Иоанн IV Васильевич Грозный, царь и великий князь всея Руси

Иоанн IV Васильевич Грозный – царь и великий князь всея Руси, старший сын великого князя Василия Иоанновича и второй супруги его Елены Васильевны, урожденной княжны Глинской, род. 25 августа 1530 г., вступил на великокняжеский престол 4 декабря 1533 г., венчан на царство 16 января 1547 г., умер 18 марта 1584 г. Рождение старшего сына у великого князя было радостным событием не только для его родителей, особенно для отца, но и для всего населения Московского государства, так как этим рождением укреплялось прямое престолонаследие от отца к сыну и устранялась опасность перехода престола Московского к одному из удельных князей, братьев великого князя. На десятый день после рождения сына великий князь отвез его в Троице-Сергиев монастырь, где игумен Иоасаф Скрипицын совершил над младенцем таинство крещения; восприемниками при крещении были уважаемые старцы – иноки: Кассиан Босой и св. Даниил Переяславский; после богослужения отец положил новорожденного на раку св. Сергия, как бы отдавая своего сына под покровительство великого угодника. Свою радость великий князь Василий ознаменовал снятием опалы с некоторых приближенных лиц, освобождением из тюрем заключенных и щедрою милостынею бедным; в память радостного события заказаны были новые раки для мощей московских угодников, золотая для св. Петра Чудотворца и серебряная для св. митрополита Алексия. Письма великого князя Василия к супруге его показывают, с какою любовью и заботливостью отец относился к своему сыну. Через два года, 30 октября 1532 г., у Василия Иоанновича родился второй сын, единственный брат Иоанна, Юрий. На четвертом году жизни Иоанн потерял отца. Во время предсмертной болезни вел. кн. Василий несколько раз говорил и с братьями своими, удельными князьями Юрием и Андреем Ивановичами, и со всеми боярами, и отдельно с приближенными лицами кн. M. Л. Глинским, M. Ю. Захарьиным и Шигоной Поджогиным, о судьбе своего государства; сыну своему Иоанну завещал он государство, которым благословил его, Василия, отец; братьев он заставил поцеловать крест в том, что они не станут подниматься против его сына и заклинал их помнить свое крестное целование; боярам он напоминал: «мы вам государи прирожденные, и вы наши извечные бояре: так постойте, братья, крепко, чтобы сын мой учинился на государстве государем». Во время болезни Василий сжег старую свою духовную грамоту, написанную еще до развода с первою супругою, и написал новую. 3 декабря 1533 г., сделав все распоряжения, вел. кн. Василий велел принести к себе Иоанна, благословил его крестом св. Петра Чудотворца, приказал мамке его, боярыне Аграфене Челядниной, беречь ребенка, не отступать от него ни на шаг; в ночь с 3 на 4 декабря вел. кн. Василий Иоаннович скончался. 4 декабря было его погребение и тогда же митрополит Даниил совершил в Успенском соборе обряд поставления Иоанна на великое княжение. До нас не дошла духовная Василия; из одного позднейшего известия знаем, что он назначил удел своему второму сыну Юрию; управление государством по одним источникам было вверено вел. кн. Елене Васильевне, по другим – немногим боярам. Первое известие представляется более вероятным, так как по тогдашним понятиям опека над малолетними сыновьями принадлежала матери. Официальные акты с этого времени писались от имени Иоанна, к ним прикладывалась его печать, а государством правила вел. кн. Елена Васильевна при содействии боярской думы; первым лицом в думе был кн. В. В. Шуйский, но самым близким к правительнице и самым влиятельным – кн. И. Ф. Овчина-Телепнев-Оболенский. Непродолжительное правление Елены представляет по характеру и духу своему продолжение княжения Василия III. При содействии бояр схвачены были 11 декабря 1533 г. удельный князь Дмитровский, Юрий Иванович, а в 1537 г. князь Старицкий, Андрей Иванович; оба они кончили свои дни в заключении: кн. Юрий – 3 августа 1536 г., едва ли не голодною смертью, а кн. Андрей чрез полгода после заключения. Так устранены были лица, которые по положению своему могли бы быть соперниками для великого князя. В самой думе боярской происходили в начале правления интриги: из Серпухова со службы бежали в Литву кн. С. Ф. Бельский и окольничий И. В. Ляцкий (из рода Кобылы); в соучастии с ними были обвинены и взяты за это под стражу кн. И. Ф. Бельский, кн. И. М. Воротынский, кн. Б. Трубецкой, боярин М. Ю. Захарьин (последний был отдан на поруки); через несколько дней, 19 августа 1534 г., заключен был дядя Елены, кн. М. Л. Глинский; соучастником его летопись называет М. С. Воронцова. Кн. С. Ф. Бельский выражал надежду добыть себе не только удел Бельский, но также Рязанский, так как отец его был женат на княжне Рязанской. Правительство было серьезным образом встревожено отъездом Бельского и Ляцкого; в Новгородской области жителей приводили даже второй раз к присяге. События эти были отголоском удельных отношений; но следует отметить, что стремление сохранить удельные отношения высказаны были почти исключительно князьями, выходцами из Западной Руси, которые сравнительно еще недавно стали слугами Московского государя; рядом с ними участниками смуты являются также представители старинного московского боярства Захарьин, Воронцов и Ляцкий; поведение этих лиц должно быть объясняемо личным недовольством их против нового правительства; при покойном вел. кн. Василии Захарьин был одним из приближеннейших бояр. Из князей Северо-восточной Руси только один кн. А. М. Шуйский замешан был в деле князя Дмитровского Юрия Ивановича; все же остальные члены рода Шуйских явились деятельными пособниками Елены в подавлений удельных смут. В правление Елены начали в Москве чеканить новую серебряную монету, по три рубля из гривны серебра; на порчу серебряных денег обратил внимание еще Василий III незадолго до смерти. Исполняя волю супруга, Елена построила в Москве около Кремля каменную стену, так называемый Китай-город; строителем был П. Фрязин; в 1535 г. монастырям запрещено было приобретать покупкой или получать по духовным завещаниям вотчинные земли служилых людей без ведома правительства; в 1536 г. в Новгороде отобрано было значительное число церковных земель; и в Москве при постройке Китай-города и в Новгороде при постройке новой деревянной стены впервые привлечено было к городовой повинности духовенство, в том числе в Москве митрополит, а в Новгороде архиепископ.

В 1534 г. и в 1537 г. были подтверждены прежние договоры с Ливонским орденом и со Швецией; но главный враг Московской Руси на западе, государство Польско-Литовское, надеялось воспользоваться малолетством великого князя и происходившими в Москве смутами; к тому же бежавшие в Литву кн. Бельский и Ляцкий указывали королю Сигизмунду I на легкость успехов в войне с Москвою. Когда в 1534 г. истекло перемирие, заключенное в 1531 г., то со стороны Литвы-Польши открыты были враждебные действия. Но успехи литовцев ограничились тем, что они взяли Гомель, сожгли Стародуб и Почеп; два последние города были возобновлены, как только литовцы оставили их; московские воеводы успели построить на литовской земле города: Себеж, Велиж и Заволочье. Такие нерешительные результаты склонили литовцев к переговорам и в 1537 г. заключено было перемирие на 5 лет, с 25 марта 1537 г. по 25 марта 1542 г.; каждая сторона осталась при том, чем владела. Неуспех Сигизмунда I в этой войне зависел отчасти от того, что он рассчитывал на помощь крымского хана, Сахыб-Гирея; но Москве удалось в это время выставить Сахыбу соперника в лице брата его, Ислам-Гирея; ссоры двух братьев разделили орду и не позволили Сахыб-Гирею оказать деятельную помощь Литве; но в 1537 г. Ислам был убит и Сахыб сделался один ханом всей Крымской орды; у него тогда жил кн. С. Ф. Бельский, который всячески подстрекал хана к враждебным действиям против Москвы. Единовластие Сахыб-Гирея было тем неприятнее для Москвы, что еще в 1535 г. в Казани убит был царь Еналей, ставленник Василия III, и на его место посажен был Сафа-Гирей, племянник Сахыб-Гирея. Соединение двух татарских царств под властью энергичной фамилии Гиреев грозило Москве большими опасностями. Русская партия в Казани просила у Елены в цари себе брата убитого Еналея, Шиг-Алея, который был в заключении на Белоозере. Правительница освободила его, но посадить его в Казани не удалось; царем Казанским пришлось признавать Сафа-Гирея и вместе с тем приходилось внимательно оберегать и южную и восточную границу государства от энергических нападений татар, приходилось даже отказаться на время от наступательной политики.

3 апреля 1538 г. скончалась великая княгиня Елена Васильевна; Герберштейн говорит, что ее отравили бояре; однако Грозный, который впоследствии попрекал бояр во многих преступлениях, ни разу не обвиняет их в смерти матери. За малолетством великого князя государством править стала боярская дума, во главе которой стал энергичный князь В. В. Шуйский; 9 апреля схвачен и заключен кн. И. Ф. Овчина-Телепнев-Оболенский и скоро умер в заключении голодной смертью; сестра его, мамка великого князя, Аграфена Челяднина, сослана была в Каргополь и там пострижена в монахини; содержавшиеся в заключении князья И. Ф. Бельский и А. М. Шуйский выпущены и заняли место в Думе. Однако не долго господствовало среди бояр согласие; властолюбивый кн. В. В. Шуйский столкнулся с кн. И. Ф. Бельским; последний успел составить партию, к которой примкнули, между прочими, митрополит Даниил и боярин М. В. Тучков; они уговорили великого князя сказать боярство кн. Ю. М. Голицыну-Булгакову, а окольничество – И. И. Хабарову; этим их партия в думе должна была усилиться еще более. Но Шуйские на этот раз одолели: кн. и. Ф. Бельский был опять посажен в заключение, сторонника его разосланы по деревням, а дьяк Ф. Мишурин казнен (21 октября 1538 г.); в эту же зиму умер кн. В. В. Шуйский и его место, как вождя партии и правителя государства, занял брат его кн. И. В. Шуйский. Летописец справедливо указывает главную причину вражды в том, что каждый из бояр заботился о себе и о своих, а не о государском и не о земском; хуже всего было то, что добычей, которую бояре делили между собой, была русская земля. Бежавший из Москвы иностранец П. Фрязин жалуется также, что по смерти великой княгини бояре начали жить по своей воле, чинить всем великие насилия, так что в русской земле настали великий мятеж и безгосударство. Новый правитель государства 2 февраля 1539 г. свел с митрополии Даниила и сослал его на житье в Волоколамский монастырь, где прежде Даниил был игуменом; желая оправдать свой беззаконный поступок, Шуйские заставили Даниила написать отреченную грамоту, в которой тот отказался не только от митрополии, но даже от архиерейства, признавая за собою «разумения неполезна и мысль погрешительну». На митрополию возведен был 6 февраля Иоасаф (Скрипицын), Троицкий игумен, сторонник последователей преподобного Нила Сорского. Новый митрополит скоро разошелся с Шуйскими, сблизился с противной партией и уговорил великого князя освободить (6 июня 1540 г.) кн. И. Ф. Бельского; а вскоре Бельский стал даже во главе правления; он действовал мягче своего предшественника: он не преследовал своего противника, который скоро назначен был оберегать восточную границу государства от казанских татар; по просьбе Бельского, митрополита Иоасафа и священника Сильвестра Иоанн освободил 25 декабря 1541 г. кн. Владимира Андреевича, сына удельного кн. Андрея Ивановича, и его мать, кн. Евфросинью; Иоанн отдал Владимиру Андреевич отцовский удел Старицу, но бояр к его двору и детей боярских дворовых назначил новых, а не отцовских; тогда же была несколько облегчена участь кн. Дмитрия Андреевича, сына Андрея Васильевича Углицкого, заключенного вместе с отцом еще в 1491 г.; 50 лет он сидел в оковах, теперь оковы с него были сняты, но из тюрьмы он не был освобожден. Наконец, и вся земля русская почувствовала облегчение от своеволия наместников, угнетавших области, данные им в кормление. Освобождение Владимира Андреевича было последним делом Бельского: кн. И. В. Шуйский, стоявший во главе большого войска во Владимире, склонил на свою сторону многих детей боярских, между прочим всех новгородских помещиков, и привел их к присяге; по соглашению с боярами, своими сторонниками, он должен был явиться в Москву 3 января 1542 г., а в ночь со 2 на 3 января, часа за 3 до света, сторонники Шуйского пришли в хоромы Иоанна, разбудили его, заставили петь в крестовой комнате (т. е. читать утренние молитвы), а сами в это время схватили кн. И. Ф. Бельского; на следующий день Бельский сослан был на Белоозеро, где и был вскоре убит П. Зайцевым, Клобуковым и Сергеевым; люди партии Бельского были разосланы: кн. П. М. Щенятев – в Ярославль, И. И. Хабаров – в Тверь; митрополит Иоасаф едва не был убит детьми боярскими новгородцами; с трудом удержали новгородцев Троицкий игумен Алексей и кн. Д. Ф. Палецкий; затем Иоасафа сослали в Кириллов монастырь, а на его место 19 марта 1542 г., поставлен был в митрополиты Макарий, архиепископ Новгородский, иосифлянин. Главнейшими деятелями в этом перевороте были: князья И. В. Шуйский, сын его, П. И. Шуйский, А. М. Шуйский, М. И. и И. И. Кубенские, Д. Ф. Палецкий, казначей И. Третьяков, Иван Большой Васильевич Шереметев и некоторые другие. Кн. И. В. Шуйский вскоре умер, место его занял кн. А. М. Шуйский, который был в 1538–1540 гг. наместником в Пскове и оставил там по себе самую недобрую память; от такого правителя русская земля не могла ожидать добра. Но Иоанн уже подрастал; Шуйские заметили, что расположением молодого государя пользуется Ф. С. Воронцов; тогда 9 сентября 1543 г. князья А. М. и И. М. Шуйские, Ф. И. Скопин-Шуйский, Д. Курлятев, И. Пронский, А. Д. Басманов и другие, во время совещания в присутствии великого князя, у него в столовой избе, схватили Воронцова, били его, оборвали на нем платье и даже хотели убить. Иоанн отправил к ним митрополита и бояр И. Γ. и В. Γ. Морозовых и «для государева слова» Шуйские не убили Воронцова; он был сослан вместе с сыном в Кострому, хотя государь просил, чтобы Воронцова отправили на службу в Коломну. С какою необузданностью и дерзостью вели себя в этом деле сторонники Шуйских видно из того, что, между прочим во время переговоров о Воронцове, Ф. Головин умышленно наступил на мантию митрополита и разодрал ее. Но это было уже последнее своевольство бояр. 29 декабря 1543 г. великий князь приказал схватить «первосоветника боярского», кн. А. М. Шуйского, велел отдать его псарям и «псари взяша и убиша его, влекуще к тюрмам противу ворот Риз-положенных во граде»; кн. Ф. Скопин-Шуйский, кн. Ю. Темкин, Ф. Головин были разосланы и «от тех мест начаша бояре от государя страх имети и послушание», говорит летописец. Обыкновенно полагают, что в эту эпоху (1538–1543 гг.) происходила борьба двух начал – старого удельного уклада и нового государственного строя, что именно в эти годы боярство, большинство которого находилось на стороне Шуйских, показало полную свою несостоятельность и погубило свое дело главным образом вследствие того, что допустило страшные хищения и насилия в стране. Но мы видим только борьбу партий Шуйских, представителей старинных московских порядков, и Бельских, принесших с собою западно-русские идеи; мы видим стремление каждой партии окружить государя своими сторонниками, раздать им кормления, деньги и поместное жалованье; но в действиях Шуйских нет ничего, что было бы направлено против укреплявшегося тогда монархического начала; при Елене уничтожены были два удела, оба, особенно первый, при содействии боярской думы; после Елены Шуйские не давали удела малолетнему брату Иоанна, Юрию Васильевич, не подумали выпустить на свободу, а тем более возвратить удел Владимиру Андреевич. Шуйские твердо держали в руках власть, и не они, а Бельские ослабляли эту власть, вмешивая в боярские отношения восьмилетнего государя; скажем более: даже выходка кн. А. Шуйского против Воронцова произошла на заседании думы и может быть объяснима, как нежелание допустить торжество мнения, опиравшегося лишь на волю 12-летнего государя. Сам Грозный впоследствии обвинял Шуйских, что они самовольно учинились у него опекунами, что они расхитили его казну, что оскорбляли его и память его родителей своим поведением; «бывало мы с братом Юрием играем, а кн. И. В. Шуйский сидит опершись на локоть, положив ногу на постель отца нашего», вспоминал он. Однако преувеличенность некоторых обвинений против бояр и несостоятельность первого совершения ясны.

На Шуйских лежит пятно крайне дурного хищнического управления землею, но, кажется, они и сами сознавали это зло и в правление И. В. Шуйского даны были две первые губные грамоты – Белозерская и Каргопольская (1539 г.), а введение губных учреждений в корне подрывало систему кормлений. Действия Шуйских были грубы, своевольны и корыстны; но в них не видим отголосков старины удельного уклада; Шуйские не мечтали о восстановлении Суздальского княжества, они оставались слугами Московского государя; даже связь их с новгородцами не имела того политического значения, какое ей приписывают: на стороне Шуйских было не потомство свободолюбивого населения Великого Новгорода, а дети боярские, помещики новгородские – потомки людей, испомещенных там Иоанном III; на стороне Шуйских был и архиепископ Новгорода, но опять-таки не избранный населением, а поставленный туда вел. кн. Василием, – Макарий, усердный иосифлянин. Напротив, в действиях Бельских проглядывает сочувствие к строю удельному: один из них мечтал о рязанском княжестве, потом бежал в Литву, посетил Крым и Константинополь, всюду возбуждая врагов на Московскую Русь; брат его едва не выхлопотал ему прощения; Бельский же содействовал возвращению удела Владимиру Андреевич. Во время малолетства Грозного его бояре действовали и вели себя так же, как бояре Димитрия Донского в его малолетство; они не упускали из вида пользы государства, они не ослабляли власти государевой, а боролись между собой, главным образом, из-за власти и из-за кормлений; они и не подумали сплотиться теснее, обеспечить свои права каким-либо договором. Слишком слабые и бедные, чтобы думать о политических правах, подобно своей западно-русской братия, слишком уверенные в силе давно сложившихся условий, они воспользовались малолетством государя, чтобы без его контроля поправить состояния свои и своих слуг, оставаясь в полной уверенности, что государь будет править землею вместе с ними и через них и их детей и внуков.

Всего печальнее смуты боярские отразились на отношениях к татарам. Боярам не удалось разорвать связи Крыма с Казанью и татары с обеих сторон нападали на Русь, грабили места по всей юго-восточной окраине. К счастью двум татарским ордам трудно было нападать на Русь одновременно: казанцы, не имевшие судов, боялись летом переходить за Волгу и потому предпочитали нападать на русские земли зимою; напротив, крымцы для своих набегов выбирали весеннее время и лето, когда в степи был готовый корм для их лошадей. В начале 1541 г., по вестям из Казани от кн. Булата, что сторонники России собираются убить Сафа-Гирея, выслано было во Владимир, под начальством кн. И. В. Шуйского, войско, составленное из дворовых и городовых детей боярских 17-ти городов; затем в Москве узнали, что Сахыб-Гирей идет на Русь со всею ордою и с турецкими янычарами, с пушками и пищалями, с ногаями, астраханцами, азовцами, имея, по донесению сторожевых станиц, более ста тысяч. С ханом был и изменник кн. С. Ф. Бельский. В Москве опасались осады, и не знали, оставаться ли молодому государю в Москве, или отъехать в какой-нибудь другой город. Одни бояре указывали, что когда татары приходили на Москву, то великие князья в городе не сиживали; им возражали, что в тех случаях великие князья были совершеннолетние, «истому великую могли подняти, и собою промыслити, и земле пособляти; а ныне государь мал, а брат его и того меньше; борзой езды и истомы поднять не могут». Прекрасно обрисовывают тогдашнее положение Московского государства, окруженного со всех сторон врагами, слова митрополита Иоасафа: «государи отступали, сказал митрополит, на Кострому и в иные города, но эти города теперь не мирны с Казанью; в Новгород и Псков государи не отступали для литовского рубежа и немецкого; к тому же на кого оставить Москву и чудотворцев; князь великий Димитрий с Москвы съехал, брата своего и крепких воевод не оставил, и над Москвою каково стало? Господи от таковой беды защити и помилуй! Теперь людей собрано много, есть кому беречь дело великого князя и Москве пособлять; поэтому положить великого князя на Бога, Пречистую и чудотворцев Петра и Алексея, а те имеют попечение о русской земле». Хан 30 июля пришел к Оке, у Коломны хотел переправляться чрез реку, но встреченный большим войском под начальством кн. Д. Ф. Бельского 31 июля стал отступать; на возвратном пути попытался было овладеть городом Пронском, но и здесь был отбит. Такой полный неуспех Сахыб-Гирея турецкие источники объясняют заговором Бакы-бея: хану донесли, что Бакы-бей намеревается его убить во время переправы чрез Оку; хан, подойдя к Оке, приказал Бакы-бею переправиться первому; пока они обсылались гонцами, стемнело и переправу пришлось отложить до следующего дня, а в ночь стали подходить русские войска. Разгневанный неудачей Сахыб-Гирей написал Иоанну бранное послание, начинавшееся так: «Проклятый и отверженный, беззаконный, московский пахарь, раб мой»; хан грозил Иоанну, что хотел его запречь в соху и заставить сеять золу и т. д. В общем в боярское правление Русь с трудом отбивалась от татар; резкая перемена в этих отношениях произошла лишь с того времени, когда сам Иоанн стал во главе управления (с 1545 г.).

