Религия должна быть частным делом?

Говоря о «частном деле» люди могут иметь в виду, что человек не должен сталкиваться с принуждением и давлением в отношении своего мировоззренческого выбора. Его религия (или атеизм) должна оставаться вопросом его личного разума и совести.

Этот принцип выступает против, в частности, такого хорошо известного явления, как государственная религия. В Саудовской Аравии, например, строго запрещено исповедание любой религии, кроме ислама. Для европейских стран XIX века обычным явлением были государственные Церкви – и, чтобы не быть пораженным в правах, вам надо было по меньшей мере изображать из себя приверженца национальной религии.

А вот быть представителем религиозного меньшинства – католиком в Англии или штундистом в России – значило навлекать на себя различные неприятности.

Когда люди находят такое положение дел неправильным, с ними можно согласиться.

Это было плохо для диссидентов (это слово появилось в Британии и первоначально обозначало верующих, не желавших присоединяться к государственной англиканской церкви), и плохо для самих государственных Церквей.

Государственное давление наполняло церкви людьми, не имевшими, собственно, духовных интересов, а искавшими социальной респектабельности или благополучной карьеры.

Если человек, скажем, не мог занимать государственную должность без свидетельства о говении («Великим Постом на Исповеди был и Святых Христовых тайн причащался»), само участие в Таинствах превращались из проявления благоговейной веры в неприятную и бессмысленную обязанность, которую человек оставлял при первой возможности. Что и произошло с большинством «говевших», когда после февральского переворота 1917 года обязательное Причастие было отменено.

Опыт государственных церквей в наши дни (а они продолжают существовать, например в Англии и в скандинавских странах, а в Германии государство продолжает собирать налоги в пользу церквей) тоже поучителен.

С одной стороны, он рассеивает опасения антиклерикалов, что, мол, государственная церковь порождает суровую религиозную диктатуру и притеснения иноверцев и неверующих. Ничего подобного, скажем, в Британии не существует.

С другой – показывает, что государство деформирует юридически связанную с ним Церковь иногда до глубокого разрушения традиционных для неё канонических, нравственных и догматических норм.

Можно вспомнить недавнюю «мультирелигиозную» коронацию Карла Английского – и его же недавний указ заменить в гербе Канады христианский Крест на мультиконфессиональную снежинку.

Государственная Церковь – это не Церковь, которая, действуя согласно своему призванию и предназначению, опирается на государственный ресурс. Это Церковь, чей ресурс использует государство, причём не всегда соображаясь с интересами самой Церкви.

Государство преследует свои государственные цели. Оно формирует свои инструменты, в том числе государственную Церковь, исходя из своих запросов.

В этом отношении показательно введение женского епископата в Церкви Англии и высказывание по этому поводу тогдашнего премьер-министра Дэвида Кэмерона: «Я хочу сказать очень ясно – пришло время для женщин-епископов. Оно пришло уже очень давно. Церкви нужно принять это… Я думаю, что для Церкви Англии важно быть современной Церковью, в контакте с сегодняшним обществом, и я думаю, что это ключевой шаг, который следует сделать».

Несколько позже лидер палаты общин Пенни Мордонт призвала Церковь Англии признать однополые «браки»:

«Я написала епископу Портсмута в преддверии февральского Генерального Синода (Церкви Англии) по поводу обсуждения дальнейших действий церкви в вопросе однополых отношений. Я надеюсь, что они поддержат реформу».

Мы видим высокопоставленных государственных чиновников, которые дают указания Церкви относительно её внутреннего устроения. И англикане не могут их одернуть именно потому, что они – государственная Церковь, и это дает власть в ней государственным лидерам, даже если сами они люди совершенно неверующие.

Недавнее решение тех же англикан начать «благословение» однополых пар явилось результатом государственного давления. Как признал глава англикан архиепископ Кентерберийский Джастин Уэлби, ему угрожали действиями со стороны парламента.

Государственный статус Церкви в наши дни не означает ничего похожего на «религиозную диктатуру». Он не означает, что верующие диктуют атеистам, как жить. Он, увы, означает нечто обратное – люди религиозно индифферентные (а то и откровенные атеисты) получают власть диктовать свою волю Церкви.

