О книге Иова

Книга Иова состоит из трех главных частей вступления (пролога), исследования или разговоров и речей, и заключения (эпилога). Вступление и заключение, как повествовательные части, написаны прозою, а разговоры и речи мерною или стихотворною речью.

Вступление начинается изображением счастливейшей жизни богобоязненного патриарха. В лице Иова благочестие и добродетель являются в полной и прекрасной гармонии с внешним благоденствием. Благословение Правосудного Бога щедро изливается на праведника. Между тем, туча бедствий неожиданно разражается над его головою: с вершины земного благополучия он повергается в бездну зол. Для показания истинной причины бедствий раба Иеговы, перед взором читателя открывается духовное зрелище Бога, окруженного ангелами, среди которых является и сатана. Как клеветник, день и ночь клевещущий Богу на людей (Откр.12:10; Зах.3:1:2), он старается очернить добродетель Иова, возбудить подозрение в чистоте его побуждений. Бог, чтобы показать, что Иов чтит Его не из своекорыстия, не ради земных благ и выгод, попускает сатане отнять у него все, что есть. Небо закрывается, и читатель переносится на землю, где Иов вдруг лишается всего имущества, рабов, детей. Но он с полною преданностью воле Божией переносит все это. Когда последний вестник донес ему о погибели детей, он поклонился Богу и сказал: Господь даде, Господь отъят: буди имя Господне благословенно (Иов.1:21). Тогда опять открывается прежнее зрелище, и сатана в собрании ангелов предлагает Богу подвергнуть Иова более сильному испытанию: коснись плоти его и кости его, – говорит сатана Богу, – тогда он пред лицем Твоим восхулит Тебя (Иов.2:5). Бог предает тело Иова во власть сатаны, и, потерявший все, что у него было, Иов поражается жесточайшею болезнью¹. Однако ни эта болезнь, ни соблазны жены не могли поколебать его терпения и веры в Бога, не вызвали из уст его никакого безрассудного или хульного слова.

Но вот три друга приходят сетовать с ним и утешать его. Пораженные видом его страданий, они зарыдали и в молчании сидели с ним па земле семь дней и семь ночей. В этом безмолвии их, по воззрениям того времени, Иов мог увидеть выражение их изумления и недоумения, как такая участь грешника постигла того, которого они считали за праведника. Это, естественно, и самого Иова могло привести к той мысли, что он отвергнут Богом и находится под гневом Его. Тогда Иов отверзает уста свои и, изливаясь в болезненных жалобах, проклинает день своего рождения (гл. 3).

Жалобы, вырвавшиеся из уст страдальца, были приняты друзьями за слова, сказанные от сердца (Иов.3:6:26), оскорбительные для Промысла, управляющего миром, укоризненные для правосудия Божия, а потому и вызвали со стороны их обличения и порицания.

Там было положено начало разговорам, или пренью между Иовом и тремя его друзьями о причине его страданий, составляющему с последующими за ним речами молодого родственника Иова, Элиуя и самого Иеговы, вторую главную часть книги. – Что было открыто читателю в самом начале книги, то оставалось тайною, сокровенною на небе как от Иова, так и от друзей его. Истинная причина страданий праведника делается, таким образом, предметом спора его с друзьями. Этот спор, в котором, по мере продолжения его, более и более затрудняется решение вопроса, становится в высшей степени интересным для благочестия. Иов препирается не с безбожниками и нечестивцами, но с людьми благомыслящими, исполненными пламенной ревности по истине, по правде Божией, и привлеченными к нему любовью и дружеским участием. Но, ревнуя по правде Божией, высказывая светлые истины, друзья Иова в тоже время больше и больше ошибаются в применении их к Иову, больше и больше погрешают в своих суждениях о нем. Жестокая болезнь Иова приводит их в такое замешательство, что они не постигают истинного и глубокого значения его страданий, не отдают должной справедливости страдальцу и тем еще более растравляют его раны. Между тем Иов, если и ропщет, негодует, препирается пред Богом, однако не теряет свою веру в Бога, от Него ждет оправдания, Его суду предоставляет свое дело. Посему наше сердце в такой же мере привлекается к Иову, в какой отвращается от его друзей. Читатель становится на стороне Иова, проникается сочувствием к нему.

Спор идет в таком порядке: друзья три раза один за другим вступают в состязание с Иовом; Иов всякий раз отвечает каждому из них порознь и, наконец, обращает свои речи ко всем вместе. Начало разговору всегда полагает Елифаз, как старейший из друзей. Он говорит тоном самоуверенности и с важностью мудреца. За ним выступает Вилдад, который умереннее и осторожнее в словах, но беднее мыслями. Последний говорит Зофар. Пылко начиная речь, он скоро утомляется и ослабевает.

Жалобы Иова дают Елифазу повод осыпать его упреками за малодушие и ропот на Бога (Иов.4:3–6). Так же точно начинают свои речи Вилдад и Зофар (Иов.8:1,2, 11:1,2:3). Затем Елифаз опытом и откровением, которое он получил, начинает доказывать, что только нечестивые подвергаются бедствиям (гл. 4). Впрочем, Елифаз еще не применяет к Иову высказанного им общего положения, не считает его за явного грешника; но смотрит на его страдания, как на спасительное средство исправления свойственных человеку слабостей н недостатков:

«Се! блажен человек, – говорит он, – которого обличает Бог.

И наказания Вседержителева но отвергай» 5:17.

Что Елифаз доказывал опытом и откровением, то Вилдад подтверждает преданием отцов (Иов.8:8,9,10–13). Впрочем, и Вилдад также еще снисходительно судит о самом Иове, указывав на виновность детей его, бывшую причиной их погибели (Иов.8:4).

В заключение своих речей друзья Иова указывают на величие и правосудие Бога, советуют ему с раскаянием обратиться к Богу, если он желает, чтобы счастье его расцвело снова (Иов.5:8–26, 8:20–22, 11:7–10,13–19).

Отвечая друзьям, Иов сначала извиняет себя в жалобах чрезмерностью своих страданий и немощью человеческой природы (Иов.6:2,3,4,11,12:13). Далее жалуется на вероломство своих друзей, от которых он напрасно ждал утешения; уподобляет их потокам и ручьям, шумящим от обилия воды, когда весною разрешается в них снег, но в летние жары высыхающим и исчезающим, так что рассчитывавшие на них караваны Фемы и Савы обманываются в своей надежде и остаются в стыде (Иов.6:14–21). Мысль о правосудии Бога, на которое с силою указывали ему друзья, не принося никакого утешения страдальцу, естественно, приводила его еще в большее смущение, увеличивала его недоумение о причине его страданий. Твердо уверенный в своей невинности, он безбоязненно и смело защищает ее (Иов.9:21); и, не умея иначе объяснить своей судьбы, говорить, что Бог со всеми людьми как добрыми, так и злыми поступает одинаково по чистому произволению, что нечестивые живут счастливо по воле Божией (Иов.9,22–23, 12:6:9). Друзья советовали Иову обратиться к Богу с раскаянием: чистый в своей совести праведник предает свое дело суду Божию и говорит, что он готов предстать на суд с Богом, если бы Бог, совлекшись своего величия, снизшел к нему, ничтожному и бренному человеку. Однако Бог всею силою своего могущества теснит слабое творение (Иов.13:3,15,16,18,20–25, 14:1–3:20).

