«Исто́рии форм» шко́ла
«Исто́рии форм» шко́ла (нем. Formgeschichte, англ. Form Criticism), направление в библейской *герменевтике и *экзегетике 20 в., которое преследует цель обнаружить за текстом Священного Писания устные долитературные формы, сложившиеся в лоне религиозных общин (как ветхо-, так и новозаветных). «Истории форм» школа исходит из предпосылок, заложенных в *«истории Предания» методе.
Возникновение «Истории форм» школы связано с осознанием роли *устной традиции (Р.*Симон, *Гердер, *Гизелер), с работами *Дайссманна, указавшими на «народный» характер новозаветной письменности, и трудами *Гункеля, который обнаружил в Ветхом Завете устойчивые жанровые каноны, отражающие в каждом случае определенный *«жизненный контекст». Однако подлинными основателями «Истории форм» школы стали *Дибелиус (1919), который впервые употребил термин «Формгешихте», К.*Шмидт (1919) и *Бультман (1921). Все трое использовали критические инструменты «Истории форм» школы для новозаветной экзегезы, и на протяжении почти 30 лет их методы оставались ведущими на Западе. Хотя «Истории форм» школа возникла среди протестантов, ее принципы нашли (хотя и с оговорками) отклик у ряда православных (еп.*Кассиан) и католических ученых. Однако у большинства православных библеистов методы этой школы еще не получили детальной оценки. Можно только сказать, что общее представление о приоритете устной традиции вполне созвучно с православной экклезиологией, которая видит в Церкви носительницу *Откровения, хотя конкретные приемы и теории «Истории форм» школы зачастую проникнуты историческим скептицизмом и не могут быть приемлемы для православного богословия.
«Истории форм» школа ветхозаветной экзегетике. Старые толкователи псалмов исходили из индивидуальных особенностей псалмопевцев (Давида, Асафа и др.); Гункель же показал, что характер псалмов определяется несколькими литературными моделями (Gattung), которые можно четко классифицировать. Из этого толкователь сделал вывод о литургическом происхождении Псалтири. Псалмы, согласно Гункелю, это своего рода коллективное слово ветхозаветной Церкви; личное авторство отступает в них на второй план. Можно сказать, что создатели псалмов, подобно иконописцам, говорили не от себя, а выражали церковную традицию. Поэтому экзегетам следует искать в псалмах их связь с жизнью и историей всей Общины, находившейся в различных обстоятельствах (бедствие, торжество по поводу спасения и т. д.).
Такой же богослужебный фон экзегеты «Истории форм» школы искали и в Книге Второзакония, связывая ее с праздником возобновления Завета или новолетием (*Мовинкель). По теории *Альта, законы Пятикнижия, прежде чем они были записаны, повторялись устно. Альт разделил их на *аподиктические законы (универсальные, непререкаемые) и казуистические (приспособленные к частным случаям). Последние имеют много аналогий в судебниках народов *Древнего Востока и связаны с «жизненным контекстом» оседлого периода. Между тем аподиктические законы восходят к древнейшим праздникам кочевой, Моисеевой эпохи.
Анализируя «жизненный контекст», «Истории форм» школа часто прибегала к сравнительно-религиозным параллелям. Так, совокупность тем в (Быт.3) (змий, запретное дерево, половой стыд и т.д.) связывается рядом католических библеистов (*Коппенс, *Маккензи) с символами языческого культа плодородия, который был камнем преткновения для ветхозаветного Израиля *допленного периода. Иными словами, искушение Евы становится *прообразом искушения всего народа Божьего.
Прежние комментаторы резко противопоставляли *профетизму культовую традицию. Поиски «Истории форм» школы привели к иному взгляду. Пророческие речения оказались во многом столь же подчиненными общецерковным канонам, как и псалмы, из чего Мовинкель заключил, что пророки выступали с проповедью во время *богослужения и их речи были его составной частью. Многие неясности в древнейших ветхозаветных сказаниях (например, о Каине) «Истории форм» школа объясняла тем, что они основаны на устной традиции, которая вошла в текст не полностью (см. статью *Кенитская гипотеза). Несмотря на известную ценность этих наблюдений, аргументы «Истории форм» школы по большей части носят предположительный характер и не могут претендовать на точность и окончательность. Это особенно относится к применению методов школы к Новому Завету.
