Глава VIII. На патриаршей кафедре. 1943–1944 годы

Постепенно в первые два года войны стало традицией публиковать в прессе приветствия от И. В. Сталина в ответ на обращения патриаршего местоблюстителя Сергия и других православных иерархов. 5 января 1943 года в газете «Правда» была опубликована очередная телеграмма митрополита Сергия к Сталину со словами: «Сердечно приветствую Вас от имени Православной церкви. Молитвенно желаю в Новом году Вам здравия и успеха во всех Ваших начинаниях на благо вверенной Вам родной страны. Нашим особым посланием приглашаю духовенство, верующих жертвовать на постройку колонны танков имени Димитрия Донского. Для начала Патриархия вносит 100 тысяч рублей, Елоховский кафедральный собор в Москве – 300 тысяч, настоятель собора Колчицкий Николай Федорович – 100 тысяч. Просим в Госбанке открыть специальный счет. Да завершится победой над темными силами фашизма общенародный подвиг, Вами возглавляемый»²¹⁹.

Разрешение было дано, о чем также сообщалось в центральной прессе, и православные приходы начали перечислять средства в патриотические фонды. В последующем информация о патриотических взносах стала регулярно поступать в Московскую патриархию. В телеграмме главнокомандующему Красной армией И. В. Сталину по случаю ее 25-летия патриарший местоблюститель сообщал о собранных за короткое время шести миллионах рублей на постройку танковой колонны и о продолжении сбора необходимых средств²²⁰.

В начале 1943 года общая политическая обстановка в стране и положение на фронтах, широкая патриотическая деятельность религиозных организаций подталкивали руководство Советского Союза к более решительным шагам по дальнейшей нормализации государственно-церковных отношений.

Внутренние и внешние факторы, сложившиеся к лету 1943 года, предопределили шаги правительства в дальнейшем развитии государственно-церковных отношений. Властям необходимо было определить, в отношении какой из религиозных организаций будет сделан первый шаг в установлении официальных публичных связей. Собственно, речь могла идти только о русском православии, но либо о «сергиевской» («тихоновской») церкви, либо об обновленческой церкви. Сталин подошел к выбору с прагматической позиции.

Обновленческая церковь, возглавляемая митрополитом Александром (Введенским), не пользовалась широкой поддержкой верующих. Да и за рубежом среди автокефальных православных церквей обновленцы не были признаваемы, воспринимались как «раскольники» и «узурпаторы власти церковной». В противоположность им «тихоновская» церковь имела широкую поддержку среди верующих. Зарубежные православные церкви именно ее рассматривали как наследницу тысячелетнего русского православия и желали восстановления с ней отношений. Принимался во внимание и тот факт, что на оккупированных территориях немцы закрывали обновленческие храмы, обвиняя его духовенство в политической поддержке советских властей. И одновременно не препятствовали открытию «тихоновских» храмов и монастырей, полагая, что священники и рядовые верующие этой церкви, испытывая резкую антипатию к большевикам, положительно воспримут оккупационный режим. Таким образом, политическая и религиозная ситуация в стране и за рубежом диктовала Сталину выбор в пользу «тихоновской» церкви.

Среди тех, кого Сталин допустил к обсуждению вопроса о взаимоотношениях государства и церкви, были В. М. Молотов, заместитель председателя Совнаркома СССР; Г. М. Маленков, начальник управления кадров ЦК ВКП(б); Л. П. Берия, нарком внутренних дел; В. Н. Меркулов, нарком госбезопасности. В тот же период решалось и какому органу поручить проведение новой религиозной политики. Первоначально решено было оставить это право за только что воссозданным (апрель 1943 года) Наркоматом государственной безопасности СССР (НКГБ). Этот наркомат еще в самом начале войны проводил специальные операции среди церковных организаций. Например, уже 22 июня 1941 года в плане агентурно-оперативных мероприятий значилась задача ареста «сектантов-антивоенников и разного антисоветского элемента, интернирование всех германских подданных». Нет сомнений, что среди арестованных по этому плану были представители самых различных религиозных организаций. Наркомат также входил с представлениями о целесообразности распространения листовок, посланий, обращений различных религиозных организаций к верующим в СССР и за его пределами.

Но очень скоро стало ясно, что ему эта деятельность явно не удается (сказывались традиции 1930-х годов). К примеру, именно по требованию наркомата в мае 1943 года запрещена была такая форма патриотического служения Русской церкви, как шефство епархий над военными госпиталями, снабжение их продуктами питания, проведение концертов и посещение раненых бойцов представителями приходов и духовенством. Это было расценено как недопустимые попытки «со стороны церковников входить в непосредственные сношения с командованием госпиталей и ранеными под видом шефства»²²¹. К тому же среди религиозных организаций наркомат воспринимался как «наследник» ВЧК-ГПУ-ОГПУ. Для внешнеполитического имиджа СССР тоже было лучше вывести (если не совсем, то хотя бы внешне) религиозные организации из-под контроля спецслужб.

В конце концов было решено для связи правительства с Русской православной церковью создать специальный орган. Тогда же родилась идея встречи Сталина с иерархами Русской православной церкви. К ней начали интенсивно готовиться. В канун планируемой встречи нарком госбезопасности В. Н. Меркулов активно ставил вопрос о возвращении в Москву из эвакуации руководителей религиозных центров, находившихся в тот момент в Ульяновске. В обращениях в ЦК ВКП(б) нарком, с одной стороны, отмечал «недовольство» митрополита Сергия длительным пребыванием вдали от Москвы, его «опасение» быть отстраненным от руководства церковью, с другой – необходимость перемещения церковных центров в Москву связывал с предполагаемым приездом в СССР делегации англиканской церкви и необходимостью активизации патриотической работы через церковные структуры на оккупированных территориях, где были открыты многие культовые здания²²².

Органами госбезопасности были собраны обстоятельные материалы о состоянии церкви, сведения о ее здравствующих иерархах, патриотической деятельности духовенства и т. д. С ними тщательно ознакомился Сталин, которого интересовали не только социально-политические взгляды церковных лидеров, но и подробности их личных судеб, быта и жизни в годы войны. Приведем краткую выдержку из биографической справки на митрополита Сергия, подготовленную в недрах спецорганов: «Как крупный церковный деятель широко известен в СССР и за границей. Владеет несколькими иностранными языками (японским, финским, английским, греческим, древнееврейским). Вступив на пост патриаршего местоблюстителя, мало чем отличаясь от предшественников в своих антисоветских взглядах, он, однако, резко отошел от политики демонстративной и открытой борьбы с Советской властью, провозгласив новую церковную политику на основе т. н. лояльного отношения к Советской власти. В этом сказалась некоторая прогрессивность митрополита Сергия. Осуществляя этот принцип, он вместе с тем стремится возродить церковь в прежних ее масштабах. С начала войны сам занял патриотическую позицию, организовал патриотическую деятельность во всей церкви и этой деятельностью руководит в настоящее время»²²³.

Судя по всему, предстоящая встреча и должна была стать первым шагом к налаживанию постоянных взаимоотношений между Русской православной церковью и Советским государством. Параллельно шли поиски того, кто мог быть назначен на пост вновь создаваемого государственного органа по связям с Московской патриархией.

…Самолет летел над самым лесом, почти касаясь верхушек деревьев. Дождь, облака, скрывавшие луну, заставляли летчиков чертыхаться и напряженно всматриваться во мглу. Однако условного огня все не было. Но вот налетевший порыв ветра на короткое время разогнал тучи, и внизу, справа, показались костры.

Спустя несколько минут в землянке, где располагался штаб партизанских отрядов на Украине, посланник с Большой земли передавал почту – всего лишь один пакет. Раскрыв его и быстро пробежав глазами текст, командир бросил посыльному:

– Полковника Карпова в штаб! – Повернувшись к присутствующему здесь же летчику, добавил: – Обсушитесь у огня, чайку партизанского попейте.

Вскоре в землянку торопливо спустился моложавый, плотно сбитый, с приятным открытым лицом военный.

– Товарищ командир, полковник Карпов по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал он.

– Садись, полковник. Знаю, ты с группой только что вернулся с задания, но, – командир указал на летчика, – ситуация резко изменилась. Короче, пришел приказ – быть тебе срочно в Москве.

– Товарищ командир, – подал голос летчик, – ночь на исходе… нам бы в путь, времени в обрез, да и погода…

– Ну что же, давай прощаться, Георгий Григорьевич, может, свидимся когда-нибудь.

На исходе дня 5 августа 1943 года Карпов входил в здание Наркомата госбезопасности. В приемной его уже ждали и сразу же провели к наркому В. Н. Меркулову. Разговор был краток.

– Полковник, вам предстоит вернуться в центральный аппарат наркомата и вновь возглавить отдел по борьбе с церковно-сектантской контрреволюцией. Хотя, признаюсь, придется над названием подумать, да и направление работы… будет несколько иным. Но об этом в другой раз. Сейчас о главном. В директивных органах принято решение официально легализовать религиозно-церковную жизнь в стране. С этой целью создается специальный орган при правительстве. Что это за орган и каковы его полномочия, пока полностью не определено. Хотя суть ясна: быть опосредующим звеном между правительством и православной церковью. Но вы его и возглавите, и доработаете все, что необходимо. Вам дается ровно месяц, чтобы вникнуть во все проблемы православной церкви в стране и за рубежом. Через тридцать дней будете представлены Верховному и дадите все необходимые пояснения о церкви и работе нового органа.

На одном дыхании изложив перспективы, нарком наконец остановился. После паузы спросил:

– Вопросы есть?

– В чьем непосредственном подчинении я буду находиться?

– В моем и только моем.

– Будет ли мне придан оперсостав?

– Для начала можете отобрать себе троих. Дальше видно будет.

– Допуск к текущей информации и к архиву?

– Без ограничений, вас уже ждет рабочий кабинет, машина и все необходимое на первое время. – Нарком встал и, крепко пожимая подчиненному руку, произнес напоследок: – За работу, полковник Карпов. Это твой шанс. Желаю удачи!

Пожалуй, еще никогда за свою 45-летнюю жизнь Карпов не работал так напряженно. Поиск, сбор и обобщение информации о положении православной церкви в стране и за рубежом, на оккупированной территории, в европейских странах, на Ближнем Востоке. Обработка сведений, поступающих в НКГБ из партизанских отрядов, действующей армии, от самых различных источников информации за рубежом. Перехваты радиопередач немецких радиостанций и их союзников. Чтение церковных изданий, советской и иностранной прессы. И встречи, встречи, встречи – со всеми, кто мог дать сколь-либо полезную информацию о православной церкви, иерархах, духовенстве, активистах-мирянах.

Карпов со своими сотрудниками негласно посетил все действующие в Москве и ближнем Подмосковье храмы – как православные, так и обновленческие. Обошел он и все мало-мальски известные закрытые в разные годы православные соборы и монастыри, проверяя собранную информацию о их состоянии и использовании.

В самом конце августа Карпов провел свою первую «операцию» – в Москву из эвакуации возвратился митрополит Сергий. В столице к тому времени находились митрополиты Ленинградский Алексий и Киевский Николай. Казалось, всё было подготовлено для решающего шага государства навстречу православной церкви.

Днем 4 сентября 1943 года, как и планировалось, Карпов был вызван в Кунцево на Ближнюю дачу Сталина и представлен председателю Совнаркома как возможный кандидат на пост председателя Совета по делам Русской православной церкви, создаваемого при Совнаркоме. Перед Сталиным лежали документы из личного дела Карпова, а также материалы о православной церкви и ее руководителях. И хотя вопрос о назначении был практически решен, он все же задал свои вопросы:

– Что из себя представляют митрополит Сергий и другие архиереи? Каков их авторитет среди православных верующих, отношение к власти?

– Старший из всех митрополит Сергий Страгородский: и по возрасту, и по авторитету. Живет скромно. Лоялен. Остальные во всем ориентируются на него. При их службах храмы полны народа. Много говорят патриотических проповедей, собирают деньги. На это же агитируют паству.

– Кто у нас был последним патриархом?

– Тихон – Московский и всея России.

– Как его избирали?

– На Поместном соборе, в ноябре семнадцатого года.

– Как живут православные церкви на Балканах, на Ближнем Востоке? Имеется ли связь с ними у нашей церкви?

– Достаточной связи нет. Поступают отдельные послания и информации. Но наладить это необходимо, поскольку православие в этих районах имеет сильные исторически обусловленные позиции в обществе и в государственных сферах. Русская православная церковь до революции там была неплохо представлена. Память о ней жива, и многие хотели бы возродить отношения на постоянной основе.

Интерес вождя к «иностранному православию» был вполне понятен. Он объяснялся приближающейся встречей руководителей стран антигитлеровской коалиции в Тегеране. Сталин был информирован, что союзники вновь обратятся к проблемам религиозной свободы в СССР, и ему хотелось иметь свои «козыри» на этой встрече.

Сталин поинтересовался мнением присутствующих здесь же Берии и Молотова относительно своего намерения принять в ближайшее время митрополитов Сергия, Алексия и Николая. Все выразили согласие. Сталин вопросительно посмотрел на Карпова, тот, помня наставление Молотова проявлять понимание и инициативу, не тушеваться, понял, что наступает момент его «боевого крещения» в новой должности. Он подошел к телефонному аппарату, набрал уже известный ему номер телефона в квартире митрополита Сергия:

– С вами говорит представитель Совнаркома Союза. Правительство имеет желание принять вас, а также митрополитов Алексия и Николая, выслушать ваши нужды и разрешить имеющиеся у вас вопросы. Правительство может принять вас сегодня же, через час-полтора. Если это вас не устраивает, то прием может быть организован завтра, в воскресенье или в любой день следующей недели.

