Отпадение от веры

Я внимательно читаю рассказы людей, отпавших от веры, – первоначально в англоязычной сети, теперь они есть и в русской. Как христианский апологет я пытаюсь прояснить причины, которые побуждают людей к этому шагу.

Конечно, каждый человек уникален, но некоторые общие черты выделить можно.

Часто (не всегда) люди говорят о том, что признать христианство ложным их побудили какие-то рациональные аргументы. Однако, когда знакомишься с этими аргументами в надежде узнать что-то, чего ты не знал до этого, они удивляют своей избитостью.

Это всё известно любому образованному христианину и ничуть не разрушает его веру. Феодосий Добжанский или Френсис Коллинз знают о биологии всё то же самое, что и Ричард Докинз, и это никак не мешает им верить в Бога. Часто люди пишут о том, что тщательное изучении Библии и знакомство с достижениями библейской науки сделало их неверующими, но среди ученых-библеистов, занимающихся этим профессионально, предостаточно верующих христиан.

Человек мог бы найти подробные ответы на свои вопросы, затратив совсем немного усилий.

Складывается впечатление, что люди просто с определенного момента перестают рассматривать свою веру как ценность – как что-то, за что стоило бы держаться. Сначала приходит эмоциональное охлаждение, потом оно дополняется рациональными обоснованиями. Как писал Сергей Довлатов, «В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса».

С мужчинами, похоже, бывает то же самое – вера просто воспринимается как тягота, от которой хочется избавиться. И рациональные аргументы отскакивают от этого нежелания верить, как дробинки от слона.

Как формируется это нежелание? Этому может быть несколько причин, некоторые из которых мы рассмотрим.

В некоторых случаях (далеко не во всех) речь идет о такой примитивной вещи, как личный грех – человек бросил жену, и тут ему открылись глаза на всю неприглядность Церкви. Или юноша уехал из благочестивого родительского дома учиться в большой город, где его накрыли все искушения, обычные для этого возраста, и он стал глубоко тяготиться заповедями, особенно седьмой.

Этому, конечно, есть множество ярких примеров. Объяснить отпадение личной безнравственностью соблазнительно (и иногда верно), но часто это не так.

Некоторые из отпавших были и остались вполне верными членами семей и вообще ведут добропорядочную жизнь, далекую от какой-то скандальной безнравственности.

С другой стороны, люди, переживающие тяжелые нравственные падения, не обязательно утрачивают веру Бога. Иногда человек, пребывая в явном грехе, продолжает ценить свою веру и цепляться за неё, и дело, к счастью, заканчивается покаянием и усилиями как-то исправить тот хаос, который в жизнь самого человека и его близких внес грех.

Важной причиной отпадения является ложный образ Бога. Мы склонны видеть других людей через наши собственные линзы и проецировать на других людей наши собственные ожидания. Есть очень известная история про то, как три человека увидели одинокого прохожего на ночной улице. Вор подумал, что этот человек тоже вор, который идет совершать кражу. Блудник подумал, что это блудник, идущий в публичный дом. Молитвенник подумал, что этот человек идет на ночную молитву. Каждый приписал прохожему то, чем обладал сам.

Мы склонны проецировать наши собственные качества и на Бога. Так образ Бога в нашем сознании оказывается глубоко искаженным. Конечно, тут очень важно обращаться к Писанию, Преданию и опыту благочестивых людей, но мы не можем уйти от того, что всё это воспринимается нами через призму нашего сознания и в рамках нашего опыта. Что-то мы сразу узнаем и встроим в нашу картину мира, что-то проскользнет мимо.

Люди могут очень по-разному воспринимать даже слова «Отец небесный». У кого-то были хорошие отношения с отцом, а сам отец был надежным, кротким, терпеливым человеком, который показывал своим детям добрый пример. У кого-то, напротив, отец отличался приступами неконтролируемой ярости по всякому мелкому поводу.

В XIX веке считалось правильным воспитывать детей в крайней строгости и подвергать суровым наказаниям; сейчас нравы в целом смягчились, но у всех, так или иначе, разный опыт.

Когда Бог говорит о себе как об «Отце» или «Супруге» избранного народа, это может вызывать у нас разные ассоциации – мы все грешные люди и живем в окружении других грешных людей.

Люди могут видеть в Боге Отца, но далеко не самого лучшего отца. Вспыльчивого, непредсказуемого и вечно недовольного, которому лучше не попадаться на глаза, молитва к которому напоминает мольбы родственницы купца Дикого из пьесы Островского «Гроза»: «Батюшки, не рассердите! голубчики, не рассердите!».

