Учение о первородном грехе – почему мы в него верим

Мы, христиане, верим, что в результате грехопадения прародителей, совершившегося на заре человеческой истории, они подверглись порче не просто как отдельные личности: порче подверглось и заключенное в них человеческое естество. Таким образом, все люди (за исключением одного – Христа) стали рождаться поврежденными по душе и по телу склонными к злу. Эта поврежденность в церковном богословии получила название: «первородный грех».

Это примерно как алкоголик может полагать, что то, что он напился сегодня, вчера и третьего дня – просто отдельные эпизоды. У него каждый раз была уважительная причина. Но, со стороны глядя, мы понимаем, что это всё проявления глубоко поразившей его болезни.

Так и отдельные проявления человеческого зла – от распадающихся браков до мировых войн – это свидетельство общей греховности человеческого рода.

Как, например, говорит Писание, «Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» (Иер.17:9), и «извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, – всё это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Мк.7:21–23).

Учение о первородном грехе вызывает энергичную критику, и, прежде всего, нам стоит остановиться на его превратном понимании – и тех ошибочных ассоциациях, которые оно вызывает.

Нецерковные люди видят учение о грехе примерно так (я цитирую, орфография сохранена): «Ты ничтожество, жалкий грешник, урод, всё, что есть в тебе – это зло и грех, тебе уготованы Вечныя Муки, Страшный СудЪ, АдЪ и Погибель».

В самом деле, в сознании нецерковного человека «грех» – это что-то близкое к уголовному преступлению. Преступник, как предполагается, заслуживает всеобщей ненависти, и тезис «люди грешны от рождения» воспринимается примерно как «все люди от рождения заслуживают отвращения и ненависти».

«Первородный грех» интерпретируется примерно так: «Бог ненавидит тебя уже за то, что ты родился на свет, и обойдется с тобой в высшей степени плохо!»

Другой упрек, который вызывает эта доктрина, – в «мрачности» и безнадежности. Уверенность в том, что мир и человек тяжело повреждены грехом, говорят критики, подрывает в людях решимость бороться за улучшение своего удела.

Оба этих представления верны с точностью до наоборот. Учение о первородном грехе связано с бесконечным оптимизмом христианской картины мира. («Оптимизм» тут слишком слабое слово.) Оно также связано с христианским представлением о величии человека. (Хотя слово «величие» тут тоже бледновато.)

Оно не имеет ничего общего ни с ненавистью к себе (или другим), ни с унынием. Напротив, весьма мрачная картина мироздания возникает у нас, когда мы отрицаем учение Церкви о первородном грехе.

Вера в истинность этого учения не мешает нам трудиться ради улучшения жизни здесь, на земле, но предохраняет нас от утопий, которые неизбежно оборачиваются большой кровью.

Но обо всем по порядку.

Первое возражение, которое мы рассмотрим, относится к представлению о человеке. Мы действительно верим в то, что человек пал и испорчен. Но это останется непонятым – или, хуже того, понятым превратно, – пока мы не уточним, что именно испортилось, и откуда человек пал.

Когда мы говорим о порче, то всегда исходим из какого-то представления о правильном, неиспорченном состоянии. Мы не могли бы диагностировать порчу, не имея представления о норме. Когда мы в обычном контексте называем человека «испорченным», мы сравниваем его с другими – «нормальными людьми», которые любят свои семьи, чтут закон, добросовестно работают и уважают своих ближних.

«Испорченный» человек ворует серебряные ложки в гостях, нарушает данные им обещания, предает своих благодетелей и вообще показывает неспособность и нежелание по-хорошему уживаться со своими ближними.

В этом контексте слова о том, что «все люди испорчены грехом» вызывают энергичный протест – да нет же, есть много людей вполне приличных, добропорядочных и честных.

Но это недоразумение. Церковь верит вовсе не в то, что все люди – асоциальные типы. Мы все испорчены не по сравнению с неким «средним уровнем», а по сравнению с непадшим состоянием.

Когда мы говорим о «падении», мы неизбежно подразумеваем некое нормальное, не-падшее состояние. Курс валюты или показатели экономики могут «падать» только по сравнению с какими-то предыдущими данными. Когда мы говорим о моральном падении – например, профессор так низко пал, что ставит экзаменуемым хорошие оценки за взятки, то исходим из какой-то нравственной нормы. Раньше он не делал такого и вел себя как честный человек.

Так и в богословском контексте «порча» и «падение» исходит из определенного взгляда на то, откуда мы ниспали.