На другой стороне телефонного провода, казалось, давно ждали звонка и прозвучавшего предложения, а потому и ответом было согласие прибыть на встречу.

Поздним вечером 4 сентября 1943 года правительственный лимузин въехал в Кремль. В нем находились митрополиты Сергий, Алексий и Николай. В кабинете председателя Совнаркома, куда они пришли в сопровождении Поскребышева, их ждали Сталин, Молотов и Карпов.

Беседу начал Сталин, сказав, что ему хорошо известно о патриотической работе церкви, что в многочисленных письмах, поступающих в правительство с фронта и тыла, советские граждане, верующие и неверующие, одобряют эту позицию церкви. Да и сам он и правительство дают весьма высокую оценку церковным патриотическим инициативам. После такого вступления Сталин предложил иерархам высказываться.

Первым вступил в беседу митрополит Сергий:

– Самый главный для нас вопрос о центральном руководстве церкви, так как с 1935 года не действует Синод, а церковь управляется патриаршим местоблюстителем. Нужен созыв Архиерейского собора для избрания патриарха.

– Как будет называться патриарх? – спросил Сталин, ничуть не удивляясь прозвучавшей просьбе.

– Вопрос о титуле мы предварительно обсуждали и полагаем правильным, чтобы он звучал так: «Патриарх Московский и всея Руси».

– Когда можно будет собрать Собор? – продолжал Сталин.

– Думаю, в месяц управимся.

Улыбнувшись, Сталин спросил:

– А нельзя ли проявить большевистские темпы? – Обернувшись к Карпову, добавил: – Как вы думаете?

– Если помочь церкви транспортом, прежде всего самолетами, то, думаю, дня через три-четыре можно собрать Собор, – ответил Карпов.

– Так назначим дату 8 сентября… Если нужна какая помощь со стороны правительства: деньги, транспорт, помещения, то скажите, и мы все предоставим, – заключил обсуждение первого вопроса Сталин.

– Нет-нет, – поспешил ответить митрополит Сергий, – денег не требуется, у нас всё есть.

Положительное разрешение основной просьбы церкви прибавило смелости и спутникам митрополита Сергия. Они стали также ставить перед главой государства вопросы об открытии духовных школ, храмов и монастырей, об издании церковной литературы и организации свечных заводов и прочих необходимых церкви мастерских, о предоставлении духовенству отсрочек от армии и уменьшении налогообложения… На все Сталин отвечал утвердительно и лишь повторял: «Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с ее организационным укреплением и развитием внутри СССР».

– Вот мне, – обращаясь к Сергию, сказал Сталин, – доложил товарищ Карпов, что вы очень плохо живете: тесная квартира, покупаете продукты на рынке, нет у вас никакого транспорта. Это неправильно, и правительство хотело бы вам в этих и в других вопросах помочь.

– Если это возможно, то мы просили бы предоставить для размещения патриархии и проживания патриарха игуменский корпус в бывшем Новодевичьем монастыре.

– Нет, это не годится. Товарищ Карпов там был и все осмотрел. Корпус неблагоустроенный, сырой, холодный, требует капитального ремонта. А мы хотели бы вам предоставить обустроенное и подготовленное помещение немедленно. А потому завтра же в ваше ведение перейдет для размещения в нем патриархии особняк по адресу Чистый переулок, дом пять. – Заметив на лицах собеседников тень недоумения и тревоги, Сталин, понимая, чем это вызвано, сказал: – Это советское здание, в нем лишь временно размещался до войны немецкий посол в СССР Шуленбург. Да и к тому же предоставлено будет вам и все находящееся в нем имущество, и прилегающая к дому территория.

В этот момент в кабинет вошел помощник Сталина А. Н. Поскребышев и положил на стол план усадьбы, о которой шла речь. Он хотел было уйти, но Сталин остановил его словами:

– Александр Николаевич, дайте нам небольшое пояснение по плану.

– Иосиф Виссарионович, архивистами к плану подготовлена обстоятельная записка. Если позволите, зачитаю выдержку?

– Пожалуйста.

Поскребышев нашел в пачке документов нужные ему листы и зачитал:

– «Главный корпус усадьбы представляет собой одноэтажный деревянный дом на каменном фундаменте, с мезонином и антресолями. На первом этаже тринадцать светлых комнат, четыре темных чулана и коридор. Деревянная лестница ведет в мезонин, в котором темная комната и три светлых. Полезная площадь особняка была увеличена устройством антресолей – низких помещений в полуэтаже над помещениями первого этажа. В антресолях четыре светлые комнаты, имеющие одиннадцать окон, выходящих во двор. В каменном подвальном этаже находятся помещения людской, кухни, столовой и поварской. Дом имеет печное отопление, водопровод и канализацию. За главным зданием есть небольшой сад и хозяйственный двор с двумя каменными амбарами и служебными постройками: конюшнями, погребами, кладовыми, сторожками и дворницкими».

– Так как, подходит? – улыбаясь и обращаясь ко всем иерархам, спросил Сталин.

– Да-да, вполне…

– Тогда еще мы прибавим для нужд патриархии два-три легковых автомобиля.

Свертывая план и собирая документы и материалы, Поскребышев как бы невзначай бросил:

– Одной из последних владелиц усадьбы была Мария Протопопова, и фронтон фасада главного дома, выходящий в переулок, украшен ее вензелем, но теперь он может получить и другое толкование.

В конце беседы всплыли и «неудобные вопросы»: о судьбах иерархов, в разные годы осужденных и находившихся в местах лишения свободы, о снятии ограничений по прописке и выборе места проживания для духовенства, отбывшего свои сроки. Сталин дал обещание разобраться в каждом отдельном случае и поручил Карпову лично заняться этими проблемами.

Когда со стороны приглашенных просьбы и пожелания были исчерпаны, Сталин сообщил, что для постоянной связи правительства с церковью образуется специальный орган – Совет по делам Русской православной церкви, а его председателем назначается Г. Г. Карпов. Тот встал. Обращаясь к нему, Сталин обронил:

– Подберите себе двух-трех помощников, которые будут членами вашего совета, образуйте аппарат. Но только, во-первых, помните, что вы не обер-прокурор, а во-вторых, в своей деятельности больше давайте самостоятельности церкви.

Вступил в разговор и до сего времени молчавший В. М. Молотов:

– Когда руководство Русской церкви могло бы принять делегацию Англиканской церкви, желающей нанести визит в Москву?

– Думаю, сразу же после Архиерейского собора это можно было бы сделать, – ответил Сергий.

Отметим, что сама идея этого визита возникла еще в марте 1943 года при встрече митрополита Николая (Ярушевича) с советником посольства Великобритании в СССР Баггалеем. Ее активно поддержал и проводил в жизнь посол Великобритании в СССР А. Керр. Советские власти сроки визита делегации Англиканской церкви увязывали с внешнеполитическими обстоятельствами, в частности, с проведением в ноябре – декабре 1943 года Тегеранской конференции, где должен был обсуждаться вопрос об открытии второго фронта, и мнение Англиканской церкви о религиозной свободе в России создавало благоприятный фон для переговоров.

– Давайте тогда составим информацию для завтрашних газет, – предложил Молотов.

После завершения проекта текста заявления митрополит Сергий выступил с благодарственным словом в адрес правительства и лично Сталина.

Во втором часу ночи, сердечно попрощавшись с хозяином кремлевского кабинета, митрополиты возвращались в Елохово. Поздний час и усталость давали о себе знать, но все были взволнованны, радостны и полны радужных надежд.

Митрополит Сергий был под впечатлением от встречи. По обыкновению, несмотря на поздний час, он ходил по своей маленькой комнате и о чем-то думал. Келейник Иоанн (Разумов) вдруг услышал: «Какой он добрый! Какой он добрый!»

Келейник то ли сам себе сказал, то ли спросил:

– Так он неверующий? Разве можно от такого ждать добра?

– А знаешь, Иоанн, – остановившись напротив, сказал Сергий, – кто добрый, у того в душе живет Бог.

После непродолжительного отдыха ранним утром 5 сентября митрополит Сергий прибыл в Богоявленский собор. То была его первая встреча с московской паствой спустя почти два года. Хлебом-солью встретили москвичи своего владыку. Несмотря на ранний час, храм был переполнен. Неясные слухи и предположения о ночной поездке владыки в Кремль уже витали в воздухе. Все ожидали разъяснений. В завершении службы митрополит Сергий кратко сообщил о состоявшейся беседе со Сталиным и о Соборе епископов, который намечено созвать в самые ближайшие дни, а также о переезде учреждений патриархии в новое здание, где уже кипела работа по его расконсервации и необходимому ремонту.

Утренние газеты вышли с сообщением ТАСС о встрече Сталина с митрополитами Русской церкви. Из него читатели не только в СССР, но и за рубежом поняли, что в Советской России начинаются новые времена для церкви.

В этот же день митрополиты Сергий, Николай и Алексий написали «дорогому Иосифу Виссарионовичу» письмо с «благодарностью» за «исторический день свидания» и подчеркнули, что «Русская церковь никогда не забудет того, что признанный всем миром Вождь – не только Сталинской Конституцией, но и личным участием в судьбах церкви поднял дух всех церковных людей к еще более усиленной работе на благо дорогого Отечества»²²⁴.

Очевидно, что события прошедшей ночи и шаги, которые необходимо было предпринять для возрождения церкви, вновь и вновь обсуждались и между иерархами, и совместно с другими церковнослужителями. Понятно, что наиболее сложным было наметить ту линию практических взаимоотношений с государством, которая позволяла бы реализовать состоявшиеся договоренности и вместе с тем сохранять внутреннюю свободу церкви.

Сразу после встречи церковных деятелей со Сталиным началось практическое претворение в жизнь достигнутых договоренностей.

8 сентября в новом здании патриархии, уже наскоро преображенном – прежде всего, в главном доме усадьбы был устроен крестовый храм в честь Владимирской иконы Божьей Матери, зал заседаний Синода (Красный зал), другие представительские помещения и личные покои святейшего владыки Сергия – собрался Архиерейский собор Русской православной церкви. Съехалось 19 иерархов: три митрополита, 11 архиепископов и пять епископов. Удивление и волнение читалось на лицах собравшихся, многие из которых не видели друг друга много лет и даже десятилетий, будучи в заключении, да к тому же буквально только что сошли с трапа самолетов или с поездов, доставивших их в Москву.

В 11 утра пением тропаря Казанской иконе Божьей Матери «Днесь светло красуется славнейший град Москва» открылись заседания Собора. В его повестке значилось семь вопросов, касавшихся устроения церковной жизни, но все понимали, что главным будет вопрос об избрании патриарха Московского и всея Руси.

Открыл собор патриарший местоблюститель митрополит Сергий. Он прочитал доклад о патриотической деятельности церкви в военное время, напомнил о выпущенных им двадцати трех посланиях и ряде посланий правящих архиереев; о сборе средств и других пожертвований на оборону страны. Отдельно прозвучала информация о встрече со Сталиным и достигнутых в ходе нее договоренностей. Ключевыми фразами, объяснявшими патриотическую позицию церкви, стали следующие слова митрополита к собравшимся: «О том, какую позицию должна занять наша Церковь во время войны, нам не приходилось задумываться, потому что прежде, чем мы успели определить как-нибудь свое положение, оно уже определилось – фашисты напали на нашу страну, ее опустошали, уводили в плен наших соотечественников, всячески их там мучили, грабили… Так что даже простое приличие не позволило бы нам занять какую-нибудь другую позицию, кроме той, какую мы заняли, то есть безусловно отрицательную ко всему, что несет на себе печать фашизма, печать враждебности к нашей стране»²²⁵.

Затем перед иерархами с докладом «Долг христианина пред Церковью и Родиной в эпоху Отечественной войны» выступил митрополит Алексий (Симанский). Все содержание доклада было посвящено ответу на вопрос, который митрополит сам же перед собой и поставил: «Где же и как выковывается победа?» Его ответ заключался в том, что для победы нужны не только «усовершенствованные орудия борьбы: воздушные истребители и бомбардировщики, бронепоезда и танки, пулеметы и артиллерия», но и «нравственные условия победы», дающие воодушевление воинству и народу, помогающие переносить лишения и жертвы и зовущие к Победе. А это – твердая вера в Бога, религиозный подъем духа, сознание правды ведомой войны, сознание долга пред Богом и Родиной²²⁶.

По окончании доклада он обратился к главной теме, ради которой, собственно, и собрались иерархи, – к избранию патриарха. Алексий говорил:

– В настоящее время мы здесь собрались Собором епископов, чтобы избрать святейшего патриарха. Я думаю, что этот вопрос бесконечно облегчается для нас тем, что у нас имеется уже носитель патриарших полномочий… Я считаю, что никто из нас, епископов, не мыслит себе другого кандидата, кроме того, который положил столько трудов для церкви в звании патриаршего местоблюстителя.

Обращение митрополита встречено было с восторгом, раздались возгласы:

– Просим, просим! Аксиос! (Достоин!)

– Может быть, есть другое мнение? – спросил митрополит Сергий, привстав из-за стола.

В ответ раздалось:

– У нас полное единение, епископат единодушен в своем мнении.

Все встали и трижды пропели:

– Аксиос!