Но вы не можете не рассердить человека гневливого – его внутренняя ярость непременно найдет себе повод. Мы, как люди гневливые и пострадавшие от гневливости других, можем проецировать это на Бога.

Бог – в представлении человека – безотрывно смотрит на бедного грешника, и взгляд Его не обещает ничего хорошего. Это порождает религию, представляющую собой попытку обезопасить себя от Бога – как можно более тщательно исполнять всё предписанное, чтобы не давать повода Божьему гневу, который только и ищет, за что бы обрушиться на грешника. Я читал рассказ человека, который отпал от веры после того, как съел котлету в пятницу. В его системе защиты от Бога появилась брешь, и он не смог снести ужаса этого.

Вообще, жизнь по строгому закону под сверлящим взглядом грозного божества – крайне изматывающее дело, и человек начинает мечтать, что лучше бы никакого Бога не было. Хотя эта мысль – очевидно тут же известная Богу – повергает его в ужас.

Нередко он сваливается в какой-то грубый грех, вроде блуда, и когда являются миссионеры атеизма, уверяя, что и Бога-то никакого нет, всё само собой выросло, он принимает это как слово благое, слово утешительное.

Но довольно часто люди шарахаются в обратную сторону – они подчеркивают любовь, благость и долготерпение Бога, но понимают всё это как холодное безразличие.

Бог представляется кем-то вроде отца мальчика-мажора – очень богатый и очень занятой, который предоставляет сыну «наслаждаться жизнью», осыпая его деньгами и подарками, но совершенно устраняется от его воспитания. Издалека участь такого мальчика может показаться завидной. Он будет иметь все удовольствия, которые можно купить за деньги, и никаких трудов и испытаний. Когда от скуки он будет гонять на бешеной скорости по ночному городу и станет виновником ДТП, папа его выкупит.

Но он вырастет человеком испорченным, неспособным ни к упорной работе, ни к дружбе, ни к любви – и безнадежно несчастным. Нередко такие дети, в поисках все более острых ощущений, подсаживаются на наркотики и умирают от передоза.

У мальчика-мажора есть куча богатых подарков, но есть ли у него любовь отца? Нет. Для любящего отца было бы очень важно, каким человеком растет его сын, и он без колебаний ограничивал бы его в деньгах и подарках, лишь бы воспитать достойным, самостоятельным и работящим.

Воспитание – это очень важная часть любви, и иногда дети совершают грубые шалости именно с тем, чтобы их одернули и, таким образом, показали, что их поведение небезразлично.

Люди, которые нас любят, будут удерживать нас от недостойных или пагубных поступков. Иначе это никак нельзя было бы назвать любовью.

Один профессор-христианин приводит такой пример: «Представьте себе, что одна из моих студенток сообщает мне, что собирается заняться проституцией. Как доброжелательный посторонний я постараюсь очень мягко и вежливо объяснить ей, что это было бы чрезвычайно глупо с ее стороны. Теперь представьте себе, что об этом говорит моя дочь. Моя реакция будет гораздо более резкой – именно потому, что я очень люблю мою дочь».

Представление о Боге, Который не возражает против наших грехов, делает Его даже не доброжелательным, а вполне равнодушным посторонним. Да занимайтесь чем хотите, Ему-то какое дело.

Хотя образ Бога, Который ни на что не гневается и ничего не требует, может показаться утешительным, это – как камень вместо хлеба.

Человек не понимает, зачем ему и дальше тащить с собой такую бесполезную вещь, как религия, которая ничего не требует и ничего не запрещает. Не случайно либеральные общины на Западе, которые прогнулись под все требования современного общества, умирают от обезлюживания. Какой смысл тратить свое воскресное утро на Бога, Которому нет до нас дела?

Оба ложных образа Бога приводят к тому, что человек в итоге начинает тяготиться своей верой и просто рад от неё избавиться. Причем, иногда образ Бога является настолько искаженным и разрушительным для жизни человека, что такое отпадение даже трудно признать чем-то плохим. Лучше не верить, чем верить в это.

В этой беде стоит признать, что мы как грешные люди, сформированные опытом общения с другими грешными людьми, склонны искажать образ Бога. Если этот образ оказывается для нас тягостным, то, очевидно, нам следует признать сам факт искажений и искать Бога живого, о Котором говорит Евангелие.

Бога, Который не раздражителен и не равнодушен, но хранит верность, долготерпит и по Своей неотступной любви хочет сделать нас теми людьми, какими Он нас замыслил – святыми и бесконечно счастливыми.