Удачнее шли сношения с Литвой. После заключения перемирия 1537 г. не прекращались взаимные жалобы на пограничные обиды; впрочем в 1542 г., когда истек срок пятилетнего перемирия, оно было продолжено на тех же условиях еще на 7 лет; и на этот раз шли разговоры о вечном мире, но Литва не хотела мириться без Смоленска, а боярам хотелось вернуть Гомель. Чтобы прекратить пограничные споры, особенно частые между жителями Полоцка и Себежа, решено было отправить на место судей от той и другой стороны; так как Себеж стоял собственно на литовской земле и размежевание не могло быть выгодно для Москвы, то бояре затянули дело и вели его так, что съезд судей не состоялся: сначала на приглашение, присланное 18 января, 1543 г. назначить съезд на 2 февраля, ответили, что московским судьям не поспеть к 2 февраля и что из-за снегов «рубежей не знати»; сами бояре предложили съехаться летом, но потом отсрочили съезд до Филиппова заговенья, т. е. до 14 ноября, затем съезд был опять перенесен, – на Духов день 1544 г.; на этот раз на место приехали судьи с той и другой стороны, но к переговорам не приступали: целый день проспорили сопровождавшие посольство чиновники, где съехаться, а самые послы не видевшись и разъехались. – В таком положении были дела к тому времени, с которого Иоанн стал принимать активное участие в делах правления.

Иоанн очень рано стал выступать в придворной жизни, как государь: в конце 1535 г. он принимал царя Шиг-Алея, выпущенного из заключения на Белоозере; пред малолетним великим князем пал ниц царь Казанский. Потом Иоанн был у матери, когда ей являлись царь Шиг-Алей и жена его; в 1535 г. архиепископ Новгородский Макарий являлся с поклоном к Иоанну. Макарий провел в Москве 18 дней, через день ездил к государю, печаловался ему за опальных людей. 13 августа 1536 г. Иоанн принимал литовских послов; на приветствие их он, по обычаю, встав со своего места спросил: «брат наш Жигимонт король по здорову ли?», звал послов к своей руке, спрашивал их, благополучно ли они доехали до Москвы; при этой церемонии стояли у места великого князя, берегли его, бояре: кн. В. В. Шуйский и кн. И. Ф. Овчина-Оболенский; в заключении аудиенции послу от имени великого князя было объявлено: «пригоже было нам тобя жаловати ести, да еще есмя леты несовершенны, и быти нам за столом, и нам будет стол в истому, и ты на нас не помолви, а мы тобе еству пошлем на подворье»; при этом официальная запись добавляет: «князь великий еще собе столом не едал и опричь послов»; 18 февраля 1537 г. Иоанн целовал пред послами крест.

Такие приемы и столь раннее участие Иоанна в придворной и общественной жизни, где все склонялось пред ним, должны были развить в нем крайне высокое мнение, как о себе лично, так и о достоинстве государя Московского. Иоанн страдал впоследствии недостатками тех лиц, которые не помнят себя иначе, как на престоле. Вместе с тем, однако, в душу ребенка западали и впечатления совсем другого рода: смутно он мог помнить, как через неделю после смерти его отца захватили его дядю, поднявшего усобицу вопреки крестному целованию; Иоанну было уже шесть лет, когда Юрий Иванович умер в тюрьме, может быть от голода; Иоанн должен был хорошо помнить тревогу, поднятую в 1537 г. движением другого его дяди, Андрея Ивановича; он узнал впоследствии, что и ближайший его родственник по матери, кн. M. Л. Глинский, умер в тюрьме; он мог знать, как в 1537 г. Елена приказала расправиться с изменившими государю детьми боярскими новгородцами: 30 человек были перевешаны по дороге в Новгород; слышал Иоанн, как боярин и советник его отца бежал в Литву и после этого поднимал на Русь Литву, и крымцев, и турецкого султана. С раннего детства Иоанн привык видеть в своих родных своих первых врагов, привык верить всяким преступлениям, взводимым на них; в раннем детстве Иоанну указаны были средства, которыми он мог избавиться от врагов, и виселицами обозначен к Новгороду путь, по которому он много лет спустя прошел таким разрушительным походом.

Если еще при жизни матери Иоанн привык сознавать и чувствовать себя государем, то по смерти ее он чувствовал это сильнее: восьми лет Иоанн жалует, по убеждению митрополита Даниила и Бельского, боярством кн. Голицына; 10-ти лет он считает себя уже совершеннолетним, «мне же в возраст достигшу, не восхотев под рабскою властью быти, и того ради князя Ивана Васильевича Шуйского от себя отослал на службу, а у себя есми велел быти боярину князю Ивану Федорович Бельскому», говорит он: это случилось в 1540 г. и с этого времени Иоанн считал себя действительным правителем земли и, конечно, жестоко оскорблялся тем, что бояре еще не признавали его за совершеннолетнего; с чувством горькой досады он вспоминал, как кн. Шуйский свысока смотрел на него, воспитывал его и брата его, Юрия, как «иностранных», «как самую убогую чадь»; он упрекает бояр даже в том, что не имел приличной одежды, иногда терпел голод, что у него на глазах небрежно и оскорбительно обращались с дорогими для него вещами отца и матери. Обвинения эти писаны много лет спустя, в 1564 г., во время горькой полемики, но несомненно, уже в те юные годы он привык смотреть на себя, как на сирого и обездоленного; «призри», молился он в 1541 г., «на нас сирых; остались есмы от пазухи отца своего и от чресл матери своея млады; ни откуду себе на земли утехи не имеем»; то же он говорил в 1550 г. Что он рос без призора, что он страдал от этого, это подтверждает и кн. Курбский; что с ним обращались иногда дерзко – это доказывают факты; но в то же время он пользовался в достаточной степени свободой; к сожалению, мы ничего не знаем о том, как шло образование Иоанна, во всяком случае – одного из самых ярких и оригинальных умов московской Руси. Он читал много, но без разбору, систематически же вероятно не учился совсем; с очень раннего возраста он привык разъезжать по монастырям; еще мать несколько раз возила его и Юрия то к Троице, то в Можайск, то в Боровск. Первые его поездки обыкновенно продолжались дня четыре, дней пять; но уже с 12-летнего возраста они изменяют свой характер. 21 апреля 1542 г. Иоанн отправился в Сергиев монастырь, оттуда проехал в свои села: Слободу, Олешню и другие, вернулся в Москву только 17 октября; 8 декабря поехал опять помолиться в Боровск, Можайск и на Волок, вернулся 20 декабря; в 1543 г., после ссылки Воронцова, он 16 сентября поехал к Сергию, заезжал в Можайск и другие места и возвратился в Москву только к 1 ноября. 3 марта 1544 г., на первой неделе великого поста, он поехал к Сергию, оттуда в Макарьев Калязин монастырь, затем «на свою государскую потеху в Заболотье на медведи», оттуда опять к Сергию и в Москву. Курбский говорит, что уже с 11-летнего возраста Иоанн привык к кровавым потехам, любил убивать животных, бросал их на землю с крыш, а пестуны хвалили его за это; на 15 году Иоанн, по словам Курбского, стал разъезжать по улицам города, окруженный толпою сверстников, которые били и грабили народ, а ласкатели опять только говорили: «О! храбр будет сей царь и мужествен». Рассказ Курбского неверен только в хронологическом отношении: в этой части своей «Истории» Курбский постоянно считает Иоанна старше, чем то было в действительности. С 1545 г. поездки Иоанна становятся еще продолжительнее и отдаленнее: он ездит в Переяславль, Ростов, Ярославль, в Вологду, в Новгород и Псков. По поводу посещения Иоанном Новгорода летописец замечает, что князь великий ни в чем не управил своей вотчины, а только причинил населению «много протор и волокиты».

Беспрестанные разъезды, столь быстрые переходы от молитвы к потехе служат признаком неустойчивого и непостоянного характера молодого государя. Отношения его к окружающим, к сожалению, не только подтверждают этот вывод, но в значительной степени усиливают. С конца 1543 г. Иоанн считает себя самостоятельным правителем; на деле всем стали заправлять кн. Глинские, родственники его с материнской стороны; сам Иоанн не обнаружил ни чем желания взяться в действительности за дело правления; из личных его действий за это время знаем лишь его разъезды, опалы и казни, казалось бы несвойственные в столь раннем возрасте: в сентябре 1545 г. урезан язык А. Бутурлину за невежливые слова, в октябре положена опала на кн. И. Кубенского, кн. П. Шуйского, кн. А. Горбатого, Ф. Воронцова, кн. Д. Палецкого, в декабре они прощены по ходатайству митрополита; 21 июня 1546 г. по делу о сопротивлении новгородских пищальников казнены кн. И. И. Кубенский и оба Воронцовы, а И. П. Федоров и кн. И. М. Воротынский заточены; официальный летописец выражает свое сомнение в виновности казненных бояр. Кроме этих казней, несомненно происшедших в это время, Курбский относит к тому же времени казнь пятнадцатилетнего кн. М. Б. Трубецкого, кн. И. И. Дорогобужского и кн. Ф. И. Овчины-Телепнева-Оболенского, сына любимца Елены, и еще некоего Ф. Невежи. Родословная книга подтверждает известия о казни кн. Ф. Овчины, но не говорит, когда это было; ввиду молодых лет троих казненных и их положения приходится думать, что это были сверстники Иоанна и погибли в минуту его раздражения. Особенно заслуживает внимания отношение Иоанна к Воронцову: прежде это был его любимец, после казни Шуйского он был возвращен им из ссылки; в 1545 г. он уже в опале, а в 1546 г. и казнен. Таким образом, трое заслуженных бояр и почти несомненно еще 4 человека казнены были Иоанном в промежуток 1544–1547 годов, когда он государством еще не правил, никаких вопросов государственных не поднимал; в три года он казнил более, чем отец его и дед во все время продолжительных княжений. Эти казни, а равно и отношения Иоанна к населению в эти годы, обнаруживают и крайне высокое мнение о себе, пренебрежение к другим, полнейшее нежелание сдерживать себя, болезненную раздражительность и почти непонятную в молодом возрасте жестокость. В 1551 г. Иоанн сам сознал это, заявив, что нельзя ни описать, ни языком человеческим пересказать всего, что сделано было им дурного в молодости. Государством продолжали управлять Глинские, которые относились к народу нисколько не лучше Шуйских. Первым актом государственной деятельности Иоанна было принятие царского титула, событие, чрезвычайно важное в нашей истории; характерно, что именно с этого Иоанн начал; не сделав еще ничего для своего государства, он на 17 году своей жизни принимает титул, который хотели принять и его отец, и его дед, но не решались этого сделать даже после важных и несомненных успехов своей государственной деятельности. 13 декабря 1546 г. Иоанн советовался с митр. Макарием о своей женитьбе и о том, что он хочет «сести на царстве на великом княжении». После двух совещаний митрополита с боярами, даже опальными, мысль Иоанна была вполне одобрена на соборе. 17 декабря Иоанн объявил собору, что он хотел искать невесты в иных государствах, но оставил эту мысль, потому что после отца и матери остался молод, и беда будет, если он с женой не сойдется нравом; еще в 1543 г. Б. И. Сукину, ехавшему в Литву, велено было, между прочим, объявить в Литве, что государь ищет невесты, но в Литве на этот намек не обратили внимания. Митрополит и бояре заплакали от радости, по словам летописи, видя государя столь еще молодого, а так основательно рассуждающего. Затем Иоанн сказал, что хочет пред женитьбою «поискать прежних чинов своих прародителей» и «как прародители наши, цари и великие князи и сродник наш вел. кн. Владимир Всеволодович Мономах на царство и великое княжение садились, так и я хочу потому же тот чин исполнити и на царство и великое княжение хочу сести», говорил Иоанн. Митрополит благословил его на это дело, а бояре возрадовались, что государь в таких годах уже «поискал чинов своих прародителей». 16 января 1547 г. великий князь Иоанн Васильевич был торжественно венчан на царство в Успенском соборе митрополитом Макарием. Еще Иоанн Ш употреблял титул «царь» в сношениях с мелкими государствами, например Тевтонским орденом; Василий III, как сын византийской царевны, употреблял этот титул не только в сношениях с западными государями, за исключением Литвы-Польши, но и в некоторых актах; но только с 1547 г. этот титул стал постоянным и обязательным именованием московского государя.

Современники различно объясняли значение этого события. Само правительство московское, помимо всяких фикций, объяснили это тем, что «ныне землею русскою владеет государь наш один». Некоторые книжники видели в этом исполнение пророчества о третьем Риме, – «два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть», гласила эта теория. С принятием этого титула московский государь становился главою и защитником всего православного мира. Для большинства населения этим титулом государь провозглашал себя и государство свое самостоятельным и независимым, – «прежде бо его никтоже от прадед царем словяще в России, не смеяше от них ни кийждо поставитися царем и зватися тем новым именем, блюдущеся зависти ради и востания на них поганых царь», читаем в летописи. Четвертые, наконец, видели в этом указание на объем власти, на выделение князя московского и именем из среды многочисленных князей. В каждом толковании была своя доля истины. Царский титул указывал и на полную самостоятельность Руси, ибо царем именовали на Руси татарского хана, прежде неограниченно господствовавшего над Русью; указывал и на преемственность власти московского государя от византийских императоров, так как их называли на Руси также царями; этот титул выделял, действительно, московского государя из среды князей, толпившихся около него и составлявших его двор; и благодаря этому титулу московский государь, «царь всея Руси», становился в глазах массы выше «великого князя литовского и русского». В этом событии, как в фокусе, отразились: и свержение татарского ига, и собрание русской земли, и византийское влияние, и низведение удельных князей на степень слуг государевых; это событие есть завершение того процесса в русской жизни, который начался еще во второй половине XIV века. Поэтому, так как это событие касается почти исключительно русского народа, то и московскому правительству для того, чтобы добиться общего признания этого титула, пришлось выдержать (борьбу, очень продолжительную и упорную, только с литовско-польским государством, стремившимся тогда тоже овладеть русским миром.

С просьбою о признании этого титула за московским государем наше правительство обратилось только к восточным патриархам. Восточные патриархи охотно дали свое согласие; в 1561 г. патриарх Константинопольский Иоасаф дал грамоту от имени собора, хотя никакого собора в это время не происходило и подписи самих иерархов, по новейшим изысканиям, подложны, за исключением двух подписей: самого патриарха Иоасафа и Иоасафа, митрополита Еврипского, привезшего эту грамоту в Москву. Собор 1565 г., низложивший патриарха Иоасафа, прислал Иоанну подтвердительную грамоту. Для доказательства, что этот титул не был «новшеством», выдвинута была прежде всего легенда о войне вел. кн. Владимира Всеволодовича с императором Константином-Мономахом, причем рассказывалось, что император «добил» Владимиру челом и прислал регалии для царского венчания Владимира в Киеве. Но нет никакого сомнения, что легенда эта образовалась сравнительно поздно, когда в Москве уже затемнилась память об этих лицах; Владимир Мономах родился в 1052 г., а император Константин VIII умер в 1054 г.; едва ли может быть допущена и позднейшая версия этой легенды, по которой Владимир Мономах получает регалии не после победоносной войны, а как внук по дочери Константина Мономаха, не имевшего мужского потомства и приславшего регалии в дар своему внуку. В памятниках письменности упоминание о шапке Мономаха впервые встречается у Герберштейна (был в Москве в 1517 и 1527 г.) и в подложном посланий старца Паисия по поводу вступления Василия III во второй брак; в духовных грамотах князей из дома Калиты упоминаются «чепи золотые», «шапка золота», но только в духовной Иоанна ?V (1572–1578) встречаем указание на Мономаховы регалии; наконец в грамоте восточных патриархов 1561 г. упоминание о Мономахе написано на очевидно выскобленном месте и другим почерком, так что в Константинополе, где лучше помнили об отношениях Руси и Византии в XI и ХII вв., не написали ничего о Владимире Мономахе и это место грамоты изменено было в Москве. Хотя само московское правительство сознавало слабость этих доводов, так как отказалось сообщить литовским послам дело о венчании Мономаха, но эту неудачную фикцию оно думало подтвердить или заменить другой, еще более неудачной, о происхождении Рюрика от Пруса, брата римского императора Августа. Принятие царского титула было следствием усиления и объединения северо-восточной Руси; когда с этим фактом пришлось примириться Речи Посполитой, то она и признала этот титул, не нуждавшийся ни в каких других объяснениях.

Выбор невесты произведен был Иоанном так же, как и отцом его избрана была Соломония: наместники по городам выбирали более красивых дочерей лиц служилого класса, а из них в Москве уже царь сам выбрал себе супругу. Выбор его пал на Анастасию, дочь Романа Захарьина Юрьева, из известного старинного боярского рода Андрея Кобылы; отец ее, внук боярина И. Ф. Кошкина, был окольничим; дядя M. Ю Захарьин – боярином, – оба они к этому времени уже умерли. 3 февраля 1547 г. совершено было бракосочетание царя с Анастасией Романовной митрополитом Макарием в Успенском соборе; 17 февраля царь отправился пешком в Троице-Сергиев монастырь; его сопровождали молодая царица и брат его Юрий; 5 марта царь возвратился в Москву. Управление государством оставалось еще в руках Глинских, владычество которых давно уже вызывало народное неудовольствие, – люди Глинских грабили народ, а те не унимали своих людей. Подавленная партия Шуйских не имела достаточно силы, чтобы открыто восстать против Глинских, но теперь она соединилась с родственниками молодой царицы, Захарьиными, и возбудила народ к мятежу; поводом послужил небывалый по своим размерам пожар, случившийся в Москве 21 июня 1547 г. Трудно, конечно, сказать, чтобы и самый пожар был делом этих лиц; странно только, что пожару 21 июня предшествовали в Москве два больших пожара 12 и 20 апреля. Во время июньского пожара царь с царицей удалились на Воробьевы горы, на следующий день царь поехал навестить Макария, сильно ушибленного во время пожара, распорядился, чтобы возобновлен был его дворец и церкви, а о пострадавших от пожара не обнаружил, кажется, никакой заботы; между тем некоторые лица, в том числе царский духовник, протоиерей Ф. Бармин, кн. Ф. И. Скопин-Шуйский, кн. Ю. Темкин, И. П. Федоров. Г. Ю. Захарьин, Ф. Нагой, взволновали народ нелепым объяснением, будто бы Москва сгорела от чародейства кн. Анны Глинской; в это время из Глинских в Москве был только кн. Ю. В. Глинский; услышав такие речи и видя ярость народа, он кинулся в Успенский собор, но толпа, по наущению бояр, убила его в церкви; тело убитого было брошено на торгу, где обыкновенно казнили преступников; убиты были многие люди Глинских, пострадали также некоторые дети боярские из Северской Украины, так как их приняли за людей Глинских. На третий день толпа явилась к царю на Воробьевы горы и требовала выдачи княгини Анны и князя М. В. Глинских; по приказанию царя многие из толпы были схвачены и казнены, остальные разбежались. Усмирение этого восстания было вместе с тем и поражением партии Шуйских-Захарьиных.

