Архимандрит Мефодий, настоятель Николаевского Пешношского монастыря

(Биографический очерк.¹) Дополнение к изданию по поводу 500-летия обители)

Архимандрит Мефодий (в мире Алексий) родился в 1790 году в С.-Петербурге, где родитель его, имея обер-офицерский чин, состоял на службе при дворе Императора Павла Петровича. В начале текущего столетия родитель был переведен на службу в Москву, куда перевез и семейство. О первых годах жизни Алексея ничего неизвестно; только сам он нередко говаривал, что время его детства было самое тяжелое для него. Родитель его, переехавши в Москву, овдовел, женился опять; мачеха не любила пасынка, и если он видел ласки и заботу о себе, то только доброй и благочестивой няни своей Марии, жившей у них еще при родной матери его; попечение и ласки няни были так велики, что при воспоминании о ней, будучи уже старцем, он проливал слезы. «Доброе семя посеяла она в моей душе», – говаривал он при этом.

Получив невысокое образование в доме своего родителя, Алексей поступил на государственную службу в Московский сенатский вотчинный архив. Всегда исправный, кроткий, послушливый, он, состоя на службе, скоро заслужил внимание начальства и, нет сомнения, служил бы с повышениями и отличиями, но светская служба, жизнь в большом шумном городе ему не нравилась; он мечтал о пустыне, о жизни монашеской; природная ли склонность, тяжелая ли жизнь с мачехой, или влияние доброй няни расположили его к монашеству; сказать трудно, но молодой человек горел нетерпением скорее оставить Москву и удалиться в монастырь. Не пробыв и двух лет на службе, он подал начальнику прошение об увольнении. Начальник, ценя труды его, старался отклонить его намерение; много убеждал, долго не делал распоряжения об увольнении, но как просьбы делались все чаще и настойчивее, должен был, наконец, уволить. «Получив увольнение, – так рассказывал о себе впоследствии о. Мефодий, – я не бежал домой, а летел, как бы на крыльях, и только боялся, как бы опять не воротили на службу». Родитель не был против намерения сына поступить в монастырь, и потому, когда он явился к нему уволенным от службы, с миром отпустил его, благословив иконою Богоматери. Свобода дана. Но куда идти? Где найти пристанище спасения? – думал молодой, неопытный, двадцатилетний юноша. – Пойду в лавру Серия; помолюсь Преподобному; он наставит: куда идти и что делать. Пришел в лавру, помолился и стал расспрашивать тамошних старцев: в какой бы лучше поступить монастырь. Указали на монастырь Николаевский Пешношский, как общежительный, пустынный, которым управлял в то время известный не в лавре только, но, можно сказать, во всей России, известный подвижник благочестия архимандрит Макарий².

Юный искатель спасения послушался совета старцев и через город Дмитров, где помолился чудотворному Животворящему Кресту Господню, пришел на Пешношу. Подойдя к св. вратам обители и помолившись пред ними, Алексей обратился к одному из находившихся тут монахов с вопросом: «А что, батюшка, о. архимандрит примет меня в монастырь, или нет?». – «Примет», – отвечал спрошенный. «А когда к нему прийти можно? – После вечерни, – отвечал он. Алексей не знал, что этот спрошенный и ответивший был сам настоятель монастыря о. Макарий. В назначенное время Алексей явился, был принят и после расспросов получил приказание прийти па другой день для перемены мирской одежды на монастырскую. Приказание исполнено. Перемена одежды, или, выражаясь по-монастырски, отложение мирской одежды, происходило обыкновенно так: вступивший в монастырь пред принятием нового одеяния делал три земных поклона пред иконами, потом кланялся настоятелю и затем с благословением его принимал одеяние (подрясник, пояс) и четки. Действие, по-видимому, простое, но на впечатлительную душу Алексея оно произвело глубокое потрясение. «Я затрепетал всем телом, – рассказывал он об этом впоследствии; слезы текли ручьями, сердце разгоралось ревностно идти на самые трудные монашеские подвиги». О. Макарий обыкновенно говорил при этом несколько слов в назидание и ободрение. Так, на 21-м году жизни, 10-го ноября 1810 года, обер-офицерский сын сделался послушником Пешношского монастыря. Послушание ему дано служить братии на поварне. Послушание это одно из самых трудных и, можно сказать, самых низких, но ревностный юноша делал все с любовью, даже и не замечал того, что послушание его трудно и низко. Но чего не замечал он сам, то заметили другие. Внимательный ко всем, а особенно к новоначальным, настоятель обители скоро отличил его в среде других и взял его к себе в келейники.