Так окончилось первое состязание Иова с друзьями. Тайна страданий его нимало не разъяснилась. Взгляд друзей на бедствия человека, как на возмездие правды Божией, оказался неприложимым к Иову. Если бы даже он наказывался за грехи слабости и неведения (Иов.14:4,13:20), то и в этом случае наказание было несоразмерно с виною. Поэтому речи друзей действительно были для него речами неразумными и лицемерными. Все, что они говорили о правосудии и премудрости, он знал и сам, и тем более недоумевал о причине своих страданий.

Во втором состязании, в общих чертах сходном с первым, друзья Иова еще далее уклоняются от истины, еще более погрешают в своих суждениях. Они уже не оказывают прежней снисходительности к Иову, не говорят того, что Бог посредством страданий отечески вразумляет, исправляет и очищает человека и, следовательно, проявляет не гнев, но любовь и милость к нему. Теперь они решительно утверждают, не делая никакого исключения, что бедствиями Бог карает людей за их нечестие. С этой мыслью один другого сильнее и разительнее стараются они изобразить бедственную участь нечестивого. (Елифаз (гл. 15), Вилдад (гл.18), Зофар (гл.20)). Особенно сильные и разительные черты, которыми друзья описывают бедственную участь нечестивого, заимствуются ими с положения Иова; их колкие, язвительные речи до глубины души пронзали страдальца. Но как они ничем не могли доказать его пороков и опускали из виду то обстоятельство, что иногда явные грешники пользуются постоянным счастьем, то Иову легко было защищаться против них. Он указывает им на эту неосновательность и непоследовательность их суждений и обвинений. Сознание своей невинности, при чрезмерной силе страданий, заставляет его жаловаться на Бога, что он насильственно, враждебно поступает с ним; но в тоже время оно одушевляет его надеждою, что Бог обнаружит его невинность и торжественно оправдает его.

«Слышал я много такого, скучные утешители, – так начинает Иов отвечать Елифазу, –

И я говорил бы, как вы,

Если бы душа ваша была на месте души моей».

Уста его открываются для сильных жалоб на Бога. Но он жалуется на Бога самому же Богу и Его же призывает в свидетели и поручители своей невинности. Он уверен, что правда его известна Богу на небе, и желает только, чтобы она отрылась перед светом, прежде нежели, он отойдет в могилу (гл. 16:17).

Отвечая Вилдаду, Иов укоряет друзей в жестокости, в желании посрамить его, тогда как они не могут указать в нем ни одного порока. Затем опять возвращается к той мысли, что ему делается насилие, и опять изливает свою скорбь в болезненных жалобах, в трогательном изображении своей плачевной участи. Умоляет друзей, чтобы хотя они сжалились над ним и пламенно желает, чтобы его слова, как свидетельство его невинности, сохранились для потомства. Но, как бы прерывая это желание, он выражает непоколебимую уверенность в восстановлении своей чести самим Богом:

«А я знаю? Искупитель мой жив, 25.

И он явится наконец над землею.

Пусть эта кожа распадется на части;

И без плоти моей я увижу Бога. 26.

Я увижу Его – я сам;

Мои глаза увидят Его, не глаза другого.

Истаевает сердце мое (чаянием) в груди моей. 27.

Так! зачем, скажете, мы преследовали его?

И справедливость откроется на моей стороне. 28.

Бойтесь меча;

Ибо жестокость есть порок достойный меча,

Чтобы вы знали, что есть суд.» 29.

По некоторым – в этих словах Иов выражает живую веру в будущую загробную жизнь, одушевляется надеждой, что там откроется его невинность. Как бы так говорил он: я знаю, что искупитель мой жив и явится, наконец, над землею, чтобы торжественно оправдать меня и осудить жестоких моих обвинителей. И я без тела моего, после того, как оно обратится в прах, (следовательно, духовно) увижу Бога. Но другие видят в этих словах Иова только более торжественное повторение выраженной им прежде надежды – увидеть Бога прежде своей кончины, получить от него оправдание еще здесь на земле, чрез восстановление от болезни. Как бы то ни было, несомненно, однако, что Иов выражает здесь уверенность в своем спасении, в своем искуплении, если и не знает, как и когда оно последует. Он знает только одно, и торжественно провозглашает это, именно то, что он оживет – путем ли исцеления от болезни, или путем воскресения. Поскольку его Искупитель жив, он знает Его, это его Бог. Да, он будет жив; поскольку его Бог, как Бог Авраама, Исаака и Иакова, несть Бог мертвых, но живых. Что предчувствует Иов, то определенно говорит потом сам Христос (Мф.22:32).

Зофар доказывал Иову, что веселие беззаконных кратковременно и радость лицемера мгновения. Иов указывает ему противное на опыте, замечает, что беззаконные оканчивают дни свои в счастии, и вмиг нисходят в преисподнюю. Бога ли учить мудрости? – продолжает он, то есть, нам ли судить о том, как и по каким причинам, Бог разделяет счастье и несчастье между людьми? (гл. 21.)

Еще решительнее было торжество Иова над друзьями в третьем состязании. Старейший из них упорно настаивает на своем положении, уже не один раз опровергнутом Иовом, что счастье есть удел благочестивого, а несчастье – злодея. Заметивши, что счастье и несчастье посылаются от Бога не ради его собственной пользы, Елифаз уже не намеками, а прямо и решительно обвиняет Иова в тяжких преступлениях; укоряет его как нечестивца, отвергающего промысл Божий; сравнивает его с допотопными грешниками, и, наконец, увещевает безвинного страдальца раскаяться и обратиться к Богу. (гл. 22.)

При такой жестокой несправедливости старейшего друга ничего не оставалось Иову, как искать справедливости у Бога. Он снова изъявляет желание доказать свою невинность пред престолом Божиим. Он уверен, что исследование его поведения восстановило бы его честь и славу. Но ему загражден доступ к престолу Судии, и Всемогущий может быть еще большие бедствия готовит ему в будущем. Так на земле он не видит воздаяния за добродетель и порок. Бедные, сироты и вдовицы притесняются, а злодеи и притеснители наслаждаются всеми дарами счастия, и спокойно оканчивают жизнь в глубокой старости. И так можно ли делать заключение от счастья к добродетели, от несчастья к пороку? (гл. 23, 24.)

На эти слова Иова следующий из друзей Вилдад не нашелся ничего сказать, кроме общей мысли, что перед Всемогущим человек не может быть чистым, что со стороны слабого человека большая дерзость спорить со Всемогущим. Иов, заметивши ему с иронией, как он помог бессилью, какой совет подал неразумию, величественными чертами начинает изображать всемогущество Бога и заключает тем, что человек может видеть только края путей Его, слышать только некоторый отголосок слова Его, а гром могущества Его кто может представить? (гл. 25, 26.)