Услышав единогласное мнение Собора, митрополит Сергий ответил кратким прочувствованным словом:

– Это избрание меня патриархом будет продолжением того служения, которое выпало мне много лет назад. Но теперь оно делается только более ответственным, потому что сопровождается такой необычной почетностью, которая требует и необычайного исполнения этого служения. Я благодарю за то, что вы остановились на мне и вручаете мне продолжение служения в новом звании. Прошу у всех молитв и всяческого содействия.

Митрополит Алексий объявил формулу поминовения святейшего патриарха, которая звучала отныне так: «Святейшего Отца нашего Сергия, патриарха Московского и всея Руси».

В общем воодушевлении члены Собора встали и пропели тропарь Святой Троице «Благословен еси, Христе Боже наш». Протодиакон произнес первое официальное публичное многолетие: «Блаженнейшему Сергию, митрополиту Московскому и Коломенскому, избранному патриарху Московскому и всея Руси». Так свершилось главное дело Собора. Церковь обрела своего возглавителя.

В тот же день был избран и Священный синод при патриархе, состоявший их трех постоянных и трех временных членов. Постоянными членами стали митрополиты Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич), архиепископ Горьковский Сергий (Гришин). Временных членов предполагалось выбирать в порядке старшинства на полугодовые сессии от каждой из трех групп епархий: северо-восточной, центральной и южной. Первыми, кто был приглашен, стали архиепископы Куйбышевский Алексий (Палицын), Красноярский Лука (Войно-Ясенецкий), Ярославский Иоанн (Соколов).

Одновременно Собор принял ряд важных церковно-общественных документов: декларацию об осуждении изменников веры и Отечества из числа духовенства и верующих, запятнавших себя предательством и сотрудничеством с оккупантами; обращение к советскому правительству с выражением благодарности за внимание к «нуждам Русской православной церкви» и благословение на труды правительства СССР; обращение ко всем христианам мира с призывом «дружно, братски, крепко и мощно объединиться во имя Христа для окончательной победы над общим врагом».

12 сентября, в День памяти святого князя Александра Невского, покровителя земли Русской, в Богоявленском кафедральном соборе состоялась интронизация (возведение на престол) новоизбранного патриарха. Встреченный всем Собором епископов и представителями московского духовенства и паствы патриарх, приложившись к кресту, поднесенному кафедральным протоиереем, взошел на кафедру посередине храма. Протоиерей Колчицкий огласил Деяние Собора об избрании митрополита Сергия и о присвоении ему звания Святейшего патриарха Московского и всея Руси. Весь сонм духовенства, а за ним и вся полная народу церковь провозгласили троекратное «Аксиос!». Митрополит Киевский Николай поднес патриарху куколь, тот возложил его на себя. Вслед за этим митрополит Ленинградский Алексий поднес Святейшему патриарший жезл. Протодиакон вновь возгласил многолетие.

Затем последовали выступления маститых иерархов, из их речей зримо предстал жизненный путь патриарха – выдающегося богослова и церковного деятеля. Особенно выделялась его деятельность во времена «раздора и разброда в Церкви» в 1920–1930-х годах, заслуги его как «церковного кормчего» в период местоблюстительства. Архиепископ Григорий (Чуков) так выразил общее настроение: «Тяжелый крест выпал на долю митрополита Сергия; скорбен был путь, которым пришлось идти ему – второму местоблюстителю, и епископы не все признавали его, и в народе враги Церкви старались возбудить против него злые слухи, но он – глубоко убежденный православный канонист – твердо отмежевался от всякой нелояльной в отношении государства работы, на которую толкали его некоторые из его собратьев епископов. Он помнил слова Христа: „Воздадите кесарево кесарю и Божие Богу“, и эти божественные слова легли в основу его деятельности как патриаршего местоблюстителя. Он занялся исключительно устроением Церкви и твердо держался строгой церковной линии»²²⁷.

В день интронизации Сергий обратился к пастве со своим первым патриаршим посланием. Извещая верующих о «восприятии патриаршего сана», Сергий призвал их «трудиться над очищением церковной ограды от всяких нестроений», устроить церковную жизнь по церковным правилам, охранять православную веру, всемерно участвовать в общецерковном подвиге противостояния захватчикам²²⁸.

С избранием на Патриарший престол патриарх Сергий получил множество телеграмм, писем, посланий от духовенства и верующих Советского Союза, а также из-за границы: из Стамбула, Дамаска, Иерусалима, Ливана, Лондона. Из Нью-Йорка пришло поздравительное письмо от митрополита Вениамина (Федченкова), который писал: «…хотя формы избрания Вашего не отвечали по букве постановлению Московского Собора 1917–18 гг. (разумеем путь жребия из трех кандидатов), но, как изволили Вы и сами учить нас, Церковь есть Божий орган, и, как таковой, Она – свободна, – подобно как свободен и Сам Дух Святой, действующий в ней, и Церковь вольна принимать формы, какие ей угодны. В данном случае воля Церкви в избрании именно Вашего Святейшества была совершенно очевидна. И потому если и не соблюдена была буква, то исполнена воля той же самой Церкви, которая в свое время избрала иную форму. Буди благословенно имя Церкви Божией, Исполла Вашему Святейшеству и всем братиям Вашим, соепископам, действительно единодушно исполнившим волю Церкви». Пришла телеграмма и с родины патриарха, из Арзамаса, от священника Николая Попова, писавшего: «От лица всех верующих Арзамаса поздравляю с избранием на высокий пост. Многая лета патриарху всея Руси».

Казалось, в жизни Сергия после избрания патриархом внешне ничего не изменилось. Но если в звании местоблюстителя он мог надеяться, что его человеческие слабости и ошибки будут исправлены законно избранным патриархом, то теперь, облеченный новыми правами и обязанностями, Сергий, не имея права на ошибку, должен был поступать по «правде Божией», чтобы вести людей к «вечному спасению»… Легла на него и другая сложная и ответственная роль – предстательствовать перед государством за всю церковь.

Избрание патриарха Московского воспринято было с одобрением не только в Советском Союзе миллионами верующих, но и большинством зарубежных автокефальных православных и иных христианских церквей. Поздравительные послания по случаю своего избрания Сергий получил от патриархов Константинопольского, Александрийского и Антиохийского. Эти свидетельства восстановления, пока заочно, связей с зарубежными религиозными центрами давали надежду, что в самом ближайшем будущем станут возможны и посещения Москвы главами и делегациями христианских церквей, и поездки делегаций Русской церкви за рубеж.

Первой за многие годы иностранной церковной делегацией, посетившей СССР, стала делегация англиканской церкви: архиепископ Йоркский доктор С. Ф. Гарбет, священники Ф. Г. Хаус и Г. М. Уаддамс²²⁹. За те десять сентябрьских дней 1943 года, в течение которых делегация была в Советском Союзе, ее члены встречались с патриархом и иерархами Русской церкви, посещали московские церкви, участвовали в богослужениях в кафедральном соборе, выезжали в Ново-Иерусалимский монастырь в городе Истре и в село Коломенское. Делегацию интересовали различные аспекты религиозной жизни в СССР, будь то наличие действующих церквей, восстановление разрушенных и открытие новых храмов, мобилизация духовенства в армию, возможность изучения религии в школах, наличие духовных учебных заведений и открытых монастырей, деятельность «Живой церкви».

На прощальной встрече с патриархом Сергием архиепископ Йоркский С. Ф. Гарбет, выражая благодарность за гостеприимство, пригласил делегацию Русской церкви посетить Великобританию. Говоря о своих впечатлениях от Москвы, состоявшихся встречах и возрождающейся церковной жизни, он заявил: «По приезде в Англию меня будут осаждать корреспонденты, они будут спрашивать меня: „Есть ли в России свобода отправления религиозного культа“, и я отвечу, что, безусловно, да»²³⁰.

Так и произошло. По возвращении архиепископ С. Ф. Гарбет неоднократно выступал публично и на страницах печатных изданий, делясь своими впечатлениями о церковной жизни в СССР. В одной из статей он писал: «Не может быть никакого сомнения в том, что церковная служба ничем не ограничена. Православные священнослужители говорили нам об этом со всей категоричностью. Сталин является мудрым государственным деятелем, который сознает, что Церковь больше не поддерживает старый режим, она лояльно принимает существующий строй, она душой и телом стала помогать общенародному делу, она возносит молитвы и трудится во имя победы, и сделала она это сразу, без малейших колебаний, в первый же день, как была объявлена война»²³¹.

Внешнеполитический эффект от визита был огромным и, несомненно, оказал воздействие на позицию союзников, готовившихся в эти дни к встрече в Тегеране для обсуждения злободневного вопроса об открытии второго фронта.

Избрание патриарха, став логической точкой в политике власти в выборе «основного партнера» из двух православных ветвей – «тихоновской» и обновленческой, гибельным образом отразилось на положении обновленческой церкви. Все чаще духовенство и верующие сталкивались с проблемами при открытии храмов, регистрации священнослужителей по месту службы, издании религиозной литературы. Появились, пока единичные, случаи возвращения обновленческих храмов в Патриаршую церковь. Некоторые из обновленческих иерархов вступили в негласные переговоры с иерархами Патриаршей церкви об условиях возможного возвращения в Патриаршую церковь.

Как выразился историк обновленчества, «на сентябрьском рубеже 1943 года это слово („обновленчество“. – М. О.) теряет смысл даже и для активнейших деятелей обновленчества, и они бегут из этого стана, как мыши с тонущего корабля»²³². Свидетельство тому можно найти в переписке обновленческих иерархов. В частности, митрополит Василий (Кожин) сообщал еще в марте 1943 года митрополиту Виталию (Введенскому): «Не могу скрыть от Вас того обстоятельства, что издание Московской патриархией в 1942 г. книги „Правда о религии в России“ и газетные сообщения о пожертвованиях тихоновских иерархов создали такое впечатление, как будто обновленчество сходит с исторической сцены и потому замечается определенное тяготение среди верующих и духовенства к „сергиевщине“»²³³.

А в записке архиепископа Анатолия (Синицына) на имя обновленческого епископа Ташкентского Сергия (Ларина) говорилось: «У нас же в обновленчестве не чувствуется никакого руководства, утрачиваются последние приходы. В Московской области у староцерковников уже 109 приходов, а у нас не больше 9. Убийственное соотношение сил. Архиепископы и епископы у нас вместо назначения на кафедры получают настоятельские места или остаются не у дел. Обновленчество теряет свое лицо»²³⁴.

Добавим, что в середине 1943 года в обновленческой церкви насчитывалось всего 13 иерархов и 10 состояли на покое. Тогда как еще пять лет назад, в 1938 году, обновленческий епископат насчитывал 60 человек.

Ряд иерархов обновленческой церкви стремились найти пути спасения церковного корабля, для чего в Ташкенте, в резиденции обновленческого епископа Ташкентского и Самаркандского Сергия (Ларина), в начале октября было созвано совещание. Намечено было в обход Александра Введенского избрать коллегиальный орган управления церковью, который должен был войти в общение с Патриаршей церковью о возможности воссоединения. Однако и среди собравшихся, и среди поступивших письменных отзывов преобладал пессимизм. Митрополит Ярославский и Костромской Корнилий (Попов) писал: «Лично я настроен относительно состояния Первоиерарха и обновления пессимистически, с назначением патриарха дела Первоиерарха в обновлении куда как не блестящи. Правда, конечно, то, что народная верующая масса, особенно здесь, около Москвы, тяготеет к патриарху: это слово „патриарх“ для нашего народа какое-то очаровательное слово, вся святость в нем, думают они»²³⁵. Признание этого иерарха особенно показательно, поскольку на протяжении длительного времени он был одним из давних и ярых сторонников обновленчества.

Обобщив поступившие в совет материалы, Карпов в середине октября 1943 года в докладной записке на имя Сталина, испрашивая его указаний, писал: «Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР, исходя из того, что обновленческое течение сыграло свою положительную роль на известном этапе и последние годы не имеет уже того значения и базы и принимая во внимание патриотические позиции сергиевской церкви, считает целесообразным не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого духовенства и приходов в Патриаршую сергиевскую церковь»²³⁶.

Записка Сталину понравилась. Красный карандаш его начертал: «Правильно. Согласен с Вами». Такого же мнения придерживался и В. М. Молотов. 16 октября в адрес местных органов власти в республиках, краях и областях Советского Союза ушло следующее секретное указание: «Совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме СССР сообщает для сведения, что в тех случаях, когда обновленческое духовенство по своему желанию переходит из обновленческой ориентации в патриаршую сергиевскую церковь, препятствовать не следует. Также не следует препятствовать переходу групп верующих или в целом приходов по желанию верующих из обновленческой в Сергиевскую церковь. Условия приема митрополитов, епископов и священников обновленческой ориентации устанавливает патриарх Сергий и на месте его епископат»²³⁷.

Вопрос о возможности возвращения в лоно православной церкви обновленческого епископата и духовенства обсуждался в Синоде уже в октябре – декабре 1943 года. По мнению патриарха Сергия, наступил тот момент, когда церковь «выходит навстречу блудному сыну и содействует его обращению». Вместе с тем обновленческий епископат не мог рассчитывать на «автоматическое» прощение своих прегрешений перед церковью. Патриарх в своей резолюции, наложенной на одну из многих записок обновленческого архиерея, жестко обозначил суть обновленчества как «самочинного сборища», отколовшегося от святой церкви «и иный алтарь водрузило» (св. Апп. Прав. 31). И не только водрузило алтарь для себя, но и всячески воевало против святой церкви, стараясь отторгнуть за собой церковных овец. Это – грех, который не омывается, по учению Святых Отцов, «даже мученической кровью». Только через раскаяние, осознание этого греха и покаяние, подчеркивал патриарх Сергий, возможно просить «общения со Святой православной церковью»²³⁸.