Воспитанный в семье обер-офицера, служивший в Сенате, умевший четко и правильно писать, при искренней склонности к монашеству, он оказался человеком очень полезным для настоятеля и обители. О. Макарий полюбил его искренно; но, к сожалению, юному послушнику недолго пришлось пользоваться советами опытного старца: через полгода, именно 31-го мая 1811 года, о. Макарий скончался.

Наступил достопамятный 1812 год. Бедственный для отечества и особенно Москвы, он для Пешношской обители прошел без особенного несчастья; но иноки ее, в виду того, что неприятель был недалеко от г. Дмитрова (25 верст), не могли оставаться в покое; почему нашли нужным большую часть братии распустить по бессрочным билетам, кто куда хотел; а ризы с икон и всю ризницу отправили в с. Кимру, за Волгу (в Твер. г.). В монастыре оставались только престарелые и крепкие духом, человек 20, ими-то во все время и совершалось богослужение без звона. В числе тех 20-ти человек остался-было и послушник Алексей, но разные тревожные слухи, верные и неверные, смутили его, и он с тремя товарищами оставил обитель. Отправившись на север России, они побывали в разных монастырях Ярославской и Костромской губернии, пожили немного в Николо-Бабаевском монастыре, думали пройти в Саровскую пустынь, но услыхав, что неприятель бежал из Москвы, возвратились на Пешношу. Посещение разных монастырей и пребывание в них осталось не без влияния на нравственное настроение послушника Алексея. Пустыннее Пешношской обители, строже устава ее он нигде не видал, – полюбил ее еще более, решился остаться в ней навсегда и при помощи Божией исполнил то, на что решился.

По смерти архимандрита Макария настоятелем на Пешноше был строитель иеромонах Пахомий. Способности и труды послушника Алексея он ценил так же, как и его предшественник; почему, несмотря на его молодость и недавнее пребывание в монастыре, представил к пострижению в монашество. Алексей согласился. 12 сентября 1815 года состоялось пострижение, при чем он наречен Мефодием, тезоименитый преподобному Мефодию, основателю Пешношской обители. Монаху Мефодию, кроме прежнего послушания – письмоводства по делам обители, дано новое: принимать участие в неусыпаемом чтении псалтиря и ходить за больными и престарелыми старцами. Насколько ревновал о своем спасении новопостриженный монах Мефодий, доказательством может служить следующий рассказ его о самом себе. «Ревнуя в духовных подвигах опытным старцам, я было положил себе за правило в промежуточное время от утрени до ранней литургии не спать³, а читать Псалтирь, или жития святых. Немалое время все шло по-моему желанию; но самому ли мне пришло на мысль, или по совету других я стал испрашивать на то благословения настоятеля. Настоятель не благословил и даже прямо сказал: «пусть другие не спят, а ты еще молод, – спи». Не хотелось мне расстаться с принятым на себя подвигом, – и после запрещения настоятеля я продолжал бодрствовать; но недолго; сон стал одолевать меня; сколько я ни развлекал себя и молитвою, и пением, и хождением по кельи, и умыванием лица холодной водой, сон расслаблял меня; кончилось тем, что я должен был подчиниться воле настоятеля. Так, говорил в заключение и назидание другим о. Мефодий, в монастыре и доброе дело нельзя делать без благословения настоятеля».

В год пострижения в монашество о. Мефодий был прислан на Пешношу в заключение молодой человек, почти сверстник ему по летам, впоследствии известный ученый историк и археолог Константин Федорович Калайдович (15 июня 1815 г.). Молодой ученый, удаленный от друзей и родных, оторванный от ученой деятельности и разысканий в библиотеках и архивах, искал деятельности. О. Мефодий, молодой человек, сравнительно (с другими обитателями Пешноши) образованный, служивший в Сенатском архиве, письмоводитель при монастыре, заведующий монастырским архивом, был, как нельзя более, подходящим к нему человеком; с ним первым и познакомился Калайдович.

