Можно ли устранить разногласия между религиями?

Религиозный плюрализм – вера в то, что «к Богу ведет множество путей», и «ни одну традицию не следует считать исключительной» – чрезвычайно популярное мировоззрение, которое для людей вне Церкви часто подразумевается само собой, а иногда проникает и в среду христиан. Например, недавно я еще раз наткнулся на выражение такой позиции:

«Практически во все крупные религии, насколько я могу об этом судить, в качестве важного элемента их идентичности встроено представление об их исключительности: «Только наша религия правильно учит о Боге, о мире и о человеке. Только наше Писание истинно. Только наши мистерии и обряды угодны Богу и полезны для души». В прежние века всё это достаточно хорошо работало. Но теперь, оглядываясь по сторонам, мы видим разных людей, разные религии. Если мы связаны с определенной традицией, мы можем найти в ней многое – может быть, даже всё, что нам нужно. Но другие традиции – не хуже. Они просто другие».

Тезис о том, что все религии на самом-то деле учат одному и тому же и все они ведут к истине и спасению, возникает примерно на пятнадцатой секунде разговора.

На него можно ответить очень просто – как только мы немного присмотримся к религиям, мы увидим, что они учат разному.

Но иногда этот тезис выдвигают и довольно образованные люди, которые в курсе, что утверждения различных религий о реальности расходятся.

На этом – более высоком – уровне плюрализм апеллирует к особенностям религиозного языка.

Допустим, двое путешественников из экваториальной Африки, побывав на севере, пытаются объяснить соплеменникам, что такое снег. Один говорит: «Снег подобен белому птичьему пуху», другой – «снег подобен белой муке». После их смерти складывается две группы – пуховиков и муковиков, – которые полагают взгляды друг друга ужасным заблуждением. Но мы-то знаем, что это просто две попытки описать одно и то же явление.

Да, религии описывают предельную реальность по-разному – но это именно конфликт описаний, а не реальностей.

Более того, плюралисты обратят внимание на разноречивые описания внутри одной и той же религии. Вероучительные традиции, похоже, довольно терпимо относятся к использованию противоречивых образов, которые отражают одну и ту же истину. Почему бы не признать, что так же дело обстоит с противоречивыми образами разных религий?

Как и многие другие заблуждения, это черпает силу в той частичной истине, которая в нем есть.

В языке Библии (и других религиозных текстов) неизбежно присутствуют аллегории, метафоры и парадоксы.

Более того, этот язык может вызвать у нас недоумения из-за того, что мы не сразу понимаем, о чём идет речь. Нам может показаться, что мы имеем дело с логическими противоречиями – но, что принципиально важно, логических противоречий ни в Библии, ни в растущей из неё христианской доктрине нет.

Иногда говорят, что духовные тайны находятся выше человеческой логики. Это ошибка. Логика имеет дело не с тайнами, а с человеческим языком. Она помогает отличить осмысленные утверждения от бессмысленных. Среди законов логики есть, в частности, закон противоречия. Он утверждает, что два несовместимых друг с другом суждения не могут быть одновременно истинными.

Как его сформулировал еще древнегреческий философ Аристотель, «Невозможно, чтобы одно и то же одновременно было и не было присуще одному и тому же, в одном и том же смысле».

Например, утверждения: «Иисус умер на Кресте за наши грехи» и «Иисус не умирал на Кресте» не могут быть истинными одновременно.

Логические противоречия не делают учение трудным, или загадочным, или глубоким – они делают его бессмысленным.

Конечно, текст, провозглашающий такие противоречия, может быть завораживающе поэтичным – как, например, известная баллада Франсуа Вийона:

От жажды умираю над ручьём.

Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошёл, везде мой дом,

Чужбина мне – страна моя родная.

Я знаю всё, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовёт.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Но он не может быть учительным – ни в нравственном, ни в религиозном, ни в каком-либо ином отношении. Вы не в состоянии извлечь из него ни истину, которую вы могли бы принять, ни наставления, которым могли бы последовать.

При этом в некоторых случаях первоначальное впечатление логического противоречия может оказаться ложным – мы обнаружим, что один и тот же термин используется в разных смыслах или относится к разным реалиям.

Рассмотрим, например, фразу: «Николай ужасно играет, в то же время он прекрасно играет». Содержит ли она логическое противоречие? Чтобы понять это, нам необходимо будет уточнить значение слов. Может быть, Николай ужасно играет на скрипке, просто уши вянут, а вот в шахматной игре он непревзойденный мастер. В этом случае никакого логического противоречия в этой фразе не будет.