Первородный грех часто увязывали с учением об Искуплении – церковники, мол, должны придерживаться учения о грехопадении, иначе центральное учение Церкви, об искуплении падшего человеческого рода Господом нашим Иисусом Христом, потеряет всякий смысл. Эти две доктрины – Падение и Искупление – действительно связаны. Но нам важно увидеть и другое – первородный грех следует из нашей веры в благость Создателя.

Существует целый ряд представлений о мире, в которых само существование (или, по крайней мере, материальный мир) – это что-то в принципе плохое, ловушка, куда мы попали, порождение каких-то случайных или недобрых сил. Эти представления возникают снова и снова, потому что страдание, неудовлетворенность, потерянность и вообще несчастье – это несомненный человеческий опыт.

Как говорит «первая благородная истина», восходящая к Будде Гаутаме, «Вот, о братья, благородная истина о страдании. В муках рождается человек, он страдает, увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние – тяжки. Союз с немилым – страдание, страдание – разлука с милым, и всякая неудовлетворенная жажда сугубо мучительна. И все пять совокупностей, возникших из привязанностей, – мучительны. Такова, о братья, благородная истина о страдании».

Приверженцы гностицизма (лжеучения первых веков христианства) верили в то, что материальный мир – порождение злых сил, он полон страдания именно потому, что изначально плох.

Современные материалисты видят мир не то чтобы целенаправленно злым, а, скорее, безжалостно-равнодушным.

Как говорит Ричард Докинз, «во вселенной нет ничего, кроме слепого, безжалостного безразличия», а известный атеистический публицист Кристофер Хитченс, когда ему диагностировали смертельную форму рака, сказал: «На дурацкий вопрос: „Почему я?” космос, не задумываясь, отвечает: „А почему нет?”».

Сталкиваясь с болезнью, смертью, ужасающей жестокостью людей друг к другу, легко решить, что реальность враждебна – или, по меньшей мере, презрительно безразлична.

Но мы, христиане, верим, что та высшая, предельная Реальность, являющаяся причиной бытия всего остального – Святая Троица – преисполнена бесконечной благости, милости и любви к нашему миру, и особенно – к людям.

Бог бесконечно благ, праведен и счастлив. Отец, Сын и Святой Дух от вечности пребывают в совершенной любви – и Бог творит мир из чистой щедрости.

Творение – благо. Бог говорит о нем, что оно «хорошо весьма». Псалмы (и не только они) описывают Божье творение, задыхаясь от восторга.

«Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих» (Пс.103:24).

«Ибо Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим: я восхищаюсь делами рук Твоих. Как велики дела Твои, Господи! дивно глубоки помышления Твои!» (Пс.91:5,6).

Человек – венец творения.

«Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его; поставил его владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его» (Пс.8:6,7).

Как показывает Боговоплощение, люди превознесены даже выше ангелов – Бог в Иисусе Христе стал именно человеком, а не ангелом, и мы воспеваем Пресвятую Богородицу как «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим», то есть превосходящую честью и славой самых приближенных к Богу ангельских духов. Люди созданы для вечной радости, чтобы благость, мудрость и любовь Создателя струилась через них на всё остальное творение. Каждый из нас создан для того, чтобы «воссиять, как солнце» (Матф.13:43).

Человек вовсе не является «ничтожеством и уродом». Он – наследный принц творения, призванный к близкой дружбе с самим Творцом мироздания.

На фоне того, для чего мы предназначены, даже лучшие из нас выглядят очевидно испорченными и падшими – и поэтому молитвы святых, проводивших самую строгую нравственную жизнь, полны плача о грехах.

Как только мы несколько осознаем любовь, славу и величие, для которых всеблагой Бог создал человека, мы окажемся перед вопросом – как же так получилось, что мы не живем в этом бесконечном свете, любви и радости? Почему мы вовсе не сияем любовью и праведностью – а человеческая история отмечена неизлечимой враждой и тяжкими страданиями, которые люди претерпевают как от слепых сил природы, так и, в еще большей мере, от своих ближних? Как объяснить очевидный и мучительный контраст между верой в благого Бога, Который творит человека благим, по Его образу, – и нашим нынешним состоянием?

Как сказал Г.К.Честертон, «Если правда (как оно и есть), что человек может получать изысканное наслаждение, сдирая шкуру с кошки, то приходится отрицать либо Бога, как атеисты, либо нынешнюю близость Бога и человека, как христиане».

Если принимать веру в благого Создателя, то вера в катастрофу, исказившую весь мир и, особенно, людей, становится логически неизбежной. Очевидные данные – «весь мир лежит во зле» (1Иоан.5:19) допускают две интерпретации. Либо таково извечное состояние мира – и тогда благого Создателя у него нет, либо это результат внесенной в мироздание порчи. Радостное учение о том, что «Бог есть любовь» требует признания учения о том, что человек пал.