О. Мефодий, (как рассказывал мне сам в 1866 году) давал ему книги для чтения, приносил хранившиеся в монастырском архиве дела, древние рукописи, помогал в переписке их, и вот, благодаря о. Мефодию, Константин Федорович нашел труд по душе, который заставлял его, хотя по временам, забывать свое горькое одиночество. В заключении Калайдович должен был прожить год; из-под пера его вышло: «Историческое описание мужского общежительного монастыря Святого Чудотворца Николая, что на Пешноше»⁴.

В 1818 году строитель иеромонах Пахомий уволен от должности; на место его назначен иеромонах Максим⁵ – простой, добрый старец. О. Мефодий и при новом настоятеле пользовался прежним вниманием и расположением; но это внимание и расположение настоятеля имело для о. Мефодия не совсем благоприятные последствия. То положение, какое он занимал в монастыре, привело его к самомнению и как бы к праву отступать от той простоты, какой держались старцы, и вообще все живущие в обители, относительно одежды и келии. О. Мефодий стал много заботиться о внешнем убранстве своей келии и даже повесил в ней портрет свой. Это смущало Пешношцев и заставляло опасаться, что со временем совсем не будет на Пешноше любимой ими простоты. Говорили настоятелю, но он не обращал особого внимания на жалобу и относился к о. Мефодию по-прежнему; считали жизнь о. Мефодия зазорною и решились тайно и явно донести об этом митрополиту Филарету. Владыка в то время находился в С.-Петербурге. Ему давно уже было известно, что обитель Пешношская колеблется внутренним нестроением; донос на о. Мефодия сравнительно не важный; но беспорядков было так много, что настоятель обители иеромонах Максим, чувствуя бремя правления себе не под силу и вместе с тем, не предвидя более мирного исхода начавшихся смут, стал усиленно проситься на покой. По этому поводу Николо-Угрешский архимандрит Пимен в своих воспоминаниях пишет: «Чтобы основательнее и подробнее узнать о причинах нестроения обители и не произвести приговора заочного, владыка, находившийся в то время в Петербурге, на своем возвратном пути в Москву, свернул прямо с Клинской станции и направился в Пешношскую обитель, где и прожил около недели. На месте разобрав все обстоятельства дела и убедившись, по исследовании, что старец не без основания просился на покой, владыка, хотя и не охотно и скрипя сердце, согласился на его просьбу уволить от начальства. За то и виновники удаления старца почувствовали, что архипастырская рука, умевшая помогать слабым и немощным, умела подавлять непокорность и давала себя чувствовать, где нужна была строгость мер. Приезд владыки оказался для обители вполне благотворным: успокоил строителя и обезоружил недовольных; главные двигатели, в том числе и казначей, были удалены в другие монастыри⁶. Владыка не оставил без внимания и донос на Мефодия. Он призвал его к себе, подробно расспросил о внутренней и внешней жизни, сделал строгий выговор за нехранение заведенных обычаев и грозил за нарушение их строгим наказанием. Выговор владыки настолько смирил о. Мефодия, что он признал себя недостойным носителем монашеского сана и дал обещание не принимать священства, а на всю жизнь остаться простым монахом. После искушения жизнь о. Мефодия изменилась к лучшему. Ни с кем не сближаясь, никуда не выходя и не выезжая, он вел вполне отшельническую жизнь. Все свободное от богослужения и послушаний время он употреблял на чтение книг, при чем делал выписки статей и отдельных мыслей, почему-либо соответствовавших его духовному настроению; особенно же любил читать и делать выписки о чудесах Богоматери⁷.

