I. История православной Церкви в пределах нынешней С.-Петербургской епархии

В С.-Петербургском Петропавловском соборе, на гробнице императрицы Анны Иоанновны изображено, что она получила скипетр Российской державы 19 января 1729 года. 28 апреля 1730 года совершена была в Москве её коронация. Мы не даром поставили это обстоятельство гранью для С.-Петербургской епархии. При воцарении Анны Иоанновны произошла довольно значительная перемена в С.-Петербургском епархиальном управлении, – что, впрочем, было делом, по-видимому, случайных обстоятельств, по крайней мере, оно существенно не связано с актом воцарения.

В исходе 1727 года, тиунская контора, по определению святейшего Синода, закрыта. Святейший Синод, еще по случаю воцарения императора Петра II, выехал в Москву, и там, в течении нескольких лет, а именно до начала 1732 года, имел постоянно свое присутствие. В С.-Петербурге осталась синодальная контора, которой святейший Синод поручил заведовать епархией. Для этой цели, в контору поступили все епархиальные дела из тиунской палаты. Первое место в синодальной конторе занимал преосвященный Питирим, архиепископ нижегородский, вызванный святейшим Синодом из епархии. Из белого духовенства в ней оставлен был член Синода Иоанн Семенов, протопресвитер троицкий, пользовавшийся в то время большим уважением. Три канцеляриста и восемь копиистов, за штатом оставшиеся после тиунской избы, причислены были, с прежним трактаментом от святейшего Синода, к синодальной конторе. В ней, под председательством архиепископа, уполномоченного святейшим Синодом, производились всякие дела по С.Петербургской епархии. Контора определяла священноцерковнослужителей к местам и даже разрешила постройку новых церквей. Епархиальная жизнь шла своим чередом, правда, медленнее, но без остановок. В марте 1729 года, контору вытребовали в Москву к святейшему Синоду со всеми чиновниками и бумагами. Многие из бумаг, после этой поездки, не возвратились в С.-Петербург, и ныне заметны некоторые пробелы в С.-Петербургских духовных архивах. У дел бывшей тиунской конторы и у прочих остался, якобы епархиальным заказчиком, один троицкий протопоп Иоанн Семенов. Ему предписано состоять в С.Петербургской епархии заказчиком, как и в прочих епархиях в десятинах, заказчики учреждены. А которых дел собой решить ему, протопопу, не можно, о тех присылать в Москву в св. Синод донесения, с приложением своих мнений. Протопопу Семенову переданы все дела тиунской избы. Для письма и отправления дел, предоставлено ему самому приискивать добрых и не подозрительных подьячих, a пропитание подьячим иметь от акциденции (т. е. случайных доходов) за труды, кто что даст, как в домах архиерейских обходится, и писаться ему, протопопу, С.-Петербургским духовных дел управителем. Для помещения отведено духовному управлению несколько палат в синодском доме, а на канцелярские расходы велено брать со всякой венечной памяти по три копейки денег, сверх уреченных пошлин. Св. Синоду о делах рапортовать помесячно, с коллегиями и канцеляриями иметь cношения промемориями, a в подчиненные места адресовать указы. Семенов пригласил к себе в сотрудники, по письменной части, одного подканцеляриста. Так положено основание новой форме епархиальной администрации: Духовному правлению. Под ведением очередного епископа Рафаила псковского, дела производились в нем, конечно со значительным сокращением прав, тем же порядком, как и в бытность синодальной конторы.

В 1730 году, этот управитель, троицкий протопоп Иоанн 1-й Семенов, по указу императрицы Анны Иоанновны, переведен в Москву во дворец её, с определением в настоятеля московского Благовещенского собора и с оставлением в звании члена св. Синода. Преосвященный Рафаил, по случаю окончания чреды, выбыл во Псков, а в 1731 году перемещен архиепископом в Киев. На место Семенова, епархиальным управителем, следуя порядку, поставлен Петропавловский протопоп Петр Григорьев, который и ведал, несколько времени всякие дела, хранил вещи и казну. В это время, св. Cинод, до самого возвращения в С.-Петербург в 1732 году, сам распоряжался из Москвы всему что относилось в архиерейскому действу. Священники, диаконы и причетники им определялись к местам, а для посвящения ездили и в Москву, где их ставил член св. Синода, Леонид архиепископ сарский, и во Псков – к Рафаилу Заборовскому, а с 1731 года к его преемнику Варлааму. Новоопределенный к Троицкому собору в С.-Петербурге, протопоп Иоанн II-й, Семенов же, произведен в это звание псковским apxиепископом Рафаилом.

Вскоре после этого, а именно – в том же 1730 году, по распоряжению святейшего Синода, в С.-Петербурге было составлено для епархиальных дел новое присутственное место: С.Петербургское духовное правление. В нем заседали уже три протопопа: троицкий Иоанн II-й Семенов, петропавловский Петр Григорьев и исаакиевский Иосиф Чюдневский. В рапортах святейшему Синоду они подписывались: Вашего Святейшества послушники. 6-го мая 1732 года, им объявлено от св. Синода, «чтобы, для рассуждения и решения дел, всем им иметь в Духовном правлении, кроме воскресных и праздничных дней, повседневное заседание, а паче – в те дни, в которые бывают собрания и в св. Синоде. И быть им, протопопам, в том Духовном правлении, до въезда Их Святейшества (т. е. в С.-Петербург), совершенно неотлучным без всяких отговорок, под опасением, за неисполнение этого штраф, каков от св. Синода определен будет». Так произошла новая форма управления для С.Петербургской епархии.

В 1732 году, именным указом императрицы Анны Иоанновны 5 июня определено: «для обучения и присмотрения к делам, в Духовном правлении быть одному из очередных, для священнослужения в С.-Петербурге, архимандритов». Первым, после этого указа, вызван был из Святогорского монастыря архимандрит Никодим, по фамилии Сребницкий, состоявший судьей, в Белгородском архиерейском доме, при епископе Епифании. По явке в св. Синод, Никодиму сказан был указ её величества о назначении быть очередным архимандритом и членом С.Петербургского правления. В то же время, в самом Синоде, он приведен был и к присяге на должность члена правления. Жалования члену правления не было, но, как очередной архимандрит, он получал на содержание себя с прислугой, по 500 р. в год.

При правлении канцелярию разновременно составляли секретарь Василий Тишин, канцелярист Тимофей Борисов, подканцелярист Иван Зверев, копиист Феодор Ребров и писчик Алексей Корпин, солдатский сын, едва выучившийся грамоте. По началу, они служили без всякого жалованья, а жили тем, что давали им при отпуске венечных памятей, да писали сутягам разного рода донесения и челобитные, якобы площадные, т. е. без означения на бумагах, что это они писали. Доход с венечных памятей прекратился. Императрица Анна, вскоре по восшествии на престол, печатно объявила указом, чтобы с венечных памятей, кроме уреченных пошлин, отнюдь никому ничего не брать. Канцеляристы еще больше обеднели: квартир нанять было не на что; они жили в самом правлении рядом с колодниками. Для увеличения зла, эти бедные люди, за исключением секретаря Тишина, который получал жалованье и был муж во всех отношениях почтенный, горько пьянствовали, предавались буйствам. Доходило до того, что им не в чем было ходить и нечего есть, угрожала серьёзная опасность умереть с голоду и холоду. Духовное правление приняло дела от тиунской палаты в страшном хаосе; реестра им почти не было; а тут вновь поступали бумаги, с каждым годом увеличиваясь в объеме и числе. Оно порывалось вести дела в добром порядке. Но требовать усердия и точности от канцелярских служителей, труд которых не вознаграждался, не было никакого основания, а новые люди, способные и добропорядочные, служить без жалованья не брались. В делах чинилась большая помеха. В таких всесторонних затруднениях, тянувшихся не один год, С.Петербургское Духовное правление много раз представляло святейшему Синоду о крайней необходимости ввести штатное число канцелярии и положить канцелярским служителям определенное жалование, как было в тиунской палате и против канцелярий других коллегий. Но свой же брат, тогдашний обер-секретарь святейшего Синода Замятнин, получая представления, не хотел докладывать их. А когда доложил, то святейший Синод, от 30 января 1736 года, приказал из денег правления выдать канцеляристам жалование, за все предыдущие годы, по 15 руб. и впредь выдавать новоопределенным чиновникам вполовину против синодального положения. Святейший Синод, большей частью, и присылал в правление на службу своих же чиновников, проступившихся в поведении. И кто в Синоде получал в год 200 р., тому в правлении давалось только 100 р. А кто 100 или 70 или 50 р., те от правления имели 50 или 35 или 25 руб. Один из канцеляристов, ведя регистратуру, также сохранял казну, вел приход и расход денег, тратил их на канцелярские принадлежности, но всё делал с ведома всех членов правления и в конце года подавал подробный отчет в счетную коллегию для поверки. Казначею все чиновники отданы были под ближайшее смотрение, со взятием с него особой в том расписки. Таким образом, установлен был особый штат в духовном правлении и в нем заведена субординация. При правлении служили еще четыре сторожа, которые, охраняя присутствие, бумаги, казну и колодников, сверх того, постоянно были на посылках.

При определении новых чиновников, в правлении приняты были отличные меры, годные во всякое время. По генеральным законам, их приводили к присяге на верность службы государю. А по особому распоряжению правления, объявляли им указы, к службе относящиеся, напр., указ Петра I, изданный в 1714 году и повторенный в 1720 году, против лихоимства, указ императрицы Анны о невзятии с венечных памятей ничего сверх уреченных пошлин, да еще указ святейшего Синода от 12 августа 1733 года о поступках в должности своей исправно и о невступлении в непринадлежащие дела. Но, видно, лихоимство глубоко коренилось в духе тогдашнего чиновного люда. Указы против него и после не один раз напоминались светским персонам духовного правления. По бумагам незаметно, чтобы заказчики брали взятки. Но и к ним посылались эти указы; ибо и в них, как в людях чиновных, предполагалась возможность, и не могло быть недостатка в случаях и даже искушениях к лихоимству. Делались эти объявления, со взятием подписок, в тех видах, чтобы какой-нибудь канцелярист и заказчик не впал в согрешение и потом не имел бы права отказываться неведением. Но, очевидно, указом святейшего Синода от 12 августа ограждались и права духовной власти правления от посягательства мирских персон. В виде временной меры, по тогдашнему порядку весьма необходимой, с канцеляристов, особенно проступившихся поведением при святейшем Синоде, брали подписки в том, чтобы «они от пьянства имели всеконечное воздержание и, по должности звания своего, в канцелярских делах тщательнейшее имели прилежание, за что от святейшего правительствующего Синода паче награждены будут. А ежели же от пьянства не воздержатся и в делах прилежания иметь не будут, то не только награждения не получат, но и на теле наказаны будут, и определенное им жалование отнимется, и из чинов их, которые непотребные, извержены будут». Случались не раз примеры, что люди, не сдержавшие своей подписки, по тогдашним узаконениям о наказаниях, действительно подвергались нещадному наказанию на теле.

Сверх того, как в тиунской конторе старшим судьей бывал архимандрит, так и в Духовном правлении заседали на первых местах тоже архимандриты. Их вызывали с 1732 года из иноепархиальных монастырей. Сначала в подписях бумаг встречается Иов, архимандрит костромского Богоявленского монастыря, в 1732 году – Никодим, подписывавшийся то архимандритом ипатским, то святогорским, в 1735 году – Иосиф, архимандрит колязинский, в 1739 году – Варлаам, архимандрит севский. По старой привычке они несколько времени писались судьями, а потом стали именоваться членами правления.

Тем не менее, Духовное правление было уже не то, что – тиунская контора. Последняя связана была непосредственно с святейшим Синодом и даже простирала, в первое время, свое смотрение, по крайней мере в принципе, над всеми церквами в России: правление же знало одну С.Петербургскую епархию и было присутствием совершенно обособленным от святейшего Синода. В тиунской конторе преобладание оставалось на стороне монашествующего духовенства, в правлении – господствующим началом были протоиереи. Святейший Синод непосредственно знал дела тиунской палаты, а духовному правлению, по указу её императорского величества, предписано святейшим Синодом от 30 ноября 1731 года помесячно рапортовать о делах, производящихся в правлении. С февраля следующего года стали подаваться эти рапорты. Правление, отделившись от святейшего Синода, приобрело, по делам, свою самостоятельность в пределах его власти, сделалось, за исключением названия, тем, что в Москве и в других епархиях были тогда дикастерии, и приблизилось к форме духовной консистории, через несколько лет учрежденной в С.Петербурге. Вот это-то обстоятельство и внушило нам в предыдущей статье остановиться на царствовании императрицы Анны, и с этого царствования начать новый отдел.

Смерть императора Петра II-го и воцарение Анны Иоанновны, происходившие в Москве, для С.Петербургской епархии, по документам духовного ведомства, имели свои последствия, которые являются, одно за другим, в порядке весьма нестройном. В С.-Петербурге ходили слухи, что Петр II-й умер, и слухи эти считались верными, но официальных известий по духовенству никаких не было, и его поминали в церковных молитвах о здравии, по обычаю. Только, от 10 февраля 1730 года, получен из Москвы от святейшего Синода указ в Духовном правлении, в котором говорилось, что Петр II-й отошел в вечное блаженство (о времени смерти не сказано), а императорский престол изволила принять тетка его, государыня цесаревна Анна Иоанновна, дочь великого царя Иоанна Алексеевича. «Того ради, сказано далее, в верховном тайном совете определено: как в церквах Богу молить, так и во всяких бумагах титулы её величества писать против того, как было при Екатерине I-ой Алексеевне, и государственным печатям быть с такой же надписью». Тогдашний управитель, троицкий протопоп Иоанн I, распубликовав об этом по епархии, немедленно донес святейшему Синоду о получении указа и о своем, но смыслу его, распоряжении.

Вслед за этим, из святейшего Синода прислан был новый указ от 10-го же февраля 1730 года, при котором, на этот раз, приложен был манифест, 4 февраля напечатанный в Москве при сенате. Манифест был следующего содержания:

Манифест или объявление от верховного тайного Совета

«Понеже, по воли всемогущего Бога, всепресветлейший, державнейший великий Государь, Петр второй, Император и Самодержец всероссийский, болезнуя оспой, января от 7 дня, от временного в вечное блаженство, того же января 18 числа, в первом часу по полуночи, отыде; и эта, горестная всему государству, Его Императорского Величества кончина пресекла наследство Императорского мужского колена: того ради, общим желанием и согласием всего российского народа, на российский Императорский престол избрана, по крови царского колена, тетка Его Императорского Величества, государыня царевна Анна Иоанновна, дочь великого государя царя Иоанна Алексеевича. Этого ради, к Её Императорскому Величеству, чтобы изволила российский престол принять, отправлены с прошением действительный тайный советник князь Василий Лукич Долгорукий, да сенатор тайный советник князь Михаил Михайлович Голицын, да генерал-майор Михаил Леонтьев, по которому прошению Её Императорское Величество всемилостивейше соизволила и ныне обретается в пути. И для того, поэтому объявляется, чтобы всякого чина люди, как духовного, так и воинского и гражданского, о том ведали, и о восприятии Её Императорским Величеством российского престола Бога благодарили. А как Её Императорское Величество к Москве прибудет; тогда о приводе к присяге от Её Императорского Величества указы выданы будут вперед немедленно». Замечательна тогдашняя простота нравов: на манифесте указано место печати, но он никем не подписан. В типографии, или, быть может, в самом Совете, не сочли необходимым подписать объявление, данное к напечатанию, а народ, и без того, верил печатному слову своего правительства.

С.Петербургское духовное правление, получив десять таких манифестов, по смыслу синодального указа, распубликовало их по епархии, с таким предписанием, чтобы покойного государя Петра II-го, со дня получения указа, целый год поминать за упокой, вместе с прочими государями, в соборах, церквах и монастырях, а о здравии новой государыни и о всей фамилии соборно и келейно молили Бога, и имя её возносили бы в церкви так же, как произносилось имя Екатерины I-й Алексеевны, применяясь в прежде напечатанным формам. Не полагаясь, впрочем, на понятливость тогдашнего духовенства, троицкий протопоп Иоанн I, управитель епархии, кроме заявления, составил форму возношения самую подробную, где и как нужно поминать императрицу. С нею поимённо поминалась еще государыня царица Евдокия Феодоровна. Донесение о этом распоряжении послано в Москву в святейший Синод от 17 февраля того же 1730 года.

Между тем, императрица Анна Иоанновна приехала в Москву. Въезд её совершился торжественно. Люди всех званий чинили ей там присягу. Получены были какие-то известия о присяге и в С.Петербурге, только не в Духовном правлении. И во всяком случае, в правлении не было об этом никаких письменных распоряжений. Оттого-то теперь и неизвестно, с какого повода заказчик всех духовных дел, протопоп Иоанн I-й оповестил 1-го марта по всему Петербургу, чтобы на следующий день, в начале седьмого часа по полуночи, явились в Троицкий собор к присяге неотменно все протоиереи, священники, диаконы и причетники. На повестках все подписались, и как приказано было, так и сделано, т. е. все явились. Но в Троицком соборе сказали им, что «присяги ныне не будет, а когда будет, о том объявят». Через неделю, именно 8 марта 1730 года, фон-Миних прислал в правление того же дня при академии наук напечатанное объявление следующего содержания:

Объявляется во всенародное известие

«По присланному Её Императорского Величества из Москвы из высокого сената указу, и по силе опубликованных сего числа здесь, при С.-Петербурге, печатных манифестов, повелено, чтобы все верные Её Императорскому Величеству присягали. Того ради, присяга начнется с 9 числа марта месяца в церкви живоначальной Троицы по полуночи от 7 по 11 час. А прочих исповедания вер, обретающимся здесь иностранным, всякого чина, людям, присяга чинена будет в немецкой евангелической церкви, что на Адмиралтейском острове, на дворе покойного адмирала Крейца, с 11 числа марта месяца, по полуночи от 11 до 1 часа по полудни, и она продолжаться будет в показанные часы даже до окончания: и для того, всех чинов людям, кроме крестьян, для той присяги в вышеописанных церквах в показанные дни и часы – являться неотменно».

И на этом объявлении место печати намечено, но само объявление никем не подписано. Миних, вероятно, считал достаточной ту собственноручную размашистую подпись, которая сделана на отношении его к правлению, присланном при объявлении. В отношении Миних прибавлял от себя следующие распоряжения: «а под теми присягами подписываться всякому своей рукой, описывая чин, имя и прозвание, а кто грамоте не умеет, вместо тех, велеть подписываться кому они верят, и для множества людей у каждой присяги (подписываться) человекам трем и больше, поскольку и на другой стороне можно». Управитель духовных дел того же числа оповестил об этом С.-Петербургское духовенство.

Манифест, о котором упоминает Миних в своем объявлении, в Духовное правление не был прислан, но действительно распубликован того же 8 марта по всей столице. Он напечатан в Москве при сенате 28 февраля 1730 года, и имел следующее содержание:

Манифест

«Божией милостью, Мы, Анна, Императрица всероссийская, и прочая, и прочая и прочая.

По благополучном и счастливом нашем прибытии в Москву, и вступлении на Российский престол, верные Наши подданные, как духовные, так и светские, все, в верности нам и государству, присягу чинили. Но понеже потом, верные же Наши подданные, все единогласно Нас просили, дабы самодержавство в нашей Российской империи, как издревле прародители наша имели, восприять соизволили, по которому их всенижайшему прошению, Мы то самодержавство восприять и соизволили. И для того вновь присягу сочинить и в печать издать повелели, по которой да имеют все верные Наши подданные как духовные, так и светские, в Москве присутствующие, и во всей нашей всероссийской империи обретающиеся, в верности своей к Нам, яко самодержавной Государыне, присягать, и на том слово и крест целовать, и ко оной подписываться. Дан в Москве, февраля 20 дня 1730 г.»

У подлинного подписано Её Императорского Величества собственной рукой, так: «Анна».

Печатан в Москве при сенате, февраля 28 дня 1730 г.

В распоряжении Миниха по духовному ведомству замечательны два обстоятельства: первое, что ведомству других исповеданий он дал от себя особое распоряжение о присяге, и таким образом сделал весьма важный шаг к отделению лютеранской общины, к которой сам принадлежал от доверчивых отношений к синодальному ведомству, до сих пор сохранявшихся; второе: именем императрицы, он, помимо святейшего Синода, заявил свое влияние на духовное ведомство в С.-Петербурге, центре России и тем с одной стороны положил начало немецкому влиянию, а с другой – поставил духовное правление в отношении к распоряжениям между двумя властями: духовной от святейшего Синода и светской – от него. Таким образом, он вносил еще более расстройства в дело о присяге, которое, и без него выходило сложным и запутанным.

И действительно, едва объявили о приводе к присяге распоряжение Миниха, как пришел в Духовное правление указ святейшего Синода с приложением вышеприведенного манифеста. В содержании указа есть такие особенности касательно духовного ведомства, которые требовали экстренных распоряжений. «После манифеста, сказано в указе, от 4 февраля 1730 года, по прибытии Её Величества в Москву, все её верные подданные, как духовного, так и светского чина люди, которые – в Москве, в верности Её Императорскому Величеству и государству, присягали. А понеже, притом, верные же Её единогласно просили, чтобы Её Императорское Величество в Российской империи, как издревле прародители Её Величества имели, самодержавство восприять изволила, и Она соизволила. Того ради, вновь другие манифесты и присяги учинены и напечатаны, и во всю империю рассылаются; особливо же для привода к той присяге духовных персон, высших и нижних, священного и монашеского чинов, и церковных служителей – велено такие присяги послать, кому куда надлежит, в епархии к архиереям и в прочие надлежащие места из святейшего Синода с нарочными синодальными служителями, и во всех местах эти манифесты объявить, и присягу, как самим архиереям, которые в епархии, так и всем духовным исполнять в самой скорости; а в прочие, в тех епархиях обретающиеся, города к духовным начальникам, из тех посланных печатных манифестов и присяг, сколько куда надлежит, разослать этим архиереям от себя с нарочными домовыми служителями немедленно, и велеть в тех городах присягу чинить по вышеописанному же, и для множества людей у присяги велеть подписываться человеком, трем, или четырем и больше, поскольку на первой странице и на другой стороне вместить можно, со званиями чинов, имен, отечеств и прозваниев. А где сколько каких чинов порознь к присяге приведено будет, о том рапортовать в святейший Синод, с получения указа, каждую неделю неотложно. И как во всех каждых епархиях тех к присяге приведены будут, тогда эти подлинные присяги, разобрав по чинам, и закрепя по листам, и учиня из них верные именные росписи, и перечневые репорты порознь по чинам, подавать в святейший Синод при донесении в немедленном времени. Чего для, синодальным копиистом Михайлом Протопоповым в оное Духовное правление и послано манифестов 10, присяг – 140».

Присяга напечатана была в Москве при сенате, 26 февраля 1730 года, и имела следующий вид: «аз, нижеимянованный, обещаюся и клянуся всемогущим Богом перед святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Её Величеству, своей истинной государыне Императрице Анне Иоанновне, Самодержице всероссийской, верным, добрым, и послушным рабом и подданным быть, и все к высокому Её Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные, и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, предостерегать и оборонять, и в том во всем живота своего, в потребном случае, не щадить, и при том, по крайней мере, стараться споспешествовать все, что к Её Величества власти и верной службе, и пользе государственной во всяких случаях, касаться может, так как я перед Богом и судом Его страшным, в том всегда ответ дать могу, в чем суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».

Таким образом, императрица указала особенно духовенство привести к присяге, и для этой цели, как из Синода ко всем архиереям, так от apxиереев по городам, послать нарочных людей.

Во исполнение этих распоряжений, духовенство с 9 марта ходило, по утрам в Троицкий собор, там с 7 до 11 час. присягали, и на присягах, как приказано было, расписывались. Так как в один день все исполнить присягу не успели, то протопоп троицкий Иоанн I, управитель очень распорядительный, объявил духовенству от себя особое расписание присягавшим, и в Петербурге все духовенство, по его расписанию, учинило присягу в последующие дни – 10, 11,12 и 13 чисел, окончательно. 25 марта присягнули светские персоны и сторожа Духовного правления.

А тем временем, как присяга быстро шла в Петербурге, протопоп Иоанн, сосредоточивавший в себе всё Духовное правление, послал правленского подканцеляриста Димитрия Филиппова по церквам С.-Петербургского уезда, для личного объявления синодального указа с манифестом и для привода всего священства к присяге. Филиппов, на подводах от духовенства с провожатыми, быстро объехал Петербург со всех сторон, и, 21 марта того же 1730 года, привез назад присяжные листы, на которых расписались не только все взрослые, но и дети духовенства, за исключением причта Тоснинского яма, которого расписок почему-то не было, а просто подписано неизвестной рукой: присягали.

К заказчикам в новозавоеванные города также немедленно посланы были указы, с предписанием привести всех к присяге и донести правлению. По мере получения известий о присяге, Духовное правление рапортовало о них в Москву святейшему Синоду, с приложением и листов присяжных с росписями. Некоторые из листов остались в Москве, – отчего происходили, впоследствии, замешательства при сомнении о некоторых лицах, были или нет они у присяги.

Прошло затем больше года. Императрица еще не приезжала в Петербург. Святейший Синод тоже продолжал иметь свое присутствие в Москве. В Петербурге же и по епархии всем управляло Духовное правление, вновь образованное после отъезда троицкого протопопа Иоанна 1-го в Москву. Вдруг императрица Анна Иоанновна прислала в святейший Синод новый именной указ о присяге, подписанный её собственной рукой. В указе было сказано: «для утверждения благополучия и целости государства её величества, и для благополучного, спокойного и несумнительного жительства всех её императорского величества верных подданных, и для пресечения всех противных этому благополучию толкований, привести всех вновь к присяге». Святейший Синод, 18 декабря 1731 года, прислал в С.Петербургское Духовное правление 10 указов сего содержания и 140 присяг, с таким предписанием: «во всех епархиях архиереям и в ставропигиальных монастырях властям, самим, присягнуть и подписаться своеручно, и всех , без всякого изъятия, духовного чина людей и церковников к помянутым присягам привесть в самой скорости, и тем присягавшим велеть под теми присягами подписываться своеручно, на всякой присяге коликим персонам возможно будет, и вышепоказанные подписные присяги, как архиереям, так и монастырским властям, с перечневыми присягавшим по чинам и сколько их будет числом ведомостьми, при своих донесениях прислать в святейший Синод, а до окончания той присяги помесячно, сколько где в месяц у присяги будет какого звания духовного чина и церковного причта людей, о том при донесениях своих для надлежащего известия присылать в святейший Синод рапорты без всякого упущения».

Одновременно с этим указом, посланы объявления из канцелярии генерал-губернаторского правления, за подписанием Миниха, по всем присутственным местам, чтобы члены всех канцелярий и контор в С.-Петербурге собрались в праздник рождества Христова, 25-го декабря 1731 года, в седьмом часу по полуночи, по указу её императорского величества, в Троицкий собор для некоторого объявления. Накануне праздника, 24 декабря того же года, объявление доставил в Духовное правление от Миниха подпрапорщик С.Петербургского гарнизонного полка Куприян Кудрявцев. Объявление касалось только членов и канцелярии правления. На этот раз, объявление подано было с прописанием всего титула г. фон-Миниха и озаглавливалось так: Из канцелярии генерал-губернаторского правления, генерал-фельд-цейхмейстера при армии, генерал-аншефа над фортификациями, обер-директора, от кирасирского и ладожского пехотного полков полковника, и орденов святых: апостола Андрея и Александра невского кавалера, графа фон-Миниха.

О лютеранах, в настоящий раз, в бумагах не упоминается, и едва ли они чинили эту присягу. Указ святейшего Синода о присяге и распоряжение Миниха, 24-го декабря, объявлены членам правления. В тот же день, правление разослало циркулярный указ по всему Петербургу, с таким заключением, чтобы соборные, приходские, полковые и даже безместные священники, диаконы и церковники, отслужив по церквам литургии, собрались в Троицкий собор, и там, прочитав манифест, присягнули, а на присяжных листах все расписались бы, каждый своеручно, с такой, притом, очисткой от каждого причта, что, кроме присягавших, других церковников в причте не обретается.

В день рождества Христова 1731 года, в Троицкий собор стеклось множество народа. Пришли все члены Духовного правления, генералитет, штаб- и обер-офицеры, члены всех петербургских канцелярий и контор, много чинов гражданских, и разночинцы. Храм не мог вместить всех богомольцев, которые прохаживались в ограде собора. Служащие люди были в форменных нарядах и их свободно впускали в собор. По установлении на местах, манифест о присяге прочитан был публично вслух всех. Потом положили, среди церкви, св. Евангелие и крест, и начали чинить присягу. Присягали в верности её императорскому величеству и по ней её императорского величества высоким наследникам. Эта присяга, таким образом, отличалась от предыдущих тем, что в первых о наследниках речи не было. Но и кто имеют быть наследниками, в новой присяге не обозначено. По прочтении клятвенного обещания, первые приложились ко св. Евангелию и кресту Господню члены Духовного правления, за прилучившиеся в соборе священники и диаконы, потом генералитет и прочие чины, присягал и народ. На присяжных листах, по требованию указа, расписывались. В свое время была литургия и молебен, по обычаю. Присяга продолжалась в Троицком соборе 26 и 27 декабря: в эти числа больше присягало остальное духовенство и народ.

На другой день, 26 декабря, С.Петербургское Духовное правление отправило указы к священникам церквей С.Петербургского уезда и к заказчикам: в Кронштадт, Выборг, Ямбург и Шлиссельбург. В силу распоряжения её величества из святейшего Синода, указы повезли, помимо почты, нарочные люди. По С.-Петербургскому уезду – в Красное село, в Стрельну, в Тоснинский ям и прочие места с указом послан был сторож Духовного правления. С.-Петербургское уездное духовенство возило этого сторожа с проводником на своих подводах денно и нощно, не мешкая нимало времени. В указе, который развозил сторож, требовалось, чтобы причты уездных церквей, немедленно, по объявлении им указа, ехали в С.-Петербург, для некоторого важного дела и явились бы в Духовное правление. Священники обязаны были непременно привести с собой дьячков. А кто не привезет, будет наказан жестоко без пощады. Духовенство с буквальной точностью исполняло, как было предписано. В правлении им объявляли указ императрицы с формой присяги, и посылали в Троицкий собор присягать и расписываться. Из заказов, по различной дальности их расстояния, нельзя было двинуть духовенство в С.-Петербург. Поэтому к заказчикам посланы были предписания такого содержания, чтобы как сами они присягнули и расписались, так и все подведомые чины священников, диаконов и причетников, в своем присутствии, привели бы к присяге в самой скорости, а обо всем рапортовали бы с такой подробностью, как предписано в синодальном указе. «А будет кто, прибавило правление, за небытностью дома, не сподобится своевременно учинить присягу, тех показывать в рапортах поименно, а после ту присягу, как скоро возможно, всем исполнить же». Духовное правление, от 28 декабря того же 1731 года, отправило в святейший Синод донесение о своих распоряжениях по епархии.

Заказчики, со своей стороны, исполнили указанные распоряжения Духовного правления, не отступив от них ни на йоту. Присягнув и расписавшись сами, они, в личном присутствии, привели к присяге и подчиненных своих, заставив всех подписаться. Дело шло так быстро, что, в течение января, Духовное правление из всех заказов получило донесение о присяге и сами присяги с подписками и перечневые ведомости присягавшим. 28 февраля 1732 года, правление донесло святейшему Синоду, что, в его ведомстве все присягнули и расписались. Присяжные листы, которых было 71, и перечневые ведомости оно переплело в книгу и приложило при рапорте. Сверх того, из частных перечней составлена была и подана в святейший Синод, одновременно с упомянутыми документами, общая перечневая ведомость по всей епархии. В ней подробно обозначено, кто присягал, в какой день, и сам ли расписался. За неумеющих писать расписывались родственники или члены того же причта. Не присягавшие, по приключившейся на тот раз тяжкой болезни, показаны поименно. Под каждым причтом подписано особо, что других церковников в нем не имеется. Не присягавших по упорству или противлению власти не было ни единого человека. Одним словом: присяга была исполнена с таким единодушием, скоростью и точностью, какие требовались важностью дела и уважением к духовной и светской власти, распоряжавшейся этим делом.

Всякий, думаем, понимает, что время, назначенное для присяги, т. е. святки, соответствовало важности дела. Императрица Анна пришла к мысли о назначении такого времени потому, что, прожив долго в Москве, она, в начале следующего 1732 года, собиралась ехать в Петербург. Но для духовенства и народа время присяги было не совсем удобным. Духовенство присяга отвлекала от исполнения его обязанностей в дни, обильные значительными и важными празднествами Церкви. Народу также чинилась помеха в христианском и домашнем препровождении праздничных дней. Исполнение формальностей присяги временно расстраивало отношение духовенства к своей пастве.

Не смотря на точность в исполнении присяги, не смотря на жертвы, которые ей принесены, дело это не обошлось, однако же, единственно по простоте тогдашнего времени, без неприятных последствий для некоторых членов духовенства С.Петербургской епархии. Причт Тоснинской церкви несомненно присягал в первую присягу, которую отбирал подканцелярист Филиппов, но на листе, почему-то, в присяге никто не расписался. Под словами: причт Тоснинского яма, на присяжном листе было написано только неизвестной рукой и без означения имен: присягали. Между тем, Филлипов, свидетель присяги, умер. В Духовном правлении началось дело об этом предмете, переписка шла довольно долго, однако же мы не нашли в бумагах, чем она кончилась. Во всяком случае, как дело серьёзное, оно, конечно, не мало беспокойств причинило Тоснинскому причту самым производством своим. О духовных лицах, просивших перехода на другие места, или искавших высшей степени священства, иногда возникали сомнения, были ли они у первой и второй присяги. К несчастью, это не всегда могло быть доказано фактически подписью: ибо некоторые листы первой присяги, быв отосланы в Москву без переплета в книгу, оттуда назад не возвратились. Таким просителям, как заподозренным в верности правительству, отказывали в исполнении их желаний, оставляя, однако же, при прежних местах. Вообще, это дело не обошлось без исследований в Духовном правлении по следующим причинам, которые порождены были отчасти самыми формальностями присяги, отчасти же, как выше заметили, простотой тех времен. Так, например, некоторые члены духовенства не могли явиться для присяги к заказчикам, по причине своей болезни. Taкие случаи все строго были исследованы, и только последовавшая, во время следствий, смерть не присягнувших прекращала их, и была лучшим доказательством того, что человек не присягал, действительно, по болезни. Некоторые присягали и расписывались, но в расписке своей употребляли своеобразную форму. Напр., преображение Господня, что при кирпичных заводах, диакон Василий Андреев расписался так: «у присяги был и подписуюсь своей рукой». Другие, по простоте, присягали и расписывались за своих родственников. Церкви св. Сампсона странноприимца пономарь расписался так: «у присяги был и подписуюсь, и вместо сына своего, пономаря Макара Саввина, был и подписуюсь». Или: Копорского уезда, Суйдовской мызы, села Воскресенского священник Стефан Афанасьев расписался, по неосторожности, так: «присягал и вместо сына своего Петра подписался». Сын этот был уже сам священником в Соснинском погосте Ямбургского заказа. Все такие случаи и обмолвки расследованы, и некоторые поплатились за них очень дорого. Копорского уезда, Удосольского погоста, церкви св. архистратига Михаила пономарь Феодор Никифоров расписался так: «присягал и руку приложил, и за брата своего Матфея Никифорова подписался». Но этот Матфей не был почему-то у второй присяги. Его отправили в тайную канцелярию при донесении, в котором прописано было и о подписке за него брата его Феодора. Несчастных братьев долго томила тайная канцелярия, a Матфея отдала в солдаты.

Императрица Анна Иоанновна, желая оградить безопасность государства, в 1735 году, июня 28 и августа 25 числа, повелела: «не положенных в подушный оклад священнослужительских детей, и действительных церковных причетников и их детей, которые, по допросам в Духовном правлении, явятся, что у состоявшихся в 1730 году в верной службе её императорского величества, и в 1731 годах в верности её императорскому величеству и по ней её императорского величества высоким наследникам присяг у обоих, или у единой которой либо не были, от рождения же себе, во времена оных присяг, имели не меньше восьми лет, – тех всех, для рассмотрения и надлежащего о тех у присяг небытностях решения отсылать из оного Духовного правления при донесениях в канцелярию тайных розыскных дел». Так как в С.Петербургской eпархии обе присяги были исполнены духовенством с особенной точностью, то неприятным последствием этого указа подвергались или дети местного духовенства, бывшие, во время присяг, малолетними, или прибывшие из других епархий и искавшие себе посвящения к церквам С.Петербургской епархии. Духовное правление, отбирая показания, спрашивало просителей о присягах. Те искренно говорили, что не были у той или другой, или и у обеих присяг. Таких, при промемории отправляли под караулом, в канцелярию тайных розыскных дел. Канцелярия секла их плетьми, кнутом, отдавала в солдаты и ссылала в каторжную работу. Бывали примеры и меньшей строгости. Наказавши плетьми, канцелярия присылала виновного обратно в духовное ведомство. Правление приводило его к присяге в Троицком соборе с распиской на присяжном листе, и затем определяло в церковники. Дела этого рода тянулись очень долго. Присланные в канцелярию иногда доказывали, что они у присяг были. Тогда завязывалась переписка о присяжных листах, которых искали то в Синоде в С.-Петербурге, то в московских архивах, то в сенате, то в епархии, из которой прибыл проситель. Таким образом, присяга как в самом исполнении её, так и в своих последствиях , много лет занимала Духовное правление.

Едва кончилась присяга, духовенство, войско и жители С.-Петербурга стали приготовляться к приему государыни императрицы, которая, по известиям, должна была приехать в половине января 1732 года. Так и случилось. 15 числа она прибыла, без всякой церемонии, в столицу и остановилась для ночлега в доме, принадлежавшим графу Брюсу, у Литейного двора. На другой день, т. е. 16 января, назначен торжественный въезд императрицы в столицу. Члены святейшего Синода прибыли из Москвы для встречи императрицы гораздо ранее. Императрица, переночевав в доме Брюса, на другой день роскошно убралась ко въезду.

Рано утром, 16 января, расставлены были на пути шествия императрицы войска по обеим сторонам дороги, до самого дворца. При каждом полку стояли свои трубачи и музыканты. Поезд начался из дома Брюса. Впереди и позади императрицы ехал большой кортеж верхом. В шествии были литаврщики и трубачи. Сама императрица ехала в карете, запряженной 8 лошадями. По сторонам были обер-камергер и обер-гофмаршал верхами, а гайдуки – пешком. Когда карета приблизилась к ингерманландскому полку, дан был первый сигнал тремя ракетами. Началась пальба... 70 пушек стреляли из Адмиралтейства и 71 – из Петропавловской крепости. Вместе со стрельбой, по церквам стали звонить во все колокола. А на крепости, сверх того, заиграли часы. Каждый полк, когда приближалась карета, отдавал честь императрице. Знаменщик преклонял перед ней знамя полка, били в барабаны, играли в трубы. Это продолжалось до тех пор, пока карета подходила к другому полку. Тогда честь отдавал этот полк. Так делали все войска поочередно. В Исаакиевском соборе, пока императрица, таким образом, шествовала, отслужена была божественная литургия. Подъехав к собору, императрица вышла из кареты. В это время стрельба и звон были остановлены. Члены святейшего Синода встретили императрицу с крестом и освященной водой. Императрица подошла к св. кресту и была окроплена св. водой. Затем, она в процессии, вступила в собор. Впереди пошли певчие и на пути пели. За певчими шел первенствующей член с крестом в руках. Духовенство, в облачении, стояло по обеим сторонам шествия неподвижно. В соборе императрица приложилась к св. иконам. Затем, протодиакон возгласил обыкновенную ектению о здравии государыни. В заключение провозглашено многолетие.

Когда императрица выступила из собора, подан был второй сигнал тремя ракетами. Опять произведена была стрельба с адмиралтейства из 84, а из крепости из 85 пушек. На колокольнях возобновили звон и игру крепостных часов. После этого, императрица вступила в свои палаты. При этом, дали третий сигнал тремя ракетами. Началась новая пальба: в адмиралтействе стреляли из 100, а с крепости из 101 пушки. По окончании этой пальбы, дан четвертый сигнал. У дворца по Неве на льду расставлено было много пушек. По последнему сигналу стали стрелять из этих пушек. Сначала стрельба шла не в ровном числе, а под конец сделан был оглушительный залп из всех пушек. По окончании залпа, колокольный звон прекратился и музыка крепостных часов остановлена. После этого, войска, сосредоточенные из разных полков около дворца, поставлены на караул и ударили в барабаны в поход, продолжая это действие около десяти минут. Затем, по команде, они сделали ружья на «плечо». Тогда генералитет допущен был к императрице принести поздравление. А офицеры и солдаты, стоявшие у дворца, подняв шляпы вверх махали ими и трижды в один голос провозгласили: виват, Анна, великая императрица, виват, виват, виват! После сего, войскам отдан приказ разойтись. На дворцовом мосту, который тогда еще строился, сожжен был великолепный фейерверк. С вечера до полуночи, по всему Петербургу горела иллюминация, устроенная, по тогдашнему, самым наилучшим образом. Иллюминацию зажигали, по вечерам, в течение восьми дней. В порядке приема императрицы в С.-Петербурге всем распоряжался граф Миних.

По приезде святейшего Синода и императрицы, в Петербурге eпархиальные дела оживились и приняли более ускоренное движение. Членами святейшего Синода в то время были: Феофан, архиепископ новгородский, Леонид, архиепископ крутицкий, Питирим, архиепископ нижегородский, Евфимий, архимандрит чудовский, Платон, архимандрит ипатский, Иларион, архимандрит горицкий (ныне монастырь св. Саввы сторожевского), и Иоанн, протопресвитер московского Благовещенского собора, бывший прежде троицким протопопом в С.-Петербурге. По указу императрицы, он оставлен членом святейшего Синода, вместе с другими членами прибыл в С.Петербург и присутствовал в святейшем Синоде. Протоиерей же Петропавловского собора Петр Григорьев, сделавшись членом С.Петербургского Духовного правления, в звании синодального члена уже не состоял. Сверх того, при святейшем Синоде имелась своя канцелярия из светских персон: её составляли обер-секретарь Михаил Дудин, протоколист, канцелярист и подканцеляристы.

С.Петербургское Духовное правление устроилось, как присутственное место, уже совершенно отдельное от святейшего Синода. До 1734 года, Духовное правление, так же как до него – тиунская палата, закрывало свои конверты и печатало прошнурованные книги печатью святейшего Синода. Но при этом чинились в правлении неизбежные остановки. Печать хранилась в членской палате, под особым смотрением секретарей. Во время заседаний членов св. Синода, правлению не возможно было брать печать, а после заседаний, в небытность секретарей, канцелярские служители давать печати само собою не смели. Поэтому правление, в декабре 1734 года, по указу св. Синода, сделало свою печать, по примеру печатей других параллельных канцелярий. На ней был герб императрицы Анны Иоанновны, а вокруг герба литерами изображено следующее надписание: санктпетербургского духовного правления. Печать сделана русским мастером за три рубля, по тогдашнему курсу.

Круг действия правления теперь определен, был ясным и положительным. В состав его занятий входили следующие предметы: in genere – общее смотрение над всеми, духовного чина и церковного причта людьми в С.-Петербурге, Кронштадте, Выборге, Шлиссельбурге, Ямбурге, Копорье с их уездами. В частности: а) в правление поступали именные книги и ведомости всех церквей по епархии о исповедающихся и неисповедающихся, о причащающихся и непричащающихся, и ежели где суть раскольники; б) также, поступали ведомости о родившихся, сочетавшихся браком и умерших, со изъявлением лет умерших, в) книги и бумаги о собираемых, по церквам деньгах на церковное строение и приходе денег по свечной продаже; г) из правления выходили публикации по указам святейшего Синода и по генеральным нарядам о всяких государственных делах; д) также наряды и повестки священнослужителям С.-Петербурга о торжественных молебнах и о поминовениях членов императорской фамилии; е) в правлении производились дела о построении и освящении церквей; ж) также о производстве священников, диаконов и причетников; з) дела о приходящих (из других епархий) попах; и) о волочащихся чернецах; й) о скоропостижно умирающих, всякого чина, людях; к) о впадающих в прелюбодейство и о женах, отбегающих от своих мужей; л) о вступающих в другое беззаконное супружество (следствий по этому предмету было очень не мало); м) следствия по делам духовенства С.Петербургской епархии и разбор разных партикулярных ссор и недоразумений, в причтах возникающих; н) отпуск венечных памятей, сбор за них и записка в книге пошлин, сбор и записка лазаретных денег в особую книгу; о) ежемесячная подача рапортов в канцелярию святейшего Синода о всех делах, происходящих в правлении, и особые донесения о венечных и лазаретных сборах; п) составление, при окончании каждого года, годовых отчетов и представление счетных списков в ревизион-коллегию. Наконец, на правлении лежала чужая забота – привести в порядок дела, поступившие в совершенном хаосе, из тиунской избы, и была своя немаловажная задача устроить правильный канцелярский порядок в производстве и содержании дел, – порядок, которого правление не наследовало от бывшей тиунской палаты. В рассуждении всех вышеозначенных дел, правление имело в производстве полную самостоятельность, а в исполнении по некоторым пунктам, напр. производству в священные чины, освящению церквей и прочему, что касалось собственно архиерейского действа, находилось в совершенной зависимости от святейшего Синода.

В Духовном правлении, даже в первые годы его существования, число дел входящих, производившихся и исходящих, было довольно велико для тогдашнего времени. Это доказывается следующими цифрами. В 1733 году, от святейшего Синода:

Цифра эта с течением времени, натурально, все увеличивалась. В следующем 1734 году, дел было уже 3188.

Духовное правление стало усердно заботиться о приведении всех дел своих в порядок. Канцелярист Рукин проверял по реестрам дела тиунской конторы с 1721 года, не разобранные разбирал по годам, составлял новые каталоги, а вступающие разные бумаги принято было все записывать и содержать в исправности. 8 мая 1732 года святейший Синод в протоколе постановил: «дела о постановлении священников и диаконов ведомства Духовного правления, которые производятся у Синодальных подъяконов, по окончании, сдавать в то правление неотложно, и в Духовном правлении учинить особую для них записную книгу, в которую записывать даваемые ставленникам грамоты и отдавать с расписками, и дела содержать, особливо от прочих, в порядке».

Санкт-Петербургская епархия, в настоящий период времени, разделена была определительно на следующие особые, так сказать, ведомства. Первое место занимал С.-Петербург с уездными церквами, к нему отнесенными. Затем следовали четыре заказа: Кронштадтский, Выборгский, Шлиссельбургский и Ямбургский с Копорским. В 1735 году, заказчикам духовных дел разрешено иметь свои печати, с надписью на них: печать выборгских (или другого заказу) духовных дел. К заказам относились все церкви и причты, как в городах находящиеся, так и по уезду. Все эти ведомства сосредоточивались в С.Петербургском Духовном правлении, и вместе с ним – состояли под главным управлением св. правительствующего Синода. Епархиального епископа, как и в предыдущее девятилетие, С.Петербургская епархия не имела, входя в состав синодальной области, части которой, оставшиеся от бывшей патриаршей области, существовали, по местам, и в других губерниях, напр., нижегородской. Св. Синод, состоявший из собора многих епископов, для С.Петербургской епархии был, как и для всех других мест России, высшей правительственной духовной властью, и в тоже время заступал место епархиального архиерея в подлежащих, этому последнему, делах.

