли новых, религиозных слов. Что-то жалкое, бессильное чувствуется в каждом новом «акте» освобождённой церкви. Даже еп. Андрей – лучший епископ русской Церкви – не нашёл нужного тона.

Всё это понятно: всё это торжество «естественного подбора» в православной Церкви! Систематическое возведение в епископский сан «худших» людей и систематическое обезличивание этими худшими людьми белого духовенства.

Но именно потому, что это понятно, – понятно делается и то, что Церковь накануне страшных внутренних потрясений, ибо старое здание, сгнившее почти дотла, поддерживалось искусственными подпорками самодержавия – и теперь должно рухнуть. И надо много веры и много любви к Церкви, чтобы надеяться на благополучный исход катастрофы.

Ведь из Церкви уйдут все потерявшие веру интеллигенты, все усумнившиеся в праведности её из народа, все те, кто только для «документов» и «прав» обращался к Церкви. А оставшиеся? Они должны вернуть Церковь к первым векам христианства. Нет – больше, ведь они должны по-церковному решать целый ряд новых исторических задач. Ибо тогда только Церковь станет не мёртвым «храмом», а живой, творческой, исторической силой, преображающей мир, освещающей ему путь. Но ведь эта задача не для какого-нибудь «предсоборного присутствия», а задача для живых душ человеческих, которым надо готовиться к великому подвигу... Вот почему поздно строить монастыри. Наступило время – строить Церковь.

Если вы ознакомитесь с постановлениями Соборов, вы поражены будете обилием поводов для отлучения от Церкви. Если применить даже без всяких строгостей соборные правила – все современные христиане без исключения окажутся «отлучёнными от Церкви».

В том числе и епископы!

Ибо, согласно каноническим правилам, если епископ, «мирских начальников употребив, получит епископскую в Церкви власть да извержется».

Но ведь все наши епископы утверждаются светской властью. Таким образом, все они сделались епископами, «мирских начальников употребив».

Неудивительно поэтому, что отлучение от Церкви почти совершенно не практикуется в нашей Церкви.

Вопрос этот предпочитали замалчивать. Делали вид, что каноны «устарели». И вспоминали об них только по мере надобности.

И естественно.

До «отлучения» ли, когда и отлучаемые, и отлучающие – одинаково должны бы быть «изверженными» из Церкви.

Может, ни в чём так ярко не сказалось внутреннее бессилие Церкви, как именно в этой невозможности извергать из Церкви недостойных христиан.

Эта невозможность обусловливается не гуманностью, а страшным упадком общего уровня христианских требований, предъявляемых человеку!

Современная Церковь не только игнорировала канонические правила в вопросе об «отлучении» – она делала кое-что гораздо худшее: она их вспоминала, когда находила нужным.

Григория Распутина, например, не только не решился отлучить от Церкви Св. синод, прекрасно знавший, до какого кощунства доходил этот человек, – но и ни один архиерей не подумал даже отлучить его от причастия.

Зато вспомнили каноны, когда надо было отлучить Льва Толстого.

Церковь молчала о канонах, когда речь шла о мраморных ваннах Макария Гневушева.

Ho епископ Амвросий Сарапульский⁸⁶ вспомнил об них и «отлучил» соборного старосту, не пожелавшего на церковные деньги купить «владыке» карету!

Христианская Церковь, благодаря слиянию с государством, расплылась до полного слияния с антицерковной и антихристианской средой.

Какое бы ни было государство, с которым произошло это слияние, – результаты будут одинаково пагубны. Церковь никогда не найдёт своих берегов, своего русла, пока она не проведёт между собой и государством резкой грани.

He надо обольщаться тем, что власть теперь «хорошая».

Самая природа власти и Церкви разная. И немыслимо их «соединение».

Церковь, отделившись от государства, сократится в своём численном составе не менее чем наполовину. Но это ещё не всё.

Одним из несомненных признаков церковного возрождения будет то, когда Церковь почувствует в себе религиозное право – отлучать от Церкви недостойных высокого звания христианина.

Если в политической партии обнаружен провокатор, и партия «не решается» изгнать его из своей среды, то каждый вправе сказать о моральном бессилии этой партии.

To же с Церковью.

Люди, называющие себя христианами и не верующие в Бога, не признающие Христа, не живущие и не стремящиеся жить согласно Его учению, – это «провокаторы христианства», и, если «община верующих» не в силах сказать им: «Уходите от нас, вы не христиане», – значит, у каждого из членов этой общины нет уверенности, что и он вправе носить имя христианина!

Предстоящий церковный Собор должен будет решить очень много вопросов первостепенной важности. Вопросов и внешнего устройства, и внутренней жизни. Но вопрос о праве Церкви «исключать» лжехристиан, вернее, об обязанности Церкви делать это – должен обсуждаться в первую очередь. Ибо это вопрос не только «достоинства» Церкви. Это вопрос о её качественном улучшении за счёт сокращения количественного.

Очень возможно, что многие «правила» устарели. Явно стали достоянием «истории».

Нельзя же, например, отлучать от Церкви всякого пригласившего «врача жидовина», как это рекомендуют соборные правила. Пусть Церковь выработает свои нормы – необходимые для того, чтобы человек был вправе считать себя «членом Церкви».

Заметьте, что речь идёт не о грехах, как временном и случайном падении, – здесь Церковь всегда была очень терпима и готова была простить всякого раскаявшегося грешника. Вопрос о самом основном, без чего христианин – не христианин. Это основное – та необходимая «церковная ограда», без которой Церкви всегда будет грозить полное слияние с «языческой средой».

Я, выехал из Петрограда в Иркутск 11 апреля. 30-го вернулся обратно. За 19 дней проехал в общем более 10 000 вёрст. Почти всю Россию. Много насмотрелся я и наслушался за эти две с половиной недели. О многом расскажу. Кое о чём придётся помолчать. Но для начала мне хочется сказать о самом тяжёлом. Тем более что это тяжёлое так совпало с тем, о чём мы жадно узнавали из газет по мере приближения к Петрограду.

И в том, о чём расскажу я, и в тех «петроградских событиях», о которых мы узнавали из газет, – до ужаса ясно виделась мне отвратительная морда оборотня.

Имя ему: самодержавие.

Пустую куклу, Николая II, так тщательно заперли в Царском Селе, а дух его, как сказочный «оборотень», преобразился в тысячу новых ликов – и лезет изо всех щелей нашей жизни.

Но рассуждения после. Пока – факты.

На станции недалеко от Омска в поезде разыгралась отвратительная сцена.

Солдат украл у своего товарища сапоги.

Вора накрыли на месте преступления и начали бить его по лицу и голове теми сапогами, которые он украл. Вытащили его на станцию, где в побоище приняли участие и другие пассажиры. Когда я подошёл к окну, чтобы узнать, в чём дело, – я видел уже конец скандала. Два вооружённых солдата охраняли вора от разъярённой толпы. А вор, высокий белобрысый парень, опустив руки, беспомощно стоял, глядя себе под ноги. Всё лицо его и стриженая голова были в крови, на одной стороне лица вздулись синие рубцы.

И из разорванных губ тянулась, смешиваясь с слюной, густая струя крови.

Я слышал, как офицер сказал вооружённым солдатам:

– Вы должны сопровождать его... и чтобы никто его не бил... на личной вашей ответственности...

У окна вместе со мной стоял амнистированный уголовный, еврей. Он, видимо, был страшно потрясён происшедшим. И когда кто-то из опоздавших на «зрелище» пассажиров спросил:

– Кто же его бил?

Уголовный почти истерически крикнул:

– Все кто только в Бога верует – все били!

Над евреем засмеялись.

Поехали дальше. Промелькнула не одна – сотня верст. Новый «скандал».

В каком-то вагоне неизвестный человек подозрительного вида «агитировал за старое правительство». Неизвестного избили и без шапки, растерзанного потащили к начальнику станции.

Но на этот раз всё безумие происшедшего обнаружилось с потрясающей силой.

Знаете, кто оказался избитый «неизвестный»?

Член 2-й Государственной Думы от Томской губ., трудовик Мягкий, психически больной!!⁸⁸

В коридоре вагона, около окна образовался импровизированный митинг. Я не «политический оратор» – и никогда не выступал на митингах. Но на этом маленьком «митинге» у окна – не мог молчать. И так как моя «речь» имеет прямое отношение к теме данной статьи, то я позволю себе воспроизвести мною сказанное, тем более что это очень кратко.

– Побоища, которых мы были свидетелями, не только позор – но и страшная наша беда.

Граждане! Из Царского Села бежал Николай II. Это он бил солдата по лицу сапогами.

И он нанёс оскорбление больному. По указу его императорского величества в участках городовые топтали людей ногами. Теперь «самодержец» на станции, при всём честном народе лупит сапогами гражданина, провинившегося перед нами.

Голоса:

– Он украл сапоги!

– Да, украл! Ho что дороже: сапоги или человеческое лицо? Вы понимаете солдата, у которого украли, потому что для всякого ясно, какая большая ценность сапоги. Но если поймёте также, какая ценность человеческое лицо, – то ужаснётесь, что можно топтать этими сапогами лицо самого злого преступника. Β том-то и ужас, что сапоги у нас в цене, – а личность человеческая ценится в грош. Это наследство самодержавного строя.

Граждане! Долой не только самодержца – но и самодержавие. Свободный народ должен свято хранить основу свободы: уважение к праву. Самосуд в корне подрывает «право» – а потому и свободу. Если при самодержавии Пётр был рабом Ивана, а после революции Иван будет рабом Петра – какую же свободу тогда мы завоевали?!

Плохо сделал тот, кто украл. Он вор. Но вдвойне плохо сделал тот, кто поднял руку для расправы...

В Вятке мы запаслись газетами и стали читать о «петроградских событиях».

О, конечно там никто не воровал сапог и не избивал больного депутата.

Но «оборотень» – многолик.

И самодержавие, «бежавшее из Царского Села», укрывается не только под личиной самосуда. Оно вооружается самыми высшими лозунгами. Оно встаёт под священным красным знаменем. Оно с гордостью шествует и под чёрными флагами.

Когда я читаю, что толпа чуть не растерзала Ленина, – я думаю: «Это наше российское самодержавие».

Когда «ленинцы» грозят: «Если пострадает Ленин, мы разнесём «Единство"», – для меня ясно, что под этой угрозой парит коронованный орёл...

Когда «митинг постановил» зажать рот печати и добровольные городовые от революции рвут: одни «Правду», другие «Единство», третьи «Мал. газ.» и т. д., я вижу, что оборотень под маской социализма творит свои самодержавные безумства. Когда, не дав обсудить выборным народа возникший на почве ноты о войне конфликт, спешат «спор» решить силой, на улице, – я вижу до осязательности ясно, что в Царском Селе – осталась «кукла».

А живой самодержец начинает снова душить нашу жизнь насилием и произволом.

Народ верит, что против «оборотней» можно «зачураться».

Ho против оборотня-самодержавия не поможет «чур-чур-перечур». Надо сказать другое. Надо сказать:

– В свободной России – свобода для всех. Насилие и произвол – да сгинут навсегда!