Третий из друзей, Зофар, которому была очередь говорить, умолкает. Торжествующий Иов свободно продолжает свою речь, обращенную ко всем друзьям, которая по силе и возвышенности мыслей, по обилию образов, названа цветною, или приточною. Он клянется Богом, Который лишил его прав, что пока не умрет, он не позволит отнять у себя непорочность свою, что сердце его не опорочивает ни одного из дней его, что он не лицемер, скрывающий тайные свои грехи, иначе как осмелился бы он взывать к Богу и надеяться на Него? Иов и сам признает теперь, что счастье нечестивых непостоянно и непрочно. Он даже берет у друзей самые образы и черты для изображения непрочности счастия нечестивых. Но, соглашаясь с своими противниками в этой истине, праведник не мог, конечно, согласиться с ними в применении ее к нему, и тем более недоумевал о причине своих страданий. Он признает непостижимость Божественной премудрости и произносит высокое похвальное ей слово. «Человек, – говорит он, – проникает в самую сокровенную глубину земли, и там, во мраке смертной тени, отыскивает драгоценные металлы и камни. Он знает к ним дорогу, которой не знает хищная птица, не видит глаз коршуна, не попирали звери величавые; но он не знает, где обретается премудрость и где место разума. Бог знает путь ее, и Он ведает место ее. А человеку сказал: се страх Господень есть премудрость, и удаление от зла разум.» Как бы так говорил Иов друзьям: судя обо мне по моим страданиям, как о виновном в тяжком преступлении, вы хотите своим ограниченным умом постигнуть сокровенные глубины премудрости Божией, располагающей участью людей. Премудрость, уделенная человеку, заключается не в том гордом присвоении прав Божиих, которое обнаруживаете вы своим решительным судом о мне, но в страхе Божием, которого в вас не видно. И мне не меньше вашего известен печальный жребий нечестивых, но я не из числа их; это я вам доказал, да и вы сами знаете: итак, боитесь ли вы Бога, обвиняя меня как злодея и лицемера!

Упрек, сделанный Иовом друзьям, заслуживал он сам, так как смело защищая свою правду и требуя суда с Богом, он отваживался проникнуть в глубины божественной премудрости и ее определений. Вот почему все, что было сказано им о премудрости Божией, повторяется потом в речах Элиуя и самого Иеговы. И теперь, признавши непостижимость божественной премудрости, Иов еще не вполне покорился ее определению. В последующей своей речи он отдается печальному воспоминанию о своем протекшем счастии, сравнивает его с настоящею бедственною своею участью; припоминает, как он ни на один шаг не отступал от добродетели, как исполнял высшие дела любви и милосердия; опять жалуется на Бога, почему Он не хочет его выслушать и исследовать его поведение: тогда бы он возложил обвинительный акт на плечи своя и украсил себя им как диадемою. (Гл. 27–31.)

Торжество Иова над тремя старейшими друзьями вызвало против него нового противника, присутствие которого во все продолжение предшествующего спора оставалось неизвестным для читателя. Это был Элиуй, сын Варахиилов, из племени Рамова², сосед по месту жительства и родственник по происхождению с Елифазом, Вилдадом и Зофаром. До сих пор скромность не позволяла ему возвысить свой голос и принять участие в споре Иова с тремя друзьями, потому что он был моложе их летами. Теперь, когда старейшие умоляли, молодой муж не мог долее скрывать свой гнев на Иова и трех его друзей. На Иова воспылал гнев его за то, что он считал себя праведным перед Богом, а на трех друзей его за то, что они не нашли, что отвечать, а между тем обвиняли его.

Элиуй произносит четыре речи, одну вслед за другою. Во вступлении к ним он говорит, что, несмотря на свою молодость, он не только не смущается открыть свое знание пред старейшими, но и надеется сказать нечто лучше и умнее того, что было сказано ими; – предупреждает, что он будет говорить без лести и лицеприятия.

Полный словами, которые рвались из груди, как новое вино из мехов, молодой проповедник в первой речи своей осуждает Иова за его самооправдание и жалобы на Бога:

«Ты говорил:

Прав я, без порока;

Чист я и нет вины во мне.

Вот он выискал неприязнь против меня,

Считает меня врагом себе.

Вот в этом ты несправедлив; я

Опровергну тебя.

Поскольку Бог более человека.» (Иов.33:9,10:12).

Затем он внушает Иову, что Бог посылает на человека страдания для того, чтоб отвести его от какого-либо дела и удалить от него гордость, и что если человек, вразумленный добрым ангелом, признает свои заблуждения и недостатки, то Бог не допустит его до гроба и возвратит ему прежнее счастье.

Давая более свободы своему гневу, Элиуй во второй речи своей принимает его жалобы за тяжкую хулу на Бога:

«Где такой человек, как Иов,

Который хулу как воду пьет.» (Иов.34:5–7).

Потом делами мироправления защищает правду Божию: «Бог не смотрит на лица князей и не предпочитает богатого нищему. Суд Его беспристрастен и нелицеприятен как в отношении к целому народу, так и ко всякому человеку. Желание мое, чтоб Иов испытан был вполне, иначе он еще более слов наговорит против Бога». (Иов.34:19,29,36–37).

Третья речь Элиуя начинается новым упреком Иову:

Ты говорил: «какая выгода мне,

Какая прибыль перед тем, как

Если бы я грешил?»

Но разве ты своею добродетелью можешь принести Богу какую-нибудь пользу, или своими грехами – причинить Ему какой-нибудь вред? Бог не внемлет воплям несчастных только тогда, когда эти вопли бывают пустыми, несправедливыми жалобами. Бог не слушает только пустого вопля; Вседержитель не внимает только тем, которые жалуются на насилие и забывают богатую милость Божию. (Гл. 35.)

Напротив, «Бог не позволит жить беззаконнику, – так в четвертой своей речи снова защищает Элиуй правду Божию, – и угнетенному воздает должное.

От праведников не отвращает очей своих

И посадит их с царями на престоле.

Если же окованные цепями,

Они содержатся в узах бедствия;

То он указывает им на дела их

И прегрешения их, что они гордо вели себя.

И открывает ухо их для увещания,

И говорит, чтобы они отстали от зла.

Если послушают и покорятся;

То окончат дни свои в благополучии

И лета свои в радостях.

И тебя (Иов) из тесноты выведет па простор,

Где нет стеснения,

Если ты откроешь ухо твое Божественному званию,

которое через страдания тебе делается.»

Чтобы тем сильнее побудить Иова к покорности и преданности воле Божией, Элиуй указывает ему на величие, правосудие и благость Божию, как они открываются в явлениях видимой природы. Начертавши величественную картину бури, которою Бог в одно и тоже время карает и являет великое благодеяние, он так заключает свои речи:

«Вседержитель: мы не постигаем Его! велик Он в силе.

И в правосудии, и в полноте милосердия не дает отчета.

Итак, да убоятся Его человеки!

Он не взирает (с благоволением) ни на кого из числа высокоумных.» гл. 36. 37.

С первого взгляда может показаться, что Элиуй, несмотря на свое обещание – сказать нечто лучше и умнее того, что сказано было Иовом и тремя его друзьями, – не сказал ничего лучшего и нового. Елифаз еще в начале спора заметил: блажен человек, кого учит Бог, и наказания Вседержителева не отвергай (Иов.5:17). Эта мысль и составляет главную сущность речей Элиуя. Упрекая Иова за его самооправдание, он увещевает его принять то спасительное внушение, которое чрез страдание делает ему Бог. «Бог через страдания, – говорит он, – указывает людям на дела их, на прегрешения их, на то, что они гордо вели себя». Но Елифаз высказанную им светлую мысль опускает из виду и далее смотрит на страдания Иова как на строгое возмездие правды Божией. Так же точно смотрели на дело Вилдад и Зофар. Чрезмерность ли страданий Иова, или (в основании своем, верная) мысль о связи всякого зла и бедствия с грехом, об общей всем людям греховности ввела их в заблуждение, – только они забыли, что степени греховности людей весьма различны, и потому не во всех людях одинаково грехи бывают причиною бедствий, – что при общей всем людям греховности могут быть люди вполне благочестивые; забыли о благочестии и великих добродетелях Иова и ставили его на ряду с нечестивыми, которых за нечестие карает правда Божия. Элиуй за то и воспылал на них гневом, что они обвиняли Иова в преступлениях, между тем как не могли указать ни одного за ним проступка. Он не обвиняет Иова в каких-нибудь проступках, не делает ему грубых и жестких упреков за прежнюю жизнь, но обращает внимание на его поведение во время страданий, на его жалобы на Бога, на его самооправдание пред Богом. По отношению к страданиям он твердо стал на точку зрения, опущенную из виду тремя друзьями. Он видит в них средство вразумления н очищения человека. Возвышаясь, таким образом, над односторонним суждением старших его летами, высказавши более светлые мысли, он, действительно, исполнил свое слово, сказал нечто лучше и умнее сказанного прежде. Итак, это не самонадеянный пустой празднослов, или представитель ложной, враждебной вере философии, как думали некоторые из древних толкователей. Это не комическое лицо, как, думают некоторые из новых, не молодой не призванный пророк, самоуверенный, всезнающий, который рисует великие образы без всякой цели, является как светлая тень, и потому ни от кого не получает ответа³.