В пространстве времени, нами теперь взятого, некоторого из церквей были вновь построены и освящены, иные исправлены, иные перенесены на новые места, иные только начаты строением, а некоторые, наконец, совсем закрыты и разобраны. Так:

I. в С.Петербурге:

1) В 1730 году, начальство Ямбургского и Копорского полков просило Духовное правление разрешить построить церковь введения во храм пресвятой Богородицы на Петербургском острове, – там, где до того времени, стояла часовня св. пророка Илии. Правление ходатайствовало об этом перед св. Синодом который присутствовал еще в Москве, откуда и пришло разрешение. Когда Введенская церковь была совершенно отстроена, св. Синод, по представлению Духовного правления, благословил ее освященным антиминсом. В 1733 г 30 января, троицкий протопоп Иоанн II Семенов освятил её. Предание не верно говорит, будто часовня св. пророка Илии, при построении церкви, была обращена в придел её (Опис. С.-Петербурга, Пушкарева, стр. 217). Но документам консистории, Ильинский придел устроен в ней гораздо позже, именно в 1740 году. Введенская церковь, ныне приходская, в то время был полковой, и принадлежала именно гарнизонным полкам – Ямбургскому и Копорскому, которые имели в тех краях свои казармы.

2) В 1730 году, по именному указу императрицы Анны Иоанновны вместо деревянной, застроена в Моховой улице каменная церковь св. и праведных Симеона богоприимца и Анны пророчицы с двумя приделами: во имя св. архистратига Михаила и преп. Ефрема Сирина. По окончании строения она была освящена. Эта церковь, в теперешнем виде, и построена и, долгое время (напр. еще в 1754 году), была ремонтирована на суммы от канцелярии о строении города. Над главным входом по наружной стороне Cимеоновской церкви, ныне изображен висящий на ленте, в натуральном виде, орден св. Анны, с надписью вокруг: знак ордена св.Анны. Это изображение, искусной лепной работы, красующееся над вратами храма, в 1797 году поставлено с высочайшего соизволения, вскоре после учреждения ордена. По преданию же, положительно известно, что в Симеоновской церкви, в храмовый праздник её, 3 февраля, ежегодно совершалось, в прежние времена, церковное торжество, положенное законами, в память учреждения ордена.

3) В том же 1730 году, первоначальная кладбищенская церковь св. Иоанна на предтечи в Ямской слободе, как сказано в документах консистории, по некоему неизвестному несчастному приключению, сгорело дотла, и на том же месте, с разрешения св. Синода, построена новая церковь в память рождества св. Предтечи, бывшая деревянной. Но она пришла в ветхость, и, в 1740 году, в Ямской слободе построена уже каменная церковь в память воздвижения св. животворящего креста Господня с двумя приделами.

4) В 1730 году, на Петербургском острове, в Посадской улице, опять возобновлена была церковь рождества пресвятой Богородицы, построенная при Петре великом. С тех пор, она существовала еще шесть лет, имея собственный причт, который, в 1735 году, состоял из двух священников: Тимофея Семенова и Авдия Алексеева, диакона Димитрия Никифорова и дьячка Ивана Тимофеева. Но, в течение времени, Рождествобогородицкая церковь пришла в окончательное расстройство. Поэтому, в 1736 году, она упразднена и разобрана, а требы в приходе, при ней состоявшем предписано было, в 1737 году, исправлять причту Троицкого собора. С этих пор, Троицкий собор сделался навсегда приходским храмом для соседних обитателей.

5) В 1731 году, выстроена была первая церковь во имя преподобного Сергия при артиллерийских слободах, что ныне называется Сергиевским всей артиллерии, собором. В то время, церковь эта была деревянная и, в 1737 году, сгорела. В 1738 году, по плану сгоревшей, соорудили новую, также деревянную церковь, которая, в том же году, была окончена, освящена, и начали в ней совершать службы.

6) В 1733 году, при галерной экшиварде (т. е. гавани), которая считалась тогда в черте С.-Петербурга, застроена была, вместо полотняной, деревянная церковь во имя св. Троицы, которая вскоре и была освящена. Со времен Петра великого, в галерной гавани правили службы все Иеромонахи. Последним из них был некто иеромонах Михаил, подписи которого встречаются под указами Духовного правления 1735 года. В конце же 1736 года, впервые туда определен как сказано в бумагах Духовного правления, белый священник.

7) В том же 1733 году, окончательно отделан был, начатый постройкой при Петре великом Петропавловский собор в крепости. Освящение его совершено 28 июня, т. е. накануне храмового праздника. При этом священнодействии присутствовала сама императрица Анна Иоанновна, генералитет и всё почетное духовенство столицы. Собору, ко дню освящения, были пожертвованы от государыни ризы и разные драгоценные вещи.

8) В 1735 году, вместо деревянной, обветшалой, вновь построена и освящена каменная церковь св. великомученика и целителя Пантелеймона. В то время, эта церковь была об одном престоле.

9) В это же десятилетие, вместо деревянной церкви времен Петра великого, построена каменная Сампсониевская церковь с двумя приделами. В 1733 году, были освящены в ней приделы св. архистратига Михаила и св. апостола и евангелиста Иoaннa богослова, и в них совершалось богослужение. В 1737 году, старинная Сампсониевская церковь была, по указу св. Синода – из Духовного правления, разобрана. В 1740 году, 18 августа, в новой каменной церкви освящен главный престол во имя св. Сампсона странноприимца. Каменная Сампсониевская церковь сооружена попечением её причта, также купца Н. А. Лапшина и на жертвованную от частных лиц сумму.

10) В 1735 году, компанейщики: Димитрий Лукьянов и Феодор Зотов с товарищами, проживавшие на Выборгской стороне, купивши там, за 85 рублей, у вдовы Екатерины Александровны Долгоруковой землю, просили у св. Синода благословения на этой земле построить церковь, в прославление происхождения честных древ креста Господня, празднуемого 1 августа. Снесшись с комиссией о строении Петербурга и получив планы, св. Синод , 30 декабря 1741 года, разрешил постройку: ибо на Выборгской стороне и в окрестностях её и по близости церквей не было. Храм происхождения честных древ был деревянный, построен наскоро и непрочно. В 1745 году всё было готово к освящению. Преосвященный Феодосий 31 декабря, предписал, кому следовало, перенести в новоустроенную церковь св. мощи из Петропавловского собора и освятил антиминс. Кто освящал саму церковь – по документам неизвестно. Обыватели Выборгской стороны крайне благодарны были компанейщикам за построение церкви, и освящение её доставило всем великое удовольствие и торжество.

11) Императрица Анна Иоанновна, среди царственных забот о всем государстве, посвящала некоторую долю времени, внимания и царских щедрот своих, как и прежде мы это видели, для храмов Божиих в С.-Петербурге. Между прочим, вскоре после приезда в Петербург, катаясь на Преображенском (Васильевском) острове, она заметила, что там, в 7-й линии, у средней перспективы, состроена церковь на каменном фундаменте. В апреле 1732 года, через архимандрита Троицко-Сергиева монастыря Варлаама, который был её духовником, императрица предложила святейшему Синоду доставить ей об этой церкви следующие сведения: «с благословения ли святейшего Синода начала она строиться? И в кое имя: рождества ли Богородицы, что близь Троицкого собора, или воскресения Христова, что у двора Меншикова бывала?» Святейший Синод требовал об этом справки из Духовного правления. Но в правлении ничего не нашли... Тогда обратились с вопросом о церкви к архитектору Трезину, жившему еще со времен Петра великого, и к духовенству, которое принимало непосредственное участие в строении церкви. По указам, у них сохранившимся, оказалось следующее. Петр великий составив, в 1718 году, планы для строения города на Васильевском острове, который в царствование императрицы Анны, назывался Преображенским, именным указом 1723 года, приказал строить каменную церковь во имя рождества пресвятой Богородицы. Тут был еще лес. В 1728 году, место от леса очищено. Стали готовить материал для каменного церковного здания. Но пока шла, медленным образом, заготовка материалов, знатные люди из жителей Преображенского острова просили полициймейстерскую контору разрешить архитектору Трезину поставить, для удовлетворения их религиозных нужд, в IV линии около дач, деревянную храмину, с назначением обратить её впоследствии, с разрешения духовной власти, в церковь. И хотя разрешение на то последовало, но храмина, без благословения святейшего Синода, и не начата постройкой. Поселенцы острова, по случаю воцарения императрицы Анны Иоанновны, выбыли в Москву: строить храмины было некому и не на что. А вместо того, преосвященный Питирим, архиепископ нижегородский, управлявший в Петербурге синодальной конторой, в 1728 году, дал благословение, не дожидаясь сбора каменного материала, построить в VII линии деревянную церковь. Трезин начал строить. Фундамент положен был каменный из собранного материала, которого оказалось достаточно для основания церкви. На каменном же фундаменте церковь возведена была деревянная. Ресурсами к её постройке служили подаяния от усердия жителей Преображенского острова и сборы, которые производились в церкви рождества Богородицы на Петербургском острове. Духовенство этой Рождественской церкви принимало с Трезиным главное участие и в построении нового храма. Какие были к тому причины? А вот они. Жители Преображенского острова были, большей частью, переселенцы с Петербургской стороны, и выселились-то они из черты прихода, приписанного к Рождественской церкви. От этого духовенство оставалось без службы, обеднело; церковь пришла в крайнюю ветхость; и поддерживать ее, при отсутствии прихожан, не было причины. Вот и явилась мысль Рождественскую церковь разобрать, устроив сперва новую на Преображенском острове. Св. иконы, утварь и все прочее, вместе с духовенством, перевести в новую церковь. Саму церковь освятить в память рождества пресвятой Богородицы.

В 1731 году, церковь на Преображенском острове была окончена постройкой. В 1732 году, святейший Синод к ней определил священником Никифора Никифорова, который, прибыв из Ростовской епархии, честно проживал в С.-Петербурге. По прошению жителей Преображенского острова, о. Никифору разрешено совершать у них всякие требы по домам, с ограничением, чтобы в домы чужих приходов, для исправления треб, он не ходил. Священник был, а церковь не была освящена, да и к освящению не была готова, по недостатку принадлежностей богослужения. В таком состоянии обратила на неё свое внимание императрица Анна Иоанновна. Ей от святейшего Синода подана была справка об этой церкви по предложенным пунктам. Это дело не прошло без пользы для церкви. Императрица прислала в нее серебра на устройство сосудов, также золотых и серебряных парчи, бархату, позументу и других старых остатков. Тогда прихожане, по инициативе сенатского обер-секретаря Ивана Кирилова, подали в святейший Синод, за своей рукой, прошение об освящении церкви, в которой крайне нуждались. Святейший Синод, рассудив, что в С.Петербурге нет церкви св. апостола Андрея первозванного, а орден этого апостола существует, его носит сама императрица, также, по её указам, кавалерии этой удостоены многие знатные особы: министры, генералитет и высокие придворные чины, 6 октября 1732 г. определил: на Преображенском острове новую церковь освятить во имя св. апостола Андрея первозванного и священнику Никифору Никифорову выдать св. антиминс. Преосвященный Феофан Прокопович охотно принял предложение членов святейшего Синода об освящении и изъявил на то свое согласие, и это обстоятельство записано в протоколе. Через два дня, а именно 8 октября, Андреевская церковь освящена была, о чем местный священник Никифор донес святейшему Синоду. В том же году, 30 ноября, было совершено в ней первое торжество по случаю установления Андреевского ордена. Между тем, церковь рождества пресвятой Богородицы пока осталась, по-прежнему, на своем месте, и из святейшего Синода приказано было ничего не переносить из неё в Андреевскую. В ноябре 1733 года, жители Васильевского острова, указом Духовного правления, были приписаны приходом к Андреевской церкви. В 1740 году, вышло дозволение при Андреевском соборе построить другую каменную теплую церковь во имя трех святителей.

11) В то же время, построена была другая замечательная церковь в С.-Петербурге. По указу императрицы Анны Иоанновны, контора интендантских дел просила у святейшего Синода разрешения построить новую церковь у Невского проспекта, пройдя зеленый мост через Мойку, на правой стороне. 24 августа 1733 года, святейший Синод дал на строение благословенную грамоту.

В 1737 году, церковь эта была построена на определенном месте. Духовник императрицы Варлаам, архимандрит Троицко-Сергиевой пустыни близ Стрельны, ходатайствовал, по её указу, перед святейшим Синодом об отпуске в новую церковь богослужебных книг, которые, по Синодальному указу, и были доставлены в церковь 24 мая 1737 года. В июле того же года, эта церковь в честь рождества пресвятой Богородицы освящена была самым торжественным образом, по предварительно составленному в святейшем Синоде плану. В воскресение, 2 июня 1737 года, накануне освящения, член святейшего Синода Иоанн, протопоп московского Благовещенского собора, в обычное время служил в церкви вечерню со священниками, к ней определенными. В тот же день, в 6 часов вечера, императрица Анна Иоанновна вышла из летнего своего дворца (в нынешнем инженерном саду), и направила шествие к новопостроенной церкви. Когда дошла она до Невского проспекта, на колокольне начался звон, который продолжали до вступления императрицы в храм. Вместе с императрицей, принесена была икона казанской Божией Матери, как мы видели прежде, взятая во дворец из Троицкого собора, что на Петербургском острове. У входа в церковь, св. икону и императрицу встретили, в облачениях, со св. крестом члены святейшего Синода и другие епископы, также Александроневского монастыря архимандрит Стефан, Иоанн, протопоп Благовещенский, местное духовенство, придворный протодиакон Федор Борисов и придворные певчие. В церкви, протодиакон возгласил эктению и многолетие. Тем временем, как певчие пели, св. икону поставили на устроенном для неё месте в иконостасе у левого клироса. По выходе императрицы из церкви, духовенство, служило молебен перед казанской иконой Божией Матери о здравии её. Затем совершено всенощное бдение, которое, вместе с приходским духовенством, служили Невский архимандрит Стефан, по фамилии Калиновский, и Иоанн протопоп Благовещенский.

На другой день, 3 июля, в Казанской церкви начался благовест в 8 часов утра. Императрица Анна Иоанновна, с другими членами царской фамилии и синклитом, спустя не много времени после начала благовеста, выехала из дворца. Когда церемониальный поезд приблизился в Невскому проспекту, на Казанской колокольне затрезвонили во все колокола. У церкви императрицу встретили следующие Синодальные члены: Питирим, архиепископ нижегородский, Александроневский архимандрит Стефан, московский Новоспасского монастыря архимандрит Никодим, Иоанн, протопоп Благовещенский, Киeвo-печерского монастыря игумен Владимир, придворный священник с протодиаконом Борисовым духовенство Казанской церкви. По вступлении императрицы в собор началось освящение главного храма, а потом, по обычаю, совершена божественная литургия. В священнослужениях участвовали все вышеозначенные лица. Член святейшего Синода, Амвросий, епископ вологодский и белозерский говорил проповедь. Императрица с синклитом оставила церковь, по совершении молебного пения. Кроме главного престола во славу рождества пресвятой Богородицы, при новой церкви устроены были два придела: один во имя св. апостола и евангелиста Иоанна богослова, а другой – преподобных Антония и Феодосия печерских. Приделы освящены тем же порядком архимандритами: первый 14-го, а второй 15-го июля того же года. Таким образом, получил свое начало нынешний Казанский собор, который, впрочем, еще в 1738 году, назывался и писался не всегда «просто» казанской церковью, но и Рождествобогородицким собором.

12) В 1738 году, на Васильевском острове, в нынешней 8 линии построена была и освящена деревянная церковь с одним престолом в память воскресения Лазаря. Строителем её почитается купец Иродион Чиркин. Вместе с этим, в делах Духовного правления, мимоходом, говорится о строении, у этого же места, нынешней Благовещенской церкви. Чтобы усилить средства к её сооружению, комиссия о строении города разрешила хоронить покойников в той местности, где строилась церковь, с тем, чтобы, на строение её, родственники усопших делали взнос по 10 рублей. Так положена основа нынешней Благовещенской васильевско-островской церкви. При этом читатель может заметить, что обычай платить за места для погребения усопших произошел от распоряжений гражданской власти, а не духовной, как теперь думают, и деньги, получаемые отсюда, употребляются для церкви.

Кроме епархиальных соборов и церквей, упоминаются, за это время, в С. -Петербурге церкви придворные, военные, госпитальные и особенно очень увеличилось число церквей домовых.

а) Из церквей первой категории упоминается придворная её величества церковь, освященная в память сретения Господня. Но где находилась эта церковь – из документов духовной консистории не видно. Особого причта сначала не было при этой церкви. Но в 1733 году, для служения в ней определен Троицкого собора священник Феодор Петров. Вскоре за тем, к церкви её величества посвящен свой диакон Николай Афиногенов. В 1737 году, священником при Сретенской её величества церкви состоял о. Матвей Андреев. Была еще, неизвестно где, придворная церковь св. ап. Петра и Павла.

б) В доме цесаревны Елисаветы Петровны, который находился у Царицына луга, где ныне здание лейб-гвардии Павловского полка (Полн. собр. зак. т. X, стр. 199, ук. «N» 7306), была своя церковь, освященная в честь благовещения пресвятой Богородицы, и при ней свой причт и особый от императорского хор певчих. Из лиц, в это время служивших при церкви, известен, по преимуществу, священник Феодор Яковлевич Дубенский.

в) С 1730 года, у служивших и живших на придворном конюшенном дворе христианские требы, как видно по метрическим книгам, исправляли священники Пантелеимоновской церкви, а с 1736 года, по особому распоряжению Духовного правления, священники церкви Вознесенской. Тогда же, по повелению императрицы Анны Иоанновны, начали строить здесь и первую церковь, которая была деревянная. В 1737 году, церковь эта была освящена во имя Спасителя, нерукотворного его образа. Вскоре за тем, при этой церкви составлен был свой особый причт (Опис. С.п.б. Пушкарева, ч. I, стр. 206).

В то время, эти придворные церкви с их причтами состояли под ведением С.Петербургского Духовного правления.

Из военных упоминаются церкви при полках: а) введения в храм пресвятой Богородицы – при лейб-гвардии Семеновском полку, б) церковь преображения Господня при лейб-гвардии Преображенском полку, в) церковь св. благоверного великого князя Александра Невского – при лейб-гвардии конном полку, г) церковь во имя того же святого – при Ингерманландском полку, д) церковь св. Троицы – при лейб-гвардии Измайловском полку. Были церкви и при других полках, напр., е) Астраханском, ж) Новоладожском и з) на морском корабельном дворе.

Две из полковых церквей имели уже особые здания. Такова была церковь преображения Господня при Невском полку. Она построена еще в 1726 году, на Петербургской стороне, в большой Спасской улице, в местности, которая известна ныне под именем: «Колтовской». Церковь эта была деревянная и в настоящую пору уже заметно приходила в ветхость. Особенное же здание построено, как мы видели, для Введенской церкви, на Петербургском острове, которая принадлежала полкам Ямбургскому и Копорскому. При Колтовской же церкви, поблизости, в то время находилась «страшная» Преображенская канцелярия, в которой люди изнывали и умирали от пыток. Их погребали около Преображенской церкви. В нынешнем десятилетии, найдены кости неизвестного человека, замученного пытками до смерти в Преображенской канцелярии. Он был похоронен и обретен закованным в цепи.

Церкви прочих полков существовали в палатах и были устроены по походному из полотна, – отчего и назывались полотняными. Так церковь семеновского полка, когда он возвратился из Москвы после коронации императрицы, с разрешения св. Синода, раскинута была в палате зданий, принадлежавших полку. В 1733 году, с разрешения св. Синода, поставлена была полотняная церковь во имя святителя и чудотворца Николая на морском корабельном дворе.

При полковых церквах имелись свои священники. Большей частью, они поступали, для служения при полках, из сельских приходов С.Петербургской епархии, но высылались и из других мест. В 1733 году, шесть человек священников прибыло из Москвы, для определения к полкам.

При некоторых военных ведомствах, а именно: 1) при Адмиралтейском батальоне на полковом дворе, 2) при С.-Петербургском гарнизонном полку, 3) при полиции с каторжным двором и 4) при остроге, в 1736 году устроенном на Васильевском острове, были свои священники для отправления христианских треб, но церквей не было, а службы совершались в часовнях.

В 1733 году, 9 мая, обнародован высочайше утвержденный доклад сената о штате морским чиновникам и служителям галерного флота. Флот разделен на три эскадры, и на каждой положено иметь но одному священнику, итого – на весь галерный флот назначено три священника (Полн. Собр. Зак. т. IX, стр. 122, ук. № 6396).

В документах 1735 года, встречаются церкви с особыми причтами при военных госпиталях или больницах. Их было две: а) церковь вознесения Господня при морском госпитале, со священником Сергеем Васильевым, и б) церковь св. апостолов Петра и Павла при сухопутном лазарете, со священником Косьмой Семеновым. Существование при С.-Петербургских госпиталях церквей и священства утверждено было 5 пунктом Адмиралтейского регламента. Императрица Анна Иоанновна, издав генеральный регламент о госпиталях в 1735 году от 24 декабря, подтвердила его без всякого изменения так: «во всяком госпитале надлежит иметь церковь и одного священника, который будет отправлять службу Божию, утешать, исповедовать и причащать больных, и в прочем во всем исправлять их». Дьяконов и церковников, на основании этого правила, при госпитальных храмах не имелось.

Когда, в 1732 году, учрежден сухопутный шляхетский кадетский корпус, то и в нем поставили особую церковь. По документам бывшего духовного правления, церковь шляхетского корпуса в первый раз встречается в 1738 году. В ней богослужение совершали иepoмонахи с иеродиаконом, бывшие законоучителями у кадетов. Кадетская церковь была в С.-Петербурге самой первой из многих ныне существующих церквей при учебных заведениях разных ведомств. Есть основание думать, что церковь шляхетского корпуса устроена из Воскресенской церкви, бывшей, на Васильевском острове, близ дома Меншикова. Церковь эта, при Петре великом бывшая одной из лучших, теперь пришла в крайнюю ветхость и разобрана. Принадлежности её тогда же перенесены в дом Меншикова, который и обращен, впоcледствии, в шляхетский корпус. Церковь корпуса освящена была в честь и славу воскресения Христова, и в ней до сих пор есть такие предметы, напр. св. Евангелие, которые принадлежали Воскресенской церкви Петрова времени.

Кроме этих церквей, продолжали строить в С.-Петербурге церкви домовые, число которых, в царствование императрицы Анны Иоанновны, особенно увеличилось. Из домовых церквей этого времени известны следующие:

1) Церковь преображения Господня – в доме преосвященного Феофана Прокоповича на Карповке, поставленная в прошлом десятилетии.

2) Церковь св. апостолов Петра и Павла при доме преосвященного Питирима, нижегородского архиепископа, на С.Петербургском острове. На планах С.Петербурга 1738 года, церковь эта обозначена на отдельном месте от подворья.

3) Церковь двенадцати апостолов, построенная, в 1737 году, при новгородском архиерейском доме, на Васильевском острове, со священником Василием Мануиловым. Подворье это на планах города встречается с 1717 года, и церковь стояла особо от него, а не в палатах.

4) Церковь воскресения Христова – в доме генерал-адъютанта Андрея Ивановича Ушакова, со священником Кириллом Иосифовым.

5) Церковь благовещения пресв. Богородицы – в доме генерал-фельдмаршала, князя Ивана Юрьевича Трубецкого.

6) Церковь пресв. и живоначальной Троицы – в доме кабинет-министра, графа Андрея Ивановича Остермана, со священником Яковом Григорьевым, построенная, по просьбе, ради болезни жены его, в 1735 году, когда сгорел от молнии её приходский Исаакиевский собор.

7) Церковь нерукотворного образа Спасителя в доме покойного графа Павла Ивановича Ягужинского, со священником Трофимом Николаевым.

8) В 1736 году, упоминается крестовая церковь – в доме князя Голицына, при которой служил вдовый священник Петр Семенов, прибывший из села Княжищева московского уезда.

9) В 1738 году, дано разрешение поставить церковь в доме графа Михаила Головкина.

10) В том же 1738 году, существовала уже крестовая церковь у генерала Салтыкова, в которой службы совершал священник Афанасий Миронов.

11) Сверх того, в 1738 году, по ветхости хором, разобрана церковь во имя св. великомученицы Варвары, существовавшая на малой Неве в деревянном доме действительного тайного советника и кабинета его величества министра, князя Алексея Михайловича Черкасского. Подвижной антиминс этой церкви перенесен в Троицкий собор.

Некоторые из этих церквей, как мы и видели, построены уже при Анне Иоанновне.

Из соборных храмов первое место занял теперь, после его освящения, Петропавловский собор в крепости. В нем совершались, но не исключительно, не только заупокойные моления об особах царствующего рода, но и все торжественные и высокоторжественные служения. При таких служениях бывали члены св. Синода и собиралось в нем все столичное духовенство. Императрица Анна Иоанновна также, по временам, приезжала к соборным службам, преимущественно, заупокойным. Из многих примеров этого рода приведем следующий. 8 июля 1734 года, праздновалось в С.-Петербургской Петропавловской соборной церкви торжество русского оружия в Польше, по случаю взятия и покорения города Данцига. Перед окончанием литургии, прочтена всенародно реляция об этом, которая оканчивалась так : «того ради, да будет за это (за победу) всевышнему Богу от всех подданных её императорского величества усердное и должное благодарение». И после этого, совершен был благодарственный молебен. Некоторые же из торжественных случаев, напр. новых викторий русского оружия, молитвенно праздновались в Казанской церкви, что на Невском проспекте, а заупокойные службы бывали в Троицком соборе и в Александроневском монастыре. Заметим еще одну, не лишенную значения, особенность, что, в 1737 году, от св. Синода дано грузинскому игумену Григорию позволение совершать службы, в приделе Вознесенской церкви во имя св. Иоанна воина, для грузин, на природном их языке.

II. О церквах Петербургского уезда, за это время, имеются следующие сведения, почерпнутые из разных, но вполне достоверных, источников.

1) На Большой Охте, которая, по тогдашнему плану столицы, стояла вне границ её, вместо первоначального простого храма св. праведного Иосифа древодела, была построена каменная церковь с двумя приделами. В 1730 году, в новом строении были освящены приделы, сперва св. Иосифа, а потом святителя и чудотворца Николая, и в них совершались службы. А в следующем 1731 году, освящен и главный престол во имя св. Троицы. В этом же году, к охтинской Святотроицкой церкви, кроме охтинских изб, приписана приходом мыза Зеленая, Шлиссельбургского уезда, бывшая вотчиной графа Ягужинского. Погосты сперва Иосифовской, а потом и Святотроицкой церкви были местными кладбищами для прихожан, но изредка туда носили покойников и из других частей города, особенно после 1732 года.

2) В селе Сарском, 24 июня 1728 года, деревянная Благовещенская церковь от молнии сгорела до основания. В 1734 году последовало повеление построить, совсем по новому чертежу, на месте сгоревшей, новую каменную церковь в честь знамения пресвятой Богородицы с тремя приделами. В половине мая того же года, Знаменская церковь, торжественным образом, была заложена, – при этом присутствовала государыня цесаревна Елисавета Петровна со всем своим придворным штатом, и была пушечная пальба. Здание строил русский крестьянин Игнатьев , за работами следил архитектор Бланк, а деньги на постройку отпускались из денежной казны цесаревны, собираемой с её вотчин. Соборная церковь была освящена в честь знамения Божией Матери. Приделы же в ней освящены: направо – во имя св. великомученицы Екатерины, левый – во имя св. и праведных 3axapия и Елисаветы, а придел над папертью – во имя святителя и чудотворца Николая. В селе Царском тогда было свое местное кладбище, которое лежало за слободой и за ручьем Ватгазю, но церкви при этом кладбище не имелось.

3) В дворцовом селе Красном, первоначальная деревянная церковь св. великомученицы Екатерины также сгорела. Вместо неё, построена и, в 1733 году, освящена каменная церковь во имя св. Троицы с приделом св. великомученицы Екатерины. В 1738 году, разрешено было пристроить к ней другой каменный придел во имя святителя и чудотворца Николая. В селе Красном упоминается особое кладбище, на котором хоронили покойников и из окрестных мест.

4) На новых Невских кирпичных заводах разобрана в 1733 году совершенно пришедшая в ветхость, деревянная Преображенская церковь времен Петра великого. На место её, воздвигли вновь каменную церковь также в честь преображения Господня, но с двумя приделами: св. Илии пророка и святителя Николая чудотворца.

5) При заводах Сестрорецких, деревянная церковь св. апостолов Петра и Павла, 4 января 1730 года, как сказано в бумагах бывшего Духовного правления, волей Божией, сгорела. По указу императрицы Анны Иоанновны, последовавшему из государственной Адмиралтейской коллегии, и по определению С.Петербургского Духовного правления от 27 апреля 1730 года, в Сестрорецке, но только уже на другом месте, церковь построена вновь и освящена также во имя св. апостолов Петра и Павла. А как этот храм был холодный, то, по указу св. Синода от 19 сентября 1733 года, согласно ходатайству Адмиралтейской коллегии, велено построить, для зимнего времени, теплую церковь во имя святителя Николая чудотворца, которая, в ноябре 1734 года, и освящена была троицким протопопом Иоанном II-м Семеновым. Таким образом, в Сестрорецке стало две церкви. Заметим, кстати, что Духовное правление, давая разрешение строить церкви, брало печатных пошлин двадцать пять с четвертью копеек, которые записывались в особую книгу.

6) В Колпине, по случаю перенесения пильных мельниц на новые места, полотняная церковь святителя Николая чудотворца была разобрана и поставлена на другом месте. А в 1735 году, там, вместо полотняной, построена и освящена деревянная церковь во имя св. Троицы с приделом святителя Николая чудотворца.

7) В 1735 году, в селе Васильевском возобновлена и, по выдаче антиминса, освящена церковь во имя св. апостолов Петра и Павла.

8) В Тоснинском яму, вместо прежней деревянной, построена и освящена каменная церковь казанской Божией Матери.

Сверх этого, по С.Петербургскому уезду определенно упоминаются св. церкви с причтами в следующих местах: а) св. пророка Илии – при пороховых заводах, 6) св. Петра митрополита на 9 версте, за красным кабачком (так обозначалась местность этой церкви в официальных документах), в) преображения Господня в Стрельне, по бумагам встречающаяся с 1730 года, со священником Антоном Сергеевым, дети которого при нем состояли – один дьячком, а другой – пономарем, г) Знаменская в Петергофе, д) св. Пантелеймона, встречающаяся с 1731 года в Ромбове (Ораниенбауме), е) св. Николая чудотворца в Сыворицкой мызе, ж) благовещения пресвятой Богородицы в Ропше, з) воскресенская – в Суйдовской мызе, и) св. Александра Невского на Ижоре, к) воскресения Христова, что в Здылицкой мызе, и наконец, л) деревянная св. апостолов Петра и Павла – в Келтушской мызе, освященная в 1733 году. Начало наибольшей части этих церквей нам известно. Но церкви: благовещения пресвятой Богородицы в Ропше и св. Пантелеймона в Ораниенбауме встречаются в первый раз. При этом, в документах Духовного правления не встречается причт Троицкой церкви, бывшей в Ромбове. Церковь в Стрелиной мызе впервые упоминается с наименованием Преображенской. А у церкви св. Петра митрополита на погосте было кладбище, на котором нередко погребали трупы мертвых, находимые по Петергофской дороге.

С 1733 года церкви: Сестрорецкая, Стрельнинская, Петергофская и Ораниенбаумская приписаны были к заказу кронштадтского Андреевского собора протопопа Михаила Иванова.

III. Относительно церквей уездных городов С.Петербургской епархии: Шлиссельбурга, Ямбурга с Копорьем, Кронштадта и Выборга известно нам очень немногое за это время, и, вероятно, потому немногое, что по этой части мало сделано было.

1) В городе Шлиссельбурга, в 1737 году, при соборной церкви построен придел во имя святителя Николая чудотворца.

В Шлиссельбургском уезде: а) в 1730 году, в селе Путилове построена и освящена новая церковь тихвинской Божией Матери, взамен прежней устаревшей.

б) В 1735 году в документах С.-Петербургского Духовного правления упоминается церковь св. апостолов Петра и Павла в мызе Зеленой вотчины графа Ягузинского, которая (мыза) ранее принадлежала, приходом, к охтинской церкви св. Троицы, и Петропавловская церковь этой мызы именуется еще новопостроенной.

2) В Ямбургском уезде: в 1730 году, в селе Ополье, вместо прежней, вновь устроена церковь воздвижения честнаго и животворящего креста Господня, и уже с приделом св. апостолов Петра и Павла.

3) В Копорском уезде: в селе Быгуницах, в 1736 году, вместо древней Ильинской церкви, вновь построена и освящена церковь во имя св. архистратига Михаила с приделом св. пророка Илии.

4) В городе Выборг, в 1732 году, вместо прежней Петропавловской церкви, была церковь рождества Христова с приделом св. апостолов Петра и Павла. Когда совершилась эта перемена, неизвестно. В 1738 году, во время пожара в городе, рождественская церковь подвергалась раззорению. Императрица, делая вспоможение выборгским погорельцам, на строение раззоренного храма, пожаловала особливо тысячу рублей из наличных денег выборгской портовой таможни (Собр. зак. т. X, стр. 590).

5) В Выборгском уезде: в 1739 году, в селе Сретенском разрешено построить, вместо ветхой деревянной, новую церковь.

К существовавшим на С.Петербургской земле монастырям прибавился новый, известный ныне под именем «Троицко-Сергиевой пустыни», что близ Стрельни. История основания этого монастыря была следующая. В 1732 году, императрица Анна Иоанновна подарила архимандриту московской Троицко-Сергиевской лавры Варлааму, во всегдашнее владение лавры, загородную дачу на берегу Финского залива, верстах в двадцати, по тогдашнему пути, от С.Петербурга, где ныне и стоит Сергиева пустынь. Дача эта, в давнее время, служила местом летнего пребывания сестры императрицы, царевны Екатерины Иоанновны, а, по выходе её в замужество, в 1716 году, за Карла Леопольда, герцога Мекленбург-Шверинского, оставалась необитаемой и теперь была приписана к Стрельнинскому дому императрицы. На ней стояло «две избы, мерой по три сажени, между ними – сени двух сажень с половиной; в сенях чулан, и иное строение ветхое, крытое дранью; к этим избам двор обнесен худым забором; от тех же изб в близости погреб с напогребицей двух сажень, ветхий же» Варлааму подарена была эта местность с постройками потому, что, при воцарении императрицы в Москве в 1730 году, он был избран её духовником, постоянно присутствовал в С.-Петербургe в качестве члена св. Синода, пользовался особым расположением своей августейшей духовной дочери и был с ней близок. Около двух лет, по совершении данной на приморскую дачу, домик царевны Екатерины Иоанновны служил для архимандрита Варлаама загородным монастырским подворьем и просто летней дачей, для отдохновения от трудов – в уединении и молитве. В 1744 году, по указному разрешению св. Синода, старец Варлаам перенес в свою дачу церковь успения пресв. Богородицы с утварью и всеми принадлежностями из дома графа Апраксина, бывшего в С.-Петербурге на Фонтанке, где теперь Апраксин рынок, и освятил её в честь св. Сергия, радонежского чудотворца. После этого, Варлаам поселил при церкви несколько человек из монашеской братии для постоянного жительства. Так получила свое начало нынешняя Троицко-Сергиева пустынь, находящаяся близ Стрельни.

В первое время, она называлась «Троицкой ново-Сергиевой пустынью», была приписана к Московской Троицко-Сергиевой лавре, и нисколько не зависела, как другие монастыри, от С.Петербургского Духовного правления. Настоятели Московской лавры были одновременно и настоятелями пустыни, так что, в бумагах Духовного правления, Варлаам безразлично титуловался, то настоятелем лавры, то архимандритом пустыни. Эта зависимость пустыни от Московской лавры продолжалась до учреждения новых духовных штатов, последовавшей при императрице Екатерине II-й, в 1764 году.

По смерти архимандрита Варлаама, последовавшей в 1737 году, в благословение пустыни, остался келейный его образ преподобного Сергия чудотворца. Предание говорит, что образ этот написан на доске от гроба преподобного Сергия, тотчас по открытии его мощей. Знатоки русских древностей, по письму образа, признают его за весьма древний, и написание его относят к концу XIV, или к началу XV века. Всеобщая вера и усердие богомольцев, служащих перед ним молебны преподобному Сергию, прославили его чудотворным (Домаш. Бесед. 1865 года, стр. 766). Образ этот ныне находится в Троицком соборном храме пустыни.

Но святотроицкий Александроневский монастырь в С.-Петербурге теперь уже изъят был из ведомства новгородских епископов и, в законодательных актах (Собр. закон. империи, т. IX, стр. 75–76, № 6362), стоит в числе ставропигиальных монастырей св. Синода. Эта перемена совершилась после злополучной участи apxиепископа Феодосия. Преемннк его Феофан Прокопович жил на новгородском Карповском подворье в С.-Петербурге и не считался Невским архимандритом. Указом 1-го сентября 1740 года, (ibidem, т. XI, стр. 236, «№ 8225) постановлено: «кресты со св. мощами, остающиеся после смерти, или в случае конфискации имущества духовных персон, отдавать с описью, в Невский монастырь».

Прочие старинные монастыри всё еще находились в бедственном состоянии и весьма далеки были от нынешнего благоустройства. Строитель Валаамского монастыря, иеромонах Иосиф, 2 января 1732 года писал по делу одного колодника в Тайную канцелярию, что «в монастыре, за совершенной скудостью, нет никакой ограды; кельи строят сами, хотящии обитати и трудитеся во обители; пища братская самая нужная, да и та, за совершенным недородом хлеба, едва с великой нуждой в монастырь обретается».

В это время, вышло особое распоряжение относительно построения св. престолов. Св. Синод, усмотрев, что, по всей России, в православных храмах престолы устраиваются весьма непропорциональные, напр., бывают очень высоки, – отчего всегда можно опасаться каковых либо причин, указом от 13 сентября 1734 года постановил: «в новых церквах престолы строить равномерные, а именно: в вышину аршин и шесть вершков и с доской, в длину аршин осьми вершков, и в ширину аршин четыре вершка (ibid. № 6624)». Перед тем временем, духовенство Вознесенской церкви в С.-Петербурге просило о перестроении своего престола, и ему, первому, предписано было св. Синодом поставить престол по новому размеру. Над св. престолом поставлена была сень.

Всех же православных церквей, по С.-Петербургу и по всей санктпетербургской Синодальной eпархии, было к концу настоящего периода, по приблизительному счету, более ста.

Сверх того, на планах С.-Петербурга 1738 года, показаны следующие здания без храмов, принадлежавшие духовному ведомству.

1) На Московской стороне, в нынешней Литейной части, показан, под № 19, Синодальный дом.

2) На Адмиралтейской стороне: а) в Астраханской слободе, которая называлась также адмиралтейской Аничкова полка, подворье московской Троицко-Сергиевой лавры, построенное в 1718 году; б) в слободе от первой линии адмиралтейства – подворье Александроневского монастыря (Собр. зак. т. X. стр. 1301), построенное в 1712 году, и; в) в большой морской слободе – подворье Александросвирского монастыря, купленное, в 1715 году, у какого-то Ермолы Фомина.

3) На Васильевском острове: а) подворье Невского архимандрита; б) подворье Рязанское, известное с 1717 года, на котором, вероятно, жили преосв. Стефан Яворский, а после – Гавриил Бужинский; в) подворье Казанское, существовавшее с 1718 года; г) Ростовское (ныне Ярославское) – с 1718 года; д) Троицкое, неизвестно какое, также с 1718 года; е) подворье apxиерея Устюжского; ж) дом apхиерея Псковского и; з) синодальная тюрьма.

4) На С.Петербургском острове; а) дом apxиерея Черниговского и; б) дом архимандрита Чудова монастыря.

Если возьмем во внимание, что, с основания С.-Петербурга до 1742 года, прошло только тридцать девять лет, то результату которого достигла православная Pоcсия в заселении этого края и в распространении на нем господствующей веры, покажется удовлетворительным для столь краткого периода времени.

При этом, читатель, в самом строении церквей, начиная с С.-Петербурга, мог заметить большую перемену к лучшему. Церкви стали созидать, по преимуществу, каменные, в гораздо больших размерах, с двумя и даже с тремя приделами, в лучшем архитектурном вкусе, с заботой об отоплении на случай зимнего времени, прилагая не мало старания и о внутреннем благолепия в них. На каменных зданиях храмов, шатры или верхи ставили, однако же, деревянные, подделывая их под цвет камня, из предупреждения, чтобы здания, всецело каменные, от большой тяжести не углублялись далеко в рыхлую почву Петербурга. Такую структуру имеют и поныне церкви того времени: Пантелеймоновская и Семеоновская. Правительство и частные люди, из прихожан, не скупились содействовать своими средствами к внешнему и внутреннему обновлению храмов Божиих. По разным церквам до сих пор сохраняются драгоценные пожертвования, по надписям на них и по церковным записям, принадлежащие к этому времени. При Пантелеймоновской церкви есть достойная своего назначения дароносица, пожертвованная в 1730 году обществом Партикулярной верфи.

Улучшение в построении церквей шло от центра к окружности. Церкви, в лучшем, против прежнего, виде, строились наиболее в самом Петербурге, гораздо менее в С.Петербургском уезде, а в заказах еще продолжали руководствоваться правилами стародавней простоты.

Также, мы не редко видели, при изложении истории церквей, ту особенность, что новосозидаемые храмы на таких местах, где издревле они существовали были основываемы и освящаемы во имя иных (а не прежних) лиц и праздников Господских, Богородичных и святых Божиих, а в честь тех праздников, которые прежде были, строились и освящались большие приделы при главном престоле.

Наконец, как в древние времена, так и теперь, заметно преобладание некоторых праздников и святых, во имя которых, всего чаще, созидались храмы. Таковы из святых: первоверховные апостолы Петр и Павел, святитель Николай чудотворец, св. благоверный и великий князь Александр невский, св. великомученица Екатерина и другие.

В текущем десятилетии, в большом ходу был вопрос о С.-Петербургских кладбищах. Движение ему дано 26 октября 1732 года. Нам известно уже из предыдущего, что, со времен Петра великого, умерших предписано хоронить в С.-Петербурге у церкви св. Сампсона странноприимца – на Выборгской стороне и в Ямской – церкви св. Иоанна предтечи на Московской стороне, с воспрещением похорон на других местах. Но это распоряжение не исполнялось, во всей строгости, ни частными людьми, ни самим правительством, – не исполнялось ни ранее 1730 года, ни после этого времени. Так, например, мы знаем положительно, что на Смоленском поле, где ныне кладбище, умерших погребали с самого основания С.-Петербурга. Об этом свидетельствуют надписи на памятниках, до наших дней ясно сохранившиеся. В нескольких шагах от Смоленской кладбищенской церкви, и доныне лежит над могилой каменная плита, на которой написано следующее: на семь месте погребено тело Иустинии Федоровой, дочери священника села Семеновска Федора Дмитриева, а в замужестве была за крестьянином того же села, вотчины графа Петра Борисовича Шереметева, Филиппом Афанасьевым Шигиным; за мужем жила 20 лет, а умерла, 38 лет, 20 января 1722 года, ей же да будет вечная память. После 1730 года, умерших, с разрешения Духовного правления, хоронили, по особым прошениям родственников при церквах: Вознесенской, Maтфеевской, Сергиевской и Колтовской. Когда строилась церковь св. апостола Андрея первозванного, жители Преображенского (так назывался по имени полка, который стоял там, нынешний Васильевский остров) острова и храмосдатель, священник церкви рождества пресв. Богородицы, что на Петербургском острове – у здания коллегий, Никифор Никифоров хотели устроить кладбище при Андреевской церкви. Но святейший Синод, до которого восходило это дело, отказал в разрешении их ходатайства, а, вместо того, предписывал усопших на Преображенском острове погребать у Галерной гавани. Частные же случаи погребений, по просьбам, бывали и при Андреевской церкви. Уже после освящения её, в текущем десятилетии, при церкви св. апостола Андрея, погребен был, с разрешения С.Петербургского Духовного правления, граф Игнатий Рудановский. Однако же, святейший Синод хотел устроить постоянные кладбища, чтобы не хоронить усопших повсюду, где кому вздумается.

26 октября 1732 года, святейший Синод представил императрице Анне Иоанновне особый доклад о погребальных местах в С-Петербурге, и государыня утвердила его. По содержанию этого доклада, указом из св. Синода, через Духовное правление, было предписано духовенству и всему народу погребать телеса усопших в С.-Петербурге: 1) на С.Петербургском острове при церкви св. апостола Матфея и на Охте у церкви сошествия Св. Духа. 2) На Московской стороне против Охтинских слобод построить в удобном месте, для погребения тел, часовню, а около – ограду, и, вместо Охты, погребать здесь усопших на Московской стороне в такое время, когда на Heве бывают штормы и наводнения. 3) На Преображенском острове погребать у Галерной гавани. 4) А при Сампсониевской церкви и при церкви св. Предтечи, что в Ямской, хоронить только людей этих приходов. При всех же других церквах в С.-Петербурге погребения не чинить. Последнее запрещение прибавлено потому, что мертвых, кроме кладбищ, иногда погребали у приходских церквей, особенно у Вознесенья, в переведенных плотничьих слободах. Таким образом, общие кладбища назначены совсем новые: у св. апостола Maтфея, на Охте и у Гавани; у Сампсония же и Предтечи были частные: только для прихожан. Против Охтинских слобод часовни никогда не существовало, вопреки этому указу, а место отведено и на нем погребали покойников с Московской стороны, когда трудно было переезжать через Неву.

Однако же, распоряжение это не было окончательным и почему-то весьма часто подвергалось изменениям. Так, через пять с половиной месяцев после этого указа, а именно 15 апреля 1733 года, святейший Синод указом отменил погребение усопших при Матфеевской церкви, а вместо того предписал на С.Петербургском острове умерших хоронить при церкви преображения Господня, что в гарнизонном Невском полку (в нынешней Колтовской). Через девять месяцев, а именно – 19 января 1734 г., святейший Синод, присутствуя в Петропавловском соборе, приказал в Духовном правлении записать указ и объявить по Петербургу причтам и народу, чтобы погребать усопших, кто пожелает, на всех тех местах, где и прежде хоронили, а именно: 1) на С.Петербургском острове – при церкви преображения Господня в Невском полку и у св. апостола Матфея; 2) на Выборгской стороне при церкви св. Сампсона странноприимца, и на Охте – при храме св. живоначальной Троицы; 3) на Московской стороне: у церкви вознесения Господня, при храме св. великомученицы Екатерины в Екатерингофе, и, наконец, в Ямской – при церкви св. Иоанна предтечи. А где прежде не хоронили, там и теперь погребению мертвых не быть. Но и этот указ о кладбищах, изданный случайно, был временным: ему назначено действовать только до весны того же 1734 г., весной же, сказано в указе, выйдет от святейшего Синода особое определение. Скоро приспела весна, и член правления Никодим, архимандрит Святогорского монастыря в Псковской епархии, письменно доложил святейшему Синоду, что время настало для издания особого определения на счет кладбищ. Святейший Синод, занявшись снова этим вопросом, поручил секретарю Духовного правления Bacилию Тиншину с чиновником, которого требовали от Полицейместерской канцелярии, напробовать для кладбища место от Ямской московской слободы до Невского проспекта, а при церкви св. апостола Матфея опять запретил хоронить усопших. Таким образом, указ от 19 января 1734 года остался в действии и по пришествию весны, за невыходом из святейшего Синода обещанного определения о кладбищах. К этому прибавились еще просьбы о позволении погребать усопших у церкви св. апостола Андрея на Преображенском острове, где продолжались погребения. Поэтому в протоколе святейшего Синода 10 июля 1738 года, вновь постановлено запрещение, чтобы у св. апостола Андрея никого не хоронить, – о чем и указом предписано причту через Духовное правление.

Между тем, вопрос о кладбищах продолжал занимать как духовную, так и гражданскую власть. В то время, при кабинете её величества Анны Иоанновны, существовала особая комиссия о строении С.-Петербурга. Её разрешению подлежал, разумеется, и вопрос о кладбищах. Святейший Синод препроводил в эту комиссию составленный им проект о кладбищенских местах в С.-Петербурге. Комиссия нарядила от себя нескольких архитекторов для исследования, на показанных святейшим Синодом местах грунта земли и грунтовой высоты воды. Получив от архитекторов подробное описание земель, комиссия, в особом донесении, представила святейшему Синоду свое мнение о кладбищенских местах с планами их. Святейший Синод, опираясь на мнение комиссии, от 23 октября 1738 года постановил: в С.-Петербурге погребению быть надлежит – 1) на Московской стороне от Ямской слободы к Черной речке за церковью рождества св. Предтечи; 2) за Фонтанной речкой, позади Калинкинской деревни и каменного дома, принадлежащего Измайловскому полку, там же, где и до сих пор погребались усопшие; 3) на Васильевском острове, у Черной речки, между 18 и 23 линиями, – к этому месту дорогу расчистить от вновь наросшего кустарника и поделать канальцы; 4) на Выборгской стороне у церкви св. Сампсона странноприимца, и 5) на Петербургской стороне – на Аптекарском острове.