Нельзя кулаком отстаивать свои убеждения. У нас есть на то свободное слово. Разногласия не страшны. Будем спорить. Будем бороться. Будем честно отстаивать свои стремления.

В этой общей, творческой работе, при взаимной критике, но и взаимном уважении – страна найдёт истину. Узнает, что хочет большинство. Сумеет найти формы выражения для своей воли, – лишь бы навсегда сгинуло самодержавие, отравлявшее нас своеволием и насилием.

Полюбите свободу. He свободу для «своих» – такую «свободу» любят все деспоты. Полюбите ту свободу, которая даёт раскрепощение всем. И тогда Россия выйдет победительницей из всех испытаний, как бы страшны они ни были.

Вопросы политические – не моя «специальность».

Но в наши дни каждый, по мере сил своих, должен быть «политическим» и постараться отчётливо уяснить себе тот политический строй, который он считал бы наилучшим. Принято говорить о русской демократической республике. Независимой Польше. Об автономии Украины, Кавказа. Крымские татары возбудили вопрос об автономии Крыма...

Мне хочется вопрос поставить шире. He пора ли начать говорить: о всеславянской федеративной республике?

Для немедленного осуществления «Соединённых Европейских Штатов», в которые бы входили все государства Европы – Франция, Англия, Германия, Италия, Россия, – явно не наступило время. Политика разумна, поскольку она осуществима. К чему же строить несбыточные воздушные замки?

Но федерация славянских государств не только осуществима – я скажу больше: она неизбежна.

Ведь главная причина распыления славянских народов заключалась в русском самодержавии и русском лжепатриотизме как его основе. Россия порабощала и народы, и отдельных людей во имя идеи царизма. Чего же удивительного, что все народы, входившие в состав её, мечтали об «отделении» или, в лучшем случае, об автономии.

Но вот самодержавие свергнуто.

От кого и от чего «отделяться» теперь славянским и не славянским народам, входившим в состав Российской Империи?!

He должны ли они теперь выставить совершенно иной лозунг:

Полное единение, при условии полной самостоятельности!

Но это и есть федеративный строй!

Говорят:

– Польша должна быть самостоятельным государством.

Да, должна!

Но пока речь шла об отношении между Польшей и Российской Империей – ни о чём большем, чем о «самостоятельной» Польше, не могло быть разговора. Теперь, с падением самодержавия, дело меняется. И мы можем сказать:

– Да, Польша должна быть самостоятельной. Но почему ей не быть одним из штатов «Общеславянской федеративной республики»?

Украйна мечтает об «отделении».

Прекрасно!

Если это отделение для того, чтобы народить в Европе одно лишнее «независимое» Украинское государство и больше ничего – тогда стремление это нелепо.

Если же «самостоятельная Украйна» будет «штатом» Всеславянской республики – тогда это самое лучшее решение «украинского вопроса», какое только можно себе представить.

Я иду дальше и говорю:

Большие области России, живущие самостоятельной жизнью, резко отличающиеся своими особенностями, – могут так же быть разделены на самостоятельные штаты. Например: Западная и Восточная Сибирь. Среднеазиатские владения.

К Всеславянской республике естественно присоединятся и штаты – «Финляндия», «Кавказ», «Крым» – как крепко спаянные общей судьбой с славянскими народами.

Ясно, что должны войти в Федерацию и сербы, и черногорцы, и славянские земли, принадлежащие ныне Австрии и Германии.

Существуют же «Североамериканские Соединённые Штаты», у нас в Европе Швейцария организована по типу отдельных федераций – почему же и нашу русскую демократическую республику не расширить за пределы России и не стремиться к созданию Всеславянской Федерации?!

Славянские народы – не воинственны. Они не склонны к милитаризму. И не опасно, а спасительно для мира будет это колоссальное по своей мощи новое государство. Влияние его будет преобладающим в Европе – и сможет обеспечить «вечный мир».

Как осуществить это?

Почин должно взять на себя Учредительное собрание.

Коль скоро во внутреннем устройстве России оно проведёт принцип федеративности, оно может от имени Великой Славянской России предложить всем славянским народам присоединиться к этой федерации.

В единении сила!

И только монархи славянские могли бы возражать против этого единения, так как им пришлось бы принести в жертву общему делу свои личные интересы.

Но русская революция нанесёт удар монархизму всех стран. В Польше монарха ещё нет. А Сербия, Черногория, Болгария – в любой момент могут от них избавиться, конечно, с разными к своим королям чувствами.

Довольно славяне жили врозь, разъединяемые чужими и своими поработителями. Пора им начать жить вместе. Это будет новой эрой не только для славянства, но, не преувеличивая, можно сказать – для всего мира.

Повторяю – я не специалист в политике, я беру «идею». Дело «специалистов» её разработать. Но я убеждён, что именно в этой идее заключается «полнота истины» для данного исторического момента.

Недавно мне рассказывали об одном выступлении московского священника, о. Востокова, который начал с следующего анекдота:

В Москве в Богословском переулке почти рядом стоят два «учреждения»: театр Корша и православная церковь.

Однажды Ф. А. Корш выходит из своего театра, а батюшка из своей церкви. Здороваются. Начинается разговор.

Батюшка спрашивает:

– Как дела, Фёдор Адамович?

– Плохо, батюшка, – публика совсем не ходит.

– Надо вам репертуарчик обновить, – посоветовал батюшка.

Идут дальше.

– А как ваши дела? – спрашивает Корш у батюшки.

– Плохо, Фёдор Адамович, – совсем опустела Церковь: перестали молиться.

– Надо вам, батюшка, репертуарчик обновить, – засмеялся Корш.

Я вспомнил этот анекдот, когда был три дня назад на заседании «Союза церковного единения»⁹¹.

Почти десять лет не бывал ни на каких «собраниях». А тут пошёл. Приглашение тов. председателя⁹² было так любезно, а приписка «сохранивший о вас добрую память с 1905 года» – так подкупающе интимна, что я, поборов предубеждение против слова «союз», – пошёл.

И не мог досидеть до конца. И всё думал: «Необходимо, необходимо «обновить репертуарчик»!..»

Ещё не велика беда, что роскошная зала с двумя хрустальными люстрами так мало похожа на катакомбы⁹³. Но беда в том, что настроение и одной чертой своей не похоже на возрождение, чисто религиозное возрождение.

Я напряжённо всматривался в лица батюшек и мирян, бывших на этом собрании. Никакой «тревоги». Никакого «вдохновения». Совершенно «деловое заседание». Избирают «комиссию». Обсуждают, «что издавать». Выслушивается доклад о «депутации». «Наш многоуважаемый профессор такой-то». «Наш уважаемый протоиерей такой-то»...

Корабль тонет. Почти потонул. А в кают-компании сидят люди с спокойными лицами и говорят:

– Наш уважаемый профессор N. N. пять лет тому назад перевёл книгу о социализме. He угодно ли собранию переиздать её...

– Просим! Просим!

– Я бы считал очень важным издать брошюру на тему «Верить в Бога или не верить?»

– Просим.

Когда тонет корабль – нельзя оставаться при старом «репертуарчике»!

И когда профессора в корректных сюртуках и батюшки в наперсных крестах с академическими значками обсуждали эти «деловые вопросы», – я хотел разгадать тайну: верят ли они сами хотя сколько-нибудь в успех церковного дела без непременного условия внутреннего подвига?

Боюсь осудить. Но моё чувство сказало мне: не верят! А собираются «по инерции»...

Если бы меня спросили: так что же делать? – может быть, и я сказал бы: надо писать, проповедовать, объединяться.

Но тон! Тон – вот что обнаруживает внутреннюю безжизненность происходящего.

– Я завтра увижу в академии на коллоквиуме N. N. и передам ему...

– Разве завтра коллоквиум?

– Да. В час дня...

«Коллоквиум», люстры, комиссии, «уважаемый профессор» – вот он, «старый репертуарчик».

Теперь ему не «собрать публику» и, я скажу, не спасти Церковь.

И вот почему:

До великой русской революции Церковь железными подпорками самодержавия подпиралась со всех сторон. Нельзя было определить, где она подпирается, где держится сама.

Подпорки рухнули, и всё здание Церкви вот-вот рухнет вместе с ними.

Теперь возлагать надежды на внешние подпорки, хотя бы и самые «либеральные», – безумие.

После самодержавно-сильных – все внешние скрепы покажутся игрушками, надо совсем другое. Надо строительство внутреннее. Подвиг. Катакомбы. Горение первых веков христианства. Надо всё бросить. Всё отдать Христу. Только при таком отношении к Церкви можно помочь ей! Без этого лучше отойти в сторону. Если группа лиц почувствует себя апостольски твёрдыми в деле возрождения Церкви – тогда нестрашно, что количественно Церковь уменьшится вдесятеро. Напротив, это увеличит силы её в тысячу раз. Но если будет только внешнее «переустройство», тогда «сила» измеряется количественно, – и уменьшение Церкви в «объёме» будет и уменьшением её по существу.

He потому ли так боятся твёрдо потребовать отделения Церкви от государства? He верят во внутреннюю силу свою.

Перед заседанием я слышал, как один батюшка говорил другому с возмущением:

– Большевики предлагают в митрополиты Григория Петрова.

Я понимаю возмущение батюшки – ибо какое отношение могут иметь большевики к Церкви и какой, в самом деле, митрополит Григорий Петров. Но не сама ли Церковь виною, что попала в такое положение! Сама! И я предрекаю ещё много унижений за эту рабскую потребность связывать себя с государством.

Самодержавие держало Церковь на цепи, но хорошо кормило. И окружало «внешним уважением». «Благоверное правительство» демократического строя или вовсе прогонит от себя ненужного «пса», или бросит ему подачку из «тактических соображений»...

Церковь должна была порвать с государством до конца, допустив обер-прокурора лишь временно, для ликвидации политических грехов в Церкви.

Но порвать до конца – это значит остаться без подпорок и костылей, на своих ногах, а это обязывало к подвижничеству, к апостольству, может быть, к нищенству. На это не хватило духа.

Но это и есть тот «новый репертуарчик», без которого Церковь никогда не соберёт вокруг себя церковный народ.

В вопросах церковных – я «большевик». И, слушая «прения» в «Союзе церковного единения», я сознавал ясно, что подобно тому, как политическая реформа сверху была невозможна – её должна была свершить демократия, точно так же и церковная реформа не будет делом «бюрократии» в рясах и сюртуках – её свершит народ.

Всероссийский съезд духовенства в Москве⁹⁵ – решил накинуть на Церковь «мёртвую петлю», а потому постановил:

«Отделение Церкви от государства не может быть допущено. Должна быть объявлена свобода вероисповеданий и культа. Православная церковь должна быть первой среди других религий, глава государства должен быть православным».

Постановление это не будет иметь большого практического значения: союз Церкви с государством доживает последние дни;

и если у Церкви не хватает религиозных сил уйти от государства, то, несомненно, у государства хватит сил после Учредительного собрания порвать всякую связь с Церковью.

И всё же постановление «съезда» имеет глубокое моральное значение.