Во время этого буйства произошел с Иоанном замечательный нравственный переворот, отчасти под влиянием Сильвестра, священника Благовещенского придворного собора. Сильвестр подействовал на Иоанна указанием на страшное народное бедствие, говоря, что оно ниспослано Божиим гневом за то, что царь забыл свои обязанности. Иоанн утверждал впоследствии, что Сильвестр устрашил его «детскими страшилы»; Курбский не отвергает этого прямо; он, по-видимому, признает, что Сильвестр постарался повлиять на Иоанна, но оправдывает его, сравнивая его с врачом, который иногда по неволе отрезывает вместе с гангреной и здоровое мясо. Конечно, Иоанн был напуган Сильвестром; его воображению, всегда слишком живому, представили образ разгневанного Бога, страшную кару, ожидающую его за пределами этой жизни; он был еще слишком молод, чтобы вполне погрязнуть в той бесцельной жизни, которую он вел до сих пор, Сознание своей ответственности не покидало его и, может быть, он чувствовал потребность к иной, лучшей деятельности. Не следует только преувеличивать этого переворота в жизни Иоанна, – подчинение Сильвестру не было ни бессознательным, ни полным. Вообще мы мало знаем о Сильвестре; как-то внезапно он является в нашей истории и также внезапно исчезает. Сильвестр был уроженец Великого Новгорода, имел обширные связи, лично был уже известен Иоанну и принимал деятельное участие в освобождении в 1542 году. кн. Владимира Андреевича; ложно, конечно, но Иоанн обвинял его впоследствии, что он уговаривал население Коломны побить камнями епископа Феодосия, и что те чуть было этого не исполнили; и впоследствии враги Сильвестра опасались его связей во всех слоях общества. Таким образом мы имеем право полагать, что за Сильвестром стояла целая партия, оратором которой он явился; у этой партии был определенный план действий в духе покойного кн. И. Ф. Бельского. Иоанн нуждался в это время в опоре: партия Глинских была уничтожена; ненависть народа к ней была так велика, что в ноябре того же 1547 г. кн. M. В. Глинский и кн. И. Турунтай-Пронский хотели бежать в Литву, опасаясь народной мести; партия Шуйских и Захарьиных скомпрометировала, себя участием в народном восстании; для Иоанна удобнее всего было опереться на партию Сильвестра. Хотя летопись называет Сильвестра «аки все мога» и хотя сам Иоанн впоследствии жаловался, что ему опять ни в чем не было воли, но факты показывают, что Иоанн часто поступал совершенно самостоятельно; Сильвестр жалел, что Иоанн остался доступен влиянию разных человекоугодников; Курбский также жалуется на влияние родственников Анастасии. Сильвестр, которого поддерживал митрополит, окружил Иоанна советниками, которые назывались у него «избранная рада»; вместе с Сильвестром возвысился и играл крупную роль в эти годы А. Ф. Адашев, происходивший из рода костромских детей боярских Ольговых; по всей вероятности А. Ф. Адашев, который был несколькими годами старше Иоанна, был в числе сверстников молодого государя; он долго был стряпчим при государе, но еще в 1553 г. во время болезни государевой, он в «думе» еще не был; в 1556 г. ему велено было принимать подаваемые царю челобитные; видным членом избранной рады был кн. А. М. Курбский. Его дед по матери М. В. Тучков принадлежал к партии Бельского, этой же партии держался, очевидно, и отец его, кн. M. M. Курбский, так как после освобождения Бельского в 1540 г. ему сказано было боярство. К сожалению мы не знаем вполне состава рады, но уже то, что три ее участника не принадлежали к составу думы, указывает, что «избранная рада» была таким же комнатным советом молодого царя, какой был у отца его; избранная рада, во главе которой стоял священник и весьма не родовитый стряпчий, никоим образом не может быть признаваема за выразительницу московских боярских стремлений и разрыв с нею впоследствии вовсе не обозначал начала борьбы с боярством. Это был кружок лиц, честных и благонамеренных, желавших исправить современное им печальное положение русской, земли; но идеалы этих лиц были не впереди века, а позади его. Положение государства было тяжелое: народ роптал на дурное управление, вымогательства, взяточничество и волокиту; жаловался на грабежи и разбои. Служилый класс, составлявший войско, указывал на свою бедность, почти нищету; а между тем со всех сторон на московское государство наступали неприятели, а самые насущные интересы религиозные и национальные, экономические и социальные побуждали держаться относительно татар наступательной политики. Несостоятельность военной организации бросалась в глаза: служилый класс был плохо обеспечен и вместе с тем очень дорого стоил стране. Главная масса тогдашнего войска состояла из детей боярских; в XVI в. это был еще очень пестрый класс и по социальному и по национальному составу; доступ в него лицам других состояний был не труден; дети боярские испомещены были в уездах разных городов и назывались по именам этих городов дмитровцами, звенигородцами, тверичами и т. д.; дети боярские – москвичи, естественно, занимали первое место среди них и образовывали высший сравнительно с провинциальным разряд слуг Московского государя и назывались дворянами; дети боярские провинциальных городов разделялись к этому времени на два разряда: дворовых и городовых. Вознаграждением всему этому многочисленному классу, равно как и высшим чинам двора, служили поместья и кормленья. До реформ Иоанна IV едва ли было определено, с какого именно количества земли выставляется вооруженный воин, и следовательно служба распределялась между лицами служилого класса неравномерно. Кормления, т. е. назначение в наместники и волостели, составляло как бы добавочное жалованье. Неудовлетворительность системы кормлений и тяжесть ее для населения видны уже из того, что при этой системе управление вовсе не составляло обязанности кормленщика, а было его правом; кормленщик был заинтересован в количестве пошлин и сборов, но нисколько не заботился о благоустройстве и сохранении порядка во вверенной ему области. Хотя уже в конце XV в. правительство точно определило уставными грамотами размеры повинностей населения по отношению к кормленщикам, но, как и показывают события 1538–1547 гг., кормленщики злоупотребляли своим положением и вымогали с населения значительно больше и, что еще хуже, иногда потакали преступникам, особенно разбойникам. Редко, однако, кормленщику шли впрок деньги, собранные путем злоупотребления и насилия; едва он съезжал со своей должности, как население возбуждало против него в Москве обвинение в нарушении уставной грамоты; начинался судебный процесс с неизбежною московской волокитой, разорительный для обеих сторон и выгодный только для приказных людей; кормленщик иногда совершенно разорялся снова во время подобного процесса. Между тем жалобы населения на усиление разбоев все учащались; указывалось уже, что многие волости пустеют. Еще Василий III думал помочь этому горю отправкой в области сыщиков, на которых возлагалась обязанность вместе с местным населением ловить разбойников. Но сыщики оказались не лучше кормленщиков, содержание их стоило населению дорого, а пользы от них было мало, разбои не уменьшались. Тогда правительство пришло к мысли – предоставить населению право преследовать разбойников и татей. Так возникли губные учреждения. Этимология и значение слова «губа» еще не разъяснены окончательно. «Губы» в смысле округов упоминаются лишь в Псковской и Новгородской областях; можно допустить догадку, что губой назывался округ, пользовавшийся правом расправы по уголовным делам. С 1539 г. отдельным округам – губам (величина губы была не постоянной, впоследствии, обыкновенно, город с уездом образовывал губной округ, иногда уезд делился на 2 губы, иногда 2 уезда составляли одну губу и т. д.), правительство стало давать «губные грамоты», предоставлявшие населению право предупреждения, розыска, суда и наказания разбойников, также татей с поличным и душегубцев; все жители уезда должны были избрать губного старосту, но избранным мог быть только дворянин или сын боярский по преимуществу этого же уезда; в помощь ему тяглое население избирало еще губных целовальников. Губной староста имел право пытать и казнить смертью татей и разбойников; он подчинялся непосредственно Разбойному приказу; из имущества казненного губной староста удовлетворял местных истцов, оставшееся же за удовлетворением пересылалось в Москву в Разбойный приказ. Губное дело составило скоро одну из повинностей, при том не легких, для населения, на души которого положено было это дело; но эти учреждения обеспечивали населению скорый суд и удовлетворение исков на месте; число разбоев во всяком случае уменьшилось; положение населения облегчилось, но вместе с тем доходы кормленщиков уменьшились; эта реформа не давала еще правительству средства лучше обеспечить служилый класс. Прежде чем приступить к дальнейшим мерам Иоанн обратился за советом к представителям земли и потом церкви. В 1550 г. созван был первый Земский собор; как он был составлен – неизвестно, потому что из действий этого собора до нас дошла только речь Иоанна. В речи своей Иоанн живо нарисовал печальную картину внутреннего состояния России; во всем он винил бояр, оправдывал себя и просил представителей земли примириться друг с другом, обещая впредь быть судьей и обороной для населения; царь имел, вероятно, в виду бесконечные тяжбы, которые вело население с кормленщиками, оставившими свои кормления. При участии собора этого издан был новый, так называемый «Царский Судебник» в июне 1550 г. В основу этого судебника легли: судебник Иоанна III и уложение Василия III; так как последнее до нас не дошло, то мы не можем с точностью определить, что именно в этом судебнике принадлежит Иоанну IV; во всяком случае важные ограничения суда наместников составлены уже при нем. Судебник этот представляет значительный шаг вперед сравнительно с великокняжеским. Во-первых, самая формулировка закона более точная и определенная; так запрещая взяточничество, Царский Судебник определяет и наказание за это преступление (ст. 2–11); точно определено бесчестье разным лицам (ст. 26). Во-вторых, он не имеет такого процессуального характера, как первый: в нем находятся постановлений о холопстве, вотчинах, крестьянах; Царский Судебник в видах ограничения полного холопства постановляет, что полные и докладные могут быть выдаваемы только в Москве, и что сельское ключничество и тиунство влечет за собой холопство только с «докладной» и запрещает поступать в холопы детям боярским, за исключением увечных и отставных. Далее он устанавливает право выкупа родовых вотчин, подтверждает право крестьян «отказываться», т. е. переходить на другое место, плату за пожилое в лесной полосе определяет в полтину и два алтына за 4 года, в безлесной в 1 руб. и 2 алт. В-третьих, в области судного процесса обеспечивает более интересы населения, делая обязательным присутствие на суде боярском старост, лучших людей и целовальников; к сожалению он усилил значение пытки, так как сознанию преступника придает большое сравнительно значение, а сознание влечет не уменьшение наказания, а усиление – казнь. На следующий 1551 год был созван духовный собор, известный под именем Стоглавого. Митрополит Макарий созывал соборы в 1547 г. и в 1549 г.; на этих соборах были канонизованы многие русские угодники. Стоглавый собор (названный так потому, что предложенные на его обсуждение вопросы царя были разделены на 100 глав) имел гораздо большее значение: он созывался не для церковных только дел, но и для государственных. Собор открыт был 28 февраля 1551 г. самим царем, на заседаниях председательствовал митрополит Макарий, присутствовали на нем все иерархи русской церкви. В речи своей Иоанн указывал собору его назначение, снова с горестью вспоминал о своей юности, о своих грехах и призывал собор потрудиться для утверждения истинной веры Христовой, для исправления церковных дел и для земского строения. Судебник и уставные грамоты были представлены на рассмотрение отцов собора; Иоанн требовал мнения собора также и по вопросам о местничестве, о вотчинах, о корчмах, о лучшем устройстве ратного дела. И в делах церковных и в делах гражданских Стоглавый собор оказался не на высоте своего призвания. Он пользовался своими источниками и пособиями не всегда безукоризненно, – слова Св. Писания приводил иногда неправильно и объяснял неудачно и произвольно, иногда принимал за слова св. апостолов и св. отцов писания подложные. Этот Cобор между прочим церковными постановлениями утвердил: сложение двух перстов для крестного знамения, сугубую аллилуйю, запретил бритье усов и бороды. Основанием для такого решения послужила «старина» русской церковной жизни; когда русские принимали христианство от греков, греки так крестились и так пели аллилуйя, – старый этот обычай и удержался на Руси; по неоднократно поднимавшимся вопросам о церковных землях Cобор выступил защитником права церкви и только запретил богатым монастырям припрашивать себе у царя новых земель. Заботу о бедных и калеках Cобор возложил на государство; по вопросу о выкупе пленных высказался, что следует ввести новую подать, которую равномерно разложить на все сохи; бывший митрополит Иоасаф предлагал выкупать пленных из казны духовных лиц, ввиду того что крестьяне и без того платят достаточно податей; предложение это не было, однако, принято. По вопросу о школах Cобор постановил, чтобы в каждом городе в домах лучших священников и дьяконов заведены были школы; но не принял мер для обеспечения этих заведений.

Удачнее были постановления об учреждении поповских старост для надзора за духовенством, о внешнем порядке в церквах, об иконописании; отстаивая церковные земли, Cобор своими постановлениями о святительском суде и о подчинении архиерейских бояр и детей боярских правительству, еще больше подчинил церковь государству. Наконец, на многие вопросы – о пытке, местничестве и др., Cобор не дал царю никакого ответа. Чрез два года после этого Cобора царь, с благословения митрополита, устроил первую в Московской Руси типографию. По просьбе Иоанна датский король прислал к нему типографщика и протестантскую Библию с тем, чтобы ее по переводе отпечатать в Москве. Иоанн, конечно, отклонил это предложение: в Москве нашлись люди, которые знали печатное дело (в Западной Руси оно было далеко уж не новость) – это были дьякон И. Федоров, П. Мстивлавец и М. Нефедьев; а для устройства собственно типографии, может быть, воспользовались теми материалами, которые были присланы из Дании. Только в 1564 г. вышла из этой типографии книга Апостол. Затем чернь московская, подстрекаемая, может быть, невежественною частью духовенства и переписчиками, подожгла печатями двор; первые русские печатники искали спасение в бегстве и кончили свою жизнь в Западной Руси. Но печатание книг продолжалось в Москве: Грозный взял типографию под свое особое покровительство и устроил ее у себя в Слободе. Получив от Cобора одобрение судебника, Иоанн приступил к дальнейшей реформе областного управления и лучшей организации войска. Теперь правительство остановилось на мысли заменить управление кормленщиков управлением через лиц, избираемых самим населением. Сущность реформы заключалась в следующем. Общины черных людей получали право избирать излюбленных людей в головы, старосты, судьи, судейки, целовальники. Выборные люди чинили суд и управу между членами общины, ведали мирские дела, собирали дани, оброки и подати и отвозили их в Москву; дела уголовные: разбой, татьба с поличным и душегубство, оставались за губными старостами, мелкие уголовные переходили к земским старостами Общине, получавшей это право, выдавалась уставная земская грамота; она получала право судиться с людьми, не принадлежащими к волости, в Москве обыкновенно в два срока (например Рождество и Петров день), что, конечно, набавляло старост от излишней волокиты. Власть излюбленных лиц была велика, они имели право пойманного даже в первой краже казнить смертью, но вместе с тем велика была и ответственность за пристрастное или дурное исполнение обязанностей: некоторые грамоты грозят за это смертною казнью. Эти права давались населению, однако, не даром: оно должно было платить оброк «за наместнич и тиунов корм». Величина этого оброка была очень различна в разных местах государства и не оставалась неизменною: как и все сборы и подати, отдаваемые на оброк, правительство пыталось на следующие года отдавать его с наддачей. Предоставляя населению значительные права по самоуправлению, реформа возлагала на него и еще более значительные повинности. Она передавала местным выборным лицам все права государственной власти в области и делала через выборных лиц все население ответственным за исправное исполнение государственных повинностей, т. е. земское самоуправление обращалось в тяжелую государственную повинность. При всем том реформа эта имела благодетельные последствия, – она приучала отдельные миры к более широкой совместной деятельности и предоставляла населению широкую инициативу, эта теснее соединяла отдельные области с центром государства и таким образом в корне уничтожала удельное разделение Руси. Первая уставная грамота помечена 28 февраля 1551 г.; в 1555 г. состоялся указ о повсеместной замене кормлений земскими учреждениями. Впрочем, эти учреждения не уничтожили кормленщиков, которые существовали в иных местах даже и в XVII в. Причина этого прежде всего заключается в том, что земские учреждения даны были исключительно тяглым людям, т. е. посадским и черносошным крестьянам; давались такие грамоты и дворцовым и монастырским крестьянам, но это уже зависело от их владельца, а не от правительственной власти. Крестьяне, жившие на поместных землях, в состав обществ, пользовавшихся самоуправлением, не входили, так как иначе юрисдикция старост столкнулась бы с юрисдикцией помещика, а в течение XVI в. власть помещика над жившим на его земле крестьянином увеличивается все более и более; поэтому в тех местностях, где волостей черносошных крестьян оставалось немного, где сильно было служилое землевладение, там в уездах и не могло развиться земское самоуправление, а наместники, напротив, должны были остаться, хотя круг их действия был теперь чрезвычайно ограничен: на долю их осталась почти исключительно финансовая администрация в уездах. Одновременно с этим приступлено было к лучшему устройству военного класса. Еще в 1550 г. решено было испоместить в московском и смежных с ним уездах 1000 человек детей боярских, лучших слуг. Цель этой меры заключалась в том, чтобы эти дети боярские были всегда готовы на посылки по требованию правительства. Эта мера создала новый чин в служилом классе, так называемый «выбор». При этом поместья в московском уезде даны были боярам и другим лицам высших чинов, у которых не было подмосковных земель. Боярам давали по 600 четвертей, детям боярским 1-й статьи тоже по 600 ч., детям боярским 2-й статьи по 450 ч. и 3-й статьи по 300 ч. Всего испомещено было 1078 человек, а земли им назначено 118200 четвертей в каждом из трех полей или всего 177300 дес. Имена этих лиц записаны были в так называемую «тысячную книгу». Затем в 1556 г. постановлено было со 100 ч. доброй земли выставлять человека на коне в полном доспехе, а в дальний поход и с двумя лошадьми. С того же времени детям боярским стали раздавать денежное жалованье, так как значительные суммы, получаемые в виде оброка за поместнич корм, значительно увеличили денежные доходы правительства; жалованье выдавалось ежегодно только высшим чинам, а детям боярским постановлено было выдавать жалованье через 4 года, на самом же деле обыкновенно выдавали реже. Очевидно в связи с этой организацией стали составлять особые списки лиц служилого класса – «десятни»; первые известные десятни относятся к 1554 г. Введение земского самоуправления перенесло массу дел из областей в столицу; переустройство ратных сил государства, появление специальных родов оружия, введение новых податей, разделение государства на земщину и опричнину вызвало возникновение многих новых приказов и новое распределение старых. Ко времени Грозного и относится первое упоминание о многих приказах; из них некоторые (Большой Приход, Четверти, Стрелецкий, Пушкарский) возникли действительна в это царствование, другие (Приказ Большого Дворца, Посольский) только получили более определенную организацию, а на деле существовали раньше. Казанские походы раскрыли пред молодым царем, что одною из причин частых неудач русского войска было местничество. В 1551 г. составлено было уложение, по которому: 1) запрещено было княжатам и детям боярским местничаться с начальниками своих полков; 2) местничество разрешено было только воеводам полков, притом всякий второй воевода, считаясь ниже первого воеводы своего полка, мог с ним местничаться. Все воеводы отдельных полков считались ниже первого воеводы большего полка, коим одному до другого дела не было и местничаться между собою они не могли, за исключением воевод полков правой руки и левой руки, причем воеводы правой руки считались выше воевод левой руки. Следует отметить, что уложение это не соблюдалось и самим правительством; жизнь давно уже выработала вполне определенный взгляд на старшинство полков, которые располагаются так: большой полк, правая рука, передовой, сторожевой, левая рука. И после уложения 1551 г. подавались челобитья от воевод таких полков, которым по уложению объявлено быть безместными, и правительство принимало и разбирало подобные челобитья.