Нет логических противоречий и в христианстве.

Конечно, религиозные тексты и, в частности, Библия – это не инструкция по сборке этажерки и не школьный учебник. Эти тексты могут казаться противоречивыми. Например, в Откровении Иоанна Господь Иисус описан как «лев от колена Иудина» и одновременно как «Агнец как бы закланный, имеющий семь рогов и семь очей» (Откр.5:5–6).

Если кто-нибудь станет говорить о том, что никто не может быть одновременно львом и ягненком, это совершенно разные животные, мы укажем ему на то, что автор прибегает к метафорам. «Мета́фора, – как поясняет словарь, – слово или выражение, употребляемое в переносном значении, в основе которого лежит сравнение неназванного предмета или явления с каким-либо другим на основании их общего признака».

В данном случае Господь Иисус уподобляется Льву, потому что лев ассоциируется с силой и царственностью, и ягненком, потому что Он был заклан, как жертвенный Агнец, за грехи мира (1Пет.1:18–19).

То, что казалось противоречием, разрешается, когда мы внимательнее присматриваемся к литературным приемам, используемым в тексте.

Библия также широко использует аллегории. «Аллегория – художественное представление абстрактных понятий и обобщений с помощью конкретных образных воплощений». Например, Пророк восклицает: «Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток!» (Ам.5:24).

При чтении Писания мы также можем столкнуться с недоумениями – некоторые вещи не укладываются у нас в голове, мы их не понимаем. Например, Новый Завет одновременно говорит об Иисусе, что Он родился от Девы в определенный момент времени (Лк.2:7), в то же время Он, по Его собственным словам, пребывает с Отцом прежде бытия мира (Ин.17:5)

Это может показаться противоречием, пока мы не исследуем текст внимательно. Обратим внимание, например, на пролог Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть... И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин.1–3, 14).

Слово, Которое «было Бог», Которое было «у Бога», через Которое «всё начало быть», «стало плотью», то есть человеком.

Предвечный Сын Божий сошел с небес (Ин.3:13) и стал человеком в утробе благословенной Девы Марии. Он обладает – как это позднее сформулировали отцы Церкви – двумя природами, Божественной и человеческой. Как Бог Он вечно пребывает с Отцом и Святым Духом в Троице; как человек – воплощается от Девы Марии в определённое время.

Само учение о Троице часто считают логически противоречивым – но это не так. Бог един и троичен в разных смыслах; Он един по существу и троичен в лицах. Это (учитывая неизбежную неполноту такой аналогии) как если бы мы сказали, что Ивановы – одна семья и при этом три разных человека.

Чтобы разобраться в этом, могут потребоваться некоторые усилия. Но, приложив их, мы увидим, что противоречие было кажущимся. Его причиной было наше непонимание.

Опыт говорит о том, что противоречие может исчезнуть, если мы внимательно исследуем вопрос и примем во внимание все имеющиеся данные. Даже если мы не знаем, как разрешить это противоречие сейчас, мы можем надеяться на то, что разрешим его в будущем – по мере нашего духовного и интеллектуального роста. Иногда нам достаточно внимательно исследовать точку зрения нашего оппонента, чтобы увидеть, что наши разногласия не столь непримиримы, как кажется на первый взгляд.

Сторонники религиозного плюрализма надеются, что и разногласия между религиями носят такой же характер – и, поднявшись на вершины духа, мы увидим, как то, что казалось нам непримиримым противоречием, исчезает в свете некой единой истины.

Конечно, диалог между последователями различных религий может быть полезен в том, чтобы избавиться от непонимания и заблуждений относительно друг друга.

Но когда мы внимательно вникнем в различные учения, то увидим между ними именно логические противоречия. Они делают взаимно исключающие утверждения об одних и тех же вещах.

Здесь легко привести несколько примеров. Такая во многих отношениях близкая к христианству монотеистическая традиция, как ислам, хотя и признает Иисуса почитаемым пророком, утверждает, что Он никогда не был распят. В последний момент Всевышний избавил Его от смерти, а распинателям только «представилось» что они Его казнили – «Однако они не убили его и не распяли, а это только показалось им».