Встав в унизительную позу человека, подставляющего шею, чтобы на ней затянули «мёртвую петлю», Церковь – в лице «духовенства» – лишний раз засвидетельствовала, до какого страшного разложения она дошла.

Внутренний смысл тяготения к государству ясен. Это отсутствие веры в свои церковные силы.

В самом деле, что означает «отделение Церкви от государства» на практике?

Никаких кредитов от казны – ни на школы, ни на церкви, ни на духовенство, ни на «миссии», ни на монастыри.

Необязательность для граждан «треб»: крещения, венчания, погребения и т. д.

Ликвидация всех привилегий «православия» и полное уравнение его в «правах» с любой «сектантской» общиной.

Словом, Церковь будет предоставлена самой себе. Своим собственным силам. В ней останутся только те, кто верует, кто по убеждению к ней принадлежит.

Согласитесь – есть от чего прийти в смятение православному духовенству!

И вот, не верующие в силы внутренние, «мистические» – они судорожно хватаются за те внешние подпорки, которые рушатся одна за другой.

Жалкое и страшное зрелище!

Разве не судорожный жест это постановление о том, что «глава государства должен быть православный».

Ведь это же явное признание той спасательной лжи, которая царствует у нас сейчас в вопросе о «вероисповедании». Разве графа в паспорте, где пишется «православный», имеет хотя бы какой-нибудь религиозный смысл? Разве это обязывает «верить»?

Разве священники не знают, что добрая половина этих православных не имеет никакого отношения к Церкви? И вот эту ложь хотят «водрузить» и в основе нового строя. «Глава государства должен быть православный». Московские отцы! Скажите по совести: хотите ли вы, чтобы глава государства был по паспорту православный или верующий православный?! Если по паспорту, а до души его вам нет дела – то это требование кощунственно. Если же вы будете требовать верующего по совести – то это столь явная политическая нелепость, что за вас стыдно.

Вы только представьте себе: выбирают президента Российской республики. Кандидат православный «по паспорту». Но Церковь – должна исповедовать его. 99 шансов из 100, что кандидат по убеждению окажется не православным. Церковь обязана не только не признать его главой государства, но отлучить от Церкви, как неверующего и присваивающего себе имя православного христианина!

Неужели вы не чувствуете, до какого абсурда доходите в своём слепом страхе остаться без поддержки государства?!

Но положение ваше безвыходно. Ибо, признавая связь Церкви с государством и не оговорив, что глава должен быть «вероисповедания православного», – вы тем самыми поставили бы себя в невыносимое положение. Ведь будущий президент и министры могут оказаться людьми, которые определённо заявят, что они никакого вероисповедания. Как же, в самом деле, быть тогда с вашими мольбами в храмах о «благоверном правительстве»?

А единственный достойный выход для Церкви – категорическое заявление, что вековечное пленение Церкви Христовой властью мирской кончилось навсегда и свободной Церкви надлежит вернуться к формам первоначального христианства, – единственный выход этот по малодушию не принимается вами.

А между тем – в нём спасение Церкви. Спасение тех вечных ценностей, которые в ней заключены, несмотря на все ужасы исторических грехов.

Чего вы боитесь?

Вы боитесь, что «господствующая Церковь» с сонмом епархиальных архиереев, консисториями, сотнями тысяч «входящих и исходящих» сгинет! Ведь это же всё нарождение духа Антихриста в Церкви! Это цепи, или, вернее, паутина, которая крепче цепей и которой начали окутывать Церковь с Константина и даже ранее. Вы боитесь, что из Церкви уйдут те «миллионы» православных христиан, которые, как в «участок», приходят в храм к пастырю получить «бумагу» о крещении, венчании, погребении. Но ведь это жёрнов Церкви, который тянет её на дно.

В освобождении от этой лжи, от этого мусора – спасение Церкви как живого организма. И рано ли, поздно ли, по этому пути новых катакомб, новых подвигов, а может быть, и мученичества – Церковь пойдёт неизбежно. Но дай Бог, чтобы это случилось скорее. Дай Бог, чтобы свершилась церковная революция⁹⁶, о которой молчат пастыри, о которой кричу своим слабым голосом я – чувствуя, что крик мой – глас вопиющего в пустыне.

Среди многих грехов официальной церкви – одним из позорнейших надо считать «лишение сана священников» по соображениям политического характера.

И пятно это не только не смыто – но нет никаких признаков, чтобы его собирались смыть. Нет признаков даже того, чтобы об этом думали.

А между тем уже объявлено: через 2–3 месяца соберётся поместный Церковный Собор.

Раньше Учредительного собрания! Передовые люди...

В течение этих 2–3-х месяцев я неустанно буду взывать к немногим живым душам среди представителей нашего духовенства с напоминанием:

– На совести официальной церкви позорное пятно. Возбудите вопрос о возвращении сана священникам. Смойте его!

Когда собралась первая Гос. дума – либеральные представители русского общества поняли, что нельзя начинать реформы, не покончив со старыми грехами, и открыто заявили:

– Амнистия!

Это же должно быть первым словом на предстоящем Соборе.

Нельзя начинать говорить о реформе и улучшении Церкви, когда совесть мирится с тем, что пастыри, изгнанные из храмов кулаком самодержавной власти, – не возвращены алтарям.

Случайно в вагоне железной дороги я встретил моего давнишнего приятеля, священника-революционера (тифлисской железнодорожной церкви), лишённого в 1906 г. сана, Иону Брихничёва.

He видались 6 лет⁹⁸. Было о чём поговорить!

Он поздравил меня с амнистией. Я поблагодарил и спросил его:

– А почему ты не возбудишь вопрос о возвращении тебе сана?

– He хочу.

– Я знаю – не хочешь возвращаться в Церковь. Но почему ты не возбудишь вопрос принципиально?

По-видимому, с этой стороны он ещё не подходил к вопросу. И надеюсь, в непродолжительном времени Синоду предстоит неприятная обязанность рассмотреть это дело по существу. По крайней мере, я горячо советовал о. Ионе немедленно возбудить этот вопрос перед товарищем обер-прокурора, бывшим председателем Религиозно-философского общества, проф. Карташёвым, как лицом, весьма сведущим в церковных вопросах!

Иона Брихничёв вновь подтвердил мне, что еп. Гермоген, в бытность свою Саратовским епископом, предлагал ему вернуть сан при условии политического покаяния, попросту сказать, при условии перехода в «Союз русского народа».

А протоиерей Восторгов, как более умный, находил, что Иона Брихничёв для «возвращения сана» неподходящ как человек «слишком кристальной души»!

Вы спросите, как же могли столпы самодержавия Гермоген и Восторгов серьёзно говорить о возвращении сана? А каноны?

Очень просто.

Лишать сана – по канонам нельзя. Ho по «указу его императорского величества» – можно.

Почему же, сделав одно церковное беззаконие, нельзя сделать другое? Почему «по указу» можно лишать даров Святого Духа – а нельзя «возвращать» их? Всё можно! Была бы хорошая заручка при дворе в образе какой-нибудь богомольной графини!

И действительно, «сан» по «высочайшему повелению» возвращали.

И если бы Иона Брихничёв захотел и облобызал туфлю Саратовского епископа – ему «по указу его императорского величества» дары Духа Святого были бы возвращены!

Амнистия священникам должна быть дарована!

He во искупление простой несправедливости. А во искупление того кощунства, которое Церковь по слабости своей, по забитости своей – терпела.

Если амнистия не будет объявлена – «освобождённая Церковь» тем самым выразит свою солидарность с кощунственными актами самодержавной власти и явится их соучастницей.

Кажется, я говорю достаточно прямо и достаточно громко. Но услышат ли?

В Москве на улице разыгралась следующая сцена.

Поймали вора, на месте преступления, он даже не успел бросить отмычку. Толпа окружила его. Начался «самосуд».

Вор не сопротивлялся. Высоко поднял над собой руку, в которой была зажата отмычка, – точно показывая всем орудие своего ремесла.

Какой-то человек выхватил перочинный нож и несколько раз полоснул им по щеке пойманного вора.

Потекла кровь.

Кто-то из толпы крикнул:

– Башку ему отрежь. Собаке – собачья смерть.

Вооружённый перочинным ножом ответил почти хладнокровно:

– Я сначала его порежу.

Когда один человек, не выдержавший этой сцены, бросился к истязателю и схватил его за руку – толпа с криком «Соучастник! из их шайки... Бей его!» чуть не растерзала защитника.

Отмена смертной казни – это одно из величайших завоеваний революции.

И подлинной «контрреволюцией» должны быть названы все попытки вернуть её «явочным порядком»!

Если преступные люди убивают своих ближних, обкрадывают и насилуют – то отсюда никак не может следовать, что граждане, считающие себя честными, или правительство этих честных граждан – имели бы право делать то же преступление во имя возмездия!

Но самое замечательное, что, по общему свидетельству, с особой жестокостью расправляются люди именно с ворами.

«Священная собственность» – оказывается самой близкой ценностью душе «обывательской»!

Теперь каждый спешит назвать себя социалистом.

Но для социалиста собственность – воровство! И при таком отношении к собственности пойманный вор, если и преступник, то, во всяком случае, не столь «тяжкий», чтобы его предавать лютой казни.

В самосуде над ворами – выявляется наша душевная подоплёка. Свой кошелёк мы любим куда больше чужой человеческой жизни. И когда покушаются на «самое дорогое» – мы забываем все законы, и Божеские, и человеческие, и готовы зарезать человека в назидание прочим:

Собаке – собачья смерть!

Но поверьте, есть десятки, сотни проступков гораздо больше тяжких, чем воровство, – и никто не подумает за них резать перочинным ножом физиономию «согрешившего». Ведь по уголовным законам за воровство присуждается сравнительно невысокое наказание. Уличная толпа решает иначе. И казнит смертью вместо 3-х месяцев тюрьмы!

Для меня ясна психологическая основа этого странного явления.

Во-первых – народ ещё плохо верит в правосудие.

При самодержавии у нас было не правосудие, а посмешище. После революции у власти ещё нет достаточной силы для создания того правосудия, которое обеспечивало бы «законное возмездие» за преступление.

Во-вторых, в этих самосудах отражается первобытное ощущение народовластия.

Народ почувствовал, что он стал источником и носителем власти.

Каждый гражданин – «немножко власть».

При должной культурности народа – эту власть он сейчас же осуществил бы в организованных формах. Передал бы её своим представителям.

Но у нас передача – передачей, а «самоличное» проявление власти – само собой. Вместо «народовластия» – «самовластие».

Это пройдёт!

Но пока самосуды принимают угрожающие формы. И что всего страшнее – смертная казнь явочным порядком становится «бытовым явлением».

Лучшие русские люди были всегда заклятыми врагами виселицы и расстрелов. Бессмертные слова Достоевского и Толстого, боровшихся с смертной казнью, должны быть памятны всем. Как бы ни казнить, за что бы ни казнить, кто бы ни казнил, казнь всегда казнь. Всегда ужасающее, непростительное преступление. И позор для русских граждан, что, свергнув самодержавие, утверждавшее свою власть на эшафотах, – они возвращают явочным порядком это гнуснейшее орудие низвергнутой власти.