Строгая, истинно монашеская жизнь о. Мефодия обратила на себя внимание всех. Его узнали и стали уважать не в монастыре только, но и далеко за пределами его. Прошло после пострижения его в монашество 22 года, а он все оставался простым монахом; настоятели обители сначала иеромонах Максим, а потом архимандрит Сергий, неоднократно предлагали ему сан иеродиакона и иеромонаха; но он всегда прямо отвечал: «дал обет не принимать священнического сана». Архимандрит Сергий решил доложить об этом владыке митрополиту Филарету. Архипастырь велел сделать представление и прислать к нему монаха Мефодия. Представление сделано; монах Мефодий явился ко владыке. На вопрос: почему не желает быть иеродиаконом и иеромонахом? – Мефодий указал на свое недостоинство и на данный обет. Владыка сказал: «Обещание – произвольно; послушание – обязательно». Мефодий поклонился и снова просил освободить его от священства. Но слова архипастыря: «готовься к посвящению», заставили его покориться воле Божией. 12 сентября 1837 г. он был посвящен в иеродиакона, а через два дня в иеромонаха. Напутствованный благословением архипастыря, новый иеромонах возвратился в Пешношу. К прежним трудам прибавились новые – чередное служение. Так прошло около трех лет. Освободилось на Пешноше место казначея. Кого сделать казначеем? И братия, и настоятель остановились на о. Мефодии. Владыка утвердил избранного в полной надежде на его опытность и трудолюбие. Должность казначея, сама по себе нелегкая, для о. Мефодия была особенно тяжела потому, что заставляла часто выезжать в Москву и там жить в мирском доме. Своего подворья у монастыря в Москве не было; приютом для пешношской братии был тогда дом госпожи Перской, на Остоженке, в приходе Успения; здесь хотя и в особых комнатах, но жить в большом городе, в доме среди мирян, ежедневно ходить по городу и исполнять разного рода поручения, монаху, который более 25 лет прожил безвыходно в пустынной обители, было очень и очень нелегко. О. Мефодий все исполнял с терпением и любовью; строго хранил монастырский устав, помогал настоятелю в деле управления обителью, принимал участие в общих монастырских послушаниях. Об общих послушаниях скажем несколько подробнее. Николо-Пешношский монастырь общежительный, в нем нет почти никого, кто бы не занимался каким-либо ремеслом, знакомым ему по жизни в лиру; почему все почти там делается своими руками; но есть послушания, в которых принимает участие вся братия, не исключая и настоятеля; таковы: уборка сена в летнее время и рубка дров осенью; на послушания эти не являются только очередные служащие, престарелые и больные. При рубке дров даже и самый обед привозится в лес из монастыря. «Рубка дров была для меня, – говаривал о. Мефодий, – развлечением. Действительно, общие работы братии всегда представляют приятную картину. Вот, приказано настоятелем выходить братии на рубку дров; литургия ранняя; после нее легкий завтрак; затем человек 50 и более выходят из монастыря в серых суконных полукафтаньях с необходимыми для дела инструментами; войдя в лес, все останавливаются для молитвы; затем один из предстоящих, обращаясь к настоятелю, или к старшему из присутствующих, возглашает: «Благослови, отче!» – «Бог благословит», – отвечает тот. Застучали топоры, зашуршали пилы; ни крику, ни разговоров; но вот нужно вздохнуть; старший делает несколько звонких ударов в пилу; все останавливаются, присядут и начинается стройное духовное пение; умеющие петь – поют, не умеющие сидят, слушают, по временам творят на себе крестное знамение, иной от умиления и поплачет... Отдохнут и опять за дело. Привозится обед; и вот, не спеша, прочитав молитву, садятся на бревна трапезовать: и здесь та же тишина, благоговение, как и в монастырской трапезе, только разве и услышишь слова: «благослови, отче!» или «Спаси, Господи».

В 1857 году настоятель монастыря архимандрит Серий скончался. По принятому обычаю настоятелем начальство утверждало того, кто был избран общим голосом старшей братии; но о. Мефодий, как уже известный приснопамятному митрополиту Филарету, был назначен строителем без избрания братии (24 мая 1857 г.). Заслуги его для обители, как настоятеля, незабвенны. Укажем на более важные.