Для возвышения указанных мест, поделать, вокруг и поперек, каналы, в пристойных местах устроить пруды, вынутой землей засыпать низкие места и возвысить, а кладбища огородить деревянным забором, и построить при тех кладбищах деревянные покои для житья караульным и могильщикам и для содержания всяких потребностей к погребению, а те строения, каналы, пруды и городьбу делать и впредь содержать в добром порядке из сборных церковных доходов. Святейший Синод дал об этом указ Духовному правлению и на донесение Комиссии о строении ответил согласием. 19 июля 1739 года, Комиссия подала в святейший Синод донесение, в котором предлагала прислать к ней людей, для принятия означенных пяти мест в духовное ведомство, и затем предписать, чтобы у Вознесенья и у других церквей никого более не хоронить. В том же 1739 году, по указу из святейшего Синода в Духовное правление, пять кладбищенских мест были приняты в духовное ведомство. На Васильевском острове кладбищенское место принял священник Андреевской церкви Никифор Никифоров; на Петербургской стороне – введенский священник Иван Алексеев; в Ямской – дьякон Иван Андреев; в Екатерингофе – вознесенский священник Василий Стрельников и священник Екатерининской церкви Иоанн Васильев. Для принятия им даны были из Духовного правления, с одобрения святейшего Синода, особые инструкции. Кладбищенские места приняты были по планам, которые святейший Синод предписывал хранить в пристойном месте.

Существовало предположение на Аптекарском кладбище построить церковь. Но святейший Синод, в январе 1740 года, постановил: «за неимением приходских домов, церкви там не быть, а для приношения мертвых тел построить часовню, и отпевание тем мертвым делать каждому священнику, по вносе в приходскую церковь, отправлять в тех церквах, где должно по усопшим и поминовение иметь». Тут же предписано было: «могильщиков определить из отставных солдат в богадельнях, которые покрепче здоровьем, к каждому кладбищу по четыре человека, которые, как около кладбища так и при церкви, с переменой – всегда по два человека, должны караул содержать, и, часы городские слушая или песочные имея, в колокол звонить, по обыкновению, а пропитание иметь из богаделен. В прочих же местах не хоронить». О Ямском кладбище, в частности, святейший Синод, на основании указа Петра I, предписал Духовному правлению, чтобы ямщики сами огораживали кладбищенское место. Духовное правление, 22 марта 1740 года, писало об этом в Полицмейстерскую канцелярию, чтобы она побудила ямских жителей к работе и имела за ней смотрение. Bсе эти распоряжения были объявлены и священникам с подписками. С тех пор стали хоронить усопших на четырех указанных местах, а на Аптекарском острове еще не хоронили: ибо кладбище это осталось неустроенным. По случаю указа императрицы от 10 июля 1734 года против часовен, распоряжение святейшего Синода о построении часовни не было исполнено, а вместе с тем самое место не было огорожено, каналов не прорыли и пруда не сделали. С С.Петербургского острова усопших провожали, по-прежнему, к церкви св. Сампсона странноприимца для погребения. А когда явилась на Преображенском острове церковь благовещения пресвятой Богородицы, то, по резолюции Комиссии о строении города, которая в 1743 году уже не существовала, допущено было и у этой церкви хоронить, но только таких, за которых родственники дадут 10 р. вкладу на церковное строение.

В 1738 году, решен был вопрос о способе погребения усопших. Императрице Анне Иоанновне сделалось известным, что у Вознесенья и в Ямской, за несмотрением будто бы священников, могилы роют мелкие, и, после погребения землю на них не утаптывают, отчего тяжелый газ проходит сквозь рыхлую землю. Святейший Синод, осведомившись об этом, поручил синодальному экзекутору Илии Ксиландеру и секретарю Духовного правления Василию Тишину, освидетельствовать могилы у Вознесенья, донести ему о том, что найдут. Исполнив на месте поручение, чиновники донесли, что могилы копают глубокие, и что, напротив, духоты никакой не имеется, не смотря на то, что освидетельствование могил происходило летом в жаркие дни июля месяца. Видно, императрице доложили на священников облыжно. Тем не менее, императрица, ведением от 25 июля 1738 года, предписывала через святейший Синод: «1) все могилы утаптывать и земли насыпать над ними на аршин; 2) по кладбищам везде могилы копать не менее трех аршин глубины, и что глубже, то лучше, и что сродники могут велеть выкладывать могилы кирпичем, взводить над гробами своды, замазывать известью, и – в самый же день погребения, убивать землю накрепко». Этот указ императрицы распубликован из святейшего Синода к исполнению.

Указом св. Синода от 28 мая 1738 года, в связи с другими предметами, было предписано, как увидим после, чтобы а) приходские священники усопших записывали в книгах, с обозначением, где и кем они погребены, б) чтобы по кладбищам нигде никого отнюдь не отпевать и не погребать без приходских священноцерковнослужителей, или без их достоверных соизволительных писем и без свидетельства о христианской кончине, и в) чтобы самые кладбищенские причты вели запись погребенным из своего прихода и из всех других.

Вопрос о часовнях и о столбах со св. иконами, стоявших по улицам в С.-Петербурге, затрагиваемый, как мы видели, при самом основании северной столицы, занимал, в этом десятилетии, не меньше кладбищ, как духовное, так и гражданское правительство. Мы обратимся несколько назад, к прежнему времени, для уяснения хода этого вопроса. Святейший Синод, в 1722 году, имея рассуждение, что в Российской империи есть довольно церквей, в которых можно, и должно молиться Богу, и подтвердив указ Петра о нестроении новых часовен, от 28-го марта, печатно предписал существующие деревянные часовни повсюду разобрать, а каменные употребить на иные потребы тем, кто их строил; святые же иконы, книги и утварь, описав, отобрать в монастыри и приходские церкви, которым принадлежали часовни. Но по этому указу часовни не были разобраны повсеместно. Мало того: Московская синодальная контора, преосвященный Варнава, архиепископ холмогорский, и строитель Лукьяновской пустыни, находившейся в Синодальной области, иеромонах Иосиф с братией сделали св. Синоду представление о необходимости, не разбирая, оставить часовни на прежних местах. Согласившись с доводами, представленными в означенных донесениях, св. Синод от 5 мая 1727 г., обнародовал указ следующего содержания: «часовням, который не разобраны, быть по-прежнему, а которые разобраны, и будут просители, чтобы возобновить их, те дозволить возобновлять, если нет никаких, к возбранению винословных причин». А между винословными причинами стояла, как главная, та, чтобы от часовен не было св. церквам обиды и уничижения. Давать разрешения на возобновление часовен в этом указе предписано: по Синодальной области духовным дикастериям, в епархиях – архиереям, а в С.Петербургской синодальной епархии – Духовному правлению, не утруждая св. Синода. В течение пяти – шести лет после издания этого указа, как в С.-Петербурге, так и в заказах Духовного правления поставлено на старых местах и вновь много настроено часовен и образов. Христиане ставили их, во избежание хлопот для себя, вопреки силе указа, сами собой, не испрашивая на то разрешения ни у кого. В 1733 г., неизвестно с какого повода, св. Синод затребовал из Духовного правления «скаску: колико имеется в С.-Петербурге, сделанных во образе (т. е. на подобие) часовен, столбов по улицам и в других местах, также – часовен, и где именно имеются, и о строении их в том правлении, прошения были ли и чьи именно, и в которых годах, и от того правления к тому строению – позволение дано ли, и с какого примеру, и то позволение приговором ли утверждено, или словесно от кого приказано, и у тех столбов в часовнях служение отправлять священникам приказание было ли, и по чьей просьбе, и для чего чинено, и доныне св. Синоду ни словесно, ни письменно не объявлено? Буде о тех столбах и часовнях, хотя и есть известие, но не о всех, то их все описать поимённо, и наследовать достоверно, кем те столбы и часовни сделаны, и откуда образа взяты и поставлены, и с чьего позволения или приказами, и давно ли, и какое при тех столбах служение отправляется, и кем именно». В Духовном правлении не нашлось и не бывало никаких сведений относительно построения часовен и столбов в С.-Петербурге. Поэтому, для описания их, дана была инструкция канцеляристу правления Тимофею Борисову с двумя сторожами. Оказалось, что в С.-Петербурге было семь часовен и много образов, поставленных на столбах. Они устроены были на рынках рядовичами – на их деньги, или на сбор от доброхотных дателей. Св. иконы содержались весьма прилично. Они стояли за стеклами в хороших резных киотах, на иконах были ризы или, по крайней мере, венцы. Перед иконами стояли в фонарях свечи или лампады. При часовнях и столбах имелись кружки, и не одна, а по нескольку, для сбора денег на содержание часовен. Борисов со сторожами, в присутствии старост и рядовичей, все часовни и иконы описал в подробности, свечи отобрал, а кружки с деньгами запечатал. На спрос: «с чьего позволения иконы поставлены и для чего?» рядовичи и рядные старосты отвечали, что иконы они ставили сами собою, а поставили для того, чтобы было куда помолиться, пришедши и уходя из лавки. Приходские священники, по приглашению рядовичей, служили перед иконами всенощные и молебны Господу Богу и святым. Подробные описания всех часовен и киот, составленные Борисовым, взнесены были из Духовного правления в св. Синод. И дело это, получившее вчинание, вероятно, от императрицы Анны, кончилось её указом от 10 июня 1734 года, в котором было сказано, чтобы, по силе запрещения Петра I от 25 ноября 1707 года, в городах, нигде никому отныне новых и на старом месте, вместо ветхих, вновь часовен отнюдь не строить, а старый (т. е. уже существующие) часовни оставить в прежнем состоянии. Св. Синод от 20 того же июня предписал за исполнением этого императорского указа иметь наблюдение Духовному правлению по всей С.Петербургской епархии, каждому заказчику – в своем заказе, а священникам, каждому, в своем приходе. «А кто построит, или даст на то позволение, с теми, без всякого послабления, поступлено будет, как с противниками указам императорского величества». Этим же указом требовались от священников всей епархий списки о существующих, по разным местам, собственно часовнях; Оказалось, что 1) в Петербурге было 5 часовен: одна на С.-Петербургском острове на отдаточном дворе, другая на Пустом рынке, в рядах мясном и рыбном, и три на Охте, из которых одну поставили рабочие люди, строившие город, другая поставлена охтинскими поселенцами на месте погребения усопших из них, а третью воздвиг, в 1729 году, охтинский староста Иван Комов на перевозочной пристани, для сбора денег на строение церкви. Последняя часовня была подвижная: летом, она стояла на берегу у пристани, а зимой, ее перевозили ежегодно на лёд и ставили у проезжей дороги. 2) В С.Петербургском уезде было 7 часовен. 3) В Ямбургском заказе было 14 часовен, да в Копорском уезде, приписанном к тому же заказу, 36 часовен. 4) В Шлиссельбургском заказе было 8 часовен. 5) В Кронштадтском – 5 часовен. 6) В Выборгском же ни старых, ни новых часовен не было. Все эти часовни остались, по силе указа, в прежнем состоянии.

Но столбы со св. иконами, построенные наподобие часовен, по указу св. Синода от 7 февраля 1737 года, были разобраны. На С.-Петербургском острове образ св. Николая чудотворца взят и поставлен в Троицком соборе. С Пантелеймоновского же пустого рынка, образ Христа Спасителя, снятый со столба, поставлен в судной палате Духовного правления, а другие иконы сданы в Троицей собор. Столбы с главами разобраны, и дерево, из которого они построены, употреблено на отопление Сергиевской церкви.

Читатель может недоумевать, отчего на часовни смотрели так различно: народ их строил, правительство же церковное и гражданское – то их запрещало, то опять разрешало, то опять запрещало. И, не смотря на то, часовни пережили все эти перемены, напр. охтинские часовни и теперь существуют. Причины таких перемен в распоряжении правительства скрываются в различных взглядах на часовни, под влиянием которых писались указы. Во многих местах С.Петербургской епархии, заменяя отчасти церкви, часовни были совершенно необходимы. Такова была часовня в Петергофе, стоявшая на особом кладбище: ибо при Знаменской церкви хоронить усопших не позволялось. Часовни нужны были по деревням, которые находились в далеких расстояниях от приходских церквей. Такие часовни, как в тридцатых годах, так и впоследствии нередко перестраивались в церкви Копорского уезда, Котельского погоста, в приходе св. Николая чудотворца, в пяти верстах от церкви, в деревне (дворцового ведомства) Монастырке построена была, около 1729 года, часовня, и в ней праздновали жители деревни рождество пресвятой Богородицы: понеже при той деревни издревле бывал монастырь и церковь, раззоренные шведами. Под влиянием таких потребностей, народ строил часовни, и правительство смотрело благосклонно на существование, даже разрешало постройки новых часовен. Но часовни имели и свою вредную сторону. Будучи построены вблизи церквей, они причиняли им обиды и уничижение. Больше всего, часовен настроено было в Копорском уезде. И что же? С появлением их, народ заленился ходить в церкви, стал довольствоваться одной воскресной молитвой при часовнях, часовни и наблюдал хорошо, а о поддержке и строении церквей оставил всякое попечение. Часовни начали привлекать народ, по мудрованию греховной плоти нашей, даже больше, чем св. храмы. В храмах Господних совершалась только молитва и св. таинства; а к часовням народ собирался с пивом, вином и закусками, и, помолившись немного Богу, свободно, потом, располагался вокруг часовен и предавался плотоугодию. Во многих местах, это обратилось в привычку, и часовни из молитвенных домов обращены были народом в места собраний, прогулок и дружеских попоек. По местам, при часовнях отправлялись разного рода суеверные языческие обычаи и обряды. В Ямбургском заказе было 14 часовен. В одном приходе воздвижения креста Господня, в погосте Ополье, было три часовни. Служб в них, за неимением надобности, никогда не бывало. Но в воскресные и праздничные дни, летом, народ, по вечерам, собирался около них. Приходили мужчины, женщины и дети. Они раскидывали здесь огни, пели бесовские песни, плясали. Известия о таких непотребствах, разумеется, доходили до св.Синода. Правительство духовное и гражданское находило в таких непристойностях основание к закрытию часовен и издавало о том указы, а народу жаль было расстаться со своими непотребствами, и вот он, не смотря на указы, старался сохранять часовни в своем виде.

Кроме особенно уважаемых и чудотворных св. икон по С.Петербургской eпapxии, о которых мы сказали прежде, в текущем десятилетии стала пользоваться большим почитанием чудотворная икона свят. и чудотворца Николая, находящаяся до сих пор в церкви села Колпина. Икона эта прославилась чудотворениями еще при Петре великом, в 1713 году. Но почитание её ограничивалось собственно местностью Колпина и окрестностей его. Теперь же и обитатели С. Петербурга узнали о чудотворной силе её и стали обращаться к ней с молитвой в разных обстоятельствах жизни. В 1763 году, при С. Петербургском архиепископе Гаврииле, по фамилии Кременецком, в Духовной консистории производилось дело об открытии и чудотворной силе Колпинской иконы. На своем месте мы, со всей подробностью и верностью, раскроем производство этого дела.

В настоящее десятилетие, определенно разрешены некоторые вопросы по церковному уставу и составлены новые службы применительно к обстоятельствам отечества и Церкви русской. В 1734 году, день тезоименитства императрицы Анны Иоанновны (3-го февраля) совпал с неделей (т. е. воскресением) мытаря и фарисея. Кто-то из священников, по документам не видно даже в каком приходе, отправлял богослужение только воскресное, и то по триоди постной. Какой-то услужливый богомолец, сведущий в церковном уставе, сделал на священника донесение св. Синоду. Ответчика, который св. Синоду был известен, пригласили дать показание по доносу. Священник дал скаску, что «он совершал всенощное бдение и литургию по той главе церковного устава, в которой сказано: «если случится попразднество сретения Господня в неделю мытаря и фарисея, то служба св. Симеону и Анне в тот день оставляется, стихир и канона не бывает, понеже в той главе повелевается праздновать воскресение Господне, неделю мытаря и фарисея, и попразднеству сретения Господня». А то он, по простоте своей, и забыл, что 3-го февраля приходилось тезоименитство её императорского величества. Неизвестно, какому штрафу подвергся священник за опущение такого важного обстоятельства из виду. А в то время, чрезвычайно строго взыскивалось за опущение служб в царские дни, и нередко священники за такие вины подвергались то отрешением от мест служения, то лишением сана. Св. Синод, в отвращение таких скорбных случаев, постановил: «отныне, во всех Всероссийской империи церквах, есть ли тезоименитство её императорского величества случится когда в неделю мытаря и фарисея, и блудного и в седмичные дни: тогда, для её императорского величества тезоименитства, вышеповеленное церковное, со всенощным бдением и по литургии с молебным пением и звоном, торжество отправлять по храмовой главе, при воскресной – в октоихе, и постной – в триоди службе, и св. праведному Симеону богоприимцу и св. Анне пророчице – по минеи, как в самых тех храмах, и где же, во имя этих св. и праведного Симеона и св. Анны пророчицы, церкви сооружены, имело бы быть отправляемо неотменно. А по вышепоказанной, в уставе положенной, рядовой главе (по которой, когда случится попразднество сретения Господня, т. е. 3-го число февраля в неделю мытаря и фарисея или блудного, св. праведному Симеону и св. Анне пророчице служба оставляется), для этого её императорского величества дня тезоименитства, той службы не оставить, а чинить тому церковному торжеству на которое февраля 3-е числа отправление, точно – по храмовой главе, как о том выше изъяснено, без опущения». Указ об этом дан в С.Петербургское Духовное правление 4-го декабря 1734 года, и его спешили сделать известным по всей епархии до наступления дня тезоименитства императрицы в 1735 году. Заказчики и подчиненное им духовенство на этом указе расписывались, по особой форме, так: «указ о тезоименитстве её императорского величества с церковниками слушал, и в прочие её императорского величества фамилии торжественные дни, по церковному чиноположению и по вышеозначенному её императорского величества указу и сочиненному о торжественных днях табели тщательно отправлять будем, в том и подписуемся своеручно».

В дни восшествия на престол и коронации, прежде совершали только обыкновенный благодарственный молебен, который ныне поется во дни рождения членов императорской фамилии. В 1733 году, преосвященный Феофан, архиепископ великоновгородский и великолуцкий, первенствующий член святейшего Синода, составил особое благодарственное моление ко всещедрому Богу за премногий Его промысел в возведении на Всероссийский престол благочестивейшей, самодержавнейшей великой государыни императрицы Анны Иоанновны, и во утверждение самодержавия её к твердому Российской империи благосостоянию, явленный в лето Господне 1730. Императрица Анна Иоанновна, 19 января 1734 года, эту службу сама прочитала и на рукописи написала собственноручно: «все изрядно и, с Божией помощью, с будущей субботы начать». 19 января, в 1734 году, приходилось в субботу, и в тот раз торжество, с окончательного разрешения святейшего Синода, совершалось церковное по вновь составленному песнопению. Преосвященный Феофан, объявивши сочинение и апробацию императрицы святейшему Синоду, присовокупил, что это моление следует совершать дважды в год: 19 января, в день восшествия на престол, и 28 апреля, в день коронации. Святейший Синод, сделав свое одобрение, послал рукопись в Московскую типографию для напечатания. Типография, напечатав 1200 экземпляров, в переплётах разослала по церквам, со взысканием, за каждый экземпляр, по 3½ коп. по тогдашнему курсу. С 1736 года, начали повсеместно совершать новое молебное пение: ибо к этому только времени, при тогдашнем состоянии типографского дела, церкви С.-Петербургской пока епархии могли получить новое песнопение.

Летом 1732 года, в Петербурге и окрестностях стояла страшная засуха. Жители не знали, что делать, куда деваться от жары. Цветы увядали, зелень плохо росла, пожелтели на деревьях листья. Тяготясь настоящим, все заговорили о погоде, и начали бояться за будущее, за неурожай в окрестностях хлеба и корма. 16 июня, св. Синод потребовал в свое присутствие троицкого протопопа Иoaннa II-го Семенова, старшего члена Духовного правления. Через него приказано было правлению объявить указом по всему духовенству петербургского округа, чтобы, в приходских церквах и соборах, на вечернях, утренях и литургиях, священнослужители прилагали молитвы особые о благорастворения воздуха и ниспослания дождя. Указ тотчас составлен был и в одном экземпляре послан по духовенству, сперва в Петербурге, потом по всем заказам.

В следующем 1733 году, засуха опять повторилась в С.-Петербурге, и также стояла в Москве, по другим же епархиям, напротив, шли непомерные дожди. В св. Синод стеклось много докладов по этому предмету, еще в прошлом 1732 году, с разных сторон. Так как вопрос этого рода очень просто мог быть разрешён всегда самим духовенством: то св. Синод 22 июня 1733 г. предписал на первый раз: «в С.Петербурге и в Москве, в соборах и приходских церквах воссылать молитвы к Богу по печатной книжке, во время бездождия – о плодоносном дожде, а во время безведрия о благополучном вёдре, в случающиеся времена неотменно, не утруждая о том докладами св. Синод». Но как еще слабо развито было тогда духовенство! В Петербурге и Москве, эти молитвы, во все лето 1733 г., произносились без рассуждения, в такое время, когда не следовало, и о том, о чем не надлежало молиться. Ясно, что священников сбивало с толку понятие вёдро. Св. Синод, сведав об этом, 9 июля 1734 года предложил, в особом указе, следующее по этому предмету толкование, которое долженствовало уже сделаться известным по всей России: «отныне, сказано в указе, во всех церквах, как о бездождии, так и о безведрии на литургиях, вечернях и утренях, по церковному чиноположению печатной книги молебных пений, ко всеблагому Богу просительные молитвы приносить весьма осмотрительно и крайне рассудительно в какие времена. Если когда, подлинно, бездождие будет, и оттого земной плод в состоянии потребном быть не может, тогда приносить молитвы о плодоносном дожде. А будет в самое настоящее время, когда земной плод лучше имеет состоять в вёдре, а когда будет безведрие, то молиться о благополучном вёдре. Да и в те самые времена, когда потребно будет признаваться от духовных властей ко Господу Богу это моление, и тем духовным властям со знающими, конечно, всякое земледельство людьми иметь о том согласие: надлежит ли это прошение иметь, и как земле, так и имеющемуся в ней плоду дождь или вёдро потребно ли иметь. И будет покажут иные ведатели к тому согласие, то в такие времена это моление с прошением ко Господу Богу и приносить. Ещё же в какое время благорастворение воздуха, всещедрой милостью Божией, в настоящем и земному плоду полезном состоянии, тогда этого моления отнюдь суетно не употреблять. Ежели же когда, праведным гневом Божиим, за умножение грехов человеческих, случится где быть моровой язве и тлетворному поветрию (от чего Боже, по велицей своей милости, сохрани): то и в такие времена, рассмотрев и достоверно о том изведав, приличные ко Господу Богу, о отвращении того праведного гнева Его, в церквах святых, моления приносить с глубочайшим смирением, воздыханием же и сокрушением сердец, и подобающим о злых делах раскаянием, неотменно.»

В царствование императрицы Анны Иоанновны, получили свое происхождение табели о праздновании дней торжественных и высокоторжественных. Памятование этих дней предоставлялось прежде священноцерковнослужителям. А они, по местам, не совершали должного богослужения в эти дни. По этому делу много производилось следствий в царствование Анны Иоанновны. Священники, как оказывалось, не намеренно оставлявшие царские дни без служений, при допросах всегда извиняли себя забвением и даже неведением всех дней царских: ибо до их сведения не доходили иногда известия о дне рождения и тезоименитства того или другого члена императорской фамилии. Для отвращения, на будущее время, таких опущений, святейший Синод придумал самую действительную меру. Была составлена и повсеместно разослана особая письменная табель о торжественных и высокоторжественных днях. С.-Петербургское духовное правление подало первый пример в напечатании табели в типографии академии наук для епархий святейшего Синода. Экземпляры табелей разосланы по всем церквам, с таким предписанием от святейшего Синода, чтобы их поместили в алтаре на приличном месте, и чтобы священники, перед наступлением табельных дней, никуда не отлучались от своих церквей для партикулярных нужд.

Касательно поминовения усопших царской фамилии, прежде посылались по церквам С.-Петербурга и епархии, особые повестки, которые исходили от Духовного правления и прямо от св. Синода. Императрица Анна Иоанновна нередко сама, заблаговременно, напоминала св. Синоду о днях поминовения и указывала, где, т. е. в какой церкви в С.-Петербурге – совершать его. По её указаниям, они совершались в Троицком соборе, как епархиальном, в Петропавловском соборе, как на месте погребения государей императоров, и в Александроневском монастыре о тех лицах царской фамилии, который в нем были погребены. В большей части случаев, долго это поминовение было, таким образом, местным. В январе 1735 года, св. Синод напечатал и разослал повсюду особые книжицы о днях поминовения государей, царей, великих князей, императоров и прочих персон царской фамилии. Церкви, получивши эти книжицы, высылали за них деньги в Московскую типографию по 21/2 коп. за экземпляр. С тех пор, поминовение царских лиц сделалось в России повсеместным, а способ указания этих дней через печатные книжицы и до сих пор сохраняется в силе.

В 1737 году, по документам бывшего Духовного правления, в первый раз встречается распоряжение о том, чтобы, в день преполовения Пятидесятницы, все священноцерковнослужители столичных церквей явились к молебну в Петропавловскую соборную церковь в крепости. Разумеется, при этом совершилось освящение воды на Неве и был крестный ход, вокруг крепости, по стенам. Но когда установлено это торжество, из документов не видно.

6 января 1733 года, по повелению императрицы «священный на Иордане поход» совершен был из Исаакиевского собора на середину Невы, против дворца, из окон которого смотрела государыня. В «походе» были пять архиереев, четыре архимандрита и духовенство столицы.

24 января 1734 года, св. Синод, на основании канонического права, предписал указом повсеместно, чтобы священники, без ведома местного apxиерея, не отлучали самовольно духовных детей своих от входа в церковь и от других треб церковных. По С.Петербургской епархии, отлучение, за неимением епископа, находилось в зависимости от св. Синода. Имея каноническое основание отлучить кого-нибудь от церкви, священник, в представлении Духовному правлению, обязывался с точностью объявить вину назначенного к отлучению, не означая ни ранга, ни его имени, ни прозвания, и ожидать резолюции. Не видно, чтобы священники делали какие-нибудь представления по этому предмету. Но по судебным делам, и в этот период времени, открывались такого рода грешники, для которых требовалось очищение совести публичным покаянием. Ревельского полка солдат Григорий Власихин, потеряв, в пьяном виде, казенную шпагу, убежал, из страха наказания из Ревеля в Пернов, и в мызе Авдар много лет, провел у чухонца в работниках. Власихин был родом великороссиянин и веры Православно-кафолической, но, живя в Ревеле и среди чухон, отчетливо научился говорить по-чухонски, и выдавал себя за чухонца и лютеранина, а лютеранских обычаев и правил никаких не соблюдал. Чухны начали принуждать, чтобы он ходил по воскресеньям в кирху. Власихин походил, да и бросил. Чухны стали требовать, чтобы Власихин принял лютеранское причастье от пастора. Но солдат уклонялся от этого причастия под разными предлогами, так что, в течение многих лет, сделалось положительно ясным его отрицание от еретического причастия. Уведомленный об этом, пастор раза два приходил к Власихину и не увещаниями, а угрозами склонял мнимого чухонца к причастию. Власихин, не думая отрицаться от своей православно-кафолической Церкви, два раза, чтобы скрыть свою тайну, принял лютеранскую евхаристию. Но, спустя несколько времени, ревельские солдаты признали его и выдали начальству. Власихин во всем повинился и был представлен св. Синоду на суд. Св. Синод, определив степень его вины, отослал Власихина к иеромонаху кадетского корпуса, для принесения публичного покаяния. Лука Конашевичь, бывший впоследствии епископом русской Церкви, уяснив, в сознании Власихина, тяжесть его прегрешения, после публичного покаяния, утвердил его на будущее время в вере Православной.

Священники, диаконы и церковники, как и прежде, определялись, подвергались суду, отрешались от мест св. Синодом, который, в соборе всех иерархов, по-прежнему, заступал для Петербурга, с приписанными к нему городами, место епархиального архиерея. Разница против предыдущего десятилетия в том состояла, что теперь всякие дела касательно священноцерковнослужителей производились в Духовном правлении, и для окончательного только решения восходили в св. Синод. Теперь, не стояло исключительной нужды определять на убылыя места (вакансии) всякого чина служителей Церкви, заимствуя их из других епархий. У священников, диаконов и церковников, служивших с прошлого времени, подросли свои дети, которыми они постарались замещать вакансии, открывавшиеся при церквах. В 1732–1733-х годах, учинена была перепись священноцерковно-служительских детей по С.Петербургской епархии, в намерении собрать из них требуемое число в Невскую школу для обучения. Их оказалось 516 человек. Из них двое были уже священниками, 4 человека диаконами и 22 человека церковниками. Таким образом, положено начало образования духовенства, как особого сословия, в С.Петербургской епархии. Достойно замечания, что теперь духовенство, при открытии вакансий, тщательно устраняло чужеепархиальных искателей мест, стараясь заместить праздные должности своими детьми. Чтобы достигнуть этого, приходилось еще несовершеннолетних отроков, лет 13, 14 и 15, ставить церковниками. Разумеется, отклоняя чужих искателей мест в пользу собственных детей, С.Петербургской епархии духовенство прибегало к некоторым злоупотреблениям. Против такого рода злоупотреблений в св. Синоде постановлено было следующее новое правило в прибавление к духовному регламенту: «при многих церквах, поп не пропускает в церковники чужих, но своими сынами или сродниками места того служения занимает, иногда и вящние потребы, не смотря, угодны ли суть и грамоте искусны. И это, кроме иных благословных вин, и для того наипаче вредно есть, что такое удобнее попу неистовствовать, о служении и порядке не радеть и раскольщиков покрывать... Того ради, весьма зло это пресекать епископы должны, а противное творящих попов жестоко наказывать. Разве, по приговору прихожан и по благословению имянному епископа, может священник сына своего, петь и читать искусного, да только единого иметь во дьяках или пономарях; а прочих, добре изучившихся, отдавать к другим церквам или в иной честного жития промысел». По этому правилу разбирали родственников священника, которые искали себе службы при нем как в С.-Петербургской епархии, так и по другим местам.

Священников, по большей части, производили из диаконов, диаконов из причетников, а причетников брали из других мест и из детей духовенства С.Петербургской епархии. Впрочем, в дьячки изредка производились еще городские жители, крестьяне, досмотрщики таможен, матросы, отставные солдаты. В 1736 году, ямбургский житель Герасим Федоров посвящен даже диаконом к городскому собору. Являлись ставленники и из ученых. В 1740 году, студент философии Стефан Савницкий поставлен диаконом в Петропавловском соборе. Св.Синод, иногда сам слушал соискателя духовного чина, а иногда – испытание производилось и в Духовном правлении. Посвящал их епископ из присутствующих в св. Синоде. Грамоты, так называемые, ставленные, выдавались за печатью св. Синода, но с подписью того преосвященного, который совершал посвящение. Но еще до получения грамот, диаконов и священников отправляли, для навыка в совершении служб, к заказчику того края, куда они посвящались. Если прихожане просили о ком-нибудь, чтобы определить его к службе церковной, то от них требовалось в Духовном правлении свидетельство такого рода, что «они знают рекомендуемое ими лицо, быт доброго человека, а именно: не пьяницу, в домостроении своем не ленивого, не клеветника, не сварлива, не любодейца, не убийцу, в воровстве и мошенничестве не обличенного: ибо это наипаче злодействия препинают дело пастырское и злообразие наносят чину духовному». От нешкольных ставленников требовалось, чтобы знали книжицу о должностям всех чинов. «Перед самым посвящением от ставленника бралось показание, и если он был С.Петербургской епархии, то и от его отца, о происхождении, летах, обучении грамоте, а потом, что он ставленник ни в церковную, ни в военную, и ни в какую еще службу никуда не определен, и в холопстве и в крестьянстве ни за кем не бывал и поныне пребывает холост, также и в воровстве и на разбоях, и в татьбах, и ни в каких причинных приводах не бывал же, и расколу за собой, и никакого подозрения и порока не имел и не имеет, и крестное на себе знамение изображает, по благочестивому преданию, тремя первыми десныя руки персты, а раскольнической прелести не учивался, и раскольников потаенных не знает, и согласия с ними в расколе не имел и не имеет и впредь таить их не будет. Но ежели кого из раскольников таящихся где уведает, обличать их и доносить будет немедленно, и определенным к церкви быть желает, и подаянием от приходских людей быть доволен обязуется, и от церкви своей отлучаться, без указу, не будет».

Причты, в то время, при многих церквах были не полные. Не говоря о диаконах, при многих церквах не было причетников. В Кронштадту напр. при храме воскресения Господня, который находился в морском госпитале, за дьячка службу отправлял матрос. В Колпине рабочие люди с пильных мельниц служили при церкви лет с десять, и, только в 1732 году, дьячком поставлен сын местного священника, и этому дьячку тогда было 11, всего, лет. Просфирни также определялись прежде св. Синодом, а в этом десятилетии – нередко Духовным правлением. В указах об определении им прописывалась инструкция, чтобы просфоры они делали из чистой и доброй пшеничной муки, и квасные, со всяким благоговением и искусством, и жили бы трезвенно, честно, чисто и безпорочно, и той церкви (к которой поставлены) священниками во всяком благом, по должности своей, в послушании были, а не пьянствовали бы и противных св. правилам и церковным уставам, и императорского величества указам поступков не чинили бы, под опасением не только того чина лишения, но и штрафа». При определении Просфирни бралось пошлин 20 копеек.

Содержание, получаемое духовенством от казны и от подаяния приходских людей, было до чрезвычайности неравномерно, разнообразно и, что всего страннее, несоответственно степеням священства. В некоторых местах, дьяконы, например, жалованья получали большие священников. Все это доказывается следующими примерами, взятыми на выдержку, без особенного выбора. Протопопы троицкой и петропавловской жалованья получали по 125 р. в год. И тогда, надобно заметить, не только при Петропавловском но и при Троицком соборе, приходских дворов не было. Петропавловские священники первый получал 70 р., второй – 60 р., диакон 62½ р., дьячки по 12 р. Священник Троицкого собора получал 60 р., а диакон – 70 р., дьячки – тоже по 12 р. Священник Сергиевской церкви, что ныне собор всей артиллерии, получал жалованья 60 р. а дьякон и дьячки не получали ничего. Священник церкви воскресения Христова, что на Васильевском острове, получал 50 р., псаломщик – 12 р., пономарь – 5 рублей. В 1734 году, причт церкви св. Пантелеймона жалованье получал из конторы Партикулярной верфи. Старшему из священников выдавали в год по 50 р., второй – младший получал 30 р., диакон – 25 р. и два причетника получали, каждый, по 8 р. В 1737 году, 6 июля, по докладу св. Синода, высочайше утвержден новый штат для С.-Петербургского Петропавловского собора. При нём положено быть: протопопу одному, священникам четырем, дьяконам двум, дьячкам шести, пономарям четырем, и жалованья им назначено: протопопу 500 р., священникам – по 250 р., протодьякону – по 200 р., дьякону – по 150 р., дьячкам и пономарям – по 100 р. Хлеба же, ржи и овса пополам: протопопу по 120, священникам – по 80, протодьякону – по 60, дьякону – по 40, дьячкам и пономарям – по 30 четвертей каждому. В докладе св. Синода сказано, что, в 1737 году, при соборе все священнослужители были неученые, а при такой знатной церкви надлежит быть им достойным, ученым, искусным и доброжительным и нескудному числу; что, с утверждением нового штата, при этом соборе, для служения, немалая охота придается, и священноцерковнослужители не только от такого места отрицаться не будут, но еще и прилежное тщание свое показывать и в доброе себя состояние приводить будут (Полн. Собр. Зак. т. X, стр. 206, ук. № 7314). В 1738 году, по именному повелению 15 мая, постановлено всем членам соборного причта, которых счетом было 16 человек, денежное жалованье и за хлеб давать деньгами в С.-Петербурге из Штатс-Конторы на счет сумм Коллегии-Экономии, определенных на дачу ружникам (там же, стр. 500, ук. № 7585).

При получении денежных окладов шла еще, так называемая, руга, которая давалась тоже в неодинаковом количестве. Церкви Воскресении, что на Васильевском острове, священник, сверх жалованья, получал натурой муки ржаной по 6 четвертей, пшеничной муки, круп, солоду – по одной четверти, гороху – по 4 четверти, мяса – по 4 пуда, вина – по 7 ведер и сена – 9 возов. Но, при вопросе о жалованье, руга, почему-то, не бралась во внимание. Под жалованьем тогда понимались одни только деньги. Ни жалованья, ни руги не получало духовенство Успенского собора и церквей: рождества Богородицы, св. Сампсона странноприимца, св. апостола Maтфея, св. ап. Андрея, св. и праведных Симеона и Анны, св. Иоанна предтечи и св. великомученицы Екатерины. Многие из священников, диаконов и церковников имели в то время свои, разумеется, деревянные небольшие домики, которые или покупали, или вновь строили на собственные средства, на земле, которая, поблизости церквей, отводилась даром из полициймейстерской канцелярии. Так члены причтов Троицкого собора, Симеоновской церкви и другие владели своими домами. Указами 14 февраля 1724 года и 11 января 1733 года, многие строения обывателей Московской стороны повелевалось перенести на другие места, а «домы священников Симеоновской церкви с причетники» оставить нетронутыми (Полн. Собр. Закон, т. IX, стр. 14 –16, № 6308).

В заказах материальное состояние духовенства по разным местам было различно. В Кронштадте в Андреевском соборе протопоп получал жалованья деньгами по 70 р., да за 10 четвертей муки; два священника, каждый – по 50 р., за 5 четвертей муки и за одну четверть овса; протодиакон (в 1726 году упразднен) денег 50 р. да за 10 четвертей муки, дьякон 30 р. да за 10 четвертей муки, два псаломщика, каждый, получал денег по 15 р. да за 3 четверти муки, просфирня получала 5 руб. денег, да за полтрети четверти муки. Приходских домов, земель, угодьев при Андреевском соборе не было. В Ораниенбауме, при церкви св. Пантелеймона, приходских домов было 92. Священник получал еще из главной Дворцовой канцелярии жалованья, в 1731 г. по 25 р. в год, да хлеба по 12 с половиной юфтей. Дьякона и клириков не имелось, а чтение и пение совершал писчик из солдат. В Выборге, протопоп получал 50 р. денег, ржи по 7 четвертей и 4 четверика, и столько же ячменю. Двум священникам и дьякону давалось, каждому, по 30 р. денег, ржи по 5 четвериков, круп по 2 четверика и овса по 4 четверика. О церковниках нет помину. В Ямбургском уезде, в селе Вруды приходских дворов 140, земли при церкви – 10 десятин. На ней снялось 10 четвертей ржи, да сена собиралось в лето 30 малых деревенских копён.

Где были помещики, там положение духовенства стояло тверже и обеспеченнее. В тех же Врудах, помещик князь Александр Долгоруков давал, сверх показанного выше содержания, священнику деньгами – 12 р.; ржи – 12 четвертей; ячменя – 4 четверти; дьячку – 6 р. денег, 6 четвертей ржи и ячменя – 2 четверти; пономарю денег – 3 р.; ржи – 3 четверти и 1 четверть ячменя. В Ямбургском заказе, в мызе Редкинской, приходу было 45 дворов, и в них состояло 383 души обоего пола. Но от помещика князя Ромодановского, ежегодно, священнику шло награждения 12 р. денег, 10 четвертей ржи, 6 четвертей овса, 1 четверть ячного солоду, 1 четверть овсяных круп, масел: коровьего – 1 пуд, конопляного – 1 ведро, мяса свиного – 5 пудов, соли два пуда, вина простого 3 ведра, 3 барана, сена 50 копён, да с каждого из 45 дворов давалось священнику в год денег по гривне и по четверику ячменя. Столь хорошее содержание создано было, в некоторых местах, указом Петра I, изданным на счет содержания духовенства в 1722 году.

Но за то, при тех приходах, где не было ни помещиков, ни жалования священноцерковнослужители С.Петербургской Синодальной епархии, повсюду скудными произведениями земли, крайне бедствовали. Церковь преображения Господня на новых кирпичных заводах построена была в 1713 году из казны его величества, государя Петра I, и из канцелярии городских дел. В 1732 году, при ней служили два священника, дьякон, дьячек и пономарь. Церковных земель и угодьев не имелось. Приходских дворов, населенных бедными рабочими, было 155. Духовенство питалось одним доброхотным от них подаянием, и очень бедствовало. .

В 1732 году, июня 5 дня, по именному её величества указу, установлен штат для очередных архимандритов, которые вызывались в С.-Петербург с 1712 года. Штатом положено ежегодно приглашать в С.Петербург двух архимандритов. Проповедование слова Божия тогда еще не было введено в круг их обязанностей. Архимандриты прибывали в Петербург на один год, во-первых для священнослужения, и во-вторых – для определения к делам. Один из них, как мы видели, непременно стоял у дел С.-Петербургского Духовного правления. Штатом было повелено: жалованья на их со служителями содержание и на прочие расходы давать в год каждому по 500 р. из доходов Патриаршего казенного приказа». До 1737 года жалование это и производилось чередослужившим архимандритам из имевшейся тогда в св. Синоде, положенной на экстраординарные расходы, составлявшейся из лазаретных и венечных памятей сборов, десятитысячной рублёвой суммы, которая находилась в ведении Патриаршего казенного приказа. Но, по именным указам от 24 сентября и 12 ноября 1736 года, лазаретные деньги, собираемые с венечных памятей, повелено впредь обращать в госпитальную сумму в ведомство Военной коллегии, и, кроме госпитальных расходов, никуда больше не употреблять. Таким образом, этот сбор, положенный прежде на экстраординарные расходы, теперь совсем был изъят из ведомства св. Синода. Штатная же сумма св. Синода, за недостатком окладных и неокладных доходов, в то время никогда не собиралась «в полности», и немалого числа из этой суммы не доставало. Производить годовой пятисотенный оклад архимандритам св. Синоду было не из чего. В следствие этого, он сделал в кабинет министров «сообщение» о том, что, по его мнению, за вышеозначенными резонами, «чередослужащие архимандриты с трехсотрублёвым годовым окладом, в пребывание свое в С.-Петербурге, каждый содержать себя могут без дальней нужды, и требовал о том соизволительной резолюции». Кабинет министров, обсудив Синодальное сообщение, положил следующую резолюцию: «по этому сообщению, пребывающим здесь в годовой череде, для священнослужения и в делах определения, двум архимандритам давать по триста рублей на год из доходов, имеющихся на штате Святейшего Правительствующего Синода; однако же, это жалование производить таким, которые от монастырей своих столько доходов, чтобы могли себя здесь содержать без жалованья, не имеют» (Собр. зак. т. X, стр. 486, 25 апреля 1738 г. № 7568). Из этого определения видно, что кабинет-министры, в экономии штатной Синодальной суммы, пошли далее св. Синода, поставив выдачу жалованья архимандритам под условие скудности монастырских доходов, ими получаемых. Пользовался ли св. Синод этим условием, или нет, и какими данными о монастырях он руководствовался в отказе или назначении архимандритам жалованья, на эти вопросы мы не встретили в делах ответа. Некоторые из очередных архимандритов присутствовали в св. Синоде в звании Синодальных советников. Такие архимандриты, по указу Петра великого, словесно объявленному, в 1722 году, преосвящ. Феофаном Прокоповичем, имели отмену перед Синодальными ассесорами и перед архимандритами прочих монастырей, а именно: носили на груди кресты, подобно как архиереи. В царствование Анны Иоанновны, неизвестно почему, это отличие вышло из употребления, хотя запрещения на этот предмет никакого не было. По смерти же её, св. Синод, в июне 1741 года, сделал на высочайшее имя доклад, чтобы архимандритам, присутствовавшим в то время и впредь будущим в Синоде членами, в отмену от прочих архимандритов, за честь главного духовного правительства, поведено было носить на себе кресты. Правительница Анна Брауншвейг-Люнебургская позволила, по прежнему указу, кресты носить, но «токмо по тех мест, пока они (архимандриты) в Синоде членами будут» (Собр. зак. т. XI, стр. 444, № 8403).

Мы видели раньше, что как в уездах С.-Петербургской Синодальной области, так и в самом Петербурге поставлены были архимандритом Феодосием и при св. Синоде удержаны, так называемые, заказчики духовных дел. В уездных городах, со времени учреждения своего, они существовали непрерывно, отправляя должность посредствующей инстанции между С.Петербургским Духовным правлением и между духовенством городов и сел. Дело шло таким путём: правление посылало указы и распоряжения к заказчику, а заказчик объявлял их и приводил в исполнение в духовенстве своего округа. Требовалось ли правлению какое сведение о церкви или причте какого-нибудь погоста, оно получалось из своего места через заказчика. По известной нам инструкции заказчики следили за исполнением обязанностей и жизнью подведомых им причтов. То обстоятельство, что Духовное правление, опираясь на заказчиков, действовало через них по всей епархии, поддерживало и существование и авторитет заказов в уездах. При том, сельских священников тогда не определяли заказчиками, как определяют ныне благочинными лиц из духовенства сельского. В звание заказчиков возводили только протоиереев или старших священников соборов по уездным городам, и им, этим заказчикам, подчинялись все сельские церкви с причтами целого уезда. Но в С.-Петербурге заказчики, постепенно теряли свое значение, и наконец совсем повывелись. Tиyнская палата, также и Духовное правление, посылая в С.-Петербург указы и распоряжения со сторожами из отставных солдат прямо по церквам, непосредственно ведались (общались) с причтами. Заказчики, при этом, оставались в стороне, являлись ненужными, и таким образом, звание их в С.Петербурге вышло из употребления. В столице не стало ближайшего смотрения за жизнью и благоповедением духовенства. Церкви С.-Петербурга, также находящиеся в его уезде, состояли, как писалось в бумагах, в непосредственном ведомстве С.Петербургского Духовного правления. Правление же не могло само за всем и повсюду уследить. Члены его, сохраняя свое значение, в общем присутствии при разборе и производстве возникающих дел, вне присутствия, не облечены были правами надсмотра и не могли вчинать никаких дел. В следствие этого, оказалась надобность в восстановлении звания заказчиков в С.-Петербурге, и по этому поводу, 13 ноября 1735 года, состоялось в св. Синоде следующее определение:

«Святейший Синод, рассуждая об обретающихся в С.-Петербурге священноцерковнослужителях, из которых некоторые были и ныне находятся не в таком состоянии, как их священное Писание, святые правила и Духовный регламент наставляют и поучают всякому добронравию, трезвенному и незазорному жительству, но упиваются, величаются, задираются, кощунствуют, и иная неподобная и весьма противная званию своему действия творят; и хотя, над этими священноцерковнослужителями, для удержания всяких их непотребностей и праздностей, являющихся в таковых неприличных, паче же и противных званию своему действах и поступках, ради исправления и неисправляющихся наказания, при святейшем правительствующем Синоде санктпетербургское Духовное правление и имеется; но о всех везде, если не придать тому правлению особливых того смотрителей, совершенно усмотреть невозможно. Чего ради, приказали: «для достодолжного над священноцерковнослужителями смотрения, дабы они образ и житие свое имели благочестно, чисто, трезвенно, и имеющихся бы в «приходе» своем людей, всякими приличными образы, поучали, во-первых, страху Божию, а потом – всякому благочестию христианского жительству, и чтобы не лишались входа церковного покаяния и святой евхаристии, и весьма бы то исполняли, и в прочем, как сами поступали, так и других наставляли бы и утверждали, якоже священное Писание, святые же правила и его императорского величества указы повелевают во всем непременно, и неприличных званию своему действ и поступков, ни под каким видом, чинить не дерзали, – от вышереченного санктпетербургского Духовного правления для того смотрения, на Санктпетербургском и прочих островах выбрать, по единому на каждом человеку, благочинных из священнослужителей, людей доброжительных и неподозрительных, и это смотрение понести могущих. А как им в том поступать, о том, по образу святых правил его императорского величества указов, и преждесостоявшихся Святейшего Правительствующего Синода определений, без всякого (что быть надлежит) упущения сочинить, в том правлении, инструкцию. Имеющихся же ныне в С.-Петербурге священноцерковнослужителей всех переписать, кто, откуда и когда пришел, и с каким свидетельством, и по какому указу в церкви, при ней же обретается, определен – освидетельствовать. И означенную инструкцию, также и о выбранных в благочинные засвидетельствование – для аппробации, а освященноцерковнослужителях освидетельствование – рад и рассмотрения, предложить Святейшему Правительствующему Синоду немедленно».