Я не принадлежу к числу людей «кровожадных».

Но общественное служение обязывает иногда быть жестоким.

Справедливость требует иногда не прощения, а суда. По моему глубокому убеждению, бывший царь Николай II должен быть отдан под суд – не для удовлетворения «мстительных» чувств, а во имя общественной справедливости.

Николай II был не только царём, но и человеком.

Поскольку он человек, не нам судить его. И во мне всегда вызывало чувство протеста желание забросать его грязью в сфере чисто человеческой личной «интимной» жизни. Там он – Николай Александрович Романов, полковник в отставке, плохой ли, хороший ли – судья ему Господь.

Но этот полковник был царём!

Это он советовал «пострелять» в своих «подданных». Это он призывал к власти палачей. Это он посылал на гибель русский флот при Цусиме. Он одобрял карательные экспедиции. Он разорял и губил страну. Он главный виновник всех русских несчастий за последние 25 лет, включительно до «сухомлиновщины».

Пора оставить легенду, что царь «не знал», что его «обманывали», что он какая-то «невинная жертва».

Объективные факты давно уже опровергли эти басни.

И теперь, когда приказчики сидят в тюрьме и со дня на день должен начаться суд на ними, – полное недоумение вызывает, почему не предаётся суду тот, кого величали холопствующие слуги «хозяином земли русской»¹⁰¹.

Николай II никогда не был хозяином России. Но он, несомненно, был хозяином своих преступных слуг. И теперь справедливость требует судить его вместе с ними. И судом более строгим, чем их.

Почему отданы под суд Протопопов, Штюрмер, Сухомлинов – а не отдан атаман этой шайки предателей и грабителей, раздававший им и милость, и честь?

Почему сядут на скамью подсудимых жалкие провокаторы, забитые «полицейские чины» – а рядом с ними не будет того, кто мог одним росчерком пера вздёрнуть на виселицу любого из своих непокорных слуг?

Смертная казнь отменена.

Я не требую – «смерти» Николаю II.

Но справедливость заставляет поставить ребром требование о предании его суду.

Народу должно быть объявлено, что на Учредительном собрании будет решён и этот вопрос. Ибо это дело всенародное. Должен быть избран особый трибунал, который бы расследовал все преступления низвергнутого царя перед своим народом – и который бы приговорил его к достойному наказанию.

Мы должны прощать человеческие грехи – но мы должны быть безжалостны, когда перед нами носители зла общественного или политического.

Здесь выше всего – справедливость. Сантиментальной жалости не место. Поверьте, городовой – тёмный, развращённый самодержавной властью, – более жалок, чем августейший монарх. Но если мы судим безжалостно этого городового – тем более должны судить преступного монарха.

Суда над Николаем II требует и народный гнев, и народная совесть!

Военно-полевые суды не были «правосудием» – это было сплошное издевательство над человеческой личностью.

Но именно военно-полевым судом, и никак иначе, приходится назвать всё то, что делается за последние дни по отношению «Мал. газеты» её врагами.

В военно-полевых судах обвиняемые говорили речи в свою защиту. Приводили свидетелей в своё оправдание. Но их не слушали. Обвинительный приговор был предрешён.

Именно в таком же положении находится и «Мал. газета», её обвиняют в том, чего она никогда не говорила. Преследуют за деяния, которые она никогда не замышляла. Газета приводит точные данные, опровергающие навет. Но судьям военно-полевой юстиции совершенно не интересно разбираться в этих данных.

Подсудимого надо повесить. Какие же тут «данные»?

И вот я решил сделать попытку – не убеждать и не доказывать – а показывать. Я хочу привести точную «историческую справку» о том, что говорила газета в действительности. Пусть смотрят, если не хотят рассуждать.

Я берусь за эту работу и чувствую всю её ненужность.

Тем, кто читает газету, – это изыскание просто скучно, они отлично знают, что газету оклеветали. Тем, кто не читает, а берёт кличку «контрреволюционная газета» с чужих слов, – моя статья ничего не докажет потому, что они её не прочтут.

Для тех, кто выдумывает эти наветы, – для них документы не имеют значения.

Военно-полевой суд карает по «внутреннему убеждению»!!

И всё-таки я пишу. Чтобы моя совесть журналиста была спокойна: я сделал всё, что мог, чтобы защитить правое дело от несправедливости!

Итак, начинаю – показывать документы. Начну с «древней истории».

Вот что писала газета крупными буквами 11 декабря 1916 года – то есть за 2,5 месяца до революции:

«Опять Руси нужен Минин, как тот, который однажды в смутное время устроил хозяйство её и дал возможность довести войну до победы! Гос. дума не смогла выдвинуть его. Должны выдвинуть общественные организации!! Общим избранником страны может быть лишь один князь Георгий Ев. Львов».

Через 2,5 месяца кн. Львов стал во главе революционного правительства. «Контрреволюционная» «Мал. газета» была единственная газета в России, которая в эпоху страшной реакции посмела прямо и твёрдо назвать это имя. Алексей Суворин, подписавший своим именем эту статью, был первым выборщиком нынешнего премьера!

Чего же удивительного, что у газеты хватило смелости так же прямо сказать, что кн. Львов оказался слишком слаб для ответственного поста главы революционного правительства и должен быть заменён Колчаком?¹⁰³

Таково было отношение к власти у «контрреволюционной» «Мал. газеты» до революции. Теперь смотрите дальше.

3 марта 1917 г.

«Наша программа и ныне остаётся, как была: русский народ; ответственное правительство; маленькие люди и крестьянство. Мы и ныне, как были, остаёмся вне партий, сочувствуя лучшей части программы каждой из них. Мы свободные социалисты.

Из нынешних политических партий нам сочувственнее всех партия социалистов-революционеров, ибо в боевой морали своей она была до сих пор прямее других, и великий вопрос о земле она ставит в главу угла всей своей программы».

6 марта.

«Великий кн. Николай Николаевич продолжает быть Верховным главнокомандующим. He вдаваясь в оценку военных способностей, мы полагаем, что Николай Николаевич при данных условиях не может занимать этот пост». (Убрали!)

14 марта.

«Назначение Гучкова военным министром было политической нелепостью. Это самое непопулярное политическое имя. Особенно в провинции Гучкову никто не верит. Все знают его как друга Столыпина и врага революции. Ничто не поколебало и не изменило этого отношения. Если Гучков сам не понимает, что ему надо уйти в отставку, то Совету министров несообразность его назначения должна бы выясниться достаточно ясно». (Ушёл!)¹⁰⁴

* * *

Итак, где же «контрреволюция»?!

Но что за дело военно-полевой юстиции до документов и свидетельских показаний?! Обвиняемый – «человек вредный» – они «убеждены» в этом. И его надо «закатать» во что бы то ни стало. И «закатывают»!

Прокурор уголовного суда не находит состава преступления.

Значит, «по закону» нельзя. Остаётся испытанный способ «административного усмотрения». Правда, теперь нет жандармов и полиции, но усмотрение облекается в форму: начинается науськивание или отдельных групп, или целых организаций.

Ибо если нельзя, стоя на почве закона, запретить газету издавать – зато можно попытаться, стоя на почве демагогии, заставить её не набирать.

«Доказательства», приведённые мною в этой статье, неопровержимы. Но они не убедят – ибо у газеты нет искренно заблуждающегося судьи. Есть судьи военно-полевого суда, которым не интересны ни документы, ни доказательства.

И вопрос сейчас не в полемике. Дело до того ясное, что спор смешон. Вопрос совсем в другом.

Вопрос стоит так:

Настолько ли ненавидят партийные люди «Мал. газету», чтобы в той или иной форме свершить над ней насилие – самолично или прячась за спину других?

Спросите:

– За что ненавидеть?

Да прежде всего за беспартийность, за то, что она мешает поделить по-братски беспартийную массу и понаделать из неё «товарищей меков» или «товарищей беков»¹⁰⁵ – сообразно своему вкусу.

Во-вторых, за тон.

«Мал. газ.» – своей прямотой – может раздражать и портить нервы.

Шёпотом, по своим квартирам, говорят:

– Ленина надо бы арестовать!

Вдруг газета печатает это «аршинными буквами»¹⁰⁶.

Разве это «газета»!! Бог знает что такое. От неё не знаешь – какого ещё сюрприза ждать на завтра!

Так вот, если эта партийная ненависть довела людей до состояния политической невменяемости, газету постараются задушить не мытьём, так катаньем.

Если нет – и мы будем живы, мы всегда спокойно и с прежней смелостью будем продолжать наше дело борьбы с анархией и контрреволюцией, дело защиты подлинных интересов демократии и посильной помощи людям всюду, где трудно дышится и слышится искреннее горе.

Я хочу ещё раз – и последний – вернуться к вопросу о «закрытии» «Мал. газеты».

Мы касались этого вопроса с разных сторон. Но осталась незатронутой одна сторона, имеющая глубокое общественное значение:

Каково было отношение «братьев-писателей» – к этому вопиющему попранию свободы слова?

Прежде чем документально ответить на поставленный вопрос, надо твёрдо установить, что же именно произошло. Действительно, речь идёт о преступлении против свободы слова.

Скажут: ведь закрыли «Маленькую газету» – бульварный листок, вредный, контрреволюционный орган печати?

Я оцениваю «Мал. газету» совершенно иначе. Но о вкусах не спорят. Условно допустим, что оценка верна. Пусть «Мал. газета» и бульварная, и вредная. Сейчас вопрос не об оценке газеты, а об оценке «распоряжения» об её закрытии.

Законы о печати не отменены. Газету могли отдать под суд. Суд мог постановить о её закрытии.

Вместо суда – прибегли к мере «административной», т. е. нарушили самый основной принцип свободы слова.

Исполнительный комитет мог предложить правительству возбудить против газеты уголовное преследование. Но он предложил другое: «закрыть газету за вредное направление». Этим постановлением он засвидетельствовал, что признаёт за правительством принципиальное право закрывать газеты без суда – а это и есть отрицание самой основы свободы печати.

Что бы вы сказали, если бы при самодержавии, когда все мы возмущались насилиями над свободой слова и над тем, что душат рабочие газеты, – петроградский градоначальник заявил бы:

– Но ведь «рабочие газеты» – вредные газеты! Ведь это же «рабочая пресса». Крамола!

He стали бы вы ему доказывать, что путь бороться с «вредным направлением» один: суд.

Почему же теперь в «республиканской» России вы повторяете капля в каплю самодержавные преступления? И разница только в том, что вместо градоначальника расправляется какой-нибудь Либер¹⁰⁸ и вместо «крамолы» ссылается на «контрреволюцию».

Но насилие от этого не перестаёт быть насилием.

И вот, казалось бы, кому как не журналистам, было протестовать против вопиющего преступления. Казалось, писатели с особенной болью, с особенной силой должны были почувствовать ужас возвращения к старому времени.

Мы ждали единодушного, коллективного протеста всей петроградской прессы. Ведь речь шла не о защите «Мал. газеты», а о защите свободы слова.