Успокоение государства внутри позволило обратить больше внимания на внешние дела; из них казанские стояли на первом плане, так как до 1545 г. казанские татары почти безнаказанно вторгались в восточные пределы Московского государства. Грозные в своих набегах на Русь, казанские татары не умели организовать крепкого государства; население Казанского царства состояло из татар, черемис, чуваш, мордвы и башкир; связь финских племен с татарами была довольно слаба, финские племена остались язычниками; власть царя Казанского сильно была ограничена местною аристократиею, враждовавшей между собою: давно уже в Казани образовались три партии: казанская, крымская и русская. В 1545 г. московское правительство нашло возможным возобновить наступательные действия против Казани: в декабре 1545 г. Сафа-Гирей был изгнан и отправлено посольство к Иоанну с просьбой пожаловать в цари Шиг-Алея, который в июне 1546 г. и был посажен кн. Д. Ф. Бельским «на царство в Казани; но уже в июле он был изгнан и крымская партия возвратила престол Сафа-Гирею. Некоторые казанцы из русской партии бежали в Москву, в декабре того же года горная черемиса била челом государю и просила послать рать на Казань, в ту же зиму ходил на Казань кн. А. Б. Горбатый, который дошел до р. Свияги, завоевал многие места и захватил до 100 черемис в плен. С осени 1547 г. начали делать приготовления к новому доходу против Казани, на этот раз уже с участием самого царя. 11 декабря царь выступил из Москвы, 26 января он прибыл в Нижний-Новгород, 3 февраля – на остров Работки; здесь настала сильная оттепель, лед на Волге покрылся водою; три дня Иоанн напрасно ожидал, что установится зимний путь и, приказав царю Шиг-Алею и кн. Д. Ф. Бельскому идти к Казани, вернулся в Нижний со слезами, что «не сподобил Бог его к путному шествию». Воеводы дошли до Казани и, простояв 7 дней под Казанью и ограбив окрестность, вернулись домой. В марте 1549 г. умер Сафа-Гирей; царем был провозглашен его двухлетний сын Утемиш-Гирей; В Москве решили воспользоваться благоприятными обстоятельствами, войскам велено было собраться и 20 ноября 1549 г. Иоанн опять выступил из Москвы. 12 февраля подошли к Казани; сам Иоанн стал у озера Кабана, но наступила сильнейшая оттепель и ни стрелять из пушек, ни приступить к городу не было возможности. Простояв 11 дней, царь 25 февраля пошел назад, остановился на устье р. Свияги и здесь на Круглой горе решил поставить город Свияжск, чтобы теснить казанскую землю; уже в июне город был поставлен, тотчас же инородцы, черемисы и чуваши били челом о подданстве Москве; из Свияжска воеводы подступали к Казани и сильно ее стеснили. Казанцы опять стали просить себе царем Шиг-Алея в надежде, что Иоанн отдаст ему горный берег с Свияжском. 16 августа 1551 г. Шиг-Алей был посажен на царство в Казани. Но очень скоро обнаружилась непрочность Шиг-Алея, хотя он и женился там на вдове Сафа-Гирея. Шиг-Алей бил челом государю, чтобы он уступил Казани горную сторону; в октябре Иоанн послал большие суммы Шиг-Алею и князьям казанским, но что касается горной стороны, то в Москве твердо решили ни за что не уступать ее Казани, а равно и полон весь христианский освободить до последнего человека; но скоро в Москве узнали, что казанцы мало освобождают полона (впрочем все-таки было освобождено до 60000 пленных), что Шиг-Алей открыл в Казани заговор против себя и многих заговорщиков казнил; немедленно в Казань отправлен был А. Ф. Адашев, с поручением устроить дела в городе так, чтобы кровь христианская не лилась. Шиг-Алей заявил Адашеву, что ему нельзя оставаться в Казани, если ему не отдадут горной стороны; но на увещание укрепить город за Россиею, Шиг-Алей по словам летописи возразил «бусурман я есмь и не хочу на свою веру стати и государю своему изменить не хочу». Между тем присланные Шиг-Алеем в Москву послы в январе 1552 г. били челом, чтоб государь свел с Казани Шиг-Алея и на его место отправил бы наместников своих. Тогда из Москвы опять отправили в феврале А. Адашева свести Шиг-Алея с царства. 6 марта Шиг-Алей выехал из Казани со многими мурзами и князьями и с 560 царскими стрельцами на озера рыбу ловить, но вместо того увез всех с собою в Свияжск. Тогда же кн. Микулинский из Свияжска потребовал от казанцев присяги; 7 марта приехали лучшие казанцы в Свияжск и присягнули; но когда кн. С. И. Микулинский и Серебряный поехали в Казань, то казанцы город пред ними затворили и решили просить царя у ногаев. 24 марта об этом узнал Иоанн. С апреля начались в Москве совещания о казанском походе, многие советовали Иоанну остаться в Москве, но Иоанн настоял, чтобы ему идти самому. Решено было на этот раз наряд и запасы отправить водою, Государю идти полем, людям собираться в Коломне, Кашире и Муроме; вперед на судах в Свияжск отправлены были воеводы кн. А. Б. Горбатый и кн. П. И. Шуйский, М. Я. Морозов, на Каму посланы кн. Μ. Π. Глинский и окольничий И. И. Умнов, – поставить людей по перевозам; в апреле же получено известие, что горная черемиса волнуется; в Свияжске развились болезни; неблагоприятны были также вести с Камы; по этим вестям отправлен из Москвы Архангельский протопоп Тимофей со святою водою и поучением митрополита Макария. Из Касимова был вызван в Москву на совещание царь Шиг-Алей; он представлял, что на Казань удобнее идти зимой; но ввиду того, что запасы были уже посланы, решено было идти теперь же. 16 июня Иоанн, взяв благословение у митрополита Макария и простившись с супругой, выступил из Москвы; ночевать расположился в селе Острове, где получил известие о походе крымских татар на Русь; 19-го в Коломне государю определенно говорили, что крымцы идут на Рязань и Коломну. Иоанн сам устроил свое войско, потому что с ним мало было бояр, опытных в ратном деле; скоро пришло ободрительное послание от митрополита; 23 июня хан Девлет-Гирей подступил к Туле, на помощь к которой стали подходить воеводы кн. Г. Темкин, кн. М. Репнин, Ф. Салтыков; среди татар распространился слух, что это идет сам государь Московский; тогда Девлет-Гирей побежал; настигнутый и разбитый на р. Шивороне хан поспешно бежал далее. Так неудачно кончились попытки крымских татар помочь своим казанским собратьям. В Коломне после совещания решили разделить войско на две части и одной под предводительством самого государя идти на Владимир и Муром, а другой – под начальством кн. Мстиславского – на Рязань и Мещеру; сойтись обе части должны были за Алатырем. 20 июля Иоанн переправился у Мурома через Оку и на 13-й день похода вошел в сообщение с отрядом кн. Мстиславского, на 14-й подошел к р. Суре; за Сурой оба отряда соединились; 11 августа Иоанн встречен был свияжскими воеводами кн. Горбатым, Д. Р. Юрьевым, В. И. Салтыковым и С. И. Микулинским; 13 августа государь был в Свияжске, 15-го отправил казанцам предложение сдаться, а 18-го переправился через Волгу; затем отдельные полки занимали назначенные им места, с 25-го начались битвы русских с татарами; 25-го же сильная буря потопила много судов с запасами, что сильно огорчило войско; некоторые уже советовали воротиться, но Иоанн принял меры, чтобы войско было обеспечено провиантом; с 26 августа стали делать туры и подкатывать их к Казани; 29-го обложение города было кончено и с 31-го розмысл (инженер) начал вести главный подкоп под стену, а ученики его под тайник к воде; 5 сентября тайник был взорван. Осаждавшим сильно мешали татары, спрятавшиеся в лесу под начальством кн. Епанчи: они по сигналу, даваемому из Казани, нападали на тыл русского войска, а казанцы одновременно делали вылазки. 30 августа против Епанчи высланы были кн. Горбатый и Серебряный, которые гнали его верст на 15; но вследствие возобновившихся нападений 6 сентября отправлено было против отряда Епанчи большое войско, которое очистило от неприятеля местность верст на 150. После этого осада продолжалась беспрепятственно; русские войска смущались, по словам Курбского, чародейством казанцев и приписывали их чарам дурную погоду; для ободрения войск привезен был из Москвы Животворящий Крест. 30 сентября был сделан первый взрыв, часть казанской стены была взорвана и кн. Воротынский занял стену со стороны Арского поля, но ему приказано было отступить; 1 октября послано было новое увещание казанцам сдаться и составлен разряд, как воеводам идти на приступ; в ночь на 2-е Иоанн долго наедине говорил со своим духовником, затем стал вооружаться и, услышав звон, пошел к заутрене; в церкви кн. M. И. Воротынский доложил ему, что подкоп готов, что в городе видели этот подкоп и медлить дальше нельзя; отдан был приказ войскам быть готовыми, а Иоанн приказал служить литургию. Во время Евангелия раздался первый взрыв, за ним второй и войско русское пошло на приступ (2 октября). Иоанн смотрел из церковных дверей. Началась сеча и скоро воеводы прислали к Иоанну сказать, что время ему идти со своим полком на помощь. Курбский уверяет, что воеводы подвигнули самого царя, «хотяща и не хотяща, за бразды коня взяв». Косвенно это подтверждает и летописный рассказ, говоря, что Иоанн хотел дослушать литургию и потом уже ехать на брань. Прибытие свежего царского полка решило дело, и Казань пала. Владимир Андреевич и бояре, а затем и Шиг-Алей поздравили Иоанна с победой. До покорения Казани русские отбивались от татар, последние десятилетия отбивались с успехом и сбросили с себя позорное иго (1480–1502); Иоанн завоевал Казанское царство; с этого времени роли переменились – русские наступают, татары обороняются; Иоанн возобновил ту наступательную борьбу с кочевыми народами, которую вели настойчиво лучшие внуки и правнуки Ярослава. Покорение Казани – событие не только русской, но и всемирной истории. Это был сильный удар, нанесенный мусульманскому миру, в то время как Западная Европа еще трепетала пред турками, когда западные государства только мечтали об успешной борьбе с ними. Покорение Казани удовлетворило русское религиозное чувство, страдавшее от сознания, что масса православных томилась в тяжелом плену у неверных; наша восточная граница была обезопашена, нашей промышленности указан свободный путь к богатствам нижней Волги, к сношениям с Персией и закаспийскими ханствами. Народная колонизация, двигавшаяся до того времени в угрюмые и неплодородные места северо-восточной Европы, получила возможность двинуться в теперешние губернии Казанскую, Симбирскую, Самарскую и т. д. После покорения города, говорит Курбский, многие советовали Иоанну остаться в нем до весны, усмирить окончательно край; но Иоанн послушался совета своих шурьев и духовных лиц и поспешил в Москву. Едва ли удобно было бы царю так долго оставаться в новозавоеванном краю; в полгода все равно нельзя было покорить край, а дела важные требовали присутствия царя в Москве. 11 октября царь выехал из Казани и на следующий день поплыл по Волге до Нижнего; здесь приветствовали его посланные от царицы, кн. Юрия Васильевича и митрополита. Из Нижнего на лошадях государь поехал во Владимир, где от боярина В. Ю. Траханиота узнал радостную весть о рождении сына, царевича Димитрия; из Владимира царь уехал в Суздальский Покровский монастырь, оттуда в Троице-Сергиев, где монахи с бывшим митрополитом Иоасафом во главе приветствовали его; в селе Тайницком государь был встречен своим братом Юрием Васильевичем и боярами, остававшимися в Москве. 29 октября все население Москвы вышло за Яузу приветствовать покорителя Казани; у Сретенского монастыря царя встретил с крестом и образами митрополит. Царь говорил митрополиту речь и митрополит отвечал ему также. Затем началось торжество. 8 ноября был стол у государя и государь жаловал брата своего, Владимира Андреевича, шубами, и кубками, и ковшами золотыми; бояр, воевод и детей боярских шубами со своих плеч и пр. Три дня продолжалось это торжество и в эти три дня пожаловано было вещей на 48000 р., кроме вотчин, поместий и кормлений. Город Казань был взят, но покорение края было далеко еще не полное; в Казани оставлены были воеводами кн. А. Б. Горбатый и кн. В. С. Серебряный; в Свияжске кн. Π. И. Шуйский. Уже в декабре в Москве узнали, что горные и луговые люди волнуются; только в 1555 г. в Москве нашли возможным отправить в Казань архиепископа, – выбор пал на Гурия, бывшего Селижаровского игумена; в мае 1557 г. наконец и луговые люди били челом государю, чтобы отдал им их вины и велел привести их к присяге; князья, мурзы и казаки, которые восставали – теперь просили прощения, а горные люди стали платить дань. Тогда кн. П. И. Шуйский отписал села царевы и всех Казанских князей на царя и государя, архиепископа, наместника, архимандрита и детей боярских. Еще и после того несколько раз вспыхивали там восстания, но уже не опасные для русской власти.

Покорение Казани повлекло за собой покорение Астрахани. До этого времени сношения Астраханских царей с Москвою были незначительны: астраханцы являлись иногда в Москву по торговым делам и для получения подарков от государя; соседство Астрахани с Крымом вызывало иногда переговоры относительно совместных действий против Крыма. Покорение Казани изменило отношение Астрахани к Руси; магометанский мир делает попытку сплотиться теснее против врага, который показал свою силу. Ногайский князь Юсуф в 1553 г. замышлял большой поход против Москвы; но в Москве нашли противника Юсуфу в лице его брата – мирзы Измаила; часть орды, которою непосредственно управлял Юсуф, вела торговлю преимущественно с Бухарой, а другая часть, бывшая под управлением Измаила, торговала с Москвой; поэтому Измаил на предложение Юсуфа идти на Москву не согласился, говоря, что это совершенно разорит его и его слуг, и на этот раз Юсуф должен был отказаться от похода на Москву, но деятельно поддерживал казанских мятежников и вошел в тесные сношения с Астраханью и Крымом; таким образом стал составляться новый союз магометанских государств против России; сторонник Москвы – Измаил первый почувствовал силу этого союза и уже в октябре 1553 г. жаловался Иоанну на Ямгурчея, царя Астраханского, просил отправить в Астрахань царскую рать и посадить на престоле служилого царевича Дербыша, который был ему родственником. В Москве тогда нашли, что Астрахань есть древняя Тмутаракань и следовательно достояние князей дома св. Владимира, отправили Дербыша и войско под начальством кн. Ю. И. Пронского и Измаилу велели идти на старшего брата, Юсуфа; 29 июля царские воеводы пришли на Переволоку; передовой отряд кн. А. Вяземского и Д. Чулкова разбил передовой отряд астраханцев; воеводы затем быстро двинулись к Астрахани и 2 июля заняли Астрахань без боя, так как жители бежали из города. Кн. Пронский посадил Дербыша на царство и немногих оставшихся жителей привел к присяге; Ямгурчей успел бежать в Азов, но много его людей и его семья попались в плен русским. Скоро после этого Юсуф был убит; его дети и племянники изгнаны; Измаил доносил, что все ногаи признали князем его, Измаила, и теперь хотят быть за одно с царем и великим князем; в ответ им послано было царское жалованье.

Трудно, однако, было мусульманину быть верным православному царю; в мае 1555 г. Тургенев дал знать в Москву, что Дербыш сносится с Крымским ханом, затем пришло известие, что Измаил прогнан детьми Юсуфа; Измаил скоро одолел своих противников и опять стал князем всех ногаев. В марте 1556 г. из Москвы отправили атамана Филимонова и 500 казаков и И. Черемисинова с стрельцами, а в сентябре получили от них известие, что Дербыш пред ними бежал и город они нашли пустым. Население мало-помалу воротилось, а Дербыш так и не возвращался; тогда воеводы сами остались в городе, укрепили его и с этого времени Астрахань стала управляться царскими воеводами. В этом же году к царским воеводам в Астрахань стали приезжать из Шевкал, из Шемахи, Дербента послы и гости с заявлениями братства и любви к московскому государю. Покорение Астрахани ввело московского государя в непосредственные сношения с разными кавказскими князьями и владельцами; оно же открыло русским торговые пути в закаспийские ханства и Персию. После покорения Казани, Астрахани и подчинения ногаев осталось в Восточной Европе одно, правда, сильнейшее магометанское царство – Крымская орда. Одновременно с борьбою против астраханцев Иоанн вел энергично и борьбу против крымцев. Раздосадованный успехами русского оружия, Девлет-Гирей пытался отомстить русским; но в 1555 г., при нападении на Тульскую украину, он едва успел спастись бегством, потому что И. В. Шереметев зашел ему в тыл и почти два дня храбро выдерживал нападение татар на свой небольшой отряд при Судьбищах. В 1556 г. пришли вести, что хан рано весною хочет быть на украину государя; для более точных разведок были посланы Д. Ржевский, который с казаками поплыл вниз по Пселу и Днепру, Д. Чулков и Н. Мальцев, которые поплыли вниз по Дону. Ржевский, присоединив к себе 300 человек каневских казаков, удачно бился с турками и татарами под Очаковым. Появление далеко такого небольшого отряда Ржевского произвело сильное впечатление: хан стал опасаться прихода в Крым самого царя русского; осенью того же года бил челом Иоанну атаман днепровских казаков, кн. Д. Вишневецкий, чтоб государь его принял на свою службу. Вишневецкий в это время отъехал от короля Польского и укрепился на днепровском острове Хортице. Раннею весной 1557 г. хан напал на Вишневецкого в Хортице, но был отбит; в октябре, однако, Вишневецкий должен был удалиться в Черкасы и Канев. По приказу Иоанна Вишневецкий приехал в Москву и получил в вотчину город Белев со всеми волостями и, кроме того, в других местах подклетные села. Вероятно, обрадованный успехом на Хортице Девлет-Гирей в октябре и декабре присылал в Москву гонцов и требовал больших поминков; но в Москве не думали оставлять наступательную политику. В январе 1558 г. Вишневецкий отпущен был против крымцев; ему велено было идти Волгою, оттуда пробраться к Азову и перейти на Днепр; он удачно выполнил это трудное дело и у Хортицкого острова соединился с пришедшим сюда дьяком Ржевским. Вишневецкий подступал к самой Перекопа и татары держались за своими укреплениями. В феврале 1559 г. кн. Д. Вишневецкий с 5000 человек, а Д. Ф. Адашев с 8000 чел. отправлены были на хана: первый пошел к Азову, а второй Днепром. Энергичный Адашев вышел на лодках в Черное море, взял в плен два корабля, высадился на западном берегу Крыма, две недели воевал там, многих русских пленников освободил и тем же путем по Днепру воротился обратно. Иоанн мог написать тогда хану, что узнал путь к нему и степью и морем. Покорение Казани и Астрахани, успехи над крымцами вселили во многих убеждение, что еще несколько усилий и русским удастся очистить великую Европейскую равнину от бусурман. До сих пор действиями Иоанна руководила известная партия, во главе которой стоял Сильвестр. 11 марта 1553 г. Иоанн тяжко заболел и некоторые думали, что он больше не встанет. По напоминанию дьяка И. М. Висковатого царь подписал духовную и вечером того дня привел к присяге своих бояр, т. е. ближнюю думу; из них кн. Д. И. Курлятев и казначей Фуников притворились больными и не целовали креста; кн. Палецкий поступил еще хуже – немедленно же после присяги засылал к удельному князю Владимиру Андреевич и его матери. Таким образом даже среди ближних бояр произошел раскол. Между тем кн. Владимир Андреевич и его мать принялись собирать своих детей боярских и раздавали им жалованье; ближние бояре указывали им на неприличие подобного образа действия; Владимир Андреевич рассердился за это на бояр; те, опасаясь, перестали пускать его часто к больному царю. В это время выступил Сильвестр и говорил, почему не пускают к Иоанну Владимира Андреевича: «брат вас, бояр, государю доброхотнее»; ему отвечали, что делают так, чтоб государству было крепче, и «оттоле бысть вражда межи бояр и Селивестром и его советники». На следующий день ближним боярам велено было привести к присяге остальных бояр, но эти последние отказывались под предлогом, что «пеленичному служить не хотят»; «пред кем им крест целовати, коли государя нет»? окольничий Ф. Адашев, отец А. Ф. Адашева, сказал: «ведает Бог да ты, государь: тебе государю, и сыну твоему, царевич Дмитрию, крест целуем, а Захарьиным нам Даниилу с братьею не служивать: сын твой, государь наш, еще в пеленицах, и владеть нами Захарьиным Даниилу с братиею; а мы от бояр до твоего возрасту беды видали многие». Поднялся сильный шум, крик и даже брань. Тогда больной государь, лежавший в соседней комнате, видев боярскую жесткость, сказал им: если вы не целуете креста сыну моему Димитрию, то значит у вас есть другой государь; а целовали мне крест не один раз, что мимо нас вам государей иных себе не искать; кто не захочет служить государю в пеленицах, тот и государю великому служить не захочет; обращаясь к боярам ближним царь просил их: «не дайте боярам сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чужую землю, где Бог наставит»; Захарьиным Иоанн прибавил: «а вы, Захарьины, чего испужалися, али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первые мертвецы будете. И вы бы за сына моего, да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали». Эти слова испугали бояр, они вышли в переднюю комнату и целовали крест. Присяга была дана, но царю донесли, что и после присяги некоторые лица (П. Щенятев, И. Пронский, С. Ростовский, Д. Немово), говорили, что «владеть ими Захарьиным и как де служить малому мимо старого». После боярской присяги составлена была особая крестоцеловальная запись для приведения к присяге кн. Владимира Андреевича, но князь отказывался присягать; Иоанн на это только заметил: «то ведаешь сам, коли не хочешь креста целовати, то на твоей душе што ся станет, мне до тебя дела нет»; бояре же прямо сказали князю, что иначе ему оттуда не выйти, «и едва князя Володимера принудили крест целовати, и целовал крест по неволе»; от матери его княгини Евфросинии требовали, чтоб она привесила свою печать к крестоцеловальной грамоте; посланные трижды ходили к княгине и она тоже едва велела печать приложить и говорила: «что де за целованье, коли неволное». Рассказ об этом событии летописец заканчивает многознаменательными словами: «и оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярах смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость». Событие это является некоторою новостью в нашей истории. По смерти вел. кн. Василия III не поднялось ни одного голоса в пользу его братьев, имевших по старинным понятиям гораздо больше прав на московский престол, чем кн. Владимир Андреевич, сын не великого, а удельного князя; главной причиной отказа не хотевшие присягать царевич Димитрию выставляли его младенчество, они не хотели владычества немногих бояр: смуты времени несовершеннолетия Грозного научили бояр остерегаться боярского правления; если в речах некоторых бояр и слышны отголоски удельного строя, то этим внешним формам не должно придавать особого значения – главная причина отказа, бесспорно, опасение перед олигархией; большинство бояр желало власти сильной, желало видеть на престоле человека, который мог бы достойно поддерживать эту власть, оттого, например, и не было речи о брате Иоанна, малоумном Юрии Васильевиче. Но Иоанну стремления бояр указывали на самую печальную судьбу для тех, кто ему дороже всего на свете: Иоанн слишком хорошо знал, какими обычаями умели в Москве отстранять опасных противников и он требует от бояр служения царской власти независимо от лица, облеченного ею. Понимание Грозным государственного начала выше, чем у его противников, но оно отвлеченнее; напротив, противная сторона стоит на твердой почве тогдашних отношений; за их понимание горький опыт времени малолетства царя. Личный и династический интерес царя требовал передачи престола малолетнему сыну его, Димитрию; интересы же боярства требовали государя сильного. Иоанн выздоровел, тяжелый кризис миновал; для потомков этот спор может казаться лишенным достаточного основания, так как принципиального разногласия между спорящими не было; но взаимная горечь осталась в душах спорящих; человек и менее подозрительный, чем Иоанн, стал бы видеть в лицах, отказывавшихся от присяги, своих врагов, готовых на все... После выздоровления Иоанн не решился сразу удалить своих прежних советников, поведением которых во время своей болезни он не мог быть доволен. Но Сильвестр с своей партией представлял известную силу; во время болезни царя видим около него ближнюю думу, из которой большинство действует независимо и даже вопреки Сильвестру; можно догадываться, что во время этих событий в партии Сильвестра произошел раскол, но с другой стороны, оставшийся верным Сильвестру кружок сблизился с боярами, не входившими в состав ближней думы царя и, следовательно, сохранил свое политическое значение; поэтому царь и не решается сразу отдалить от себя прежних советников, но в то же время он ищет иной опоры для своей власти. Так как, однако, почти все бояре того времени занимали места в думе не по милости царской, а по правам своего рождения, так как Иоанн не мог отставить членов Думы и заменить их новыми, то естественно он должен был искать опоры вне боярской думы, т. е. нарушить весь общественный строй; решиться, однако, на это 23-летний царь еще не мог; пока он оставил все по старому, понемногу отдаляясь от своих прежних советников. В ознаменование своей благодарности за выздоровление царь решил отправиться на богомолье в Кириллов монастырь; Сильвестр и его сторонники пробовали отговорить царя от этой поездки, для этого они прибегли даже к авторитету Максима Грека, жившего в то время на покое в Троице-Сергиевом монастыре. Знаменитый инок святогорец убеждал беседовавшего с ним Иоанна, что обет его не согласен с разумом; после взятия Казани осталось много вдов и сирот, гораздо лучше устроить судьбу их, чем исполнять обещания, данные не по разуму; вездесущий и всевидящий Бог и святые не обращают внимания на место молитвы, а на желание и добрую волю молящегося. «Если послушаешься меня, закончил Максим, будешь здрав с женою и с сыном». Видя же, что Грозный не оставил своего намерения, Максим Грек велел передать ему чрез 4 лиц, что если он забудет кровь мучеников, павших под Казанью, презрит слезы их сирот и вдов, поедет все-таки, то сын его умрет, не возвратится из поездки жив. Так рассказывает кн. Курбский, он же объясняет, почему сторонники Сильвестра противились поездке царя: ехать склоняли Иоанна монахи, – «бо те мнихи богатолюбные не зрят богоугодного... чем бы выманити имения монастырям». Это замечание Курбского совершенно верно. Про всякое почти посещение царя летопись отмечает, что Иоанн «братию довольну учредил»; следовательно, желая остановить раздачу земель монастырям и указывали на то, что в этих землях нуждаются вдовы и сироты лиц, павших под Казанью. Но все усилия оказались тщетны; от Троице-Сергиева монастыря царь выехал на Песношу, в Никольский монастырь; в этом монастыре проживал на покое Вассиан Топорков, бывший епископ Коломенский, лицо близкое к вел. кн. Василию III; в июле 1542 г. он оставил епископию едва ли не вследствие народного восстания на него. При посещении старого советника своего отца, Иоанн, по рассказу Курбского, спросил его, как бы ему хорошо править и в то же время иметь в послушании великих и сильных? Если хочешь быть самодержцем, последовал ответ, то не держи советников мудрее себя, так как сам ты лучше всех, тогда тверд будешь на престоле и все будешь держать в своих руках; если же будешь держать советников мудрейших себя, то поневоле будешь в послушании у них. «Если бы и отец мой, воскликнул царь, был жив, и он не дал бы мне лучшего совета». Форма рассказа Курбского подозрительна; шепчут на ухо не для того, чтоб другие слушали; но нет надобности толковать эти выражения буквально. – Курбский повторяет эти слова и в послании к царю.