В силу этого указа, Духовным правлением назначены в С.-Петербурге, по всем островам его, благочинные, вместо некогда бывших заказчиков. С 1736 года, и в морских слободах в Кронштадте назывался благочинным священник Савва Бычковский. Благочинные эти, однако же, по-прежнему, звались и в документах писались также и духовными управителями, а всего чаще – заказчиками духовных дел. Но св. Синод не в том полагал все дело, чтобы, отменив название заказчика, установить новый титул благочинного: ибо, еще в Духовном регламенте (ч. II, п. 8), оба эти звания употреблялись безразлично для одной и той же должности. Духовному правлению было предписано составить особую инструкцию благочинным; следовательно, имелось в виду, в лице их, создать новую должность, отличную во многом от заказчиков. Неизвестно, была ли в то время составлена такая инструкция, или благочинные продолжали руководствоваться правилами заказчиков. Во всяком случае, следует отметить, что благочинничество, хотя бы только в зародыше, получило свое происхождение в 1735 году, и первоначально создано было для С.-Петербурга. В 1737 году, св.Синод предписывал по всей России завести заказчиков из людей благочинных, якобы духовных фискалов, и дать им инструкции. В то время, кроме надзора за духовенством, благочинным вменялось в строгую обязанность заботиться о пресечении суеверий в самом народе (Собр. зак. т. X, стр. 261–364, ук. 25 ноября 1737 года, № 7450).

Из замечательных людей в клире этого времени, кроме известных нам, был Петропавловского собора в С.Петербурге протопоп Михаил Григорьевич Слонский. Родом он малороссиянин, воспитывался в Московской академии, и, по окончании курса, служил дьяконим в Москве при Благовещенском соборе, где родной брат его Иван, в то же время, был третьим священником. Ключарь Благовещенского собора, священник Иван Афанасьевич, по делу царевича Алексея Петровича, который очень любил его в 1718 году, взят был в Тайную канцелярия, и место его, несколько лет, оставалось праздным. По представлению об этом протопресвитера Тимофея Васильева, св. Синод, в 1721 году, священника Ермолая Яковлева возвел в звание ключаря при Благовещенском соборе, а Михаила Слонского предписал посвятить на вакансию Ермолая во священника. О. Михаилу Слонскому, как человеку ученому, в Москве поручено было наставить в Православной вере внука калмыцкого хана Аюки Боскадоя Доржу с его свитой. В 1736 году, Слонский перемещен был в С.Петербург протоиереем в Петропавловский собор. Здесь он, по назначению св. Синода, четыре года усердно проповедовал, по воскресениям и праздничным дням, слово Божие и толковал катехизис народу и солдатским детям в гарнизонной школе крепости.

В 1740 году, он просил Духовное правление уволить его от предикаторских трудов, однако же его не уволили. До св. Синода дошел слух, что Слонский не получив этого увольнения, самопроизвольно перестал говорить проповеди. В следствие этого, Духовное правление, в 1741 году, по распоряжению св. Синода, посылало по очереди канцелярских своих служителей: Яровского, Башилова, Васильева, Сумина, по воскресениям, в Петропавловский собор к обедни, чтобы наблюдать, занимается ли Слонский, или нет – толкованием катихизиса народу и говорит ли предики (т. е. проповеди). Всякий раз посланные доносили правлению, о чем именно проповедовал Слонский; а если проповеди не было, то выставляли и причины этого, в числе которых значатся болезнь и отсутствие по должности. Впрочем, ели опущения были весьма редки. Слонский, почти каждый воскресный и праздничный день, или говорил проповедь, или толковал, по порядку, катихизис. Правление рапортовало, с донесения канцеляристов, св. Синоду о трудах его. В 1744 году, от предиктов он отказался, потому что, на старости лет, очень ослабел памятью, но катихизис еще продолжал толковать. При воцарении императрицы Елисаветы Петровны, протопоп Слонский был старшим членом и судьею в Духовном правлении, считался самым почетным лицом в среде столичного духовенства, вместе с членами св. Синода служил литургию, был принят во дворце с поздравлением, и распоряжался церковными службами, который совершались при восшествии на престол дочери Петра великого.

В 1750 году, он потерял зрение и ничего не видел. В 1753 году, зрение опять настолько поправилось, что Слонский мог читать и писать. Умер он 16 мая 1754 года и похоронен в Александроневском монастыре. Предикаторские работы его не дошли до нас ни в печати, ни в рукописи. Но в делах бывшего Духовного правления сохранился конспект его толкований, писанный наблюдателями -канцеляристами. Из него видно, что Слонский протолковал, по порядку символ веры, молитву Господню, десять заповедей и начал учение о блаженствах. Надобно полагать, что он не входил в подробности: ибо в одну беседу изъяснял целый член веры или всю заповедь. Однако же, он останавливался на отличительность учения Православной церкви, напр. о почитании и призывами св. угодников Божиих, о почитании мощей святых, о посте. Как видно, проповедник желал применяться и к своим слушателям: ибо в беседах о семи смертных грехах, между прочим, он говорил отдельную проповедь о сребролюбии младых людей. Заповеди Божии он толковал изустно по букварю преосвящ. Феофана Прокоповича и, объяснивши раз, опять повторял, в порядке книги, свое объяснение.

Из монашествующего духовенства в С.Петербурге влиятельным лицом был, в то время, архимандрит Варлаам, по фамилии, Высоцкий, настоятель Святотроицкой Сергиевой лавры в Москве и основатель Троицко-Сергиевой пустыни, близь Стрелиной мызы, в С.Петербургской епархии. О происхождении, воспитании и о первоначальной службе его положительно ничего неизвестно. Но если судить по письмам, дошедшим до нашего времени (см. Феофан Прокопович, С. п. 6. изд. 1868 г. стр. 270–273), то видно, что Варлаам был человек, по тогдашнему времени, достаточно образованный. В 1710 году, впервые становится известной личность его в качестве настоятеля Троицкого Данилова монастыря в Переславле Залеском, и уже в то время его знала и отличала от прочих царская фамилия. Екатерина 1-я Алексеевна была его духовною дочерью и Варлаам состоял с ней в духовнической переписке. По именному указу Екатерины от 14 июля 1726 года, архимандрит Варлаам, на место Гавриила, произведенного во епископа, переведен настоятелем Московской Святотроицкой Сергиевой лавры. При этом, императрица выражала в указе надежду, что преемник Гавриила тот монастырь исправит и в доброе состоиние приведет, «понеже он находился в худом состоянии, а наипаче, как слышала императрица, что монахам хлеб давали овсяный». В 1730 году, при воцарении императрицы Анны Иоанновны, Варлаам избран был к ней духовником, назначен членом св. Синода, оставил Москву и с тех пор постоянно жил в С.-Петербурге. В то время, в С.-Петербурге боролись между собой две партии: одна стояла за нововведение в Церкви, – это партия немецкая, стремившаяся к искажению учения и установлению Православной церкви; другую партию составляли защитники правил и порядков древле-церковных православных. Архимандрит Варлаам принадлежал к последнему, не очень многочисленному, кружку людей. Тогда как немецкая партия систематически преследовала и подрывала монашество и монастыри, Варлаам создал, на виду её, новый монастырь, под именем Троицко-Сергиевой пустыни близь Стрельны, и для благосостояния обогатил его землей, которую прикупил у соседей. Герцог Бирон говорит в своих записках (Домашн. Беседа, г. 1865, стр. 764, примеч. 2), что архимандрит Варлаам был в свое время лицом весьма влиятельным, что через него объявлялись разным местам и лицам многие высочайшие указы. Ибо он хорошо был принят у императрицы и, как духовный отец, имел на нее благотворное влияние. Мы видели выше примеры, что архимандрит Варлаам, действительно, объявлял св. Синоду словесно некоторые распоряжения императрицы касательно С.Петербургских церквей. Указом 15 июля 1730 года по его просьбе возвращены Московской Святотроицкой Сергиевой лавре и те села и деревни, которые, при Петре I-м, отчислены были на обзаведение новоустроенного в С.Петербурге Александроневского монастыря. 5 апреля 1733 года, императрица утвердила расписание, кому из знатных лиц в С.Петербурге должны быть отпускаемы, по востребованиям, казенные суда от адмиралтейства. На этом расписании показан, в числе знати, Варлаам, которому положена одна восьмивесельная шлюпка. Будучи убеждений строго православных, старец Варлаам и своей жизнью подавал другим пример подвижничества. Он был набожен, воздержен, много подвизался в молитве и посте, вообще строго исполнял монашеские обеты и правила, всегда носил имя Христово на устах и в сердце, любил располагать людей, и сам заботился о построении и благолепии св. храмов. Известный вольнодумец того времени, Кантемир, в сатире к Феофану Прокоповичу, разумеется, не упоминая имени, предал посмешищу добрые подвижнические качества души и жизни архимандрита Варлаама, а издатели и комментаторы последнего времени подписали под насмешками сатирика и имя Варлаама (I. изд. Смирдина, стр. 65–66, примеч. 2). Архимандрит Варлаам умер в С.Петербурге в двадцатых числах июля 1737 года. Императрица Анна Иоанновна очень скорбела о потере своего духовного отца и, живя, по случаю летнего сезона, в Петергофе, сама делала письменные распоряжения о погребении его. Один из священников провожал тело его во всю дорогу от С.Петербурга до Сергиевой пустыни, близь Стрельны. Варлаам погребен 28 июля 1737 года, в пустыни с правой стороны алтаря нынешнего Троицкого соборного храма. Над прахом его воздвигнута, небольшого размера, каменная часовня, в которой стоят св. иконы и надгробие с надписью о погребении его. Богомольцы Троицко-Сергиевой пустыни заходят в часовню помолиться, служат молебны Спасителю, матери Божией святым, и с великим благоговением относятся к памяти основателя и первого подвижника этой обители.

Духовенство С.-Петербургской Синодальной епархии находилось в скорбном положении с воцарения Анны Иоанновны до вступления на престол императрицы Елисаветы Петровны. Начавшись с присяг, о которых мы подробно сказали все, что нашли в документах Духовного правления, скорби его не прерывались и в последующие дни, тяготея над всем сословием. Оплошные и нисколько незлонамеренные поступки духовных лиц, в то время, входили в государственные преступления первой категории и, соответствовали такому взгляду, наказывали несчастных без всякого не только милосердия, но и пощады. Предтеченской церкви, в Ямской слободе в С.Петербурге, священники Андрей и Ефрем Ивановы, в 1733 году, почему-то опустили отслужить всенощную, литургию и молебен о здравии её величества, в один из царских дней; за это их наказали плетьми и сослали на вечное житие в сибирский Охоцкий острог. Дворцового села Красного священник Петр Иванов, в 1734 году, жестоко избит плетьми также за опущение служб в эти же высокоторжественные дни. Священник Иван Никитин Копорского уезда, Горского погоста, в 1735 году, лишен священства также за отправление церковных служений в высокоторжественные и викториальные дни. Эти случаи значатся в делах бывшего Духовного правления, из которых и взяты. А сколько было таких страдальцев, которые посылались из Синода до 1736 года, по этим же проступкам, прямо в Тайную канцелярию!.. В указе 15 апреля 1736 года, помещенном в «Полном собрании законов» под № 6937, сказано, что от множества таких дел «в тайной канцелярии чинится остановка по секретным делам», и предписано уже следовать и решать такие проступки по епархиям, а в канцелярию взносить одни экстракты, и то лишь о таких лицах, которые не отправили служб с какого противного вымысла.

Из бумаг Духовного правления мы видим страдания провинившихся, только открытые, публичные. А что претерпевали они в узах Тайной канцелярии, то и остается под спудом тайны. Св. Синод также затруднен был множеством дел этого рода, поступающих к производству, и предписывал 29 октября 1735 года (Собр. зак. № 6832) разбирать дела эти в Духовном правлении и, помимо его, отсылать их в контору или канцелярию тайных розыскных дел. При этом, некоторые лица были привлекаемы к ответственности по клеветам от людей всяких чинов, и если были оправдываемы по рассмотрении дел, то много страдали во время самого производства, которое тянулось очень долго: ибо оклеветанных заковывали в колодки и содержали, в тяжкой неволе, под караулом. В предупреждение сих поступков, св. Синод разослал по епархиям и по всей России табели царских дней и реестры поминовения усопших державного рода, внушая, чтобы священники, не правившие этих служений в назначенный день, по причине болезни или отлучки, непременно совершали их в скорости после выздоровления или возвращения к месту, а для партикулярных своих нужд чтобы и от домов своих не отлучались перед наступлением царских празднований и поминовений, под опасением, за преступление его, не только чинов лишения, но, по лишении тех, и жесточайшего в светском суде истязания, сверх же того, и вечные ссылки, куда тяжко-виновных, по указам, ссылать повелено (ibidem, т. IX, стр. 597–601).

Таким образом, многие, по поводу царских служений, пострадали тяжко, в том числе некоторые – невинно, по клеветам. Но от страданий нравственных не было свободным ни одно лицо из духовенства С.Петербургской епархии. Ибо каждый чувствовал, что над ним висит тяжкая кара закона: арест, колодки, неволя, содержание в тайной канцелярии, пытки, лишение сана, наказание плетьми, ссылка в Сибирь, и что он не может поручиться за один день своей свободы. Столь мучительное состояние духа было неизбежным следствием тогдашнего настроения общества, в котором развиты были коварство друг против друга, истинные и фальшивые доносы, вражды, искательства, месть. По истине, дух наш, в благогoвeнии, преклоняется перед теми людьми, которые умели, в то тяжкое время, благоразумно, с крайним терпением и теснотой обойти множество сетей, которыми жизнь их была обстановлена.

Следуя политике, давившей духовенство сверху, и разные команды, военные и светские, вмешивались в церковные дела, где и не следовало, и чинили причтам и самым церквам разные притеснения. Мы видели прежде, как вмешивался в церковные дела комендант шлиссельбургской крепости. В настоящем десятилетии, разительный пример такого же вмешательства открылся в гор. Кронштадте. Коменданты в нем, с 1716 по 1734 год, брали себе сбор церковных денег, кружечный и свечной, не давая вниз никому отчета. Духовенство молчало... Наконец, церковное здание и вещи пообветшали: потребовались ремонт, починка, замена старого новым. Духовенство Андреевского собора уважительно обратилось к коменданту, прося церковных денег на ризы, утварь и т. п., но ему отказали наотрез. Опасаясь от своего начальства неприятностей за небрежете о св. церкви, духовенство откровенно написало обо всем в С.Петербург Духовному правлению, которое, со своей стороны, отнеслось к военному начальству. Но коменданты и своему начальству не давали никакого ответа. Духовенство собора сделаю вторичное обращение к Духовному правлению, а правление опять отнеслось к военному начальству, и получило такой ответ, что у коменданта спрашивал о церковных деньгах, да он ничего не отписал. Столь удивительный пример самоуправства явил, в 1734 году, состоявший в чине бригадира, комендант Леонтий Соймонов. Мало этого: Соймонов действовал и в других случаях самовластно и деспотически в отношении к церковным делам и лицам. Прежде, в Кронштадте, со времен Петра I, освящать воду, в день св. Богоявления, ходили к морю из Богоявленской церкви. Бригадир же Coймонов, в 1734 году, построил Иордан в пруде, и гордо требовал , чтобы старый порядок оставить, а делали бы теперь по его желанию. Протопоп Андреевского собора, без своего начальства, не согласился на такую важную перемену, и Соймонов подал на него донос прямо в св. Синод, минуя Духовное правление. В ноябре 1734 года, тот же бригадир требовал к себе на допрос, по чужому делу, диакона кронштадтского гарнизонного полка Андрея Васильева. Дьякон, боясь придирок и знаменитой в наших летописях прикосновенности к делу, посоветовался с андреевским протопопом на счет того, идти ему на допрос, или нет. А надобно заметить, что, по вопросу, возбужденному св. Синодом, император Петр 1-й, указом от 15 марта 1721 года, постановил: «духовного чина людей в светские судебные места, ни по каким делам, кроме тяжких государственных, без сношения в С.Петербурге с конторой св. Синода, не брать, и тем св. церкви обиды не чинить». Андреевский протопоп, лучше коменданта, знал законы, и, разумеется, дал совет диакону в смысле Петровского указа. Что же сделал Соймонов? 23 ноября, накануне праздника св. великомученицы Екатерины, протопопа, по отслужении им вечерни, солдаты арестовали в соборе, привели на гауптвахту и посадили вместе с преступниками. Некоторые пришли было навестить духовного арестанта, узнать хоть о причинах и хода дела. Но Соймонов приказал никого к нему не впускать. На другой день, в соборе следовало сделать поминовение о цесаревне Екатерине Иоанновне, а его не было по случаю ареста протоиерея. Поставляя опущение поминок в вину протоиерею, Соймонов злонамеренно донес об этом в Духовное правление, зная, как за это секли духовных плетьми в тогдашнее время. По всем этим делам началось следствие, в котором ответчиком стоял один, до крайности оскорбленный и униженный, протоиерей. Пришлось-таки ему и другим людям попутешествовать, несколько раз, из Кронштадта в Петербург в Духовное правление, и обратно. Однако же, дело и окончилось тем, что правление во всем признало протопопа невиновным. Но вознаграждений за обиды он никаких не получил. А всех зол виновник, Соймонов, и не был привлечен к ответу. Так всегда почти бывает, если чины светских и военных команд, не имеющие, притом, религиозного образования и сердца, вмешиваются в церковные дела.

Но если Духовное правление получало доносы и сведения о действительных недостатках и проступках духовных лиц, то виновных подвергало взысканиям и штрафам без поблажки и лицеприятия. По настроению того периода, наказания, положенные в Духовном регламенте и особыми указами императорской власти, довольно чувствительные для всякого времени, в те годы, применялись к духовным лицам с большей строгостью, чем после. Также следует заметить, что и число штрафованных, при императрице Анне, является большим, чем до и после её царствования. Проступки между духовенством встречались тогда следующие: нерадение к службе, неслужение литургии в воскресные, праздничные и царские дни, венчание неправильных браков, но особенно пьянство. Ссор, личных обид, драк, воровства, которые прежде бывали, теперь было не много. Меры же взыскания существовали следующие: посылали под начал, отрешали от мест, секли плетьми, лишали сана, ссылали в Сибирь. В наше время, наказания в законодательных кодексах уравновешены с проступками и преступлениями. Но тогда еще не была выработана эта система... Выбор наказаний зависел от усмотрения судебной власти... Оттого, за вины разного свойства и разных степеней полагалось нередко одинаковое наказание, и наоборот, один и тот же проступок подвергался различным наказаниям. Некоторые из наказаний имели особенность против других месть. Например: в епархиях, где управлял епископ, виновных духовного ведомства держали под началом при монастырях, но в С.Петербургской Синодальной области, за недостатком монастырей и скудости их, виновные посылались под начало к заказчикам, отправляя (священники) за них, или (другие чины) вместе с ними, службу в их церквах. Больше же всего, в то время встречается телесное наказание. Священник Копорского уезда, Горского погоста Гавриил Фомин предавался пьянству, по воскресным и праздничным дням, вместо литургии, правил только часы, к родильницам не ездил давать молитв, а посылал их в шапках, в чем и сам сознался, а главное – в высокоторжественные и викториальные дни, за нерадением, не служил литургий и царских молебнов. Его вызвали в С.Петербургское Духовное правление к следствию и для исправления. Здесь Фомин, около трех месяцев, просидел при самом правлении под караулом в числе колодников. А 17 ноября 1739 года, его наказали телесно, для острастки другим, в присутствии всего С.Петербургского городского духовенства. Положено было правлением, сверх того, отрешить его от места и послать под начал на полгода. Но святейший Синод, приняв в уважение его бедность и семейство, которое страдало от голода и холода, отменил это наказание. С Фомина взяли в правлении раслиску, что будет вести себя хорошо, и водворили опять на священническое место при Горском погосте. В 1738 году, священник Воскресенской церкви в Ястребинском погосте, Ямбургсваго уезда, Илья Иванов также наказан был плетьми за пьянство.

Кроме помеченных доселе проступков, в духовенстве того времени, бывали случаи неосторожного обращения со священными предметами и даже со св. дарами. Случаи этого рода подвергались строгим исследованиям, и виновные неминуемо были, по мере грехов, наказываемы. Сам протопоп Троицкого собора Иоанн II-й Семенов был, в 1738 году, оштрафован 1200 поклонов в церкви за упущение из уст младенцем, которого он приобщал, нескольких капель крови Христовой. Это наказание исполнено им по приговору св. Синода.

Императрица Анна Иоанновна, преследуя так строго проступки духовенства, в тоже время явила особый пример ограждения целости и прав Православной церкви в России. В её царствование, под покровительством немецкой бюрократии, немцы и другие иностранцы широко расселились по Петербургу. Полицимейстерская канцелярия, которой управлял фон Миних, ни в чем не делала отказа единоплеменникам своего начальника, уважая просьбы их предпочтительно перед прошениями русских людей. Лютеранские и других вер пасторы, не довольствуясь полной свободой, которая была представлена им нашим правительством в отправлении религиозных обязанностей для их прихожан, обнаруживали еще попытки к пропаганде, т. е. распространению своих вероучений между членами господствующей Православной церкви. В делах, 1736 года, С.-Петербургского Духовного правления мы встретили именно такой факт: какой-то пастор Иоган Петров превратил в свою лютеранскую ересь русского крестьянина, православной веры, Ивана Федорова с женой. Таких примеров было несколько и еще один из них, именно: о беглом солдате Григории Власихине, мы привели выше по другому обстоятельству. Католические патеры также увлекали некоторых к отступничеству от св. церкви. Граф Алексей Петрович Апраксин, племянник Петровского адмирала, графа Феодора Матвеевича, женившись, в 1729 году, на княгине Елене Михайловне, дочери князя Михаила Алексеевича Голицына, отступника в католичество, увлеченный примером и убеждениями тестя, по интригам и при участии патеров, принял католическую схизму.

Слух о миссионерской пропаганде проповедников разных неправославных вер дошел до сведения государыни. В следствие этого, 1-го марта 1735 года, напечатан в типографии императорской академии наук, в два столбца, на русском и немецком языке, манифест, за подписанием руки её величества, вошедший и в Полное coбpaние законов, (т. IX. стр 482, № 6693) который носит следующее заглавие: о возбранении духовным особам иностранных христианских вер обращать в оные русских подданных, какого бы закона они ни были, под опасением суда и наказания по законам. Этот манифест долго занимал С.Петербургское Духовное правление по предмету осуществления высокой мысли его в пределах С.Петербургской Синодальной епархии, и потому мы приведем русский текст его вполне, с показанием мер правления.

«Хотя многими предков наших и нашими милостивыми указами свободное отправление службы Божией других, христианского закона, исповеданий, а именно: лютерского, реформатского и римского, в нашем государстве всемилостивейше позволено, дабы толь многие, как в службе нашей, так и для купечества в нашем государстве обретающиеся иноземцы, по своим исповеданиям, потребные духовные наставления иметь и службу Божию отправлять могли, как и оные такое свободное отправление своего исповедания до сего времени, из нашей особливой милости, без всякого препятствия, имели и пользовались, и впредь иметь позволяется – однако же, при том, всегда наше всемилостивейшее именное соизволение было и ныне есть, чтобы тех исповеданий духовные особы жили во всякой кротости, и особливо не дерзали из наших подданных, какого бы звания они ни были, в свою веру призывать, толь меньше же еще превращать, как то во многих других государствах, в предосуждение настоящего того государства закону, весьма не позволяется; но понеже мы, к неудовольствию нашему, слышать принуждены, что некоторые из оных тому противно поступают и из наших подданных, всякими своими внушениями, в свой закон приводить стараются; того ради, всемилостивейше заблагорассудили, через это вышеописанное именное наше соизволение, подтвердить и накрепко повелеть, чтобы никто из вышеписанных законов духовные особы отнюдь не дерзали, каким бы образом и под каким претекстом то ни было, из наших подданных, какого бы народу и звания они ни были, в свой закон превращать под опасением, что, в противном случае, с ними поступлено будет по нашим государственным уставам и указам, и для того повелеваем этот наш указ, во всех церквах вышеписанных законов, в нашем государстве обретающихся, надлежаще публиковать и у дверей церковных прибить, дабы о том ведали и по сему нашему соизволению и указу поступали неотменно. В подтверждение того, манифест собственноручно мы подписали и напечатать повелели. Дан в С.-Петербурге, февраля 22 дня 1735 года».

При ведении сената, получив манифест этот в нескольких печатных экземплярах, св. Синод, между прочим, прислал их в С.Петербургское Духовное правление «для ведома и надлежащего по нему исполнения». – В тот год, делами правления руководил архимандрит Ипатского монастыря, в Костромской епархии, Никодим, бывшей, впоследствии, первым С.Петербургским епископом. Он положил но этому делу такое определение: «записав в книгу, сообщить к прочниим указом и о получении подать репорт: во исполнение же повеленного, означенные манифесты здешним с.петербургским и уездным, к С.Петербургу принадлежащим, всем священнослужителям с причетники объявить и в города к заказчикам разослать при указах, с таким повелением, дабы всяк, кто между своим приходом или возле приходу имеет, или и по отдалении где в корпусе с.петербургского Духовным правлением ведомства ведает такие лютерского, реформатского и римского исповеданий кирхи или и без кирх живущих пасторов, те бы, для известия Духовному правлению, прислали письменные о том ведомости в самой крайней скорости, по которым, ведомостям, к оным киркам означенные печатные манифесты и розданы будут. А между тем, дабы и российской народ о том были сведомы, им, всем священнослужителям, с тех печатных на русском диалекте манифестов списать точные копии и выставить при всех церквах на приличных местах, чтоб всяк оные видеть и читать мог: и в том им, священнослужителям с причетники, всем подписался своеручно. И заказчикам как о получении, так и о исполнении рапортовать неотложно».

В силу этого рода указов Духовного правления, священноцерковнослужители, в некоторых местах С.Петербургской eпарxии, читали манифест в церквах, в воскресные и великопраздничные дни, при многочисленном стечении народа. Так сделал Выборгский протопоп Moкий Лаврентиев. Полупив при указе означенный манифест, он, 30 июня того же 1735 года, опубликовал его в Выборгском соборе. А все вообще причты прибили копии с него у дверей церковных, выбрав для этого самые видные места, так что всякий, вступающий или выходящий из храма, мог видеть и читать его. Сверх того, из всех приходов С.Петербургской епархии присланы были в Духовное правление от священноцерковнослужителей сведения о находящихся в их округе иноверных кирках с пасторами и капеланами, и о пасторах, проживающих среди населения, без кирок. Православные священники, присылая в правление эти скаски, прибавляли, что они сделали свои показания правдиво, по священству и по евангельской заповеди. Духовное правление, составив из этих сведений общую ведомость, в том же 1735 году разослало манифесты к пасторам и по киркам для публичного прочтения во время служб и для прибития у дверей церковных. Из дел Духовного правления не видно, исполнили ли с точностью пасторы это распоряжение, буквально содержащееся в самом манифесте императрицы. Ибо донесений по этому предмету не поступало от них в Духовное правление, да они и не требовались в виду неминуемого исполнения монаршей воли. Только мера эта больно не нравилась иноверцам, потому что была слишком действительна. Pyccкий православный люд, прочитав указ, отвращался от разговоров о вере с иноверцами, а пасторы и их верующие, видя перед собой угрозу, не смели и стыдились нагло действовать.

Государыня, сверх этого, строго наказывала тех бояр, которые помрачили блеск своей фамилии гнусным отступничеством от св. Православной церкви. Названный выше, граф Алексей Апраксин, в наказание за принятие католической схизмы, сделан был придворным шутом и с редким усердием исполнял свою унизительную роль почти до самой кончины, последовавшей в 1743 году. Тесть его, князь Михаил Голицын, за такой же грех, сидел в Тайной канцелярии, разжалован в пажи, назначен шутом при дворе, с особым поручением подавать императрице квас, – отчего прозван был придворным, и потом в официальных бумагах писался квасником.

Императрица Анна Иоанновна, в соображении с указами Петра великого 1716 года 8 февраля и 17 февраля 1718 года, заботилась об исполнении подданными православного христианского закона касательно хождения в церковь в св. дни и относительно исповеди и св. причащения во время постов. В её царствование и от её имени, указом 4 февраля 1737 года, с подтверждением всех прежних распоряжений, строго предписывалось, чтобы непременно присылались в архиереям и в св. Синод ведомости об исповедовавшихся, мужского и женского пола, от ссущих (т. е. грудных) младенцев до стариков, с отметкой лет, бытности или небытности у исповеди и св. причастия, и с обозначением, в случае небытности, причин. Императрица, на 1-е сентября того же года, требовала даже к себе экстракт по этому предмету. Духовное правление со строгим предписанием разослало указ сей к исполнению по всей С.Петербургской Синодальной епархии, не исключив и домовых церквей.

Св Синод, содействуя благим намерениям государыни касательно исповеди и св. причастия, составил особое объявление, которое, слово в слово, читалось так:

«Православные церкве святые сынове! благоволите внимательно послушать надлежащих к вашему известию императорского величества указов». Затем следовали буквальный выписки из указов от 8-го февраля 1716 г., от 17 февраля 1718 г., от 16-го июля 1722 г., от 1726 г., 1730 г. и наконец от 4-го февраля 1737 года. Объявление оканчивалось следующим образом: «и для того, мы, нижайшие этой св. церкви служители, вашему благочестию, всем православным христианам, вышеозначенные её императорского величества указы возвещая, всех прилежно просим: благоволите в церковь святую к божественному священному служению, ради молитв и отпущения грехов, сами приходить и кийждо подчиненных своих, к тому возбуждая, понуждать, чтобы все, неленостно и неотложно, со благочестным предуготовлением исполняли тайну св. покаяния, т. е. исповедовались и св. таин: тела и крови Христова причащались, со тщанием, как св. правила и её императорского величества указы повелевают, неотменно, под опасением тяжких штрафов и жестоких наказаний, – что, за многими, до этого времени бывшими, подтверждениями и понуждениями, ежели кто от лености сна не воспрянет и вскоре исправлятися не станет, на винных и действом произведется. От сего да соблюдет нас всех Господь Бог своею благодатию. Аминь».

Эти объявления разосланы были по всей С.-Петербургской епархии. Священники читали их, во весь великий пост 1737 года, по воскресным и праздничным дням, при собрании народа, и обязывались читать в предыдудущие посты, рапортуя Духовному правлению о чтении, и о том, какое действие производилось им на народ. Действие этой меры было доброе. По донесениям от духовенства С.-Петербургской Синодальной области, православные, в приходах на лицо состоявшие, в 1737 году, все исполнили долг исповеди, только некоторые, по совету духовных отцов, не сочли себя достойными приступить к причащению св. Таин. В год смерти императрицы, а именно 14 августа 1740 года, опять был дан св. Синоду именной указ о понуждении, на будущее время, подданных, Православной веры, чтобы ежегодно исповедовались и причащались св. Таин, с восстановлением, за уклонение, денежных штрафов Петрова времени (Собр. зак. т. XI, стр. 219 – 220, № 8204).

Сами же духовные, собственно священники, много пострадали по поводу исполнения этой меры. Дело в том, что одни из них не умели, а другие небрегли о составлении исповедных ведомостей. Заказчики духовных дел сверх того, доносили, что небрежение происходило от нравственных недостатков духовенства, и всего больше – от пьянства. Таких требовали в Духовное правление, допрашивали и подвергали штрафам. Но, в общем ходе вопрос об исполнении христианского долга, поставленный Петром великим принес хороший результат. 16 апреля 1737 года, императрица Анна Иоанновна, по снесению со св. Синодом, издала через сенат по этому делу пространный и строгий указ от всех прочих, ранее и позже его обнародованных, отличающийся тем, что при этом указе были приложены формы исповедных росписей и перечневых ведомостей. Прежде неаккуратно и неисправно подавались и даже не подавались эти ведомости, между прочим, и oт того, что не знали, как их писать. Теперь всякому просто было составить их и Правление неотступно их требовало, и ведомости стали высылаться отовсюду. Форма же этих ведомостей с неважными переменами и доныне остается та самая, которая была утверждена в 1737 году (Собр. закон, т. X, стр. 114–125, № 7226).

Поддерживая учреждения своих предков, Анна Иоанновна любила благолепие при православном церковном богослужении. Хор придворных певчих устроенный Петром великим, был предметом её попечений, ежегодно обновлялся, и потому, все время, находился в хорошем состоянии. Так, в 173? году, преосвященный Рафаил Заборовский, архиепископ киевский, по указанию самой государыни, выслал из Киева певчих к её двору. Проходивший философское учение в Киевской академии, студент Андрей Барановский, состоявши сам в числе певчих, в то же время поставлен был над прочими учителем. Из больших певчих нам известны еще имена Павла Селиверстова и Самуйлы Григорьева. Они были люди женатые. В 1735 году, у Cамуйлы родилась дочь, которую Пантелеимоновский священник Гавриил Павлов нарек Матроной, и рождение её занес в метрический книги. На счет же крещения отмечено: сей младенец крещен в доме её императорского величества. Государыня непременно принимала в крещении какое-нибудь участие: по крайней мере, не могли же, без её соизволения, крестить ребенка в её доме.

В то же время, и у цесаревны Елисаветы Петровны содержался свой особый хор певчих. По метрикам Пантелеимоновской церкви за 1736 год, жена певчего её высочества, Федора Кириллова, Марья, Герасимова дочь, значится восприемницей дочери у оброчного крестьянина цесаревны Кондратия Иванова; Больших сведений об этом хоре не имеем.

В 1738 году, в Малороссии учреждена была, для поддержания с.петербургского придворного хора, особая школа пения и инструментальной музыки.

В этой школе ежегодно содержалось до 20 человек детей, разного звания, с самыми лучшими голосами. Их набирали со всей малой России. Очень искусный регент обучал детей пению киевскому и партесному, а другие мастера учили музыке, а именно: на скрипице, на гуслях и на бандуре с нот играть. Учителям шло жалованье, а певчим пропитание, платье и обувь из малороссийских доходов. Обучившихся музыке и пению положено было по вся годы присылать ко двору по десяти человек, а на их места набирать новых учеников. Певческой школой заведовал гвардии-майор Шипов (Собр. зак. т. X, стр. 613 – 614, ук. 14 сент. 1738 г. № 7656). Начатки этой школы существовали и раньше: ибо, в 1738 году, от ней выслано было несколько человек в С. Петербург, а четверо оставшихся вошли в состав школы, по штату устроенной. Но кем первоначально заведена певческая школа, по какому распоряжению, как давно, и где она существовала, об этом ничего неизвестно нам.

Сверх того, существовали хоры певчих: синодальный, семинарский и архиереев, живших в С.Петербурге.

Новые порядки при церквах петербургской епархии, которых требовал Духовный регламент и последующие указы, еще далеко не установились. Счетная и нотариальная часть были в запущении. Отношения между членами причта также не содержались должным образом. Требовалось, напр., чтобы, сверх исповедных росписей, подавались метрические тетради, в начале каждого года, о родившихся, сочетавшихся браком и умерших. Обручение, в то время, уже не вносилось в книги, как то было в прошлом десятилетии. В 1731 году, последовал о метриках подтвердительный указ. Но метрик ни откуда не высылали в Духовное правление в течение шести лет. Даже духовенство С.Петербурга, подлежавшее непосредственному ведомству Духовного правления, не подавало их. Указом 5-го января 1737 года, правление требовало непременно доставить метрики отовсюду, не позже февраля, неотложно. В конце этого указа было предписано: «непосредственного же ведомства у священнослужителей с причетники взять, по этому делу, скаски, с подтверждением, и действовать о вышеписанном особливо канцеляристу Иоакиму Гребеньщикову с крайним прилежанием, понуждая непосредственного ведомства священнослужителей с причетники держанием в Духовном правлении и другими, к тому принадлежащими, способами, без послабления». Но оказалось, что книги везде велись неисправно и беспорядочно за леностью и нерадением, а из других мест не могли быть высланы за отсутствием членов причта. Так, Копорского уезда, Сойкинского погоста дьячек Георгий Филиппов, по пустому делу, что приложил руку за неграмотных, слишком год содержался в Тайной канцелярии, а метрические тетради велись им, и теперь не знали, где они хранятся у него. Духовное правление, 28-го мая 1737 года, послало новый указ о требовании книг за некоторые прошлые годы, и о порядке подачи их на будущее время, со вновь составленной формой перечневой табели. В указе, между прочим, писалось: 1) чтобы священники всякие требы (кроме точию исповедей, наедине с кающимися бываемых) отправляли, как в церквах, так и в домех, купно со своими церковными причетниками; 2) церковники всему тому содержали бы твердую записку порядочно в тетрадях церковных с чистым всего, что принадлежит, изъяснением; 3) а чтоб та запись в те самые времена чинена была без отлагательства, священникам, не взывая с собой церковников, никуда ни с какими требами отнюдь не xoдить; 4) того же ради, и церковникам, без ведома своих священников, никуда от церквей и от домов своих не отлучаясь, всегда к таким позывам быть в готовности; 5) о усопших телесах, кто куда отнесен, и где они погребены будут, приходским священникам с причетники записку принять с очисткой; 6) в С.Петербурге и тех мест особливо, где усопших телеса погребаются, священнослужителям с причетники, из других приходов приносимых усопших телес, без приходских священнослужителей и причетников, или без их достоверных соизволительных писем в свидетельства о христианской кончине, нигде никого не отпевать и не погребать; 7) так же и выносов усопших телес, без приходских священников и причетников, приходящим от соборов и от других церквей священникам не чинить; 8) в тех местах, где усопших телеса погребаются кто свои прихожане и кто из посторонних приходов погребены будут и откуда именно, записывать без опущения. По силе этого указа, теснее определены отношения членов причта между собой и в отношении к реальной части приходов. За прежние годы книг никаких не могли собрать, но на будущее время стали вести это дело тщательнее. С этого же указа заведены те до ныне употребляющиеся в Петербурге свидетельства о погребении какие даются от приходского духовенства причтам кладбищенских церквей, равно – и кладбищенские причты начинали вести тетради для всех погребаемых не только своего, но и других приходов.

При этом, для полноты очерка, мы представим из метрических книг Пантелеймоновской церкви за разные годы образцы записей о родившихся, сочетавшихся браком и умерших, с приложением форм, какие употреблялись тогда предварительно совершению таинства брака. Выписки эти не так любопытны, как образчики старины, но и полезны в отношении к историческому разъяснению нотариального дела.

I. Метрическая книга о родившихся за 1734 год озаглавлена также тетрадь записная о рождающихся и крещающихся младенцев (так в подлиннике) церкви святого великомученика и целителя Пантелеймона. Писано 1734 года, августа месяца.

Приписка о том, что тетрадь о родившихся и крещенных в 1731 году писана через три с половиной года, красноречиво говорит о тогдашней внимательности к метрическим записям, показывая в то же время, что понудительные меры Духовного правления не проходили бесплодно для ведения метрических книг.

Эта тетрадь имеет следующий вид :

С 22-го июня 1733 года, метрическая запись в той же тетради, заглавие которой мы выписали, внезапно изменяется, делаясь более определенной и полной. Напр.:

По этой форме и, как показывают приведенные образцы, но эти исправно метрические записи о родившихся велись до июля 1734 года. 3атем записей нет. С января 1735 года, метрические книги являются разделенными, как и ныне, на три части: о родившихся, сочетавшихся браком и умерших, и имели следующий вид:

1735 году, черная

Из приведенных примеров записи видно, что, и при новой форме, метрики о родившихся велись еще неисправно. Просматривая, однако же, последующие годы, мы нашли, что их стали писать, в следствие побуждений Духовного правления, не только правильно, т. е. согласно с формой, но и хорошим, разборчивым почерком.

II. Вторая часть о бракосочетавшихся велась с первого раза гораздо лучше. Причиной этого было то, что бракосочетание, в тогдашнее время, не иначе мог совершит священник, как под контролем ближайшего начальства, т. е. Духовного правления, от которого выдавалась «венечная память». Книга Пантелеймоновской церкви, для записи браков за 1735 год, имеет следующее заглавие и вид: Книга области Святейшего Правительствующего Синода, Санктпетербургского ведомства, церкви святого великомученика и целителя Пантелеймона, что, на Московской стороне при Партикулярной верфи, священников Гавриила Павлова и Ипатия Васильева с причетники записи эти о приходских той церкви бракосочетавшихся 1735 вода января с первого числа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ О БРАКОСОЧЕТАЮЩИХСЯ

Брачные сочетания сопровождались, в то время, особым производством; Прежде всего, духовенству выдавалась из правления так называемая «венечная память», которая имела следующую форму:

«По указу Её Императорского Величества и по приказу Святейшего Правительствующего Синода, из С. Петербургского Духовного правления – память церкви святого великомученика Пантелеймона, что при Партикулярной верфи священникам Гаврииу Павлову и Ипатию Васильеву с причетники. Сего января 25 дня, просил словесно о венечной памяти, сказываясь Государственной Юстиц-Коллегии асессора Бирона служитель его, отрок Афанасий Афанасьев; поимает-де он, Афанасий, себе в супружество оного же Бирона служительницу, девицу Анну, Яковлеву дочь, чтобы о том дать память, и вам бы учинить о них письменное свидетельство с добрыми поруками и рукой прикладыванием, как правила святые и Императорского Величества указы повелевают, без упущения. И буде никакой противности не явится, то учиня указную присягу, венчать их в указное время. А буде какая правилам или указам явится противность, то не венчать, и эту память, подписав на ней, для чего не будут венчаны, прислать в С.Петербургское Духовное правление, под опасением, за неисправление, штрафа и истязания. А пошлины с того брака двадцать пять копеек, да на лазарет двадцать пять копеек и на расход, по указу, три копейки, всего пятьдесят три копейки взяты, и в приходный книги: пошлины под № 63, лазаретные под № 63 записаны».

Секретарь Василий Тишин.

Канцелярист Иоаким Гребеньщиков.

Января 25 дня 1735 года.

Само собой разумеется, что, при учинении причтами свидетельства, требуемого венечной памятью, действительно встречались иногда противности или св. правилам или царского величества указам. Такая противность именно встретилась Пантелеймоновскому причту при учинении свидетельства о браке столяра Партикулярной верфи Митрофана Михайлова Алферова в отношении к избранной им невесте Евфимии Максимовой, у которой недоставало отпускного от владельцев документа. Поэтому, причт на обороте венечной памяти написал следующее: «по сей памят, венчания в церкви нашей не было для того, что показанная невеста, Бежецкаго верху, Городецкого уезду, вотчины девича монастыря Казанской пресвятой Богородицы, деревни Даронина крестьянская Максимова дочь, Васильева, девица Евфимия, понеже об ней не имеется о свободе отпускного письма. Иерей Гавриил Павлов руку приложил. Иерей Ипатий Васильев руку приложил. Дьякон Иван Кондратьев руку приложил».

Венечная память с такой надписью возвращалась в Духовное правление. Если припятствие было неотвратимо, то брак расстраивался. Но в настоящем случае, такого препятствия не нашлось. И потому, Духовное правление венечную память опять возвратило причту со следующей надписью, в которой указывалась возможность продолжать исследование о законности бракосочетания.

«1735 года, января 27 дня, в Санктпетербургском Духовном правлении, по возвращении сея памяти, Партикулярной верфи пильщик Василий Иванов Монин сказал: означенная-де в сей памяти невеста, девица Евфимия объявлена неисправно для того, что отец её, хотя и был крестьянином монастыря, но в прошлых давних годах, тому ныне лет с пятнадцать, взят был в службу Императорского Величества и был при С.Петербургском Адмиралтействе плотником».

Родственники невесты, для подтверждения принадлежности её к Адмиралтейскому ведомству, а не к монастырю, позаботились представить следующие два документа:

1) «Команды моея, после умершего плотника Максима Васильева, осталась дочь его Афимья Максимова в сиротстве, и оную взял дядя её двоюродный Василий Мунин, который в команде на Партикулярной верфи у господина Ивана Степановича Потемкина, и оный дядя её сговорил замуж той же команды за столяра Митрофана Михайлова».

Во yвepeние подписуюсь Гавриил Меншиков.

Января дня 1735 году.

Современникам известно было, какая команда находилась в руках Гавриила Меншикова, и потому в документах не считали нужным где выяснять администрацию, от которой исходил документ. Другой документ был написан с соблюдением большей формальности.

2) «1735 году, января в 25 день. С.-Петербургский Партикулярной верфи из конторы церкви св. великомученика и целителя Пантелеймона священникам: Гавриле Павлову и Ипатию Васильеву с причетники. По получении этого письма, обвенчать вам сей верфи столярного цеха ученика Митрофана Михайлова сына, Алферова сей же верфи буерной работы пильщика Василия сына Монина на племяннице его родной, девке Афимье, Максимовой очерне по силе присланной к вам Святейшего Правительствующего Синода С.Петербургского Духовного правления венечной памяти. А в конторе оной верфи, по означенной девке Афимии, поруки взяты».

Капитан Борис Крюков.

Подканцелярист Борис Хлопотухин.

Так разъяснилось дело и препятствия к бракосочетанию устранены. Тогда духовенство составляло обыск, который имел следующий вид для каждого случая.

За сим следовали подписи поручителей: двух по женихе и двух по невесте, по следующей форме:

По вышеписанном женихе Митрофане, Михайлове сыне, Алферов, во всем вышеписанном и во всей очистке, порукой и у присяги был Партикулярной верфи столярного дела ученик Семен Иванов, ручаюсь и руку приложил.

Внизу писалось: венчал Ипатий.

Венчание совершалось не иначе, как по соблюдении сего порядка. Жених и невеста не подписывались к сему обыску. Из этого документа запись о браке вносилась уже во вторую часть метрик, как показано выше. Обыски же, обыкновенно, прилагались ко второй части и содержались в порядке.

III. Нам остается теперь показать образцы записей о смерти, составлявшие тогда, как и ныне, третью часть метрик. Эта часть озаглавлена так: «Церкви св. великомученика и целителя Пантелеймона сия книга записывающихся умерших 1735 году января 1-го числа». /

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ О УМИРАЮЩИХ.

Местами погребения, чаще всего, означаются Ямская слобода и церковь Сампсония странноприимца, но изредка пишется, что погребены одни на Охте, другой – у Вознесенья, третий – в Екатерингофе. При этом, по вышеприведенному распоряжению, кладбищенским причтам посылались от приходских священников свидетельства для погребения усопших. Это видно из следующей отметки, в третьей части метрических книг Пантелеймоновской церкви за 1738 год, о смерти крестьянина Захара Вонифатьева, 47 лет: «исповедан и причащен священником Самуилом Васильевым мая 25 дня, и погребен на Охте живоначальной Троицы по прошению словесному, а не по письму». Других отметок в этом роде, за все эти годы, мы не встретили, значит, письма вводились в употребление.