Тогда же разработаны были правила приема обновленцев. Согласно им каждый из возвращающихся должен был покаяться перед духовником, указанным церковной властью, и отказаться от всех наград, полученных в расколе. Предусматривалось, что те клирики, которые «усмотрены будут содействующими для воссоединения других и поставлены каноническими архиереями, могут быть приняты в сущем сане» и покаяние они должны будут принести до Пасхи 1944 года. Для некоторых из обновленческих деятелей предусматривались и «индивидуальные исключения». Единственным, кто не подпадал под все правила и исключения, был Александр Введенский, который не мог быть принят не только в сане епископа, но и священника, поскольку был трижды женат.

5 ноября 1943 года в зале заседаний Священного синода в Москве был совершен чин приема в Патриаршую церковь первого обновленческого архиерея – архиепископа Михаила (Постникова). Он публично принес покаяние за уклонение в обновленческий раскол. «Придя к сознанию всего совершенного мною, – читал он текст своего покаяния, – я глубоко сожалею, что находился с обновленческой корпорацией, и искренно в этом раскаиваюсь. Ни на какие чины, полученные как награда, я не претендую, я только смиренно прошу принять меня в общение со святою православною церковью, причем заявляю, что всякое сношение с обновленчеством порываю»²³⁹. Михаил был принят в сане епископа, как рукоположенный еще в 1922 году до возникновения обновленческого раскола.

Через месяц путем покаяния последовали другие обновленческие архиереи: митрополит Корнилий (Попов), архиепископ Андрей (Румянцев), епископ Сергий (Ларин). Покаяния архиереев проходили, как правило, в зале заседаний Синода. Всего его принесли 38 обновленческих архиереев. Покаяние рядового духовенства совершалось келейно – в алтаре храма. Епархии, особо «пораженные обновленчеством», принимались в состав Патриаршей церкви специально назначаемыми патриархией епископами, которые принимали окончательное решение после их тщательной «ревизии». Спустя некоторое время по стране прокатилась волна ликвидации обновленческих общин, возвращения духовенства и верующих в Патриаршую церковь.

Поздней осенью 1943 года Александр Введенский возвращается в Москву из Ульяновска. Он вступил в управление Московской обновленческой епархией и каждое воскресенье служил в немногочисленных обновленческих храмах, проводя пышные богослужения, пользуясь патриаршими почестями, проповедуя, призывая духовенство и паству укреплять церковь. По сложившейся традиции Введенский к годовщине Октябрьской революции направил поздравительную телеграмму в адрес И. В. Сталина. Ответная телеграмма была напечатана в центральных газетах, однако глава государства обращался к Введенскому со словами благодарности не как к церковному деятелю, а как к частному лицу. То был неблагоприятный симптом.

В декабре 1943 года у Введенского родилась дочь. Он выхлопотал себе пропуск в Ульяновск, где до того времени находилась его семья, и уехал туда в надежде на скорое возвращение и активизацию усилий по спасению обновленческой церкви.

Совет продолжал наблюдать за ситуацией, сложившейся в обновленческой среде. Карпов регулярно информировал Молотова о ходе распада обновленчества. При встрече в январе 1944 года председатель совета сообщил о переходе обновленческих приходов и иерархов в Патриаршую церковь в Ленинградской, Московской, Тульской областях, в Краснодарском и Ставропольском краях, в Средней Азии. По его словам, обновленчество переживало глубокий кризис, но вместе с тем его интересовало, следует ли проводить «специальные мероприятия», прежде всего в Краснодарском и Ставропольском краях, остававшихся «оплотами обновленчества».

Думается, что одно из «специальных мероприятий» как раз и было связано с пребыванием А. Введенского в Ульяновске. При попытке вернуться в Москву уже на ульяновском железнодорожном вокзале при проверке документов произошла заминка: пропуск на въезд в Москву был признан недействительным, и Введенскому пришлось больше запланированного времени оставаться в Ульяновске. Каждый день он звонил в Москву и из разговоров с архиепископом Андреем (Расторгуевым) узнавал все новые удручающие известия: московские храмы один за другим отходили от обновленчества и возвращались в Патриаршую церковь. Не лучше обстояли дела и в провинции, в Средней Азии, на Кубани и Северном Кавказе.

Когда вопрос о проезде в Москву был улажен и Введенский вернулся в столицу, его ожидали нерадостные известия: в Москве верными ему остались всего два епископа – митрополит Виталий (Введенский) и митрополит Северно-Уральский Филарет (Яценко). Фактически распались все обновленческие епархии, да и в самой Москве действовал только один обновленческий храм.

В феврале 1944 года Введенский по собственной инициативе пришел в совет на встречу с Карповым. Он ставил вопрос о предоставлении ему одного из недействующих в Москве культовых зданий или возвращении Воскресенского храма в Сокольниках, о перемещении епископов и назначении новых епископов на обновленческие кафедры. Ответ Карпова был уже стандартным: здания передаются по просьбам верующих, а таковых от обновленческих общин не поступало, а назначение епископов в регионы СССР, где нет действующих обновленческих общин, недопустимо²⁴⁰.

Введенский пытается еще как-то реанимировать церковь, ведет работу с остающимися ему преданными иерархами и духовенством, заклиная их оставаться верными подлинной православной церкви – обновленческой. Но это мало помогало. Продолжались возвращения иерархов в Патриаршую церковь, а вслед за ними – духовенства и приходов. Порой обновленческие иерархи просто изгонялись из епархии как «обманщики и лиходеи церкви» возвращающимися в Патриаршую церковь верующими.

Особенно тяжело воспринят был Александром Введенским уход в марте 1944 года из обновленчества и принятие, через покаяние, в Патриаршую церковь бывшего первоиерарха обновленческой церкви митрополита Виталия (Введенского), который своим авторитетом, как законный по рукоположению епископ, был идейной опорой обновленцев. Это было болезненно, поскольку Введенский помнил, как еще месяц тому назад убеждал Карпова в жизнестойкости обновленческого Пименовского храма в Москве, где служил Виталий и куда к нему на службу стекалось огромное число богомольцев, и свои слова, что митрополит Виталий «скорее умрет, чем перейдет в Патриаршую церковь».

Оставшись в одиночестве, теснимый со всех сторон, Введенский предпринимает попытки примирения с Патриаршей церковью, тем более что до окончания срока приема обновленческих архиереев времени уже почти не оставалось. О первой из них мы узнаём из письма патриарха Сергия епископу Александру (Толстопятову) от 20 апреля 1944 года: «А. Введенский решил сделать нечто великое или, по крайней мере, громкое. Прислал мне к Пасхе телеграмму: „Друг друга обымем!“. Меня называет представителем русского большинства в нашем православии, а себя представителем меньшинства. А закончил какой-то арлекинадой, подписался первоиерархом, доктором богословия и доктором философии. Я ответил: „Введенскому А. И. Воистину Христос Воскрес! Патриарх Сергий“. Дело, мол, серьезное и дурачиться при этом совсем не к месту. Кстати, на второй день я служил в Сокольниках, в бывшем гнезде обновленцев. В числе сослужащих был епископ Виталий, их первоиерарх, а настоятелем Расторгуев, протоиерей – бывший архиепископ»²⁴¹.

Безрезультатно закончилась эта попытка «личного воссоединения» Введенского с Русской церковью. Патриарх Сергий категорически отказался «воссоединяться» и настаивал на полном признании обновленцами своего «греха отступничества».

Обновленческий первоиерарх служил в единственном обновленческом храме Москвы – Пименовском храме вместе с митрополитом Филаретом (Яценко). Храм производил жуткое впечатление: давно не ремонтировавшийся, с осыпающейся штукатуркой, потускневшей живописью, стены от влаги, проникавшей внутрь через протекавшую крышу, имели красноватый оттенок. Храм нес на себе печать «мерзости запустения».

Постепенно в лоно Патриаршей церкви стали возвращаться епископы и духовенство, относившиеся к числу так называемых «непоминающих», тех, кто отделился от нее в конце 1920-х годов после подписания митрополитом Сергием декларации 1927 года. Наиболее авторитетный среди «непоминающих» епископ Афанасий (Сахаров) из Мариинских лагерей прислал Сергию поздравление по случаю избрания на Патриарший престол и просил принять его в общение с церковью. Вслед за ним на этот путь встали и другие епископы из числа «непоминающих». За ними пошла и паства. Лишь небольшая ее часть, называвшая себя «истинными православными христианами», осталась вне Патриаршей церкви. Их немногочисленные группы находились в Воронежской и Тамбовской областях, на Северном Кавказе и в Сибири. Властями они рассматривались как «антисоветские организации», в отношении которых допустимы меры административно-репрессивного характера вплоть до арестов и ссылок.

По мере возрождения церкви Сергий стремился к тому, чтобы каждый храм имел священника. Большие надежды при этом возлагались на духовные учебные заведения, управление которыми должен был взять на себя Учебный комитет во главе с митрополитом Ленинградским Григорием (Чуковым) в составе Н. Ф. Колчицкого и профессора С. В. Савинского. Комитет, понимая, что в короткое время ему не удастся найти достаточное количество преподавателей, просил разрешения на въезд в СССР нескольких профессоров-богословов из-за рубежа, но поддержки эта просьба не нашла. Уже в конце октября 1943 года были разработаны основные документы, относящиеся к деятельности богословского института и богословско-пастырских курсов в Москве. Они активно обсуждались и в Синоде, и в совете. Церковь первоначально надеялась, что под нужды школ будут возвращены здания бывших духовных учебных заведений: в Харитоньевском переулке, на улице Ордынка или на территории бывшего Новодевичьего монастыря. В основу программ богословских школ были положены соответствующие программы дореволюционных академий и семинарий. По инициативе Карпова в программу введен был курс, посвященный изучению Конституции СССР и законодательства о религиозных культах. Перечень учебных предметов, предполагаемых к изучению в духовных школах, выглядел следующим образом²⁴²:

Богословский институт: Священное Писание Ветхого и Нового Заветов, История Христианской церкви, История Русской церкви, Христианская апологетика, Литургика, Церковное проповедничество и научение истинам веры, История и разбор русского сектантства и раскола, Чтение богослужебных книг на церковнославянском языке, Нравственное богословие, Пастырское богословие, История религии, Церковное пение, Аскетика, Конституция СССР.

Богословско-пастырские курсы: Чтение и объяснение избранных мест из Священного Писания Ветхого и Нового заветов, История Христианской церкви, История Русской церкви, Христианская апологетика, Литургика, Церковное проповедничество, Сектоведение и расколоведение, Церковнославянский язык, Православное веро- и нравоучение, Практическое руководство для пастырей церкви, Библейская история, Церковное пение и регентоведение, Православный катехизис, Конституция СССР.

Председатель совета всемерно содействовал ускорению процесса открытия духовных школ. Ему приходилось преодолевать сопротивление отдельных сотрудников аппарата совета, которые «не видели необходимости» в открытии духовных школ. Выступая на заседании членов совета, Карпов говорил: «Отказать в этом вопросе – значит подчеркнуть обратное, а не декларируемую свободу совести. Церковь нуждается в кадрах. Подготовка новых священнослужителей несколько освежит и даст возможность иметь молодой состав, который родился и обжился в условиях советской современной обстановки. Они не вкусили ту психологию, мораль, политику, которая была в период монархизма»²⁴³.

Как было условлено на сентябрьской встрече в Кремле, со всеми вопросами, по которым требовалось решение правительства, церковь должна была предварительно обращаться в Совет по делам Русской православной церкви. Вот и на этот раз глухой осенью 1943 года патриарх приехал в совет и вошел в кабинет Карпова.

– Георгий Григорьевич, – после приветствия начал Сергий, – еще на Архиерейском соборе мы условились начать практическую работу по открытию богословского института. Я хотел бы услышать ваше мнение о кандидатуре протоирея Боголюбова, которого мы хотели бы поставить во главе института.

– Иван Николаевич, – по заведенной традиции Карпов чаще всего именно так обращался к патриарху, – дело ваше… – Председатель встал, подошел к книжному шкафу в глубине своего кабинета и продолжил: – Здесь у меня томики «Деяний» Поместного собора 1917–1918 годов. Закладки разные… Могу зачитать, что Боголюбов говорил о большевиках, о власти советской, его призывы к борьбе…

– Да ведь это все в прошлом, – заверил Сергий. – Сейчас другое время, другие условия. Что этим попрекать.

– Всё так. Но нам не хотелось бы, чтобы молодое поколение православного духовенства начинало свое образование у этого человека.

– Ну, раз так, – со вздохом проговорил патриарх, – пусть будет по-вашему. Только трудно нам будет другого сыскать… Кадров-то церковных нет.

– Ваше святейшество, – спросил вдруг Карпов, – не слышно ли чего о митрополите Александре Введенском?

– Как не слышно, на днях аудиенцию просил. Не принял я его. Не о чем мне с ним говорить.

– Так-то оно так, по-церковному, может, и не о чем. Но нам-то как быть? Кое-где церкви обновленческие действуют и верующие их поддерживают. Хотя, по правде говоря, все же зачастую они «на ладан дышат». С мест сообщают, что отдельные священники и верующие поговаривают о возвращении в Патриаршую церковь.