Если тезис «религия – частное дело» означает, что государство не должно запрещать вам верить в соответствии с вашими религиозными убеждениями, а с другой стороны, не должно принуждать вас насилием к принятию неприемлемых для вас религиозных верований, то с ним вполне можно согласиться.

Человек не должен сталкиваться с принуждением в вопросах его мировоззрения – в ту или в другую сторону.

Этот тезис можно принять за ту точку, в которой мы согласимся с тем, кто говорит о «частном деле».

Нам, однако, стоит рассмотреть вопросы, в которых мы, возможно, разойдемся – что составляет такое принуждение и с какой стороны оно угрожает.

Я – православный христианин.

Один мой сосед – атеист, горячий поклонник Докинза и Панчина, с рвением проповедующий, что Бога нет, а религия – вредная иллюзия, вызываемая злотворными бактериями. Другой мой сосед – мусульманин, и когда он идет по улице со своей супругой, одетой в хиджаб, это сразу бросается в глаза. Он тоже старается убедить всех остальных в правильности своего мировоззренческого выбора. Третий мой сосед практикует медитацию и ездит в паломничества в какие-то экзотические страны. Ущемляют ли эти люди мою свободу?

Нет. Открытая демонстрация своих взглядов, их проповедь и обоснование, даже критика тех убеждений, которые человек считает ошибочными, никоим образом не является принуждением.

Если бы я стал впадать в огорчение и раздражение на моих инаковерующих соседей или пытался им запретить проявлять их веру (или атеизм), меня бы справедливо упрекнули в ксенофобии и нетерпимости.

Точно так же человек, которого раздражает открытое присутствие в обществе православных христиан и их проповедь, вовсе не является жертвой клерикализма – он просто проявляет неуживчивость и нетерпимость.

Нетерпимость тем более странную, учитывая, что Православие – традиционная религия страны, сформировавшая её культуру. Посещая Италию, было бы странно возмущаться тем, что кругом полно католиков, в Израиле ворчать на евреев, соблюдающих шаббат, а в Каире огорчаться видом минаретов.

Не является формой принуждения и сотрудничество государства с религиозными общинами (включая Церковь).

В таких светских государствах, как Франция и США, католические школы и госпитали получают финансирование из бюджета, потому что они, с точки зрения государства, решают важные социальные задачи.

Хотя немногочисленные группы воинствующих атеистов пытаются это прекратить, они пока что не находят понимания.

Есть социальные нужды и проблемы – в медицине, образовании, помощи людям, страдающим химической зависимостью или недавно вышедшим из тюрьмы. Есть религиозные общины, которые имеют опыт в этой области, и государство охотно поддерживает их усилия.

Не потому, что государство религиозно, а потому, что оно заинтересовано в снижении остроты соответствующих социальных проблем.

Такое сотрудничество тоже не составляет принуждения.

Законы, воспрещающие оскорблять чувства верующих, тоже трудно признать принуждением к благочестию.

Миссия государства – поддерживать гражданский мир, для чего ему необходимо пресекать провокации, направленные на разрушение этого мира.

Намеренные оскорбления чьей-либо национальности, обычаев, культуры или религии – это провокации, направленные на разрушение гражданского мира.

Вот пример. Британское государство преследует за сожжение Корана. Значит ли это, что оно является исламским государством? Да нет, вполне себе светским. У него, государства, нет теологических предпочтений – уж скорее его укоряют в антитеологических. Но оно, государство, существует затем, чтобы поддерживать мир и обуздывать поджигателей. На чисто горизонтальном уровне, без прямой апелляции к Богу.

Государство не может преследовать неблагоговение перед Богом. Это не его работа. Но оно может преследовать крайние проявления неуважения к людям. Причем не в видах защиты чувств, а в видах поддержания гражданского мира. По тем же причинам государство должно предотвращать осквернение кладбищ, памятников и других символических объектов.