С 1737 года, стали подавать причты, по третям года, так называя табели о числе родившихся, сочетавшихся браком и умерших. Тогдашним статистам трудно было привыкнуть к составлению этих арифметических таблиц, и только с течением времени табели становились, год от года, более правильными и отчетливыми.

Здесь представляется образчик табели, какая составлена была причтом Пантелеймоновской церкви за майскую и сентябрскую треть 1740 года.

Из этой таблицы видно, что смертность, в то время, была весьма велика: ибо число умерших равняется числу рождений. Таблица же смертности по летам (годам) составлялась прямо лишь на те годы, с какими значились умершие в книгах, а не так, как ныне введено по категориям нескольких лет, напр. от одного года до пяти и т. д.

Показавши образцы метрических записей, мы не приводим здесь форм исповедных росписей и табели, которая из них составлялась, не имея никакой нужды в них. Ибо формы росписей и табелей сего рода подробно напечатаны в Полном собрании законов Российской империи, при указе сената от 16 апреля 1737 года, под таким нaимeнoвaнием: о штрафах, положенных с уклоняющихся от исповеди и св. причастия и об обязанностях, в сем отношений, духовных и светских начальств, с приложением форм исповедных ведомостей (том X, стр. 114 – 126, указ за № 7226). К этому прибавим от себя лишь то, что, после 1737 года, росписи, по сему образцу, от причтов присылались в Духовное правление, а табель из них составлялась в самом правлении, которое табель свою взносило в св.Синод.

Церковных старост, учрежденных указом св. Синода 28 февраля 1721 года, и требуемых последующими подтвердительными указами 13 декабря 1722 года и 4 апреля 1724 года, при многих церквах, особенно по уездам С.Петербургской епархии, не было. Свечная продажа в рядах и лавках, запрещенная первым из цитованных сейчас указов, теперь разрешена была законом и свободно производилась в столице. Но также возобновилась опять, существовавшая во дни Петра великого, продажа свечей в разноску, около церквей, на торжищах, по улицам, как мы видели прежде, строго запрещенная. Разносчики, бродя по Петербургу со свечами в руках, во первых продавали свечи, сделанные не по форме, утвержденной св. Синодом 4 апреля 1724 года и сообщенной к руководству в Главный магистрат, и во-вторых совершали продажу непристойным образом. Ибо при сем они, по свидетельству современных документов, кричали велегласно и с безмерным неистовством, а в праздничные дни, сбираясь около церквей, друг перед другом заскакивали мимоходящих к церкви с нахальством. Оттого, свечная продажа в церквах, при отсутствии старост, была самая ничтожная. Да и те свечные суммы, какие имелись по церквам, содержались в беспорядке. С.Петербургское Духовное правление, взяв во внимание все эти обстоятельства, по собственному побуждению, 12 мая 1736 года составило указ по этим предметам и циркулярно разослало его к священноцерковнослужителям по всей Синодальной епархии. Замечательно, что этот указ, хотя был, местным и исходил от присутствия низшей инстанции, однако же внесен в Полное собрание законов Империи (т. IX, стр. 863–865, «NS 6944)» и имеет следующее название: о строжайшем подтверждении прежде состоявшихся указов касательно выбора церковных старост и запрещение продавать свечи посторонним людям: при церквах, на торжищах и улицах, под опасением отобрания оных и взыскания штрафа. Указом требовалось выбрать старост, где их не было, сдать им церковные деньги, завести, для записи их, уже шнуровые тетради за скрепою всех членов причта, свечи продавать при церквах, по утвержденному образцу, в пристойном месте и благочинно, посторонним людям продажу их воспретить, которые, не смотря на запрещение, до трех раз явятся ослушниками и будут пойманы, у тех отобрав свечи, самих «для штрафования» отсылать в Духовное правление. Кроме свечных денег, в этом указе упоминается еще сбор кошельковый с назначением – «на строение церкви и на покупке церковных потреб». Кроме того, употреблялся еще другой кошелек – для сбора на госпиталь к «содержанию и довольству неимущих своего питомства». Кошельки носились старостами и служителями церквей при св. литургии в обычайное время. Св. Синодом, 9 сентября 1739 года, предписано было собранные деньги содержать в приличных местах в твердости за замком и печатями священнослужителей и церковного старосты, а по прошествии каждого месяца, при священниках с причетники и при знатных приходских людях, высыпая из ящиков, считать и записывать во учиненные на то книги без всякой утайки, о приходе же, расходе и остатках ежегодно рапортовать св. Синоду (Собр. зак. т. X, стр. 894–895, № 7893).

Кроме старост, при некоторых церквах упоминаются еще, по документам, особые приставники, которые назывались «ктиторами». При с.петербургском Троицком соборе, в этом звании состоял, в 1734 году, князь Михаил Феодоровнч Шаховский.

Меры взыскания за непристойное поведение в церквах, в часы богослужений, и в текущем десятилетии, продолжали существовать. В 1734 году в Троицком соборе стояли, вместо одного, уже четыре штрафных ящика из разных металлов сделанные: железный, два жестяных и медный. Он находились в смотрении ктитора князя Шаховского и старосты церкви, которые, наблюдая за благочинием, определяли и взыскивали штрафы с бесчинников, по рублю с человека, опуская деньги в один из ящиков. Штрафованным людям записей не велось, и они неизвестны. Остается также не известным, велик ли был сбор денег, и куда они шли, на собор, или в счетную комиссию двора. Подобные же ящики устроены были в Невском монастыре и во всех прочих церквах столицы. Указами предписано было штрафные ящики содержать, к показанию народу, в удобных местах.

Сверх того, указом св. Синода 11 января 1723 года, предписано было «во время молебных пений, к чудотворным местам и к иконам моления и устного лобзания не употреблять, но довольствоваться чтением и пением церковных служб, а иметь, во время этих пений, молчание, и к чудотворным местам и к иконам молебствием и устным лобзанием довольствоваться же до начала и по отпуску пения». Правило это, и в настоящем десятилетии, оставалось в силе, и с нарушителей его также брались штрафы

Ящики штрафные, устроенные но указу Петра великого от 8 декабря 1718 года, с примеру С.Петербурга, в 1723 году введены были в Москве а 31 мая 1742 года – и во всех местах, подчиненных св. Синоду (Собр. закон, т. XI, стр. 605–606, М 8559).

При Анне Иоaнновне, появились в С.Петербурге безчинники особого рода

с которых нечего было и взять, и которые вызвали против себя особое распоряжение св. Синода. То были юродивые, явление старого быта Poccии. Они стекались со всех концов государства в Москву, а оттуда следовали уже в новую столицу. Во время божественной службы, приходя в церковь, они, с разными выходками, пробирались между богомольцами, чиня им помешательства, из-за корыстного желания обратить на себя всеобщее внимание. Некоторые из юродивых делали еще глупее. Приходили в храмы Божии в кощунных одеждах, постоянно переменяли места, чинили разные непристойные манеры, – отчего в народе происходит немалый смех и соблазн, «богомольцы, вместо душевной пользы, только преумножали грехи. Св.Синод нашел, что такие бесчинства и церкви Божией причиняли важное поношение, а потому, в протоколе 14 июля 1732 года, постановил: «юродивых по церквам, в С.Петербурге бродить не допущать, в кощунных же одеяниях и в церковь не впущать, а в приличном одеянии они могут входить, но стояли бы с должной тихостию, не между народом, но в удобном уединенном месте. А будут они чинить какие-либо своеволия, и их к тому не попускать, и показывать за то им, как юродивым, от священноцерковнослужителей угрозительные способы. А ежели они и от того страху никакого иметь не будут, то их, во время всякого церковного пения, из тех церквей высылать вон. Каковые же ныне юродивые при здешних церквах суть, тех сыскать в с.петербургское Духовное правление, и, какими возможно способами испытывать, наипаче о том, не притворствуют ли они, и потом следовать, как надлежит: чей он крестьянин, как и откуда сюда пришел, и где пристанище имеет, и откуда пищу и одежду получает, и собираемые oт подателей деньги куда они отдают». Правление объявило это указом по всей с.петербургской епархии духовенству с расписками. Но мы не можем пройти здесь молчанием осторожности св. Синода. Зная, что юродство было, в древней Церкви, спасительным подвигом для некоторых, св. Синод не преследует самого подвига, а только соблазнительные недостатки юродивых. Не отрицая также, что и в XVIII столетии юродство, как богоугодный подвиг, могло существовать, св. Синод не преследует поголовно всех юродивых, а внушает делать испытание им: не притворствуют ли, чтобы отделить настоящих подвижников от лицемеров и притворщиков, каких всегда бывало больше.

Кроме свечных, кошельковых и, по местам, штрафных денег, по С.Петербургской епархии существовали еще сборы денег венечных, лазаретных, мировых и других наименований. Все эти сборы установлены были раньше, как мы и показали это в свое время. Но теперь в отчетности их введен лучший порядок. Около 1731 года, заказчикам, для записи их, была выдана из Духовного правления особая книга за печатью св. Синода и за скрепой правленского секретаря. В конце декабря, деньги эти требовались, за целый год, в Духовное правление, а лазаретные из них представлялись в военную коллегию. В самом правлении, при производстве тяжб, в случае примирения обеих сторон, взыскивались мировые пошлины с истца и ответчика, с запиской их в особые книги, 13 ноября 1732 года, правление спрашивало Юстиц-коллегию, сколько брать пошлин, если истец и ответа подадут челобитную, и получило такой ответ: по гривне с человека.

После учреждения, вместо Тиунской избы, Духовного правления, в С.Петербурге, несколько лет кряду, непрерывной чередой шли, одно за другим присоединения иноверных христиан к святой Православно-Кафолической Церкви, принадлежащих к разным нациям. Так как мы раньше и приводили сведения по этому предмету, ограничиваясь общими выводами из Тиунской конторы; то теперь войдем в показание частных лиц, перешедшим в Православную церковь.

1) Из католической веры православие приняли в это десятилетие: Иван Михайлов, жена унтера-офицера Евфимия, бывшая в униатстве, Елисавета Карпова и Анна Федотова.

2) Больше других переходили в Православную церковь лютеране, в сохранившихся делах Духовного правления значатся из лютеран следующие лица: шведы Андрей Яковлев, Исаия Петров и какой-то Иоганн; финки: вдова Василиса Иванова и девицы: Анна Иоганнова, Едвина Андуллева; Выборгская мещанка, девица Грета Андрусова; шведки: девица Mapia Андрусова, Анна Коллигей; цесарская (подданная Австрии) девица Анна Иванова; чухонь Катерина Яковлева, Лютна Андреева; гельсингфорская девица Катерина; Сусанна Матвеева, жена Адмиралтейского прядильщика Катерина и очень многие другие.

«Французской нации пастор Михаил Мильярд» был самой значительной личностью из присоединившихся лютеран. Дело его велось, минуя духовное правление, в высших сферах и восходило до императрицы. Mильярд бежал из католической Франции «от утеснений за веру», был унижен своими единоверцами в Лондоне и приехал под кров Poccии. В прошении о присоединении он писал что «получил откровение заблуждений в церквах реформатских и познал Православной церкви истину». Для разглагольствий о вере, к нему приставлены были просвещенные люди архимандрит Стефан Калиновский и кадетский иеромонах Лука Конашевич, последний из которых, почти исключительно, приготовлял Мильярда, и, 9 июня совершил над ним таинство присоединения, с оставлением прежнего имени. Bocприемниками у Мильярда были начальник Тайной канцелярии Андрей Ушаков и Аграпина Алексеевна Мошкова. Замечательно, что государыня, целый год, держала просьбу Мильярда у себя, не давая по ней никакого отзыва, и что тогда боялись, дабы присоединение Мильярда в Лондоне «не было принято в противность (Русск. Архив , 1869 г. кн. 3, стр. 578–581)»

Все присоединения совершались по свободному заявлению иноверцев, в течение первых трех лет, на основании тех правил, которые, в прошлом десятилетии изданы св. Синодом. При этом открывались, со стороны неблагонамеренных и простых людей, разные злоупотребления насчет существующих правил в ряде следующих случаев. Некоторые иноверцы принимая нашу веру, представляя для этого паспорта о своей личности. В паспортах же не значилось, какой веры предъявитель, а ищущие присоединения иной раз по своим видам, не показывали правды. В паспортах не писалось еще о том, холост, или женат, или вдов иноверец. Скрыть брачное состояние от своих патеров и пасторов иноверцу было невозможно. И вот, некоторые из них, чтобы, при существующем браке, вступить в новый с лицом православным, переходили в православную Церковь. Священники, не имея сведений о брачном состоянии, венчали их, но потом возникали по этому предмету тяжбы. В предотвращение подобных случаев, св. Синод, от 4 марта 1734 года, издал следующее постановление (Собр. закон, т. IX, стр. 279 – 280, № 6549) о присоединении иноверцев: 1) у требующих и хотящих своевольно, иноземцев и иноземок, в совершенных летах сущих, разных наций и религий, восприять православный xpucтианский закон, отныне, без всякого упущения, брать обстоятельные, за их руками, скаски, а именно – такие: где кто родился, и какого чина от отца и фамилии, каким званием и в какой религии отец был, и тот, требующий или требующая, ту же ли религию содержал или содержала, и в котором кто из них году именно в Российскую империю прибыл, и каким порядком, и мужеской пол с паспортами ли, или без паспортов. А если кто из них показывать станет прибытие свое без паспорта, то – для чего; и конечно ли, со всяким чистосовестным намерением и без всякого пристрастия, желание иметь к восприятию православного христианского закона, и содержать его до кончины жизни своей неотменно будет ли; или не под видом ли только единым, ради какого-либо человеческого плотоугодия и любострастия, притворно то желание свое, по бесстрастию или нерассуждению, имеет. И в бытность свою в отечестве своем и других местах, и в Российской империи, наперед сего кто из них мужского пола женат, а женского же пола замужем не были ли. И были, те их жены или мужья живы ли и где обретаются. А если померли, то когда и где погребены, и кому про то здесь известно ли; и покажет кто здесь известных о том людей, то с теми чинить, для лучшего вероятия, надлежащий и обстоятельный, с очисткой и с изъятием справки, применяясь к тому, как выше это объявлено. 2) С паспортами теми, к которым оные о вышеизложенном требователи киркам в С.Петербурге и Москве в приходах имеются (не объявляя их пасторам, того приходящих к принятию православного закона, желания) чинить справки же о том, что те требующие, иноземец или иноземка, той ли же суть религии, как они о себе, в донесениях и скасках своих, объявлять будут, и всё ли от рождения своего в той религии поныне пребывали, и в другие какие религии из той своей прежней не вступали ли. Если же вступали, когда и для чего, и почему от того не отрешились, и в прежнюю свою религию каковым же случаем прилучались, и без всего того и поныне обретаются. 3) По объяснении же вышеописанного в первом и втором пункте всего, чиня из того надлежащие выписки, со внесением в них приличных к тем делам св. правил, с приписанием, при тех выписках, рук секретарских, предлагать святейшему правительствующему Синоду для окончательной резолюции в немедленном времени по реестру, который учинить для этих дел от других особо». Хотя в этом постановлении упомянуто лишь о пасторах, но оно одинаково простиралось на людей всех вероисповеданий и даже религий, не исключая магометанства и язычества. В этом постановлении одни из пунктов не относящихся прямо к делу присоединения, напр. справка о брачном состоянии иноверца, которая затрудняла присоединение, напр. исследование о религии иноверца; это надолго замедляло ход дела, напр. взнесете его в св. Синод. Тем не менее, оно вытекало из связи дел того времени, и было направлено к искоренению или предотвращению злоупотреблений. Вместе с этим, тут выражается постоянно беспристрастной и чистый взгляд св. Синода на присоединении которому он не был расположен приносить в жертву другие правила св. православной Церкви. Потому и сказано в письменных документах, что закон постановлен в тех видах, чтобы не воспоследовало противно св. правилам, и церковным и прочим преданиям.

По делам Духовного правления, нам сильно бросилась в глаза градация с которой цифра присоединения, начиная с 1730 года, все уменьшалась до 1734 года, т. е. до издания приведенного указа, после которого это духовное явление сделалось редким. Причина этого скрывается, по нашему мнению в совокупности двух других. Общая из них лежала в состоянии господствующей церкви, которая, бывши под крестом политического гнета, естественно утрачивала энергию своей деятельности и на взгляд иноверцев теряла те высокие преимущества и ту благодатную силу, который всегда присущи её душе и учреждениям. Особенную же причину должно искать в вышеприведенном постановлении, формальности которого, очевидно, весьма затрудняли иноверцев и православных священников в совершении присоединений.

В С.Петербурге встречались такие случаи, что священника просят окрестить дитя другой веры, например калмыцкой, находящегося, по болезни в опасности. Священники, следуя общему правилу, отказывались совершать св. таинство без указа св. Синода, а, пока дело производилось о разрешении, дитя умирало. Св. Синод, дознав об этом, 16-го марта 1738 года предписало священникам: «калмыцких и татарских детей до семилетнего возраста, в случае их болезни, крестить, по домам, неукоснительно, без предварительной переписки с Духовным правлением, а только, после крещения, обо всем доносить обстоятельно. Присоединяющихся к православной Церкви из разных не христианских вер и исповеданий бывали и в этом десятилетии. В 1737 году крещены: вотяк Кадермет Кулашев, с именем Петра, татарин Токтамшка Ареланов, с именем Павла. Обучал вере православной и крестил их ученый священник морского полкового двора в С.-Петербуре о. Петр Павлов Козицкий.

Под влиянием неблагоприятных общественных обстоятельств, дело проповеди в С.Петербургской епархии, при необразованности духовенства находилось теперь в печальном состоянии. Об уездных городах, селах, погостах нечего и говорить: не встретили мы, по бумагам, отрадного известия, чтобы там где-нибудь произносились священниками поучения, хотя в среде духовенства еще от прежних времен оставались люди ученые или начитанные, как напр. ямбургский соборный священник Константин Феодоров. Также, напр. в Кронштадте, при Богоявленской церкви священником состоя Савва Бычковский, произведенный, в 1729 году, из студентов философского класса Московской академии. В самом Петербурге, персонал ученых людей и проповедников был, по числу, ограничен. Кто говаривал тогда проповеди? В торжественных случаях, их произносили ученые епископы из членов или присутствующих в св. Синоде. Так мы знаем из предыдущего, что, по случаю освящения Рождество-богородицкого собора, «слово» говорил, в присутствии императрицы Анны Иоанновны, преосвященный Амвросий (Юшкевич), тогда епископ Вологодский. После 1736 года, в Невском монастыре говаривали проповеди два иеромонаха, из учителей Александроневской семинарии: Гавриил Кременецкий и Амвросий Зертис-Каменский. Когда состоялся указ, чтобы в Петропавловском соборе определять священнослужителей из ученых людей, то и в нем, к началу царствования императрицы Елисаветы Петровны, введено было не только проповедничество, но и толкование катихизиса. Делом этим поочередно занимались священники. В 1740 году, Стефан Васильевич Савицкий, вступив дьяконом в состав соборян, начал, вместе со священниками, принимать участие в проповедничестве. Затем, из ученых же были: священник морского полкового двора Петр Козицкий, кадетский иеромонах Лука Конашевич с иеродиаконом Варлаамом, да лейб-гвардии полковые священники. Но говорили ли они когда и где проповеди, неизвестно. В те суровые времена православная проповедь, об оживлении которой часто повторялось в издаваемых законах, была угнетена и подавлена самым ходом вещей, и наконец, за исключением Невского монастыря и Петропавловского собора, в такую пришла скудость к концу царствования Анны Иоанновны, что и по храмовым праздникам в Петербургских церквах уже не говорилась. Не было в церкви, при соборах и приходах, священников способных что-нибудь из христианского учения рассказать народу складно. Приняв к рассуждению столь печальные обстоятельства, св. Синод, в заседании 8 июля 1741 года, уже после смерти императрицы Анны Иоанновны предписывал указом из Духовного правления, чтобы священники, в знатные храмовые праздники, для сказывания приличных проповедей, приглашали проповедников из ученых, кого сами пожелают. При этом, св. Синод прямо указывал, ради примера, на причт Петропавловского собора, в котором существовало постоянно, по воскресным и праздничным дням, проповедничество.

Из ограниченного кружка людей учёных и способных к проповеди выработался, однако же, один проповедник, по тому времени, очень замечательный. Это – Стефан Савицкий (Библиография Сопикова, ч. 1, стр. 219). Он обучался в семинарии преосвященного Феофана Прокоповича, на Карповском подворье, кончил курс философии, и, как мы сказали, произведен, в 1740 году, диаконом в Петропавловский собор. Здесь обнаружились в нем способности к проповеди слова Божия. В следствие этого, Савицкий переведен в придворную церковь диаконом и состоял при дворе Елисаветы Петровны официальным проповедником. Известная литературная знаменитость прошлого столетия П. И. Сумароков (см. сочин. его, VI, стр. 231), вероятно, слушавший проповеди Савицкого, говорил, что дьякон Стефан Савицкий служил украшением придворной проповеднической кафедры появления на ней, знаменитого в свое время проповедника, Гедеона Кринова. Средства к развитию просвещения в духовенстве и народе теперь несколько улучшены и умножены. Закрывшаяся в конце предыдущего десятилетия, Александроневская семинария, по именному указу императрицы восстановлена была в 1733 году. Сведения о ней за это время очень устарели во всех духовных архивах С.-Петербурга, потому что собственно в семинарии не было внутреннего содержания для записи и передачи потомкам. Для семинарии утвержден был новый штат, в котором полагались учителя для классов русского, латинского и греческого языков и ей назначено из монастырских доходов содержание деньгами и хлебом. С.Петербургское верховное правление не имело никакого влияния на Невскую семинарию. Bсё её влияние состояло лишь в том, чтобы собирать в нее со всей епархии детей священноцерковнослужителей. Для этого, правление, в 1733 году, составило ведомость детям духовенства от 7 до 18 лет, которые подлежали высылке в Невскую школу. В ведомости значится 79 человек. Следуя Синодальным указам, Духовное правление не один раз требовало детей в семинарию. а именно: в 1733 и 1736 годах. Как в наше время духовенство старается дать образование своим детям, так в те времена оно отклоняло их от школы. Отцы не охотно везли сыновей своих в Невский монастырь, и учеников в школе, во все это время, было не много.

После возобновления семинарии, с июля 1734 года учителем в ней и родителем состоял, около трех лет, один Адам Селлий, иностранец из Дании, лютеранского исповедания, человек любознательный и ученый. В 1735 году, по документам бывшего Духовного правления, в школе обучалось всего тридцать человек. Селлий учил старших воспитанников латинскому языку, а младшие, под его же руководством, обучались у старших начальным предметам: русскому чтению, письму, арифметике, пению. младшим воспитанникам, сверх того, преподавалась живопись. Архимандрит Невского монастыря Петр Смелич был высшим руководителем и попечителем школы. Св. Синод обращал внимание и заботился о Невской школе, так же как и о других духовно-учебных заведениях того времени требовал через С.Петербургское Духовное правление справок о состоянии школы, и эти справки от архимандрита Петра Смелича, тем же путем доходили до св. Синода. Когда, в начала 1736 года, Петр Смелич был переведен во епископа Белогородской епархии, то архимандритом Невского монастыря поставлен ректор Московской академии Стефан Калиновский. Он вызвал в Невскую семинарию учителями из Московской академии двух воспитанников: Григория Кременецкого и Андрея Зертис-Каменского, которые, с апреля 1736 года, начали заниматься с детьми. В этом же году, прежние воспитанники Селлия были уволены из школы, и в нее собраны были по указу Духовного правления, новые, большей частью, из детей священнослужителей. Кременецкий и Каменский, начав свои занятия с чтения и письма, прошли с ними, переходя из класса в класс, грамматическая основы языков русского, латинского, греческого, а также арифметику, и к 1740 году довели их до риторики, которая, по тогдашнему порядку обучения, считалась первым собственно – семинарским классом. Воспитанников, вновь поступивших в школу, начальным предметам обучали, под руководством Кременецкого и Каменского их ученики высшего класса. Императрица Елисавета Петровна, бывши еще великой княжной, при посещении Невского монастыря, всякий раз приглашала к себе двух наставников её иеромонахов Гавриила и Амвросия. В 1740 году, ей подано о семинарии следующее донесение: «семинаристов на лицо 85 человек; ныне они обучаются: одни по-русски читать, писать и петь; другие – латинской и греческой грамматике, переводам и арифметике; третьи – риторике, географии истории, и имеют, потом, поступить к некоторым началам еврейского языка, также философии и богословия. Понеже тыя наипаче диалекты и науки приличны духовному чину и удобный способ подают к достодолжному исполнению звания их (История Спб. дух. акад. Чистовича, стр. 16–21)». В списке учеников за 1739 год значатся воспитанники, из которых старшему, Феодору Заозерскому, было 25 лет, а младшему – 12 годов. Тем не менее, семинария уже исполнила свое дело, приготовляя к будущему полезных деятелей для С.Петербургской епархии. Так, в помянутом списке мы нашли следующих лиц: Алексея и Петра Гусс, Пантелеймона Васильева Поморского, Димитрия Рыковского, Николая Драницына, Ивана Панфилова и других. Из них Панфилов, в последствии времени, был духовником императрицы Екатерины II и членом св. Синода, и пользовался известностью по всей Poссии.

Школа Феофана Прокоповича продолжала существовать до его смерти, последовавшей в 1736 году. В ней собралось теперь сорок два человека. После кончины своего основателя, она перешла в ведение кабинета императрицы. Однако же, преемник Феофана Прокоповича по Новгородской епархии, преосвященный Амвросий Юшкевич принимал в семинарии доброе участие. Из показаний некоторых воспитанников Феофановой семинарии, попадавшихся между бумагами бывшего Духовного правления, видно, что его преосвященство, Амвросий, архиепископ Новгородский, сам изволил читать студентам в классе систему философии. Но под покровительством кабинета императрицы, школа Феофана Прокоповича просуществовала только два года. По распоряжению кабинета 22 марта 1738 года, воспитанники её распределены по разным местам, следуя их охоте и способностям, а восемнадцать человек отосланы, для дальнейшего обучения, в семинарию Невского монастыря, где для них предписывалось «отвесть особые покои, чтобы они, как в житье, так и в пище, от прочих тамошних семинаристов были отменены (Феоф. Прокопович, Чистовича, стр. 636 – 637)». Кроме пользы для всей России, С.Петербургская семинария Феофана Прокоповича, в течении существования своего, полезна была, в частности, для С.Петербургской Синодальной епархии. Ибо ученые воспитанники её нередко поступали в епархиальное ведомство дьяконами и священниками, напр. Стефан Васильев Савницкий, Алексей Фролов и другие.

Сверх того, разводились еще военные и светские школы, в которых преподавался воспитанникам закон Божий. Нам известны из них следующие:

1) Гарнизонная школа в С.-Петербургской Петропавловской крепости основанная в прошлое десятилетие. В ней обучались дети солдат, гун и разных служилых людей, иногда забирали малолетних нищих в 1733 году, по именному указу императрицы Анны Иоанновны, в гарнизонную школу определены были на полгода пять человек дворян за побег из детского корпуса: князь Феодор Чагодаев, Александр Киреевсний, Андрей Березин, Антипатр Коровин и Феодор Горотчаков (Полное собран. империи, т. IX, стр. 122). Первоначальное обучение состояло в чтении букв часослова, псалтыри и чистописания (ibidem, стр. 996). Толкователем катехизиса в школе состоял Петропавловский протопоп Михаил Слонский.

2) В 1732 году, учрежден был на Васильевском острове, в доме, принадлежавшему князю Меншикову, сухопутный шляхетский кадетский корпус. Штат его составлен на 300 человек юношей из детей дворян. Первыми законоучителями в нем были: иеромонах Лука Конашевич, бывший в последствии, Казанским архиепископом, и иеродиакон Варлаам Скамницкий. Оба они учились, до поступления в корпус, в духовной академии и отправляли в кадетской церкви богослужение для воспитанников. По выходе Луки Конашевича из корпуса, место его занял, с произведением во иеромонаха, Варлаам Скамницкий, бывший, в последствии, Вятским епископом. В 1737 году, 10 сентября, утверждена была составленная в Академии наук программа, очень подробная, об экзамене кадетов. Программа эта – замечательна тем, что, устанавливая экзамены по всем предметам, ни единым словом не упоминает о законе Божием (Собр. зак. т. X, стр. 161 –164, № 7369).

3) В гимназии, которая открыта была для учащихся при Академии наук закон Божий преподавал известный уже нам диакон Стефан Савницкий.

4) Еще упоминается, за это время, школа в придворной капелле императрицы Анны Иоанновны. Кроме пения, в ней существовало обучение начальным предметам и закону Божию. Учителями бывали старшие певчие из учеников Киевской академии.

5) Со времен Петра 1-го, на Васильевском острове, существовала Морская академия. Правилами штата, изданными в 1733 году, о морских чиновниках и служителях галерного флота, предписывалось, чтобы подшторманов, если они не ездили в море, или стоянку имели в порту, посылать для обучения в школу.

6) На планах С.-Петербурга, с 1728 года, в нынешней Литейной части значится Артиллерийская школа, которая стояла возле пушечного двора Сергиевской церкви, на углу Захариевской и Литейной улиц, где после устроили артиллерийский департамент.

7) С 1719 года, в С.-Петербурге существовала Инженерная школа. В 1738 году, штат её состоял из 150 человек, и воспитанники с вольнонаемных квартир переведены для жительства на инженерный двор. После этого, всё начальство стало заботиться о приискании для школы ученого закона для учителя.

8) При С.-Петербургской Партикулярной верфи состояла, как значится в метрических книгах Пантелеймоновской церкви этого времени, русская школа для детей мастеровых, которых учил некто Семен Денисович Фалисов. Вероятно, существовали и другие низшие школы в этом роде.

Сверх того, по требованию нужды, принимались частный меры к образованию, в духе веры и благочестия, как отдельных личностей, так и многих людей одного и того же рода. Так, в 1736 году, в С.-Петербурге были два японца: Косьма Шульц и Демьян Поморцев, «восприявшие веру греческого исповедания». Их пристроили при Академии наук с жалованьем из штатс-конторы, каждому по 15 коп. на день; а для лучшего в вере греческого исповедания утверждения, по указу сената (Полн. собр. закон. т. IX, стр. 812), они ходили к кадетскому иеромонаху Луке Конашевичу, который, по тому же распоряжению, «в познанию закона наставлял их и во чтении книг прилежное смотрение имел над ними».

В это же время, в С.-Петербурге жила отступница от Православной веры, княгиня Ирина Петровна Долгорукова, урожденная княжна Голицына. Бывши при муже своем, статском советнике Сергее Долгоруковом, в Голландии, она, по случаю болезни, за неимением православного священника, перешла там в католичество. Узнавши об этом, императрица Анна Иоанновна, в 1732 году, присылала к ней для увещаний кадетского иеромонаха Луку. Княгиня, по видимости, обратилась в Православие, но оставалась скрытно католичкой. В последствии строжайше наблюдали за тем, чтобы она исполняла все установления православной Церкви.

В 1732 году, С.-Петербургское Духовное правление обратило внимание на ижорян, живших на Лисьем носу в Сестрорецке. Они исповедовали Православную веру, но русского языка не знали, а говорили или по-корельски, или по-чухонски. Священник Иоанн Феоктистов ранее заботился, чтобы, в религиозных видах, обучить их русскому языку. Он устроил дело так, чтобы родственники и соседи, говорящие по-русски, по-корельски и по-чухонски, не только при житейских встречах, но и нарочно заходили к ижорянам учить их говорить по-русски. Как бы иначе могли они исполнять христианский долг, в особенности – исповедовать свои грехи? Некоторые таким способом изучились достаточно по-русски и ходили на исповедь к приходскому священнику. Для неизучившихся сестрорецкий о. Иоанн приглашал из других мест священника, и он исповедовал их на чухонском или корельском наречии. В 1732 году, отец Иоанн Феоктистов просил на этот предмет содействия от начальства. Духовное правление отнеслось в дворцовую Садовую канцелярию, в ведомстве которой состояли православные ижоряне. Правление просило учинить всем жителям Сестрорецка заказ с строгим подтверждением, чтобы знающие по-русски учили, а незнающие учились у них русскому языку с прилежанием. Контора, сверх того, мешала ижорянам исполнять христианский долг, в посты посылая их на работы. Духовное правление просило Садовую канцелярию, чтобы, для приготовления к св. причастию, ижорским крестьянам давали неотложно освобождение от всех работ, как это чинится и в прочих командах. Священнику же Феоктистову также внушено было, чтобы, как возможно, учил ижорских крестьян, жен и детей их русскому языку для исполнения тайны св. покаяния, неотложно, перед православным священником. Такими средствами ижоряне, через долгое время изучились русскому языку, и, главное, были предохранены от падения в лютеранскую ересь.

9 февраля 1737 года, издан был именной указ о явке недорослей в С.Петербурге, к Герольдмейстеру для освидетельствования их, о назначении им сроков к обучению и об определении их на месте. Указом требовалось, чтобы недоросли, после двенадцати лет, обучались в своих домах «должного и нужнейшего знания закона и артикулов нашей Православной Кафолической веры, греческого исповедания (Собр. зак. т. IX стр. 43, № 7171)». Мера эта, конечно, содействовала, хотя и в малой степени, к распространению христианских познаний между недорослями С.Петербургской епархии: ибо, шестнадцати лет, они обязаны были опять явиться к герольдмейстеру на экзамен. Герольдмейстерская контора некоторых хетских недорослей посылала учиться в С.Петербургскую гарнизонную школу, где, в 1737 году, их было 46 человек. Начальство школы обязывалось следить за наукой этих учеников (ibidem, стр. 144–145, ук. 11 мая, №72**).

В предшествующие тридцать лет, в Петербурге перебывало немало монахов, священников, дьяконов и причетников, пришлых из других губерний. Известная инструкция, данная заказчикам, нарочный надзор, устроенный за ними, розыски архимандрита Трифиллия Поморцева сильно сократилось бродяжничество безприходного духовенства. Бывальцы петербуpгcкие, возвращаясь с паспортами от св. Синода в свои епархии, рассказывали, как их гостеприимно встречали, держали и провожали их из новой столицы, и эти рассказы отбивали охоту у других собратьев предпринимать длинное путешествие на нeприятности. В царствование Анны Иоанновны, священников не видно, но появлялись во множестве по Петербургу монахи. Одни прибывали по нуждам монастырей, а покинувшие монастырь от «некуда деваться» шли в столицу. Причем, в 1738 году, св. Синоду впервые учинилось известным некоторые из приезжих иеромонахи и иеродиаконы попущены дерзости Синодальной области, а особенно – в таковом царствующем граде, Санкт-Петербурге, в соборных и приходских церквах, из найма, литургии и прочее церковное служение отправлять, – чего, без благословения св. Синода, чинить не могут». То были монахи, прибывшие с архиереями, и нанимались служить с разрешения только своих владык.

Делопроизводство о пришлых монахах из святейшего Синода теперь передано было в С.-Петербургское Духовное правление, куда, по прибытии они обязаны были являть свои паспорта. В то время требовалось, чтобы приезжий монах имел подорожную от своего настоятеля и епархиального архиерея, с прописанием, зачем и на сколько времени он отправляется. С 1732 года, Духовное правление, проверив паспорт монаха, сказывало и приписывало ему указ, «чтобы приезжие монахи ко двору её величества не ходили и бить челом отнюдь ни о чем не дерзала бы, и никаких, монашескому чину противных поступков не чинили бы, и в непристойных местах не волочились бы, и милостыни, бродя, не просили бы, но за порученным им делом в надлежащем ведомстве, требуя резолюции, били бы челом, в Духовное правление являлись бы. А ежели он, монах, что этому противное чинить дерзнет, то повинен будет лишению своего монашеского чина, и жестокому наказанию и ссылке, без всякой пощады». Монахов беспаспортных и бесчинно себя ведущих отправляли, если были из ближних монастырей – прямо к настоятелям, а если из дальних – к епископам.

Русский народ всегда имел в своей душе сострадание к людям несчастным и бедным, в особенности – если с бедностью и несчастием в них соединялось благочестие. Духовенство русского народа, проповедуя другим евангельское милосердие, само одушевлено было им искренно и в значительной степени. Рассчитывая хорошо на этиn свойства, пришлые монахи, в особенности беспаспортные и с нравственными недостатками, искали себе и находили в Петербурге приют, от надзора безопасный, не только в домах мирских людей, но и у священноцерковнослужителей. С издания предыдущих правил, такое укрывательство имели они года два. Однако же, дело об этом дошло до высшего духовного правительства. Вследствие этого, святейший Синод, 24 марта 1734 года, вновь предписал указом следующее: «а понеже и ныне объявляются чернецы, повсюду своевольно бродящие и надлежащих паспортов не имеющие, которые не только в некоторые монастыри и пустыни приемлются, но и в мирских домах и у священнослужителей пребывание и жительство имеют, – из чего таковым бродягам к ханжеству предается способ немалый, а духовному чину оттого наносится неблагообразие, а поношение немалое; того ради, приказали: «отныне священнослужителям и церковным причетникам никаких чернецов в дома себе, не только для житья, но и даже ради ночлега, и ни на какое самое крайнее время, с паспортами и без паспортов, не принимать. А если кто, после этого, виновен явится, и за то таковых от мест отлучать».

Так как этими мерами появление монашествующих в С.-Петербурге не уничтожено, некоторые же стали еще, из найма, совершать службы в столице, с разрешения своих властей: то указом св. Синода от 23 января 1738 года (Собр. зак. т. X, стр. 392, № 7493) предписано, для хождения по делам, совсем, не пускать в С.-Петербург монахов и монахинь, а присылать стряпчих или других служителей. При этом предписано, чтобы пребывающие в С.-Петербурге архиереи «имеющих при себе иеромонахов, как до (для) священнослужения в соборные и прочие церкви, так и ни для чего по улицам бродить, а особенно на Московскую сторону ходить не допускали». Также положено впредь за появление каждого монашествующего в С.-Петербурге брать неотменно с архиереев и прочих начальствующих по 100 р. штрафа.

Из бродящих священников, за это время, нам известен только один Стефан Васильев. Быв священником при церкви Радовицкого девичьего монастыря, Новгородской епархии он оставил свое место, убежал в С.-Петербург и здесь отправлял крестовую службу, без повелительного указа. За это и за другие какие-то вины, его лишили священства и отправили, по происхождению его, в крестьянство в приписной Ковалев монастырь. Но оттуда он скрылся, прибыл в Кронштадт, выдал себя за священника, служил там, был пойман и в числе колодников содержался при св. Синоде. По поводу доносов, учиненных им на других лиц (см. Прокопович, стр. 509 – 511), его отправили в Тайную канцелярию к генералу Aндрею Ушакову. Там Степан Васильев был избит кнутом и сослан в Охотск на вечную каторгу.

Бродяжничество по миру людей духовного и монашеского чина составляло в XVIII столетии, недостаток общественной жизни народа, выродившийся в России с давнего времени. Святейший Синод, постановляя строгие правила против него (бродяжничества) и следя за бродягами в самых потаенных закоулках, ими отыскиваемых, таким образом, мало помалу, искоренял это печально явление веков и давал поворот к новому строю нашей общественной жизни. Указы, приведенные нами, действовали не в одном С.-Петербурге, но по всей России.

В царствование императора Петра II-го, нищенство развилось в Петербурге в больших, против прежнего, размерах. Нищие были, по большей части, пришельцы из других, даже отдаленных, городов: люди посадские, крестьяне помещичьи, монастырские и другие. Между ними, большое количество составляли мужчины и женщины, совершенно способные к работам. В воззрение их по петербургским богадельням не подходило под инструкции и законы, да и вакантных мест не имеюсь. Со времен Петра I, правительство не упускало из виду этого обстоятельства, и, потеряв древнюю веру в святость человека, бродящего по миру с протянутой рукой, издавало строгие законы против нищих, грозивших обществу нехорошими последствиями. 21-го июля 1730 года, императрица Анна Иоанновна указала учинить презрение нищим, и тех не минуя, которые приютились уже в богадельнях. Тунеядцев, сказано в указе, которые способны к работе, из богаделен вывести вон, прямых же нищих водворить на их места; нищих из помещечьих крестьян отправить к помещикам, а посадских – в посады на пропитание. Не смотря на эту меру, число просящих милостыни в 1731 году, увеличилось. В Петербурге, они, больше всего, осаждали церкви, докучая богомольцам, и бродили по торговым рядам, обращаясь с прошением милостыни к рядчикам. Вследствие этого, были приняты более строгие меры. 6 мая 1731 года, из правительствующего Сената объявлен в столице по ведомству полицейскому указ, которым предписывалось смотреть, чтобы нищих не было. В народа же опубликованы были прежние указы против нищих, и некоторые из них, сверх обыкновенного объявления прибиты на столбах по улицам. Всех сословий члены обязывались смотреть за нищими из своего ведомства. А если, и после этого, нищие не перестанут бродяжничать, предписывалось, на основании прежних указов, брать за это штраф с тех ведомств и лиц, которым они принадлежали. Указы императрицы были объявлены св. Синоду, с.петербургскому Духовному правлению и от них – столичному духовенству.

Духовенство двинулось-было своими средствами защищать церкви и богомольцев от нищих, но сила его оказалась недействительной. Пока старец или клирик стоял на паперти, угрожая нищим, они держались вдали от храма. А как только спрашивали его к отправлению обязанностей, нищие, подобно стае птиц, в одну минуту осаждали храм. Сверх того, они смотрели на служителей Церкви с точки зрения, наиболее приличной и благоприятной. Когда церковник выходил отгонять нищих, то, опираясь на св. Евангелие, они осыпали укоризнами все духовенство, говоря такого рода речи: «вы должны бы проповедовать в народе милосердие к нам, бедным и убогим сиротам; ведь, мы просим милостыни ради Христа, а вы нас отгоняете, и таким образом являетесь немилосердными. Вам грешно! Бог вам судья! Вас Бог накажет за нас, бесприютных». И в последующее время даже до наших дней, светское начальство города С.Петербурга не раз старалось свою заботу искоренять нищенство разделить с духовенством, обязывая его стеречь св. церкви от нашествия бедных людей. Но для духовенства такое чисто-полицейское дело, в самом деле, ни в каком отношении непригодно. Нищие собираются к церкви в часы самого священнослужения. Каким же образом священник и церковники, совершая службу, могут, в тоже время, заботиться об удалении их от церкви? Не поставить же для этого еще особых церковников!...

Все эти неудобства сознаны были духовным ведомством С.-Петербурга еще в царствование Анны Иоанновны. С.-Петербургское Духовное правление, отклоняя от духовного сословия обязанность гонять нищих от церквей, писало, 2 августа 1732 года, следующую промеморию в полициймейстерскую канцелярию: «понеже, как видно, ныне просящих милостыни людей множество по улицам бродят, и к церквам приходят, а от полиции, какое смотрение есть ли, неизвестно, священникам же с причетники, во время службы церковные, таковых прошаков отгонять самим невозможно; а хотя где и отгоняют, однако же, те прошаки, не видя емлющих их под караул, каковым бы, ради исполнения указов, надлежало быть из служилых людей от полиции. паки к церквам собираются и, укоряя отгоняющих церковников, яко бы немилостивых, стоят небоязненно: того ради, в С.-Петербургскую полициймейстерскую канцелярию послать промеморию, дабы надлежащее, как в прочих местах, так и при церквах, чинено было смотрение по указам императорского величества и сената». Кроме канцелярии, с.петербургское Духовное правление дало знать об этом всему духовенству по С.-Петербургу и по его уезду. В заказы указ этот не посылали. В них нищих не являлось из других мест, кроме своих бедных людей.

Как для пресечения нищенства, так и для успокоения, по чувству христианского милосердия, прямых нищих, которые не имели сил искать себе пропитание работой, в С.-Петербурге, как известно из предыдущего, существовали епархиальные приходские и некоторых других ведомств богадельни. Но их было еще очень мало. В 1733 году, дело христианского призрения бедных находилось в столице в следующем состоянии:

Богадельни находились: 1) при Успенском соборе – одна, приходская и духовного ведомства, в которой теперь содержалось 12 женщин; 2) у Сампсония две, мужская и для женщин, приходские и духовного ведомства; обе устарели и обветшали, и в первой из них теперь было только 9 человек, а в последней 20 женщин; 3) Матфеевская – одна, для военных гарнизонного ведомства, и в ней содержалось 16 женщин; 4) при церкви св. Пантелеймона – одна, приходская, ведомства Партикулярной верфи, и в ней содержалось от 16 до 20 престарелых женщин из числа жен служителей веры, и наконец; 5) Воскресенская при доме покойной царевны Натальи Алексеевы так сказать, богадельня казенная, содержавшаяся на средства, отпускавшиеся из казны. По исповедным росписям Воскресенской, что за литейным двором, церкви, за 1737 год, показана и мужская богадельня: в ней содержалось 9 человек, а в женской – 47 человек.

Кроме Воскресенской богадельни, нищие женщины, которые призревались в богадельни Матфиевской, также получали себе пропитание из казны С.Петербургской гарнизонной канцелярии. А богаделенки, жившие при прочих церквах, не исключая Пантелеймоновской, питались подаянием мирских людей, отчего они, все эти богадельни, и назывались, по всей справедливости, приходскими благотворительными учреждениями.

Сбор добровольных приношений на эти богадельни, обыкновенно, производился так. Обитатели богаделен, мужского и женского пола, поочередно становились с запечатанными кружками у св. ворот церквей, при которых жили, прося у проходящих милостыньки. На руки им не позволялось ничего брать, а проходящее опускали деньги прямо в кружку. Еженедельно, по субботам, сбор делился поровну между бедными, и деньги отдавались каждому на руки. Сверх того, в указах 28 февраля 1721 года и 7 сентября 17хх года, положено было употреблять на содержание приходских богаделен деньги собираемые от продажи свечей и в кошелек с назначением «на госпиталь. Но употреблялись ли, действительно, сборы эти на богадельни, в каком количестве и на какие именно предметы, на это нам не удалось найти разъяснений в документах.

В это время, продолжали принимать участие в богадельнях также члены императорской фамилии. По смерти государыни царевны Екатерины Иоанновны, прислано было в Сампсониевскую женскую богадельню 4 рубля на помин её души. В 1733 году, великая княжна Елисавета Петровна прислала, в день своего рождения, 5 рублей. В том же году, сама императрица Анна Иоанновна дала на богадельню 15 р., в день восприятия всероссийского престола. Такие пожертвования, разумеется, были случайными и совсем особенными средствами к пропитанию богаделенок.

Сверх того, богаделенные старухи умели трогательно изображать в бедственном положении свою жизнь и настоящее положение. Красноречие приобретало им большие знакомства между служащим и рабочим населением С.Петербурга. Сострадательные люди, особенно из женщин, приглашали их к себе, кормили, поили, иногда и запрещенными напитками, и в богадельню давали кушанья.

Богадельни, содержавшиеся подаянием мирских людей, принадлежали все к духовному ведомству и, по закрытии Тиунской избы, перешли в распоряжение С.Петербургского Духовного правления. Порядок поступления в богадельни в руках правления, приняло более точный и определенный характер. Какой-нибудь отставной капрал с.петербургского гарнизонного Невского полка, Григорий Шелковников (лицо действительное), наскучив бродячей жизнью, решался пристроиться на место более спокойное и обеспеченное. Явившись в Духовное правление, он подавал бумагу об определении его в богадельню, с прописанием в ней своей болезни и бедственного положения. Правление спрашивало у него отставку, и, сняв копию, прилагало к прошению, возвращая подлинный документ просителю. Затем, производились справки: у причта Сампсониевской церкви о том, есть ли вакантное место в богадельне, а у полкового начальства – о том, действительно ли Шелковников не здоров, и нет ли у него каких средств к пропитанию себя. Получив справки, правление, на основании их, или отказывало, или определяло просителя в богадельню. В последнем случае, причту посылался указ о помещении его. Чтобы не заставить читателя недоумевать о судьбе капрала Шелковникова, не забудем сказать, что он поступил в Сампсониевскую мужскую богадельню.