– Что касается самого Введенского, то при всем желании он не может быть принят в православную церковь не то что епископом, но и простым священником. Рядовых же батюшек и верующих при определенных с их стороны заявлениях и действиях будем по возможности принимать в лоно церковное.

– И еще у меня есть к вам вопрос. Наши друзья просили узнать: нет ли возможности… – Карпов помолчал, подыскивая слова, – …обучить, проэкзаменовать и проинструктировать нескольких лиц из сербских и румынских военнопленных, назвавших себя священниками? Предполагается направить их полковыми священниками в формирующиеся национальные воинские части.

– Почему нет? Даже очень рады помочь братским церквям.

Обо всех своих встречах с патриархом председатель докладывал, как правило, заместителю председателя СНК СССР В. М. Молотову, а в некоторых случаях по подсказке последнего писал официальные рапорты на имя Сталина. Получая письменные или устные распоряжения от этих руководителей, Карпов и выстраивал свою линию поведения. Он не чурался и личных отношений с патриархом Сергием, хотя в партийных сферах к ним относились весьма недоброжелательно и неоднозначно. В архивах сохранилось немало «сигналов» тех, кто не одобрял «линии совета» на нормализацию отношений с церковью и хотел бы возвращения к былым временам, к твердости, решительности и наступательности по отношению к «попам». Карпову приходилось лавировать, скрывая свои действия от «любопытствующих» под грифом «секретно» или «для служебного пользования». История распорядилась так, что лишь в самом конце 1980-х годов стала возможной публикация этих интереснейших документов.

С осени 1943 года начинается возрождение и монастырской жизни. На тот момент действовало более тридцати монастырей, в большинстве своем открытых в период оккупации. Во всех монастырях насчитывалось более трех тысяч монашествующих. В дни религиозных праздников монастыри посещало огромное количество паломников. Почти все монастыри вели свое хозяйство: земледелие, ремесла, различные промыслы. Московская патриархия ходатайствовала перед правительством не препятствовать их деятельности. Такой же позиции придерживался и совет. По его представлению правительство СССР своим особым постановлением предложило совнаркомам республик, на территории которых находились монастыри, «впредь до особых указаний не препятствовать их деятельности и сохранить за ними занимаемые ими жилые и служебные помещения, находящиеся в их пользовании земли, скот, сельскохозяйственный инвентарь и подсобные мастерские».

Активизируется в 1943–1944 годах издательская деятельность Русской церкви. Выпускались настольные и настенные календари, молитвенники, богослужебная литература. К изданной в 1942 году книге «Правда о религии в России» добавилась новая – «Русская православная церковь и Великая Отечественная война» (1943).

На долгие годы основным официальным изданием Русской православной церкви стал «Журнал Московской патриархии». Первый номер журнала, как указано на обложке, вышел 12 сентября 1943 года, в обращении редакции к читателям сообщалось: «По благословению Святейшего патриарха Московская патриархия, с Божией помощью, приступает к изданию печатного органа, который будет содержать официальные распоряжения Святейшего патриарха по церковным вопросам, его послания, постановления и определения Святейшего патриарха и Священного синода, патриотические выступления Святейшего патриарха и других церковных деятелей, статьи богословского характера, календарные сведения и различные заметки, касающиеся жизни Церкви. Потребность в издании такого печатного органа давно назрела, и потому редакция надеется, что появление его будет встречено духовенством и всем церковным обществом с живейшим сочувствием»²⁴⁴. Сергий был очень придирчивым редактором поступавших в патриархию для публикации материалов.

На страницах «Журнала Московской патриархии» публиковались статьи о патриотической деятельности церкви, о героизме Красной армии и советского народа, о преступлениях фашистов в отношении народов Советского Союза и религиозных объединений, информация об участии духовенства в работе Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию немецких злодеяний. Постоянно присутствовали материалы по исторической тематике и культурному наследию славянских народов, о памятниках письменности, иконописи, храмоздательстве.

Церковь информировала через журнал свою паству об антихристианской сущности фашизма. Публиковались статьи, в которых подвергались осуждению стремления идеологов нацизма построить «новую религию». К примеру, ее содержание и направленность так характеризовал протоиерей Александр Смирнов в статье «Противники Креста Христова»: «Вместо Христа – фюрер; вместо креста – языческая свастика; вместо вечной книги жизни Библии – фашистская книжонка „Моя борьба“; вместо воскресенья – вечер субботы; вместо священников, пасторов, капелланов, чтецов – один лишь только лектор; вместо крещения, причащения, покаяния, венчания – произнесение фашистской клятвы с прикосновением правой руки к мечу и т. п. С такими новыми обрядами фашисты и вознамерились создать в Германии новую национальную церковь, которая должна, по их замыслам, служить одной только доктрине: „Народ и раса“ и не допускать на подвластной ей территории никаких других форм церковных объединений, в особенности же таких, в которых согласно завету Христа и Его апостолов проводится дух христианской интернациональности, то есть где нет разницы в духовных правах ни для Еллина, ни для Иудея, ни для других национальностей (Колос. 3, 11)»²⁴⁵.

Много материалов на страницах «Журнала Московской патриархии» посвящено было отношению оккупантов к историческим и церковным памятникам. В статье митрополита Николая (Ярушевича) «Фашисты – злейшие враги культуры» запечатлены его впечатления от увиденного в ходе поездки летом 1943 года в освобожденные Красной армией районы Калининской, Тульской, Калужской, Смоленской областей. Он свидетельствовал о разграблении и уничтожении исторических, религиозных и культурных памятников на территориях, бывших оккупированными²⁴⁶.

В работе территориальных комиссий по расследованию злодеяний фашистов участвовал не только митрополит Николай, но и другие иерархи и священнослужители православной церкви. Их наблюдения, свидетельства и выводы передавались в государственные органы, помещались на страницах церковной литературы. К примеру, митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), побывав в январе 1944 года в освобожденных Петергофе и Пушкине, писал: «Прекрасный Петергофский собор стоит с разобранными куполами, с которых немцы содрали золоченые листы, с разбитыми стенами, зияющими окнами. Говорят, они простреливали из пистолетов иконы в Петергофском соборе. Другие церкви представляют еще более удручающее зрелище. Разбита церковь бывшего Серафимо-Дивеевского подворья, совершенно разрушена кладбищенская церковь в Старом Петергофе. Там собрались, спасаясь от бомбежек, верующие и все, кто только мог добежать до нее, – старики, дети. В неимоверной тесноте – их была не одна тысяча, – задыхаясь в спертом воздухе, в течение нескольких дней и ночей, выбегая, чтобы глотнуть свежего воздуха, просидели эти несчастные люди в храме. Но это их не спасло: немцы упорно бомбили храм, затем обстреливали его из орудий и в конце концов превратили его в груды развалин, под которыми нашли свой ужасный конец несчастные петергофцы. Теперь как памятник позорного фашистского зверства лежит на земле огромная груда красных, напоенных кровью русских жертв германского злодейства кирпичей»²⁴⁷.

С избранием митрополита Сергия на Московскую патриаршую кафедру приобрела особо масштабный и организованный характер патриотическая деятельность церкви.

7 марта 1944 года танковая колонна, построенная на церковные средства, была передана Красной армии – 38-му и 516-му танковым полкам близ деревни Горелки в пяти километрах северо-западнее Тулы. Выступая перед танкистами, митрополит Николай говорил: «От имени патриарха Сергия, от имени всей нашей Церкви я хочу сказать вам, братья-воины, из глубины сердца: Бог в помощь вам в вашем светлом деле зашиты Родины! Пусть эти боевые машины, руководимые вашей крепкой, как гранит, волей к победе, несут мщение и смерть фашистским палачам нашего народа, истерзавшим и залившим кровью часть нашей священной Родины, сатанистам – врагам культуры и народного счастья, врагам человечества, недостойным носить человеческое имя, недостойным жить на земле!»²⁴⁸

По этому поводу в совете был устроен специальный прием, на котором присутствовали руководители Московской патриархии во главе с патриархом Сергием, военачальники, ответственные сотрудники совета.

Менее чем за два месяца 38-й полк в составе 2-го Украинского фронта в боях за освобождение юго-западных областей Украины и части Бессарабии уничтожил до полутора тысяч гитлеровцев, 40 различных орудий, 10 пулеметов, подбил и захватил 38 танков и 17 бронетранспортеров фашистов, 101 транспортную машину, захватил три склада горючего, были взяты в плен 84 солдата и офицера. 24 апреля 1944 года при освобождении молдавской деревни Жервень и форсировании реки Реут полк принял свой последний бой. Остались «в живых» две машины, которые продолжили боевой путь в составе стрелковых частей. За проявленные мужество и героизм 49 танкистов были награждены орденами и медалями СССР. 21 солдат и 10 офицеров пали в боях смертью храбрых, 19 человек из них сгорели в боевых машинах²⁴⁹.

Повсеместно продолжался сбор средств на авиаэскадрилью имени Александра Невского. Возросли сборы и отчисления в Фонд обороны страны и в другие патриотические фонды, активизировались на местах епископы и местные общины. По мере продвижения Красной армии на запад православные общины в освобожденных районах включались в общецерковную патриотическую деятельность, помогая Родине продуктами питания, деньгами, ценностями, своим трудом. Общая сумма денежных средств, собранная православными верующими за годы войны, составила более 300 миллионов рублей. К этому следует добавить значительное число драгоценностей, цветных металлов, облигаций, переданных верующими в другие патриотические фонды. Тогда же становятся известными факты патриотических поступков духовенства и верующих на оккупированных ранее территориях. О них сообщалось в поступавших в Московскую патриархию письмах от верующих и в докладах священнослужителей, посылавшихся на освобожденную территорию для организации церковной жизни.

Восстановление епархий и образование новых требовало все большего числа иерархов. Из сохранившихся записей бесед Карпова с патриархом Сергием видно, что этот вопрос был одним из самых обсуждаемых. Часть из вакансий заполнялась либо епископами, воссоединенными с Патриаршей церковью, либо рукоположенными из числа вдовствующего белого духовенства. Усилия патриарха Сергия давали результат: уже к концу 1943 года епископат состоял из 25 правящих архиереев, а в марте 1944 года насчитывалось 29 архипастырей. Но этого было недостаточно. И если в первоочередном порядке назначались епископы в епархии на освобождаемой от оккупантов территории, то епископские кафедры в «тыловых» областях страны оставались длительное время незамещенными, или епископам приходилось окормлять приходы в двух, а то и в трех епархиях. Еще одной попыткой решить «кадровый голод» стало стремление патриарха Сергия добиться освобождения иерархов, в разное время осужденных и отбывавших наказание в лагерях и тюрьмах. Помня слова Сталина на сентябрьской встрече о том, что каждое такое обращение будет рассмотрено, патриарх в октябре 1943 года направил Карпову письмо с просьбой об амнистии ряда иерархов, которых он хотел привлечь к церковной работе.

По мере того как церковь возрождалась, встречи Карпова и патриарха Сергия становились все более частыми. Особенно интенсивными они были весной 1944 года. Вот и в этот раз, 5 мая, Карпов принял патриарха по его просьбе…

– Простите за настойчивость, Георгий Григорьевич, но я просил о встрече по чрезвычайно волнующему меня вопросу.

– Пожалуйста, ваше святейшество, я в вашем распоряжении.

– Во-первых, надо согласовать предложения по перемещению иерархов. Архиепископа Тамбовского Луку (Войно-Ясенецкого) надо бы назначить в Тулу, архиепископа Краснодарского Фотия (Топиро) – на какую-либо свободную кафедру, архиепископа Ставропольского Антония (Романовского) – в Краснодар.

– Что касается архиепископов Фотия и Антония, у меня нет каких-либо возражений, что же до Луки, то надо бы подождать. – Карпов вытащил из стола документ и положил перед собой. – Я зачитаю фрагмент поступившего к нам сообщения: «Архиепископ Лука в хирургическом госпитале в своем кабинете повесил икону, перед исполнением операций совершает молитвы. На совещании врачей эвакогоспиталей за столом президиума находился в архиерейском облачении. В дни Пасхи 1944 года делал попытки совершать богослужения в нефункционирующих церквах, делал клеветнические по отношению к обновленческому духовенству заявления…» – Карпов отложил документ и продолжил: – Далее в таком же духе. Налицо нарушения существующего законодательства о культах. Отмахнуться от этого я не могу. А потому стоит, может, хлопотать не о переводе его в иную епархию, а об увольнении на покой?

– Да так ли уж тяжки грехи владыки Луки? – вступился патриарх. – Если он что-то нарушает, мы обратим его внимание на это. Но Лука хочет и может еще многие годы служить церкви. Мы этому рады. А перевести его на новое место служения нас побуждает то, что в Туле ему Наркомздрав обещает место хирурга в больнице.

– Если такая договоренность есть, мы уточним все детали в наркомате, а тогда и примем окончательное решение. – Посчитав, что с вопросом о Луке покончено, Карпов стал излагать свои предложения. – Есть у меня к вам маленькая просьба. В ближайшие дни будет объявлено о выпуске третьего Государственного военного займа. Было бы желательно, чтобы Московская патриархия и духовенство приняли участие в подписке на займ своевременно и организованно.

– Георгий Григорьевич, – заулыбался патриарх, – в этом не сомневайтесь, мы откликнемся на нужды Отечества… Есть еще один вопрос, мучающий меня. Помнится, осенью прошлого года подавал я в правительство прошение об амнистии иерархам. Столько времени прошло, а известий все нет.