В самом деле, речами Элиуя отчасти разрешалось недоумение, затруднявшее Иова и его трех друзей. Спорящие не могли объяснить страданий без ущерба для правды Божией, или для благочестия человека. Друзья, основываясь на правде Божией, подозревали и обвиняли Иова в нечестии; Иов, основываясь на своей невинности, говорил, что Бог делает ему насилие, поступает с ним неприязненно. Элиуй, не отвергая добродетели Иова, защищает вместе и правду Божию. Он указывает ту точку зрения, с которой страдания примиряются как с правосудием Бога, так и с благочестием человека. Представивши страдания как средства вразумления и очищения человека, как спасительное со стороны Бога внушение и предостережение, Элиуй ясно показал, что если страдания посылаются на человека благочестивого, то через это не только не нарушается правда Божия, напротив – в этом проявляется отеческая любовь Бога. Показать благую причину и спасительную цель страданий, раскрыть, так сказать, педагогическую сторону страданий, и таким образом показать несостоятельность жалоб Иова и обвинений его друзей, защитить правду Божию, не отвергая благочестия Иова, было главною задачею Элиуя. Он выполнил ее с таким успехом, что с человеческой точки зрения близко подошел к той цели страданий, с какою они определены были Иову с неба.

Надобно признаться, что речи Элиуя имеют свою темную сторону. Подобно трем друзьям, он старается выставить свой ум, свои познания, свое искусство вести спор; подобно им, делает довольно резкие и жесткие упреки Иову и мало обнаруживает сочувствия, сердечного участия к нему. Так, он ни разу не признал Иова за праведника, за раба Иеговы, как назвал его Сам Бог, не отдал цены его терпению, не смешал своих слез с слезами страдальца, чтобы его утешить. При всем этом его речи имели благотворное действие на Иова. Иов не обнаруживает прежнего раздражения и негодования, не отвечает ему упреками, которых он заслуживал, но в молчании принимает наставление его. Светлые истины, высказанные Элиуем, заставили его глубже войти в себя самого, признать несостоятельность своих жалоб, почувствовать их дерзость. Указание Элиуя на непостижимость божественной премудрости расположило его к глубочайшему смиренью.

Смирение Иова разрушило преграду, разделявшую его от Бога. Преклоненный его смирением является ему Бог. Пламенное желание Иова исполнилось. Опасение, что Бог оставил его, рассеялось. Правда, Бог является Иову в грозном величии, говорит к нему из бурного вихря, как бы предвозвещенного величественным изображением бури, которым Элиуй окончил свои речи. Но голос, слышимый из бури, говорил с свойственным Богу бесконечным снисхождением. Явившийся Иегова изображает перед Иовом чудеса своего всемогущества, своей премудрости и благости в окружающей человека природе, и спрашивает у него: постигает ли он все это? Имеет ли он власть над явлениями природы? Продолжая вопрошать Иова, Бог изображает дивные дела своей всемогущей премудрости и благости в мире существ одушевленных. Ряд вопросов, на которые не мог отвечать Иов, дал ему почувствовать свое неведение и ничтожество в отношении к делам творческой и промыслительной премудрости Божией. Полагая руку на уста, повергаясь в прах, Иов раскаивается в своем нетерпеливом желании проникнуть тайну своих неповинных страданий, в своем дерзновенном требовании суда с Богом, в своих жалобах на Промысл. (Гл. 38–42, 7.)

«Кто сей дерзающий чернить Провидение

Словами неразумными?

Препояшь, как муж, чресла твои,

И что спрошу тебя, объясни Мне.»

Так начинает Иегова свою речь к Иову и предлагает ему вопросы об образовании земли, океана, о свете, о небе, о метеорологических явлениях: кто виновник всего этого и властен ли он во всем этом? Затем, перенося Иова в мир одушевленных тварей, вопрошает его о сотворении и поддержании жизни, о свойствах и инстинктах серн, дикого осла, буйвола, страуса, коня, ястреба, орла. Показавши, как зиждительная и промыслительная Любовь Его объемлет все творения, как все дела Его премудрости запечатлены для человека тайною, Бог требует у Иова ответа: может ли он, хулитель, спорить со Вседержителем? И нетерпеливо хотевший узнать тайну своей судьбы, благоговейно преклоняется перед этою тайною Божественной премудрости и любви:

«Се я ничтожен; какой дан ответ Тебе?

Руку мою полагаю на уста мои.

Однажды я говорить начал, н не могу отвечать;

А в другой раз говорить уже не буду.» (Гл. 38,39.)

Тогда Иегова произнес вторую речь к Иову.

«Препояшь, как муж, чресла твои

И что спрошу у тебя, объясни Мне.

Ты ли хочешь ниспровергнуть правду Мою,

Обвинить Меня, чтобы самому оправдаться.

Но такая ли мышца у тебя, как у Бога?

И возгремишь ли ты голосом так, как Он?»

Чтобы разительнее показать Иову Свое всемогущество и премудрость, свою благость и правду в управлении миром, и вместе бессилие и ничтожество человека, Бог обращает его внимание на бегемота (морского коня) и крокодила, как на такие существа, которые приводят человека в страх и изумление своим чудовищным видом и строением, своею необыкновенною силою и крепостью, которых он обуздать и укротить не может. Как бы так говорит Бог: вот два существа, на которых ты можешь познать свое ничтожество, а Мое всемогущество и благость. Как же ты, столько слабый перед творениями, хочешь судиться, входишь в спор с Творцом? Вот бегемот при своей великой силе и дикости мирно и кротко щиплет траву. Вот страшный и неприязненный тебе крокодил ограничен Мною в своих неприязненных тебе действиях. Так Я в мире видимом преодолеваю зло и ограничиваю разрушительную его силу. Не с такою ли премудростью, благостью и всемогуществом управляю Я и миром нравственным, делами и судьбами людей. А ты осмеливаешься порицать Мою правду, обвинять Меня в неправосудии?

«Знаю теперь, что Ты всемогущ, и не воспрещено Тебе, что ни помыслишь, – отвечает Иов, уразумевая, что Бог может проявить свою силу в самой даже человеческой немощи. Жертвуя своими требованиями и помышлениями

мысля и воле Божией, он повторяет сказанные к нему слова Божии: «кто чернит Провидение словами неразумными?» Исповедует свое неведение, раскаивается в своих недоумениях и запросах:

«Действительно я хотел объяснить то, чего не разумею, чудные вещи, непостижимые для меня, недоведомые.» Преисполненный чувством блаженного общения с Богом, падает в прах пред ним:

«Прежде я слышал о Тебе ухом,

А ныне око мое созерцает Тебя.