Указом от 2 августа 1731 года, живущим в епархиальных приходских богадельнях подтверждены обязанности, изложенным в известной нам инструкции, с приложением немногих новых правил, а именно: 1) чтобы они не бродили по улицам просить милостыни; 2) чтобы всегда ходили неленостно в церковь; 3) чтобы, во время богослужения, по церкви не шатались, но стояли бы на уреченных местах кротко, и, по окончании церковного пения, милостыню, кто что даст на пропитание, собирали бы на общество благочинно. Священнослужители церкви, при которой имелась богаделенская изба, обязывались наблюдать за исполнением этих правил, и в том расписывались на указах Духовного правления.

В женских богадельнях, между больными старухами постоянно возникали ссоры, неприятности, друг на дружку поречения (жалобы), иногда дело доходило и до войны. Духовенство пришло к необходимости учредить в них, по 4 § инструкции, начальство в виде старостихи. Эта старшая, как называли ее иначе, утверждалась в своих правах не иначе, как Духовным правлением. Для беспрепятственного смотрения над другими, для содержания их в миролюбивом настроении и порядке, она имела следующие права: кельи не топить и у св. ворот не стоять с ящиком для сбора милостыни. Хотели – было сделать, чтобы ей давалось, побольше других, и денег на корм из сборной кружки. Но подчиненные против этого восстали, начали возражать, что это противно инструкции, что старостиха и кельи не топит и денег не собирает. За что же давать ей больше людей? Так дело это и кончилось. Старостиха осталась при одних преимуществах чести и власти, без материального прибавления на корм.

Вопрос о благотворительности, однако же, не остановился на данных, нами приведенных, но принял, в царствование Анны Иоанновны, гораздо большее развитие. Из пяти богаделен, перечисленных нами, Воскресенская была, в это время, значительно расширена в своих размерах, а вместе с тем увеличилось, разумеется, и число лиц, в ней призреваемых. Расширение Воскресенской богадельни состояло в том, что, по указу императрицы Анны Иоанновны, от 29 апреля 1733 года, в доме цесаревны Натальи Алексеевны, кроме разных поправок, произведены пристройки из 1000 рублей положенных еще Петром великим на содержание богадельни и, вслед за тем, под богадельню отдано было почти все каменное здание цесаревны, за исключением верхних покоев. С этого же времени, число престарелых женщин, бедных и больных вдов и девиц, находивших себе приют в Воскресенской богадельне, стало восходить до 70 человек, а бывало иногда и более. Из штатной богаделенской суммы, отпускавшейся в количестве 1000 рублей ассигнациями в год, заготовлялось, ежегодно, потребное количество дров, для отопления богаделенных покоев, а также покупалась мука и крупа для пропитания призреваемых. А для удовлетворения других нужд богаделенок, ежемесячно выдавали им на руки, каждой, по 26½ коп. ассигнациями в месяц. Возобновленная, таким образом, в довольно широком размере, Воскресенская богадельня существовала без перемен, почти полвека, а именно с 1733 по 1781 год.

Общество в 70 человек убогих старух, сирых и беспомощных вдов и девиц, могло находить себе утешение, бодрость духа, облегчение горестей только в молитве и церковном богослужении, которое в то время предписывалось бедным инструкцией и составляло для них долг, требуемый общественной мыслью. Такой духовной потребности призреваемых удовлетворяла Воскресенская церковь, бывшая в одном доме с богадельней, и сделававшаяся теперь, за неимением другого назначения, в собственном смысле богаделенной церковью. А чтобы служба Божия совершалась в ней ежедневно без перерыва, для этого, в 1733 году, по высочайшему повелению, в помощь воскресенскому священнику определен был второй священник, с жалованьем из тех же богаделенских источников, из которых до сих пор выдавалось оно и прежнему одноштатному причту (Опис. Скорбящ. церкви, свящ. Георгиевского, стр. 45–46). Таким образом, как церковь шляхетского корпус была в С.-Петербурге первой из церквей, существующих при учебных заведениях разных ведомств, так Воскресенская церковь, по времени, сделалась первой между многими церквами, существующими при благотворительных заведениях столицы. Кроме нравственного надзора, духовенство принимало участие в призреваемых по исполнению ими христианских обязанностей. В третьей части метрических книг Пантелеймоновской церкви за 1738, 1739 и другие годы, есть записи такого рода: «25 ноября, умре Пантелеймоновская богадельница Дарья, Григорьева дочь, 80 лет. Исповедал и приобщал отец духовный, иерей Гавриил Павлов, а погребена в Ямской. 22 января 1739 года, помре церкви св. великомученика Пантелеймона богаделенка Мария Лаврентиева, 65 лет. От священника Гавриила исповедана того же января 25 числа, при церковнике Иване Гаврилове, а погребена у Иоанна предтечи, что в Ямской слободе».

Наконец, и гражданское правительство, в этом десятилетии, приняло строить богадельни от себя для призрения убогих, увечно-больных и нищих. Правительствующий сенат, на основании указа Петра 1-го от 31 января 1712 года, издал, 19 мая 1733 года, свое распоряжение, чтобы их строить, из канцелярии от строений С.-Петербурге, при церквах богадельни, а именно: у Рождественской (Казанского собора) – две, у Матфея апостола к имеющейся одной – другую, у Введения – две, у Николая (при Успенском соборе) к построенной одной – другую, у Сампсония, вместо старых обветшалых – две, у Андрея первозванного – две, у Вознесения – две, у Симеона – одну, у Пантелеймона к имеющейся одной -другую, у Сергия – одну, в Ямской слободе – две, и того семнадцать богаделен или изб с сенями, в которых вмещать в каждую избу по 20 человек, а во всех, мужского и женского пола, 400 человек (Полное, собр. закон. империи, т. IX, стр. 128–131).

Пока богадельни эти строились, Полицийместерская канцелярия столицы забирала по улицам бродящих и валяющихся нищих и представляла их на смотр в сенат. Забираемые люди были: отставные солдаты, плотники, прядильщики и всякие другие мастеровые, переведенцы, жены их, и оставшиеся по смерти их вдовы, старые и увечные. В приводах, они объявляли канцелярии, что им выданы паспорта для возвращения на прежние жилища родины, но что «им, кроме того, что питаться милостыней, обойтись и прокормить себя, и сойти на прежние места, нечем; другие говорили, что «тамо, где они, прежде взятые на службу, жили, у них ни родственников и никого нет и кормить их некому, а третьи, видимо, «за болезнями и ранами, не токмо-что в домы идти, но и здесь ходить не могли, и, по самой необходимости, валялись по улицам С.Петербурга». Сенат, осматривая приводимых, «прямых престарелых из них, дряхлых и весьма больных, не имеющих пропитания», определял в наличные богадельни, с дачей им кормовых денег по 2 копейки ассигнациями на день, заимствуя для этого деньги из 100 рублевой суммы, вычитаемой от штатских чинов в С.Петербурге «на госпиталь».

Между тем, и указ о построении богаделен, в виду неотложной в них надобности, не остался мертвой буквой. В сентябре 1733 года, комиссия от строений, на основании сенатского указа, ей сообщенного, заключила с подрядчиком Иваном Феодоровым Черняковым условие на постройку богаделен при означенных С.-Петербургских церквах. К лету же следующего 1734 года, Черняков построил при них шестнадцать богаделен, при всех, поименованных в сенатском постановлении, церквах, за исключением Пантелеимоновской церкви, которая оставалась долго при одной женской богадельне. Каждая богаделенная изба была в 4 саженях, а сени в 3 сажени. Все строения были деревянные. Богаделенный подрядчик строил их из собственного леса и материала, и за каждую богадельню взял по 89 рублей 50 коп. ассигнациями. Где было две богаделенных избы, там одна назначалась для мужчин, другая – для женщин.

Сенат сам разбирал бывших «в приводе» бедных и больных. Их определяли в новопостроенные богадельни, а с годными к работе и нищими по ремеслу поступали по указам о них. В сенат приводили с улицы и «бедных детей» голодных, оборванных, бесприютных. Из них мальчиков, годных в работу, отдавали «в ученики на фабрики» и во служение, малолетков пристраивали на воспитание и в вечное владению к тем, кто хотел их взять, и на это выдавались, законным порядком, «обыкновенные данные», а детей солдата и прочих служилых чинов отводили в С.Петербургскую гарнизонную школу.

На содержание же бедных и больных, пристроенных в богадельнях, шли: 1) сборы с венечных памятей, принадлежавшие, очевидно, Синодальному ведомству, 2) вычеты на госпиталь у штатских чинов, и 3) собираемые по церквам, так называемые, лазаретные деньги. При сенате существовал особенный список богаделенских нищих, и деньги каждому из них выдавались за месяц, считая по две копейки ассигнациями в сутки, лично, дабы не перешло чего-нибудь на умерших и выбывших из богадельни. Нищие, таким способом обеспеченные, обязывались строго «по улицам и по домам отнюдь не бродить для прошения милостыни». Деньги же по списку, составляемому в сенате, выдавала бедным Камер-контора, – отчего и богадельни встречаются в документах с наименованием учреждений Камер-конторы. Указом сената от 21 января 1740 года, окончательно постановлено С.Петербургским богадельням быть в ведомстве Камер-конторы, с изъятием их от с.петербургской Губернской канцелярии, к которой они также относились прежде (Собр. зак. т. XI. стр. 12, ук. № 8008).

Около этого же времени, только неизвестно с достоверностью, в каком именно году, построены, попечением великой княжны Елисаветы Петровны и на её казну, в Царском селе, две богадельни, мужская и женская, с перегороженными между ними большими сенями, и чуланами в них – для поклажи имущества и припасов. Они стояли против Знаменской церкви к полю и назначались для призрения сирых, больных и беспомощных. По сдаточной ведомости 1742 года, в обеих богадельнях помещалось 19 человек обоего пола. Каждый из призреваемых в богадельне получал в год по шесть рублей денег, по три четверти ржаной муки, овчины на шубы, шерсть на юбки, чулки и варежки. Из всего этого видно, что Царскосельские богадельни устроены без всякой перемены, по плану сенатского постановления.

Существовали ли еще где-нибудь богадельни по уездным городам с.петербургской Синодальной епархии, неизвестно.

После богаделен, с.петербургское духовенство озабочено было колодниками и каторжными. Для последних существовал особый каторжный дом и при нем – часовня. Определенный издавна к часовне, священник Логгинтий Яковлев совершал для каторжных часовенные службы, как-то: вечерню, утреню, под праздники – всенощные, часы с последованием изобразительных, и молебны. На каторжный двор посылались в работу такие колодники которых, по следствию, приговаривали уже к наказанию. В разное время их собиралось от 100 до 200 человек и несколько более.

Колодники же содержались в тюремном замке, который находился на Петербургском острове. В то время, не дозволялось членам общества принимать участие в облегчении судьбы их. Одни священники, и то по требованию могли ходить к ним, с утешениями веры и своего сердца. В начале царствования императрицы Анны Иоанновны, тюремное начальство приглашало к заключенным священника церкви рождества пресвятой Богородицы, что на Петербургском острове, Алексея Васильева, но он умер в сентябре 173-х года. 13-го ноября того же года, но приказу св. Синода, были вызваны в с.петербургское Духовное правление священники Успенского собора: Петр Федотов и Иоанн Алексеев. Члены правления внушили призванным, чтобы они, по требованию, ходили к колодникам, исповедовали, и сподобляли Таин святых, без отлагательства, таких колодников, которые удостоятся, по рассуждению, как повелевают св. правила. С этих священников, живших сравнительно не далеко от тюрьмы, в исполнении сего правление взяло подписки.

Неизвестно почему, но, кажется, по ветхости тюрьмы, в 1734 году всех колодников поместили в Петропавловскую крепость. Тогда, для исправления треб, стали назначать духовенство разных церквей. Долговременное исправление должности, при множестве колодников, одним и двумя даже духовными лицами, для сердца их было неутешительно и по трудам отяготительно. После священников Успенского собора, с июня 1733 года, при колодниках состоял Матфиевской церкви священник Михаил Лукин. С сентября следующего 1734 года, Введенской церкви священник Иоанн Алексеев.

Священникам немало было трудов по крепости. Хижины их стояли на значительном расстоянии от неё. Удобных тротуаров и дорог, хорошего освещения во время ночи, и теперь еще нет на Петербургской стороне. Колодники нередко истаивали от болезней, среди тяжкой тюремной доли. К ним требовали священника во всякое время, а больше – ночью, когда с больным делались приладки сильнее. В ту эпоху, колодников подвергали еще, так называемым, розыскам (пыткам), для дознания правды. Эти розыски не находили себе границ в сердце бесчеловечных и неразумных приставников. Несчастный, подвергшись розыскам, возвращался в свою камеру еле живым. Некому было возлить елея на его глубокие раны. В сильном бреду, очам страждущего являлась смерть с ужасающими атрибутами. Иной и хранил сознание, но чувствование боли, жгучей, невыносимой, давали ему мысль, что едва ли он до утра переживет свое состояние. И вот, посылали за священником. Являлся он, как ангел. Узник облегчал свою душу в беседе с ним, молился Богу, исповедовал свои грехи и причащался св. Тайнам. «Теперь, думал он, хоть умру спокойно». Священники же провожали и ведомых на смерть колодников, разделяя с ними человеколюбиво тяжкое их состояние, возводя взоры их к небу и обнадеживая беспредельным милосердием Божиим.

Кроме каторжного двора, острога Петербургской стороны, крепости, существовала еще тюремная изба при Юстиц-коллегии. Священник церкви рождества пресвятой Богородицы, что была на Петербургском острове, по имени Алексей Васильев, с 1731 года, по указу с.петербургского Духовного правления, состоял при Юстиц-коллегии для исповеди и увещания, приговоренных к смерти, колодников. Очень может быть, впрочем, что тюремная изба Юстиц-коллегии и тюрьма с.-петербургского острова – одно и то же.

17 июля 1733 года, Правительствующий сенат дал указ (Полное собр. закон, империи, т. IX, стр. 190) о построении нового острога уже на Васильевском острове. Полковник Трезин по ремеслу известный архитектору делал изыскания и показал для острога удобное место. В 1736 году, острог окончательно поставлен, а в окружности его построены избы для содержания колодников. Сюда переведены из крепости все колодники, содержавшиеся при Юстиц-коллегии и при существовавшей прежде воеводской канцелярии. В новом остроге Васильевского острова сделана была своя часовня. В часовне находилось много св. образов. Между ними, икона Божией Матери, всех скорбящих радости, неизвестно когда, где и кем написанная, находилась в особенном уважении, как у колодников, так и у многих знатнейших обитателей столицы. В острожной часовне имелись необходимые из богослужебных книг. Священники Андреевского собора и нынешней Благовещенской церкви совершали в ней службы для колодников. А образ всех скорбящих радости, подымая из часовни, они носили, по просьбе знатных господ в дома и служили перед ней всенощные и молебны. К этой св. иконе, очень многими особенно-чтимой, христиане делали разного рода ценные приношения. Для сбора этих приношений, колодники выбрали из своей группы доверенного человека, который наблюдал за хозяйственной частью и назывался у них часовенным старостой. В 1750 году, образ Божией Матери, всех скорбящих радости, по распоряжению преосвященного Феодосия и консистории, из часовни взят и поставлен в Андреевском соборе. В 1741 году, в правление Анны Брауншвейг-люнебургской возникла переписка между сенатом и св. Синодом относительно определения священников, для исправления духовных треб у колодников, которые содержались при Юстиц-коллегии и Губернской канцелярии. Сенат требовать, чтобы для этого священников назначали от церкви св. ап. Андрея первозванного и от других, по-близости, церквей, с переменой, чтобы колодники не могли умирать без христианского напутствия. Св. Синод отвечал, что Андреевским священникам, хотя их и три, при обширности своего прихода, немало трудов по своей должности, и что их не следует отягощать новыми еще обязанностями. Св. Синоду хотелось определить к колодникам особого священника, «ежели-де определится оному годовое жалованье». Сенат отвечал, что, при коллегии и канцелярии, колодников весьма малолюдно, особому священнику быть тут не у чего, могут-де, без всякого труда, управиться и одни приходские священники (Собр. зак. т. XI, стр. 379)». Таким образом, причты Андреевский и Благовещенский, по-прежнему, продолжали совершать духовные требы у колодников Юстиц-коллегии и Губернской канцелярии.

Наконец, тюремные избы для колодников, в то время, имелись при св. Синоде и при с.петербургском Духовном правлении. В них содержались в узах арестанты духовного звания и люди мирские, провинившиеся нарушением церковных правил.

Кроме тюрьмы, крепости и каторжного дома, существовала еще канцелярия тайных розыскных дел. В царствование Анны Иоанновны, эта канцелярия, как известно, много поработала. Сколько дел доставили ей одни присяги, которых мы коснулись в начале настоящего очерка!... Кроме того что было написано нами по поводу присяги мы знаем одно неважное обстоятельство, что у исправления духовных треб при канцелярии состоял исключительно Петропавловского собора священник Григорий Федотов, который не оставил о себе никаких памятников деятельности в этом месте.

В царствование императрицы Анны Иоанновны, раскол в С.-Петербурге сделался действующей силою и стал развиваться свободнее противо прежних времен. Главной и, может быть, теперь единственной формой его в столице была беспоповщина. Выговский Даниловский скит, который, с основания С.Петербурга, быль в непрерывных сношениях с обитателями его, сделался, в это время, центром раскольнической беспоповщинской пропаганды в столице. Поведение императрицы и гражданского правительства в отношении к расколу, не имея твердо установленных правил, было изменчивым: то с ними обходились ласково, то их жестоко преследовали и наказывали, то отпускали свободно во-свояси. Всё это доказывается фактами, относящимися к отдельным случаям. Общего же правительственного контроля над деятельностью раскольников не существовало, да, кажется, и быть не могло. Правительство императрицы Анны Иоанновны слишком занято было делами внешней и внутренней, собственно, так сказать, общегосударственной политики, за которой трудно было заметить сокровенную деятельность раскольников по разным закоулкам, да и времени не хватало следить за ней. Выговский историк Иван Филипов царствование императрицы Анны Иоанновны считает временем, вообще, благоприятным для Выговского раскола, выражаясь так: «её императорское величество веры не отымает, и всегда наши посланные к её императорскому величеству со зверьми ходили многажды, всегда от неё милость получали, а истязаний о вере от её императорского величества и при ней от иных не бывало (Ист. Выгов. пуст. стр. 384)».

Дело Халтурина было первым, в котором выговцы встретились с императрицей и её правительством в С.-Петербурге, по возвращению Двора из Москвы. Этот Халтурин подал в св. Синод донос на выговцев, с подробным описанием их действий и жизни, а св. Синод, с приложением сведений, прежде полученных, отнесся к Сенату, чтобы выговцев, в количестве 60 человек, привести, за караулом, в С.-Петербург, к производству следствия. Правительствующий Сенат постановил в этом смысле своё определение. Стряпчий выговских скитов, Стахий Осипов, прилучившийся, на то время, в С.-Петербурге, ходатайствовал перед сенатом, чтобы отменить определение, но ему отказали и в принятии просьбы. Тогда Осипов, подкрепленный Алексеем Каргопольским и другими товарищами, высланными из Даниловских скитов, решился подать свое донесение лично императрице, и через добрых людей пришедше во дворец, и допустиша до её величества. Историк выговский Филипов описывает следующими красками представление своих стряпчих к императрице. «В то время, прилучися ея величеству гуляти, и пришед с плачем и со слезами, и поклонишася ея императорскому величеству и подаша свое доношение. Она же, государыня, веселым и радостным оком воззре на них, и глаголаше: наши зде, и приняв доношение, и рассмотрев малое число, и распроси их на словах милостиво, о чем бьют челом. Они же сказаша ея величеству все свое челобитье на словах, смиренным плачевным гласом: хотя, в то время, от генерала Ушакова сперва на словах и жестоко возбранены были, и глагола он генерал к предстоящим, кто сих припустил без нашего ведома, и просказаша ему на онаго, кто их милостиво припустил, на Левольда; хотя Ушаков снова говорил, что он чаял не о том бьют челом, но о боярских. Но ея императорское величество его позакликала и милостиво челобитную приняла, и отдала ему, Ушакову, и заповеда, что сделайте, Сенатом, по их прошению, розыском, и повел оному, Ушакову, и в Синод сходить, и синодским правителям сказать ея величества повеление, чтоб напрасно на оные не наступали, и таким подозрительным доносителям не верили бы, и он Ушаков, взяв доношение, скоро отвесе в Сенат, и приказал указ написать в Новгород к губернатору, чтоб послать с указом из Новгорода, для розыску, добраго дворянина, и розыскать в правду, такожде съездил в Синод, и указ ея величества словесной сказал, и приказал в Новгород разряд писать, и из разряду послать, в других к дворянину, духовное лице добраго человека». Дело это, не прямо касающееся с.-петербургской Синодальной епархии, имело много перипетий и кончилось в канцелярии тайных розыскных дел благоприятно для выговцев. «Онаго Стахия, пишет Филиппов, в Петербург взяша в Тайную канцелярию и в допросе держаша жестоко, и несколько сидел за караулом за то, для чего с делом шел в Новгород, а не объявил в Петербурге в Тайной канцелярии, и оправдася и свободися, молитв ради пустынных отцев». Сам Халтурин покаялся и подписался, что «доносил напрасно, гнева ради прежнего (ibidt стр. 239)». Такое окончание дела могло ободрить выговцев в усиленной, деятельности как по всей Poccии, так и в С.Петербург.

И действительно, выговские коноводы постоянно бывали в С.Петербурге и успешно вели всякие дела: ходатайство за своих братий, сбор денег на скиты, распространение раскола и т. п. В С.Петербурге у них являлись миссионеры. К разряду их относится личность беспоповца Бугаева, деятельность которого мы изобразим здесь в подробностях.

Василий Бугаев пришел на реку Выг, еще при жизни лжеотцов Данила и Андрея, пожить на время и потрудиться для братии. С великим усердием, он работал у них на кирпичном заводе, в поварне и в иных трудах. Бугаев был человек грамотный, и, между делом, читал книги с великим прилежанием, и чтение других грамотеев слушал со вниманием Также между делом и по ночам, он занимался списыванием тетрадей с книг. Скитские лжеотцы были очень довольны им, и Филиппов в своей истории посвятил описанию его жизни целую главу под названием: о неком муже Василии, без означения фамилии. Филиппов, из которого мы заимствовали и предыдущие сведения о Бугаеве, так описывает его: «Б. в молитвах прилежен, к посту воздержен, в посты с водой хлеб ест без варения; и в праздники со усердием в часовне стояше на молении моляшеся со слезами, и внимаше книжному чтению и пению со всяким усердием; в праздники убо на церковную службу, прежде всех, приходя ко всенощному бдению, и к заутрени, к часам и к молебнам, а в простые дни к полунощницам, и к часам и к повечерницам; так же, и правила келейного не оставляше, и на трапезах часто на поклонах стояше, кланяшеся с великим усердием и с умилением (стр. 338)». Так пожил Бугаев, в Даниловском скиту, в трудах , посте и молитвах , лет шесть или больше. За тем, оставив скит, он провел несколько времени у христолюбивцев на Тихвине, и оттуда, в наймах, прибыл на судах в С.Петербург. Здесь, нанимаясь в разные работы, Василий Бугаев занялся и миссионерской деятельностью в пользу беспоповщинского раскола. И тщатися поучати, говорит Филиппов (ibidem, стр. 338), о древлецерковно в благочестии, кого можно, и от писания сказоваше про никоновы новины.

В разгар своей миссионерской деятельности, Василий Бугаев познакомился в С.-Петербурге с Яковом Григорьевым Сергеевым, о судьбе которого до сей поры мы говорили выше. Содержа Православную веру без всякого сумнительства, этот Сергеев, в 1733 году, начал колебаться в ней, склоняясь к расколу. Его совсем погубило-было знакомство с раскольниками, в особенности -с Бугаевым, и чтение старопечатных книг. Раз, Сергеев поехал на своей лошади купить себе хлеба на барках, которые стояли у Выборгской стороны на Неве реке. На одной из таких барок сидели у каюты два человека и читали книгу.

«Что это за книга?» спросил, подошедши к ним, Сергеев.

– Книга эта старопечатная именуется вера, – отвечали купцы, неизвестно откуда прибывшие.

Сергеев попросил у них тут же посмотреть на книгу и, между прочим, пробежал статью о двоеперстном сложении с доказательствами. Потом, он купил у них хлеба, положил на повозку и уехал к себе. Но книга залегла у него на сердце. «С того времени, говорил Сергеев, я к нынешнему человеку и больше стал в вере иметь сумнительство».

В другой раз, случилось быть Сергееву в старом гостином дворе на С.Петербургском острове. По гостиному ходил какой-то человек, и, держа в руках, продавал старопечатную книгу, под названием: псалтырь учебная. Сергеев сторговал книгу за шестьдесят копеек, и как у него не случилось с собой столько денег, то незнакомец согласился за остальными идти к Сергееву на квартиру. Тут они познакомились. Незнакомец сказал, что его зовут Василий Бугаев, и что он раскольник из даниловских скитов.

У Сергеева лежала, в это время, на шкапу книга: старопечатная кормчая. Ему дал почитать ее кум, купец Никита Степанов, который воспринимал некоторых детей Сергеева от купели. С позволения хозяина, Бугаев, снявши со шкапа книгу, читал ее с таким толкованием, «что-де надобно тебе, Сергееву, сызнова креститься и жить, как в скитах живут, приглашая с собой Сергеева ехать в даниловские скиты. Так кончилось первое их знакомство.

Но Бугаев с этих пор не переставал посещать Сергеева, и всякий раз приносил с собой Цветник из старопечатных книг. Они прочитали статью о двоеперстном сложении с угрозой проклятия на троеперстное. Также, Бугаев протолковал Сергееву нагорную беседу Спасителя о конце мира с такими заключениями: «от толкования-де сего стиха епископы, отщепенцы и диаконы, и всякие учительные люди отпадут от истины, и не найдет в жертвенницах истинного пения и правого учения». Жена Сергеева Авдотья Петрова, присутствовала при наставлениях Бугаева. «И от того, мы и с женой, говорил Сергеев, за этим писанием, в Православной вере возымели всякое сумнительство».

Теща Сергеева, старуха солдатка Мавра Иванова, видя, что разговор зятя с Бугаевым не приведет к добру, что зять, пожалуй, уйдет в дебаты, объявила обо всем диакону Сампсониевской церкви – Ивану Григорьеву который был с ней в родстве (истор. Выгов. пуст. стр. 338), а диакон дал донесение в бывшее с.-петербургское Духовное правление. Сторожа правленские подкараулили, когда Бугаев пришел к Сергееву, поймали и обоих свели в Духовное правление.

Дело Сергеева разбиралось в Духовном правлении и восходило в св. Синод. Сергеев, как оказалось, держался до сих пор Православной веры и всегда обещался в ней быть. Однако же, ясно было, что он уже склонился-было к расколу, принимал у себя льстеца и развратителя Бугаева, и о нем доносил по начальству. Напротив, Сергеев следовал его развратительности и даже списывал у него для себя какие-то тетради. Посему, по определению Синода от 3 марта 1735 года, Сергеев учинил, в один из праздничных дней, публичное в церкви отречение от раскола, с исповеданием Православной веры, потом исповедался перед отцем духовным во всех своих грешениях, и причащен св. Таин. С Сергеева взята была расписка в том, что он и впредь исповедь и св. причастие будет чинить вседомовне, а развратителей к себе в дом не принимать, и о них, если увидит, доносить.

Бугаев, спустя несколько лет, умер в Тайной канцелярии. Сергеев же со всем семейством, страха ради, чинил исповедь на духу, притворяясь православным, а в сердце своем был уже мертвым и отъятым членом св. Церкви. В 1737 или 1738 году, он дважды ездил, один, в даниловские скиты «для взыскания, по его словам, в божественном писании истины». Там, каждый раз, он проживал недели но две. Лжеучители: Семен Денисов, Даниил Матвеев, Трифон Петров, Стахий Осипов наделяли его разными книгами, старопечатными и письменными. В 1739 году Сергеев, забрав с собой жену и детей: Петра, Ивана, Елену и Марфу приехал в скит с решительным – было намерением перекреститься раскольнической прелести и жить в скитах безвыездно. Однако же, до крещения он был еще сумнителен, и не крестился, но во всем прочем жался даниловского раскола.

Судьба же Baсилия Бугаева была иная. На допросах о вере и о людях, который писались у Сергеева, Бугаев сказывал, что тетради принадлежат ему, списывал он их в Поморье, а у какого человека, и если был тот человек, того он и сам не ведает, а у Сергеева списывал ради для него. Так как Бугаев при этом не из явил, желания оставить раскол и принять Православную веру то его, по тогдашнему порядку, из духовного ведомства проводили с допросами в Тайную канцелярию, а там он был неоднократно подвержен жестоким пыткам. «Оный же страдалец, пишет Филиппов, мужественно стояще и обличаше никоновых повиньщиков и любителей, и древлецерковное благочестие ясно проповедаше своим исповеданием и храбрым о правоверии страданием, мученически храбро в Петербурге пострадав за древлецерковное благочестие, кровным излиянием, главы отсечением, а в каком году – того писать не известен: это оставляю ведати о всем сведущему Богу».

Филиппов оканчивает повесть свою о миссионере Василии Бугаеве следующим похвальным словом: «тако пострада Христов воин, боголюбивый раб Божий, страдалец непобедимый, богопросвещенный человек, благочестивый новый исповедник Василий, востече в небесные обители, яко на колеснице огненней; аз же, недостойный, грубословной моей тростью вкратце о нем явих чтущим и слушающим на пользу: но о сем молих страдальца, аще в чем его мужественное страдание согрубих или умалих , и о чем не дописах неведением, и не украсих краснословием своей грубости и ненаучением, прошу о сем прощения и молитвы к Богу, что писах это самой простой неученой речью, и о сем прошу и у чтущих прощения и молитв к Богу (истор. Филиппова, стр. 337– 340)».

Кроме Стахия Осипова и Василия Бугаева, в С.-Петербурге приезжали и живали в нем и другие лица из расколоучителей Выготских скитов. Большая часть их, укрываясь по закоулкам, действуя секретно или под благовидными и законными предлогами, ускользали от правительственных взоров. И если Bacилий Бугаев поплатился жизнью за свою деятельность на пользу раскола и за упорство в нем; то другие, хотя и встречались лицом к лицу с правительством, не терпели от этой встречи никакого вреда. Такой благоприятный случай был именно с Мануилом Петровым.

В 1737 году, духовенство церкви успения пресвятой Богородицы, что в Никольской улице на Петербургском острове, донесло Духовному правлению, что, в приходе их, явились два пришлых записных раскольника: Олонецкого уезда, Выгорецкой пустыни Мануил Петров и Досифей Тимофеев Киселев, что они живут в большой Никольской слободе, в доме с.петербургского гарнизона ямбургского полка, у полковника Василя Жданова, что паспорты они имеют из олонецкой воеводской канцелярии якобы они сюда приехали для представления ко двору её величества живых морских зверей и ради своего торгового промысла. Первого марта 1737 года, по выслушании этого донесения, раскольников предписано взять в Духовное правление и представить в собрание св. Синода без замедления. Посланный 3 марта, копиист правления Василий Башилов, Мануила Петрова, на следующей же день, привел в Духовное правление, а о товарище его, Киселеве, работница Жданова дома отозвалась, что он – де уехал в Шлиссельбурга по своим нуждам. Мануил Петров явился не в раскольническом, как следовало бы по указу 1722 года, а в простом мужицком платье, и Духовное правление задержало его до первого собрания св. Синода. Собрание было 7-го марта. Мануил Петров был представлен св. Синоду и спрошен словесно, а потом, в тот же день, дал в с.петербургском Духовном правлении письменное покаяние, которое объясняет кое-что из истории Выговской пустыни, и представляется здесь в полном и подробном извлечении, тем более, что Филиппов, описывая, в разных местах, деятельность Петрова, не посвятил, для личной биографии его, особой главы.

Петров показал, что ему около 50 лет, уроженец Галицкого улуса крещен по православному церковному обычаю, а крестится с измалолетия двоеперстным сложением, но причащался ли когда св. Таин – не упомню В Олонецком уезде, на реке Выге поселился он с родителями лет с пяти тому назад, в пустых лесопорослых местах, где отец и мать скоро умерли, и похоронены при часовне из Соловецкого монастыря иеромонахом Пафнутием. Он же, Мануил, по смерти родителей, оставался у выгорецких жителей, которые, до состояния Петровских заводов, нигде никому не ведомы, и до 1703 года не имели над собой никакой власти. Лет пятнадцати от роду, он, Мануил, вышедши из выгорецких жилищ, жил восемь годов на Петровских заводах, и на тамошней девушке Марье Лонгиновой обвенчан священником заводской церкви по православному, не имея, в то время, никакого склонения к расколу. У них родился сын Петр, и его крестили тоже по православному, только ни Мануил с женой, ни Петр – св. Таин ни у кого нигде не причащались. В 1712 году он, Мануил, оставил жену с сыном на заводах, а сам отошел в горецкое прежнее жилище, которое теперь приписано к заводам. А когда от Чеглокова, в 1705 году, дан указ о поселении вновь пришлых людей в выгорецких местах, тамошние раскольники возымели везде свободу, и на расстоянии двадцати верст построили себе на реке жилища, по подобию монастырей, два жилища – мужское и женское, которые назывались пустынями, а больше – общежительством, потому что у них хлеб и платья и все прочее находится под единой властью, и есть, как бы, казенное монашеское свое. В обеих пустынях имеются часовни, и по старопечатным книгам служатся вечерни, повечерия, полунощницы, утрени и часы. В каждом из жилищ народу обретается до 200 человек и больше, а около пустынь жили еще особыми дворами раскольники с женами и детьми. Все эти расколы и между ними – Мануил, состоящий в мужском общежительстве, сперва по сто податей работали по нарядам, на заводах, а с 1722 года стали платить недоимки, двойной оклад, которого в сборе бывает по 1200 рублей. Его Мария с заводов также поступила в женское выгорецкое общежитие, а сын Петр жил в мужском и грамоте обучался. В 1732 году сын их отошел в Сибирь и женился, живет там на заводах под домством Акинфия Никитича Демидова, а числится в выгорецком житии и от него паспорт имеет. Мануил же и его жена, живя в общежитиях, содержат веру по учению и мудрованию раскольников неотъемлемо. Браков у них в общежительстве нет, и священников не обретается и желающим не возбраняют они жениться у правоверных священников, живя с иноками, в общежительстве не едят; платье носят простовское, а раскольнического, по образцу 1722 года, никто не надевает, и указов о том не имеют, и никто их к тому не принуждает, да и не для чего-де надевать его, потому что они, и без платья, не запираются в раскол. Лет с десять тому назад и больше, он, Мануил, ездит в Петербург для общих тамошнего выгорецкого жилища нужд разных, а ныне приехал для объявления ко двору её величества живых морских зверей. А здесь, в С.Петербурге, живучи, он, Мануил, и его товарищи, тайно по домам ни к кому не ходят, разговоров о вере ни с кем не имеют, и в раскол от Церкви никого не совращают, и здешних жителей, уклоняющихся к расколу и явных записных раскольников и их учителей, никого не знают. Петров был человек грамотный, и к допросу бойко и хорошим почерком своего времени подписался так: «к сему допросу раскольник Мануил Петров руку приложил».

При показании Петров представил, в копиях любопытные документы, ограждавшие личность его от всякой опасности. Тут были: 1) указ Петра I от 7 сентября 1705 года, утверждающий выгорецкого жителя Тихона Феофанова старостой у выгорицких новопоселенных людей, а Никифора Никитина выборным, и предписывающий новопоселенным быть у них в послушании. Причем, старосте с выборным прописана инструкция: 1) построить земскую избу для управления и сходок иметь дьяков и ходаков; 2) в избе иметь ведомости поселенцам, кто, где живут, и по местам завести для управления десятников; 3) новых поселенцев, поименно, в избе записывать и для поселения давать льготу; 4) без старосты и выборного, никому никуда на жительство не отходить, а убежавших тотчас догонять и держать на цепи; 5) от обид посторонних людей оберегать, а посторонних бесчинников, приехавших без указу, представлять на заводы; 6) земли и угодья для распространения поселенцам будут даваемы по возможности; 7) руды, который ныне найдены, поднять и к ним радение показать; 8) по работам, староста с выборным должны установить между людьми уравнение; 9) а которые живут в обществе, и о тех иметь им, старосте и выборному, от начальных над ними ведомость, и на работы, буде от них почему доведется быть, и то иметь с их же повеления, а самим отнюдь никакого дерзновения над общежительными не чинить. Этот указ, составленный на Алексеевских заводах по приказанию Александра Даниловича Меншикова, объявлен выгорецким поселенцам, за подписом вице-коменданта Алексия Чоглокова.

2) Указ от 12 мая 1711 года, которым Меншиков, по ходатайству Андрея Денисова с товарищи, объявлял в с.петербургской губернии всем вообще как духовного, так и светского чину людям, и кому этот указ великого государя надлежит видать, дабы впредь никто общежителям Андрею Денисову со товарищи, и посланным от них, обид, и утеснения, и в вере, по старопечатным книгам, помешательства, отнюдь не чинили, под опасением жестокого истязания.

3) Указ Петра 1, весь написанный его рукой, от 8 февраля 1724 года, следующего содержания: «Господа Сенат. Есть ведомость, что раскольщики, которые близ Повенца живут , намерились уйти в Сибирь, и некоторые уже

и поехали; того ради, надлежит это престеречь, а, по моему мнению, лучше к ним явной указ послать, ежели так станут делать, то, как беглые будут казнены, понеже им всякая свида есть, или как лучше рассудить, а там их и так много».

4) Указ из Сената в Олонец Кондрату Муравьеву о том, чтобы в венецкие раскольники не бегали, и в том их обязать круговой порукой беглецы будут казнены смертию, и чтобы на промыслы они отлучались проезжими от Муравьева письмами, и чтобы по дорогам, для удержания беглецов, поставить заставы.

5) Указ из верховного тайного совета, от 27 июля 1728 года, о подушной подати с раскольников.

6) Указ из Сената новгородскому губернатору, князю Гагарину, по битью Стахия Осипова от выгорецких пустынножителей, чтобы к сбору и счетам и отдаче денежной казны избранных трех раскольников выгорецких уволить, а впредь в такие службы раскольников и бородачей определять от магистрата.

7) Указ императрицы Анны Иоанновны из Архангельской канцелярии воеводам в пустозерском остроге и на Мезени, чтобы Мануилу Петрову и Феодору Семенову со товарищи, в промыслах, и в доставке ко двору диких морских зверей, и рыб, и других животных различных родом маловидных курьезных вещей, и лесовых всяких зверей живых – за укрощения, помешательства, и в проездах остановки и задержания не чинить, лишь бы они и посланные ими имели паспорта из олонецкой воеводской канцелярии.

8) При Петрове имелись разные его паспорта, и между ними – паспорта от 7 февраля 1737 года от старосты и за печатью выгорецкого жителя, что он едет в С.Петербург с морскими живыми зверями, для доставки их ко двору. На паспорте написано, что он явлен в придворной конторе где от него и звери приняты.

Из этого перечня документов видно, что члены того же светского жительства, которое преследовало раскол, покровительствовали и ограде его в выгорецких скитах и по губерниям, так что Духовное правление, имея в виду указ Меншикова от 12 мая 1711 года, не стало даже извещать Петрова об отклонены от раскола. Петров сейчас заговорил, что ему чинится помешательство в вере по старопечатным книгам. За это обещано жестокое истязание, которому так легко подвергались многие в те времена. По соображениям всего дела, Мануилу Петрову в Духовном правлении сказан указ, чтобы, живучи в С.Петербурге, он правоверен для людей, мужескаго и женскаго пола, к своему раскольническому суверенному зловерию отнюдь никакими виды не прельщал и не подговаривал и о своем раскольничестве ни с кем не только разговоров, но и упоминаний нигде ни для чего отнюдь не чинил бы, также и своим, ежели кто в С.Петербурге, его в расколе союзникам и товарищам, приказал, и они так же поступали во всем непременно; и он, Мануил, обязался поступать, с присовокуплением от себя, что не только в С.Петербурге, но и нигде, между православными живучи, превращательства и склонения им чинить не будет, да и в С.Петербурге он боле жить ныне не будет, но вскоре хочет отъехать в выгорецкие свои жилища. Все это дело Петров скрепил подписью.

Чем же оканчивались эти наезды на Петербург наставников и вождей раскола? Были-ли они вредны для Церкви? Действительно вредны были. Мы видим это уже из примера Сергеева, который, по старанию Василия Бугаева, сделался потаенным раскольником даниловской секты. Но были в С.-Петербурге и другие потаенные учители той же секты. Не быв рукоположены в священники, они дерзали совершать все церковные действа: венчали свадьбы, перекрещивали, отпевали умерших, и прельщали некоторых из простого народа. Такие действия их становятся известными в С.-Петербурге с 1733 года, и св. Синод сообщал об этом ведением Сенату, а Сенат, от 26 мая того же года, дал приказ, между прочим, с.петербургской полиции сыскивать таких людей (Полн. собр. зак. т. IX, стр. 141–142). Св. Синоду были известны и лица, занимающиеся распространением раскола, имена которых были означены в ведении к Сенату. Но мы не знаем, найдены-ли эти лица, и кто за это время, кроме Сергеева, был превращен ими в раскол.

Знаем, с другой стороны, из документов Духовного правления, что выговцы переносили свои действия и на другие места для распространения раскола в С.Петербурге. Так, они приглашали и возили жителей Петербурга, для большего и безопасного влияния на них, в скиты. Там они наставляли их в вере по старопечатным книгам, а детей учили грамоте в школах, и перекрещивали. Иных же они, для той же цели, возили в Москву. Некоторых принимали навсегда и укрывали в скитах. Женщин определяли в девичий скит на Лексе. Таким образом, беспоповщинский раскол даниловского скита получил оседлость в С.Петербурге. В какой силе существовал он в других городах и селах с.-петербургской Синодальной области по документам бывшего Духовного правления не видно, за исключением ничтожной цифры явных раскольников, которая будет показана ниже в статистической таблице народонаселения с.петербургской Синодальной епархии. Но также, кроме беспоповщины, мы не встретили, за это время, других форм раскола. К началу царствования императрицы Елисаветы Петровны, в С.-Петербург уже не мало открылось последователей даниловского толка, и между ними были люди влиятельные, принявшие на себя обязанность коноводов, как напр. Игнатий Гуттуев, который, в документах Духовного правления, называется прелестником раскольником в С.Петербурге².

Мы не богаты сведениями настолько, чтобы могли указать год основания каждой иноверной кирхи в с.петербургской епархии. Но, за этот период времени, у нас есть средства показать почти все кирхи армянского, римско-католического, лютеранского и реформатского исповедания, какие существовали не только в С.Петербурге, но и во всей с.петербургской Синодальной епархии. При этом, снова откроется перед глазами читателя в самом привлекательном свете благороднейшее отношение св. Синода к иноверным храмам. Отчасти мы увидим также порядки управления иноверными людьми содержание, какое имели пасторы, и перемены во взаимных отношениях между лютеранскими пасторами и их прихожанами.

1) В Санкт.Петербурге молитвенные дома у иноверцев, в 1735 году были следующие:

а) Церковь армянская. Она находилась на Васильевском острове, на малой перспективной улице, в округе Андреевского прихода, в каменном доме армянина Луки. Во всем С.-Петербурге, церковь армянской веры была только одна, и та устроена в палатах. Священником при ней состоял некто Иван Петров.

б) Кирка римско-католическою закона. Она находилась в греческой улице, в приходе Исаакиевского собора. При ней было четыре патера, а именно: Карл де-Люка, Стефан де-Фондо, Питер Кирьян Кумасер и Пите Палистран Кляйн. Церковь эта построена в 1733 году, была деревянная, называлась, в народном говоре, французской.

в) Кирка Санкт-Питер (св. Петра), лютеранской веры. Она стояла близ Московской перспективной дороги, в приходе Вознесенской церкви строением каменная. Пасторами при ней состояли: Генрих Готтлиб Нациу и Яган Фридрих Северин. Эта кирка строилась с 1727 по 1736 год. Ныне известна под именем Петропавловской.

г) Близ неё, в том же приходе, недалеко от императорского конюшенного двора, находилась деревянная кирка, веры лютеранской и финской при которой пастором был один Густав Леванус. Кирка эта построена в 1733 году и называлась еще шведской кирхой. Обстоятельства построения этой кирхи увидим ниже.

д) Близ Сергиевской церкви, в четвертой линии от реки Невы, продолжала свое существование известная нам кирка, по немецкому наименованию, Санкт-Питер (св. Петра), строением деревянная, лютеранского исповедания. При ней пастором показан Яган Сатнар (Шатнер). Это – нынешняя Анненская кирка, находящаяся в Кирочной улице. Шатнер, вместо деревянного здания, построил при императрице Анне Иоанновне, после 1735 года, кирху каменную, и это новое здание стали называть кирхой св. Анны. При кирхе находились деревяные светлицы, из которых в одной, с крыльцом, жил Шатнер с семейством (Собр. зак. т. XI, стр. 172, № 8152).

е) На Васильевском острове, во второй линии, близ здания двенадцатой коллегии, в приходе св. Андрея первозванного, была кирка св. Екатерины лютеранского евангелического исповедания, с одним пастором, который назывался Лудольф Отто Трефурт. Она помещалась в доме пастора, так как прихожане не имели средств построить особое здание. Близ кирхи стоял еще школьный дом. Кирка и школа владели здесь значительным пространством земли, не занятой строениями.

ж) На Адмиралтейском острове, в Вознесенском приходе, близ Финской кирхи, была кирка кальвинской веры, строением деревянная, при которой пасторами состояли два лица: Герардус Крамер и известный нам Роберт Дунант.

На планах С.-Петербурга 1738 года, при кирхе этой показан дом пастора. Кирка и дом построены в 1732 году. В объяснении к планам» (изд. 1843 г. стр. 54), кирка названа голландской реформатской. В 1739 году, по случаю устройства мест между реками Фонтанкой и Мойкой до Невского проспекта по плану, составленному в комиссии о с.-петербургском строении, состоялась следующая высочайшая резолюция, для этой кирхи весьма благоприятная: «места, где находятся реформатская французская деревянная кирка и пасторский двор, оставить так, как на плане изображено, а ту их кирху, впредь по обветшании её, для лучшего предохранения от пожарного случая, построить им каменную (Собр. зак. т. X, стр. 970, ук. 12 дек. 1739 г. № 7969)».

з) На Васильевском острове, в доме кадетского корпуса, поставлена кирка евангелического лютеранского исповедания, при которой был пастор Тобиас Плашних. Таким образом, иноверцы, в поддержании себя, не отставали в Петербурге от успехов господствующей Православной церкви. Рядом с первой церковью в учебном заведении столицы, они, в то же время, устроили в нем и свою кирху.

Да в доме его сиятельства, господина генерал-фельдмаршала и кавалера, графа фон-Миниха, был свой пастор Петер Ионатан Клоккенбринг, но кирхи не было.

Из упомянутых молитвенных зданий, каменная немецкая кирка Санкт-Питер построена в первые годы царствования императрицы Анны Иоанновны: ибо, в 1733 году, она именуется, по документам, вновь построенной.

В 1739 году, на левой (от дворца) стороне Невского проспекта, стояли на каменном фундаменте деревянные дома лютеранских пасторов и около них подземные деревянные амбары, в которых иноземец Эмзель занимался продажей хрустальной посуды и стекол. Дома были новые и построены весьма регулярно (Собр. зак. т. X, стр. 842).

Не только кирхи, но и все дома, пасторские и школьные, с принадлежащими к ним землями всемилостивейше уволены были от платежа поземельных денег и от всякого, по полицейской должности, исправления. В 1741 году, уже после кончины императрицы Анны Иоанновны, главная Полициймейстерская канцелярия стала было требовать исполнения городских повинностей от пасторского дома с кирхой и от школы, которые находились на Васильевском острове, в Андреевском приходе. Старшины лютеранского прихода тотчас подали прошение на высочайшее имя, и правительница Анна Брауншвейг – люнебургская, резолюцией от 23 сентября, освободила и дом и школу от платежа поземельных денег и от других полицейских должностей (Собр. зак. т. XI, стр. 513).