Другая причина отпадения – это конфликты с людьми в Церкви. Конечно, с точки зрения логики, наши конфликты с другими членами Церкви – или даже откровенные грехи, свидетелями или жертвами которых мы становимся, ничего не меняют в природе реальности. Если мир сотворен Богом, а Христос воскрес из мертвых, то никакие грехи христиан не могут этого отменить; если бы эта Благая Весть была ложной, никакие добродетели христиан не сделали бы ее истинной.

Священное Писание говорит о том, что между искренними христианами могут возникать огорчения и недоумения (например, Деян.15:37–40). Более того, Господь предупреждает, что некоторые из людей, внешним образом принадлежащие к Церкви, «творят беззаконие» и Он их «никогда не знал» (Мф.7:23). В истории Церкви пшеница и плевелы растут вместе, и их окончательное разделение произойдет только на Страшном Суде.

Но люди часто принимают решения на эмоциональном уровне – их поразил величественный облик благочестивого старца, и они присоединились к его приходу. Через какое-то время они обнаружили, что старец, хотя никак нельзя сказать, что нечестивец и тяжкий грешник, но тоже живой человек и может сказать что-то огорчительное или быть вовлеченным в какие-то конфликты, и они оказались уязвлены в самое сердце. Уже потом, под эту эмоциональную рану могут быть подтянуты – или не подтянуты – рациональные аргументы. Но рана – первична, и довольно скоро выясняется, что дело именно в ней.

Испытав эмоциональную боль, мы не хотим ее повторения. Мы избегаем ее источника. Это абсолютно естественная человеческая реакция. В ней, конечно, нет ничего рационального. Но мы, люди, существа иррациональные. Эмоциональная боль влияет на наши решения гораздо сильнее, чем доводы.

Человек обладает потребностью в смысле жизни, в оправдании, в надежде, в единстве с другими. В сообществе, которое бы считало его своим. Христианин находит удовлетворение всех этих потребностей в своей вере.

Мы обретаем всё, в чём нуждаются наши ум и сердце, в Иисусе Христе и Его Церкви, как странствующей, к которой мы принадлежим здесь, на земле, так и торжествующей Церкви на небесах, где пребывает Господь, Матерь Божия и все святые.

Живя на земле, мы можем входить и в другие сообщества – быть лояльными гражданами своего государства, голосовать за свою партию, ходить на митинги в поддержку дела, которое представляется нам справедливым. До определенного момента в этом нет ничего плохого, но политика может довольно быстро превращаться в суррогат религии, становясь самостоятельным источником смысла, оправдания и единства.

Как говорил Маяковский, «Партия – спинной хребет рабочего класса. Партия – бессмертие нашего дела. Партия – единственное, что мне не изменит». Тоталитарные идеологии отличались умением выстраивать суррогатный культ, который требовал от человека полной, неразделенной верности. Все они были враждебны религии, потому что нельзя было быть верным партии и чему-либо еще.

Причем эта верность делу партии далеко не всегда была принудительной – бывало, и немало, вполне искренних адептов. Как и сейчас – вне всякого принуждения люди становятся горячими сторонниками тех или иных движений. Кто-то бьется за «прекрасную Россию будущего», кто-то становится последователем феминизма или иных модных гендерных изысков, кто-то ностальгирует по красному знамени и «дедушке Ленину».

Как в книге К.С.Льюиса «Письма баламута» один бес пишет другому: «Если ты сделал мир целью, а веру – средством, человек уже почти в твоих руках и тут совершенно безразлично, какую цель он преследует. Если только митинги, брошюры, политические кампании, движения и дела значат для него больше, чем молитва, таинство и милосердие, – он наш. И чем больше он «религиозен» (в этом смысле), тем крепче мы его держим. Я мог бы показать тебе целую клетку таких у нас, внизу. Потешный уголок!»

Перемещение центра жизни человека с веры во Христа на то «великое правое дело», которому он присягает, будет плавным – какое-то время он может выдавать (в том числе, для себя самого) свою политическую позицию за требование христианской совести. Но со временем напряженность неизбежно нарастает – человек всё больше видит дело, которому он служит, абсолютным добром и правдой, и Церковь, не присягающая этому делу и не осуждающая его врагов, вызывает нарастающую неприязнь. За нее стыдно перед соратниками. Принадлежность к Церкви становится чем-то, за что человек извиняется.

«Своими», той референтной группой, мнением которой человек абсолютно дорожит и перед которой стремится оправдаться, становятся политические соратники, а не Церковь. После попыток переделать христианскую веру так, чтобы она отвечала требованиям «своих», человек всё более тяготится Церковью, а потом и Христом.