От Песношской обители Иоанн рекой Яхромой спустился в р. Дубну, Дубной – в Волгу, по Волге спустился до Шексны, посетив по пути Калязинский монастырь, Углич, Покровский женский монастырь; Шексной царь поднялся вверх до Кириллова монастыря, ездил в Ферапонтов монастырь и по пустыням, затем вернулся в Кириллов монастырь и вниз по Шексне проехал в Волгу, побывал в Романове и Ярославле; отсюда сухим путем проехал в Ростов, Переяславль, к Сергию и затем приехал в Москву. На обратном пути Иоанн потерял сына Димитрия (есть позднейший рассказ, что ребенок упал в воду с рук кормилицы, задремавшей на борту судна). Поездка эта совершена была вопреки совету Сильвестра; на упадок влияния Сильвестра указывает отчасти и дело об ереси М. Башкина: при разбирательстве деда Висковатый подал обвинение на Сильвестра в том, что он в Благовещенском соборе старинные образа заменил новыми «своего мудрования» (январь 1554 г.) В июле этого же года кн. С. Ростовский, один из не хотевших присягать, сделал попытку бежать в Литву; оказалось, что кн. С. Ростовский бывал в сношениях с литовским посланником, Довойной, рассказывал ему думу царя и мало того, писал к королю хулу и укоризну на государя и на землю. Кн. Ростовский оправдывался своим «малоумством»; говорил, что с ним хотели бежать такие же малоумы, – князья Лобановы и Приимковы. Царь с боярами приговорил кн. Семена к смертной казни, но по ходатайству митрополита он был лишь сослан на Белоозеро. Иоанн жаловался впоследствии, что Сильвестр и его друзья с этого времени стали держать кн. С. Ростовского в великом береженьи. – Вопрос о Ливонской войне еще более разъединил царя с Сильвестром и его сторонниками. Партия Сильвестра требовала от Иоанна решительных действий против Крыма, но внимание царя обращено было в другую сторону: вместо войны с Крымом он начал войну с Ливонским орденом, скоро превратившуюся вследствие распадения ордена в войну за Ливонию; но 25-летняя война эта кончилась полной неудачей для России. Как люди XVI века разделились в мнениях, следовало ли Иоанну начинать эту войну, так точно не согласны в своих воззрениях на борьбу за Ливонию и ученые XIX века. Одни хвалят Иоанна за попытку овладеть берегами Балтийского моря, видят в этом стремление его к западной цивилизации, другие объясняют это алчностью царя, возгордившегося легкими успехами на Востоке и утверждают, что сначала России следовало завоевать Крым и уничтожить это гнездо разбойников; противная сторона возражает, что нечего было и думать Московскому государству справиться с Крымом, вассальным государством Турции, столь сильной и грозной в XVI в., и говорят, что походы XVII и первой половины XVIII в. показали, какое непреоборимое препятствие к завоеванию Крыма представляла степь, помимо даже турецкой помощи крымцам. Нельзя не признать этих возражений очень доказательными; степь в XVI в. была, действительно, непреодолима; борьба с Турцией была далеко не по силам России; но из этого не следует, что в 1558 г. надо было начинать борьбу с Ливонией. Государство только что покорило Казанское и Астраханское царства, приобрело громаднейшее пространство земли, далеко еще не окончательно усмиренное; столь быстрое расширение границ вызвало, как и следовало ожидать, отлив населения от центра к восточным и юго-восточным окраинам, и при таких условиях едва ли благоразумно было начинать войну, в которой, как это было совершенно ясно, Россия вооружит против себя многих соседей и не найдет союзников. России в XVI в. не было надобности непременно стремиться покорить Крым, – отношения к Крыму в 1553–1559 годах показывают, что энергичною политикой можно было сдерживать Крым; в последующие царствования постепенно выдвинулась в степь линия укрепленных городов, открывая русскому населению богатые черноземные пространства, с каждым шагом более и более обеспечивая центральные области. Почти без помощи правительства, скорее вопреки ему, во второй половине XVI в. часть русского народа спустилась по Дону почти до Азова, основала там свои городки и стала страшна для крымцев – как много можно было бы сделать в этом направлений, если бы внимание и силы государства не были отвлечены на западе. С другой стороны, полтора столетия спустя великий преобразователь России стремился иметь только то, чем Иоанн владел до начала этой войны и что он потерял во время этой войны! Иоанну принадлежала местность, на которой Петр основал Петербург. Петру нужен был хотя бы клочок моря, чтобы создать на нем флот; Иоанн стремился овладеть портами и гаванями, не думая о флоте; а между тем борьба за Ливонию или правильнее борьба из-за господства на Балтийском море показывает, что только тот мог вести торговлю на этом море, кто имел флот, кто мог заставить уважать свой флаг; так и понимали эту борьбу, напр., Данциг и Любек: они стремились сделать плавание по морю свободным, – свободным для себя, конечно. Опека Ганзы над русской торговлей сменилась в XVI в. опекой, еще более тяжелой, ливонских городов; но за то между этими городами и ганзейскими начался спор из-за торговли с Россией, спор, к которому пристала и Швеция. Так возникли вопросы о «плаваниях»: Ревельском, Нарвском, Выборгском, т. е. каждой спорящей стороне хотелось, чтобы только к ее городу имели право приставать корабля, чтобы все пошлины поступали в пользу ее и граждане ее пользовались, конечно, исключительными правами. Спор этот мог быть решен только на море, как оно в действительности и случилось. Иоанн сознавал необходимость сблизиться теснее с западными государствами и понимал, что Ливонский орден препятствие в этом деле; он не обратил только внимания на то, что за этим орденом стояли Швеция, Ганзейские города, Дания, которые все согласны были в том, что не следует давать просвещению и технике западно-европейской проникнуть в Россию. Приобретя ливонские гавани, Россия имела бы дело пред собой и для себя mare clausura, а не mare liberum; шведские или любекские военные корабли нападали бы на плывшие в русские порты суда, Дания обыскивала бы и по произволу не пропускала бы их через проливы. Иоанн, по-видимому, совершенно не видел этих обстоятельств решаясь на войну. Его вина усугубляется тем, что как раз пред началом войны открыт был новый торговый путь чрез Северный океан и Белое море и совершенно напрасно Иоанн отнесся к этому пути слишком пренебрежительно; правда, море это открыто для навигации только четыре месяца, но оно было действительно mare liberum; предки Иоанна не имели и этого пути, на первое время государственные потребности России могли быть удовлетворяемы и этим путем, как оно и было в действительности до времен Петра Великого. По этому морю давно уже русское население плавало от Двины до Оби, следовательно, здесь был готовый контингент людей, из которых можно было создать моряков в европейском смысле слова; процветание этого пути заставило бы города, торговавшие по Балтийскому морю, быть внимательнее к требованиям России. Интересы торговли и промышленности заставили английских купцов в это время усиленно искать новых рынков для сбыта своих произведений; «общество купцов искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений, неизвестных и доселе не посещаемых морским путем» снарядило экспедицию из трех кораблей под начальством Ю. Уилльби; два, корабля остановились на зимовку у речки Арзины (на Лапландском берегу), и экипаж обоих погиб от морозов. Третий же корабль, «Эдуард Благое Предприятие», отделившийся во время бури от остальных, благополучно бросил якорь в устье Северной Двины; когда Иоанн узнал об этом, он ласково пригласил Ричарда Чанслора, начальника корабля, приехать в Москву. Прибытие англичан было как нельзя более кстати: англичане открывали новый торговый путь, которым Россия могла сноситься с Западной Европою, минуя своих завистливых соседей. Обласканный царем Чанслор вернулся в Англию с дозволением англичанам приезжать в Россию, строить и покупать дворы и вести торговлю. Осенью 1555 Чанслор с торговыми агентами, приказчиками и с товарами приехал вторично в Россию; на этот раз Московской компании, образовавшейся в Лондоне и получившей от английского правительства монопольное право на торг с Россией, Иоанн пожаловал грамоту на беспошлинную торговлю в России; с отъезжавшим в Англию Чанслором отпущен был царский посланник к Филиппу и Марии Ο. Γ. Непея. Непея вернулся в Россию в 1557 г., с английским посланником и доверенным человеком Московской компаний Дженкинсоном. Так завязались торговые и политические сношения России и Англии. Московская компания получила, кроме права беспошлинной торговли, дворы в пяти городах, ее агенты имели право свободно разъезжать по всей России; они искали путей в Сибирь, Китай, ездили с товарами в Персию, впоследствии ее агентам неоднократно Грозный давал политические поручения. Конечно, англичане всячески старались удержать этот путь открытым лишь для себя и извлекать только для себя выгоды торговли с Россией, стремились уничтожить конкурентов по торговле; но для России была та выгода, что открыт был свободный путь. Насколько затруднительны были раньше сношения с Европой, показывает дело Ганса Шлитте: Иоанн дал ему поручение набрать в Европе опытных мастеров, техников, врачей для России. Шлитте, заручившись предварительно разрешением императора Карла V, собрал 123 человек; в том числе были четыре богослова, приглашенные Шлитте самовольно. Но в Любеке Шлитте со своими спутниками был задержан и посажен под стражу. Оказалось, что ревельцы и другие ливонские города настоятельно просили не пропускать в Москву Шлитте и его спутников; они уверяли, что если просвещение проникнет в Москву, то великая опасность угрожает не одной Ливонии, а всему немецкому народу. Швеция смотрела на попытки Москвы начать непосредственные сношения с Западной Европой так же недружелюбно, как Ливония. Отношения Москвы к обоим этим государствам определялись стремлением Москвы получить свободный пропуск для всех, едущих в Россию или из России, и поземельными пререканиями, так как границы были весьма неопределенны. Поземельные споры Швеции и особенно Ливонии с Новгородом и Псковом постоянно возникали и прежде; но вечевые общины не имели силы настаивать на своих правах; иначе пошло дело после присоединения их к Москве: московские государи унаследовали права Новгорода и Пскова, но повели это дело гораздо энергичнее. В 1537 г. заключено было между Россией и Швецией перемирие на 60 лет; но Густав Ваза был встревожен донельзя начавшимися сношениями Англии с Россией; он рассчитывал напасть врасплох на Россию, занятую татарскими отношениями; он надеялся, что Ливония, Литва и Польша соединятся с ним и вместе отодвинут Московское государство еще дальше на восток и как бы китайской стеной отделят его от запада. Предлогом войны выставлено было унизительное для Швеции обыкновение, в силу которого шведский король сносился не с государем московским, а с его новгородскими наместниками. Война началась в 1555 г. и шла неудачно для шведов. В 1557 г. заключено было перемирие на 40 лет; решено было урегулировать границы по Ореховскому договору и обеспечен был свободный проезд русских чрез Швецию. Порядок сношений остался тот же и шведам пришлось выслушать такие слова Грозного про Густава Вазу: «а про вашего государя в розсуд вам скажем, а не в укор – какого он рода, и как животиною торговал и в шведскую землю пришел – это делалось недавно и всем ведомо». Поводом к войне е Ливонией послужил вопрос об Юрьевской дани. Так как ни договор 1463 г. между Псковом и Дерптским епископом, ни договор 1503 г. между Иоанном III и магистром Плеттенбергом до нас в подлинниках не дошли, то мы и не можем сказать, в чем собственно заключалась эта дань, упоминаемая в этих договорах; по мнению одних это был платеж за борти, бывшие у ливонских крестьян за русской границей, по мнению других – это была плата Дерпта церкви св. Троицы за лес; но до 1554 г. ливонцы никакой дани не платили и при заключении перемирия в 1534 году о дани разговора не было. В 1554 г., когда явились ливонские послы просить о продолжении перемирия, им предъявлено было требование, уплатить дань за 50 лет (с 1503 г.) и впредь платить ее ежегодно, не стеснять православного вероисповедания в Ливонии, не мешать русской торговле и отказаться от Позвольского договора, по которому Литва и Ливония заключили союз против России. В Ливонии, после долгих споров, согласились на эти условия, оговорив, что будут апеллировать к императору; тем не менее дани не везли, отправляли посольство за посольством, чтобы уменьшить дань. Иоанн не хотел вести дальнейших переговоров и по его приказу огромное русское войско в 1558 г., под начальством Шиг-Алея, вторглось в Ливонию и страшно опустошило ее: в 14 дней русские сожгли 4000 дворов, сел и поселений; особенно свирепствовали татары, черемисы и др. инородцы, бывшие в русском войске. После этого похода ливонцы отправили послов с 30000 марок, чтобы купить мир, бояре стали было склонять царя даже к миру, как вдруг жители Нарвы нарушили перемирие и начали стрелять по Иван-городу. Военные действия возобновились; 11 мая 1558 г. русские взяли Нарву (Ругодив), затем Этц (Адеж), Нейшлосс (Сыренск), Нейгаус (Новгородок) и наконец кн. П. И. Шуйский 8 июня подступил к Дерпту (Юрьеву); 18 июня этот город пал. Кн. Шуйский подписал весьма льготные условия, на которых город сдавался царю. Иоанн несколько изменил эти условия: уничтожил апелляцию к Риге, ограничил освобождение дерптцев от военного постоя; но в общем немцам даны были широкие права, даже право свободного выезда из города; в общем и немецкие историки чрезвычайно хвалят поведение русских в Дерпте. Взятие Дерпта нанесло решительный удар ливонскому оружию и распространило панику; после этого сдались до 20 городов Везенбер (Ракобор), Лаис, Ацель (Говье), Ринген (Тушин) и другие. Воеводы вернулись в Москву, где щедро были награждены царем, – много детей боярских было испомещено в Юрьевском (Дерптском) уезде. В январе 1559 г. в Ливонию вторглось новое русское войско (кн. С. И. Микулинский и кн. Серебряный); на этот раз русские подступали к самой Риге, взяли 11 небольших городов. Еще важнее по результатам был поход 1560 г. (кн. П. И. Шуйский и Серебряный): взяты были важные крепости Мариенбург (Алыст) и Феллин (Вильян, в конце августа); в Феллине взят в плен бывший магистр ордена Фюрстенберг; на этот раз русские доходили до Пернова и Вейссенштейна (Пайды). В Ливонии окончательно убедились, что одному ордену война не по силам, но напрасно искали помощи у соседних государств; те не скрывали своих намерений разделить владения ливонского ордена. Тогда началось распадение ордена: епископ Эзельский еще в 1559 г. продал Дании остр. Эзель; Ревель, сильно страдавший от нарвской торговли, в 1561 г. перешел под власть Швеции; между тем еще в 1559 г. по Виленскому договору последний магистр ордена Кеттлер склонил Сигизмунда II Августа принять Ливонию под свой протекторат, 28 ноября 1561 г. ливонцы принесли присягу королю Сигизмунду-Августу. Распадение ордена совершенно изменило политическое положение и поставило Московское государство лицом к лицу с Швецией, Данией и Литвой-Польшей; вопрос мог быть решен только в борьбе между этими государствами. Очень скоро начались военные действия между Москвой и Польшей (с 1562 г.) и одновременно вспыхнула семилетняя война между Швецией и Данией. Для московского правительства наиболее выгоден мог бы быть союз с Швецией, явно враждебной к притязаниям Польши на балтийском побережье. В 1561 г. продолжено было перемирие между Швецией и Москвой на 20 лет, считая от 25 марта 1562 г., но заключенный договор так мало соответствовал новым условиям, что остался мертвой буквой; между русскими и шведскими войсками происходили уже мелкие стычки, на которые жаловались царю новгородские наместники. Для улажения этих дел прибыло в начале 1563 г. в Москву шведское посольство. Эрик XIV домогался, чтобы Иоанн признал за Швецией все завоевания, которые он сделал в Ливонии и которые сделает в будущем; чтобы стапельным пунктом для торговли с Россиею оставался Ревель, в то время уже шведский. Неудивительно, что это посольство не было принято царем, и получило ответ от новгородских наместников. После этого в Дерпте заключено было перемирие на 7 лет на основании владения; Нарвское плавание Эрик соглашался допустить только под условием уплаты Швеции 5% со стоимости провозимых товаров. В то же время с Данией Иоанн заключил договор 7 августа 1562 г., по которому оба государства должны были действовать против Швеции и Польши; за Данией царь признавал право над Эстляндией, Эзелем и Пильтеном; Фридрих II, король датский, даровал русским право иметь свои дворы в Копенгагене и на Готланде, Грозный – датчанам в Новгороде и Иван-городе. Если Грозный вел себя двулично по отношению к Швеции, то следует помнить, что Фридрих в то время был в союзе с Польшей. Неудивительно, что и этот договор остался только на бумаге; в начавшейся войне Дании с Швецией Фридрих напрасно рассчитывал на русскую помощь; несмотря на его постоянные жалобы русские даже не прерывали с шведами торговых сношений. Такое уклончивое поведение Грозного по отношению к Швеции и Дании объясняется тем, что совершенно справедливо в Литве-Польше видел он главного своего соперника в приобретении Балтийского побережья и на Литву – Польшу Грозный решил направить свои силы. Еще в 1549 г. Литва и Москва условились продлить перемирие на прежних условиях на 7 лет (до 25 марта 1556 года); для разграничения владений обоих государств около Себежа постановили назначить новый съезд. Но, когда приступили уже к составлению перемирной грамоты, дело чуть было не расстроилось совсем из-за нового титула Московского государя; московские дьяки написали Иоанна «царем», литовский писарь, конечно, отказался так писать, послы решительно приняли его сторону и готовы были ехать из Москвы, несмотря на угрозы бояр, что этим учинят кровопролитие христианам; Иоанн посоветовавшись с думой, приговорил: настойчиво требовать написания царского титула, даже отпустить послов, но в конце все-таки вернуть их и уступить, «для недругов крымского и казанского», царский титул написать все-таки в своей грамоте, потому что она будет у короля, а королевская без этого титула будет у государя в казне (!); а против трех недругов стоять вдруг истомно. После заключения этого перемирия оба государства до начала военных действий в конце 1562 г. обменялись 31 дипломатической посылкой; но многочисленные эти посылки не могли привести к заключению вечного мира, хотя об нем много говорили с обеих сторон. Главным препятствием к заключению мира первые 8 лет этих сношений (1549–1550 г.) был вопрос о новом титуле, принятом московским государем, а с 1556 г. выдвинулся ливонский вопрос. Московское правительство энергично добивалось признания нового титула со стороны Литвы-Польши; постепенно оно развило целую систему доказательств законности этого своего акта. Кроме прежних доказательств оно указывало на то, что все соседние государи признают этот титул Московского государя, а некоторые бусурманские государи именуют его даже выше – «Белым царем»; литовским послам показывали грамоты султана турецкого Сулеймана, короля шведского, Филиппа, короля испанского и английского, делали ссылки на грамоту императора Максимилиана, присланную вел. кн. Василию Иоаннович, но все эти доказательства не имели успеха. После этого московские посланники в Литве не брали грамот, писанных без титула «царя», а в Москве от послов Довойны и Воловича верющая грамота также не была принята по той же причине (1554 г.), литовским посланникам пробовали вручать ответные грамоты без королевского титула, но те отказывались принять таковые или, взявши, бросали ее на первом же яме от Москвы, как поступил в 1551 г. посол Гедройт. При таких сношениях можно было ожидать, что война между Москвой и Литвой-Польшей неминуема; если в Москве уступали, то или потому, что до 1552 г. находили истомным стать сразу против трех недругов, – казанского, крымского и литовского, или потому, что казанские люди после 1552 г. еще «не гораздо поукрепились». В 1554 г. в Москве согласились продолжить перемирие только на два года, рассчитывая в будущем стоять крепко за царское имя, – с 1556 г. обстоятельства несколько изменяются, в Москве выражают сильное желание к заключению вечного мира, так в 1556 г. продолжают перемирие на 6 лет и то по тому, что литовские послы не захотели назначить больший срок, а в Москве готовы были прибавить еще года три, четыре; в феврале 1558 г. из Москвы посылают к королю Р. В. Алферьева, чтобы короля «о дружбе задрати». Такая перемена в политике объясняется ливонским вопросом; решившись начать борьбу с Ливонским орденом, Иоанн хочет обезопасить себя со стороны Литвы-Польши; и в наказе Алферьеву велено разведывать, «что королево умышление о ливонских немцах». Когда в 1558 г. приехали большие послы (В. Тышкевич и др.), то в Москве, не начиная дела о царском титуле, предложили заключить мир на условиях владения, причем сразу заявили, что для доброго согласия «прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских не учнем изыскивати», но за то просили и послов, чтоб они «зашлые дела отставили»; но послы для заключения мира стали требовать, чтоб Иоанн «с души предков своих свел»: Смоленск, Северу, Чернигов, Вязьму, Дорогобуж и т. д. Такие условия не могли быть приняты и послы хотели говорить о продолжении перемирия, такою притчей: «чем добрые часы не обедня?»; но в этом им было отказано; тогда только они объявили, что с ними еще есть наказ – их де государь желает мира для всех христиан «и для немецкие земли Инфлянтския», что инфлянцев король принял под свою оборону. На отпуску сам царь послам сказал: с братом своим перемирие додержим до сроку, а вперед меж нас неправду Бог рассудит; о Ливонии в ответной грамоте было сказано, что «Вифлянты извечные наши даньщики». После этого все переговоры вращаются около ливонского вопроса; каждая сторона хочет возложить на другую ответственность в предстоящем кровопролитии. Одно время, в 1560 г., в Москве заговорили было действительно в примирительном духе, потому что Иоанн хотел по смерти Анастасии вступить во второй брак с Екатериной Ягеллонкой, сестрой Сигизмунда-Августа, но это не удалось, она была выдана замуж за Иоанна, герцога Финляндского, брата Эрика XIV; тогда по истечении 25 марта 1562 г. срока перемирия начались военные действия. Иоанн решился нанести сильный удар своему врагу. 30 ноября 1562 г. царь выступил из Москвы, 31 января подошел к Полоцку и указал место, где стать какому полку; 9-го полочане зажгли острог и посад, при этом из города вышло 11060 черных людей с женами и детьми; пока их велено было кормить, впоследствии они были розданы служилым и приказным людям; 14-го начали обстреливать Полоцк, рано утром 15-го город загорелся во многих местах, и воевода Довойна и владыка Арсений прислали бить челом Иоанну о сдаче Полоцка; город немедленно же занят был русскими войсками; 18 февраля Иоанн совершил торжественный въезд в город и слушал обедню в храме Св. Софии. Царь милостиво обошелся с пленными воинами, позволил им идти к своему королю, только ремесленники и техники военные должны были волей неволей поступить на русскую службу. Страшная участь постигла одних полоцких евреев – Иоанн приказал их утопить в р. Двине. Оставив в Полоцке воеводами кн. П. И. Шуйского, В. С. и П. С. Серебряных-Оболенских с большим войском и дав им пространный наказ, как укрепить и беречь город, как устроить местное управление, Иоанн двинулся обратно в Москву: тотчас после взятия Полоцка литовские паны – рада писали боярам, чтоб те наводили своего государя на мир и обещали, что король пришлет своих послов к 15 августа 1563 г. 21 марта царь вступил в Москву; пред самою Москвою боярин Траханиот возвестил ему рождение царевича Василия, первого сына его от второго брака; в Москве у церкви Бориса и Глеба на Арбате митрополит Макарий встретил царя с крестами и иконами и поздравлял его, что он своим великим подвигом «очистил святые церкви от иконоборец люторей и досталных сущих христиан в православие собрал».