Теперь строение иноверных кирок не зависало от св. Синода, а разрешалось личной резолюцией императрицы, которая, в добавок, давала большие суммы на строение их. Такт, в 1733 году, Питермейстер Гиндрих Валман, Яган Фридрих Ленстубеб, Михель Васер, Яган Далман, именем всех лиц шведской и финской нации, жительствующих в С.Петербурге, подали императрице прошение следующего содержания:

«В С.-Петербурге имеются разные люди, шведской и финской нации, которые усердно желают, чтобы их церковь и содержание оной таким же образом, как у других прихожан, учреждено быть могло, и просят её императорское величество, чтобы повелено было на строение оной церкви отвести им место на Адмиралтейском острове, позади построенной вновь немецкой церкви, и на то строение учинить им некоторую помощь».

9 мая 1733 года, императрица положила на этом прошении следующую резолюцию: «отвесть вышеписанное место, и на строение оной церкви выдать из кабинета пятьсот рублей». Таким образом получила свое происхождение означенная выше кирка финской и шведской веры. Место ей отведено даром и еще на постройку выданы казенные русские деньги.

В 1738 году, её величество, по прошению католического cyпериора с прихожанами, подарила на строение римской церкви великолепное место на Невском проспекте с таких обязательством, чтобы помянутая церковь и прочее строение было возведено на том месте каменное, а деревянного бы ничего не строили, «понеже по той проспективе, по обеим сторонам, надлежит быть всем домам с каменным строением (Собр. зак. т. XX. стр. 612, указ 14 сент. № 7654)». В 1753 году, здесь построена католическая церковь, а дом католического прихода существовал на этом месте уже в том же 1738 году.

Не довольствуясь церковью, которую имел в каменном своем доме, с.петербургский мещанин, родом армянской веры и нации, Лука Ширванов просил императрицу Анну Иоанновну, в 1739 году, дозволить ему построить в С.Петербурге и первую, армянского исповедания, церковь на Васильевском острове, «на малой першпективе», в третьей линии, при собственном его каменном доме, во дворе, где имелось удобное и просторное для неё место. 18 января 1740 года, сошла от императрицы такая резолюция: «по сему прошению позволяется». Для исходатайствования этой резолюции, Ширванов писал, что армянские церкви есть уже в Астрахани и в Москве, что другие веры, все, имеют в столице храмы, что армяне, имея здесь церковь, для купечества станут селиться в Петербурге, – отчего империи будет немалая польза, и в казну пошлинный сбор умножится. Но не успел еще Ширванов собраться со средствами, чтобы начать постройку, как императрица Елисавета Петровна, вступив на престол, указом 1742 года от 16 января, до докладу св. Синода, повелела: «церкви армянские, кроме одной каменной в Астрахани, все, как здесь (в С.-Петербурге), так и в Москве и в Астрахани недавно построенные, упразднить, и впредь позволения о строении их не давать». Так и осталась без исполнения мысль Ширванова.

Жившие в С.-Петербурге иноверцы, чуждаясь коренного населения, стали заводить свои школы. В 1735 году, при лютеранской кирхе Санкт-Питер, которая зовется ныне Петропавловской, устроена школа для иноверческих детей обоего пола на сумму, пожертвованную от разных лиц. До преобразования своего, в 1759 году, школа эта мало приносила пользы. Число учащихся в ней было весьма ограниченное и более из бедных детей, за которых не получалось никакой платы, и курс учета ограничивался чтением, правильным письмом, первыми действиями арифметики и некоторыми поверхностными сведениями из других предметов. В 1734 году, существовало уже нынешнее Анненское училище. Императрица Анна Иоанновна пожаловала место для дома этому училищу, доныне им занимаемое. В 1739 году, Анненская школа была преобразована (Опис. С.п.бурга, Пушкарева, ч. II, стр. 190 и 194). Закон Божий, по всей вероятности, преподавался детям католического и лютеранского исповеданий в кадетском корпусе ксензами и пасторами.

II) В С.-Петербургском уезде иноверные кирхи существовали в следующих местах:

1) Близь прихода св. пророка Илии, что при охтенских пороховых заводах, были две лютеранские кирхи: одна находилась, на расстоянии двадцати верст от православной церкви, в Выборгском уезде, в вотчине с.петербургского обер-коменданта Стефана Лукича Игнатьева, называемая Токсова кирка, при которой пастором был Адам Яганов Хуттан; другая – в тридцати пяти верстах, в вотчине господина графа Саввы Владиславлевича Рагузинского, именуемая Вокла – кирка, при которой пастором показан некто Самуйла.

2) В приходе Благовещенской церкви Царского села, кирка люторская, называемая Санкта-Катерина (св. Екатерины), находилась в вотчине графини Марьи Ивановны Скавронской – при Славянской её мызе, на расстоянии шести верст, по тогдашнему расчету, от православной Благовещенской церкви. При кирхе пастором был Андреус Цитреус.

3) В приходе Троицкой церкви дворцового села Красного стояло две люторских кирхи: одна, в пяти верстах от церкви, в дворцовой вотчине, называемой Дудоровская мыза, и при нем пастор Яган Гопниус; другая – в восьми верстах от православной церкви, в дворцовой же вотчине, под названием Копорская мыза; при второй кирке особого пастора не было, а службу в ней отправлял тот же Яган Гоппиус.

4) В приходе церкви благовещения пресвятые Богородицы села Ропши по близости, была люторская кирка. Она стояла в чистом поле, и жилья при ней никакого не было. Пастор этой кирхи, по имени Симон Партюлев, жительство имел, в восьми верстах от ней, в вотчине госпожи Сары Ивановны Брюсовой, в мызе Сиворицкой, в деревни Сиворицах.

5) В приходе св. Николая чудотворца, что в Сиворицкой мызе люторская кирка находилась в деревни Шпанкове, в девяти верстах расстояния от церкви. В этой кирке служил пастор Лаврентий Ротовиус.

6) В Суйдовской мызе, в приходе церкви воскресения Христова, в десяти верстах от православного храма, была люторская кирка в деревне Коприне, и в этой кирхе службу отправлял также пастор Лаврентий Ротовиус.

7) В приходе св. благоверного великого князя Александра невского, что при Ижорском устье, существовала одна лютеранская кирка, под названием св. апостола Андрея первозванного, расстоянием от православной церкви в одиннадцати верстах, в дворцовой чухонской деревне, именуемой Вотскоры. В эту кирху приезжал править службы пастор Андреус Циртеус из Славянской мызы графини Скавронской. Жительство пастора от кирхи отстояло на семь верст.

8) В приходе церкви св. апостолов Петра и Павла, в селе Келтушах, была люторская кирка, которая, расстоянием от православной церкви, находилась в трех верстах, и стояла в лесу, а «жилья при той кирхе никакого не обреталось». При ней пастором состоял Яган Индриков, который жительство имел в вотчине генерала и кавалера и её императорского величества кабинет-министра Павла Ивановича Ягужинского, в деревни Колбино, отстоящей от кирхи в двух верстах.

Наконец, иноверные кирхи находились: 9) в Сестрорецке при заводах, 10) в мызе Вздылицкой, и 11) при ижорской Пильной мельнице. Но сведений более подробных о них не имеется.

III. В Шлиссельбуре кирок и пасторов не показано. Но состоявшие в шлиссельбургском приходе, при чернорецких пильных заводах, чухонцы, работники вдовы Татьяны Герасимовны Бобыляковой, приписаны были к пастору Ягану Агандеру, жившему в мызе Зеленой, того же уезда.

В Шлиссельбургском уезде: 1) села Путилова, Тихвинской церкви священник Василий Тимофеев писал в Духовное правление, что в приходе его кирок и без кирок живущих пасторов не имеется, но только в деревнях, напр: Замошьи и Ланиты – живут люди «чухонской природы, люторской веры», которые, для удовлетворения религиозных нужд своих, ходят к пастору Андрусу Андрусову, живущему в деревне Маркове села Рождествина.

2) Села Рождествина, церкви рождества пресвятой Богородицы священник Иоанн Афанасьев писал в правление, что, близ его прихода, имеются две деревни: Марково и Хандрово, в которых живут «чухонские породы люторской веры», а в деревне Маркове живет пастор их Андрус Андрусов, который, по их вере, всякие их требы отправляет, а кирхи особливой у него нет, отправляет же в гумне. Скаску эту подтвердил на немецком наречии сам пастор, подписавшейся так: Andreas Kilander, pastor Marcosky.

3) Священник церкви св. Николая чудотворца при Тосненских каменоломнях, Аввакум Родионов, доносил Духовному правлению, что в его приходе ни кирх, ни пасторов нет, а только в деревне Чернышевской, поблизости прихода, живут люди «чухонской природы и люторской веры», а приходом они приписаны к кирхе деревни Вотскоры пастора Андруса Циртеуса.

4) В приходе села Успенского, в деревне Шапкине жил пастор Маттеус Рекман, к которому обращались лютеране окрестных мест, «а кирки у него подлинной не было, служил же он в господских нежилых светлицах, которые, в том же Шапкине, принадлежали русскому помещику, его сиятельству, князю Алексею Ивановичу Шаховскому.

5) Иноверцы, жившие в Шлиссельбургском уезде при Назьенском заводе, для исправления религиозных обязанностей, ходили в С.-Петербург: реформаты, напр. арендатор завода, Генрих фон – дер Шлоттен, к пастору Крамеру, а мастера из лютеран, кто к Шатнеру, кто к Haциусу.

IV. В городе Ямбург ни кирков, ни пасторов не было.

В Ямбургском заказе: 1)в деревне Куземнине была немецкая кирка, а пастор её жил в Нарве.

2) Копорскаго уезда, в Котельском погосте, в тридцати саженях от православной церкви, стояла кирка, лютеранского закона, пастор которой жил в городе Копорье.

3) Того же уезда, в Горском погосте, в приходе церкви святителя Николая чудотворца, в деревне Жеребятах была кирка, лютеранского закона, и при ней пастор, имени которого православный причт не знал.

4) Того же уезда, Клопицкой мызы, в вотчине графов Петра и Сергея Борисовичей Шереметевых, в мызе Губаницкой были кирка и пастор, по имени – Иван Самуйлов.

5) Ямбургского уезда, в приходе церкви успения пресвятой Богородицы, Врудского успенского погоста, в деревни Молосковичах, существовала латыниская киркха, пастор которой, Рейнгоф, жил в дворцовой Полянской мызе, к которой принадлежала и деревня с киркой.

V. В Кронштадте, еще в прошлом десятилетии, существовали две кирхи: одна римского, а другая люторского законов. А за этот период кронштадтский заказчик, протопоп Андреевского собора Михаил Иванов не прислал своей скаски, не смотря на троекратное требование Духовного правления.

VI. В Выборге были следующие молитвенные дома иноверцев: 1) в самом городе клостер-кирка, в которой службы совершались по шведски и по фински. Пастором в ней был известный нам Христиан Мелартониус, а капланами, то есть (как пояснено в реестре того времени) дьяконами, при нем состояли: Самуил Кропюс и Яган Свинт. При клостер-кирке, за городом, находилась капель (вроде часовни), при которой капланом был Лаврентий Ратиниус.

В Выборгском уезде значатся: 1) кирка березовых островов, при которой пастором был Карл Форсандер, а место каплана, во время составления ведомости, было вакантным.

2) Новая кирка, и при ней – пастор Густав Бенки и капеллан Яган Салмениус. При новой кирхе также была капель Кулома-ярви, при которой существовал свой каплан Андреас Васелиус.

3) Нивинованская кирка, при которой был пастор Яган Децин и капеллан Карл Густав Мелартониус.

4) Мула-кирка, пастор при ней Андреас Кияндер, а каплан умер, а на место его (сказано в реестре) определен будет другой впредь.

5) Валкиярви-кирка, при ней вице-пастор Яган Алопиус, а каплан не показан.

6) Сант-Андрей (т. е. св. ап. Андрея) кирка, пастор Самуил Алониус, каплан Питер Урениус.

Сведения о кирках с пасторами, здесь сообщенные, взяты нами из дела бывшего Духовного правления от 15 июня 1735 г., за № 1386, которое имеет такое заглавие: о непревращении иноверцами россиян в свои религии. Но или не все кирхи в этом деле поименованы, или после 1735 года воздвигнуты были новые: ибо, в 1737 году, в Выборгском дистрихте упоминаются еще четыре кирки: а) Виролакс, б) Секиерви, в) Лальвери и г) Кирвус, при которых состояло сто шестьдесят два двора прихожан. Кирхи ни находились по-близости к Сестрорецким ружейным заводам и были приписаны к их ведомству (Собр. зак. т. X стр. 2099, ук. от 30 сект. № 1385).

VII. В городе Кексюльме: 1) кирка с пастором, которого звали Андреас Вирениус.

2) Пюгиярви-кирка, при ней пастор Андрус Штракман и капеллан Карлус Урсинус.

3) Сакула-кирка, пастор Генрих Лимнелиус, каплан Ерик Рикнен, который обретается весьма скорбен (т. е. болен), а для вспоможения ему, каплану, по указу, определен был сын его, и без ведома начальства этот сын его в 1735 году ушел в Ингерманландию.

4) Раутас-кирка, пастор Генрих Скутен, каплан Яган Абераниус.

В Кексгольмском уезде были следующие кирхи: 1) Eвгия-кирка, при ней пастор – Христиан Каяндер и каплан Матиас Европеус.

2) Уга-кими кирка, пастор Евен Вастин, а каплан будет опредлен позже.

3) Руксияла-кирка, пастор Яган Кеглен, а каплан не имеется, будет определен позже.

4) Имбилакс-кирка, пастор Яган Гендрих Гронрат, а каплана не имеется.

5) Сердобольская-кирка, пастор Яган Тараниус, каплан определен из Выборга Яков Яган Даненберг.

6) Якимварская-кирка, пастор Александр Рейнерус , а капланом сын его Яган.

7) Кургиоцкая-кирка, пастор Павел Кеглин, каплан Яган Строльман.

8) Гиттола-кирка, пастор Андрус Фарминандер, каплан Генрих Коуяндер.

9) Рейзелла-кирка, пастор Лаврентий Литовиус, каплан Янас Аксениус, впоследствии переведен капланом же в Мулу-кирку. При Рейзела-кирке состояла капель Каукала, при которой служил каплан.

В 1739 году, 18 августа, резолюцией кабинета министров на сообщение Сената положено Выборгскому препозиту, также выборгским и кексгольмским пасторам производить жалованье из доходов выборгского десятинного сбора, и содержать их, во всем, по тамошним правилам и привилегиям, как было при шведском владении. Жалованье шло деньгами и за хлеб 473 талера зильберминца, а русскими деньгами 151 р. 56 к. на год (Собр. зак. т. X, стр. 829 –830, № 7870).

Вот какое множество кирок было в с.петербургской Синодальной епархии, в 1735 году, в округе ведомства с.петербургского Духовного правления! Bсе они пользовались, на основании 10-го пункта Нейштадтского мирного трактата, покровительством и совершеннейшею свободою не только со стороны гражданского правительства, но и со стороны св. Синода. В доказательство этого заявления, мы приведем здесь такой факт, которого (повторим еще раз нашу мысль) не может привести из истории веков ни одна иноверная церковь: ни католическая, ни лютеранская – в пользу своего сочувствия к св. Православной церкви. – Факт наш взят из истории существовали лютеранской веры в городе Нарве, принадлежащим ныне к С.Петербургской епархии, и имел свое развитие в течение многих лет.

По взятии, в 1704 году 9-го августа, города Нарвы, в одну из кирок, именно шведскую, была поставлена Черниговского пехотного полка походная Православная церковь. В ней торжествовалась Петром великим виктория Нарвы и в течении слишком трех лет, т. е. до освящения, в 1708 году, Нарвского собора, совершалось православное богослужение. Церковь эта называлась Александровской, ибо предполагалось устроить ее и освятить, по мысли светлейшего князя А. Д. Меншикова, в честь св. Александра Невского. В 1708 году, освящен Нарвский собор преображения Господня. В Александровской же церкви устроены были иконостасы на три престола, поставлены св. иконы, но престолы не были освящены. Служба же в ней совершалась на одном престоле, где находился подвижный антиминс полковой церкви, а на других – служб не бывало. Самые службы бывали весьма редко, на праздник напр. св. Александра Невского, и если кто попросит отслужить раннюю литургию. При соборе преображения Господня колоколов своих не было, а благовест к соборным службам производился колоколами, которые находились при Александровской церкви. В таком положении Нарвские церкви находились до 1733 года. Александровская церковь весьма обветшала, своды её грозили падением, наводя страх на обитателей, и чтобы произвести в ней исправления, на это требовалось несколько тысяч денег. Обе церкви: Преображения и Александровская были каменные.

Между тем, Нарвские лютеране не имели кирхи и собирались отправлять свое богослужение в здании биржи. В такой крайности, бурмистры и ратманы города Нарвы, в 1723, 1724 и в 1726 годах били челом сенату, чтобы из находящихся в городе двух каменных церквей, которые будто бы тамошними обывателями построены, отдать им с кладбищами, колоколами, органами и прочими принадлежностями одну церковь, в которой мало когда служба бывает, намекая, очевидно, на церковь Александровскую. Если же каменной церкви отдать нельзя, то бурмистры и ратманы просили пожаловать им стоявшие в городе палаты, называемый Персидские, с местом, для строения церкви, и на строение этой церкви определить бы им некоторую сумму. В 1726 году, по указу императрицы Екатерины 1-й, Персидские палаты с органами отданы Нарвским жителям на построена кирхи, но без ассигновки денег.

В 1728 году, депутат города Нарвы опять бил челом, что жителям этого города, за крайним его убожеством, нечем построить кирхи на пожалованном месте, прося, чтобы отдали им прежнюю их церковь, или бы учинили вспоможение на строение новой кирхи. В ответ на это челобитство, в 1731 году, по докладу сената, указом императрицы Анны Иоанновны повелено отдать жителям Нарвы на кирху бывший дом Меншикова, или какие-нибудь другой из выморочных и принадлежавших короне, выбрав, который попросторнее, и выдать 1000 рублей денег на перестройку двора в кирху. Но по точным справкам оказалось, что в Нарве нет домов ни Меншикова, ни других выморочных и принадлежавших короне. Между тем, 30 ноября 1732 года, деньги 1000 рублей на постройку кирхи выданы из Штатс-конторы, из таможенных пошлин, Нарвскому магистрату под расписку.

Поэтому, в 1733 году, депутаты города Нарвы опять били челом в сенат следующим прошением: «городские-де две церкви, с завоевания этого города, малому числу поселенным Российским обитателям и гарнизону отданы, из которых одна, прежняя немецкая церковь, для службы греческая исповедания освящена, а другая, бывшая шведская церковь, по приказу бывшего князя Меншикова, Александровской церковью именована, а не освящена но только полковой церковью употреблена, в которой многие уже годы божественные службы не отправляются; но она стоит пуста и не починена, и так обветшала, что от мокроты своды весьма попортились, и живущие около этой церкви обыватели в страхе пребывают, что если той церкви кровля и колокольный шпиц упадет, и домам их учинится вред, и люди побиты быть могут, а прихожане (т. е. лютерского закона) принуждены божественную службу в бирже, в самом тесном месте, содержать, что едва третья доля уместиться может, и хотя они в скудном состоянии пребывают однако же эту обветшалую церковь паки построить желают. Сенат сообщил об этом деле ведением св. Синоду.

Св. Синод дал по этому случаю следующее определение: 1) в трактате о заключении вечного с Российской империей шведской короны мира, между прочим, в 10-м пункте объявлено: «во уступленных землях ни имеет никакое принуждение совести введено быть, но паче евангелическая вера, кирхи, церкви и школы, что в тому принадлежит, на таком основании, на каком, при последнем Свейском правительстве, были оставлены содержаны... И потому им, протестантского закона людям, без молитвенных храмов быть там не возможна а особливо – что города Нарвы протестантского закона люди, кирхи уже давно не имеют, которую им, по заключенному оному трактату, иметь конечно надлежит. И для того, тем город Нарвы жителям настроение, в удобном месте, вновь потребной к молитвенной кирхи надлежит определить в дачу, колико надлежит, сумму из собираемых в том же городе Нарве и при нем в государственную казну пошлинных или других доходов, хотя, смотря по строение, погодно, и так бы сила этого трактата исполнилась окончательным действием. А бывшая была

кирка, которая уже наименована церковью (т. е. Александровской), осталась при прежнем основании впредь до потребы, по состоянию времени быть могущей... 2) Ежели, каких ради важных резонов, такового определения учинить будет не возможно, то и оную, бывшую шведскую, обветшалую кирху (и с принадлежащей к ней землей), наименованную, напредь сего, церковью Александровской, выбрав из неё обретающуюся полковую церковь, со всем к ней принадлежащим также и сделанные иконостасы и прочее обретающееся, что к церковному украшению прилично, тем нарвским жителям, протестантского исповедания, для молитвословия, по-прежнему, отдать св. правительствующий Синод согласует (т. е. согласен), понеже, от той тоя кирхи отдачи, христианскому восточного благочестия закону никакой противности не находится, и нужды в ней российским людям не имеется, и те нарвские жители оную от ветхости, для потребы своей, и возобновить обещаются, на которое возобновление и сумма в расходе имеет быть немалая, а оные, выбранные из неё, полковую церковь, и антиминс и прочую церковную утварь, иконостасы и другое, церкви принадлежащее, украшение, до предбудущего, при потребе, случая, положить там во охранение в удобное место, дабы чему напрасного повреждения или тления быть не имело, или оные иконостасы и святые, в них обретающиеся, образа, для употребления в церкви, ежели по осмотру явится годны, и где нужда требует, по сношению письменному от нарвского же коменданта приказать отдать преосвященному Варлааму, архиепископу псковскому. 3) Имевшиеся ныне на той бывшей кирхе девять колоколов с неё, ежели ей отдача, по прежнему, учинена будет, велеть снять, и отдать их к соборной, в том городе Нарве обретающейся, преображения Господня церкви, для благовеста и звона, и для тех колоколов построить вновь колокольню на той или при той церкви, а удобное к тому колокольному строению место имеется, а без той колокольни, при той соборной церкви, в том новозавоеванном городе Нарве, быть отнюдь невозможно».

Императрица Анна Иоанновна, 12 февраля 1733 года, на докладе о этом положила такую резолюцию: «кирку отдать, и в прочем учинить по вышеозначенному Синодальному рассуждению (Полн. собр. зак. империи, т. IX, стр. 27 – 30). Так Александровская церковь города Нарвы, принадлежавшая ведомству православного исповедания, по рассуждению самого св. Синода, уступлена была в пользование евангелическо-лютеранской вере.

Лютеранская община, рассеянная частями по всей с.петербургской епархии, теперь не состояла более в зависимости от св. Синода, но не имела и своего отдельного управления и суда, ни духовного, ни светского. Ближайшее смотрение за пасторатом принадлежало пасторам-препозитам, которых было два: один для с.петербургской губернии, другой для выборгской провинции с Кексгольмом. Выборгским препозитом состоял известный нам пастор выборгской клостер кирки Христиан Мелартопиус. Препозиты, по выбору прихожан, определяли и увольняли пасторов и капелланов, давали им отпуск на отлучку от своей кирхи, и вообще заведовали кирками, пасторами и приходами.

Нравственные качества души пасторов и их помощников не отличалось тогда кротостью и мягкостью. Прославленный немцами, Анненской кирхи в С.Петербурге, пастор Яган Шатнер бивал по щекам малолетнюю слугу свою «за домашнее неисправление». Помощник его, учитель Анненской школы, некто Броун, тяжко бивал детей, которые учились у него. Одна девушка, 15 лет, по имени Анна Иванова, крещенная в лютеранство, до такой степени озлобилась на их побои, что, в один вечер, подожгла светлицу в которой жил Броун. Впрочем, при расспросах под пытками в губернской канцелярии, Анна Иванова отвергла первое свое показание. что ее бил Шатнер, но не хотела защищать Броуна (Собр. зак. т. Х1,стр. 172, №81)

В 1734 году, духовные дела авгсбургских исповедников, живших Лифляндии и Эстляндии, производились в государственной Юстиц-коллегии. При ней существовало особое отделение для суда лифляндских и эстляндских дел, которое было устроено недавно перед 1734 годом. Но эта Юстиц-коллегия не имела полномочия принимать к своему разбору дел лютеранского ведомства по с.петербургской губернии с выборгской провинцией. Указ из Сената от 12 марта 1734 года повелел Юстиц-коллегии рассматривать и решать духовные дела лиц не только лютеранского, но и всех проиностранных исповеданий, и к ней должны были обращаться чужестранные исповедники, живущие не в одной Синодальной епархии, но и по всей Российской империи. Поводом к такому установлению послужило прошение обретавшегося (т. е. временно жившего) в С.Петербурге, купца Георга Напиера, лютеранской веры, искавшего развода с женой своей Анной Садди. Государственная Юстиц-коллегия, на основании этого дела, представила императрице Анны Иоанновны следующий доклад:

«Понеже здесь, в С.Петербурге, никакого духовного и светского решения который бы в делах супружества, по аугсбургскому исповеданию, чинить мог, не имеется; то он, Напиер, принужден находится человека противу бывшей своей жены Анны Садди в прелюбодиянии и злостном побеге в той Вашего Императорского Величества Юстиц-коллегии прожить, и просить, дабы он с нею разведен был, и притом ему позволение дано было бы с другою персоною законом сочетаться. И хотя духовные лица из Лифляндии и Эстляндии под тою Коллегиею находятся, и Ваше Императорское Величество оной власть над запрещенными делами Всемилостивше поручить недавно соблаговолили: однако же, сия коллегия в духовный между обретающимися в здешней империи, кроме Лифляндии и Эстляндии аугсбургских исповедников, без точного Вашего Императорского Beличества на то указа, вступать не может; а по сему, пришедшему к оной, чаю, особливо же, понеже в империи никакого суда не находится, через который бы духовный дела вне Лифляндии и Эстляндии живущих аугсбургских исповедников решены и непорядки отвращены быть могли, принуждение себя признавает Вашему Императорскому Величеству со всеглубочайшим благоговением представить, коим образом сия коллегия в том поступлении долженствует, и имеет ли оная в духовные дела во всей империи находящихся исповедников вступать?»

Императрица на сем мемориале положила следующую резолюцию: «все духовные чужестранных законов, случающиеся здесь, дела рассматривать во оной Юстиц-Коллегии, на основании каждого исповедания, призывая к тому рассмотрению духовных персон, обретающихся здесь, тех же законов, о которых суд производиться имеет, и решение чинить с ними вместе (Собр. закон, империи, т. IX. стр. 279, № 6548)».

Таким образом, с 1734 года при Юстиц-коллегии образовался духовный суд по делам христиан иностранных исповеданий. Он производился на основании законов каждого исповедания, при участии, в совещаниях и решении, духовных лиц. Дело Георга Напиера, возбудившее такое решение, было первым, которое рассматривалось по новоустановленному порядку.

Читатели могли заметить, что проводником лютеранства в с.петербургский край была постоянно Швеция, так же, как латинство вторгалось сюда через Вену и Польшу. Шведский же церковный устав 1686 года и разные королевские институты или указы служили оригиналом, по которому, с неизбежной постепенностью, складывалась жизнь лютеранских общин в с.петербургской губернии. Так, по шведскому церковному уставу (глава XV, пункт 9), браки дозволены были лютеранам во всех степенях родства, за исключением двоюродных: брата и сестры. Но указами 1680 и 1698 годов, королям усвоено право разрешать браки и между двоюродными для тех, которые будут просить об этом королевское величество. В других местах, разрешение на это давалось от лютеранских консисторий, а в Риге – даже от губернаторского правления, со взносом некоторой платы на церковные потребы. Лютеране, жившие в с.петербургской губернии, применяясь к установлениям русской Православной церкви, по-видимому, избегали брачных сочетаний в двукровном родстве, тем более, что высшая юрисдикция над лютеранскими общинами, в прошлое десятилетие, принадлежала св. Синоду, который не мог нарушать для них своих древнецерковных правил. Но с 1733 года, стали поступать в Юстиц-коллегию лифляндских и эстляндских дел прошения лютеран о позволении вступать в брак с двоюродными. Не зная, как решать дела сего рода, члены коллегии внесли через Сенат императрице доклад, с выписками из шведского церковного устава и королевских указов. Анна Иоанновна положила на нем такую резолюцию: «давать позволение (т. е. на вступление с двоюродными в брак) от Юстиц-коллегии, с надлежащим за то платежом, как, напред сего, по королевским позволениям было (Полн. собр. зак. империи т. IX, стр. 26–27)». Факт этот и для нас замечателен в том отношении, что подобное сочетание браков между лютеранами служить доныне камнем претыкания и соблазна для некоторых православных, не сведущих в постановлениях своей Церкви.

В это же время, лютеранство и в с.петербургской области теряло последние остатки древнецерковных учреждений, заменяя нравственные меры для исправления грешников штрафами гражданского свойства. Так церковнопубличный штраф, существовавшей еще в лютеранстве, хотя в искаженном виде, с 1736 года, вслед за Швецией и Лифляндией (ibidem, стр. 886 – 887, № 7014), стали заменять, смотря по вине, в различной пропорции, денежными взысканиями на церковный потребы; а кто не в состоянии был платиться деньгами, того розгами наказывали в присутствии пастора церковного управителя и при одном судье. Само собой разумеется, что эти меры, из которых денежная до настоящего времени действует во всей силе в самом Петербурге, не могли воспитывать духовных отношений у лютеран к их пасторам, превращая в карателей греха таких лиц, которые, по долгу совести, долженствовали исправлять ближних евангельскими мерами.

В 1733 году, резко обозначилось в Poссии существование новой ереси, которая занесена была из-за границы и называлась квакерской. Ересь имеет своих последователей в некоторых губерниях, а в Москве развилась во всей полноте своих безбожных и уродливых понятий. В С.-Петербурге по делам новой ереси, учреждена была особая центральная комиссия, в которой присутствовали св. Синода члены преосвященные архиепископы: Феофан новгородский, Леонид сарский, Питирим нижегородский, да господа министры граф Остерман, князь Черкасский и генерал Ушаков. Духовные члены комиссии, из расспросов знатнейших учителей и учеников сей ереси, привезенных из Москвы, подробно определили, в чем состоит сущность квакерства, какие его обряды, и сколь противна сия новая ересь догмата, и таинствам св. Церкви. Тогда, св. Синод, в обнародованном указе о 17 июня 1734 года, сделав подробное описание квакерства, произнес св. суд против него, для предостережения и ограждения православно-верующих и в то же время принял меры, для пресечения и искоренения сей богопротивной ереси. Канцелярия тайных розыскных дел также чинила следствие квакеров, привезенных наиболее из Москвы и строго их наказала. Одни были биты кнутом и сосланы в Тобольскую губернию вечно на тяжкую работу в монастырь, а первозаводчики и наставники казнены смертью. Петербургская комиссия, исполнив свое духовное назначение, была закрыта, и издан указ св. Синода. Ни из дел бывшего Духовного правления, из указа св. Синода (Собр. зак. империи, т. IX, стр. 390 – 394), в котором обнародованы имена московских последователей квакерства, не ведая, чтобы ересь эта существовала в С.Петербурге или где-нибудь в пределах с.петербургской Синодальной eпapxии. Но спустя несколько времени, а именно в 1746 году, квакерство уже имело свое гнездо и в С.Петербурге («Странник», 1869 г. февр. стр. 77).

В царствование императрицы Анны Иоанновны, вышли многие особые распоряжения по духовному ведомству, относившиеся к петербургской Синодальной enapxии. 1-го декабря 1736 г. постановлено: высокоторжественные и викториальные дни, на молебнах и на панихидах соборной церкви, священникам стоять, в пристойных себе местах, благочинно, не выступая вперед, и не уступая назад, и разговоров никаких вслух и шопотом, не употреблять, и не кривляться, а за отступление в правило сего брать штраф по 50 коп. с человека.

В 1737 году, священноцерковнослужители города С.-Петербурга были обязаны, в Духовном правлении, подписками, чтобы «в случающихся духовных процессиях, причетники не шли рядом со священниками». Такое предписание последовало в силу существенного различия между степенями священства и причетнической, а также – для предупреждения разговоров, происходивших во время процессий, в ущерб богомыслию и молитве.

25 апреля 1737 года, постановлено: «на дни воскресные, праздничные, высокоторжественные и викториальные, в летнее время, чинить благовест к малым вечерням в начале шестого часа; а ко всенощным – по захождении солнца, после обычной пушечной пальбы с Петропавловской крепости; к литургии – в начале девятого часа утром. Сперва звон должен начинаться в соборной (Петропавловской) церкви, потом – в приходских, а самовольного звона, особенно под утро, не чинить». В прочие дни звонить, как было прежде. О нечинении звона раньше соборной церкви, в следующие годы, подтверждалось не один раз. Но более точное и подробное определение времени благовеста, приблизительно к нынешнему порядку, сделано уже при императрице Екатерине II-й.

Отчасти мы видели прежде, что священники и Невского монастыря иноки ходили славить, т. е. петь славу Богу, и во дворцы в праздники: рождества Христова и св. Пасхи. Этот благочестивый обычай, вероятно, держался еще в течении первой половины царствования Анны Иоанновны. В 1738 г. учинено из Духовного правления предписание о нехождении священникам во дворец для славления. С тех пор, правило это вошло в силу и до настоящей поры, в отношении ко всем дворцам, соблюдается со всей строгостью.

По Духовному регламенту, положена была присяга ставленниках, и во всех других епархиях она существовала, но в С.Петербурге, при производстве в духовные степени, не чинилась. В 1738 году, в св. Синоде, возник вопрос о введении здесь присяги и о её редакции. Оказалось, что в разных губерниях: московской, новгородской, вологодской, нижегородской существовали присяги различных редакций. Из означенных четырех редакций, внесенных в св. Синод архимандритом Никодимом, правителем Синодальной канцелярии и судьею Духовного правления, принята и в исправленном виде с сокращениями утверждена присяга нижегородской епархии. Так как она имела особое содержание, то мы здесь приведем текст её с буквальной точностью.

«Аз, нижеименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом перед св. Его Евангелием, что хочу и должен своей природной и истинной, всепресветлейшей и державнейшей, великой Государыне Императрице Анне Иоанновне, самодержице Bcepoccийской и проч. и проч. и проч., и по Ней Её Императорского Величества всяким законным наследникам, которые, по изволению и самодержавной Её Императорского Величества власти, избраны, и определены и к восприятию престола удостоены будут, верным, добрым и послушным рабом и подданным быть, и все к высокому Её Императорского Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и прерогативы (или преимущества), узаконенный и впредь узаконенные, по крайнему разумению, силе и по возможности, предостерегать и оборонять, и в том во всем, в потребном случае, живота своего не щадить, и притом, по крайней мере, стараться споспешествовать все, что к Её Императорского Величества верной службе и пользе государственной, во всяких случаях, касаться может; о ущербе же Её Величества интереса, вреде и убытка, и скоро о том сведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися буду; когда же к служба и пользе Её Величества какое тайное дело, или какое бы оное ни было, которое приказ мне будет тайно содержать, и то содержать в совершенной тайне и ничего не объявлять; и поверенный и положенный на мне чин, как по сей моральной, так по особливой определенной и от времени до времени Её императорского Величества именем (от предуставленных надо мною начальников) определяемым инструкциям, и регламентам и указам, надлежащим образом, по coвести своея, исправлять, и для своея корысти, свойств, дабы и вражды, противно должности своей и присяги, не поступать, и таким образом себя вести и поступать, как доброму и верному Её Императорского Величества рабу и подданному благопристойно есть и надлежит, и как перед Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу, и суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. К тому же клянусь, что должен, и по должности хощу, и всячески тщатися буду, по хиротонии священство (или будучи в диаконстве), в приходе моем тайных раскольников, через удаление их от св. Евхаристии или через иные каковые примеры накрепко смотреть; и еще бы таковые явитеся могли, ни за каковые от них дары и посулы, укрывать и таить не буду: но как о них, раскольник скоро могу уведать, со всяким обстоятельством письменно представлять надлежит, всемерно потщуся; также в книгах о исповедывающихся и Таин причащающихся, закрывая их зловерия, с православными xpистианами писать не стану, к сему же, все раскольнические разные толки, с их старцами, называющимися учителями, и лживыми попами и диаконами, и мирскими (аще в покаяние не придут и к св. Православной кафолической церкви обратится не восхотят), вся их согласия суемудренная проклинаю и анафеме предаю. Буде же я впредь, по сем клятвенном обещании, забыв страх Божий и должность свою, таить их, раскольников, в своем приходе строго и с православными, для прикрытия их зловерия, по каковой либо стране ведая их заподлинно, с исповедавшимися и божественных Таин сообишимися, в книгу ложно напишу, и в том от кого облечен буду: то, клятвопреступник, чужда священного сана и мирскому публичному покаянию себя подвергаю. Клянуся еще всемогущим Богом, что эти все, мною обвиняемая, не инако толкую в уме моем, яко провещаваю устами моими в той силе и разуме, каковую силу и разум написанная зде слова чту и слышащим являют, и это все утверждаю клятвою моею. Буди мне сердцеведец Бог обещания моего свидетель, яко не ложное есть; аще же есть оное и не по совести моея, буди мне той же, Правосудный, отмститель. В заключение же сея моея клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь!

Присяга была писаная, а не печатная. Ставленник произносил ее после исповеди, и подписывал её, как и ныне, сперва ставленник а потом духовник, исповедовавший его.

По определению св. Синода от 16 августа 1727 года, подтверждено 23 января 1738 года (Собр. зак., т. X, стр. 391–392, № 7492), священникам и диаконам, за подписанием епископа, совершившего посвящение, выдавались ставленные грамоты печатные, число которых, по требованию, высылала московская типография в Синодальную enapxию с запискою и с расписками.

1-го мая 1738 года, в протоколе святейшего Синода было постановлено следующее правило: «рассуждаемо, что в соборах протопопы имеют с священниками чреду в священнослужении, а те, протопопы, должны служить, когда и чреды их не бывает, на все двоенадесятые праздники и в торжественные и викториальные, и поминальные по представльшейся фамилии её величества дни. Того ради, приказали: от чреды священнослужения, для оных резонов, их, протопопов, уволить». Это постановление, 13 мая того же года, из Духовного правления объявлено протопопам Петропавловского, Троицкого и Исаакиевского соборов с братией. Впоследствии правило это оставлено в силе только для протоиереев кафедрального собора.

12-го января 1739 года, по приказу святейшего Синода из Духовного правления, повелено Петропавловского собора протопопу с братией вести верную запись о том, когда какие духовные персоны из членов св. Синода и другие совершают крестные ходы, или какие другие служения во дни высокоторжественные, викториальные и номинальные, также – в праздники Господские, Богородичные и знатных святых.

13 апреля 1739 года, св. Синодом, через правление, духовным лицам запрещено «держать в домах своих кабаки и вольные домы (т. е. трактиры), где бывает между пьяницами пристанище всяким ярыгам, не потребные происходят песни со смехотворными играми, и прочие неистовства, – что священноцерковнослужителям не только смотреть, но и слышать весьма неприлично».

Сверх того, введены были некоторые формальности в деловую переписку, вошедши и в духовное ведомство. Так, 22 января 1734 года, указом предписано «чтобы преосвященных архиереев не титуловать словами: милостивейший, премилостивейший и всемилостивейший, того ради, что эти титулы принадлежат точию до высокой власти её императорского величества».

В декабре 1739 года, предписано именным указом титул её величества писать и печатать перед настоящими словами с отменой (отдельно от текста) и крупными литерами.

31 декабря 1736 года, подтвержден указ Петра I от 5 ноября 1723 года о писании челобитен и донесений по пунктам, что вывелось-было совсем из употребления.

10 апреля 1740 года, объявлен Полицийместерской канцелярии именной указ, доныне сохраняют свою силу, о непровозе покойников мимо дворца. Так-как в нем изложена самая причина такого распоряжения; то мы приведем здесь текст сего указа в полном его составе, «её императорское величество изволило указать в полициймейскую канцелярию объявить: понеже, в 9-й день сего апреля, случилось, что мимо самых её императорского величества покоев и окошек, где её императорское величество высочайшей своей Особой присутствовать изволила, пронесли мертвое человеческое тело, – что весьма непристойно есть: ибо для таких случаев, что мертвые тела и прочее тому подобное проносить или провозить, много иных дорог сыскать можно: того ради, полициймейстерской канцелярии накрепко того смотреть, чтобы впредь такие непристойности не происходили, и мимо её императорского величества покоев и окошек, такой вольный проход проезд с мертвыми телами и прочим тому подобным, отнюдь не был (Собр. зак. т. XI, стр. 77–78)».

В рассматриваемый период времени, некоторые события обратили себя внимание. 8 сентября 1736 года, в четвертом часу по полудни, волией Бoжией, умер первенствующий член св. Синода, преосвященный Феофан архиепископ великоновгородский и великолуцкий. Он жил на с.-петербугском острове близь речки Карповки, на карповском подворье. По распоряжению святейшего Синода через Духовное правление, священники, по особому расписанию, денно и нощно читали в домовой церкви при усопшем архипастыре св. Евангелия, соблюдая строгое благочиние. 12 сентября, в воскресенье, после шести часов утра, тело преосвященного было вынесено с подворья и препровождено в Невский монастырь, при стечении духовенства и рода. В процессии несения был впереди большой крест, взятый из Петропавловского собора. Тело сопровождали к монастырю до половины дороги Питирим нижегородский, а потом – Аарон, архиепископ архангельский, литургию в Невском монастыре совершал преосвященный Питирим, четыре архимандрита, член св. Синода благовещенский протопоп Иоанн Семенов caмпсониевский священник, духовник преосвященного, Василий Терлецкий Троицкого собора протодиакон с синодальными певчими. По совершении отпевания, тело преосвященного Феофана отправлено в Новгород для предания земле. Многие книги из библиотеки покойного отданы в Невский монастырь (Собр. зак. т. X, стр. 618, ук. от 16 сент. 1738 г. № 7658).

В праздник воздвижения св. креста, 14 сентября 1736 года, умерла жена барона Густава фон Бирона родного брата временщика, Александра Александровна, урожденная княжна Меншикова. Образ действования Биронов в её погребении несколько оригинален. В тот же день, пришел в здание святейшего Синода, посланный Бироном, измайловского полка сержант Густав Памбах и объявил словесно, что подполковник лейб-гвардии измайловского полка и её императорского величества генерал-адъютан барон фон Бирон просит прислать в дом его, Бирона, известие сколько в С.-Петербург обретается как преосвященных архиереев, так и архимандритов, и прочих духовного чина персон, понеже оное известие потребно быть имеет к церемониальному учреждению при погребении тела представльшиеся жены оного господина Бирона, которое погребено будет в Троицком Александроневском соборе. Скаска эта тотчас же была записана и начато в Духовном правлении дело, составлен реестр духовенству и немедленно отправлен к Бирону с тем же сержантом Памбах. На другой день, 15 сентября, измайловского полка подпоручик Иван Васильевич Суворов принес составленный уже в доме Бирона список, кому из духовных быть при погребении Бироновой жены. В реестре показаны: 3 архимандрита с их причетниками, два игумена, протопопы от трех соборов, и 14 священников с их дьяконами и причетниками. В конце реестра приписано: «а быть оным, сего сентября 17 числа, по полуночи в начале седьмого часу, в доме господина подполковника фон Бирона». Реестр из святейшего Синода отдан в тот же день в Духовное правление, которое объявило его по духовенству. Но потом дело, неизвестно почему, приняло другой оборот. Святейший Синод сам вступился в дело погребения жены Бирона. В Духовном правлении составлено расписание выноса и отпевания. Канцелярист правления Иоаким Гребеньщиков отнес его в дом Бирона на утверждение управляющему церемониалом погребения. Гребеньщиков, возвратясь, сказал, что он объявил реестр в печальной комиссии, – там с него взяли копию, сказали, что духовных персон на погребение назначено довольно, и просили дать назначенным повестку от Духовного правления. По Синодальному расписанию, погребение жены Бирона совершено следующим образом. Из дома до Невского монастыря тело покойницы провожали: преосвященный Аарон, архиепископ архангелогородский, три архимандрита, Варлаам, иеромонах кадетского корпуса, от всех церквей по одному священнику с диаконами и причетниками. В Невском монастыре литургию служил Питирим нижегородский, два архимандрита, благовещенский протопоп и один иеромонах, а на отпевании присоединились к ним все, которые сопутствовали покойнице до монастыря. Три хора певчих: синодальные, нижегородского и архангельского архиереев участвовали в выносе и погребении. Копиист Духовного правления Феодор Башилов командирован был наблюдать за порядком в погребении. По окончании всего, он донес правлению, что духовные к выносу все приспели и в церемонии шли исправно. Жена Бирона погребена в Благовещенской церкви Александроневского монастыря за левым клиросом. Ныне на могиле её не имеется никакого памятника. Но на плане церкви показано место вечного её покоя с такой надписью: Княжна Александра, супруга генерала фон Бирона. 1736 года, 17 сентября.

14-го июля 1739 года, совершен брак племянницы императрицы, Анны Леопольдовны, принцессы Мекленбургской, которая, быв лютеранской веры, еще в отроческих летах, присоединилась к Православной церкви. Принцесса вступила в замужество за Антона Ульриха, принца Брауншвейг-люнебургского, племянника австрийской императрицы, который жил в С.Петербурге при дворе с 1733 года. Жених, по вере, был лютеранин. Таинство бракосочетания совершал в Казанской церкви (что ныне собор) преосвященный Амвросий Юшкевич, архиепископ новгородский, и говорил по сему случаю проповедь, которая после была напечатана. Многие выражения этой проповеди не понравились цесаревне Елисавете Петровне. Манштейн говорит, что свадьбу эту торжествовали «со всевозможною пышностью». Более года, работали над экипажами и платьем, которые назначались для сей церемонии (Записки о Poccии, изд. 1810 г. ч. II, стр. 56 – 57).

24 августа 1740 года, у них родился сын, нареченный, при св. крещении, Иоанном. Манштейн пишет, что императрица Анна Иоанновна «была довольна этим событием, и взяла новорожденного принца к себе во дворец» (ibidem, стр. 82).

Статистика с.-петербургской епархии, перед учреждением в ней единоличной епископской кафедры, имела следующий вид. В состав епархии входили две губернии, которые тогда писались в бумагах провинциями: с.петербургская и выборгская.

В г. С.-Петербурге: приходских церквей было 29, а всего с соборными и домовыми – 45; домов – 4816; жителей мужского пола 33494, женского – 18825, итого: 52319 человек. В этом числе было: духовных мужеского пола – 162, женского – 160, итого: 322.

В с.петербургском уезде, в ближних приморских местах и селах: церквей – 15; домов – 1927; жителей мужского пола – 6641, женского – 5734, всего: 12375. В том числе духовных: мужского – 57 и женского – 61, итого: 118.

В заказе кронштадтском: церквей – 6, дворов – 439, обывателей мужского пола – 13269, женского – 2668, а всего; 15937. В том числе, духовных мужского – 29, женского – 33, итого: 62.

В Шлиссельбуре: церковь – 1, дворов – 354, обывателей мужеского пола – 782, женского – 823, а всего: 1605. Духовенства – мужского – 7, женского – 14, всего: 21.

В уезде: церквей – 5, дворов – 693, обывателей мужского пола – 1966, женского – 1941, а всего; 3907. В том числе, духовных мужского – 21, женского – 29, итого: 50.

В Ямбурге: церквей – 1, домов – 222, жителей мужского пола – 632, женского – 648, а всего; 1280. В том числе, духовных мужского – 3, женского – 10, итого: 13.

В уезде: церквей – 5, дворов – 1198, обывателей мужского пола – 4664, женского – 4482, а всего; 9146. В том числе, духовных мужского – 23, женского – 26, итого: 49.

В Копорье: церквей – 2, домов – 581; жителей мужского пола 2127, женского – 2075, всего: 4202. Духовенства: мужского – 10 и женского – 10, итого: 20.