Посему отрицаюсь и приношу покаяние в прахе в пепле.»

Итак, речи Иеговы привели Иова к признанию своего неведения и ничтожества пред могуществом и премудростью Бога, – к раскаянию в дерзновенных суждениях о Боге и путях промысла. Дивные деда премудрости и благости Божией в мире видимом показали ему, что тою же премудростью и благостью управляется и мир нравственный, определяется судьба людей, их счастье и несчастье. Иов видел теперь, что разделение счастья и несчастья между людьми составляет тайну премудрости Божией, непостижимую для ограниченной мудрости человека, что его собственные бедствия были не просто игрою случая и слепой судьбы, не делом всемогущего произвола, как он прежде думал, но произошли по определению Божественной премудрости, действующей по побуждениям любви. Иов уразумел теперь в своих страданиях тайну премудрой любви Божией, а не гнева и вражды.

Но в чем заключалась эта тайна Божественной премудрости и любви? По какой именно причине и с какою целью страдание было послано на Иова? Этот вопрос оставался неразрешенным и теперь, как он не был разрешен предшествующими речами Элиуя. Элиуй показал, как мало страждущий имеет прав, при всем сознании своей невинности, жаловаться на Бога. Между различными причинами страданий он указал такую, которая близко подходит к открытой во вступлении причине страданий Иова. Но ограниченное ведение человека не могло идти далее сего, и Элиуй, указавши благодетельные причины страданий, не произнес решительного суда о страданиях Иова. И Сам Бог не разъясняет вполне этой тайны, Он даже объявляет всякую попытку к разрешению ее дерзкой и безрассудной. Одной из главных мыслей речей Иеговы было показать Иову, как дерзновенно и безрассудно его намерение, его желание проникнуть в тайну непостижимых путей Промысла.

Но что не было открыто Богом по нетерпеливому и гордому требованию Иова, то открывается в заключении книги. В заключении повествуется, что Иегова излил гнев свой на друзей Иова за то, что они не так верно говорили перед ним, как раб его Иов, и принял за них ходатайство Иова; что Иегова возвратил плен (потерю) Иова, и все, что было у него, вдвое воздал ему; что по выздоровлении от болезни Иов жил сто сорок лет и видел сынов своих и сыновних сынов в продолжение четырех родов, и умер в старости, насыщенный жизнью. Сугубое благословение Иова – последнее слово книги, доказывающее то, что еще не было высказано во всех предшествующих речах, распространяющее светлейший свет на весь прежний мрак и загадочность жизни Иова.

Изложивши в подробности и в связи содержание книги Иова, мы можем приступить к определению главной мысли книги. Нельзя сказать, чтобы это было дело легкое. Трудность его можно видеть уже из самого множества и различия известных в истории западного экзегезиса воззрений на задачу и идею этой книги. Так, одни поставляют главною целью книги Иова опровергнуть Моисеево учение о возмездии, другие – представить страдания народа в плену, иные, останавливаясь исключительно на той или другой из частных мыслей книги, принимают за главную ее мысль – развить идею истинной мудрости, или идею бессмертия души. Мы не будем входить в рассмотрение всех подобных мнений, как явно не соответствующих содержанью книги; но остановимся на одном, которое относительно ближе подходит к содержанию книги. Так, ища главной мысли книги в главной ее части, или стихотворной, и полагая в речах Иеговы разрешение главного предмета исследования о взаимном отношении между добродетелью и счастьем, между пороком и несчастьем, или о законах нравственного управления миром, многие принимают за главную мысль книги Иова мысль о безусловной покорности конечного существа пред Богом. «Как человек не может знать законов видимых, каждодневно окружающих его явлений, так он не может знать и законов невидимого нравственного управления миром; поэтому он не может быть судиею путей Божиих в управлении миром, в назначении участи людей. Признание неведения, смиренная преданность мудрому определению Бога – вот все, что прилично человеку в отношении к Премудрому и Всемогущему». Так многие представляют главную мысль книги Иова. У других та же мысль полнее выражается так: «цель стихотворения состоит в том, чтобы непостижимые в судьбах людей пути Божии оправдать как против притязаний человеческой мудрости, желающей их объяснить, так и против несправедливых требований своекорыстной человеческой правды, и таким образом привести дух человека в границы смирения».

Как мы сказали, это определение главной мысли книги Иова близко подходит к содержанию книги, однако не обнимает оного вполне. Действительно, вопрос о взаимном отношении между добродетелью и счастьем, между пороком и несчастьем, великий вопрос об участи человека, о нравственном управлении мира, заданный историей Иова, составляет главный предмет исследования, и речь Иеговы, заключающая исследование, представляет важнейший момент в разрешении рассматриваемого вопроса. Но кроме исследования, кроме большей по объему разговорной части, книга Иова имеет еще в своем составе вступление и заключение. Не должно искать главной мысли целой книги в одной ее средине, обходя начало и конец. Вступление и заключение здесь – существенные части книги Иова, и состоят в тесной, неразрывной связи с исследованием. Не касаясь пока вступления, обратимся к историческому заключению книги. Последнее слово книги составляет благословение Иова сугубым счастьем. Путь страданий приводит Иова к славе. Таким образом, заключение показывает, что тайна нравственного управления миром в свое время открывается человеку. В заключении досказывается то, что еще не было высказано в исследовании. А потому и главная мысль исследования, мысль о непостижимости Божественной премудрости в разделении участи людей, о безусловной покорности неисповедимым судьбам промысла не может быть главной мыслью всей книги, не составляет полного выражения ее идеи.

Не обнимая заключения книги, предполагаемая главная мысль не исчерпывает всего содержания самого исследования. Правда, ни спор Иова с друзьями, ни речи Элиуя, ни даже речи Иеговы не разрешили тайны страданий Иова вполне. Бог даже обличает дерзновенную попытку Иова проникнуть тайну непостижимых путей Божественной премудрости. Тем не менее, однако, явление и откровение Иеговы показало Иову, что страдания его проистекали от любви Божией к нему. Предшествующие речи Элиуя указали благие и спасительные намерения промысла, посещающего страданиями благочестивых людей. Эти намерения и действительно осуществились на самом Иове. Смирение и отречение от своих недоумений и требований, возбужденные в нем речами Элиуя и довершенные благоволительным откровением Бога, были вместе плодом его страданий. Страдания, которые казались ему знамением отвержения от Бога, привели его к более тесному общению с Богом: «прежде я слышал о Тебе ухом, а ныне око мое созерцает Тебя». Таким образом, исследование не только отрицательно показывает непостижимость судеб Божиих в определении жребия людей, но и положительно разъясняет педагогическое значение страданий. Показывая спасительный внутренний плод, какой принесли они страждущему, исследование приподнимает часть покрова с тайны его страданий.

Судя по исследованию, можно было бы принять за главную мысль книги Иова ту, что страдания благочестивого не составляют возмездия за грехи, происходят не от гнева Божия, но от любви, и имеют целью искоренить еще остающийся в благочестивом грех, возбудить в нем сознание грехов и смирение покаяния, привести его в теснейшее общение с Богом, короче сказать, что страдания Иова, по выражению ап. Павла (Евр.12:6), были отеческим наказанием, или вразумлением со стороны Бога, παιδεία (но не τιμωρία, как в Пс.6:2, 37:2; Иер.10:24), которое бывает иногда так сильно, что совершенно подавляет сознание благодатного общения с Богом, и страждущий, как часто в псалмах, считает себя за отверженного Богом, подпавшего гневу Божию. В заключении показывалось бы, какой внешний плод приносит страдание наученному через него страдальцу; показывалось бы, что отеческое наказание оказывается вящшим вознаграждением за понесенные страдания, как говорит ап. Иаков: «терпение Иовле слышасте, кончину Господню видесте: яко многомилостив есть Господь и щедр» (Иак.5:11).