Запрет на такие оскорбления – это никоим образом не воспрещение открытого выражения своих взглядов или мировоззренческой полемики. Книги Ричарда Докинза и других язвительных атеистов свободно продаются в книжных магазинах, мировоззренческий спор как таковой не преследуется.

Более того, удаление со сцены хулиганов и провокаторов как раз и позволяет заинтересованным людям вести дискуссию по существу.

Если от меня требуют, скажем, воздерживаться от расистских оскорблений, это не значит, что меня принуждают к исповеданию каких-то чуждых мне взглядов. Это значит, что от меня требуют придерживаться вполне понятых требований человеческого общежития.

Однако о «религии как частном деле» говорят и в связи с общественной активностью христиан – мол, не лезьте с вашей религией в светское общество. Рассмотрим и этот вопрос.

Христиане в гражданской жизни могут занимать разные политические позиции. Библейское откровение не содержит исчерпывающего перечня рекомендаций о том, как должна быть устроена политическая или экономическая система в конкретной стране или какие именно конкретные меры будут полезны для облегчения тех или иных общественных язв.

Но есть вопросы, по которым христиане едины между собой, – и они относятся к вопросам жизни и семьи.

Человек создан по образу Божию, и человеческая жизнь обладает смыслом. На любом этапе, начиная с внутриутробного и завершая последними часами перед переходом в вечность, человек имеет неотъемлемое право на жизнь.

Заповедь «не убий» еще допускает споры о том, допустимо ли (и когда) казнить тяжких злодеев или отражать вооруженных агрессоров. Но дитя в утробе точно не злодей и не агрессор, а старец на одре болезни не представляет собой угрозы, которую надлежало бы ликвидировать.

Поэтому христиане – до тех пор, пока они остаются христианами – выступают против абортов и эвтаназии.

Христиане полагают исключительно важным для блага как отдельных людей, так и общества в целом укрепление семьи. В основе семьи – брачный союз мужчины и женщины, которые хранят верность друг другу, производят на свет и воспитывают детей.

Поэтому христиане (пока они остаются христианами) выступают против попыток нивелирования значимости семьи и уравнивания её с другими формами сожительства.

Общество и государство, конечно, может терпеть и внебрачные проявления человеческой сексуальности (и вообще оставлять частную жизнь людей в покое), но не должно их поощрять и продвигать.

Поэтому христиане против продвижения половых перверзий, и уж тем более против такого очевидного и вопиющего зла, как калечение детей и подростков под предлогом «смены пола».

Это вызывает резкое негодование со стороны людей, которые видят в такой позиции попытку религиозных людей навязать всем остальным свою религию.

И в этом контексте нам нередко говорят, что «религия – частное дело» и христиане не должны пытаться навязать свои религиозные установки всем остальным. Ваша религия запрещает вам делать аборты? Ну и не делайте их, почему вы пытаетесь помешать доступу других к этой «услуге»? Ваша религия запрещает вам вступать в «брак» с лицом того же пола? Ну и не вступайте, кто ж вас неволит. Не хотите менять пол? Да кто ж вас заставляет, а другим не мешайте. Ислам, например, воспрещает своим последователям вино и свинину, но вы и сами возмутитесь, если мусульмане попробуют провести законы, запрещающие это всем остальным.

В чём ошибка подобных рассуждений?

Из того, что против некоторых взглядов и практик выступают религиозные люди по религиозным соображениям, никак не следует, что религия – единственная причина, по которой против этих взглядов следует выступать.

Например, Уильям Уилберфорс выступал против работорговли, Честертон – против евгеники, Нимеллер – против национал-социализма, Бердяев – как против национал-социализма, так и против коммунизма. Делали они это, будучи религиозными людьми, и по религиозным соображениям.

Но довольно странно было бы выдвигать аргумент «Уилберфорс был против торговли чернокожими по религиозным соображениям, следовательно, всякий свободомыслящий человек горячо обязан такую торговлю поддержать».

В данный момент большинство из нас (верующих и неверующих) согласились, что перечисленные идеологии были злом и тяжким заблуждением – независимо от религии. То, что против некоторых практик выступают религиозные люди, совершенно не мешает этим практикам быть злом.