В уезде: церквей – 13; домов – 3184; жителей: мужского пола – 10859, женского – 10384, всего: 21243. Духовных: мужского – 55, женского – 56, итого: 111.

В Выборге церковь – 1, домов – не показано, жителей мужского пола – 4224, женского – 745, всего: 4969. Духовных мужского пола – 5 и женского – 6, всего: 11.

В уезде: церковь – 1, дворов – 37, жителей мужского пола – 84, женского – 69, всего: 153. Духовенства: 2 мужского и 3 женского, всего: 5.

Итого: одних приходских церквей по епархии было 95. Соборные церкви, при которых не было прихода, и домовые не показаны в той ведомости, из которой взяты эти сведения. А соборных с домовыми было в епархии 21 церковь. Итого всех церквей было уже в то время 116. Домов – 13451. Жителей: мужеского пола – 78742, женского – 48394, всего же: 127183 человека. Духовенства: мужского – 463, женского – 482, всего: 945.

Раскольники показаны: в Кронштадте – один мужчина, да в копорском уезде – 6 мужчин и 6 женщин, итого по всей епархии: 7 мужского и 6 женского пола. Здесь показаны только явные, записные раскольники. Прочие же содержали раскол и, может быть, другие ереси потаенно. Всех же раскольников было в это время не так мало, не только по уездам, но и в самом С.-Петербурге.

При этом, мы должны заметить, что народонаселение с.-петербургской Синодальной епархии развивалось весьма быстро. Проследить это полезно было бы для статистики, и в с.-петербургских архивах нет большого недостатка в материалах по этому предмету. С 1722 года, в бывшую тиунскую избу, а потом и в с.петербургское духовное правление высылались ежегодно, хотя и не очень исправно, скаски о церквах, священнослужителях и приходах. Нам попалась одна из таких сказок, и в ней мы нашли, между прочим, следующий факт, подтверждавший быстроту движения народонаселенности. В копорском уезде, в Горском погосте, в 1722 году, дворов в приходе было 156. Через десять ровно лет, а именно в 1732 году, их оказалось уже 557, и в этом счете 12 домов было помещичьих, тогда как, за десять лет назад, в Горском погосте не существовало ни одного помещичьего двора. Статистике предоставляем решить этот вопрос в связи с причинами, содействовавшими столь быстрому населенно новозавоеванного края. Мы скажем только, что в числе этих причин, кроме браков и рождений, важнейшее место занимала в то время колонизация, т.е. переселение из других мест.

Паства с.-петербургской Синодальной области, во весь период рассматриваемого нами царствования, находилась в скорбном состоянии. По крайней мере, она страдала не меньше своих пастырей, положение которых мы выяснили прежде. С разных сторон угнетали эту паству разного рода недруги и бедствия и физические, и гражданские и нравственно-религиозные.

Из физических бедствий, в то время, опустошительно действовали пожары. В Ингерманландии, от небрежного обращения с огнем, в течении нескольких лет, много раз горели леса страшным пламенем, – отчего не только разорение лесов происходило, влияя неблагоприятным образом на изменение климата, но и от дыма, по современному свидетельству, воздух, во всех окольных местах и до самого С.-Петербурга, нездоровым и вредительным образом наполнялся. Обратив внимание на эти явления, правительство внушало указами поступать с огнем со всяким бережением и смотрением, в лесах его не оставлять, и в то же время посылало летом в Ингерманландию приличное число солдат для надзора, вместе со служителями Вальдмейстерской (т. е. лесами заведовавшей) конторы, и для охранения лесов от пожаров (Полн. собр. зак. империи, т. IX, стр. 859 и 860).

Большие пожары опустошали, сверх того, жилые места, и св. храмы во многих местах погорели. Мы уже говорили об уничтожении пожарами некоторых церквей по с.-петербургской Синодальной области, когда шла речь о переменах в строение св. храмов и о новых церковных постройках. В 1736 году, сгорел собор св. Исаакия далматского от молнии, ударившей в спиц. В 1737 году горела церковь вознесения Господня. В 1738 году выгорел город Выборг, – причем сгорел и православный собор рождества Христова с приделом апостолов Петра и Павла (Собр. зак. т. X, стр 590, ук. 20 авг. 1738 г. № 7635).

Самый Петербург трижды подвергался опустошительному действию огня в 1735, 1736 и 1737 годах. А в 1739 году погорели у берега Невы барки с пенькой и маслом, с хлебом и рыбой (Соб зак. т. X, стр. 815–816). Последний пожар произошел, как дознано в свое время, от неосторожности, а в предшествующих пожарных случаях не только подозревались поджоги (ibidem, стр. 186), но и действительно оказывались, как увидим после, поджигатели. На топографических картах С.-Петербурга, за это десятилетие, рисуются в разных местах, на огромном пространстве, сплошные массы развалин, стоявших, после пожаров в запустении. Между прочим, в 1735 году сгорело подворье Александроневского монастыря, бывшее там, где ныне губернское правление (Собр. зак. X, стр. 130), и памятное по тому, особенно, обстоятельству, что в нем арестован был, при императрице Екатерине I-й, преосвященный Феодосий архиепископ новгородский. В 1736 году, истреблен пожаром в Морской улице гостиный двор, существовавший с 1715 года, и биржа внутренней торговли (См. объясн. к истор. планам С.-Петербурга, изд. 1843 г. ст 52, 56, 57 и друг.).

Кроме существенной потери жилищ, пожары причиняли великое зло обитателям в обстоятельствах, как сопутствующих им, так и следующим за ними. При пожаре 1737 года, по свидетельству современных сказаний происходили «многие безбожные непорядки и воровства». Призванные на помощь солдаты, «вместо надлежащего отъема, не токмо в воровство ударились, и во многих домах – в палаты и в погреба весьма силой врывались, раззоряли и пьянствовали, и другие многие непорядки чинили». Некоторые из этих вспомогателей пойманы были с крадеными вещами, и подвергнуты, яко разорители, розыскам (Собр. зак. т. X стр. 194)».

В одном из именных указов того времени говорится, что пожар 1736 года причинил «великое раззорение многим с.-петербургским обывателям». Погоревшие, лишившись крова, принуждены были, довольно долгое время, почти до наступления осени, жить на лугах, под открытым небом со всем своим иждивением; ибо домовладельцы, чуждые, по увлечению наживе, сострадательности к потерпевшим бедствие, увеличивали цены квартиры. В следствие этого, кабинет её величества, именным указом от 17 августа 1736 года (Полн. собр. зак. т. IX стр. 91, № 7033), объявили через Полициймейстерскую канцелярию, чтобы неотданные в наймы дома, светлицы и избы владельцы давали на помещение погоревшим, за те же цены по каким они ходили до пожара, и отнюдь не больше, как за два рубля в месяц, – каковое распоряжение должно было иметь силу до 1-го мая 1737 года.

Купеческие же люди и разные маркитанты подняли цены на хлеб и на прочие жизненные предметы первой необходимости. Не имея денег, многие погорельцы, как говорится в документах, «могли от глада помереть напрасно». Поэтому и купеческим людям с маркитантами сказан был именной указ с подписками, чтобы предметы своей торговли продавали по тем же ценам, как до пожара, с означением самых цен, затребованных из с.-петербургской портовой таможни (там же, стр. 902 – 903, ук. 17 авг. 1736 г. № 7035). А чтобы на будущее время легче тушить пожары, таким же порядком указано было вырыть на каждом дворе, или около двора на улице, по одному и больше колодезей, и содержать их в добром порядке. Сверх того, принимались, много раз, и другие меры против огня, показанный в «Собрании законов» за эти годы.

Кроме пожаров, в с.-петербургской Синодальной области причиняли зло, по местам, болезни и разбои. В 1736 году, моровая язва действовала на животных разного рода. Зло, по видимому, не было великим и на людей не простиралось. К пресечению его, правительством предписаны были разнообразные меры карантинного свойства, и между ними, например, почтовая гоньба лошадей заменена была речным транспортом, во весь путь – от С.-Петербурга до Соснинского яма и обратно (Полн. собр. зак. т. IX стр. 874 – 875, ук. сената, 8 июля 1736 г. № 7005).

В самом Петербурге, от влияния непомерной теплоты и выделения миазмов из почвы, атмосфера вредно действовала на людей, и в простом народе ходила какая-то болезнь, не названная по имени в документах. Полициймейстерская канцелярия, вследствие этого, предпринимала, в 1737 году, гигиенические меры, исключительно относившиеся к содержанию города в чистоте (ibidem, т. X, стр. 134 –135, ук. 3 мая № 7241).

Разбойники коренились по лесам в разных местах и, нападая по дорогам на проезжих, грабили и били их. В 1734 и 1735 годах , «воровство» или злодейства их особенно усилились близь С.-Петербурга на пути к Соснинской пристани. Правительство требовало, чтобы владельцы дач по этой перспективе, в немедленном времени, вырубили леса, по обеим сторонам дороги, на значительное пространство, дабы ворам пристанища не было (Полн. собр. зак. т. IX, стр. 547 – 548, ук. сената 14 июля 1735 г. № 6672).

По такому же побуждению, последовало распоряжение о вырубке владельцам лесов в Ингерманландии по Нарвской дороге, от С.-Петербурга до Нарвы, на 30 сажень в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения (там же, стр. 900, ук. сената 11 авг. 1736 г. № 7030)». Теми же распоряжениями предписывалось беспаспортных людей у себя не держать, и незнакомых даже на ночлег не пускать, а ежели где пришлые без паспортов явятся, таких ловить и отправлять в города, так как от таких гулящих и беглых людей более бывают воровские собрания. А для искоренения разбойников по дороге к Соснинской пристани, отправлена была из Военной Коллегии даже пристойная партия солдат с надлежащим числом обер- и унтер-офицеров. Меры эти, однако же, не искоренили разбоев: так велико было зло! Злодеи, напротив, размножались. В 1739 году, они появились в Шлиссельбургском уезде, жили и действовали общинами, особенно от Шлиссельбурга вверх по Черной речке броду. 25 июня 1739 года, опять повторено было объявление указа, под страхом смертной казни, чтобы бродяг ловили и отдавали в руки правосудию. (ibidem, т. X, стр. 808, ук. № 7840).

В том же году, стало известно, что в Финляндии, на границе русских владений со шведскими, в пустых местах, поселились жилищами беглые солдаты, занимавшиеся мошенничеством и разбоями. Одни из них угрожали окрестным обывателям грабительством, требуя, какой либо дани. А другие, вооружившись ружьями, хаживали партиями человек по шестидесяти и по семидесяти, нападая на жителей и делая и разного рода насильства. Разумеется, и для искоренения их немедленно приняты были правительством строгие меры (ibidem, стр. 777, ук. 19 мая 17 года, № 7806).

В самом С.-Петербурге, на большей перспективе (т. е. на Невсвом на погорелых местах, совершались драки и грабежи, так, что императрица приказала восстановить пикеты из солдат, для прекращения сих зол (Собр. зак. т. X, стр. 368, ук. 14 дек. 1737 г. № 7458). В первый раз еще нами встретилось известие, что разные непорядочные люди в С.-Петербурге имели свой притон, на Выборгской стороне, близ церкви св. Сампсония, в казачьей слободе, состоящей из 22 дворов разных владельцев. Правительство сделало распоряжение, чтобы слободу эту снести на другое место (Собр. зак.т. стр. 854).

Был еще один особый случай воровства, которое названо гробокопательсвом. В С.-Петербурге, в одной кирхе оставлено было, вероятно в ночь, тело какого-то знатного иностранного человека. Нашлись мошенники, которые, «не боясь будущего страшного суда Божия и земной казни», пробрались тайно в кирху, тело из гроба вынули и ограбили, бывшие на нем богатые уборы. Кто были эти люди, неизвестно, но их отыскали, изобличили, заставили признаться в грабительстве и казнили смертью. Случай это ужасный сам по себе, должен быть отмечен в истории нашего законодательства: ибо, по поводу его, императрица установила гробокопателям смертную казнь, без всякого милосердия, повелев указ об этом внести в Уложение. Вероятно, до петербургского периода нашей отечественной истории, гробокопательство между русскими людьми мало было известно: ибо, в царствование императрицы Анны Иоанновны, ни в Уложении, ни в указах её предков не нашли никакого постановления против него (Собр. зак. т. X, с 723, ук. 8 февр. 1739 г. № 7750). Но в С.-Петербурге, как мы видели выше, гробокопательство, и опять-таки на Аптекарском кладбище появилось очень рано – в первое же десятилетие существования нового города.

В дворянских кругах С.-Петербурга, развились, до азарта, разного рода игры. Этому злу не мало содействовало допущение их в вольных домах, и в трактирах и в кабаках. Играли в какие-то кости, в карты, на биллиардах. В это время, пишет Манштейн, и «при дворе завелась большая карточная игра. Многие от игры наживали великие богатства, а другие совершенно разорялись. Я часто видал», что иные, за один прием проигрывали до 20000 рублей в квинтич или фаро. Впрочем, императрица не очень любила игру. Когда она начинала играть, то для того только, чтоб проигрывать. Она, обыкновенно, держала банк, а пунктировал кто-нибудь один, по её назначению. Кто выигрывал, тот получал от неё наличным деньги, не смотря на то, что играли на марки; она же сама не брала денег с проигравших ей (Записки о Poccии, 1810 г. ч. II стр. 62)». Благородное юношество не хотело отстать на этом поприще от своих отцов. В особенности, прославлялись играми н пьянством в дому её императорского величества пажи и камер-пажи. Указом от 5 марта 1735 г. (Собр. зак.,№ 6703), велено их, если где появятся, не допуская до питья и игры, брать под караул и приводить в дом её императорского величества в дежурную генерал адъютантов. Между же этими юношами, наиболее прославился паж Иван Волков. На счет его, в указе сделано следующее особое распоряжение: «пуще смотреть пажа Ивана Волкова, и ежели где явится, тотчас, поймав, привести в дежурную (ibidem)». Взрослые, предаваясь этим играм, теряли на них деньги, пожитки, деревни и крестьян, – отчего, как сказано в именном запретительном указе, не только в крайнее разорение и убожество приходили, но и в самые тяжкие грехи впадали, и души свои в конечную погибель приводили. «Того ради, по ревности закона Божия, императрица именным указом от 23 января 1733 года (там же, стр. 20, № 6313), повелевала такие богомерзкие продерзости оставить, а противящихся этому указу наказывать сперва денежным штрафом, потом взятием в тюрьму, а подлых – нещадным битьем батогами, и жесточее, смотря по важности дела».

Простой народ также предавался разного рода играм, между которыми упоминаются карты, кости и еще какая-то игра зернью, которая производилась на открытых местах, как то: на лугах и плацах (Полн. собр. зак. т. X, стр. 305, ук. № 7390). Страсть к этим играм, в связи с пьянством, до того овладела рабочим народом, что фабриканты, своей силой и влиянием, ничего не могли поделать с ней, и вынуждены были взывать к помощи правительства, которое, в 1739 году, определило ссылать невоздержных в Сибирь на коште фабрикантов (ibidem, стр. 827, ук. 3 авг. № 7866).

Пьянство, как мы видели, издавна существовало в С.-Петербургском крае. Pyccкие и туземцы финского племени не уступали друг другу в привязанности к спиртным напиткам. В Петербурге порок этот стал развиваться и строить себе пристанища, т. е. кабаки и трактиры, с последних годов царствования Петра великого. Самый двор государя подавал в настоящем случае, как мы видели раньше, недобрый пример. «Со времени Петра 1-го, пишет Манштейн, вошло в обыкновение при дворе много пить. Однако же, этого сказать нельзя о времени императрицы Анны, поскольку она не могла видеть пьяного человека. Только одному князю Куракину было позволено пить, сколько ему хотелось. Но чтобы не привести вовсе в забвение столь странный обычай (т. е. много пить), 29 января, день восшествия императрицы на престол, обыкновенно, посвящен был бахусу (т. е. пьянству). В этот день, каждый придворный, стоя перед её величеством на коленях, обязан был выпить большой бокал венгерского вина. Это приводит мне на память другой обряд не менее странный. Накануне больших праздников, все придворные и гвардейские офицеры собирались во дворец для приветствования государыни и целовали у неё руку. Она же изволила тогда подносить каждому из подходивших стакан, наполненный вином. (Записки о Poccии, изд. 1810 г. стр. 63 – 64)».

В десятилетие императрицы Анны Иоанновны, трезвенность окончательно уступила пальму первенства своему противнику. Причиной, давшей переход порочной страсти к вину, было само правительство. Едва-ли когда с.-петербургская администрация так заботилась о возвышении казенных интересов в ущерб народной нравственности и народного же благосостояния, как в царствовании императрицы Анны Иоанновны. Надобно полагать, что известная жадность к деньгам лиц, стоявших во главе управления, таких, как Бирон, злонамеренно спекулировала на поживу, опираясь, на историческую слабость народа. А что развитие пьянства в столице за это время именно следует приписать администрации, это не подлежит сомнению: ибо тогда не откупщики, а само правительство заведовало и руководило продажей питий. Намерение же его извлекать казенные интересы распространения в народе пьянства выразилось во многих печатных распоряжениях того времени. Таковы, для примера, следующие указы: а) указ сената 21 апреля 1733 года (Полн. собр. зак. т. IX, стр. 90 – 91, № 6 запрещалось, под опасением штрафа, продавать в С.-Петербурге, в трактирах и вольных домах, вывозимую из-за моря Гданскую водку, не было остановки в продаже казенных дорогих российских водок, и к её императорского величества убытку не происходило, б) Указом сената 30 января 1736 года (там же, стр. 733 – 734, № 6877), устроены от казны, для усиления продажи вина, выставки на всех островах С.-Петербурга: Адмиралтейскому Васильевском, Петербургском, и на Московской и Выборгской сторонах. На этих выставках вино продавалось в чашки, полукружки, кружки, четвертями, полуведрами и ведрами; для сбору денег от продажи, поставлены были солдаты; продажа производилась без обмеров, а деньги опускали они в ящики за печатями. Всех вольных домов или кабаков было в 1736 году, сто двадцать. На топографических планах С.-Петербурга этого десятилетия, видишь, по местам, целые ряды домиков с особыми знаками. Когда обратишься к указателю планов, то, под цифрой этих домов читаешь надпись: кабаки. Значит, заведения эти, в то время, сгруппировались по нескольку на одной местности.

Не смотря на то, что сто двадцать кабаков было достаточным количеством для тогдашнего С.-Петербурга, в том же 1736 году, указом свыше от 26 апреля (там же, стр. 801 – 803, № 6943), на С.-Петербургском острове отдано, с публичного торгу, еще 10 новых питейных домов на откуп таким людям, за благонадежность которых могла поручиться Ратуша вместе с Камер-конторой. В том же 1736 году, издан от 6 мая именной указ о продаже в С.-Петербурге вина и водки вёдрами и полувёдрами (в пресечение корчемства) только из казны, т. е. в казённых стойках, а из питейных домов чарками и кружками, – причем вольнодомцы, т. е. кабатчики, дорогой ценой оплачивали казне вредный продукт, и непременно приобретали его на готовые (наличные) деньги. Казённых стоек с ведёрной продажей в С.-Петербурге до 1736 года было только три: на Адмиралтейском, Васильевском и Петербургском островах. Указом сената от 21 июня того же года (там же, стр. 861, № 6991), «для дополнительного в казне её императорского величества винного и водочного сбора», предписано поставить еще три ведёрных стойки: одну на Московской стороне в казённых постоялых дворах, другую – на Выборгской – в Охтенских слободах, третью – на Адмиралтейском острове. В указе сената от 13 декабря 1736 года (там же, стр. 999 – 1002, № 7119), издано дополнительное постановление о раздаче питейных домов в С.-Петербурге.

Мы привели немногие только указы, но их выходило, в течете десяти лет, гораздо больше, иногда, каждый год, по нескольку. Так, напр. в 1737 году, последовал сенатский указ об отдаче в С.-Петербурге трактиров и кабаков на откуп и о бытии корчемным делам в ведомстве Полициймейстерской канцелярии (Собр. зак. т. X, стр. 380 – 382). В 1738 году, 15 февраля, по донесению комиссии о строении С.-Петербурга, вышла резолюция от кабинет -министров о постройке на Васильевском острове в первой линии и по берегу большой Невы реки, питейных домов (ibidem, стр. 416 – 420, № 7515). В том же году, 2 ноября, объявлен еще сенатский указ о постройке кабаков (и притом каменных, чтобы не горели) в С.-Петербурге (ibidem, стр. 645, № 7681). В 1739 году, 20 декабря, издан от сената указ об определении верных сборщиков в вольные трактирные дома на С.-Петербургском и Адмиралтейском островах, на Выборгской и Московской сторонах и в прочих местах, кроме Васильевского острова, где вольные трактирные дома отданы были на откуп купцу Чиркину (ibidem, стр. 983, № 7978), известному храмоздателю Благовещенской церкви. В 1740 году, 10-го июня, указом сената освобождены от всякого постоя все дома, в которых производилась казённая питейная продажа, дабы не чинилось в ней умаления в казне недобора (Собр. зав. т. XI, стр. 156, № 8132). Все эти указы, как показывает их содержание, направлены именно к тому, чтобы усилить потребление вина для интересов казны.

Но можно сказать, что с 1735 года правительство, заботясь о выгоднейшей системе продажи вина, напрасно хлопотало распространить питье его в народе в больших еще размерах. К тому времени, народ привык уже к пьянству: он пропивал по кабакам и трактирам, все свои заработки. Если же не было наличных денег, то обедневшие люди прибегали к мерам прошедших веков: таща в кабак платье, посуду и всякие вещи, там закладывали их на вино, пиво и мед. А у кого пропито было свое имущество, тот воровал вещи у других и также сносил в кабак. Вольнодомцы и работники их, не пренебрегая никакими вещами, охотно принимали всякие заклады, ссужая народ за ценные предметы гибельным питьем. Так как пропивка имущества была на Руси старинным пороком, унаследованным веками: то торговым уставом, гораздо ранее этого времени, было запрещено продавать питьё в долг и под залоги. Чтобы остановить кабатчиков для дачи негодного питья под залог последнего достояния бедных, по указу Сената от 12 августа 1737 года (там же, стр. 558 – 559, № 6786), приказано было: «в С.-Петербурге публиковать и во всех кабаках и в вольных домах (трактирах) выставить листы от камер-конторы, чтобы вольнодомцы (т. е. содержатели домов с винной продажей), как сами, так работники, вино, пиво и мед продавали на готовые деньги, а в заклад или посуды и других никаких вещей, отнюдь не принимали». За исполнение этой меры следили Камер-контора, С.-Петербургская ратуша и полиция.

Пьянство, разжигая в человеке страсти, побуждает его, при веселом темпераменте к отчаянному разгулу, а при настроении мрачном – к ссорам, дракам, буйству. Сцепы того и другого свойства сделались в С.-Петербурге ежедневными, будничными. Пьяные, бродя по улицам столицы и иных местах весело распевали песни, предаваясь играм и излияниям чувств, в других же ссорились и пускались в битвы. Полициймейстерская канцелярия, привыкнув к таким сценам, оставляла их без внимания. Наконец, уже сами кабинет-министры, не могши более сносить неприятных встреч, в 1738 году приказали полиции отдать приказ чтобы пьяные по улицам не вздорили, песен не пели, а ослушников выловить и приводить в полицию (Собр. зак. т. X, стр. 407, ук. 9 фев. № 7508). Может быть, полицейский надзор был причиной того, что, в 1738 году, ссоры и драки пьяных, вместо улиц, производились на дворах, квартирах, и потому указом 17 октября наикрепчайше подтверждено жестоким истязанием, чтобы и в домах шуму и драк не было. В самих же кабаках и трактирах не только песни и ссоры, но и хуже их – в непристойности были терпимы, и не видно, чтобы подвергались запрещению. К концу настоящего периода, правительство императрицы Анны Иоанновны само увидало, что грубейшие и самые тяжкие пороки в петербургском обществе, напр. воровства, поджоги, убийства, совершаемые бесстрашно, совершались не от чего иного, как от пьянства, и потому торговлю кабаков, вольных домов ограничило временем с 9 часов утра до 6 пополудни. (Собр. зак. т. XI, стр. 275, ук. 17 окт. 1740 г. № 8260).

Совершенно те же меры предпринимались, для распространения винной продажи, и в других местах с.-петербургской Синодальной области, что показывают следующий указы: а) от 15 мая 1739 года об определении к винной и водочной продажи» в Шлиссельбурге и его уездах бурмистра, целовальников (ibidem, стр. 775 – 776, № 7084); б) от 21 декабря того же года об определении к кабацким сборам в Ингерманландии и иных сборщиков, и о представлении в Сенат из Камер -Конторы отдать на откуп всяких сборов до сроков за полгода (ibidem, стр. № 7979). Споспешникам кабацкому сбору делали всякие льготы, за нарушения угрожали казнями, а к ревности поощряли даже милостию её царского величества. В первом из этих указов сказано: «сборщикам накрепко подтверждать, чтобы накрепко же старались, чтобы против окладов учинен был прибор, – за что обнадежить их её императорского величества милостью; напротив же того, если от нерадения их учинятся недоборы, то не только они на них будут взысканы, но, сверх того, за такое нерадение оштрафованы будут жестоко; если же и камер-контора, в таком случае, за ними крепкого смотрения иметь не будет, за то так же оштрафована будет». И замечательно, что в распространении продажи вина, как показывают помеченные указы, заинтересованы были почти все гражданские административные учреждения Петербурга, как-то: сенат, камер-контора, ратуша, полиция, комиссия о строении города и самое имя её императорского величества.

Вместе с играми и склонностью к хмельным напиткам стали водворяться роскошь и расточительность. По свидетельству Манштейна, великолепие двора приведено было в стройный порядок, и это стоило величайших издержек. «На этот один предмет выходило из империи невероятное количество серебра (Зап. о России, стр. 59)». «Великолепие же, введенное у двора, говорит князь М М. Щербатов в записках о повреждении нравов в России, понудило вельмож, а подражая им, и других умножить свое великолепие». Царедворец, издержавший в год 2000 или 3000 р. на свой гардероб, едва бывал заметен по своему наряду: иностранцу, содержателю модного магазина, достаточно было прожить в С. Петербурге два – три года, чтобы приобрести хороший капитал, хотя, при приезде своем, он ничего не имел, кроме долга. Но роскошь и мотовство состояли не в одних нарядах, но и во всем – в экипажах, меблировке, столе. «Число разных вин, говорит князь Щербатов, умножилось, и прежде незнаемые: шампанское, бургунское и капское стали привозиться и употребляться на столы».

Была выписана итальянская опера, заведены оркестры и камерная музыка, появились маскарады. Шут императрицы, итальянец Педрилло, в 1736 г. писал к герцогу Медичи в Тоскану: «хотя мы находимся в самом норде (севере), однако же при дворе имеются такие забавы, какие могут быть при первых европейских дворах, не смотря ни на какое иждивение. Ваше высочество можете этим примером воспользоваться».

При изложенных выше бедствиях, народ С.-Петербургского края терпел большие страдания от влияния тогдашней правительственной системы. Тягость её чувствовалась и давила людей не только в общественном строе жизни, но и в семейном быту. Мальгин (Зерцало государей, изд. 1794 г. стр. 571 – 575) так описывает характер императрицы Анны Иоанновны и нравственные страдания человечества, по преимуществу, в столицах, а следовательно наиболее в С.-Петербурге, который подвергался, по непосредственной близости своей к центру горестей, большим бедствиям, чем напр. Москва, или Киев. «Страшно, подлинно, подумать, пишет Малыгин, до какой степени простирались суровость, жестокости, кровопролитие и крайнее подданных удручение: ибо в столицах муж с женой, друг с искренним (т. е. другом) своим, без явной себе опасности от многих повсюду тайных примечателей и доносителей, особенно же злобных затейщиков, не только на улицах и общенародных местах, спроста и совсем о стороннем разговаривать, тем более о угнетенном и бедственном своем состоянии промолвить что, или друг друга чем-либо в общей скорби утешить, а часто и о внезапном и безвестном отлучении, потере и, конечно жестоком жребии, искренних и присных своих ни навестить, ни помочь ни проведать, но ни в домах своих, а думаю, и в самых мыслях, вознамериться о том не могли и не смели. О, сколько великого ужаса в этом пришедшем! Всеобщий страх, уныние и отчаяние обладали душами всех; никто не был безопасен, по малейшему подозрению, в свободе состояния и жизни тем более, что нередко, в таковых случаях, и самая совершенная невинность от злобы, злости, затей и корыстолюбия злостраждет. Многократно малейшее успокоение и само ложе превращались в темницу, где неисчеслимое множество было жертвой зверской лютости и бесчеловечия, а особенно от приставников, к лютости привыкших, и самых лютых зверей лютейшими бывающих, власть и законы крайне злоупотребляющих. Знатные богатые лишаемы были свободы, чести, достоинства, имения и жизни, которых сослано было в ссылку более 20000».

Находя основание такого давления в некоторых личных свойствах государыни Анны Иоанновны, в её строгости выше меры, Мальгин далее пишет, что к такой суровой системе и сама государыня «приводима была особенно посредством и орудием жестокого от природы, грубого в восстании из самой низости на высоту счастья и частей возведенного, в честолюбии неограниченного, в обогащении ненасытного, в части равных себе нетерпевшего, самолюбием, завистью и невежеством помраченного, a Россию крайне ненавидевшего, и во всем подозревавшего, любимца, вельможного временщика своего Бирона». Клевретом же Бирона, по части угнетения и кровопролитий, был Андрей Иванович Ушаков, сын беднейшего дворянина Новгородской губернии, семнадцать лет управлявшей тайной канцелярией «Память Ушакова, говорит князь Петр Долгоруков (Сказание о роде князей Долгоруковых, Спб. 1840 г. стр. 260), останется на веки в презрении всех благородных россиян. Безжалостно проливая кровь человеческую без малейшего содрагания, присутствуя лично на жесточайших истязаниях он должен быть русскими ненавидим более, чем сам Бирон. Бирон был внуком митавского конюха был иноплеменником и ненавидел Россию за оскорбления, нанесенные ему при дворе Петра великого; Ушаков же был коренным русским дворянином, и, не взирая на то, содействовал раззорению и угнетению россиян». От этих-то двух личностей разливались бедствия и горе на всю Россию, чувствуемые наиболее, вблизи их, в С.-Петербурге и в с.петербургской Синодальной области.

Мы знаем один пример, что лютеранские пасторы, содействуя некой партии в угнетении православных, являлись доносчиками на них и становились орудием жестокого их преследования в с.петербургской епархии. В 1732 году, в герцогстве Ингерманландии производилась перепись крестьян по именам и по летам, – причем некоторые души утаены были в доровской и других мызах, приписанных к дворцовому селу Красное также в дворцовой Шунгоровой мызе и в деревнях латышских. 3десь было, что, по указам Петра I, за умышленную утайку положено было страшное наказание дворцовых волостей приказчикам, старостам, дьячкам и прочим прикосновенным лицам. Вот какой-то пастор и донес о вышеупомянутой утайке, и эти люди (имена неизвестны), допустившие утайку, по именному указу от 7 июня 1733 года, строго наказаны были батожьем при стечении народа (Полн. собр. зак. т. IX, стр. 160 – 161, ук. № 6432).

Наказания, в то время, производились самые страшные. Тайная канцелярия, по некоторому доказательству, признала поджигателями обывательских домов в Морской улице, 6 июля, крестьянского сына Петра Петрова, называемого Водолаз, да крестьянина Володимира Перфильева. Взявши под арест, их подвергли в Тайной канцелярии столь тяжким смертным пыткам, что несчастные, желая продолжить живот свой, вынуждены были облыжно показывать, будто их подучали к поджогу другие люди, которые, на самом деле, совсем не были причастны к этому злодейству. А наконец, Петров и Перфильев, на основании Уложения (гл. 10, п. 228) и военного устава (гл. 21, артик. 178), наказаны жесточайшей смертью, а именно: сами живыми сожжены на том месте, где учинился пожар. Солдатской жене Стефаниде Косьминой Зуевой, раньше еще подвергавшейся за что-то розыскам и публично битой кнутом, на том же месте отсечена голова за то, что она будто бы ведала о злом умысле поджога, и нигде благовременно о том не заявила, да и сама была сообщницей в поджоге; ибо, во время пожара, поймана с чужими крадеными пожитками (Собр. зак. т. X, стр. 305–307, № 7390). Спустя несколько лет, другой человек, а именно – крестьянин Савелий Нефедьев пойман был на пожаре с краденными же пожитками, и ему, в 1740 году, учинена смертная казнь. Указ же 1737 года о наказании поджигателей, по этому случаю, предписано было читать в церквах по воскресным и праздничным дням, «чтобы оный у подлого (т. е. простого) народа во всегдашней и незабвенной памяти был (Собр. зак. т. XI, стр. 198–200, ук. сената от 24 июля 1740 г. № 8183)».

Строгость, пытки и тяжкие наказания простирались тогда на очень многие единицы людей разного звания, подвергая семейства их душевным страданиям, а деятельность, промыслы, имущества раззорению. В резолюции кабинет министров на сообщение сената от 28 марта 1740 года (Собр. зак. т. XI, стр. 73 –75, № 8056) говорится, что многие с.-петербургские жители, купцы и других чинов люди, имеющие свои домы и торговые промыслы, за вины розыскиваны и биты кнутом; также солдатские, матросские и других в службе обретающихся чинов жены, за их вины, пытаны же и биты кнутом; также, многих разночинцев люди их, по делам, иные пытаны, а другие наказаны. Почти все эти пытанные и наказанные высылались, как подозрительные личности, из столицы, – отчего происходили следующие вредные исследования для нравственного и экономического быта людей: где мужья были отлучены от жен, или где жены от мужей, и семейства обоих приходили в расстройство, дворы оставались пустыми, торговый предприятия падали и разрушались. Видя такие последствия, кабинет -министры, уже в 1740 году, постановили: «не высылать из Петербурга всех людей, публично наказанных, кроме тех, которые наказаны за важный вины, но делам канцелярии тайных розыскных дел; в особенности же не высылать таких, которые жили в С.-Петербурге своими домами; но, при этом, накрепко смотреть, чтобы подозрительных к воровству и шатающихся без паспортов которые здесь дворов своих не имеют, отнюдь не было».

А в этой тайной канцелярии многие сходили с ума от строгого заключения, пыток и душевных страданий, и пощады никому не было. Наказывали не только престарелых или несовершеннолетних, мужского и женского пола но и больных, даже сумасшедших, ссылая еще их, после наказания, отдельного от пыток, через св. Синод в монастыри на «неисходное пребывание». Из престарелых подвергся такому наказании отставной барабанщик первого Морского полка, Григорий Сорокин; из сумасшедших – жена магазин -вахтера Адмиралтейского ведомства Василия Ходанкова – Катерина Петрова; а из очень молодых – девица Анна Иванова, 15 лет, лютеранской веры, за навет о поджога, подвергалась пыткам в губернской канцелярии, по сознанию своей вины, жесточайшим образом публично наказана и сослана в какой-то далекий девичий монастырь в работу, с тем, чтобы из монастыря никуда ее не выпускать (Собр. зак. т. X, стр. 768 и т. XI, стр. 172).

Доносы иногда делались от самых близких людей, напр. от жен мужей, и доносчики получали хорошие награды. Капитан-лейтенант морского флота Александр Возницын, православной веры, будучи в Польше у жида Вороха Лейбова, принял жидовство, с совершением обрезания (Собр. зак. т. X, стр. 556–560, ук. 3 июля 1738 года, № 7612). Жена Возницына Елена Иванова, урожденная Дашкова, учинила на него донос в отступничестве от Православной веры. Последствия дела были таковы: муж, в канцелярии розыскных дел в С.-Петербурге, был жестоко пытан на дыбах повинился в своем странном, но и страшном грехе, и сожжен на костре, а жена, сверх законной части из имения мужа, который владел крестьянами, от щедрот императрицы еще получила сто душ с землями и прочими принадлежностями, в вознаграждение за правый донос (Собр. зак. т. стр. 691–692, ук. 10 января 1739 г., № 7725).

В десятилетнее царствование императрицы Анны Иоанновны, Православная вера в России подвергалась нападениям со стороны лютеранства. В лице блаженного Феофилакта Лопатинского и других своих поборников, Церковь мужественно отстояла свои догматы и исконные учреждения. В самой ограде православия, между сынами его, велись, в нестройном порядке, пререкания касательно некоторых пунктов учения и некоторых установлений древности. Центр этих разногласий и борьбы находился в С.-Петербурге, где жили вожди разных воззрений, или привозились из других мест, для суда и наказаний. Православная церковь перенесла это двойное, внешнее и внутреннее, испытание; её священная хоругвь восторжествовала над врагами. Однако немощные из её членов не остались совсем без ущерба. В С.-Петербурге появились лютеранские мнения: будто бы монашество не есть необходимо Церкви, и 10 июля 1737 года изданы были строгие меры, которые крайне сократили число желающих вести подвижническую жизнь. Ослабело уважение к иночеству, этому строго-евангельскому учреждению Христианства. Русские православные люди стали также колебаться, больше, чем во дни Петра великого, сомнениями в нетлении св. мощей и в других отличительных истинах и преимуществах истинно-Христовой церкви. Знакомство с идеями запада произвело особенно вредное влияние на чувство веры в передовом дворянском сословии. Имевший знатный чин, место и ордена, князь Димитрий Михайлович Голицын, петербургский житель и человек разумнейший своего века, будучи судим по разным поступкам, между прочим, не устыдился перед высшим судом объявить, что «когда бы из ада сатана к нему пришел, то бы, хотя он перед Богом и погрешил», однако же и с ним бы, для пользы своей, советовался, и советов от него требовал и принимал». Такая подвижность на общение с велиаром, показывающая крайнее оскудение веры в Бога, в свое время привела всех в ужас. Не столько за другие противности, коварства и бессовестные вымышленные поступки, сколько за эти «богомерзкие слова», князь Димитрий, именным указом от 9 января 1737 года, отправлен в ссылку в Шлиссельбургскую крепость под крепкий караул, а все имущество его, движимое и недвижимое, описано в казну (Собр. зак. т. X, стр. 9–12, № 7151). Князь М. М. Щербатов, в «записках о повреждении нравов в России», говорить, что тогда было гонение на род Голицыных и относительно Димитрия Михайловича замечает, что «напрасное его осуждение довольно видно по самому манифесту его сослания», – чем не опровергаются безбожные речи Голицына, не одни не считаются достойными такого наказания.

В 1733 году, императрице Анне Иоанновне учинилось известным новое cyеверие, относящееся к погребению священнослужителей, следующего содержания: «обретающийся в Риге, протопоп Николай Растовецкий попадью тамошнего некоего умершего попа спрашивал: «идет ли она замуж, объявляя ей, если идет, то он того умершего попа, а её мужа – погребет без риз, а если, после того мужа своего, во второбрачие не вступит, то погребет в ризах (Собр. зак. т. IX, стр. 202, ук. св. Синода 7 сент. 1733г., № 6478)». Преосвященный Феофан Прокопович словесно доложил об этом от имели государыни св. Синоду. В Риге назначено произвести следствие. А с.-петербургскому Духовному правлению было предписано указом св. Синода, в том же 1733 году, из правления же указами – всем духовных дел управителям «наведываться, не имеется ли где таких же и прочих, тому подобных, суеверств; и еще где таковые объявятся, о том следовать, и иметь крайнее попечение, чтобы они пресечены и искоренены были (из дел дух. правд. 1733 г.)». Донесений по этому пункту ни откуда не поступило. Очень может быть, что странное cyeверие, формулированное протопопом Растовецким, тогда еще неизвестно было в с.-петербургской Синодальной епархии. Тем не менее, мысль Растовецкого и здесь слышится иногда в устах необразованных людей, только и самые носители её не придают ей особенного вероятия (значения).

При дворе императрицы Анны Иоанновны, так же, как и во дни Петра великого, встречаются кощунства и непристойный действия, соединяемые непосредственно с исполнением религиозных обязанностей. По свидетельству Державина, всякий раз, как императрица слушала обедню в придворной церкви, шуты её, которых было не мало, садились в лукошки в той комнате, по которой нужно было проходить, и кудахтали, подражая наседкам. Для поощрения и награждения этих шутов, Анна Иоанновна учредила особый миниатюрный орден св. Бенедикта, весьма похожий на крест св. Александра Невского, и шуты носили свой орден в петлице, на красной ленте. Bсем известна также шутовская свадьба, игранная на Heве «в ледяном доме». Жених, князь Алексей Михайлович Голицын, разжалованный в шуты за принятие католичества из угождения к одной итальянке низкого происхождения, и невеста, калмычка Авдотья Иванова Буженинова, главные герои шутовства, повенчаны были в церкви, 6 февраля 1740 года, по чину Православной веры. Хотя никакого скандала при этом не произошло, тем не менее, в этой от начала до конца, шутовской свадьбе священный и высокий обряд, заключающий в ceбе св. таинство Церкви, поставлен был средством для шутовских действий. Между придворными не нашлось ни одного благонамеренного человека, который бы вразумил других, касательно неприличия и греховного кощунства этих действий. Сановники двора, напротив, сами напрягали свои умы, чтобы придумывать кощунства, сообщали о своих изобретениях императрице, помогали разыгрывать их, восхищались и помирали со смеху от вида кощунственных зрелищ, в которых, сверх божественной религии унижалось достоинство человеческой личности. Мы уже сказали выше, как вредны были эти придворные потехи для народной нравственности. Следы эти до сих пор еще не совершенно изгладились в нашем обществе, где многие любят щеголять именно – кощунством.

Эти кощунственные затеи нaибoлеe совершались в последние годы императрицы Анны Иоанновны и служили орудием для развлечения государыни скуки и болезни. Императрица Анна Иоанновна несколько времени была нездорова и скончалась 17-го октября 1740 года.

Хотя народ, при воцарении её, присягал в верности её наследника, но наследник в мaнифecте, как мы видели, не был поименован. По кончине же своей, она, по манифесту от 5 октября 1740 года, наследником назначила своего внука, которому тогда было несколько месяцев от рождения. Внук этот, известный в истории под именем Иоанна VI, был сын брауншвейгского принца Антона Ульриха, имевшего в замужестве племянницу императрицы Анну Леопольдовну, принцессу мекленбургскую. Регентом был немного Бирон, а потом – мать Иоанна.

В apxиве бывшего с.петербургского Духовного правления не сохранилось никаких бумаг относительно смерти и погребения императрицы Анны Иоанновны. И из других источников нам известно немногое. К погребению её вызывались депутаты из шляхетства Лифляндского и Эстляндского шестнадцать человек; из магистратских чинов и из знатного купечества, по пяти человек из городов: Риги, Ревеля и Нарвы – из Пернова и Аренсбурга – по два а из Выборга – четыре (Собр. зак. т. XI, стр. 286, указ сената, № 8270). Погребение совершено с царской пышностью. Над гробом императрицы устроен был великолепный балдахин. После погребения, этот балдахин перенесен был для хранения, и после освящения из него устроена сень над главным престолом в церкви св. Симеона богоприимца и Анны пророчицы, в Моховой улице, в знак того усердия, которое питала государыня и этому храму (Опис. С.п.бурга, Пушкарева, 1839 г. т. I, стр. 251). Императрица Анна Иоанновна погребена в с.-петербургском Петропавловском соборе в ряду коронованных особ.

4 ноября 1740 года, по случаю смерти её, был объявлен из кабинета св. Синода именной указ следующего содержания: «от времени преставления, блаженныя и вечнодостойныя памяти, ея императорскаго величества, считая впредь четверть года, в С.-Петербурге никаких свадеб не венчать, и о том во всех церквах тотчас с запрещением объявить (Собр. зав. т. XI, стр. 292, ук. № 8277)». Св. Синод через Духовное правление объявил указ этот под расписку всего столичного духовенства в исполнению, и нарушен со стороны его не было.

В кратковременное правление Бирона и Анны Брауншвейг-люнебургской никаких особенностей в с.петербургской епархии не последовало. Всё шло обыкновенным своим течением. Народ присягнул на верность подданства Иоанну Антоновичу и подписался под присяжными листами. Имя его напечатано было в формах, по которым произносятся имена царей при церковных священнослужениях, и возносилось на молитвах. Когда, по низвержении Бирона, Анна Леопольдовна объявила себя правительницей империи, все государственные чины и сословия учинили в верноподданичестве новую присягу, в которой упоминалось её имя. «Не нашлось, пишет Манштейн, ни единого человека, который бы не изъявлял чрезвычайной радости, видя себя освобожденным от тиранства Бирона (Зап. о Poccии, изд. 1810 г. ч. II, стр. 98)». Это было в декабре 1740 года. Присяга происходила в придворной церкви, где стояла сама правительница, и церковь освещена была множеством свеч. Присягнувшие, приложившись к св. Евангелию и кресту, чинили приличный поклон правительнице, окруженной знатными господами. 13 ноября 1740 года, вышел указ, вероятно при Анне Иоанновне приготовленный, о распространении христианского благочестия, во втором пункте которого, между прочим, предписывалось крайнейше подтвердить, чтобы, во всех церквах империи, священники были искусные, добродетельного жития, учительные и радетельные о спасении душ человеческих. Указ этот вошел тогда же в действующее правило, и его приводили, в присутственных местах С.-Петербурга, в справках при производстве дел о постановлении священников.

11-го марта 1741 года, правительница Анна Брауншвейг-люнебургская, по докладу кабинета, издала указ, который доказывает её желание покровительствовать Православной вере. В указе повелено: «иноверцев, кои в смертных убийствах или в других тяжких винах явятся, и веру Греческого исповедания восприимут, то их, для того восприятия веры, нигде не описався, смертию не казнить и в ссылку не посылать, а требовать о том указа от кабинета в таком рассуждении, дабы возможно было их от смертной казни свобождать, а определять для жительства внутрь государства». Некоторые стали-было пользоваться этим указом. Но императрица Елисавета Петровна, вскоре по восшествии на престол, при первом представившемся случае, отменила его (Собр. зак. т. XI, стр. 549).

Окончанием правления принцессы Анны, продолжавшегося менее года, заключается наш труд, который мы назвали: Историю православной Церкви в пределах нынешней С.-Петербургской епархии. Ибо Православная вера и церковь, как мы теперь знаем, здесь, в этом крае, издавна существовала, но епархии, в точном смысле слова, не было до воцарения императрицы Елисаветы Петровны. С основания города С.-Петербурга, нынешняя с.-петербургская епархия до 1742 года сперва входила в состав великоновгородской eпархии, а потом была под непосредственным ведением св. Синода. Как в первом, так и во втором случае, постоянно чувствовалась потребность в особом епископе для столичного града. Мы видели прежде, что делались уже и попытки дать своего епископа С.-Петербургу в лице преосвященного Игнатия, немного управлявшего епархией нa правах самостоятельного иерарха. К концу же настоящего времени, при большом развитии епархиальных дел, потребность в особом епископе не только не ослабела, но была осознана настоятельнее прежнего. 8-го июля 1741 года, св. Синод имел рассуждение о том, что в С.-Петербурге, в знатные храмовые праздники, в церквах архиерейского служения и проповеди не бывает, – чему следовало бы быть для лучшего церковного благочиния, и потому приказал объявить через Духовное правление всем священникам в С.-Петербурге, чтобы они, в знатные храмовые праздники, за несколько дней, просили apxиереев на служение, а для сказывания проповедей, приличных празднику, приглашали бы проповедников, кого пожелают. Вскоре после этого, а именно 1-го сентября 1742 года, по указу св. Синода, с утверждения императрицы Елисаветы Петровны, в С.-Петербург, действительно, открыта самостоятельная епархия, и первым епископом в ней был преосвященный Никодим, по фамилии, Сребницкий.

Будущему времени принадлежит труд продолжить дело, начатое нами. Оно будет носить другое имя и иметь другой характер. Епархиальная жизнь и втекающие в нее события теперь будут сосредоточиваться около епископов, в преемственном порядке, дающих им направление, руководство и освящение, при пособии духовной Консистории.