Взятие Полоцка было крупным успехом московского государя; но в следующем году русские потерпели сильное поражение под Оршей: войско под начальством кн. П. И. Шуйского шло небрежно и внезапно было атаковано кн. Радивилом; кн. Шуйский убит, многие взяты в плен, остальные бежали. Однако после этого русские взяли Озерище, построили в литовской земле города Усвят, Копие, Улу и др., но решительных успехов не было. Поэтому переговоры долго, до 1570 г., оставались без результата, несмотря на то, что обе стороны постоянно обменивались послами и посланниками. В Москве требовали теперь уже всей русской земли и Киева, и Волыни, и Берестья, и Львова, и Галича. Правда от этого скоро отступились, но твердо стояли: 1) на признании царского титула, 2) на уступке Полоцка и его повета, не завоеванного русскими и 3) на полном отказе Литвы-Польши от Ливонии. Два раза в переговоры вмешивался, вопреки установившимся обычаям, сам Грозный; «презрев свою царскую честь», он говорил с литовскими послами 28 декабря 1563 г. и 10 июня 1570 г. В переговоры Грозный вносил свойственные ему живость и иронию. Хоткевичу он позволил вставлять в речь польские слова – «которые будет речи польским языком молвишь, и мы то уразумеем»; Грозный смеялся над обычными запросами с обеих сторон, – «припоминать велели того для, что брат наш припоминает нам, – и восе мы попросим у брата нашего Вилны, и брат наш даст ли нам Вилну? А брат наш попросит у нас Москвы, и нам Москва дати ли ему?» Но особенно долго царь говорил с послом Я. Скротошином 10 июня 1570 г.; он подробно (речь занимает 11½ стр. мелкой печати) пересчитал все сношения с Литвой с самой кончины отца своего, указывая постоянно на неправды брата своего, короля Жигимонта, и литовских радных людей. О речи царя секретарь посольства отозвался так: «милостивый государь, таких великих дел испамятовати невозможно; твой государской от Бога дарованный разум кроме (т. е. выше) человеческого разума». Литовского посланника Ю. Быковского Грозный принял в 1567 г. на поле, в шатре; царь, царевич и все окружающие были в доспехах; Иоанн сказал: «И ты, Юрьи, тому и не диви, что мы сидим в воинской приправе во оружии; пришел еси к нам от брата нашего от Жигимонта-Августа короля с стрелами, и мы потому так и сидим». Напротив того, особая честь оказана была посланнику У. Букрабе (1563 г.), который по приказанию панов-рады на торжественном представлении именовал Грозного «царем всей Русии», Наконец только 19 июня 1570 г. удалось заключить перемирие с Литвой на условии владения и то только на три года; во время этих последних переговоров послы объявили Иоанну, что в случае смерти Сигизмунда-Августа и польское и литовское королевства желают избрать себе государя из славянского рода по воле и «прихиляютца тебе великому государю и твоему потомству». Неудачи в Литовской войне объясняются в значительной степени событиями, происходившими внутри московского государства. Иоанн начал ливонскую войну вопреки мнению Сильвестра, Адашева и других. Сильвестр, который своим вмешательством в частную жизнь царя постоянно надоедал ему, не замечая, что с каждым годом царю труднее выслушивать подобные упреки, теперь не упускал случая, чтобы не попрекнуть царя войной с христианской Ливонией, – «еже какова скорбного ни сотворится нам, то вся сия герман ради случися». В ноябре 1559 г. царь возвращался с супругой из своего объезда; дорога стояла невозможная и в это время заболела Анастасия Романовна. Иоанн делает по этому поводу не вполне понятный для нас намек – «лишь вспомню немилостивное путное прехождение с больной Анастасией из Можайска в Москву! Единого ради малого слова непотребна»! Очевидно, отношения между партией Сильвестра и Анастасией были натянуты; к тому же и Курбский не раз жалуется на царских шурьев.

Еще в конце января 1560 г. Адашев по обычаю вел переговоры с литовским посланником, а в мае того же года он послан третьим воеводой большого полка в Ливонию, т. е. был уже в опале. Курбский, да и сам Иоанн, ставят эту опалу в связь с болезнью Анастасии; 17 июня в Москве был большой пожар и царь с великою нужею проводил ее в Коломенское село, «занеже болезнь ее бысть велика зело». 7 августа 1560 г скончалась Анастасия, оставив Иоанну двух сыновей, – царевича Иоанна (род. в 1554 г.) и Феодора (род. в 1557 г.). Анастасия была погребена по обычаю в Вознесенском девичьем монастыре. На (погребении ее был не только сам Иоанн, его брат, бояре и вельможи, не только множество народа, но и «все нищие и убозии со всего града приидоша на погребение не для милостыни, но со плачем и рыданием велием провождали»; от множества народа с трудом пронесли ее тело в монастырь. Это летописное замечание лучшая похвала первой русской царице; русские и иностранные источники именно ей приписывают сдерживающее и смягчающее влияние на Иоанна, – «бе бо милостива и беззлоблива». Иоанн был поражен скорбью, «царя и великого князя от великого стенанья и от жалости сердца едва под руце ведяху». Скорбь свою по умершей супруге Иоанн выразил раздачей самой щедрой милостыни по церквам, не только городским, но и сельским; послана была милостыня и в Царьград, и в Иерусалим, и на Святую гору и в другие места; и впоследствии Иоанн с любовью вспоминал свою первую супругу, называя ее «юницей своей». Странно только, что немедленно же после ее смерти Иоанн приказал строить на спех отдельные хоромы для брата своего кн. Юрия Васильевича и отдельные же для сыновей своих, Иоанна и Федора; как будто он хотел жить на свободе, ничем не стесняясь. Затем чрез 7 дней, 14 августа к Иоанну приходили митрополит, бояре и другие лица и просили его вступить во второй брак, а 18 августа пришли к заключению, что царю пригоже жениться на сестре Сигизмунда-Августа. Забывая неудачу 1543 г., теперь в Москве, кажется, не сомневались в успехе: делались, напр., соображения, что королевне по прибытии ее в Москву надо идти в Успенский собор и т. п. Тогда же дали наказ Сукину, отправленному с этою целью в Литву: посол должен был разведывать про обеих сестер, короля (Анну и Екатерину), – «каковы ростом, и сколь которая тельна, и какова которым обычаем и которая их лучше». Если обе сестры одинаковых достоинств, но старшей больше 25 лет, то свататься за младшую. Этот наказ, составленный на 11-й день по смерти Анастасии производит тяжелое впечатление. Нет сомнения, что смерть супруги произвела перелом в жизни Иоанна; страстная натура взяла верх и Иоанн, едва достигнув 30-летнего возраста, быстро опускается в нравственном отношении. Смерть Анастасии была роковым ударом для партии Сильвестра; по словам Курбского, новые приближенные – льстецы обвинили прежних советников государя в отравлении Анастасии, – отголоском этих обвинений служат слова самого Иоанна – «и с женою меня вы прочто разлучили? Только бы у меня не отняли юницы моея: ино бы Кроновы жертвы не было». Обвиняемые, Адашев и Сильвестр, требовали, чтобы им дали возможность оправдаться пред судом, но противники успели убедить царя, несмотря на возражения митрополита Макария, не призывать их, говоря, что иначе Сильвестр и Адашев снова очаруют царя. Участь Сильвестра остается темною: Курбский говорит, что он был заточен в Соловецкий монастырь; Иоанн писал впоследствии, что он попу Сильвестру «ничего зла не сотворих». Адашев же был назначен воеводой в Феллин, затем вследствие местнических счетов был переведен в Юрьев, где во время производимого над ним следствия и умер, – враги его уверяли, будто он сам отравился; были казнены родственники и друзья его: некая Мария Магдалина полька по рождению, И. Шишкин с детьми, родной брат Д. Ф. Адашев с сыном Тархом, тесть его Туров, Сатины, на сестре которых женат был А. Ф. Адашев. Это были первые казни после 15–16-летнего промежутка. К несчастью, брак Иоанна с Екатериной Ягеллонкой не состоялся; в августе 1561 г. Иоанн женился на Марии Темгрюковне, дочери Кабардинского князя Темгрюка, которая пред тем была крещена в христианскую веру; красивая черкешенка не имела на Иоанна никакого нравственного влияния, а родственники ее – только дурное. Его забавы и пиры становятся все чаще и все ужаснее; к этим годам 1561–1565 относятся казни кн. Д. Ф. Овчины-Оболенского, кн. М. Репнина, кн. Кашина, кн. Д. Курлятева и других; кн. М. Репнин, например, казнен за то, что отказался надеть на себя маску; в эти же годы сослан на Белоозеро слуга государев, казанский герой кн. M. И. Воротынский; подвергнут жестоким мукам И. В. Большой Шереметев, поспешивший потом постричься в монахи под именем Ионы; брат его, Никита, казнен. Царь подозревал бояр и князей в измене, он видел несочувствие их Ливонской войне, узнавал о попытках их бежать в Литву. Еще в 1561 г. Грозный начал брать с бояр крестоцеловальные записи в том, что они от него не отъедут; такие грамоты были взяты с князей В. М. Глинского, И. Ф. Мстиславского, И. Д. Бельского, А. И. Воротынского, с И. В. Большого Шереметева, И. П. Яковлева, Л. А. Салтыкова и др. Каждый, дававший такую запись, должен был представить по себе поруку в том, что он не сбежит; ручавшиеся, в противном случае, должны были заплатить определенную сумму денег. В 1562 г. ограничены были права князей на родовые вотчины: по смерти князя, не оставлявшего детей мужеского пола, вотчины его отходят к государю; брату или племянникам умиравший мог завещать только с дозволения государя; продавать, менять или отдавать в приданое такие вотчины запрещалось вовсе. В 1563 г. умерли брат Иоанна, Юрий и митрополит Макарий, который все же заступался за опальных и голос которого Иоанн иногда принимал во внимание. Для выбора нового митрополита царь созвал 9 февраля 1564 г. церковный собор, который должен был сначала рассудить о некоторых внешних отличиях русских иерархов. Этот собор постановил: митрополиту носить белый клобук и печатать грамоты красным воском; те же отличия даны архиепископу новгородскому, а казанскому – только печать красного цвета. Митрополитом был избран бывший царский духовник, инок Чудова монастыря, Афанасий. В начале 1564 г. бежал в Литву знаменитый воевода, друг Адашева и Сильвестра, кн. А. М. Курбский; раньше его отъехал кн. Д, Вишневецкий, затем бежали и другие: В. Заболоцкий, кн. М. Ноготков-Оболенский, Е. Бутурлин, Тетерин, кн. Черкасский и др. Бегство этих лиц, особенно кн. А. М. Курбского, было крайне неприятно для Иоанна; между ним и Курбским завязалась переписка, драгоценная для истории. В четырех письмах к Иоанну Курбский жестоко порицает поведение и пороки Иоанна, сравнивает первые годы его царствования с последующими, упрекает его в избиении бояр и особенно благородных княжат, имениями и вотчинами которых царь завладел; горячо защищает память Сильвестра и Адашева и отстаивает право совета, которое Курбский признает и за «всенародными человеки», «понеже дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной». В двух своих ответах, особенно первом, Иоанн защищает самодержавие, часто смешивая с ним единодержавие, указывает на божественное происхождение власти, на ответственность свою пред Богом за каждого из своих подданных, приводит примеры вреда от разновластия и повторяет, что он волен своих холопов жаловать, волен и казнить их; обвиняет князей и бояр в небрежении его воспитанием, в непочтительном отношении к нему, в самовольстве, им приписывает все неудачи, постигшие Россию. Несколько лет спустя открылось, что король Сигизмунд-Август подговаривал некоторых бояр бежать в Литву чрез гонца своего, И. Козлова. По приказанию Грозного кн. И. Д. Бельский, кн. И. Ф. Мстиславский, кн. М. И. Воротынский, боярин И. П. Федоров-Челяднин отвечали королю письмами, несомненно сочиненными самим Грозным. В письмах этих кн. Бельский именует себя Литовским и Бельским, Мстиславский – Литовским, Ижеславским и Мстиславским; они называют короля своим братом; уверяют короля, что он поступает, как прокураторы, фалшеры и лотры, что королям не прилично таким татцким обычаем хапати; защищают правление Грозного: он, как есть государь правый, христианский, всех жалует по достоинству, а виноватых и израдец везде казнят; они доказывают, что везде несвободно, – несвободно было и в раю, где Адам должен был соблюдать заповедь Господню; закон дан был и Аврааму и Моисею, благость и святость – Иисусом Христом, везде было законоуставление и преступающим наказание. Бельский указывает целый ряд недостойных поступков в доме Гедимина: Ольгерд его, Бельского, прапрадеда, а своего сына, Владимира, от достойные чести и отчества отставил, потому что понял другую жену, тверянку; дед короля Сигизмунда-Августа, Казимир сродича Бельского кн. Михаила Олельковича «зрадным обычаем» убил; отчину его за себя взял; всем известно, в какой чести были прадед Бельского, кн. Иван, и особенно дед, кн. Федор, которого принуждали «самую веру душевную отложити и едва во единой кошюле утек до истинного православия». Бельский хвалит теперешнее свое положение, «кроме государской воли нихто нами невластен»; он согласится променять свое положение, если король уступит ему все Литовское княжество, и они будут, как были Ягайло и Витовт: Сигизмунд на польском королевстве, а Бельский на великом княжестве литовском и русском, и оба будут «под голдом» его царского величества. Кн. Мстиславский предлагает такой раздел: Сигизмунд пусть будет на польском королевстве, Бельские – на литовском княжестве и русском, а он, Мстиславский, в Троках, Бресте, Ковне и прусской земле и все под голдом царского величества; он уверяет, что паны отравили королеву Барбару; «где государьской воли над собою не имеют, тут яко изумевся шатаютца и никоего блага не ведят». Воротынский хвалится тем, что его государя «вольное самодержство, не как ваше убогое королевство, нашим великим государем никто не указывает, а тебе твои панове как хотят, так и укажут»; упрекает Сигизмунда происхождением от конюшца Гегимника; себе просит Новгород Литовский, Витебск и др. города. В ноябре 1564 г. Иоанн переменил некоторые вотчины у кн. Владимира Андреевича; в Москве чувствовалось особое напряжение; царь все чаще уезжал оттуда, любил проводить время в Александровской слободе; что это указывало на какие-то приготовления Иоанна, на недовольство его, видно из того, что это обстоятельство хотели скрыть от литовцев. Наконец 3 декабря 1564 г. Иоанн с своей супругой, с детьми выехал из Москвы; этот царский подъем не походил на прежние: царь взял с собою иконы, кресты, всю казну, весь домашний обиход; ближним лицам, которым велено было ехать с царем, приказано было взять с собою жен и детей. Вследствие беспутицы царь прожил 2 недели в Коломенском, оттуда чрез Тайнинское проехал к Троице-Сергию, где отпраздновал 21 декабря, – память св. митрополита Петра; оттуда проехал в Слободу. Между тем в Москве все власти и все население были в недоумении по случаю такой необычайной царской поездки, неизвестно куда. 3 января 1565 г. Иоанн прислал к митрополиту грамоту, в которой обвинял бояр, духовенство, служилых и приказных людей в том: 1) что бояре и приказные люди расхитили его казну после смерти отца его, 2) что они разобрали себе и близким своим раздавали поместья и вотчины и кормленое жалованье, и все-таки о государстве не радеют и от недругов крымского, литовского и немцев, не оберегают; напротив, удаляясь от службы, чинят насилия крестьянству; 3) что духовенство, сложась с ними, прикрывает их вины, когда царь захочет их наказать. Ввиду этого Иоанн, не желая терпеть долее изменных их дел, оставил свое государство и поехал поселиться там, где государю Бог наставит. Вместе с этой грамотой царский гонец (Поливанов) привез и другую, к гостям, купцам и всему православному крестьянству града Москвы; в этой грамоте царь писал, чтоб они на себе никакого сомнения не держали, гнева на них и опалы нет. В Москве сейчас же с великим плачем решили отправить к государю челобитчиков, чтобы государь царь гнев свой отвратил, милость показал и опалу свою отдал, а государство бы свое не оставлял, владел бы им, как, хочет; а изменников и лиходеев ведает Бог да он, государь, и в животе и в казни его государская воля; черные люди города Москвы прибавляли, что они за «изменников не стоят, а и сами их потребят». С этими челобитными поехал в Слободу в тот же день архиепископ Новгородский Пимен, архимандрит Левкий, бояре и множество всякого люда; многие даже не заезжали к себе домой. 5 января посланные увидели царевы очи, били челом государю; Иоанн сказал свое милостивое слово: он хочет взять свое государство, но как его взять и как им владеть, об этом он прикажет митрополиту. Посланные вернулись в Москву, только немногие (напр. кн. Бельский) были оставлены в Слободе. Скоро Иоанн объявил условия, на которых он снова принял государство: 1) на изменников и непослушных государю класть свою опалу, иных казнить, животы и статки их брать; 2) учинить в своем государстве опричнину, особый двор, весь обиход особый же, – бояр, дворян, казначеев, детей боярских, приказных и т. д.; 3) на свой и детей своих обиход взять 27 городов (Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Суздаль, Галич, Устюг и др.), 18 волостей, брать и другие волости, жаловать детей боярских и лиц, которые будут в опричнине; 4) опричниками быть 1000 чел., поместья им дать в тех городах, которые взяты в опричнину, а прежних владельцев оттуда вывести; 5) в Москве очистить для царя особое место под его двор и взять в опричнину несколько улиц московских и слобод подмосковных; 6) государство, суд, управу, воинство и всякие земские дела ведать боярам, которым велено быть в земских: кн. И. Д. Бельскому, кн. И. Ф. Мстиславскому и иным; приказные люди о больших делах должны приходить к боярам; о ратных вестях и великих земских делах бояре должны приходить к царю; 7) за свой подъем Иоанн взял из Земского приказа 100000 рублей. Вдумываясь в летописный рассказ об учреждении опричнины, видим большое сходство между ним и рассказом о первом обращении молодого царя к народу: и тогда и теперь он обвинял бояр в расхищении казны, в захвате земель, в нерадивом исполнении своих обязанностей; но тогда молодой государь для исцеления зла взывал к общему примирению и путем всенародного и частного обсуждения приступил к излечению зла новыми мерами. Прошло 16 лет, положение государства напоминало несколько его положение тогда: внешние удачи опять сменились поражениями, внутри государства жалобы на казни, попытки бежать и изменить государю. Тяжелая ливонская война начата была вопреки мнению большинства и некоторые неудачи, – в том числе самая крупная, оршинская – последовали от небрежности боярской; раздача поместий и жалованья же сделала детей боярских более ревностными служаками. 35-летний Иоанн уже не рассчитывает на реформы, на возможность ими поправить зло; его самолюбивый ум не хочет сознаться в том, что он дал своему народу непосильную задачу; в ожесточении он готов верить, что опалами и казнями он заставит работать как следует людей, которые забыли свой долг. Для исполнения этого Иоанну нужны люди, зависящие исключительно от него, которые бы понимали, что значение их в милости царя, а не в правах их по рождению. Но опричники были направлены не на одних бояр, а также и на многочисленный средний служилый класс, который до этого времени довольно тесно связан был с княжескими фамилиями; дети боярские часто принадлежали к «племени» боярских князей, входили в состав их слуг. Не имея возможности отстранить весь этот многочисленный класс, даже нуждаясь в его услугах, Грозный решил создать в государстве отдельное государство, где бы все зависело от него, составляло бы его частную собственность и этим небольшим, но лучше устроенным и содержимым государством, править над остальною землей. Окруженный толпою преданных ему телохранителей, не имевших связей ни с отечеством, ни с землею, Грозный мог чувствовать себя некоторое время безопаснее и спокойнее. Но опричники резко выделяли его от земли, создавали слово и дело государево, полагали государеву безопасность в зависимости не от единения с землею, не от сознательного подчинения подданных, а от грубой силы наемных воинов, расположение которых могло быть куплено на счет земли, и Иоанн в глазах массы становился царем, ниспосланным небом в наказание за грехи ее. От соседей, особенно от Литвы, Грозный старался скрыть самое существование опричнины, верный знак того, что он сам не вполне верил в основательность своего шага. Обыкновенно, послам предписывалось говорить: «у государя нашего никоторые опричнины нет; живет государь на своем царском дворе и которые государю дворяне служат правдою, и те при государе живут близко, а которые делали неправды, и те живут от государя поодаль. И нечто будет не зная того мужичье называют опричниной и мужичьим речам чему верить. Волен государь, где похочет дворы и хоромы ставить, туто ставить; от кого ся государю отделивати?»; или «царь по тому живет в Слободе, что в осеннюю пору на Москве государю непрохладно жити»; наконец, указывали литовцам «ведь и в вашей земле есть земское, и дворное, и кролевское, и гетманы, и подскарбии, и иные чиновники». Трудно ответить на вопрос, на сколько Иоанн предоставил управление земскими делами боярской думе: источники говорят нам почти исключительно о делах ратных и наиболее важных актах государственной жизни, т. е. о таких, о которых устав опричнины представляет боярам обращаться за разрешением к царю, следовательно мы не замечаем разности от времени предшествующего опричнине и непосредственно за ней следующего. Однако, переписка царя с боярской думой, сохранившаяся в дипломатических актах, указывает на то, что текущие дела в земщине были предоставлены ведению думы: Иоанн в 1569 г. приказывает боярам отписать в Смоленск, что литовскому послу корм готов, т. е. не он сам распоряжается, а дума; иногда он извещает думу о принятом им решении, иногда устраивает совещания бояр думы с боярами из опричнины: в 1570 г. при переговорах о границах в Ливонии, совещались бояре земские и из опричнины, одним словом прежнего единства государя с думой нет, и дума боярская рассматривается, как учреждение самостоятельное.