Адепт, например, евгеники, который требовал, чтобы к нему не лезли с религией, не понимал сути выдвигаемых против него возражений. К нему лезли не с возражениями от имени религии – а от имени человечности и здравого смысла.

Если мы (независимо от религии) признаем, что невинное человеческое существо не следует лишать жизни, то в утробе женщины находится именно невинное человеческое существо. Этот довод не является религиозным – существуют и неверующие противники абортов.

В этом контексте «право на аборт» содержит внутреннее противоречие. Сторонники такого права апеллируют к личной автономии – человек, мужчина или женщина, имеет право распоряжаться своим телом. Само по себе это бесспорно.

Но нам часто говорят и о том, что каждый человек имеет право делать что угодно, пока это не ущемляет законных прав других. Например, человек имеет право на жилье. Но обратимся к совершенно реальной – и не столь уж редкой – ситуации, когда человек разделяет жилплощадь с престарелой матерью. Другого жилья у него нет и не предвидится. Необходимость жить в одной квартире с очень пожилой и больной женщиной с тяжелым характером и неадекватным поведением сильно ограничивает его свободу и мешает его личной жизни. Имеет ли этот человек право ее отравить?

Только очень немногие из нас (по крайне мере на этом этапе развития общественной морали) согласятся, что да. Право пожилой женщины на жизнь более важно, чем право её сына на жилье, которым он мог бы свободно пользоваться по своему усмотрению. Право на жизнь вообще первично по отношению к другим правам – вы не можете воспользоваться никакими правами, если вас убили. Лишить человека жизни – значит лишить его всех прав. Именно это делает аборт – он уничтожает заведомо невинную человеческую жизнь. Это не предмет веры – это биологический факт.

Дитя в утробе – это другой организм, а не часть тела матери. И это – человеческий организм. Если брать самоочевидное определение Аристотеля, «человек – это живое существо, принадлежащее к человеческому роду», то это именно человек. Таким образом, требование права лишать жизни невинных людей логически абсурдно. Это требование в принципе не может быть справедливым.

По мере того как либеральная повестка всё более сходит с ума, против неё выступают не только христиане, но и люди решительно светских убеждений. Например, феминистки протестуют против того, что «трансгендерам» (то есть вполне физически сохранным мужчинам, которые «идентифицируют себя как женщины») приписывают «право» пользоваться женскими душевыми и раздевалками, участвовать в женских видах спорта, и, совершив преступление, садиться в женские тюрьмы.

Сопротивление христиан явно разрушительным идеологиям может (как и в прошлом) вдохновляться именно их верой. Но оно не является попыткой заставить внешних эту веру разделить.

Мы вполне можем согласиться с тем, что человек должен быть огражден от принуждения в вопросах его мировоззрения. Но такое принуждение может исходить далеко не только от государственной религии.

Более того, государственные религии – черта обществ, которые были устроены по-другому, и обладали рядом признаков, которые сейчас в значительной мере утрачены. Восстановить Российскую или Австро-Венгерскую Империи, или «старую добрую Англию», сейчас просто невозможно. Вызывает ли ХIX век у вас ностальгию или отвращение – он необратимо прошел.

А вот в истории ХХ века – особенно страшно проехавшейся по нашей стране – тирании, которые железной рукой принуждали к единомыслию, носили вовсе не религиозный характер. Как правило, они были воинственно антирелигиозными.

Фанатизм, который погубил в ХХ веке сотни миллионов людей, носил чисто светский характер. Его вожди утверждали свою легитимность не на божественном благословении, а на научных теориях.

Лженаучных, как мы скажем сейчас, но тогда-то, как говорил закадровый голос в знаменитом сериале про Штирлица, «они еще не знали». Не самые глупые люди были убеждены, что они открыли истинно научный путь устроения общества, которому противятся только люди невежественные или злонамеренные, сопротивление которых следует сломить.

И вот за стремлением выдавить религию из общественной жизни может стоять – и неоднократно стояло – желание устранить препятствия к насаждению «единственно верной» идеологии.