Со времени кончины преподобного Мефодия (ум. 4 июня 1393 года), основателя Пешношской обители, в течение 465 лет, не было устроено во имя его храма, хотя братии давно хотелось иметь его. И вот первым делом нового настоятеля было немедленно приступить к исполнению этого давнего общего желания братии. По молитвам пр. Мефодия, Господь видимо благословил дело. Одна из соседних помещиц, девица Екатерина Николаевна Дмитриева- Мамонова, по просьбе о. Мефодия, изъявила желание устроить придел во имя преподобного Мефодия за свой счет. В том же году, на прошение строителя, по ходатайству митрополита Филарета, последовало разрешение Св. Синода на устройство придела, и он устроен, близ самых мощей преподобного, под колокольнею – в настоятельской усыпальнице; в 1859 году июня 11 дня последовало его освящение; по тесноте его, для удобнейшего в зимнее время помещения братии и посторонних богомольцев, находящаяся в соединении с ним церковь преподобного Сергия обращена в теплую и отделана вся заново. В то же время были исправляемы и другие монастырские здания. Митрополит Филарет внимательно следил за деятельностью нового настоятеля, слышал ото всех отзывы о нем самые утешительные, – и вот, не прошло пяти лет, неожиданно для всех, он возвел его из строителей прямо в сан архимандрита (30 декабря 1862 г.) во внимание, как сказано в резолюции владыки, к его доброму монашескому житию и служению. Внимание архипастыря усугубило заботы о благоустройстве обители; в следующие два-три года им обновлены все монастырские церкви и здания. Побуждаем к сему, впрочем, было и слово самого архипастыря. Дело было так: В 1862 г. в Москве распространился слух, что доходы церковные будут отбирать в казну; митрополит Филарет представил, куда следует, длинную и весьма сильную записку против отобрания денег и имений у монастырей и церквей⁸. Однажды по какому-то делу о. архимандрит Мефодий был у митрополита Филарета, так он сам рассказывал мне в 1866 г.⁹ Владыка, между прочим, спросил его: «А много у вас в монастыре неокладной суммы?» – Тысяч около 50, – отвечал о. Мефодий. – «Нет ли каких-либо нужд по монастырю? В порядке ли монастырские здания?» – Некоторые требуют ремонта. – «Исправь все, что нужно; а то деньги могут взять, а монастырь останется с худыми зданиями». Сильное слово митрополита Филарета отстояло имущества монастырей, а о. архимандрит, с разрешения владыки, деньги израсходовал почти все, впрочем, на дела нужные, неотложные; во всяком случае, на благоустройство обители¹⁰.

Улучшая и украшая наружный вид обители о. Мефодий еще больше старания прилагал, к внутреннему ее устроению. Церковное чтение и пение, при предшествовавших ему настоятелях несколько ослабевшее, он восстановил и строго наблюдал, чтобы оно совершалось не спешно, благоговейно, чему и сам был примером; требовал, чтобы к богослужению являлись все неопустительно; о тех, которые запаздывали или вовсе не были в церкви, наводил справки, виновным делал выговоры, а иногда и наказывал; положил правилом, чтобы иеромонахи и иеродиаконы, вступая на недельную чреду священослужения, предварительно очищали свою совесть исповедью; сам, готовясь к служению ни с кем не говорил, не спешно выходил из келии, благоговейно читал молитвы при облачении; никогда почти не бывало, чтобы он совершил литургию без слез; в самые важные минуты богослужения голос его начинал дрожать, слова в произношении замедлялись, слезы текли ручьями; предстоящие в храме, слушая его, невольно приходили в умиление, чувствовали страх и трепет... Один из близко его знавших в некрологе¹¹ вскоре после его смерти так описывал его душевные свойства: «Суровый по виду, о. Мефодий был добрым по душе. Тому, кто объявлял ему желание поступить в иночество, он обыкновенно говорил о трудности монашеской жизни и вместе о славе доброподвизавшихся в ней. Не умалчивал при этом и о слабости нынешнего монашества. «Мы, бывало, говорил он, наберем сучьев, покроем простынею, да так и спим, – и как сладко-то; а теперь видишь, как я сплю?» Роскошное же это ложе о. архимандрита составляла простая скамья, покрытая войлоком и одеялом; на этом ложе, живя, можно сказать, в убогой келье, он и скончался. Слова его при передаче постриженного в монахи в научение духовнику: «передаю... храни... пред Богом дашь ответ», – исторгали слезы у всех окружающих. – Сам ревнитель духовного подвижничества, о. Мефодий требовал и от подначальных ему иноков строгого исполнения монашеских обетов. До какой степени простиралась его строгость в этом отношении, можно судить между прочим по тому, что он позволял братии читать книги только аскетического содержания, и увидев однажды у монаха духовный журнал, запретил читать его. «Это, говорил он, для мирян, а ты знай Добротолюбие».