Однако не таково было значение страданий Иова, как обыкновенно думают. Не вразумление, не воспитание, не очищение было главною целью страданий праведника. Все это было лишь делом второстепенной важности. Во вступлении Иов изображается чистейшим, совершеннейшим праведником, жесточайшая болезнь посылается на него не для очищения, которое всегда предполагает известную долю нечистоты, и чем сильнее мера, употребляемая для очищения, тем большую она предполагает нечистоту. Из вступления мы знаем, что величайшие бедствия, которым подвергнут был раб Иеговы, имели целью испытать бескорыстие его добродетели и любви к Богу, чистоту побуждений его служения Богу. Итак, вступление содержит в себе ключ к разрешенью тайны страданий Иова. Открывая нам истинную причину страданий праведника, оно представляет нам разрешение задачи целой книги. Войдя глубже в смысл всту <...>⁴

По мысли вступления, бедствия Иова были испытанием его веры в Бога, его любви к Богу, πειρασμóς, о котором говорится Иак.1:12; 1Петр.1:6, 4:19; Сир.2:1 и сл. (не παιδεία). Праведник страдал для того, чтобы открылось, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни другая какая тварь не могли отлучить его от любви Божией (Рим.8:38:39). Одним словом, он страдал для славы Божией. Слава Божия заключается и открывается в искренней, бескорыстной любви к Нему свободных творений, как это можно видеть из слов апостола: жена есть слава мужа (1Кор.11:7), то есть любовь жены составляет славу мужа. Следовательно, в такой же мере имя Божие славится на земле, в какой мере любят его разумные существа. Ничем нельзя так помрачить славу Божию, как подозрением в своекорыстии нашей добродетели, нашей любви к Богу.

Слава Божия потерпела бы ущерб, если бы доказано было, что мы любим Бога по расчету, ради собственной выгоды. И вот враг человеков и Бога отвергает у благочестия раба Его характер бескорыстия. В собрании ангелов, перед лицом Бога, он утверждает, что благочестие Иова происходит от опасения потерять Его благоволение, что он любит не Бога, но Его дары, что, следовательно, его добродетель своекорыстна. Искусный в лукавстве противник, сатана искусно направил удар. Если бы клевета его не обнаружилась, он имел бы право сказать, что и на земле любят Бога не более, чем в аду, что и друзья не лучше Ему служат, как враги Его.

«Представьте себе отца, которого величайшая радость состоит в том, чтобы сыпать дары па послушное дитя. Вот приходит подозрительный гость и старается возбудить в отце недоверие относительно послушания сына. Он дает понять, что эта преданность рассчитывает только на пользу и награду. «Посмотри, – говорить он, – не обратится ли сын твой к тебе задом, быть может, не станет ли проклинать тебя, когда ты возьмешь от него дары твои?» Отцу необходимо оправдать характер сына, ибо добрый сын есть вместе слава отца. И вот он отнимает у сына один дар за другим, обращает к нему строгое лицо, подвергает его самым жестоким лишениям и огорчениям. В таком совершенно новом для него положении сын остается тем же. Наказующую руку лобызает он с такою же почтительностью, как прежде ласкающую. Новый Исаак позволяет возложить себя на жертвенник без ропота, устремляя нежный взор на отца. Не заключит ли это уста клеветнику? Не докажет ли чистоту любви сыновней самым делом? Не великая ли в этом слава для отца? Испытание кончено. Неестественное отношение между отцом и сыном прекратилось. Узы любви соединяют обоих теснее, чем прежде, и новая полнота даров любви вознаграждает сына за мгновение мучений»⁵. Таков, по нашему мнению, в общих чертах смысл всей целой книги Иова.

Итак, по идее вступления Иов является с одной стороны образцом бескорыстной любви твари к своему Творцу, с другой – орудием для прославления Бога. Своею победою в борьбе искушения он исполнил назначение человека, сотворенного для прославления Бога и посрамления врага и мятежника (Пс.8:3), заставил сатану молчать и доказал славу Бога перед миром видимым и невидимым. Так, Иов является светлым прообразом Того, который в саду Гефсиманском победоносно прошел искушение болезни. Своими неповинными страданиями, понесенным им для славы Божией крестом, он прообразовал величайшего крестоносца Христа. Не будем смущаться его проклятиями, жалобами, по-видимому, несовместимыми с понятием о высоком прообразе Христа. Вспомним, что сам Спаситель в чувстве оставления Богом, какое Он имел испытать на кресте, скорбел и тосковал, молился к Отцу, чтобы, если возможно, миновала Его чаша сия и на кресте воззвал к Отцу: Боже мой, Боже мой! почто Ты меня оставил (Мф.27:46)? Заметим, что страждущий Иов в то самое время, когда роптал и произносил хулы на Бога, исповедовал свою веру в Него, свидетельствовал свою преданность к Нему, – что он еще не видел пред собою успокоительного и утешительного образа Распятого, и не мог с такою ясностью созерцать и с такою уверенностью ожидать светлого венца будущей жизни, как это свойственно последователю Христову. Взгляд на страдания Христа и светлый венец будущей жизни производит такое сильное успокоение духа, что в самом тяжком искушении не допускает до таких жалоб я ропота, какие обнаружил Иов.

Представляя праведника, причина страданий которого не находилась ни в какой связи с виновностью его, книга Иова не отвергает, однако, вообще всякую связь между грехом и болезнью, бедствиями вообще, как думают те, которые видят в ней опровержение Моисеева учения о возмездии. Многие места книги опровергают этот взгляд. В намерении писателя не было начертать полную теорию скорбей и их причин. Он имел целью только открыть высшую причину страданий, которая не заключается ни в какой связи ни с личным грехом, ни с всеобщим грехом человечества. Смотря на дело с практической стороны, можно сказать, что он хотел искоренить предрассудок, к сожалению, слишком обыкновенный и крайне противный духу любви к ближнему. Надобно признаться, что мы имеем большую наклонность искать причину бедствий в поведении нашего ближнего. От этого происходит, что мы часто лишаем его нашего сочувствия именно тогда, когда он особенно в нем нуждается. Можно ли исчислить те случаи, когда это заблуждение подает повод нашему брату жаловаться на нашу холодность и несправедливость? Даже для более снисходительного суждения Элиуя страдания Иова казались средствами <...> ними. Посему любовь к ближнему заботливо ищет выхода из этой тесноты. В книге Иова сам Бог посвящает нас в одну из глубочайших тайн мироправления. Он научает нас, что есть страдания, которые посылаются на человека не за грехи его, не для очищения его, но для славы Божией. Так точно на вопрос учеников о слепорожденном: кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Спаситель отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии (Ин.9:2:3).