Для апостолов – и для Церкви в целом – смерть и Воскресение Христа, напротив, центральное и определяющее событие мировой истории. «Христос умер за грехи наши, по Писанию, ... Он погребен был, и воскрес в третий день, по Писанию» (1Кор.15:3,4).

Согласовать эти два утверждения невозможно – между ними существует логическое противоречие.

Они не могут быть признаны истинными одновременно, поскольку истина не может противоречить сама себе.

Это даже не «разные попытки выразить невыразимое». Речь идет в данном случае не о непостижимом мистическом опыте, а о вполне историческом событии, происшедшем с вполне историческим Лицом.

Или обратимся к другой религиозной традиции – буддизму. Она находится от христианства значительно дальше. Если христиане и мусульмане хотя бы согласны в том, что существует всемогущий, личностный, нравственно благой Бог, и самое важное в жизни человека – установить с Ним правильные отношения, буддизм вообще не интересуется Богом, а некоторые буддистские мыслители, такие как авторитетнейший индийский философ Нагарджуна, полемизировали с верой в Него.

Христианство и буддизм делают совершенно разные утверждения о реальности, из которых следуют совершенно разные духовные практики.

Другой тезис, который часто выдвигают сторонники религиозного плюрализма, – «истина невыразима словами». Есть нечто самонадеянное, почти кощунственное в попытке изложить глубочайшую тайну мироздания в наборе аккуратных догматических формулировок, а потом настаивать, что только наш набор истинен и все должны его принять.

Этот тезис ошибочен – но тоже черпает свое правдоподобие в той частичной истине, которая в нём есть.

Бог бесконечно превосходит все наши слова и мысли о Нём. И всегда будет превосходить – мы будем возрастать в познании Бога всю оставшуюся вечность, и никогда не скажем: «Теперь мы знаем всё».

Здесь, на земле, человеческий язык неизбежно ограничен пределами нашего общего опыта. У нас есть слова для объектов и явлений, которые нам знакомы, – рек и гор, столов и стульев, телефонов и компьютеров.

При слове «смартфон» у нас в памяти возникает образ хорошо знакомого нам устройства. Но до появления таких устройств этого слова не было; оно ничего не значило бы для человека, скажем, 30 лет назад.

Наш опыт переживания реалий духовного мира весьма ограничен, поэтому мы неизбежно прибегаем к аналогиям, а аналогии могут вызывать непонимание. Например, когда мусульмане говорят, что у Всевышнего не может быть сына, они обычно имеют в виду, что отвергают языческие представления о богах, вступавших в физические связи с земными женщинами, и появлявшихся таким образом «полубожественных» отпрысках.

Нам приходится подробно объяснять, в каком смысле мы называем Господа Иисуса «Сыном Божиим» – разумеется, не в этом¹.

Писания пророков и святых – это часто указание на что-то, невыразимое словами. Они отражают опыт встречи человека с Тем, Кто бесконечно выходит за рамки нашего обычного опыта – и, значит, нашего обычного языка. Вот, например, слова Пророка Иезекииля:

«И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, – и таков был вид их: облик их был, как у человека; и у каждого четыре лица, и у каждого из них четыре крыла; а ноги их – ноги прямые, и ступни ног их – как ступня ноги у тельца, и сверкали, как блестящая медь. И руки человеческие были под крыльями их, на четырех сторонах их; и лица у них и крылья у них – у всех четырех; крылья их соприкасались одно к другому; во время шествия своего они не оборачивались, а шли каждое по направлению лица своего. Подобие лиц их – лице человека и лице льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лице тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех» (Иез.1:4–10).

Художники много раз пытались нарисовать это – но совершенно безуспешно. Мы не можем сделать из этого аккуратную, помещающуюся в наше поле зрения картинку. Это описание выглядит совершенно нереализуемым, состоящим из противоречивых элементов – таинственные существа, окружающие престол Вседержителя, идут каждый в свою сторону, но не расходятся, дальше в тексте появляются колеса, ободья которых исполнены глаз, – всё это невозможно представить.

Поэт Максимилиан Волошин пересказывает видение Пророка в своем гениальном стихотворении:

Бог наш есть огнь поядающий. Твари

Явлен был свет на реке на Ховаре.

В буре клубящейся двигался Он –

Облак, несомый верховными силами –

Четверорукими, шестерокрылыми,

С бычьими, птичьими и человечьими,

Львиными ликами с разных сторон.