Для полноты характеристики о. Мефодия нельзя не привести отзыва о нем такого знатока монашества, каким был Николо-Угрешский архимандрит Пимен. В своих воспоминаниях¹² он пишет: «Отец Мефодий был проникнут истинным духом монашества и был подвижник. Он долгое время уклонялся от принятия священства и наконец тогда только согласился на это, когда владыка почти принудил его. После посвящения в иеродиакона владыка приказал ему готовиться для посвящения в иеромонаха через день, или два, к первому архиерейскому служению, и он опять согласился нехотя. Будучи сделан иеромонахом, он служил очень редко. Об этом доложили владыке и когда он его спросил: «Отчего редко служишь?» Тот отвечал ему: «Смущаюсь, владыко святый, что, когда в служении обращаюсь к народу, много людей смотрит мне в лицо». – Тогда владыка сказал ему: «А ты забудь, что ты в присутствии людей; ежели будешь помнить, что ты находишься пред лицем Господа, ты не будешь смущаться. Служи, я благословляю тебя». И после этого он служил без всякого смущения. В заключении о нем скажу, что однажды мне случилось быть у преосвященного Леонида, где; застал и его. Преосвященный пошел с секретарем в кабинет, и мы остались вдвоем. В это время вошел в комнату о. Иаков, архимандрит Даниловский¹³. В разговоре; он спросил его: «А много ли у вас овечек?» Тот ему отвечал, что столько-то. Тогда о. Иаков снова стал спрашивать: «Ну, а козлища-то есть?» – «Есть, есть один козел, вот он», отвечал старец, стуча пальцем себя в грудь. После такого ответа по неволе пришлось замолчать. – О. Мефодий заслужил всеобщее уважение. У него была еще та особенность, что он до чрезвычайности любил чистоту; он не жил в настоятельских келиях, куда ходил только по праздникам пить чай, или принимать посторонних посетителей, а сам жил в своей монашеской келии, где пол был так чист и бел, как будто только вчера настлан. Келейные труды и подвиги о. Мефодия известны Единому Господу, но что они были велики доказательством служат его строгое воздержание, продолжительные ночные молитвы, о чем не могли не знать келейники, множество сделанных им выписок из прочитанных книг и наконец дубовый гроб, сделанный им самим еще задолго до смерти и поставленный в особом помещении при своей келье; видали иногда келейники как он входил туда, смотрел на гроб, плакал, обнимал и целовал изображенный на нем крест.

До последних дней своей жизни архимандрит Мефодий ревностно заботился о благоустройстве монастыря; каждый год производились при нем постройки, поправки, улучшения. В 1868 году, имея уже 77 лет от рождения, он еще производил постройки и каждый день по нескольку раз бывал на постройках. Много приложил, стараний и об улучшении монастырской ризницы. В начале мая 1869 года он заболел, 9 скончался. Преосвященный Леонид, епископ Дмитровский, глубоко почитавший старца, получив известие о его смерти, пожелал отдать ему последний долг и для того нарочно прибыл в обитель и сам совершил литургию и отпевание почившего. Бренные останки его погребены на братском кладбище против алтаря церкви Преподобного Мефодия. – Монастырская братия вспоминает о нем, как о настоятеле добром, старце простом, наставнике опытном.

Да почиет дух о. Мефодия от трудов своих там – в блаженных обителях Отца Небеснаго! Да будет о нем память вечная в той обители, которую он так горячо любил, для которой сделал так много доброго, полезного!