Значение и цель страданий Иова открыты в самом начале книги. Строго говоря, вступление и заключение представляют полное разрешение вопроса. К чему же теперь служит вся середина книги? Какую имеют цель составляющие ее три части: спор Иова с друзьями, речи Элиуя и явление Иеговы? Для чего друзья Иова говорят так пространно и так обще о правосудии Божием? Для чего Иов отвечает им с таким сильным красноречием, и часто с тонкою иронией, притом не без некоторой непоследовательности? Для чего, наконец, Элиуй и сам Иегова произносят пространные похвальные слова совершенствам видимого творения? Все эти вопросы частью разрешаются из предложенного нами обозрения содержания книги, из которого видно взаимное отношение его частей. Здесь заметим кратко, как эти части относятся к главной мысли, как группируются около нее, какой новый оттенок получают при свете открытой и проясненной главной цели книги. Понятно, что писатель, прежде всего, имел в виду устранить ложное разрешение вопроса, и для этой полемической цели служат речи Иова и его трех друзей (3–31). При этом намерении он хотел также изобразить всю силу искушения, которой оно достигает именно тогда, когда человеческая несправедливость увеличивает тяжесть попускаемых Богом страданий. Речи Элиуя и Иеговы имеют целью указать тот путь, которым должен идти человек, пока от него сокрыто <...>.

Друзья Иова обвиняют его в том, что он отпал от веры в Бога, тайно обратился к другим богам и предался порокам, которые приносит с собою служение им. В этом заключалось, по их мнению, разрешение загадки страдания Иова: – это как бы возмездие божественной правды. Защищать таким образом правду Божию, значило разрывать сердце Иова. Его лучшим защищением была бы известная читателю из вступления тайна неба; но Иов не знал ее. Положение жестоко обвиняемого было именно положение того сына, о котором сказано выше. Братья, видя, как отец отталкивает его от себя и поступает с ним все с большею жестокостью, спрашивают один другого с ужасом: «в чем он провинился?» Затем, проникнутые сожалением и страхом, они советуют ему раскаяться и исправиться. Страдалец не знает, что возразить им на это. Но он обращается к своей совести и не находит за собой никакой вины, которою он мог бы объяснить внезапную и необыкновенную перемену в отце. Он может только уверять в своей невинности. Так точно было с Иовом! И он подозрению своих обвинителей мог противопоставить только сознание своей чистоты; но, на основании его страданий, логика его противников и его собственная обвиняют его. Ужасное положение!

Непоколебимое сознание своей невинности – вот скала, куда укрывается Иов; отсюда отражает он как обвинения своих друзей, так и ограниченную теорию, на которой они основывались. Какая теория могла бы устоять против простых и искренних излияний чистой совести! Бог друзей Иова – отвлеченный бог, неумолимый закон поражающей необходимости; Бог совести, Бог Иова – живой свободный Бог, с Которым можно вступать в личные отношения, Который может врачевать нанесенные раны, воскрешать мертвых. В объятиях этого бесконечно свободного, неисследимого Существа повергается Иов, с силою разрывая железные узы, в которые заключила его неумолимая логика его друзей.

Спор Иова с друзьями оставляет нам выбор между системой строго воздающего правосудия, которая вопреки всякой действительности защищается противниками Иова, или мыслью о произволе, которая находится в вопиющем противоречии с совершенствами Божиими. Что мог сказать на все это свидетель спора, также незнакомый с содержанием вступления, и, следовательно, не знающий разрешения тайны, которого нравственное чувство, впрочем, одинаково оскорблялось обоими предположениями? Если бы можно было, он предложил бы новую систему; но он не знал никакой третьей. Чувство собственного неведения отсылает его, таким образом, на практическую почву. Ему оставалось только увещевать к преданности, к упованию на Бога, к вере. Элиуй так и делает: «Бог, – говорит он, – больше, премудрее, могущественнее, чем мы. Все творение представляет на это доказательство. Следовательно, мы не должны противиться Его распоряжениям, хотя бы они и казались нам несправедливыми, тем менее должны мы отваживаться поспешно объяснять их. Покоримся испытанию, пусть оно служит к нашему исправлению, будем с терпением ожидать, пока Богу угодно будет открыть нам свою волю, в чем Он если отказывает нетерпению, то не отказывает преданности.» Это, можно сказать, самый обыкновенный совет; но это – истинный совет. Элиуй представляет веру, которая принимает то, чего ограниченность ума не постигает.

Наконец, является Иегова, чтобы подтвердить благочестивые увещания Элиуя. Он также требует от Иова веры и послушания. Но почему Бог решительно не указывает на то, что изъясняется во вступлении книги? Основание столь необыкновенного молчания нетрудно угадать после того, как мы вошли ближе в план книги. Испытание Иова еще не кончилось. Гордое и требовательное поведение Иова в разговоре с друзьями сделало сомнительною обнаруженную им во вступлении преданность. Если бы Бог открыл определение Своей воли прежде, нежели вера восторжествовала в сердце Иова, то прервал бы испытание и Сам доставил бы сатане победу. Истинно детское послушание состоит не в том, чтобы терпеливо переносить те страдания, которые мы постигаем, но еще более в том, если принимают с покорностью от руки Божией те страдания, которых причины и цели не понимают. Это именно и требовалось от Иова. Дело шло именно о том, может ли Иов безгранично верить Богу и бескорыстно любить Его. Сатана, сам отказавший в этом Богу, отрицает у него власть требовать того же от какого-нибудь из Его творений. Иов делается, таким образом, сам, не предчувствуя того, орудием великого опыта. Если бы тайна была открыта, прекратилось бы испытание; потому и умалчивает Бог. – С этой точки зрения понятно также, почему Бог открывает перед взором Иова величественную картину Своих дел. Этот взгляд дал Иову почувствовать, как достоин Творец мира того, чтобы во всех обстоятельствах Ему верили, служили, последовали, благоговели к нему и любили Его.

Таково отношение всех частей книги к главной ее мысли!

Судя по главной части, написанной мерною стихотворной речью, разделяемой на строфы и стихи, книга Иова есть стихотворение.

По указанию Писания, в сознании самого еврея вся поэзия подходила под две категории, или рода: шир (песнь) и машал (притча), соответствующие лирической и дидактической поэзии. Так как в книге Иова учительная речь возвышается до возвышеннейших лирических излияний, то эту книгу справедливо назвать произведением лиро-дидактическим.

Тем не менее, новейшие исследователи, применяя заимствованные от светской поэзии роды к библейским стихотворениям, причисляют книгу Иова то к эпическим, то к драматическим стихотворениям. И, кажется, в этом применении ничего не будет противного ни существу дела, ни <...> ному уважению к ней. Эпос, лира и драма, взятые в чистом их виде, в высшем значении, суть не что иное, как проявления духа человеческого, как формы слова, основания которых находятся в самом предмете, в самой действительности. Почему бы Божественная истина, открывая себя человеку не могла воспользоваться всеми способностями духа человеческого, всеми формами слова, которым она говорит к нему? Божественная истина, в какой бы форме она ни выражалась, всегда остается такою же. Между тем, для уразумения ее вовсе не безразличное дело – в какой форме она выражается. Вопрос о форме книги, по-видимому, чисто литературный, по отношению к книге Иова тесно соединяется с вопросом о сущности, о религиозном и нравственном значении ее. Поставляя книгу Иова в параллель с эпическими, или драматическими стихотворениями, сближая ее с эпосом или драмою, имеют в виду не только открыть во всей ясности и полноте ее эстетическое достоинство, но, вместе с тем, разительнее показать всю глубину и возвышенность проникающей ее мысли, бесконечное превосходство ее по самому, как говорят, миросозерцанию перед всеми человеческими творениями классической древности, к которым она приближается своим содержанием и формою.

Мы не будем входить в суждение о том, какое из двух воззрений на книгу Иова вернее по отношению к установленным наукою понятиям об эпосе и драме. Заметим только, что, поколику книга Иова имеет внешний вид истории, так как и отдельные части разговора вводятся в ней исторически, она приближается к эпопее; но поскольку эта история передается в ней как настоящее и драматически идет вперед, приближается она к драме.