«Братья-писатели» не обязаны были признавать достоинства газеты. Повторяю: пусть газета никуда не годится. Они обязаны были требовать, во имя свободы слова, суда над ней и отмены постановления о «закрытии».

Ho «градоначальника» Либера «социалистическая» и не социалистическая печать поддержала совершенно так же, как «Земщина» и «Русское знамя» поддерживали когда-то всякое насилие, всякий произвол в отношении «крамольников».

История русской журналистики должна отметить эту позорную роль «братьев-писателей» – в эпоху революции.

8 июля «Мал. газ.» не вышла. В этот день орган большевиков «Новая жизнь», вместо протеста против насильников, нашёл нужным напечатать:

«Черносотенцы распоясались. Никогда, даже в худшие времена своего демагогического самозабвения, левые агитаторы не позволяли себе говорить о министрах-капиталистах таким вызывающим науськивающим тоном, каким пишут о министрах-социалистах, о Советах рабочих и солдатских депутатов, о Петербургском исполнительном комитете «Живое слово», «Маленькая газета» и прочие, им подобные издания. Особенно решительно выступает «Маленькая газета». «Просим министров не важничать», – вопит она... Откуда такая прыть у черносотенных агитаторов? На кого они опираются? На чью помощь рассчитывают? Внушительный отпор этим силам можно дать не при помощи отдельных карательных мер вроде предположенного Исп. комитетом закрытия «Маленькой газеты», а лишь при помощи организации сильной, способной к энергичным действиям, революционной власти».

Всё это было написано, когда газета уже не могла выходить, была обречена на вынужденное молчание, и потому не могла защищаться от нападок.

«Братья-писатели» в закрытии газеты без суда и следствия усмотрели не более как «отпор» контрреволюции (крамоле?) и со- жалели лишь о том, что отпор этот недостаточно внушителен!! Так «протестовали» против насилия над печатью большевики и так защищали они свободу слова!

«Меньшевики» в «Рабочей газете» тоже радовались! 8 июля она посвятила закрытой «Мал. газ.» несколько «прочувственных слов»: «Что спрос на погромную агитацию имеется, что масса к ней начинает прислушиваться, видно из того, как обнаглела уличная, жёлтая пресса. Все эти «Маленькие газеты», «Живые слова» и т. д. всё более уподобляются погромным антисемитским листкам старого режима, всё более открыто натравливают массы против Советов и против социалистов. А притаившиеся контрреволюционеры, лицемерно примирившиеся с новым режимом, но ожидавшие своего часа, могут начать и уже начинают подготовлять неустойчивую солдатскую массу к военной диктатуре».

Но лучше всех отличились «братья-писатели» из «эсеровского» «Революционного народа»:

«Лицо «Маленькой газеты» ясно – лицо, искажённое гримасой человеконенавистничества, лицо ехидного зверя, торжествующего при всех осложнениях дела революции, лицо злорадствующее и натравливающее всех против всех, чтобы потом спокойно ловить рыбу в мутной воде. На грязные инсинуации против социалистов всех оттенков мы громко и властно говорим «Мал. газете» и иже с ней (надеемся, что их не много): руки прочь от Советов солд. и раб. депутатов! Грязные руки контрреволюции недостойны прикоснуться к священному красному революционному знамени, гордо реющему над представительными органами революционной демократии».

В некоторых газетах были и «протесты». Но и здесь «братья-писатели» делали всё от них зависящее, чтобы свести «протест» на нет. «Протесту» предшествовали всяческие извинения пред почтеннейшей публикой в том, что «заступаются» за «бульварную газетку». «Конечно, мы знаем, газета вредная», – писала вечерняя «Биржёвка», «разумеется, это «жёлтая пресса"», – заискивающе говорил Петрищев¹⁰⁹, – но всё-таки, знаете, «свобода слова», «неловко»...

Выходило так: газету схватили за горло и душат, а братья-писатели стоят поодаль и одни из них потирают руки и говорят:

– Так её и надо! Какой там ей «суд»! Жарь её!

А другие, более милостивые, «останавливают»:

– Полегче, нельзя же до смерти! – конечно, она того заслуживает, но всё-таки неловко – ведь у нас свобода...¹¹⁰

Зрелище великолепное: но кажется, всех лучше поступила «Речь».

Редактор «Речи» – председатель общества редакторов¹¹¹, значит, лицо, которому особенно близки должны быть интересы печати. И вот, когда закрытая газета, не имеющая возможности опубликовать документы, относящиеся к этому вопиющему делу, на своих страницах, обратилась к некоторым другим газетам с просьбой опубликовать фактический материал, – «Речь» была единственная газета, отказавшая в этой просьбе.

«Мал. газ.» «формально» не была «закрыта». Состоялось «постановление» Исполнительного комитета о том, чтобы «возбудить вопрос о закрытии» перед Правительством. Правительство до сих пор не получило в официальном порядке соответствующего постановления, по крайней мере, газета до сих пор не может добиться, где же тот «документ», которым она приговаривалась к смертной казни! Но, как-никак, пришлось переменить название. И здесь полное сходство с самодержавием: и при самодержавии «перемена названия» была единственным средством спасении для «вредной» печати.

Братья-писатели из социалистических газет о «Народной газете» пишут с прежним «пренебрежением», хотя начинает звучать нотка невольного «признанья».

""Народная газета», как феникс возникшая из праха «Маленькой газеты» и как две капли воды на неё похожая, бьёт в патриотический барабан и, надо отдать ей в этом справедливость, делает своё дело не без таланта. Перебирая в руках все шрифты, от самого крупного до самого мелкого, и играя на ошибках демократии и на примитивном чувстве обывательского патриотизма, она бесспорно достигает изрядного эффекта».

Но дело не в «признании»: оценивайте, как хотите. Браните. Пожимайте плечами. Это ваше дело и ваше право. Но стыдно «братьям-писателям», что у них не хватило мужества, не хватило любви к свободному слову, не хватило объективной справедливости защитить лучший дар революции – свободу слова – от насилия переодетых жандармов.

Мне суждено переживать крупные события вдали от Петрограда.

Демонстрация 18 июня и нелепая история с обвинениями против «Мал. газ.» застали меня в Москве, 3–4 июля¹¹³ – в Новгородской губернии¹¹⁴.

Старая старуха, безграмотная крестьянка, услыхавшая от кого-то приехавшего из «города» о событиях, сказала мне:

– Ох, батюшки, скорей бы миром войну кончать надо. А они вон что! Друг с дружкой воевать начали! Истинно Господь разума лишил...

6-го получили газеты. Узнали всё.

Впечатление было потрясающее – хотя я лично давно ждал этого. Да и все читатели «Мал. газ.» – ждали. Нельзя же было думать, что Германия, окутавшая Россию сетью шпионства и провокаций, за свои же деньги ограничится платоническим бряцанием оружия господ-большевиков?

Но за этими впечатлениями вставала великая радость. Было ясно из событий 3 июля, что «восстание», контрреволюция – не удастся.

А если не удастся – то все прозреют. Даже слепые. Лопнет нарыв на теле русского государства. Выйдет гной. И всё – оживёт.

Так оно и случилось!

3–4 июля – это конец болезни, которою была больна Россия: «при смерти».

Теперь большевик и «изменник» – равнозначащие слова. Призрак анархии – пал!

Меня всегда поражало загадочное психологическое явление: гипноз слов.

Большевики действовали до того откровенно, до того не умно, что всякому свежему человеку, слушающему речи вожаков, было ясно – кто вдохновляет этих ораторов-провокаторов.

Но загипнотизированная толпа – слушала и не видела!

Почему?

Гипноз слов!

Помилуйте: самая «крайняя партия»! Это ли не «революция»! Всех долой! Немедленный мир! Забирай в свои руки и деньги, и фабрики! Какая же тут провокация!

Но за этими «лозунгами» стояло одно: вызвать анархию, распад, дезорганизацию. И загипнотизированные люди не видели германской подписи под «русскими» прокламациями.

Мне приходит в голову такой вопрос:

А что, если бы Николай Романов, недавно подписавшийся на «заём свободы», – «эволюционировал» дальше и объявил себя «большевиком»?!

До событий 3–4 июля весьма вероятно предположить, что тут страна извинилась бы перед бывшим царём за «незаконное» лишение свободы и с почётом препроводила бы в хорошо знакомый ему «дворец Кшесинской».

Делай какую хочешь мерзость – но обязательно прикройся хорошим «словом».

Говорят, русская революция свершается под знаком «социализма». Да, с внешней стороны так. А с внутренней стороны – под знаком мученического креста.

He внешняя организация той или иной социалистической партии «сделала» революцию. Она создана объединившим всех гневом. А этот гнев выстрадан беспримерной голгофой русского народа.

За последние четыре месяца – много пережито всеми разочарований и новых пламенных надежд.

При таком размахе, какова великая русская революция, – иначе и быть не может. Слишком много и положительных, и отрицательных черт стоит перед глазами.

Каюсь! He раз колебался и я! И мне не раз начинало казаться, что не хватит в русском народе творческих положительных сил – чтобы встать на твёрдый путь новой свободной жизни.

Но события 3–4 июля опять показали мощный дух русского народа.

Воистину с нами Бог! И Он руководит главнейшими путями народной жизни. Бог помог народу-страдальцу свергнуть тирана-мучителя. А когда в измученное тело народа стали вливать яд провокации и немецкого предательства – почти в смертный час, на краю гибели, – у народа снова нашлись силы сбросить петлю, которой хотели задушить его. С нами Бог! И когда чувствуешь в себе эту веру, не страшны никакие испытания!

«Русский челок задним умом крепок»¹¹⁶.

Так определяет народ одну из основных черт своей национальной физиономии.

До гениальности меткое определение!

Мы привыкли произносить его с оттенком присущего нам добродушного юмора. Но пришли великие дни революции, страшные дни грозных испытаний – и снова мы должны повторять эту проклятую пословицу. И должны повторять на этот раз с чувством стыда, боли и нестерпимой обиды за русских!

Четыре с половиной месяца революционного периода – это четыре с половиной месяца демонстрирования перед всем светом заднего ума русского человека!

Мы всё время опаздываем!

Мы поступаем необычайно разумно!

И одна беда: разум наш – «задний»!

Мы делаем в апреле то, что надо было делать в марте, в мае – то, что в апреле. В июне – что в мае...

Начать с самой революции:

И она запоздала! Страшно запоздала! После переворота, когда ясно стало для всех, что российский трон опирался на кучку жалких, трусливых, бессильных людей, не в каждом ли из нас шевельнулась мысль: «Какое безумие было – терпеть ужасы самодержавия так долго!»

Урок этот не исцелил нас. И после переворота мы остались всё с тем же нашим «задним умом».

Началось с того, что немедленно после переворота мы вручили власть людям, которых сами же взяли под подозрение. Вместо всей полноты власти в самый нужный для этого период, мы своими оговорками, «контролем» и постоянным вмешательством в действия этой власти – создали фактическое безвластие. А когда через несколько месяцев начался развал, мы необычайно разумно решили, что революционное правительство должно обладать всей полнотой власти. Оно должно быть самодержавным, но с той разницей, что «самодержавие» это не царское, а народное.