У него уже есть дело, которое придает его жизни переживание смысла, цели праведности и единства, и христианство просто мешает этому делу.

Христиане в этом мире плывут против течения – и течение всегда будет сносить нас к неверию и, если продолжить аналогию, угрожать разбить нас о рифы. Что тут может помочь? Многое. Но на две вещи хочется обратить особое внимание. Они очень разные, но чтение историй отпадения убедило меня в их важности. Первая – это открытость к радости. Вторая – сознание того, что истина не зависит от наших переживаний.

Апостол говорит: «Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь» (Флп.4:4), или, в другом месте: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе» (1Фесс.5:16–18).

К этому повелению стоит отнестись со всей серьезностью, потому что первое, что постарается сделать дьявол, – это лишить вас радости и превратить веру в бремя тяжкое и неудобоносимое. Как сказано в книге Неемии, «радость пред Господом – подкрепление для вас» (Неем.8:10).

Весть, которую мы обнаруживаем в Новом Завете, является ошеломляюще благой – Бог через смерть и Воскресение Христа привел нас в совершенно новые отношения с Ним, простил, очистил, приблизил и возвысил, сделал новыми людьми и своими любимыми чадами, которым уготовал вечную радость. Как говорит Апостол, «вы не приняли духа рабства, [чтобы] опять [жить] в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!"» (Рим.8:15).

Бог, Создатель мироздания, возлюбил нас и во Христе даровал нам вечную жизнь, и по мере того как мы осознаем это, наша жизнь наполняется радостью и благодарением; а чем больше мы радуемся и благодарим, тем глубже мы осознаем реальность Благой вести.

Безрадостный христианин находится в явной опасности; если его вера исполняет его тоской и страхом, она претерпела серьезное искажение, и с этим надо срочно что-то делать.

Второе, что хочется обозначить после чтения всех этих рассказов об отпадении, – это рациональность. Это может показаться неожиданным, ведь нам постоянно говорят, что рационален атеизм. Что же, о «научных атеистах» можно сказать нечто доброе – они верят в такую важную добродетель, как интеллектуальная добросовестность. Насколько они ей следуют – другой вопрос, но то, что они о ней напоминают, очень важно.

Ричард Докинз приводит пример такой добросовестности – некий ученый потратил свою научную карьеру на разработку теории. Однако на одной из конференций его коллега представил данные, которые опровергали все его построения и, таким образом, разрушали труд всей его жизни.

Ученый пошел и пожал руку коллеге, признав, что заблуждался. Так любовь к научной истине должна побеждать острый личный интерес.

И в пламенных атеистах сохраняется нечто доброе – вера в то, что человеку надлежит стремиться к истине, которая не зависит от его желаний или интересов, переживаний, огорчений или обид. Это трудный подвиг, но уже само разграничение, ясное осознание того, что реальность не зависит от меня и моих переживаний, приносит огромное освобождение.

Это важная добродетель, особенно в том постмодернистском мире, в котором мы живем. Мы как-то привыкаем говорить не об истине, а о себе и своих переживаниях – более того, говорить об истине считается чем-то почти невежливым. У каждого своя истина, кому арбуз, кому свиной хрящик, в каждой избушке свои погремушки. Вы нашли утешение в Православии? Рад за вас, а я пошел на трансцендентальную медитацию.

В этом отношении характерна фраза, сказанная одним из ушедших: «Я разочаровался в христианском мифе». Не «я пришел к выводу, что христианство ложно, по таким-то причинам», а именно «я разочаровался», лично меня это больше не очаровывает.

Но истина – это то, что никак от меня не зависит, то, что было бы истиной, даже если меня и на свете не было.

Бог не появляется или исчезает в зависимости от моего утешительного или печального опыта в Церкви, моих падений или чего-либо моего вообще.

Я знаю, что у меня есть более чем достаточные основания полагать христианскую картину мира истинной, и это знание существует независимо от моих меняющихся настроений.

Хотя два этих аспекта веры – радость и рациональность – могут казаться относящимися к разным сферам, они тесно связаны. Вера предполагает возрастание в познании истины, интеллектуальные усилия, направленные на формирование ясного сознания того, что мы уверовали в истину, которую можем защитить и обосновать.

Не интеллектуальный поиск, а, напротив, интеллектуальная лень грозит вере.

А чем больше мы познаем истину, чем больше мы радуемся и утешаемся ей, тем более в ней укореняется и наш разум, и наша воля, и наши эмоции.