В случаях особо важных Иоанн считал нужным заручиться согласием всего служилого класса. Так, в 1566 г. 28 июня царь созвал второй земский собор, на разрешении которого предложил вопрос, продолжать ли дальше войну за Ливонию? На этом соборе было 374 чел.; кроме духовных чинов и думы приглашены были дворяне московские, те из уездных детей боярских, которые имели поместья около Москвы, так называемый выбор, воеводы пограничных городов и столичные торговые люди высших разрядов. Собор единогласно ответил, что следует продолжать войну, как этого и желал царь и, следовательно, принял на себя обязательство способствовать всеми мерами успеху дела. Число опричников скоро было увеличено с 1000 ч. до 6000 ч.; Малюта Скуратов Бельский и кн. Вяземский сформировали эту новую дружину царскую; судя по некоторым свидетельствам они выбирали в опричники лиц незнатного происхождения, отличавшихся своеобразным удальством. Собачья голова и метла – вот отличительные знаки опричников.

Окруженный этой толпой Иоанн жил обыкновенно в Александровской слободе. Таубе и Крузе передают, что Иоанн вел в Слободе монашеский образ жизни: 300 отборных опричников составляли «братию», они носили сверх блестящих кафтанов черные рясы, на головы надевали высокие тафьи. Сам Иоанн назывался игуменом, Вяземский – келарем, М. Скуратов – параклесиархом. В четвертом часу утра Иоанн с детьми и Малютою шел звонить в колокол; по звону этому братия собиралась к заутрене, в 8 часов все опять шли к обедне; Иоанн молился с необыкновенным усердием; после обедни братия садилась за трапезу, а царь стоял, читая поучения; по окончании трапезы Иоанн обедал один; остатки трапезы выносились из дворца и раздавались нищим; в 8 час. шли к вечерне, а в 10-м Иоанн уходил в опочивальню, где слепые рассказывали ему сказки, пока он не засыпал. Это смирение конечно, не было искренним, казни не прекращались, и нередко между церковными службами царь мучил и казнил несчастных узников. Тотчас после введения опричнины были казнены: кн. А. В. Горбатый с сыном Петром, окольн. П. П. Головин, кн. И. И. Сухов-Кашин, кн. Д. А. Шевырев; кн. Куракин и Немово пострижены в монахи, опале подверглись также многие дворяне и дети боярские; в 1568 г. казнены: И. П. Федоров-Челяднин, князья Ростовские, Щенятев, Турунтай-Пронский, Ряполовский и другие. С большою подозрительностью Иоанн по-прежнему относился к Владимиру Андреевичу, несколько раз менял его вотчины, отнял у него города Старицу, Алексин и Верею, а дал ему взамен Дмитров, Боровск и Звенигород. Вотчины менялись и отнимались не у одного только Владимира Андреевича, а у очень многих князей: у Воротынского, Гундуровых, Пожарских, Тулуповых, Ромодановских, Ковровых, Кривоезерских, Пеньковых, Микулинских, Мстиславского, Засекина, Телятевского; по писцовым книгам Коломенского, Московского и Вяземского уездов видно, что владельцы вотчин и поместий менялись в то время часто; затем при введении опричнины произведено было массовое перемещение служилого класса; в мерах этих нельзя не видеть стремления Иоанна подорвать значение потомков князей удельных, сохранявших уделы своих предков, где они имели значительную власть и над населением, так как там же испомещены были дети боярские, составлявшие их дворы, там они имели свои остроги, содержали своих стрельцов (напр. кн. Воротынские, Мстиславские, Микулинские). Курбский также объясняет некоторые казни Грозного желанием овладеть богатыми вотчинами (кн. Ушатых и Прозоровских). История не имеет права не признать законности и своевременности стремлений Грозного и отрицать значительность достигнутых им в этом отношении результатов, но конечно не может одобрить приемов которыми эти результаты были достигнуты, всех этих казней невинных людей, попустительства страшному своеволью опричников. Когда все вокруг Иоанна молчало, тогда митр. Филипп решился возвысить свой голос. Преемник Макария, митр. Афанасий отказался от митрополии в 1566 г.; выбор царя пал было на Германа, архиепископа Казанского, но беседа его не понравилась Иоанну и он не был посвящен в митрополиты; так рассказывает Курбский и прибавляет, что через два дня Герман найден был в своих покоях мертвым; последнее несомненно неверно, потому что Герман скончался чрез 1 год и 3 месяца во время морового поветрия; поэтому и самый факт избрания Германа в митрополиты остается под сомнением. Преемником Афанасия Иоанн выбрал Филиппа, из рода Колычевых, игумена Соловецкого. При первом же предложении Филиппу митрополии, Филипп непременным условием согласия поставил отмену опричнины, но Иоанн с гневом отказал в этом и требовал, чтобы Филипп не вступался в опричнину и домовый обиход царя; по настоянию собора Филипп дал на это свое согласие и 25 июля 1566 года посвящен был в митрополиты в присутствии самого Иоанна. Филипп сначала тайно усовещевал Иоанна, а затем стал обличать его всенародно. Разгневанный Иоанн хотел было заставить Филиппа замолчать, убеждал его не прекословить державе царской, уверял его, что против него восстали его близкие, но Филипп не оставил своих обличений. Царь созвал собор для суда над святителем; в угоду Иоанну собор осудил митрополита, 8 ноября 1568 г. митрополит с позором был выведен из церкви опричниками и посажен в заключение в Богоявленский монастырь, затем переведен в Тверской Отроч монастырь, где и был задушен в 1569 г. Малютою Скуратовым. На его место возведен был Троицкий игумен Кирилл, по смерти его (1572 г.) Антоний, архиепископ Полоцкий. В лице св. Филиппа церковь выставила святителя, положившего душу за свою паству, русское общество – проповедника и учителя, осудившего образ действий Иоанна, неприличный государю европейскому и христианскому. Вслед за св. Филиппом погиб удельный кн. Владимир Андреевич, о казни которого иностранцы рассказывают ужасающие подробности. В связи с казнью Владимира Андреевича стоит Новгородский погром: архиепископа Пимена и других обвиняли в том, что они хотели отдать Новгород и Псков Литве, а на престол Московский возвести кн. Владимира Андреевича; обвинение слишком странное; можно было бы верить его второй половине, если бы не было первой. Свой опустошительный поход Иоанн начал с Твери, где «многия люди поби». 2 января 1570 г. явился в Новгород передовой отряд, который оцепил город со всех сторон; тогда же были захвачены духовные и наиболее состоятельные лица города. 6 января приехал сам царь с царевичем Иоанном, со множеством войска, и остановился на Городище. 8-го царь въехал в Новгород; встреченный на Волховском мосту архиепископом Пименом царь не подошел под благословение, упрекнул Пимена и новгородцев в желании предать город польскому королю, назвал Пимена «волком, и хищником, и губителем, и изменником и порфире и венцу его досадителем»; тем не менее Иоанн слушал обедню у св. Софии, затем пошел обедать к архиепископу со всею своею свитою; начал было есть, но вскоре «возопил гласом велиим»; это был условный сигнал, владыка Пимен был схвачен, посажен в заключение, его казна, казна св. Софии и других церквей захвачены, и началось избиение новгородцев, их жен и детей; опричники бессмысленно истребляли даже недвижимое имущество несчастных в самом городе и в окрестностях верст на 200–300; наконец, 13 февраля, царь призвал к себе новгородцев, оставшихся живыми, из каждой улицы вызвал к себе по человеку, – они явились дряхлы и унылы, отчаявшись в животе своем стояли, как мертвые. Но Иоанн, взглянув на них милостивым оком, велел им молиться о своем царском здравии и благополучии; сказал им, что вся пролитая кровь взыщется на владыке Пимене и на всех советниках, его и велел им жить спокойно и не скорбеть о случившемся. Отсюда Иоанн пошел в Псков, отправив Пимена и многих духовных лиц в Москву; Пимен скоро умер в заточении; тогда же многие новгородцы выведены были из своего города и расселены по другим областям. В Синодике число погибших новгородцев, однако, показано только 1505 чел., у Курбского 15000, у Таубе и Крузе – 27000, в Псковской летописи, – 60000, у Горсея – 700000. Пскову, куда царь проследовал из Новгорода, по-видимому угрожала та же участь, но Псков был спасен, – большинство источников приписывает это спасение юродивому Николе, напугавшему царя страшными предсказаниями; испуганный Иоанн не лишил жизни ни одного псковича и вернулся в Москву, где немедленно же принялся за розыск новгородской измены; на этот раз в числе осужденных были самые близкие к Иоанну опричники, – кн. А. Вяземский, Басмановы, отец и сын, печатник И. М. Висковатый, казначей Фуников, Яковлев и др.; среди страшных мук, большая часть из них была казнена в июле 1570 г. на площади в Москве; обвинены они были в том, что известили будто бы новгородцев о страшной участи их ожидающей, следовательно они были соучастниками в новгородской измене. Скоро Москву постигло бедствие, в котором современники видели наказание за Новгородский погром. Со времени Ливонской войны Иоанн не мог уже с прежней энергией действовать против крымцев, но он постоянно поддерживал дипломатические сношения с Крымом, пытаясь удержать Девлет-Гирея от союза с Литвой-Польшей, чрез послов своих А. Нагого и Ржевского; это давало только крымским хищникам возможность торговаться и требовать как можно больше поминков от короля и от царя; опасность грозила Москве уже от турок, потому что султан турецкий не мог забыть, – как это сделал Девлет-Гирей, – падения двух магометанских юртов, к тому же, ведя в то время постоянные войны с Персией, султан напал на мысль соединить каналом Волгу с Доном, чтобы избавить свои войска от утомительных переходов чрез всю Малую Азию; Девлет-Гирей, для которого этот проект был невыгоден и опасен, потому что от крымцев турки потребовали бы самого деятельного участия и помощи, отговаривал султана. В 1569 г. турки сделали попытку привести в исполнение свой проект соединения Волги с Доном; прорыть канал им, конечно, не удалось; они только потеряли время и подошли к Астрахани слишком поздно; испуганные приближением русского войска они поспешно стали отступать к Азову, причем хан нарочно вел их далекою и безводною дорогой так, что отбил у турок охоту ходить к Волге. Но султан Селим не оставил своего намерения возвратить магометанам Казань и Астрахань; тщетно Иоанн отправлял к нему двух послов, – Новосильцева в 1570 г., и Кузьминского в 1571 г.; султан стоял на своих требованиях и в Москве должны были ждать решительных действий со стороны крымцев. Этим и объясняется назначение кн. М. И. Воротынского, самого славного и опытного воеводы того времени, ведать с 1 января 1571 г. станицы и сторожи польской, т. е. полевой, службы. Всю раннюю весну кн. Воротынский провел в хлопотах об лучшем устройстве сторожевой и станичной службы, составил при участии станичных голов и вожей расписание, где быть новым сторожам, чтоб государеву делу прибыльнее и бережнее было, где ездить и стоять станичникам. Но эти меры не привели ни к чему. Девлет-Гирей со 120000-ным войском, подошел к Оке; русские изменники указали ему удобное место для переправы чрез Оку и хан направился быстро к Серпухову; Иоанн с опричниками бежал к северу, а воеводы с остальными полками не решились встретить хана в поле, а заняли предместья Москвы, где и без того было огромное скопление народа; 24 мая татары были уже у Москвы и им удалось стрельбой зажечь Ивановскую колокольню; при очень сильном ветре пожар быстро распространился по всему городу, сгорело и задохнулось от дыма бесчисленное множество народа, в том числе кн. И. Д. Бельский. В этом бедствии Иоанн обвинил бояр и князь Мстиславский сознался, будто он навел на Москву крымцев; но сознание кн. Мстиславского, оставшегося безнаказанным за такое страшное преступление, нужно было Иоанну только для того, чтобы объяснить это дело выгоднее для себя Литве-Польше. После этого Иоанн сильно понизил тон в сношениях с Крымом, обязался платить Крыму ежегодную дань, под названием «тыш»; но хан требовал еще возвращения Казани и Астрахани; Иоанн уже думал, что ему придется уступить хану Астрахань. К счастью, хан новым набегом вздумал принудить Иоанна к решительным уступкам; и на этот раз ему удалось перейти Оку, но на берегу Лопасни кн. М. И. Воротынский преградил ему путь и после целого ряда схваток принудил отступить с большим уроном (1572 г.); после этого не было и речи об уступке Астрахани. Царь переживал в это время тревожное состояние: казни почти не прекращались; в 1573 г. жертвою подозрительности Иоанна сделались герой Казани, победитель при Лопасне кн. М. И. Воротынский, кн. Одоевский и Морозов. Около этого времени (между 1572 и 1578 гг.) Иоанн написал свое завещание детям; но и в этом памятнике напрасно было бы искать искреннего тона; не жалея слов для изображения своих пороков, Иоанн и здесь сейчас же начинает обвинять других и на них сваливает вину, – «воздаша ми злое за благое и ненависть за возлюбление мое». Косвенно, кажется, он признает неудобство опричнины, потому что предоставляет продление ее на волю детей; младшему сыну, Феодору, назначает удел, но этот удел также к государству старшего сына; младший не должен выходить из послушания старшему. В завещании Иоанн считает себя изгнанным из государства «от бояр самовольства их ради». Мысль о том, что ему придется искать спасения в бегстве из России, давно уже не покидала Иоанна; еще в 1566 г. он чрез Дженкинсона завел переговоры об этом с Елизаветою английской; он предлагал ей заключить тесный союз со включением условия, что если одну из договаривающихся сторон постигнет беда, то другая должна дать ей убежище в своей стране. Гордость Иоанна была сильно оскорблена тем, что Елизавета, предлагая ему на случай беды убежище в Англии, и не заикнулась о чем-нибудь подобном для себя, равно отклонила и заключение тесного союза с Москвой – англичане в сношениях с московским государством руководились единственно своими торговыми интересами, о которых и хлопотала у Иоанна Елизавета; поэтому Грозный очень колко отвечал ей, что: «ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но мужики торговые». В конце 1575 г. Иоанн поставил во главе земщины царя Симеона Бекбулатовича, которому затем дал титул царя и великого князя всея Руси, а сам стал именоваться «Московским», но в июле 1576 г. Симеон Бекбулатович называется только «Тверским»; этому мнимому царю Грозный подавал даже челобитные, именуюсь «Иванцом Московским»; но один современник Грозного дьяк Тимофеев характерно называет этот поступок Грозного «игрою»; что это не было серьезным отречением от престола, видно из того, что Иоанн хотел скрыть обстоятельство это от послов цесаря и вел с ними переговоры, как будто бы ничего не случилось. Не доверяя окружающим, подозревая всюду измену, Иоанн повторил события конца 1564 и начала 1565 г. и снова заставил своих подданных просить его принять бразды правления. Флетчер и Горсей прибавляют, что он за возвращение свое опять взял значительные суммы с монастырей; около этого же времени царь, подтвердив запрещение монастырям принимать земли, отнял у них часть их земель. Такое печальное положение дел внутри государства отразилось и на внешней политике. Ливонская война шла вяло: одно время Грозный думал сблизиться со Швецией, где царствовал тогда Эрих XIV; уже в 1566 г. царь лично принял шведских послов и вел с ними переговоры, тогда же Грозный выразил странное желание, чтобы Эрих выдал ему Екатерину, супругу Иоанна, герцога финляндского, за которую Грозный неудачно сватался в 1560 г.; после нескольких обменов посольствами в феврале 1567 г. заключен был в Москве договор; московский царь и шведский король вступали между собою в тесный союз, Эрих должен был выдать Грозному Екатерину, царь отказывался в пользу Швеции от Эстляндии, уступал ей 12 городов, в Ливонии должны быть установлены точные границы, шведский король получал право сноситься с московским царем, подданным обеих государств давался свободный проезд чрез владения обоих государей; Рига, Венден, Дерпт, Нарва отходили к Москве. В Швецию отправлено было посольство для подтверждения договора и для того, чтобы просить руки сестры короля для царевича Иоанна Иоанновича; в приданое за ней Грозный просил Ревель. Но к чести своей Эрик решительно отказал послам московским выдать Екатерину; тем временем Эрик ХIV был свергнут братьями с престола и его место занял Иоанн III, супруг Екатерины. Это важное событие сближало Польшу со Швецией и Грозный сделал попытку сблизиться с Данией. По совету двух пленных ливонцев, Таубе и Крузе, Иоанн задумал образовать из Ливонии государство, вассальное Москве; этим путем он рассчитывал привлечь на свою сторону ливонцев; орудием своей политики царь сначала хотел избрать Фюрстенберга, потом Кеттлера; оба они отказались; тогда чрез посредство тех же Таубе и Крузе Иоанн обратился к Магнусу, брату короля датского, Фридриха II; после предварительных переговоров Магнус приехал в Москве (1570 г.) и заключил договор с Иоанном: Магнус назначался королем Ливонии, «голдовником» царя, но Ливония сохраняла свободу вероисповедания и свои учреждения. Но эту Ливонию надо было сначала завоевать: до 1577 г. русские действовали там довольно удачно, но главных городов Ревеля и Риги взять не могли; особенно чувствительна была неудача под Ревелем: 27 августа 1570 г. русские с Магнусом осадили Ревель, простояли 30 недель, до 16 марта, и должны были снять осаду; не имея флота, русские не могли взять такого укрепленного города, как Ревель. 1 января 1573 г. сам Иоанн взял Вейссенштейн (Пайду), причем пал Малюта Скуратов; в 1577 г. в январе повторена попытка взять Ревель и опять неудачно; в июне царь снова явился в Ливонию и взял до 26 городов, в том числе Венден (Кесь) и Динабург (Ненгин); успехи эти не были, однако, прочны: едва ушел Иоанн, как поляки отняли у русских Динабург, затем Венден и другие города; шведы соединились с поляками и стали теснить русских у Пернова и Дерпта, Магнус, которому царь давно уже не доверял, несмотря на его брак с Марией Владимировной, дочерью кн. Владимира Андреевича, в 1578 г. изменил Иоанну и перешел на сторону Польши; в довершение всего датский король Фридрих II не утвердил условий перемирного договора, заключенного его послом Ульфельдом в Москве. Виновником такой перемены в отношениях к Грозному в значительной степени был новый польский король Стефан Баторий. В 1572 г. скончался последний Ягеллон, Сигизмунд II Август; в числе кандидатов на польско-литовский престол называли и Иоанна Грозного, но потом сторонники московской партии решили просить у Иоанна в короли второго его сына Феодора; с этим предложением приехал в Москву гонец Воропай (1572 г.). Иоанн говорил с ним лично и высказал ему свое желание быть избранным в польские короли; главным препятствием к избранию своему Иоанн считал слухи о своей жестокости; поэтому он оправдывался в этом, по обычаю сваливая вину на своих подданных; литовцам и полякам он обещал не только сохранить их вольности, но даже увеличить. Но скоро, однако, Иоанн понял, что ему неудобно быть королем польским и новому посланнику Михаилу Гарабурде он внушал мысль о разделе Речи Посполитой: Польшу предлагал отдать императору Максимилиану, а Литву и Русь – Москве. В переговорах по этому делу Иоанн выказал много достоинства: он требовал во всяком случае первенства государству московскому, присоединения к нему Киева и Ливонии, установления в Речи Посполитой наследственной монархии. Иоанн не посылал не только денег в Литву, но даже и послов; неудивительно, что при таких условиях в 1573 г. в короли избран был Генрих Анжуйский, брат французского короля Карла IX; но Генрих пробыл в Польше только около полугода и бежал, по смерти своего брата, во Францию; на этот раз Грозный отправил своего посланника Новосильцева, давал обещания частным лицам пожаловать их, но от поставленных раньше условий не отказывался; Иоанн хотел в это время войти в соглашение с императором Максимилианом о вышеупомянутом разделе Речи Посполитой (в Вену ездили Скобельцын и затем кн. Сугорский, в Можайск приезжали Кобенцель и Принц). На избирательном сейме голоса разделились между Эрнестом и Баторием. Седмиградский воевода Ст. Баторий проявил гораздо больше энергии и признан был всеми государем Речи-Посполитой, При вступлении на престол Баторий дал обязательство возвратить Речи Посполитой потерянные ею области; но восстание Данцига заставило Батория искать на время перемирия с Москвой, поэтому он прислал своих послов в Москву в январе 1578 г. (Крыйский и Н. Сапега); за неудачу свою Грозный жестоко глумился над Баторием, не признал его своим братом и назвал его своим соседом; перемирие было продолжено, однако, на три года; но когда московские послы Карпов и Головин приехали к Баторию за подтверждением этого перемирия, то Баторий, усмиривший уже Данциг, нарочно долго не принимал их, приготовляясь к походу на московское государство. Грозный с своей стороны собирался в 1579 г. идти опять в Ливонию; но Баторий предупредил его, в августе осадил Полоцк и 29 числа взял этот город, а за ним и крепость Сокол; неудача эта сильно подействовало на Грозного; хотя он еще крепился, но уже приказал своему гонцу Нащокину согласиться на отправку царских послов в Литву; гонец должен был и лично терпеть, перенести даже бесчестье и не обращать внимания, если король не спросит о царском здоровье и т. п. В 1580 г. Баторий взял Велиж, Усвят, Великие Луки, Невель, Озерище, Заволочье; литовские отряды подходили к Холму, сожгли Старую Русу; Шведы взяли Кексгольм; посольство кн. Сицкого и Пивова не имело никакого успеха; Иоанн отправил новых послов Пушкина и Писемского; и этим послам предписывалось перетерпеть бесчестье, даже побои. Теперь Иоанн хотел удержать за собой только четыре города в Ливонии, но Баторий отверг эти условия и в 1581 г., взяв Остров, осадил Псков. Мужество кн. И. П. Шуйского и гарнизона спасло Псков и остановило победоносное шествие Батория, но во время этой осады шведский полководец Делагарди взял Нарву (15 сент. 1581 г.). В это трудное время Грозный обратится к посредничеству римского папы и просить посредничества отправил в Рим дьяка Шевригина; хотя папа Григорий XIII и был удивлен тем, что Грозный ничего не говорил о религии, тем не менее он отправил в Москву знаменитого иезуита Поссевина. Римская курия тогда занята была проектами об изгнании турок из Европы; ей выгодно было поэтому примирить Москву с Польшей и привлечь первую к союзу христианских государств против ислама, тем более что надеялись, что образование такого союза повлечет за собою и единение религиозное. Иоанн отказался вести переговоры о вере, пока не будет заключен мир с Баторием; с своей стороны и Поссевин не оказал сколько-нибудь существенной поддержки московским послам кн. Елецкому и Алферьеву; продолжительные переговоры кончились заключением 15 января 1582 г. на Киверовой горе у Запольского яма 10-летнего перемирия: Иоанн отказывался от Ливонии, возвращал королю Полоцк и Велиж, за это все остальные московские города, взятые Баторием, возвращались Москве. Заключая это перемирие, Грозный рассчитывал отстоять города в Эстляндии, отнятые у него шведами, но и это не удалось: по договору 1583 г. Иоанн должен был отказаться не только от Нарвы, но и от старинных городов: Ямы, Копорья и Ивангорода. Только весть о завоевании Сибирского царства Ермаком несколько рассеяла то тревожное и печальное состояние духа, которое переживали царь и его народ. Еще в 1555 г. сибирский царь Едигер признал себя данником московского государя; но преемник его власти, Кучум, не только не платил никакой дани, но даже нападал на северо-восточные границы государства. Здесь в Пермском крае лежали богатейшие вотчины знаменитых Строгановых, к которым Грозный очень благоволил; он пожаловал им по притокам Камы до 8 миллионов десятин земля, правда, ненаселенной. Здесь Строгановы завели соляные варницы, для защиты которых от нападения диких соседей им позволено было выстроить укрепленные городки и содержать гарнизоны из стрельцов и казаков. В 1579 г. к ним пришли волжские казаки, с Ермаком во главе; пред этим они грабили суда на Волге; в 1581 г. они в числе около 800 человек, двинулись по Чусовой на восток, в Сибирь: по известию Строгановской летописи Строгановы послали казаков покорить Сибирь; по словам Есиповской летописи казаки двинулись в поход самовольно без участия Строгановых; наконец, Ремезовская летопись говорит, что Строгановы принуждены были помочь казакам в этом их предприятии из страха пред ними. В 1582 г. 26 октября казаки, после трудного похода и нескольких битв, взяли город Сибирь. Кучум бежал в степь, а в январе 1583 г. пришла в Москву радостная весть о новом приобретении. В 1581 г. в ноябре царь, не привыкший сдерживать себя, так сильно ударил своего сына в висок, что тот на четвертый день скончался. Об этом печальном событии наиболее верный рассказ передает Поссевин. Грозный ударил жену царевича Иоанна, в то время беременную, царевич упрекнул отца, а Иоанн вгорячах ударил сына в висок. Горесть Иоанна не подавалась описанию; но он скоро успокоился и энергичнее повел дело о своей женитьбе на одной из родственниц Елизаветы. Опустившийся Иоанн шел на самые существенные уступки английским купцам, соглашался даже закрыть порты Северного океана и Белого моря для всех иностранцев, кроме англичан, лишь бы состоялся его брак с Марией Гастингс. Во время этих переговоров с Боусом Иоанн внезапно скончался, 18 марта 1584 г. По рассказу иностранцев, больной царь сел играть в шахматы и внезапно упал без чувств... Другие иностранцы (Горсей) намекают, что Годунов и Б. Бельский причастны к смерти Грозного царя. Митрополит Дионисий успел умирающего Иоанна постричь в монахи под именем Ионы. Грозный был похоронен в Архангельском соборе. В хронографе наружность Иоанна описана так: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен и покляп, возрастом велик бяше, сухо тело имея, плеща имея высоки, груди широки, мышцы толстые».