Но было уже поздно, наш ум был – задним умом! И так всё!

Мы издали нелепый «Приказ № 1», нанёсший смертельный удар военной дисциплине¹¹⁷, чтобы через четыре месяца во имя дисциплины вернуть смертную казнь.

Мы назначили самого непопулярного общественного деятеля Гучкова на самый ответственный пост военного министра, чтобы через несколько недель после того, как он наделал кучу глупостей, – выгнать его из министров.

Мы не заменили вовремя слабого кн. Львова сильным Керенским.

Четыре месяца мы видели, как германские агенты отравляли Россию, и на провокацию отвечали душеспасительными воззваниями. И через четыре месяца, когда провокация сделала своё дело, – мы решили объявить ей войну.

У нас не подымалась рука «арестовать Ленина». А когда задний ум потребовал всё же его ареста, Ленин оказался уже в... Германии.

Мы боялись «оскорбить демократию» требованием реформировать случайно выбранные Советы рабочих и солдатских депутатов путём более организованных выборов. А теперь, когда благодаря не полному соответствию воли этих Советов с волей всего народа они потеряли часть своего авторитета, – мы «поставили на очередь» переизбрание Советов!

И в довершение всего, лучшего боевого генерала Рузского мы отправили брать ванны в Кисловодск – и после разгрома армии вернули его, твёрдо основываясь на нашем заднем уме!

Есть от чего прийти в ужас!

Спасение России зависит от многих причин, но первая из них:

Мы должны предать проклятию наш задний ум – сознать все ошибки наши. Перестать «опаздывать». И начать, наконец, всё делать вовремя!

Читатели нашей газеты знают, что обо всём том, что было сделано с опозданием, – мы говорили в своё время.

О безусловном доверии власти. Об отставке Гучкова. О «Приказе № 1». О князе Львове. О Керенском. О «Советах». О Ленине. О генерале Рузском.

Всё это были «требования» «Мал. газ.».

Они появлялись вовремя и потому, с точки зрения «заднего ума» руководителей демократии, казались «контрреволюцией». Теперь нам приходится меняться ролями.

Невольными контрреволюционерами оказывались именно те, кто в марте лишал «полноты власти» правительство, кто издавал «Приказ № 1», кто не вернул вовремя Рузского и не арестовал вовремя Ленина и т. д.¹¹⁸

Мы стояли впереди – и потому «задний ум» был для нас контрреволюцией.

А руководители демократии предавались творчеству «задним умом» – и им казалось, что контрреволюционеры мы.

Но доказать свою правоту – ещё плохое утешение!

Что из того, что мы вовремя говорили правду. Да ведь правду-то нашу не слушали. И мало того, что не слушали, – совершили «преступление по должности»: пользуясь своим ответственным положением в стране – хотели задушить наше свободное, прямое слово. Пользуясь «партийной дисциплиной», добились, что наборщики вопреки своему сознанию (ибо они не были согласны с обвинениями в контрреволюционности) перестали набирать газету, подчиняясь «постановлению».

Вот всё, на что хватило государственных деятелей, одарённых «задним умом», – схватить за горло и зажать рот тем, кто «раздражал» своими своевременными требованиями!

Положение было бы безнадёжным – если бы не было признаков пробуждения и настоящего русского ума.

Страна гибнет – но не погибла. И если она пойдёт по пути творчества, а не разложения, по пути создания народной власти, а не «безвластия», по пути военных подвигов, а не «братания», и главное, если народ найдёт в своих руководителях действительных вождей и выразителей не партийной и классовой, а общенародной воли – если всё это свершится и мы отречёмся от заднего ума, – Россия и не погибнет никогда, а будет тем «светом миру», которым она призвана быть.

В Москве областная конференция большевиков¹²⁰ признала: «Привлечение лидера большевизма Ленина и других в причастности к шпионской организации явилось в результате победы контрреволюции, которая ставит своей целью очернить вождей пролетариата».

Ленина, как известно, «привлекло» Временное правительство. Таким образом, по мнению большевиков, вождями русской контрреволюции является совет министров с Керенским во главе.

Временное правительство события 3–4 июля, организованные большевиками, назвало контрреволюцией. Таким образом, по мнению Временного правительства, во главе контрреволюции стоят большевики... Контрреволюционный мятеж большевиков был подавлен, благодаря энергии казаков.

Совещание представителей казачества «Известия Совета рабочих и солдатских депутатов» назвало организацией контрреволюции.

Государственная дума опасается анархии и видит в ней самое подходящее условие для контрреволюции.

Вся социалистическая печать усматривает в выступлениях Гос. думы первые открытые шаги контрреволюции...

Кто же не заподозрен в коварных замыслах против революции?!

Русские социалисты оказываются социалистами-контрреволюционерами.

Либералы!

Контрреволюционеры.

Прогрессисты!

Тоже.

Анархисты!

Тоже.

Вот до чего довело нас самодержавие! Низвергнутое нами – оно в виде наследства оставило нам всю свою «суть».

Гони самодержавие в Царское Село – оно влезет в Таврический дворец!

Разве вы в этом крылатом словечке «контрреволюция» не узнаёте старую знакомую – "крамолу»?!

Самодержавие выискивало «крамолу» везде и всюду. Каждое слово, направленное против шёрстки, оно обзывало «низвержением существующего строя». Рыскало и день и ночь в поисках «измены». И в черносотенных органах печати предостерегало, что: «Гидра революции подымает голову».

Революционные черносотенцы отказались от классической «гидры», а «подымает голову» – осталось, словом, как при Маркове втором¹²¹.

Все газеты полны «предостережениями» против «контрреволюции» – во всех совещаниях речь об ней же.

Положение получается трагикомическое – потому что вся «контрреволюция», поджав хвост, сидит в Петропавловской крепости, а великая русская демократия трясётся от страха и взывает:

– Контрреволюция подымает голову!

Да будет вам нагонять страху-то! В России не может быть настоящей контрреволюции, потому что нет и сотни искренних монархистов!

Вы превратили словечко «контрреволюционер» в орудие политической борьбы и газетной полемики. Потому и летает оно в воздухе от большевиков к правительству, от правительства к большевикам, от «Известий» к Думе, от Думы ко всей России.

И это злоупотребление словом действительно опасно.

Слово – совсем не «звук пустой». Обзывая всех и каждого «контрреволюционером», вы сеете взаимное недоверие, взаимную рознь. Взаимная рознь порождает взаимное озлобление. А «злоба» никогда и никого ещё не объединяла, она всегда является источником распада.

Безответственное употребление слова «контрреволюция» – как первого попавшегося бранного слова – вооружает всех против всех. Заставляет граждан бояться друг друга и всё ждать каких-то «катастроф».

«Контрреволюция не дремлет, контрреволюция распоясалась, контрреволюция подняла голову...»

И граждане мечутся в поисках «настоящих» революционеров – и оказывается, что все, от Пуришкевича до Керенского, под «сомненьем».

Как это ни странно, но единственная возможность для «контрреволюции» «поднять голову» как раз и заключается в этой атмосфере взаимного недоверия и науськивания друг на друга. Неужели не может быть честной и прямой политической борьбы? Неужели нельзя, борясь, уважать своего противника? Неужели Совет рабочих и солдатских депутатов станет более прав по существу, если он «обзовёт» Думу контрреволюционным гнездом? Неужели нельзя говорить друг с другом о своих разногласиях без науськивающих обвинений «в измене» делу революции?

«Контрреволюция» если и сидит где-либо, то только в нас самих, поскольку мы отравлены ядом самодержавия, его приёмами борьбы, его духом, его идеями – несмотря на всю нашу архиреволюционность и архидемократичность.

Никакой иной контрреволюции, с которой стоило бы считаться как с реальной силой, – не существует.

И если мы не хотим, чтобы эта в нас сидящая «контрреволюция» «подымала голову», нам надо начать с себя.

Надо перестать «отмежёвываться» друг от друга, надо перестать злиться и заподазривать, надо с большим уважением относиться друг к другу и, главное, надо понять, что «партий» много – Россия одна, и каждый из нас по-своему должен служить ей.

«Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны, и насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется против насилия».

Эти строки взяты мной не из «буржуазной прессы», а из заявления Исполнительного комитета партии «Народная воля» по поводу убийства президента С.-Американских Штатов Джеймса Гарфильда в 1881 году.

Свобода, равенство, братство – это три незыблемые основы всякой революции, которая хочет создать действительно новое правовое, и тем более социалистическое государство.

Основы эти нерасторжимо спаяны друг с другом, и, покачнув одну, нельзя не опрокинуть другую.

Много говорят об укреплении завоеваний революции.

Но самым надёжным укреплением было бы восстановление в их подлинном значении основных устоев революции – свободы, равенства и братства, ныне или извращённо понимаемых, или забываемых вовсе.

«Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны» – вот что провозгласили святые мученики революции, деятели незабвенной «Народной воли».

А в наши дни и деспотизм отдельных лиц, и деспотизм партий распустился пышным цветом.

Но деспотизм и свобода – понятия, взаимно друг друга исключающие.

У нас забыли, что свобода только тогда свобода, когда она распространяется на всех. Пусть насилие даст отпор насилию. Но там, где речь идёт о свободном проявлении человеческой личности, о свободном проявлении мыслей, взглядов, убеждений, – всякое стеснение этой свободы будет деспотией, от кого бы оно ни исходило, – деспотией недопустимой, в корне своём контрреволюционной. Напишите слово «деспотия» самыми красными чернилами на свете – и они почернеют на ваших глазах.

Свобода для единомышленников или свобода для тех, на чьей стороне в данный момент сила, – это издевательство, глумление над свободой как основном революционном принципе.

Но все те, кто подымает руку на свободу, убивают вместе с тем и равенство.

Если одни люди могут свободно говорить и писать то, что им вздумается, а другие нет – эти люди не равны. Если одни люди материально свободны, а другие скованны цепями экономического рабства – они не равны. Если одни люди, опираясь на свою силу, свершают насилие над другими, более слабыми – они не равны.

Ho там, где нет свободы и равенства, – пустой звук «братство».

Каким чудом занесён великий призыв к братству на страницы программ тех партий, которые всячески открещиваются от религии?

А между тем, «братство» – понятие чисто религиозное. Оно говорит об известном чувстве, с которым равные и свободные люди должны относиться друг к другу.

Именно «братство» выражает моральную сущность революционных идей, перекидывая мост от материализма к религии. Но мост этот рушится, если разрушены два первых устоя: свобода и равенство. Нельзя по-братски относиться к ближним, порабощая их.

Только признав за каждым свободу и став в отношении каждого как к равному, можно установить живой братский союз людей.

Временное правительство, поставленное на страже завоеваний революции, последнее время вступило на опасный путь всяческих репрессий. Ограничены свобода печати, свобода собраний, свобода передвижений. Некоторые местности объявлены на военном положении.

Можно ли этим путём «укрепить» революцию»?

Нет, нельзя! Ибо эти меры по природе своей враждебны революции.

