Из дневника410
Покойный С. Н. Трубецкой как-то сказал мне:
– Вы умеете воспринимать боль и ужас тех, которых убивают, – но вы слишком мало чувствуете ужас тех, которые убивают.
Тогда я согласился с ним, но последний год научил меня видеть другое.
Каждый номер газеты приносит чудовищные вести жестокостей и насилий, в каждой газете в суматохе редакционных комнат, с холодом на душе и техникой в руках пишутся статьи о безумии кровавых бойнь и бесчестий; но почти каждый из нас видал людей и с искренней мукой, с настоящими, не газетными слезами, – но ужас тех, которые убивают, не чувствует почти никто.
Разве офицеры не сходили с ума, возвращаясь после усмирений? Разве всеми презираемые околодочные не пускали себе пули в лоб «от неизвестных причин»? Это лучшие – это единицы.
Но в чём же ужас других, которые со спокойной душой подстреливали детей на московских улицах: «так... чтобы не ходили»...411
Какой-то полковой священник подал рапорт о падении среди войск «нравственного чувства».
Послушайте, все должны понять это: гибнут не только те, которых убивают, – но ещё больше те, которые убивают412. Потерять Бога в душе своей, потерять уважение к человеческой жизни, перестать чувствовать человеческую боль – это больше чем смерть.
Заставляя хлестать нагайкой, возбуждая самые тёмные, самые гнусные инстинкты, разжигая жестокость до сладострастия, до исступления, вы губите страну, вы прививаете ей такой разврат, отравляете народную душу таким ядом, который страшнее всякого «вооружённого восстания».
Ничто так не развращает душу, как чувство власти, но если власть давать безграничную над жертвой беззащитной – то это значит толкать в самый омут грязи и преступлений.
Разве вы не видите, до какого нравственного разложения доведена та часть народа, которая признаётся оплотом страны. Вдумайтесь, что значит привислянская «русская маньчжурия»413, что значат насилия в Грузии над детьми, вы загляните в душу тем казакам, которые под ударами нагаек заставляли женщин откупоривать себе водку. И вы поймёте тогда, что Абрамов сделал над Спиридоновой то, что готовы делать и делать тысячи опьянённых кровью и произволом защитников отечества414.
Ужас этой вечной смерти, сжавший в руках своих десятки тысяч душ, страшнее самых ужасных казней.
* * *
Примечания
Народ. 1906. № 4. 7 апреля. С. 2. Подпись: Вал. Свенцицкий.
Например, жандарм застрелил 14-летнего мальчика, якобы оскорбившего его и спрятавшегося за колонной Екатерининской больницы (Русские ведомости. 1905. 19 декабря. № 324).
«Слёз достойны не те, которые терпят обиду, но те, которые причиняют её» (Иоанн Златоуст, свт. Творения. Т. 8. Кн. 2. С. 475). «… Из двух персонажей – убийцы и жертвы – в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва. Поэтому всегда надо молиться за палачей – и в результатах можно не сомневаться» (Волошин М. Путник по вселенным. М., 1990. С. 286).
Сопоставляется имперская политика самодержавия на Западе и Востоке. Народному движению за социальное и национальное освобождение в Привислянском крае (губерниях Царства Польского) правительство противопоставило войну на истребление. Крестьяне отказывались от уплаты налогов, захватывали казённые и помещичьи угодья, изгоняли старую администрацию и выбирали новую. Расстрел 30 апреля 1905 рабочей демонстрации в Варшаве вызвал забастовки, переросшие в Лодзинское восстание; в Домбровском бассейне была провозглашена республика. В октябре в крае введено военное положение, подавление мятежей сопровождалось крайней жестокостью. В январе 1906 варшавский генерал-губернатор Г. А. Скалон, сторонник правительственного террора, приказал без суда и следствия расстрелять 16 рабочих, в т. ч. несовершеннолетних. В Седлеце 26–28 августа 1906 войска врывались в квартиры, насиловали, убивали и затем поджигали дома; командовавший расправой подполковник Тихановский получил благодарность Скалона за энергию и распорядительность. «Еврейский погром в Седлеце носил характер жестокой расправы. Начали стрелять евреи, тогда нарвские гусары учинили нечто невероятное. По уставу полка, офицеры <…> не имели права жениться <…> Можно себе представить, до какой распущенности дошли в обстановке погрома холостяки без узды… Вообще положение создалось в привислянских губерниях тревожное, представителей власти пугающее. <…> Правительственный корабль точно потерял направление» (Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. М., 1994. С. 151).
«Спиридонова своими глазами видела разграбленные крестьянские подворья, трупы ни в чём не повинных людей. Крестьян не просто убивали, а подвергали изуверским пыткам. Луженовский сгонял жителей сёл на сход, приказывал им раздеться, опуститься на колени, а сам уходил «отдыхать», оставляя мужиков в грязи или на снегу. Социал-демократ Дубровин ехал в деревню, чтобы уговорить крестьян не жечь помещичьи усадьбы, потому что в них можно будет открыть школы и больницы. Молодого человека схватили и глумились над ним в течение четырёх дней. Когда к его трупу проникли родственники, красавец юноша «представлял из себя кучу лохматого мяса, костей и крови». В селе Павлодаре каратели убили десять хлебопашцев и сорока нанесли увечья. В деревне Берёзовка крестьянин Карп Васильевич Клеманов сошел с ума от истязаний. Спиридонова встречалась с безумной старухой матерью, пятнадцатилетняя дочь которой бросилась в прорубь после надругательства над ней казаков» (Илёшин Б. Судьба Марии Спиридоновой // Неделя. 1989. № 27).