Как бы то ни было, книга Иова представляет образец совершенства священной поэзии. Живость и сила воображения и чувства Боговдохновенного писателя равно отпечатлеваются, можно сказать, на всякой строке его творения. Величественные образы быстро проносятся пред нами, заимствованные от всего, что есть великого и возвышенного в природе и человечестве. Величие и простота, краткость и сила, живость и оригинальность языка производят сильное впечатление на всякого читателя. Вот почему величайшие поэты всех времен и народов одушевлялись и вдохновлялись Божественною книгою, пользовались ее сокровищами и подражали ей.

Сказавши несколько слов о форме книги Иова, мы остановимся на вопросе более важном: о характере ее содержания, об ее историческом значении.

Действительность истории Иова утверждается на следующих основаниях: так пророк Иезекииль (Иез.14:14) ставит Иова наряду с несомненно историческими лицами Ноем и Даниилом, предполагая историю его известною своим современникам. Апостол Иаков (Иак.5:10:11) представляет его в пример злострадания и долготерпения вместе с пророками, и в побуждение к подражанию ему, указывает на конец, которым Господь увенчал его терпение. В прибавлении к книге Иова у Семидесяти⁶ приводится родословие Иова.

Не говоря об отцах и учителях церкви, в настоящее время все исследователи признают историю Иова за действительную.⁷ Обращаясь к самой книге, мы находим ясные следы исторической действительности. Все собственные имена упоминаемых здесь лиц не заключают в себе ни малейшего намека на то, чтобы они были вымышленные, символические. Имя самого Иова не составляет никакого исключения.⁸ Далее приводится родословие младшего из

друзей Иова Элиуя: сын Варахиилов, бузитянин, из племени Рамова (32:2). Если бы оно было придумано писателем книги, то, конечно, он придумал бы родословие как для старших друзей, так и для самого Иова. Да и какой особенный интерес мог побудить писателя представить вымышленные лица историческими, привести родословие одного из них? Почему бы он избрал местом действия страну Уц, ничем не знаменитую и почти вовсе неизвестную в истории⁹, если бы это не было историческою действительностью? Наконец, болезнь Иова столь особенная и редкая, но с такою верностью и наглядностью изображенная, скорее указывает на действительный факт, чем на вымысел. Присовокупим ко всему этому, что искусство придавать историческую действительность чистым вымыслам фантазии, вымышленные лица действия представлять историческими, свойственное новейшим сочинениям (драмам и романам), по общему признанию, вовсе было неизвестно древним писателям.¹⁰

Земля Авситидийская, в которой жил Иов, по еврейскому тексту называется: Уц. По указанию пророка Иеремии (Иер.25:20; Плач.4:21), ее должно искать между Иудеей и Египтом в соседстве с Едомом, Моавом и Аммоном; а именно – к юго-востоку от Иудеи и к востоку от Едома, так как к востоку от Моава, или Аммона свойство страны не дозволяло земледелия, которое было одним из главных источников богатств Иова. Сюда же приводят все указания на место жительства друзей Иова. Елифаз называется феманитянином, Вилдад – савхеянином (шухитянином), Зофар – наамитянином, Элиуй бузитянином по месту жительства, а не по происхождению, потому что он происходит из племени Рамова (Арамова). Но Феман был знаменитый город в Едоме (Ам.1:12:10), Наама – в полуденной части колена Иудова (Нав.15:41), Шуах, область ли это или город, – в Аравии (Быт.25:6), Буз – также (Иер.25:23). Итак, с вероятностью можно полагать, что Иов жил в плодоносной и обильной источниками стране к юго-востоку от Мертвого моря и горы Сеира, между Идумеей и пустою Аравией. С этим вполне согласно будет географическое замечание, сделанное в прибавлении Семидесяти: в земли убо живый Авситидийстей, на пределех Идумеи и Аравии.

Именем Уц, где жил Иов, называются в книге Бытия сын Арама, сына Симова (Быт.10:23), первенец Нахора,брата Авраамова (Быт.22:21), внук Сеира Хорреитянина (Быт.36:21:28). Сличение этих мест показывает, что обитатели Уц принадлежали к арамейскому поколению, позднее смешавшемуся с нахоритами (потомками Нахора) и хорреитами (потомками Хоррея), а не к идумейскому. Впрочем, они находились в близких сношениях с идумеями (области Феман, отличной от Фемы в Аравии) и арабами (из поколения Шуаха, сына Авраамова от Хеттуры); подвергались вторжениям савеев (Севы Быт.10:7,28; 25:3) и халдеев, или спустившихся в Месопотамию, или живших на Халдейских (Гордийских) горах; хорошо были знакомы с караванами Фемы и Савы (Иов.6:19), ходившими через Палестину к Средиземному морю.

В течении времени нахориты делаются господствующим народом в Уце. Покоренные имя хориты угнетаются и презираются. Так, в изображении сынов людей негодных... изверженных из земли, изгнанных из общества, принужденных жить в скалах, для которых Иов сделался посмешищем, как жалуется он сам (Иов.30:1–11), видать изображение бедственной участи порабощенных хорреитян. Поэтому, весьма вероятно, что благородный, всеми уважаемый, богатый Иов принадлежал к господствующему в Уце поколению и был потомок Нахора. Впрочем, в прибавлении к книге Иова у Семидесяти, он причисляется к потомкам Исава: Исавовых сынов сын. В том и другом случае очевидно, что Иов был потомок Сима, но не израильтянин, то есть, не происходил от Иакова, родоначальника избранного Богом народа¹¹.

Время жизни Иова в прибавлении Семидесяти полагается в пятом роде от Авраама: яко быти ему пятому от Авраама. И в самой книге время Иова изображается в чертах патриархальных: так, он жил после болезни 140 лет, –долголетие, свойственное патриархам и необыкновенное в последующее время, когда, по словам псалма 89 (Пс.89:10), время жизни человека сократилось до семидесяти лет. Иов сам священник своей семьи; сам приносит жертвы за своих детей (Иов.1:5). В глазах его и друзей старцы еще имеют великую важность. В его время люди научаются истинам веры по непосредственному откровению или по устным наставлениям отцов; суды производятся в патриархальной простоте; богатство заключается в многочисленных стадах, обширном землепашестве и рабах; находятся в употреблении: древнейшая монета, кесита (Быт.33:19; Нав.24:32), древнейшие музыкальные инструменты: цитра, свирель, тимпан (Иов.30:31, 21:12. Сл. Быт.4:21, 31:27); господствует древнейший род идолопоклонства, почитание светил и звезд (Иов.31:26–28).

Что касается до звания Иова, то большие стада, обширное землепашество, великое уважение, которым он пользовался (Иов.29:7–25), показывают, что он был главою и начальником пастушеского племени, подобно нынешним кочевым князьям у арабов (эмирам). В этом, конечно, смысле он назывался царем в прибавлении Семидесяти. В том же смысле называются там царями и друзья его.

Таким образом, не подлежит никакому сомнению, что главные черты судьбы Иова, как она изображается в книге, суть черты исторические. Поэтому историческую сущность книги Иова можно выразить так: в стране Уц жил благочестивый патриарх, именем Иов, или всегда носивший это имя, или получивший его после своих страданий. Богобоязненный муж наслаждался полным и невозмущенным счастьем, пока Богу угодно было подвергнуть его величайшим бедствиям. Наконец, после понесенного им трудного испытания Бог не только восстановил его в прежнее благосостоянии, но и благословил сугубым счастьем.