Скажете: нужна «твёрдая власть».

Да, нужна, но под этим надо разуметь вовсе не власть, способную вводить «исключительные положения», – на это мы насмотрелись при Николае II, – а власть, умеющую защищать закон.

Что же касается «укрепления революции» – то это надо делать положительным творчеством.

Обеспечены ли свободы в законодательном порядке и обеспечено ли исполнение этих законов на деле? Обеспечено ли «равенство»?

Едва ли, ибо до сих пор, например, не издан закон об уничтожении сословий!

Итак, пусть граждане вспомнят и поймут по-настоящему основу революции:

Свободу – равенство и братство.

А правительство пусть перестанет идти по пути слабой власти – всяческих ограничений – и выйдет на широкий путь социальных и политических реформ.

Тогда укрепится и революция, и никакие полчища контрреволюционеров не будут ей страшны.

Когда вы будете умирать и вам захочется вспомнить прожитую жизнь, – конечно, вы не будете вспоминать, как обедали и пили чай. Вы будете вспоминать то, что оставило след на вашей духовной жизни: вашу любовь, ваши огорчения, ваши радости...

«Обед» и «чай» – необходимые условия бытия. Но не они являются главным его содержанием.

Это можно сказать и об отношении отдельных людей, и о целых массах.

«Материалисты» пытаются доказать, что хлеб насущный, т. е. материальные интересы разных классов, – движущая сила истории.

Это так же неверно, как утверждать, что вы прожили свою жизнь для того, чтобы обедать, потому что «обед» – необходимое условие жизни.

Движущим началом в истории всегда были и будут стремления к совершенствованию, т. е. нечто коренящееся в духовной природе жизни. Борьба за существование в природе – это тоже бессознательное стремление к совершенствованию. Всякое движение, оторванное корнями своими от духовной стихии жизни, – обречено на разложение и гибель.

Я по убеждениям своим, по вере своей христианин.

По политическим взглядам своим – социалист-революционер. И не «мартовский социалист», а человек, без малого десять лет живший «без прописки», скрываясь от преследования старого режима. Говорю это не для того, чтобы похвастаться: вот, дескать, я какой молодчага.

Наряду с настоящими подвигами революционеров «нелегальное положение» – пустяк, которым смешно «хвастаться». Но я говорю об этом для того, чтобы вы не сказали: Далёкий Друг призывает к религии потому, что ведёт «созерцательный» образ жизни и не интересуется политикой.

Нет, дело не в «созерцании»!

А я воистину убеждён, что разложение, которое сейчас губит страну, объясняется тем, что революция оторвана от религии.

Я глубоко верую, что только та революция, которая будет под знаменем Креста, – спасёт Россию.

Когда Петроград переживал мартовские дни, он был религиозен.

Правда, он не ходил в церковь, и рядом с красными знаменами не несли хоругви, – но животворящий крест был в душе каждого. Каждый думал не о том, что взять для себя, а о том, что отдать России.

Этот незримый Христос в душе каждого придал русской революции отблеск чуда и на несколько мгновений преобразил жизнь.

Но лозунги повседневной жизни, последовавшие за тем, ничего общего с религией не имели. Религиозный порыв нации не был возглавлен сознательной верой и мало-помалу отошёл от Христа – единственного источника жизни.

He спаянное изнутри – рассыпается в прах.

He религиозное – не может быть национально русским.

Наша Церковь оказалась совершенно бессильной вдохнуть в движение дух Божий. Св. синод разослал вставку в Великую ектенью – стали молиться за «Богохранимую державу Российскую и благоверное Временное правительство ея» – вот всё, на что хватило официальной Церкви, обессиленной долгими годами распутинского режима.

Руководители демократии, интеллигенции сами давно оторваны от народной веры. Организованная демократия отравлена брошюрочным атеизмом – и в результате революция пошла по наклонной плоскости материализма. Измученный крик «старых революционеров», этих подлинных христиан, не ведающих о своём христианстве, не доходил до народной души, – и они с недоумением стояли в стороне, почти «не у дел»!

Мне скажут:

– Нет! Дело не в религии. А дело в таких-то и таких-то ошибках демократии, в таких-то и таких-то происках чёрной сотни!

На это я отвечу:

– И ошибки, и чёрная сотня – мелочи. He эти мелочи решают судьбы исторических событий, арена действия этих событий не там.

Ужас в том, что большинство людей повернулось к сцене спиной – и стараются понять «мировое действие», разглядывая лишь гладкую стену театрального здания, на котором движутся meнu от происходящего действия на сцене. А те немногие, которые смотрят на настоящую сцену и призывают их повернуться туда, – кажутся юродивыми-чудаками!

Я один из них!

И оставляя в стороне вопрос о мелких ошибках, о которых говорить не время, я, пока как журналист, – подымаю свой голос, дабы напомнить, что без Христа нет жизни. Без Христа нет спасения. Без Христа нет победы. Русская революция должна быть овеяна Духом Святым. Над полками её должен быть поднят Крест. Пусть красное знамя, как багряница, обовьёт его. Только тогда сгинет весь смрад начавшегося разложения и снова победно засияют слова: свобода, равенство, братство. А тогда не будут страшны нам ни ошибки, ни «мятежники» – мы победим.

«Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедшие из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло».

Это из Евангелия от Луки.

А вот из газетной хроники:

«Киев. 4 октября. Комиссар Подольской губ. Карначёв в своём докладе на открывшемся вчера съезде комиссаров юго-западного края о положении губернии заявил, что пребывание Н-ского армейского корпуса, отведённого в тыл и проходящего через Литинский и соседние уезды, равносильно татарскому нашествию. Уничтожены посевы, скот и птицы, вода из прудов выпущена. Население разгромлено. В сёлах, через которые прошли войска, остались чёрные обгорелые столбы. Солдаты насиловали женщин. Разгромлены казённые винные склады. Литинский уезд охвачен стихийным бедствием. Культурные хозяйства разгромляются, горят и уничтожаются дезорганизованными толпами пьяных солдат».

Если бы свиньи обладали даром человеческой речи и если бы спросили их, зачем они бросились с крутизны в озеро, – ответа дать не могли бы.

Там, где «бесовщина», – там дикая бессмысленность.

И если бы этих беснующихся солдат спросили, зачем они уничтожали посевы, спускали воду, поджигали свои русские сёла, – они не ответили бы. Дико и бессмысленно, как одержимые бросились они с крутизны – сметая всё на своём пути – и убранный хлеб, и низкие деревенские хаты, и скот, и людей...

«Татарское нашествие»! Нет! Бесовское нашествие! И не бесы ли гонят сейчас с крутизны в озеро и всю Россию?

Мы в первые дни революции поднялись так высоко, что воистину были на rope, а сейчас спустились так низко, что рукой подать до самого глубокого дна.

Пусть политики и экономисты занимаются «бухгалтерией» и подсчитывают те материальные причины, которые, по их мнению, привели Россию к нравственному разложению.

Для меня всегда главная причина в сферах духа. И я глубоко убеждён, что несчастие России не в политических ошибках и не в экономической разрухе, а в двух кратких, но страшных словах:

– Забыли Бога.

He отдельные люди. He индивидуальные «грешники» – Бога забыл народ. Согрешил народ.

Произошло следующее:

При старом режиме духовной язвой страны было самодержавие. Оно отравляло ядом Россию. Бесы чувствовали себя прекрасно при дворе. Фигура Распутина – вот олицетворение торжествующей бесовщины. Но гниению сверху противостоял народ. Святой русский народ, в страданиях своих, в унижениях своих сохранивший образ Христа.

В древности Бог пощадил нечестивый город из-за нескольких праведников. А сколько праведников-мучеников было по русским городам, по русским сёлам, в душных фабриках, в полутёмных избах, – как же было Господу не щадить из-за них Россию!

Низвержение самодержавия было смертельным ударом бесовщине. Народ воскрес. И готово было свершиться чудо великое – «культурным народам» святая Русь готова была явить светлый лик Христа.

Но бесы попытались войти в народ – и это им удалось.

Народ был измучен бесправием. И его легко было развратить незнанием власти.

Народ был голоден. Его легко было соблазнить жадностью.

Народ слишком долго прощал. Его легко было соблазнить мщением.

И бесы вошли в людей, и погас в них образ Божий – и бросились они с горы вниз...

Что могло удержать их? Вера? Но вера давно расшатана, прежде всего самой Церковью.

Разве пастырство не превращено в «требоисполнение»? Разве епископы – не полусветские губернаторы? Разве могло пройти бесследно для души народной то, что творилось в Церкви Распутиным и иже с ним?

Атеистическая интеллигенция тоже не могла «поддержать» народ в его вере, напротив, она отняла у него последние подпорки. Если Церковь повинна перед отравлением народного религиозного чувства, то интеллигенция повинна перед его разумом. Легкомысленно злоупотребляя званием «образованного человека», она провозгласила от имени «науки», что религия вздор, – хотя наука никогда не провозглашала это, и великие учёные очень часто были и верующими людьми: Пастер, Пирогов, Менделеев...

Без веры – человек может быть нравственным только «по инерции», только потому, что он продукт культуры, выросшей на почве веры. Если же он до конца воспринимает материализм, т. е. учение, что человек – комбинация атомов, действующий, как машина, по непреложным физическим законам, – тогда рухнет всё, ибо «машина» не может признавать ни хорошего, ни худого, ни добра, ни зла – всё одинаково «причинно обусловлено».

А если этот яд будет воспринят массой – звериным инстинктам откроется полный простор.

Он и открывается в наши дни.

Бесы толкают народ в пропасть – и нет в душах людских веры, которая бы заставила их опомниться. Если нет Бога, если у жизни человека нет высшей, абсолютной ценности и все мы через 20–30 лет сгниём, и это всё, если каждый наш поступок механически вытекает из известной «комбинации атомов» в нашем мозгу, – почему мне не украсть, не убить, не изнасиловать, если мне этого хочется и если я могу это сделать безнаказанно?

Люди забыли Бога – и грех этот мстит за себя.

Конец ужасам в России наступит тогда, когда народ опомнится и вспомнит великие заветы Христа, – не те «заветы», которые так извращены церковью, а те, которые возвещены в Евангелии.

Свобода, равенство, братство – написаны там огненными буквами. Но чтобы прочесть их, надо перестать быть зверем и стать человеком.

А для этого прежде всего надо: покаяться.

Как перед пришествием Христа Иоанн Креститель призывал к покаянию, так и теперь к покаянию должен призывать каждый, в ком сохранилась вера.

Без Бога – не спасёт Россию никто.

Но и от Бога спасение приходит как чудо, как манна небесная. Бог живёт в душах наших. И призвать Бога к спасению страны – это значит отдать на служение ей лучшее, что есть в каждом из нас.

В одной из частей на фронте солдаты предъявили требование к священнику: в ектении после слов «О мире всего мира...» вставить: «Без аннексий и контрибуций».

Это не анекдот, это факт, приведённый в официальном докладе протопресвитера Шавельского.