Итак, вера в грехопадение неизбежна, если мы верим в благого Создателя и изначальную благость творения – если мы созданы из любви и для вечной радости, то сейчас мы пребываем в состоянии катастрофы. Отрицание грехопадения неизбежно означает признание нашего нынешнего состояния чем-то естественным.

В этой картине мира люди страдают, враждуют и умирают – и это вовсе не результат катастрофы. Так уж устроена реальность, и никакой другой нет. А чего бы вы хотели? Все живое грызет друг друга – и человеку бессмысленно делать вид, что к нему это не относится. То, что христианство считает грехом и порчей, – наше изначальное состояние. Люди (и их сообщества) сражаются за власть и ресурсы – как и животные. Люди отличаются только тем, что способны к науке и технологии, и употребляют автоматы и ракеты там, где животные употребляют зубы и когти.

Любовь в этой картине мира есть нечто иллюзорное. Хитрый способ манипуляции и борьбы за власть, к которому прибегают те, у кого нет силы и смелости просто драться, как считал Фридрих Ницше. Или побочный эффект эволюции, как пишет, например, Ричард Докинз в своей известной книге «Эгоистичный ген».

Эволюция (по Докинзу) программирует нас заботиться о продвижении своих генов, наши близкие родственники – носители тех же или близких ДНК, поэтому с точки зрения «эгоистичных генов», если вы погибнете, но спасете своих кровных братьев, ваши общие гены сохранятся – поэтому гены побуждают нас заботиться о кровных родственниках и даже отдавать за них жизнь.

Но что делать с ситуациями, когда люди помогают полным чужакам? Например, врач едет в далекую страну, чтобы лечить совершенно незнакомых бедняков, или пожарный рискует жизнью, спасая из огня людей, которых видит первый раз в жизни, возможно, вообще совсем другой национальности и расы?

А это «осечка» – неправильное срабатывание генетической программы. Докинз приводит пример: «Известен, по крайней мере, один хорошо документированный случай спасения тонущего человека диким дельфином. Можно считать, что в этом случае правило спасения тонущих членов своего стада дало осечку». Дельфин по ошибке принял человека за своего брата-дельфина. Когда мы проявляем «агапе» – милосердную любовь к людям, которые нам не родственники, – это тоже «осечка».

Конечно, могут существовать и другие теории о том, откуда в этом холодном и безразличном мире берется любовь, – но их объединяет то, что подлинной, первичной реальностью является конкуренция и война всех со всеми, а любовь – это иллюзия, продиктованная эгоистичными генами.

В христианской картине мира первичной, исходной, фундаментальной реальностью является именно любовь, а вражда и конкуренция – это что-то, напротив, неподлинное, промах, или, если употребить то же слово, «осечка».

Представим себе молодую мать, которая держит на руках свое дитя и переживает бесконечную ценность этого нового человека, пришедшего в мир. С точки зрения христианской веры, она прозревает реальность – этот маленький человек действительно драгоценен в очах Бога. С точки зрения докинзианского атеизма, она переживает не более чем мощную иллюзию, записанную в её генах миллионами лет эволюции, в ходе которой забота о потомстве была выгодной стратегией.

Для материализма любовь является проблемой, аномалией, которую нужно как-то вписать в общую картину мира; для веры в благого Создателя аномалией является отсутствие любви. И эта аномалия получает свое объяснение – мы являемся наследниками (и соучастниками) катастрофы. Мы находимся в состоянии падения.

Таким образом, христианство говорит о нас как о падших наследных принцах, призванных вернуться к бессмертию, славе и радости, для чего мы и были созданы; атеизм – как о животных, которые никогда и не были никакими принцами и которым не предстоит ничего, кроме неизбежного исчезновения.

Можно спорить о том, какое мировоззрение истинно – этот вопрос рассмотрен в ряде других статей, – но достаточно ясно, какое из них превозносит, а какое уничижает человека. Если вы не хотите быть падшим Наследным Принцем – всё, что вам остается, это признать себя, как гласит название книги британского зоолога Десмонда Морриса, «Голой Обезьяной».

В индустрии развлечений существует целый жанр, который называют «постапокалиптическим», – хотя само это название трудно признать удачным. Слово «апокалипсис» по-гречески значит «откровение», а бесчисленные книги, фильмы, сериалы и компьютерные игры рисуют не «постоткровенный», а посткатастрофный мир.

Случилась какая-то всеобщая катастрофа: ядерная война, глобальная эпидемия, превратившая большую часть людей в кровожадных зомби, космическое бедствие, восстание роботов, нашествие инопланетян, что-то еще, уничтожившее привычный мир, – и осталась горстка выживших, которые еще цепляются за жизнь в своих подземных убежищах.