«Истории форм» школа в новозаветных исследованиях. Очевидно, что передача Евангелия Христова на протяжении 30–50 лет прошла 3 этапа: 1) устная проповедь Самого Спасителя; 2) устная проповедь апостолов и первые досиноптические тексты, как сохраненные в Новом Завете в виде посланий, так и утраченные; 3) записанные 4 Евангелия. Экзегеты «Истории форм» школы обращали главное внимание на 2-й этап, причем одни надеялись дойти до «первоистока» (т.е. 1-го этапа), а другие не считали это возможным. Бультман подчеркивал именно церковную, общинную природу евангельского Предания. Евангелисты, по его мнению, лишь собирали и редактировали сложившиеся формы Предания. Он справедливо признавал, что задача проповедников Евангелия была практической: возвещать веру в воскресшего Господа (ср. Лк.1:4; Ин.20:31) – и поэтому в Евангелиях отсутствуют лишенные смысла подробности, которыми авторы *апокрифов заполняли исторические пробелы. Нашим Евангелиям предшествовали «литературные единицы», т.е. отдельные *нарративные части предания и речения, которые евангелисты располагали по-разному.
Бультман вычленил в речениях Христовых 3 типа: *логии, пророческие слова, *апофтегмы – и, как это делал Гункель по отношению к Псалмам, связал их с коллективной традицией Церкви. «Литературные единицы» вышли из устных форм Предания. В свою очередь, формы Предания закреплялись не в статичной, нейтральной среде, а в рамках сложной, противоречивой действительности. Христиане вели полемику с иудеями и язычниками, защищались от враждебных нападок, наставляли новокрещеных, вместе молились и совершали Евхаристию, решали многочисленные внутрицерковные проблемы. Трудно предположить, что апостольское свидетельство о Христе происходило без учета этих аспектов церковной жизни. Ведь уже апостол Павел менял свой подход в зависимости от того, говорил ли он с иудеями или эллинами. Следовательно, для более адекватного понимания всех оттенков смысла в Евангелиях к ним нужно подходить, учитывая среду, для которой и в которой они были написаны.
Все это не может вызывать возражений. Но сторонники «Истории форм» школы пошли дальше. По словам Бультмана, «история форм» «связана с определенными обстоятельствами или процессами в истории народа», т.е. Общины, но о Самом Христе мы, по сути дела, «почти ничего не можем знать». Известно лишь то, как представляла Его себе Церковь. Подобный вариант *модернизма фактически подменял Христа Церковью. Учение Евангелий, их неповторимый дух и стиль, печать уникальной Личности, которая лежит на них, – все это целиком было отнесено на счет Общины, «анонимной массы», которая якобы вполне произвольно распоряжалась Преданием, изобретая эпизоды и речи, потребные для ее насущных нужд.
Исторически и психологически это выглядит совершенно неправдоподобным, тем более что в апостольскую эпоху наставники общин строго следили, чтобы проповедь была согласна с Преданием (1Кор.11:2). Около 52 апостол Павел призывал фессалоникийцев: «стойте и держите предания, которым вы научены» (2Фес.2:15). Следовательно, мы не имеем права предполагать в общинах бесконтрольную анархию.
Эпические сказания, в истории которых больше всего проявились законы коллективного творчества, складывались веками и тысячелетиями; между тем литературная история Евангелий насчитывает всего около 3 десятков лет. И наконец, сила воздействия Евангелий состоит не просто в их литературных достоинствах, а в том Образе, Который не мог быть порожден ни гением евангелистов, ни тем более творчеством «анонимных масс».
«Жизненный контекст», исторические обстоятельства должны были, разумеется, влиять на выбор тем и на акценты, но уточнение самого этого контекста историками крайне затруднительно и не выходит за пределы гипотез. Например, экзегеты «Истории форм» школы утверждают, что различие в передаче притчи о пропавшей овце в (Мф.18:10–14) и (Лк.15:1–7) порождено в первом случае заботой Церкви об отдельной душе, а во втором – желанием Луки показать любовь Христа к грешникам. Но откуда видно, что это различие связано с той или иной ситуацией в Общине? Оттенки в изложении притчи могли придать сами евангелисты (см. статью *«Истории редакций» школа).