Скобелеву¹²⁶ дан наказ высказать Парижской конференции взгляд русской демократии на возможные условия мира. Исходный пункт: «Без аннексий и контрибуций»... И дальше обширная программа братства народов.

Парижская конференция – не великая ектения и Скобелев – не священник, но с международной точки зрения – наказ Скобелеву такой же абсурдный, как с церковной точки зрения – требование солдат. И всё же, этот «абсурд» – замечательный документ, и совсем не в отрицательном смысле.

Иногда правда бывает на стороне «абсурда»!

Ещё Достоевский говорил:

– Дважды два четыре – хорошая вещь, но и дважды два пять – иногда недурная вещица!¹²⁷

Пусть в Париже заседают люди взрослые. Для них наша декларация – «лепет младенца».

Но не устами ли младенцев свидетельствуется истина?

И если русская декларация кажется по наивности идеалистической, то не потому ли, что мы бесконечно далеки от «идеалов» вообще, а в международной политике особенно. «Без аннексий и контрибуций» – полная свобода в самоопределении народностей – разве это не «сама истина»?

Но, но и но...

Наш идеализм был бы и вовсе хорош, если бы мы провозглашали его от избытка силы. Тогда ему была бы другая цена. А сейчас он отзывается... маниловщиной. Тот мечтал о рае для крестьян, сидя на шее у своих крепостных. А мы мечтаем о братстве народов, в то время когда готовится для нас и аннексия, и контрибуция.

Аннексировать будут территорию России, а контрибуцию будет уплачивать русский народ.

Нелепо, но факт несомненный, что и «аннексию», и «контрибуцию» устроят нам сами же творцы этой формулы – большевики, развратив армию соблазном скорого мира¹²⁸.

И вот, несмотря на всё это, «наказ» Скобелеву выражает собой одну из самых положительных сторон русского духа – стремление к «универсальным», вселенским масштабам в решении основных вопросов и личного, и государственного бытия.

Беда лишь в том, что наша национальная личность расколота. Сердце наше выражается в мечтах о высоком и прекрасном, а воля наша направлена на погромы, самосуды, взаимное удушение и обдирание – здесь мы и смелы до дерзости!

Никогда ни один народ не выступал с такой возвышенной декларацией, как наказ Скобелеву, и нигде никогда не совершалось таких диких, безумных, озверелых самосудов и погромов, как у нас.

Здесь мы подходим к другому первостепенному вопросу: о власти.

Власть должна являться выражением воли народа.

У нас власть шатается из стороны в сторону с первых дней революции. Принято нападать за это на определённых лиц. Я позволю себе остаться здесь «при особом мнении».

Глядя на всё «изнутри», видя во всём внешнем «только отблеск, только тени от незримого очами», – я вижу в «шатании власти» расшатанность народной воли. Народ крепко стоял на ненависти к старому режиму, но положительных волеустремлений в смысле государственном и общественном в широких массах не было. Революция застала народ «врасплох». И он начал «шататься», естественно расшатывая и «власть».

Все, в зависимости от своих вкусов, винят того или иного министра. Одни Керенского, другие Некрасова, третьи Авксентьева.

А мне хочется сказать гражданам:

– Чем кумушек считать трудиться – не лучше ль на себя оборотиться.

И вот, «оборачиваясь на себя», мы увидим:

В Петрограде 2,5 миллиона жителей – допустим, из них 100 тысяч большевиков. И вот 2,5 миллиона жужжат от «предстоящего выступления большевиков». Почему? Да потому что добрых 80% российских граждан сидят и прячутся по своим квартирам, никакого участия в общественной жизни не принимая. Другими словами, добрых 80% никак не определяют свою волю, а значит, и не поддерживают власть.

Другой пример.

Говорят о «диктатуре пролетариата», но в России зарегистрировано 5 миллионов рабочих, из которых до 3-х миллионов не порвали связи с деревней и только 2 миллиона «пролетариев» в полном смысле слова.

А население России 180 миллионов!

Почему возможны такие «стремления»? Да потому что 80% граждан всё ещё обыватели, которые обо всём узнают из газет и активно в устроении жизни участия не принимают. Отсюда вытекает одна великая опасность.

Носится в воздухе:

– Во всём виновата свобода.

А если так – не вернуться ли нам к «царю-батюшке»?

Нет! Виноваты «цари-батюшки», которые всяческим насилием добивались отупения и темноты народной. Сотни лет деспоты душили Русь – как же вы хотите, чтобы она в 8 месяцев стала культурной, «как Англия»!!

Потерпите! Доля и нашей вины лежит в том, что мы раньше не сбросили мёртвой петли самодержавия с шеи народной.

Вывод?

А вывод тот:

– В народе нашем много прекрасных черт, у него золотое сердце. Но он брошен в омут звериных инстинктов. Сердце его и воля его разделены пропастью между собой.

Надо организовать власть. Но для этого прежде всего надо организовать народную волю.

He надо искать «спасителя отечества» – надо самим спасать его. Тогда явится и лицо, которое сможет воплотить общенародные стремления.

Десять лет тому назад, когда Московский художественный театр поставил ибсеновского «Бранда»¹³⁰, – русское общество пережило необычайный подъём идейного большевизма.

Формула Бранда «Всё или ничего" была встречена с необычайным энтузиазмом. Бранд-большевик был героем дня. Можно сказать без преувеличения, что все русские граждане до 30-ти лет были большевиками. «Меньшевиками», как исключение, были лет около 35–40...

В это время я ездил в Московскую духовную академию для изучения древнееврейского языка. Но... меня пригласили прочесть реферат о Бранде.

Я был всецело на стороне большевистской формулы!

Помню, каким необычайным, почти восторженным одобрением был встречен мой доклад. He потому, конечно, что очень уж он был хорош, а потому, что «всё или ничего» – было как раз той формулой, которая выражала основные стремления того времени.

И ведь хлопали не только студенты, но и профессора.

Я спрашиваю себя:

– Где-то теперь эти милые молодые люди, ставшие «городскими батюшками», и профессора в наглухо застёгнутых сюртуках – уж верно, с ужасом ждут «выступления большевиков»!!

Я был и остался большевиком в сфере религиозной¹³¹. Но политика не религия – и брандовский принцип в политике считаю великим историческим грехом.

А между тем, мы заражены брандовщиной именно в политической сфере. Больше даже, чем в религиозной. В религии компромисс гораздо для нас приемлемее, чем в политике.

«Всё или ничего» – было близко русской душе, потому что под «всем» она разумела революцию, а под ничем – самодержавие.

Молодёжь расшифровывала Бранда так:

– Лучше ничего – чем конституция. Но... да здравствует революция!

Бранд – враг «малых дел». А ничто так не ненавистно русской душе, как малые дела.

Революция 1917 года свершила большое дело – и выступили на сцену дела малые. Те самые «малые дела» около себя, которые русский человек привык презирать от колыбели. Нам нужны подвиги. Но теперь политические подвиги не нужны, а нужна повседневная работа.

К этому у нас не лежит душа! Отсюда опять возникает новый большевизм. Опять «всё или ничего». Теперь уже это значит иное: всё – это социальная революция.

Должен сделать одну существенную оговорку:

Я говорю об идеях большевизма.

Слов нет, к большевизму прилипают и охранники, и жандармы, и шпионы, это им выгодно. Но ведь и к христианству «прилипает» великая инквизиция, распутинство и пр. He значит же это, что христианство повинно в их грехах.

Я спросил одного рабочего:

– Почему вы большевик?

Тот простодушно ответил:

– Да знаете, безопаснее – если будут громить, так не большевиков, а большевики.

Безопаснее...

Немало найдётся и таких, которых прельщает в большевизме участие в будущих расправах. Но всё это грязь, прилипающая к идее. А я говорю об идее большевизма в её чистом виде.

Итак, новый Бранд опять провозглашает:

– Или всё – социальная революция, или лучше уж ничего – чем буржуй Керенский с архибуржуем Терещенко.

И не надо быть пророком, чтобы предсказать полную невозможность всего, – а если так, то отсюда следует для нас обязанность самой решительной борьбы с большевизмом, ибо, не будучи в силах дать всего, они неминуемо ведут Россию к полному опустошению.

И вот почему. Вы думаете, потому, что они в меньшинстве? Власти у них нет?

Нет, напротив – я убеждён, что в самом недалёком будущем они будут в большинстве и власть, скорей всего, перейдёт в их руки¹³². По той простой причине, что больше людей тёмных, чем просвещённых, больше жадных, чем умеренных, – и «большевизм», сорганизовавшись, соберёт и большинство, и власть.

Но дело не в этом.

Ходячее представление о буржуазном строе, разжигаемое демагогией, заключается в том, что это такой строй, при котором одни пьют, едят и веселятся, а другие изнемогают от труда. Слов нет, социальное неравенство преступно калечит людей. Но всё же надо помнить, что буржуазный строй дал всю my культуру, которой живёт мир. И наука, и искусство, и техника, и пр. – всё это создано буржуазным строем.

Легко сказать:

– Пусть теперь буржуи на нас поработают.

Но подготовлена ли масса к тому, чтобы взять в свои руки не ту сладкую жизнь, которую взять легко, а ту культурную жизнь, которая сейчас кровно спаяна с буржуазным строем.

Были попытки на фабриках прогонять инженеров – но чем они кончались? Снова шли и просили «буржуев-инженеров» вернуться к своим чертежам.

Масса – чувствует свою физическую силу. Но одной физической силой нельзя удержать на должной высоте культурную жизнь нации.

Вот потому-то, прежде чем осуществлять программу «максимум» (социальную революцию), надо осуществить программу-минимум – т. е. дать стране свободу, при которой можно было бы сделать культуру общим достоянием народа. He потому надо воздерживаться от социальной революции, что сил не хватит победить «буржуазию». Нет, сил хватит. Но победить – в смысле физическом – это одно, а удержать победу – это совсем другое. Для того чтобы удержать победу и действительно осуществить «социалистический строй», надо иметь духовные и культурные силы продолжить культуру буржуазную, но уже на новых демократических началах.

Вот именно этого-то и не могут сделать товарищи рабочие, а потому самая блестящая физическая победа большевиков приведёт к полнейшему разложению.

А если так, то большевизм – это партия, которая сулит России "ничего». Разбитое корыто. Пустое место – после радужных надежд.

О том, хорошо ли это, нужно ли бороться с этим, – судите сами! Если вы любите свободу, если для вас новая Россия не пустой звук, вы на вопросы эти ответите без труда:

Большевизм – великое зло. Он манит, обещая всё. И обманет – не дав ничего.

Обещают: и мир без аннексий и контрибуций, и волю, и землю, и фабрики.

А в результате – будет у нас и аннексия (отдадим часть России), и контрибуции (заплатим её немцам), а вместо воли, земли и фабрик – дадут нам одного Михаила Александровича Романова. А большевики, пожимая плечами, скажут:

– Мы не виноваты – всё не удалось. Получайте – «ничего»! Может быть, большевики не виноваты, но не будет ли виноват русский народ, если он пойдёт за ними?¹³³

P. S. Ввиду моего отъезда в действующую армию переписка моя с друзьями-читателями временно должна быть прервана.