Патриарх говорил, а сам смотрел на Карпова, пытаясь по выражению его лица угадать предполагаемый ответ. Тот, казалось, ждал этого вопроса. И почудилось патриарху, что собеседник хочет ответить отрицательно. Спеша упредить его в этом и до конца разъяснить свою позицию по столь щекотливому вопросу, патриарх продолжил:

– Я не беру на себя решение вопроса, насколько эти лица заслужили наказание, но питаю уверенность, что, окажи им правительство милость, это побудит их показать свою полную лояльность к гражданской власти, загладить свою вину.

– Иван Николаевич, совет пытался собрать полные сведения о лицах, коих вы упоминали в письме. Но узнать удалось немного, и только это обстоятельство заставляло нас не торопиться с ответом. Но раз вы настаиваете…

Карпов встал, прошел в угол кабинета и отдернул штору, за которой оказался сейф – в его дверце уже торчал ключ. Повернув его, председатель достал тощую серую папку. Вернувшись к столу, положил ее на стол и раскрыл.

– Раз вы настаиваете, – повторил он, – зачитаю сведения, полученные из архивов НКГБ. – Он стал медленно, словно нехотя, читать: – «По наведенным справкам в разное время в местах заключения умерли: Павел Петрович Борисовский – митрополит Ярославский Павел; Николай Федорович Кузнецов – архиепископ Сарапульский Алексей; Петр Кузьмич Крошечкин – архиепископ Могилевский Павлин; Владимир Сергеевич Козлов – епископ Уфимский Григорий; Андрей Алексеевич Широков – епископ Волоколамский Иоанн; Владимир Сергеевич Смирнов – епископ Пензенский Феодосий. Отбыли свое заключение и освобождены, но нынешнее местожительство неизвестно: Сергей Алексеевич Козырев – епископ Бежецкий Григорий; Илья Константинович Попов – епископ Бугурусланский Ираклий…»

Карпов смолк. Подавленно молчал и патриарх. Многих он знал лично, и теперь трагическое известие ставило точку в судьбе многих, кто бесследно исчез в мрачные 1930-е годы.

– А что же с остальными? – подал наконец голос патриарх.

– С остальными? О них сведений нет. Но мы не оставляем надежды что-либо узнать и уведомим вас о результатах в ближайшее время.

Параллельно с церковными событиями, ставшими возможными после встречи митрополитов Русской церкви с главой правительства СССР Сталиным, проходили организация и становление нового государственного органа – Совета по делам Русской православной церкви. Местом его размещения поначалу стал старинный особняк на Кропоткинской улице (дом 20), а в конце 1943 года – двухэтажный кирпичный особняк в одном из соседних тихих переулков старой Москвы. Этот дом за ажурной чугунной решеткой, стоящий в тени высоченных деревьев, стал на долгие 20 лет местом встречи и переговоров представителей государства и Русской церкви, приемов различных международных церковных делегаций. Чуть ли не ежемесячно в период своего патриаршества бывал здесь и Сергий Страгородский.

Совет по делам Русской православной церкви становился частью системы центральных государственных учреждений и отнесен был к непосредственному ведению правительства СССР. Все центральные учреждения и ведомства обязывались предварительно согласовывать проводимые ими мероприятия, связанные с вопросами, относящимися к ведению совета, и предоставлять запрашиваемые материалы и сведения.

В начале октября 1943 года было утверждено положение «О Совете по делам Русской православной церкви при Совнаркоме СССР». В перечень его полномочий включалось:

«предварительное рассмотрение вопросов, возбуждаемых патриархом Московским и всея Руси и требующих разрешения Правительства СССР;

разработка проектов законодательных актов и постановлений по вопросам Русской православной церкви, а также инструкций и других указаний по их применению и внесение их на рассмотрение Совнаркома СССР;

наблюдение за правильным и своевременным проведением в жизнь на всей территории СССР законов и постановлений Правительства СССР, относящихся к Русской православной церкви;

представление Совнаркому СССР заключений по вопросам Русской православной церкви;

своевременное информирование Правительства СССР о состоянии Русской православной церкви в СССР, ее положении и деятельности на местах;

общий учет церквей и составление статистических сводок по данным, представляемым местными органами власти»²⁵⁰.

Стоит заметить, что Сталин первые несколько лет после достижения «конкордата» лично рассматривал церковные проблемы, требовал предоставления регулярной информации о ситуации в православной и иных церквях. Все принципиальные решения по церковной политике принимались исключительно с его личной санкции.

В первый же месяц после кремлевской встречи Сталин мог сделать заключение о верности своего курса в религиозном вопросе и его воздействии на внешнеполитическую ситуацию в Европе по многочисленным откликам в зарубежных средствах массовой информации. На страницах «Журналь де Женев» 13 сентября 1943 года была опубликована статья «Сталин и Русская церковь», в ней признавалось: «Отныне все православные сербы, болгары, румыны, часть поляков, греков и народов стран Прибалтики обращают свои взоры к митрополиту Сергию. В результате этого крупного маневра, восстанавливающего старый союз православной церкви с царской политикой, Сталин, может быть, сорвал все попытки создать тот самый „санитарный кордон“, который неотступно раздражает его. Таким образом, он подготовляет себе важный выход на юг и дает новое содержание традиционным намерениям России. Чувствуя, что военное счастье укрепляет его внутреннюю позицию, благоприятствует внешнеполитическим планам, советский режим может теперь позволить себе роскошь и допустить свободу вероисповедания»²⁵¹.

В том же духе писала и пресса союзников по антигитлеровской коалиции. Газета «Таймс» в передовице от 17 сентября 1943 года отмечала: «Главное значение возрождения патриархии и Синода надо усматривать в национальной жизни внутри России. За последние 7–8 лет советские вожди критически пересмотрели идеи, которые были приняты в качестве догмы во время революции 1917 г., подкрепив и укрепив одни из них, изменив и отказавшись от других. Идея патриотизма и преданности родине освобождена от того пренебрежения, с каким к ней относились в первые годы большевизма, теперь она глубоко почитается. Восстановлена поруганная и осмеянная в свое время святость семьи и семейных уз… Частью этого общего процесса является новое признание религии как идеи, с которой должен считаться новый политический порядок и при котором обоюдная лояльность вполне совместима. Избрание патриарха… можно понимать как признание русскими свободы вероисповедания»²⁵².

В конце октября 1943 года Сталин смог получить положительные результаты от состоявшейся встречи с руководством Русской церкви, избрания патриарха, визита в Москву делегации англиканской церкви применительно к внешнеполитическим обстоятельствам позиции СССР на переговорах с союзниками. На конференции министров иностранных дел США, Великобритании и СССР, состоявшейся в Москве, в ответ на прозвучавшее со стороны союзников очередное беспокойство относительно наличия религиозной свободы в Советском Союзе ему было что предоставить в доказательство происшедших в стране изменений.

Признанием вклада религиозных организаций в противостояние врагу можно считать и слова из доклада И. В. Сталина, произнесенные в день 26-й годовщины Октябрьской революции: «Все народы Советского Союза единодушно поднялись на защиту своей Родины, справедливо считая нынешнюю Отечественную войну общим делом всех трудящихся без различия национальности и вероисповедания».

Избрание патриарха имело и еще один внешнеполитический эффект, воздействуя на религиозную политику немцев на оккупированной советской территории. Чтобы принизить значение факта обретения Русской православной церковью своего канонического главы, в октябре 1943 года в Вене собралась конференция епископов Среднеевропейского митрополичьего округа (ранее Германская и Берлинская епархия) с участием епископов от Синода Зарубежной церкви. Председательствовал митрополит Серафим. Конференция объявила о своем непризнании решений Архиерейского собора в Москве, однозначно осудив новоизбранного патриарха Сергия за сотрудничество с большевиками. А сам факт избрания признавался «не только неканоничным, но и нецерковным, а политическим, вызванным интересами советской партийной коммунистической власти». Одновременно в адрес немецких властей была направлена резолюция о «необходимых мерах для борьбы с безбожием». Ее 13 пунктов сводились к просьбам снять ограничения на деятельность духовенства Зарубежной церкви на оккупированной советской территории, отменить запрет на включение православных приходов на занятых территориях в состав Зарубежной церкви.

Одновременно осенью 1943 года весьма осложнилось положение митрополита Сергия Воскресенского в Прибалтике. Оккупационные власти все более склонялись к мысли, что поддержка с их стороны Сергия не приносила ожидаемых политических выгод. Ему откровенно намекали, что вполне могут обойтись и без его услуг. Имперская служба безопасности совместно с министерством оккупированных восточных областей настояли на проведении в ноябре 1943 года совещания представителей православных церквей, действовавших на оккупированных территориях. От Сергия ожидали публичного осуждения Архиерейского собора в Москве, признания недействительным избрание патриарха, принятия заявления против гонений на религию в СССР и провозглашения анафемы советскому правительству.

Однако Сергий и архиереи экзархата не исполнили требуемого от них в полном объеме. Вновь была подтверждена каноническая связь с Русской церковью, хотя и сделано это было весьма витиевато: «Каковая принадлежность сохраняет все свое значение, несмотря на то, что в настоящее время отсутствует возможность возносить имя ее предстоятеля просто потому, что остается до времени неизвестным, не подлежит ли недавно состоявшееся избрание патриарха каноническому оспариванию». Митрополит отнекивался от более осуждающих решений, ссылаясь на отсутствие материалов Собора, без которых нельзя принять решений. Более того, епископы-«карловчане» названы были схизматиками. Гестапо было недовольно поведением Сергия. Начался сбор материалов, ставящих под сомнение политическую лояльность этого митрополита²⁵³.

Под давлением немецких оккупационных властей свое мнение о неканоничности избрания в Москве митрополита Сергия (Страгородского) патриархом Московским высказали и архиереи Белоруссии. Однако их мнение и голос не имели для христианского мира какого-либо значения. Ибо большинство автокефальных православных церквей и иных христианских организаций признали каноничность избрания митрополита Сергия главой Русской православной церкви и стремились к возобновлению связей с ним.

Со стороны правительства деятельность совета в 1943–1945 годах курировал В. М. Молотов – заместитель председателя СНК СССР и нарком иностранных дел. Он рассматривал представляемые Карповым доклады, записки, отчеты, письма. Как правило, решения принимались в момент личных встреч Молотова и Карпова, носивших достаточно регулярный характер. К ним Карпов тщательно готовился, составляя накануне перечень вопросов, которые намеревался обсуждать, а по результатам встреч – итоговые записи, служившие своеобразным ориентиром в практической деятельности совета.

Осенью-зимой 1942/43 года перед Карповым стояла первоочередная задача – формирование центрального аппарата Совета и его уполномоченных на местах. В состав членов Совета по делам Русской православной церкви кроме его председателя Г. Г. Карпова входили четыре человека: заместитель председателя, два члена и ответственный секретарь. Кандидатуры на эти посты утверждались непосредственно Совнаркомом по представлению Карпова. Отметим, что посты председателя и заместителя председателя совета относились к номенклатурным должностям и их утверждение проходило на заседании Секретариата ЦК ВКП(б). С согласия В. М. Молотова Карпов сохранил и должность начальника отдела в структуре НКГБ. Совмещение двух должностей, мыслимое первоначально как кратковременное, затянулось до марта 1955 года, вплоть до увольнения Карпова из КГБ СССР.

Штат центрального аппарата совета – референтский, инструкторский и обслуживающий персонал – формировался усилиями отдела кадров Управления делами Совнаркома. Хотя Молотов и распорядился «весь личный состав поставить в привилегированное положение», что означало предоставление отсрочки по мобилизации в действующую армию, повышенные должностные оклады, медицинское и продуктовое обслуживание, его комплектование проходило медленно и трудно. В 1943–1944 годах в центральном аппарате работало 25–27 человек, примерно 60–70 процентов от штатного расписания. Медлительность, с которой шел процесс заполнения вакансий, объясняется отсутствием необходимого числа подготовленных кадров. Методом проб и ошибок складывалась и структура центрального аппарата.

В течение сентября – октября 1943 года Карпов обдумывает систему формирования в республиках СССР органов, представляющих Совет по делам Русской православной церкви. Ему казалось, что в Белоруссии и на Украине, где действовало значительное число церквей и была чрезвычайно сложной религиозная ситуация, целесообразно непосредственно при совнаркомах этих республик образовать советы по делам Русской православной церкви. Но предложение не было принято, и там, как и везде, вводились должности уполномоченных Совета по делам Русской православной церкви при исполнительных органах власти.

Формирование института уполномоченных на местах шло непросто. По указанию В. М. Молотова в первоочередном порядке уполномоченные назначались в области, освобождаемые от временной немецко-фашистской оккупации, и приоритет при выборе кандидатур отдавался сотрудникам чекистских органов. К подбору кадров привлекались и местные партийные органы. Процесс был медленным, сложным, поскольку кадров соответствующей квалификации не хватало. К началу 1944 года была заполнена лишь половина выделенных вакансий – 43. Подчас Карпов сталкивался с нежеланием или нерасторопностью органов власти на местах, а то и намеренной волокитой в деле подыскания кадров для назначения на должность уполномоченных. Отсюда постоянные «грозные» телеграммы совета в адрес советских органов и жалобы в партийные инстанции. Отметим, что организационное и материальное обеспечение уполномоченных по сравнению с другими работниками соответствующих советских органов было явно ущемленным. Все это приводило к текучести кадров среди уполномоченных, сказывалось на авторитете совета в целом и его деятельности по нормализации государственно-церковных отношений.