Настойчивая тенденция «Истории форм» школы находить в Евангелии не Христа, а только Церковь, была продиктована псевдоапологетическим намерением: уступить самым упорным тезисам критического подхода, чтобы такой ценой «спасти» хоть что-то от «натиска науки». Но хрупкие гипотетические конструкции не следует отождествлять с наукой как таковой. Недаром один из основателей «Истории форм» школы Гункель считал свой метод чем-то вроде искусства. Наука же (в частности,, сравнительная филология и библейская *археология) вполне подтверждает достоверность Евангелий.
Палестинский «жизненный контекст», теснейшая связь греч. Евангелий с арамейским и еврейским языками, стойкость Предания, закрепленного в ритмической форме, – все это указывает не на среду «второго поколения» христиан, а на первоначальную традицию Иерусалимской церкви, идущей от Двенадцати (см. статью *Евангелия).
Постепенно стали выясняться уязвимые стороны методов «Истории форм» школы. Сами ученики Бультмана в 50-е гг. 20 в. подвергли сомнению его уверенность в том, что Община не интересовалась земной жизнью Христа, что евангелисты были лишь собирателями Преданий, что Община обладала такой творческой силой, что коллективно создала образ Христа. Еще в период расцвета влияния «Истории форм» школы православный библеист о.*Лев (Жилле) писал: «Евангельские тексты – не монолит, одинаково древний и одинаково чистый во всем своем составе. В этом слитке свидетельств можно различить последовательные “редакторские” наслоения, как бы отпечатки различных лиц и эпох. Но в целом этот слиток кажется чрезвычайно прочным. Немногие тексты выдержали бы тот критический анализ и тот строгий экзамен, какой выпал на долю Евангелий».
В «Истории форм» школе наиболее ценной остается мысль о роли Церкви в фиксации Предания (эта мысль нашла поддержку и в документах II *Ватиканского собора). Все экзегеты соглашались и с тем, что Евангелия не «биографии» Христа в обычном смысле слова, а проповедь веры. Однако это не значит, что они содержат вымыслы общин. Существование досиноптических форм тоже правдоподобно, как и наличие разнообразных жанров в Евангелиях. «Литературные жанры, – писал в 1957 *Леон-Дюфур, – могут и должны быть определены со всей возможной строгостью; но при этой строгости не следует забывать о приблизительности оценок, сопровождающих их открытие; чистые формы представляют исключение, и предложенная классификация носит более эллинистический, чем семитический, характер. Не существуют ли они только в воображении того, кто их придумал?»
Работы «Истории форм» школы пестрят такими словами, как «кажется», «возможно», «создается впечатление», «чувствуется» и т.д. Оперируя системой шатких допущений и априорных предпосылок, «Истории форм» школа к тому же опиралась на философские идеи, далекие от христианства, чуждые библейскому историзму. Только эти идеи и могли привести к странной мысли, будто первые христиане не интересовались «Иисусом истории». Если бы это было так, само возникновение Евангелий осталось бы необъяснимым.
• Гибер (*Жибер) П., Евангелия: вера и история, «Логос», 1972, № 2; *Жилле (Лев, иером.), В поисках первоначального евангельского предания, «Путь», 1932, № 36; его же, Иисус Назарянин: По данным истории, Париж, 1934; Рефуле Ф., Иисус – Тот, Кто приходит из иного мира, «Логос», 1973, №3–4; *Трофимова М.К., Философия экзистенциализма и проблемы истории раннего христианства, ВДИ, 1967, №2; *Barton J., Reading the Old Testament, Phil., 1984; Genthe, 1977, S.238; McKnigth E.V., What is Form Criticism?, Phil., 19859; Schokel L.A., Form Criticism, NCE, v.5; Tucker G.M., Form Criticism of the Old Testament, Phil., 1971; см. также ст. «Новый поиск исторического Иисуса»; RGG, Bd.1, S.1186, Bd. 2, S.1246.