Иоанн Грозный был женат шесть раз: первой его супругой была Анастасия Романовна, дочь окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина; она скончалась 7 августа 1560 г.; от этого брака у Иоанна было три сына: Димитрий (род. в 1552 г., умер в 1553 г.), Иоанн (род. 28 марта 1554 г., умер 19 ноября 1581 г.) и Феодор, наследник отца своего на престоле (род. 11 мая 1557 г., умер 7 января 1598 г.) и три дочери: Анна (род. в 1549 г., умерла в 1550 г.), Мария (род. в 1551 г., умерла в 1554 г.) и Евдокия (род. в 1556 г., умерла в 1558 г.); 21 августа 1561 г. Иоанн вступил во второй брак с Марией Темгрюковной, дочерью Кабардинского кн. Темгрюка (умерла 1 сентября 1569 г.); от этого брака у царя был сын Василий (род. 20 марта 1563 г., умер в 1564 г.); 28 октября 1571 г. Иоанн вступил в третий брак с Марфой Богдановой Собакиной, дочерью новгородского гостя, но уже 13 ноября того же года она скончалась; в начале 1572 г. царь вступил в четвертый брак, на что впоследствии получил разрешение церковного собора, с Анной Алексеевной Колтовской, но года через два развелся с ней и постриг ее в монахини под именем Дарьи; она скончалась в Тихвинском монастыре в 1626 г.; в 1575 г. Иоанн вступил в пятый брак с Анной Васильчиковой, которая похоронена в Суздальском женском монастыре, следовательно и с ней Иоанн развелся; в сентябре 1580 г. Иоанн вступил в шестой брак с Марией Феодоровной Нагой, дочерью Ф. Ф. Нагого; эта жена пережила Грозного, она скончалась под именем старицы Марфы в 1608 г.; от нее у Грозного был сын царевич Димитрий (род. 19 октября 1583 г., убит 1591 г. 15 мая), которому царь, умирая, назначил в удел Углич.

Иоанн IV представляет собой редкое явление в нашей истории; его сложный, загадочный характер не поддается удовлетворительной оценке. Карамзин дал блестящую характеристику Иоанна, но оценил его поступки лишь с нравственной точки зрения: представил его ангелом в первую половину правления и тираном, равного которому нет в истории, во вторую половину царствования; как могла произойти такая крупная перемена, Карамзин не объяснил. Последователи его взгляда – Погодин, Костомаров, Иловайский – обратили большее внимание на годы юности Иоанна, указали черты жестокости и своенравия в Иоанне, еще отроке; Погодин и Костомаров все хорошее, сделанное в 1547–1560 г., приписывали Сильвестру и Адашеву и считали Иоанна человеком далеко не умным; Костомаров считал его нравственно больным в последние годы; Кавелин смотрел на историю как на процесс постепенного освобождение личности от уз родового быта и с этой точки зрения он высоко ставил деятельность Иоанна, сравнивал его с Петром Великим, признавал его падение к концу, но объяснял это неспособностью и тупостью среды, в которой жил и действовал первый русский царь. Соловьев также указал на столкновения в это царствование начал быта родового и государственного, на успехи последнего, достигнутые Иоанном; но указав это и доказав известную самостоятельность Иоанна и при Сильвестре, Соловьев строго осудил средства и приемы Иоанна, пригодные только для азиатского общества: своими действиями Иоанн развратил русское общество и отчасти подготовил смутное время. Беляев и Белов, особенно последний, подчеркнули мысль Соловьева о торжестве государственного начала при Иоанне; Белов пытался доказать законность его поступков, заподозрить многие известия о казнях, также обратил внимание на значение княжеской аристократии и в сокрушении ее притязаний видел главную заслугу Иоанна, оклеветанного, по его мнению, в истории. К. Аксаков видел в Иоанне натуру художественную, но лишенную нравственного чувства. Самарин объяснял его жестокости сознанием нелепости и недостатков окружающей его среды и в то же время бессилием исправить окружающее его: оттого Иоанн и ограничивался одним бессмысленным разрушением старого; ненавидя других, он презирал и себя. На недостаток воли в Иоанне указывал и Жданов; характеристику Самарина считает лучшею Бестужев-Рюмин, который сближает деятельность Иоанна с деятельностью Петра Великого, объясняет полную неудачу первого его непрактичностью, его излишним себялюбием, но и слабостью тогдашней России. Ключевский указал на неясное, но в сущности верное, понимание Грозным того, что по ходу истории государь московский должен стать государем демократическим; Иоанн смутно понимал это, но как человек психически нездоровый преувеличивал опасность и видел ее там, где ее не было. Ковалевский объяснял поступки Грозного, как поступки человека, подверженного неврастении. Всматриваясь в деятельность Иоанна, прежде всего поражаемся его подвижностью; редко Иоанн долго оставался на месте: то он на богомолье в монастыре, то в каком-нибудь селе на потехе, то он осматривает свои полки, то пограничные города. Иоанн, до тех пор пока болезнь не сломила его окончательно, не мог оставаться бездеятельным в случае войны: он не раз выступал с своими полками к берегам Оки для защиты своей земли от хищников, несколько раз он водил свои войска и за пределы своего государства; можно еще сомневаться, насколько велико было его участие в славном взятии Казани, но Полоцк и Венден взяты были под его непосредственным наблюдением. Во время ведения дипломатических переговоров Иоанн часто нарушал установленный этикет, призывал к себе послов и лично вступал с ними в объяснения, не говоря уже о том, что некоторые иностранцы служили ему агентами во внешней политике, которую он вел лично, без участия думы. Вместе с подвижностью Иоанн обнаруживал всегда страсть играть известную роль: он любил являться к народу и обращаться к нему с речью, любил председательствовать на соборах, совершать торжественные въезды и принимать поздравления. Гонца Быковского Грозный принимает в шатре на поле, сидя в полном вооружении – эту театральную обстановку он придумал, чтобы уязвить короля польского и показать свою готовность к войне; посла крымского хана, с которым ему приходилось постоянно торговаться о количестве дани, Иоанн принял, одевшись в бедную одежду; говорят, что ливонских послов угостили пустыми блюдами вместо обеда, потому что они приехали без дани. На дипломатических актах времени Грозного лежит печать его своеобразной иронии: то он попрекает Елизавету, что мимо ее управляют торговые мужики, то Густава Вазу – мужичьим происхождением от торговца мясом, то Батория – «многомятежным человеческим избранием». Одним словом пред нами человек, одаренный живым, пылким умом, со страстью к эффекту. На беду свою Иоанн не получил правильного воспитания и образования, привык с детства никому не отдавать отчета в своих действиях, привык смотреть на себя, как на лицо высшее, ответственное только пред Богом. Оттого остроумие и живость ума принесли Иоанну только вред; он рано начал тратить их на мелочи, стараясь сообразно с духом времени доказать правоту того, во что он сам едва ли верил в спокойные минуты. Насколько интересны и едки его отзывы о врагах и насмешки над ними, настолько же бессодержательны его положительные доводы. И что брался доказывать молодой царь? что Астрахань – древняя Тмутаракань, что Ливония – исконная вотчина и давнишняя данница дома Калиты, что царский титул также давно принадлежит государям московским. Тратя силы своего ума на доказательство никогда не существовавших отношений, Иоанн начинал верить тому, что говорил, принимать ложь за истину. Пылкая фантазия, не сдерживаемая ни знаниями, ни характером, влечет Иоанна от одного предприятия к другому: он помнит завет своих предков увеличивать свое государство, но не может соблюсти должной границы. Великая заслуга Сильвестра состояла в том, что он умел сдерживать Иоанна требованиями нравственного закона; это было последнее средство; когда возмужавший Иоанн презрел нравственный закон, он быстро стал опускаться. Прежняя ирония переходит в презрение ко всем окружающим; сознавая за собою известные заслуги, Грозный в других видит одни недостатки; правда, он не скупится и на изобличение себя, но это только ради фразы: сейчас же начинаются обвинения других, доказательства, что все зло происходит от них; прежняя живость ума под влиянием нравственных недугов развивает болезненное воображение и появляется в Иоанне уверенность, что он окружен отовсюду изменниками, что он даже изгнан из своего государства; и прежде Иоанн не ценил человеческой жизни, – теперь он казнит с удивительным хладнокровием, казнит отдельных лиц, казнит и массы; избивая тысячи новгородцев, он приказывает им молить Бога о царском здравии и спокойно возлагает всю ответственность на архиепископа Пимена; по любви к внешности Иоанн порою облекает свои действия и казни театральной обстановкой и тем усугубляет впечатление: ему мало теперь костюмом своим насмеяться над посланниками, он является пред народом то монахом, то палачом, то, наконец, подданным своего подданного! В юности он забавлялся мучениям животных, под старость – муками людей. Иоанн пал так низко не потому, что ему пришлось действовать среди тупой и бессмысленной среды: он далеко не лучший из этой среды, а потому, что среда эта, во имя высшей идеи, смутно сознаваемой ею, не ставила ему в личных его действиях никакой преграды. Иоанн был горячо привязан к православной церкви, не только не пропускал ее служб и церковных церемоний, не только не щадил материальных средств на создание и украшение церквей, но и не раз словесно и письменно сражался за нее. В 1570 г. Иоанн, выслушав лютеранского пастора Рокиту, дал ему письменный ответ, разделенный на 14 «слов» (пунктов). В ответе этом царь обнаружил большую начитанность в духовной литературе. Он защищал православное учение об оправдание, значение св. предания, как источника вероучения, почитание святых и икон, иерархию, монашество, брак, посты и т. д. Это произведение Грозного страдает обычными недостатками его изложения, разбросанностью, частыми повторениями, многословием и излишнею запальчивостью, но не лишено остроумия: имя Лютера Грозный производит от слова «лют», протестантских проповедников, по-польски kaznodzieja, называет «кознодеями», не признает Рокиту христианином: он, Рокита, как аспид глухой затыкает уши, с ним, как со псом неверующим, не следовало бы и говорить о вере, но пусть протестанты не считают царя «яко не ведуща». В 1577 г. в Кокенгаузене, встретив на улице одного пастора, Иоанн вступил с ним в прения о вере и в горячности ударил его кнутом, когда пастор приравнял Лютера к апостолам.

Горькой иронией наполнено обширное послание Грозного игумену и братии Кирилловского монастыря; в начале, правда, Иоанн, по привычке своей, крайне смиренно говорит о себе, называет себя даже псом смердящим, недостойным кого-либо учить, а тем более монахов; «свет же иноком ангели, свет же миряном иноки»; Иоанн уверяет, что он всегда хотел постричься и что даже теперь «мне мнится окаянному, яко исполу чернец»; но затем царь читает наставление монахам, как бы им следовало жить по уставу св. Кирилла, и обнаруживает тайную цель, с которой это послание было написано: попрекнуть монахов послаблениями, делаемыми в монастыре Ионе (в миру Ивану) Шереметеву; царь едко спрашивает братию, что стало бы с монастырем, если бы он сам подстригся; монастырь обратился бы в царский дворец, да и теперь «над Воротынским церковь, а на под Чудотворцем нет; Воротынский в церкви, а Чудотворец за церковью, оттого и на страшном суде Воротынский и Шереметев станут выше св. Кирилла: Воротынской церковью, а Шереметев законом, что им Кириллова крепчае». С Поссевином, после его возвращения в Москву из лагеря Батория, Иоанн имел устное прение о вере, и то по усиленному желанию иезуита: и римско-католическую церковь Грозный не признавал христианской; не желая оскорблять папу, Иоанн свел прение на мелочи – отчего у Поссевина подстрижена борода, отчего папу носят на престоле, отчего на сапоге у папы крыж, а на крыже распятие Господа; в конце Грозный все-таки разгорячился и сказал, что папа волк, а не пастырь. Увидев, однако, что Поссевин обиделся, царь уверял, что лично к Григорию эти слова не относились; на просьбу Поссевина позволить католикам иметь свои костелы в Московском государстве царь ответил решительным отказом. Но и искренняя привязанность к церкви не могла сдерживать Иоанна: как и большинство его современников, он придавал слишком большое значение внешним формам богопочитания и верил в возможность щедрой милостынею и покаянием загладить всякий грех. – Нравственное падение Грозного не должно закрывать пред ним того, что им было сделано хорошего, что пережило его: не только расширение границ московского царства на востоке, но и введение земского самоуправления, уничтожение остатков и преданий удельной розни, устройство военных сил, первая книгопечатня и постоянное стремление к цивилизации Запада составляют бесспорную заслугу Грозного, заслугу его несомненного ума, всегда способного судить здраво, если только дело не касалось лично его.

Источники: летописи: Никоновская, ч. VII и VIII, Львовская, ч. IV и V, Царственная книга, Новгородская, 2-я и 3-я, Псковская, Софийская, Воскресенская, Отрывок русской летоп. 1530–1537 г. (Полн. собр. Рус. Летоп. т. т. III, IV, VI, VIII); – Александро-Невская (Русск. Ист. Библ., III), Архангелогородский летописец, Строгановская, изд. Спасским в 1821 г., Есиповская – им же, Ремезовская – СПб., 1880 г; – Разряды, напечатанные в след. изданиях: Древн. Росс. Вивлиоф., ч. XIV, Симбирский Сборник, Витебская Старина, ч. IV, Вельяминов-Зарнов, «Исслед. о Касимовских царях и царевичах». – Акты: Арх. Эксп. т. I; Исторические, т. I, Дополн. к Акт. Ист.; т. I; Собран. Гос. Грам, и Дог. т. I и II; Акты Моск. Госуд. т. I; Акты Федотова-Чеховского, Русско-Ливонские акты, Родословная книга (Времен. Об. Ист. и Др. P., X) – Памятники древней русской письменности, относ. к смут, времени (Ист. Библ. т. XIII, Временник И. Тимофеева, повесть кн. И. М. Катырева-Ростовского, прежде называемый хронограф С. Кубасова), Сказания кн. Курбского. Дневник последн. похода Батория; Др. Рос. Библ., т. VIII, XIII, XX, XXVIII–XXXI; – Сбор. Имп. Рус. Ист. Общ., т. 38, 41, 59, 70. Памятники дипломат, снош., т. I и X; – Стоглав, изд. Кожанчикова и Казанской академии; – Писцовые книги, ч. 1 в 2. Из иностранцев: Гваниньи, Одерборн, Поссевин, Гейденштейн (есть русск. перевод, изд. Арх. Комиссии) – у Старчевского «Hist. Ruth. scriptores», т. I и II; Флетчер и Горсей в изд. Bond, «Russia, at close of XVI cent»; другие англичане «Hackluyt Collection of the early voyages»; ливонские писатели – в издании «Scriptores rerum Livonicarum»; Таубе и Крузе в «Sammlung Russ. Geschichte», X.

Главнейшие пособия: Карамзин, «Ист. Гос. Росс.», т. VIII и IX; – Соловьев, «Ист. России с древн. врем.», т. VI и VII; – Бестужев-Рюмин, «Русс. Ист.», т. II, ч. I; – Иловайский, «Ист. Росс.», т. III; – Костомаров, «Рус. Ист. в биогр. и жизн.», ч. 1 и отдельн. статьи; – Макарий, «Ист. рус. церкви», т. VI и VII; – Павлов, «Очерк секуляризации»; – Дьяконов, «Власть московск. государей»: – Ключевский, «Боярская Дума»; – его же, «Состав представительства на земских соб.»; – Пресняков, «Царственная книга»; – Жмакин, «Митр. Даниил и его сочинения»; – Ясинский, «Соч. кн. Курбского»; – Белов, «Об историч. Значений русс. боярства»; – Регель, «Analecta»; Форстен, «Балт. вопрос в ΧVI и XVII в. в.»; – Перетяткович, «Поволжье в ΧVI в.»; – Смирнов, «Крымское ханство»; – Толстой, «Россия и Англия»; – Гамель, «Англичане в России»; – Pierling, «Papes et Tsars»; – его же, «Rome et Moscou» и др.; – Латкин, «Земские соборы»; – Жданов, «К ист. Стогл. Собора» (в Жур. Мин. Нар. Просв., 1876 г., №№ 6 и 7), Владимирский-Буданов, «Обзор истории русского права»; – Загоскин, «История права Моск. Госуд.»; – его же, «Очерк организации и происхождения служилого сословия»; – его же, «Уставные грамоты XIV–XVI вв.»; – Чичерин, «Областные учреждения в России XVII в.»; – «История судебн. инстанций»; – Дьяконов, «Доп. свед. о реформ. Грозного» (в Жур. Мин. Нар. Просв.» 1894, № 4); – Лихачев, «Разрядные дьяки XVI в.»; – его же, «Библиотека и архив Моск. государей»; – его же, «О происхождении рода Адашевых» (Ист. Вестн. 1890 г., № 5); – Платонов, «Как возникли чети» (в Журн. Мин. Нар. Просв. 1892 г., № 5); – Маркевич, «История местничества в Моск. госуд. в XV–XVIII в.», т. 2; – Цветаев, «Литер. борьба с протестанством»; – Устрялов, «Именитые люди Строгановы»; – Небольсин, «Покорение Сибири»; – Дмитриев, «Пермская Старина»; – Голохвастов, «Благовещ. иерей Сильвестр» (Чт. Об. Ист. и Ар., 1874, I), – Барсуков, «Род Шереметевых», т. I; – Иванишев, «Жизнь кн. Курбского в Литве и на Волыни» и друг.