Согласно положению о совете, его уполномоченные «наблюдали» за правильным и своевременным проведением в жизнь постановлений правительства и других указаний, касающихся деятельности церкви; «представляли» заключения в СНК СССР по вопросам компетенции совета; «вели» общий учет молитвенных зданий. В соответствии с этим на уполномоченных в республиках, краях и областях СССР возлагалось: установление связей с епархиальными архиереями и благочинными; регистрация духовенства, церковнослужителей и другого обслуживающего персонала; рассмотрение заявлений верующих об открытии (закрытии) культовых зданий и регистрации религиозных обществ и подготовка необходимой документации в центральный аппарат совета; учет и регистрация всех действующих и недействующих православных церквей и молитвенных домов; информирование совета о деятельности религиозных объединений и местных органов власти по соблюдению законодательства о религиозных культах; реализация и контроль за исполнением принимаемых советом решений.

Из архивных материалов усматривается, что порядок в проведении этой работы устанавливался чрезвычайно трудно. Многими уполномоченными правила эти нарушались. Не случайно, рассматривая на своих заседаниях итоги поездок инспекторов в Горьковскую, Курскую, Молотовскую, Пензенскую, Ярославскую и некоторые другие области в первом квартале 1944 года, совет отмечал, что учет церквей и культового имущества находится в неудовлетворительном состоянии, заявления верующих о регистрации общин не рассматриваются в срок и надлежащим образом, не налажен учет духовенства.

От уполномоченных совета требовалось ежеквартальное предоставление отчетов о состоянии религиозных объединений и практике деятельности органов власти. Уже их первая информация в совет свидетельствовала о постепенном возрождении религиозной жизни на территории СССР, в том числе и в ранее оккупированных районах. Уполномоченные сообщали о количестве заявлений верующих об открытии церквей, ходе и результатах их рассмотрения местными властями, об отношении духовенства и верующих к новому церковному курсу государства, о конфликтных ситуациях на местах, фактах администрирования в отношении религиозных общин, патриотической деятельности духовенства и верующих.

Материалы уполномоченных служили для центрального аппарата совета основой при составлении докладных записок и иных документов в СНК СССР и другие ведомства. Укажем, что в них Карпов не уходил от острых проблем и писал о произволе по отношению к верующим и духовенству со стороны партийных и государственных органов, несоблюдении на местах законодательства о религиозных организациях, стремлении кое-где уклониться от реализации нового курса государства в церковных вопросах.

Одной из наиболее важных проблем для совета и его уполномоченных стал вопрос об открытии православных церквей как во внутренних районах страны, так и на территориях, освобождаемых от оккупации. Не было сомнений, что, по мере того как информация о нормализации государственно-церковных отношений и работе совета будет распространяться среди верующих и религиозных объединений, увеличится и количество обращений по вопросам открытия церквей. По данным совета, только за октябрь 1943 года поступило 517 заявлений из 39 регионов Советского Союза. Больше всего – из Горьковской, Ивановской, Калининской, Кировской, Московской, Рязанской и Ярославской областей. Ожидалось, что число обращений будет возрастать и по мере освобождения ранее оккупированных территорий СССР.

Первоначально Карповым было предложено несколько вариантов порядка рассмотрения заявлений об открытии молитвенных зданий: а) рассматриваются и решаются на местах, в исполкомах краевых и областных советов депутатов трудящихся; б) рассматриваются патриархом; в) рассматриваются в предварительном порядке в совете; протокол о решении представляется в Совнарком и затем направляется для исполнения на места; г) рассматриваются и решаются советом.

Карпову казался наиболее предпочтительным порядок рассмотрения заявлений, определяемый пунктом «в». В одной из докладных записок в партийно-советские органы он так его раскрывает: «Полученные от патриарха, Синода или от верующих заявления рассматриваются аппаратом Совета, запрашивается местный исполком о состоянии храма, о гражданских правах заявителей и их мнение о целесообразности открытия храма. После этого дело рассматривается на заседании Совета и выносится предварительное решение. Протокол заседания утверждается в СНК (зам. Председателя). По утверждении протокола Совет дает указания в местный исполнительный орган о данном решении и праве на регистрацию, уведомляет заявителя»²⁵⁴.

В середине октября 1943 года на приеме у Молотова Карпов просит окончательно определить порядок рассмотрения заявлений верующих об открытии церквей, а также «линию в работе» в данном направлении. Молотов признал, что открывать церкви придется, но следует не особенно при этом торопиться. Его практические указания свелись к следующему: «Пока не давать никаких разрешений на открытие церквей, а провести следующее: имеющиеся в Совете заявления об открытии церквей переслать на места на заключение, разобраться в обстановке, узнать, где, сколько заявлений, о каких храмах конкретно идет речь, узнать мнение патриарха и затем представить правительству письмо, в котором показать обстановку и свои предложения, где Совет считает целесообразным открыть церкви. В последующем по вопросу открытия церквей входить за санкцией в правительство и только после этого спускать указания в облисполкомы»²⁵⁵.

Спустя месяц, в течение которого был проведен первоначальный учет культовых зданий, Карпов обратился к Молотову со специальной запиской, посвященной открытию церквей. В ней он сообщил, что возрастает поток обращений верующих, что местные власти, хотя и могут в соответствии с действующим законодательством самостоятельно решить этот вопрос, но, перестраховываясь, пересылают заявления в вышестоящие инстанции. Отсюда неоправданная волокита при рассмотрении заявлений об открытии церквей. Совет предлагал ускорить принятие правового акта, который внес бы ясность в вопрос об открытии церквей и определил обязанности всех сторон, участвующих в этом. На уполномоченных предполагалось возложить всю работу по приему, учету и предварительному рассмотрению заявлений, проведению проверки и составлению проектов заключений по ним.

В ноябре 1943 года на рассмотрение Совнаркома был внесен разработанный советом проект постановления «О порядке открытия церквей». 28 ноября он был принят. Сложилась своеобразная комбинированная система рассмотрения и принятия решения по вопросам открытия церквей, в которой все же начальное и самое главное решение о приеме к рассмотрению заявлений верующих осталось за местными органами власти. Хотя уполномоченные и принимали непосредственное участие в предварительной работе по рассмотрению заявлений граждан, но не обладали необходимыми полномочиями для пересмотра или отмены решений местных органов власти. Таким образом, большая часть заявлений не доходила до совета и влиять на их судьбу он не мог.

Новый порядок открытия церквей, изложенный в постановлении правительства СССР, предполагал и возможность участия в разрешении этих проблем епархиальных архиереев. Епископы могли принимать от верующих заявления об открытии церквей и самостоятельно определять, какие из них необходимо поддержать. В этом случае они передавали их уполномоченным. Свои предложения об открытии церквей высказывал и патриарх Сергий при встречах с Карповым. В частности, по его просьбе рассматривались вопросы об открытии церквей в Удмуртской АССР, в Арзамасе Горьковской области, в Ташкенте и других местах.

В соответствии с новым порядком открытия церквей совет уже в феврале – марте 1944 года представил в Совнарком список более полусотни церквей, открытие которых он поддерживал: в Архангельской, Горьковской, Ивановской, Кировской, Курской, Молотовской, Московской, Новосибирской, Тамбовской, Сталинградской, Челябинской областях, во Владивостоке и в Узбекской ССР.

Как и предполагалось, поток заявлений возрастал, возрастала и настойчивость верующих, тогда как количество открываемых церквей оставалось весьма незначительным – менее половины от числа просимых верующими. Нельзя не отметить, что Карпов относился к этому весьма встревоженно, считая, что процент удовлетворенных заявлений должен быть более высоким. Поскольку совет не мог «приказать» или «обязать» местные власти увеличить число открываемых церквей, его председатель прибегал к своеобразной форме «давления» на Молотова, обрушивая на него цифры, факты и подталкивая к «нужному» решению. Так, во время их встречи в мае 1944 года, после обширного доклада Карпова о ходе рассмотрения обращений граждан об открытии церквей, Молотов сказал то, что от него и ждал председатель совета: «Вопросы об открытии церквей нужно будет рассматривать посмелее и, соответственно, проориентировать места через своих уполномоченных, а в нужных случаях переговорить от имени СНК с председателями Совнаркомов республик и с председателями обл(край)исполкомов»²⁵⁶.

Статистика за первое полугодие 1944 года тоже не радовала. В совет поступило 3045 ходатайств. Из таблицы, составленной по данным совета, видны те области, которые были «лидерами» в этом процессе:

Учитывая, что за каждым из заявлений стояли подписи десятков, сотен, а иногда и тысяч верующих, следует признать, что обращения об открытии церквей были настойчивыми и массовыми. Из общего числа поступивших заявлений край(обл)исполкомами рассмотрено было 1432, из которых отклонено – 1280, а принято всего 152 решения об открытии церквей.

В Марийской АССР, в Пензенской, Саратовской, Тамбовской и Тульской областях почти все обращения верующих отклонялись. Нередко делалось это грубо, с оскорблением чувств верующих и даже с помощью обмана. Например, в Курской области в Октябрьском районе Жерновецкий сельсовет в качестве условия открытия церкви выставил верующим требование бесплатно отремонтировать помещение сельсовета и клуба. Верующие выполнили полный ремонт обоих зданий, но в возвращении церкви им было отказано.

Нередко такое отношение властей к просьбам верующих толкало их на действия без регистрации. И количество подобных религиозных общин из месяца в месяц возрастало, подчас существенно превышая количество зарегистрированных православных общин, тем самым осложняя обстановку в регионах и между верующими и местными органами власти.

Все это неопровержимо доказывает, что власти на местах – от сельсоветов до областных советов депутатов трудящихся и до совнаркомов автономных и союзных республик – заняли в большинстве случаев позицию игнорирования просьб верующих, открытого и скрытого противодействия.

По мере освобождения советской территории остроту приобретал вопрос о храмах и молитвенных домах, открытых в годы оккупации. Во множестве случаев они занимали здания, где ранее располагались общественные и государственные учреждения – клубы, школы, магазины, музеи, местные советы, администрации учреждений. На Украине, например в Сталинской области, до 60 процентов церквей размещалось в бывших государственных и общественных зданиях; в Харьковской области – до 50; Киевской – 30, в Полтавской – до 40 процентов.

Председатели колхозов и сельсоветов, не дожидаясь указаний из центра и основываясь на своих практических интересах и нуждах, начали «изгнание» религиозных обществ. В некоторых регионах, например в ряде областей Украины (Винницкая, Ворошиловградская, Днепропетровская, Сумская, Черниговская), в Ставропольском крае, эти действия приобретали характер жестких административных кампаний, нередко сопровождавшихся выбрасыванием предметов церковного имущества на улицу, запрещением духовенству совершать богослужения. Председатель Ставропольского крайсовета весной 1944 года издал приказ освободить все занятые здания, в которых проводятся молитвенные собрания, а если других зданий религиозным объединениям возможности предоставить нет, то общины эти распустить.

Такого рода решения и действия вызывали недовольство верующих, рождали конфликтные ситуации, подрывали политическую лояльность людей на освобожденных территориях, а иногда их итогом становились столкновения верующих с органами милиции.

Обращения совета непосредственно к руководителям партийных и советских органов этих регионов, призывы к уполномоченным противодействовать такого рода церковной политике не приносили положительных результатов. Карпов вынужден был обращаться в правительство, указывая на возможные политические последствия в случае бездействия центральных властей, и предлагал меры по смягчению ситуации.

Парадоксальность ситуации заключалась и в том, что, изгоняя верующих из общественных зданий, власти не возвращали им типовые культовые здания, почти три тысячи которых и в конце войны оставались не переоборудованными и не перестроенными под какие-либо хозяйственные и иные нерелигиозные нужды. И это несмотря на то, что верующие активно добивались их возвращения религиозным общинам.

Проблемы с молитвенными зданиями для религиозных объединений осложнялись тем, что на освобождаемой территории многие из них были перестроены, потеряли церковный вид, а то и просто разрушены. К уничтоженным в 1930-х годах культовым зданиям добавились сотни новых потерь. По данным (далеко не полным) Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной территории, были сожжены или полностью уничтожены, разграблены или осквернены 1670 церквей, 237 костелов, 69 часовен, 59 синагог и 258 других зданий религиозных организаций. Среди них бесценные памятники истории, культуры и архитектуры, относящиеся к XI–XVII векам, в Новгороде, Чернигове, Смоленске, Полоцке, Киеве, Пскове. Только в Московской области уничтожены 50 православных церквей, а в Литве – 40 костелов. В груды развалин превращены церкви и монастыри Петергофа и Пушкина в Ленинградской области, древние монастыри в Новгородской области, Ново-Иерусалимский монастырь в Истре, Киево-Печерская лавра в Киеве. (Заметим, что эти и многие другие памятники были впоследствии восстановлены «безбожным» государством.) Немало культовых зданий было превращено оккупантами в тюрьмы и места пыток, в конюшни и скотобойни, кабаре и казармы, гаражи и общественные уборные. Обо всем этом сообщалось в многочисленных докладах православного духовенства и верующих в Московскую патриархию. Часть этих сведений позднее была опубликована в книге «Правда о религии в России», и эти факты варварства стали достоянием общественности, в том числе и за рубежом.