Интенсивное запугивание «средневековой инквизицией» обычно сопровождало укрепление репрессивных органов, жестоко насаждавших принудительное единомыслие здесь и сейчас.

Атеисты любят говорить про «иррациональность» религии, которая якобы побуждает людей к нелепым и опасным поступкам.

Однако опыт – особенно опыт ХХ и, в заметной мере, XXI веков – показывает, что христианство как раз было (и остается) оплотом здравого смысла.

Это может нравиться или не нравиться, но это так – по довольно простым причинам.

Церковь консервативна. Для нас важно, что мы исповедуем ту же веру, которая была провозглашена апостолами. Церковь не имеет веры в неуклонный прогресс, в то, что завтра будет непременно лучше, чем вчера. Мы верим в реальность первородного греха, в то, что сама природа человека глубоко повреждена грехом, что человеческое сердце лукаво и крайне испорчено, и что построить рай на земле до возвращения Господа невозможно. Грех поражает любые человеческие институты – государственные, культурные, научные, религиозные. Зло можно (и нужно) постараться минимизировать – как можно минимизировать симптомы неизлечимой хронической болезни, – но мы не можем победить его окончательно.

Человеческая история, какой мы её знаем, завершится глобальной тиранией антихриста, от которой мы будем избавлены только вторым и славным Пришествием нашего Господа.

Этот взгляд на человека и историю постоянно бранят как «пессимистический» и подрывающий желание и способность людей улучшить их земную жизнь. Строители земных утопий всегда недовольны Церковью как силой, по их убеждению, тормозящей движение человечества к светлому будущему, и видят её гирей на ногах прогресса.

Но именно её «тормозящие» качества противодействуют тому разрушению, которое приносят в жизнь человечества идеологические утопии. Люди склонны массово сходить с ума, а Церковь постоянно оказывается оплотом здравого смысла.

В истории человечества было много идеологий – особенно в ХХ веке – адепты которых считали их последним откровением добра и правды, с точки зрения которого надлежит оценивать все в мире.

Коммунизм (во всех его изводах), национализм (во всех его изводах), евгеника, социал-дарвинизм, и уже в наши дни – ЛГБТК+.

Всякий раз люди думали, что вот теперь-то они открыли окончательное Добро и Правду. Что человечество делится на хороших людей, присягнувших правде ленинизма/сталинизма/троцкизма/маоизма/национал-социализма (несомненно, являющихся высшей вершиной человеческого прогресса и непоколебимой истиной, всесильной, потому что верной), и плохих, очень плохих людей, которые этой правде не присягнули.

Все эти волны следующие поколения будут объявлять мрачным безумием. А современники – научно установленной истиной, ясной как день, которую могут отрицать только платные пропагандисты врага (за хорошие деньги), дураки, негодяи и мрачные религиозные фанатики на основании своих нелепых архаичных верований.

При этом люди имели острые претензии к Церкви, которая вместо того, чтобы посвятить себя служению ясной как день и праведной как солнце, идеологии, разделяемой всеми приличными людьми, доказанной наукой и т. д., держалась своих архаических суеверий.

Потом оказывалось, что тяжко ошибаться могут не только миллионы леммингов, но и миллионы людей – и волна идеологической моды сходила, иногда оставляя после себя горы трупов, иногда, как с евгеникой, сотни тысяч насильно стерилизованных искалеченных на всю жизнь людей.

Потом люди оглядываются на Церковь и говорят – а почему Церковь недостаточно противилась, недостаточно громко обличала, недостаточно восставала против злого безумия той эпохи? А где-то и сотрудничала?

Нам уже стоит привыкнуть, что те идеи, которые нынешнее поколение считает в высшей степени разумными, научными, прогрессивными и человеколюбивыми, следующее сочтет полным безумием.

И Церковь никоим образом не является поставщиком антиутопий и мрачных тираний – антиутопии приходят под лозунгами прогресса и науки и, как правило, они враждебны Церкви.

Поэтому вам едва ли стоит опасаться, что вам «навяжут религию». Вам много чего могут навязать – но религия тут будет, как и была раньше, на стороне свободы и здравого смысла.