Но иногда люди с непонимающим видом рассматривают случайно найденные свидетельства до-катастрофного мира – когда все было совсем, совсем по-другому.

Во многих цивилизациях жило представление о том, что мир, в котором мы живем, – посткатастрофный. Всё это – боль и страдания, вражда и смерть – глубоко неправильно. Так не должно быть. Мир стал таким в результате какой-то сокрушительной беды, разрушившей должный порядок вещей, тот «золотой век», который был до этого.

Библия подтверждает эту интуицию. Мир, в котором мы живем, – посткатастрофный.

Он стал таким в результате того, что сотворенные Богом свободные существа – часть ангелов и люди – отвергли замысел Бога о них и отпали в грех. Этот грех глубочайшим образом – поскольку человек был поставлен владыкой над делами рук Божьих – повредил весь тварный мир.

Если использовать такое грубое сравнение, мы живем в ситуации зомби-апокалипсиса, только зомби – это мы и есть.

Благая весть заключается в том, что наш Создатель не оставил нас в этом состоянии – но пришел, чтобы искупить и исцелить нас. Мы можем быть возвращены домой, к той подлинной, вечной и блаженной жизни во свете Святой Троицы, для которой мы были созданы.

Признавая реальность нашего падения, мы признаем и реальность спасения; сознание греха отнюдь не погружает нас в отчаяние – оно открывает нас для надежды. Мы обретаем веру в то, что «верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1Тим.1:15).

Но нам стоит рассмотреть еще одну линию критики учения о первородном грехе – мол, это учение внушает социальный пессимизм, подрывает надежду на устроение справедливого и гуманного общества.

Мы, действительно, верим, что проблемы в отношениях между людьми упираются в то, что «лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено» (Иер.17:9).

Общественную жизнь можно существенно улучшить – как можно улучшить жизнь неизлечимого хронического больного. Но эти улучшения будут носить частичный характер – рая на земле мы не построим (об этом на «Азбуке веры» есть отдельная статья). Более того, они должны исходить из реальности греха – как определение правильного режима и диеты для хронического больного должно исходить из реальности его болезни.

Разница становится заметной, когда мы думаем о том, как бороться со злом.

Обычно никто не спорит с тем, что большая часть наших проблем коренится в неправильном поведении людей. Войны, пытки, коррупция, преступность, разрушенные семьи – всё это творят люди.

Исходя из наших «настроек по умолчанию» мы склонны видеть зло как что-то находящееся вне нас – зло творят другие люди, во всяком случае, не я и не те, кого я считаю своими. Эту картину постоянно рисуют непритязательные голливудские фильмы: сначала «плохие парни» творят какие-нибудь картинные зверства и мерзости, потом «хорошие парни» отрывают им головы. Добро и справедливость торжествуют. Зритель, отождествляя себя с «хорошими парнями», довольно жует попкорн.

Мир вообще делится на «нас», хороших, и «их», плохих, и когда мы сотрем их с лица земли, наступит царство мира и братства. Этот мотив повторяется раз за разом во время войн и революций – провозглашается «свобода, равенство и братство», а потом реки текут кровью тех, кто в это всеобщее братство не вписался.

Наши славные товарищи в деле борьбы за новый мир почему-то оказываются убийцами и психопатами, а сам дивный новый мир оказывается унылой тиранией.

Как заметил какой-то латиноамериканский писатель, «Кто останется, если все хорошие люди убьют всех плохих? – Убийцы».

Доктрина о первородном грехе утверждает истину, которая в истории подтверждается снова и снова, – вы не можете поделить мир на безупречно «хороших» и беспросветно «плохих». Все люди – грешники. Любой конфликт между людьми – это не битва между ангелами и бесами. Это столкновение двух групп грешников.

Поэтому первый, самый трудный и самый необходимый шаг в борьбе со злодеями – самому не быть злодеем.

Ты сам склонен ко всякому злу и безумию – причем более всего склонен, когда считаешь себя безупречно правым рыцарем добра и света. Зло не только (и не столько) атакует тебя снаружи – оно порабощает тебя изнутри.

Это не значит, что человек может устраниться от усилий по исправлению мира – это значит, что любые такие усилия должны начинаться с себя.

Любое добро, которое ты можешь сделать в мире, – это добро, которое Бог может совершить через тебя. Мы призваны смиренно искать Его воли, сознавая нашу собственную склонность к злу.

В этом нет «упоения в бою», восторга борьбы за утопию – но нет и тяжкого похмелья, которое приходит после этого упоения.

В этом есть смиренная надежда на Бога, которая не постыжает.