При отступлении оккупанты вывозили из молитвенных зданий предметы культовой утвари, иконы, картины, книги, изделия из драгоценных металлов. Они были выявлены, собраны и подготовлены к отправке специальными военными, полувоенными и гражданскими учреждениями и организациями – «Изобразительное искусство», «Наследие», «Восток», «Кунсткомиссия», «Остланд» и другие. Им было предоставлено право «проверять библиотеки, архивы и иные культурные организации всех видов» и конфисковывать найденные там ценности для последующего их вывоза в Германию. Идеологами ограбления выступили министр по делам оккупированных территорий на востоке А. Розенберг, министр иностранных дел Риббентроп, рейхсфюрер Г. Гиммлер²⁵⁷. Заметим, что возвращение похищенного, за исключением единичных случаев, так и не состоялось.

В первые же месяцы работы совета стало очевидным, что новый курс правительства в отношении религии и церкви требует изменения своей правовой базы – законодательства о религиозных культах. Еще в декабре 1943 года юрисконсульту совета было поручено подготовить соответствующие предложения, заключавшиеся в следующем:

«1. а) пересмотреть закон 1929 года в целом, изучить, что отменяется полностью, что видоизменяется, что сохраняется в прежнем виде;

б) составить на основании этой работы проект нового постановления СНК.

2. Подготовить вопрос о юридических правах церкви. Внести изменения в ч. II. п. 6; ч. III. п. 9 и целиком в пп. 10 и 12 декрета „Об отделении церкви от государства и школы от церкви“».

По итогам проделанной работы в январе 1944 года Карпов представил в Совнарком проект нового союзного закона «О положении церкви в СССР». В докладной записке он обосновывал этот шаг тем, что декрет об отделении церкви от государства (1918) и постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» (1929) устарели и требовали исправления. По его мнению, законы союзных республик о религиозных объединениях должны быть заменены общесоюзным законом, что позволило бы проводить единую общегосударственную линию в вопросах взаимоотношения государства с религиозными объединениями. Одновременно на рассмотрение правительства предлагалось вынести и инструкцию для уполномоченных совета, которая конкретизировала бы их практическую деятельность по надзору, контролю, учету, регистрации и отчетности по вопросам деятельности объединений Русской православной церкви.

Однако надеждам Г. Г. Карпова не суждено было сбыться: правительство так и не пошло на принятие общесоюзного закона о религиозных объединениях. Председателю совета Карпову отводилась роль посредника между правительством и церковью и одновременно «проводника» в жизнь сталинской модели свободы совести. К сожалению, мы по-прежнему очень мало знаем об этом человеке, волей судьбы оказавшемся в сложной, противоречивой, а временами и трагичной ситуации. Но и то, что мы знаем, позволяет говорить о нем как о реально мыслящем человеке, заслуги которого в возрождении церкви и нормализации государственно-церковных отношений пока еще объективно не оценены, а в последние годы намеренно принижаются.

У Карпова сложились деловые, а в чем-то даже и доверительные отношения с патриархом Сергием. Первая их официальная встреча состоялась 29 октября 1943 года, а последняя – 5 мая 1944-го. Во время встреч патриарх и председатель могли спокойно обсуждать все самые сложные проблемы жизни Русской церкви в СССР и за ее пределами. Об этом можно судить по сохранившимся записям бесед, сделанных Карповым, и это, конечно, облегчало для обоих поиск выхода из самых сложных и запутанных ситуаций. Безусловно, Карпов в своих поступках не был свободен ни от власти предержащей, ни от собственных заблуждений и ошибок во взглядах на роль и место церкви в обществе, на формы и методы, дозволенные государству при регулировании деятельности религиозных организаций. Но все же он стремился проводить политику благоприятствования деятельности церкви. Карпов не чурался и личных отношений с патриархом. В этом его поддерживал Молотов, подсказавший, в частности, идею отмечать дни рождения и юбилейные даты патриарха и других церковных деятелей.

24 января 1944 года патриарху исполнилось 77 лет. Он отклонил предложения о торжествах по этому случаю в Елоховском соборе и принял у себя дома лишь ближайших своих сотрудников. Литургия служилась в домовой церкви патриарха. Ему сослужили протоиерей Николай Колчицкий и келейник архимандрит Иоанн (Разумов). Помолиться собрались все служащие Московской патриархии, бывшие в Москве иерархи, а также московские благочинные. Несмотря на всю простоту и скромность обстановки, у собравшихся было торжественное и молитвенное настроение. Они горячо, проникновенно молились и просили Господа продлить годы жизни старца-патриарха.

Неспешно шла беседа за скромной трапезой. Вдруг в прихожей послышались голоса, шум и в зал вошел неожиданный гость – председатель совета Карпов. От имени правительства и от себя лично он пришел поздравить патриарха с днем рождения и преподнес просто царские по тому времени – почти на 30 тысяч рублей – подарки: разнообразные материалы и ткань для пошива одежды и облачения патриарха. Сергий был тронут. Улыбались и оживленно обсуждали происшедшее гости. Карпов при всех подарил патриарху часы с золотой цепочкой, пожелал ему здоровья. Как нельзя кстати пришлись принесенные для юбиляра коньяк, шампанское, икра, фрукты.

Именно Г. Г. Карпов, высоко оценивая патриотическую деятельность Русской церкви, предложил представлять к государственным наградам иерархов, духовенство, активистов-верующих. Первое большое награждение состоялось еще осенью 1943 года, когда отмечена была деятельность ленинградского духовенства в дни блокады города. Спустя год, в 1944 году, медалями «За оборону Москвы» награждены были представители московского и тульского духовенства.

В воскресенье 14 мая 1944 года в московском Ризоположенском храме, что расположен неподалеку от Донского монастыря, было особое столпотворение верующих – шла патриаршая служба. Как всегда, она оставляла впечатление большой церковности, духовности и одновременно простоты. Все собравшиеся испытывали чувства благости, душевности, соборности. Было много сослужащих патриарху, пел замечательный хор. И все это рождало ощущение большого семейного торжества, от которого исходят теплота и вера. И естественным продолжением службы стало возведение во епископа Можайского второго викария Московской епархии, архимандрита Макария (Даева). Патриарх Сергий бодро провел всю торжественную службу и при вручении новопоставленному епископу посоха сказал воодушевленное слово.

Вернулся Сергий к себе в Чистый переулок радостным и бодрым. Прямо с порога заявил своим ближним, что не нуждается и не имеет желания или надобности в отдыхе, а пригласил бывших у него в доме священников и иерархов в сад. Они гуляли по саду, где уже зазеленели деревья и кусты. Выбрав в тени скамеечку, Святейший пригласил спутников посидеть с ним. Преосвященный Иларий, усаживаясь поудобнее, повредил спинку скамейки, и она едва не отвалилась. Это развеселило Сергия, и его безобидная ирония сопровождала «катастрофу». Сидя на скамейке, Святейший заявил, что за всю весну он не чувствовал себя так хорошо, как сегодня: ни усталости, ни слабости. Потом Сергий радушно угощал домочадцев обедом, а вечером вернулся в сад вместе с протоиреем Н. Колчицким, чтобы побеседовать с ним о делах.

…В половине восьмого утра 15 мая 1944 года в квартире Карпова в Доме на набережной раздался звонок. Привыкший к утренним неожиданным известиям Карпов поднял трубку и услышал трагическую весть. Сообщали о внезапной кончине патриарха Сергия.

Через полчаса Карпов прибыл в Чистый переулок. В доме толпились близкие и родные патриарха. У одра почившего собрались члены Священного синода. Митрополит Крутицкий Николай совершил первую панихиду. Возгласы и общее пение были тихими, скорбными, то и дело прерывавшиеся слезами и вздохами присутствующих, которые нельзя было удержать и которых никто не стеснялся.

Карпов прошел в рабочий кабинет. Здесь были иерархи, духовенство. Вызвали келейника патриарха архимандрита Иоанна, который рассказал о последних часах жизни Сергия Страгородского. «Патриарх проснулся рано утром, – говорил он, – и поскольку до назначенного времени визита домашнего врача оставалось еще немало времени, Сергий решил прилечь. Когда я вернулся спустя час и вошел в спальню, меня поразила необычайная бледность лица патриарха. Я подбежал, окликнул, но он не отвечал… Прибывший врач констатировал кровоизлияние в мозг».

В комнату тихо вошел митрополит Алексий (Симанский), подал знак, прося пройти за ним. Карпов прошел в личные покои патриарха. Находившиеся здесь митрополиты Алексий и Николай вместе с управляющим делами Московской патриархии протоиереем Н. Ф. Колчицким осмотрели письменный стол. В одном из ящиков был обнаружен пакет, скрепленный сургучной печатью Сергия и с нанесенной датой – 12 октября 1941 года. То было завещание патриарха, составленное еще накануне эвакуации в Ульяновск. Первый пункт его гласил: «В случае моей смерти или невозможности исполнять должность патриаршего местоблюстителя, эта должность во всем объеме присвоенных ей патриарших прав и обязанностей переходит к Преосвященному митрополиту Ленинградскому Алексию Симанскому». На экстренном совещании Синода было постановлено исполнить волю патриарха.

По церковному уставу патриарх был переодет иподиаконами в полное архиерейское облачение и митру. Тело усопшего было перенесено в соседний с домовой церковью зал. Гроб патриарха был покрыт патриаршей мантией, осенен рипидами, окружен принадлежностями патриаршего служения: куколем, посохом, трикирием и дикирием. Начатое митрополитом Ленинградским Алексием чтение Евангелия беспрерывно совершалось московским духовенством по особому расписанию весь день и всю ночь.

Карпов вернулся в совет, в переулок Островского, где уже сотрудники озабоченно сновали по кабинетам, выполняя поручения председателя о необходимых мерах по подготовке к похоронам патриарха. Пройдя в свой кабинет, Карпов буквально в несколько минут написал срочное секретное письмо Сталину с докладом о смерти патриарха Сергия, его завещании и информацией о местоблюстителе. Здесь же высказывалась мысль о возможности захоронения почившего патриарха в Богоявленском соборе.

Во вторник 16 мая, в два часа дня, гроб с почившим патриархом был торжественно перевезен в кафедральный собор в сопровождении архиереев. В соборе уже собралась многочисленная толпа верующих, желавших проститься со своим патриархом. Гроб был установлен посреди собора. Наполовину он был закрыт зеленой патриаршей мантией, на нее был положен венок из живых белых роз. В ногах на особом возвышении поставлены икона и белоснежный патриарший куколь. Тут же – предносный патриарший крест и посох, а вокруг гроба – множество живых цветов. В левом Никольском приделе собора была приготовлена могила для патриарха.

Два дня, 16 и 17 мая, Москва прощалась с патриархом. К Богоявленскому собору стекались тысячи и тысячи верующих, делегации епархий и приходов.

…Забрезжил рассвет третьего дня. Длинной вереницей потянулся народ в кафедральный собор. Богомольцы заполнили огромный зал. На правой солее расположились представители дипломатического корпуса и военных миссий. Здесь же в качестве представителя советского правительства встал Г. Г. Карпов. В час дня началось отпевание. Все участвующее духовенство выстроилось в два ряда, тянувшихся от середины храма вокруг гроба и в алтарь. А вокруг престола образовался еще третий ряд. Надгробное слово произнес патриарший местоблюститель митрополит Ленинградский Алексий:

– Не только отца лишились мы с кончиной святейшего патриарха, мы лишились в нем доброго пастыря и мудрого кормчего корабля церковного. Церковь православная скорбит об его утрате. Он весь принадлежит Церкви Божией… На короткое время судил ему Господь восприять высокое звание патриарха Московского и всея Руси, главы Церкви Российской, как бы для того только, чтобы дать ему полноту славы церковной в воздаяние его великих заслуг церковных, и для того, чтобы увенчать его церковные заслуги.

Не одна Русская церковь, но и весь православный Восток приветствовал его избрание и свидетельствовал о его высоких достоинствах… Когда страну нашу постигло испытание вражеского нашествия, тогда с особой силой проявилась в почившем патриархе присущая ему горячая любовь к Родине. В многочисленных посланиях и обращениях к пастырям и пастве он призывал всех русских людей стать на защиту любимой Родины…

Господь не судил ему дожить до победного конца, но он непрестанно молился о нашей победе, предвидел ее и уверенно говорил в одном из своих посланий, что «уже ясно занимается заря победы и вместе с нею радость освобождения от немецкого ига всех, имевших несчастье попасть в руки фашистов». Патриотизм и деятельность в Бозе почившего Святейшего Отца нашего поставит его в ряды продолжателей дела печальников Русской земли – патриарха Гермогена и преподобного Сергия²⁵⁸.

После слезного целования – прощания с умершим – священники подняли гроб и величественным крестным ходом обнесли его вокруг храма по улицам, наполненным толпами народа. Впереди несли патриарший крест, хоругви и запрестольные иконы. Длинными рядами в белых облачениях, по два в ряд, шли диаконы, священники, протоиереи и архимандриты, за ними – архиереи. Шествие замыкал патриарший местоблюститель митрополит Алексий. Западными дверями крестный ход вернулся в собор, и гроб поднесли к могиле. Архиереи закрыли гроб крышкой и опустили его в могилу. Установили надмогильную плиту, расставили подсвечники и среди них поставили на аналое икону почившего патриарха, с которой он не расставался всю жизнь, – изображение преподобных Сергия и Германа Валаамских.

Бесчисленные свечи затеплились над почившим – молитвенная жертва любящих сердец…

[v]Мы плачем, скорбим все и горько рыдаем,

[v]Любимый отец наш родной, дорогой,

[v]С печалью великой тебя провожаем

[v]В мир горний, блаженный, святой, неземной…