Видом они точно угли горящие,

Ноги прямые и медью блестящие,

Лики, как свет раскаленных лампад,

И вопиющие, и говорящие,

И воззывающе к Господу: «Свят!

Свят! Вседержитель!» А около разные,

Цветом похожи на камень топаз,

Вихри и диски, колеса алмазные,

Дымные ободы, полные глаз.

А над животными – легкими сводами –

Крылья, простертые в высоту,

Схожие шумом с гудящими водами,

Переполняющими пустоту.

Выше же вышних, над сводом всемирным,

Тонким и синим повитым огнем,

В радужной славе, на троне сапфирном,

Огненный облик, гремящий, как гром.

Пророк сталкивается с тем, что выходит за пределы восприятия и описания, он прорывается на совершенно иной уровень реальности – неудивительно, что нам нелегко понять его описание пережитого.

В чем же ошибка аргумента, который мы рассматриваем?

В смешении двух функций, которые могут нести слова, – выражать реальность и указывать на неё.

Тайну Божию нельзя исчерпать. Мистический опыт встречи с Богом нельзя выразить словами. Но о Боге можно сказать нечто истинное, что мы вполне в состоянии понять, уразуметь и принять как руководство к действию.

Всё, что мы можем сказать о Боге, – это человеческие слова человеческого языка. Мы, люди, не можем уйти от этого. Мы общаемся (и мыслим), главным образом, словами. Конечно, гениальные художники, архитекторы или композиторы могут передавать свой опыт переживания духовных реальностей и другими средствами. Но музыка, даже самая гениальная, остается человеческой музыкой, которую мы воспринимаем именно как люди.

Всё, что вы сможете сказать о сверхъестественной реальности, будет словом одного человека к другим.

Сторонники плюрализма – хотя они не задумываются об этом – тоже делают о Боге определённые утверждения. Например, «Бог существует», «Бог благ, а не зол», «Бог является источником надежды, а не ужаса», «Богу угодно, чтобы люди обращались друг с другом в духе братской любви».

Это вполне определённые утверждения о Боге, сделанные человеческим языком. Эти истины, как оказывается, вполне выразимы словами. Более того, мы вполне можем представить себе еретика, который явится в собрание плюралистов и провозгласит: «Бог заповедал нам убивать всех остальных». Не откажутся ли плюралисты считать его за своего? Очевидно откажутся – ведь весь пафос плюрализма есть пафос универсальной любви и благости. Но в таком случае мы уже имеем дело именно с догматом – то есть вероисповедной формулировкой, обязательной для всех членов сообщества.

Даже самое простое провозглашение – «Бог благ и желает, чтобы мы с любовью и уважением обращались друг с другом» – уже носит исключающий характер. Оно оставляет за бортом людей, которые могут считать, что Бог зол (как бог гностиков) или индифферентен к добру и злу (как многие боги язычников). Уже это утверждение проводит разграничение – эти люди правы, а эти – нет.

Впрочем, любое содержательное утверждение исключает свое отрицание.

Мы неизбежно провозглашаем какие-то вероисповедные утверждения, с кем-то не согласны и кого-то оставляем вне нашего круга – вопрос в том, на чём основаны наши провозглашения и границы, которые мы проводим.

И тут возникает ироническая ситуация – круг, который проводит плюралист, желая заключить в него всех, в итоге оказывается гораздо более узким и исключающим, чем круг традиционного христианства.

Это может показаться неожиданным – христианство известно своим догматизмом, своими четкими рамками, вот это – правая вера, а вот тут, снаружи, – иноверцы и еретики. Они могут войти внутрь, но для этого им нужно раскаяться в своих заблуждениях и признать христианские догматы.

Но круг плюралиста еще уже. Последователь какой-то из традиционных, «исключающих» религий согласен хотя бы с миллионами своих единоверцев. Плюралист не согласен ни с кем вообще, кроме весьма узкого круга таких же плюралистов.

Так возникает неизбежный парадокс. Эксклюзивист хотя бы признает одну религию истинной. Более того, он может признавать некие хотя бы неполные и искаженные элементы истины в других религиях. Он признает реальность духовного мира и возможность вечного спасения.

Плюралист, оказавшись перед лицом несовместимых утверждений различных религий, просто признает все их, по существу, ложными.

Например, известный британский философ Джон Хик в молодости был христианином – но потом, начав с сомнений в Непорочном Зачатии, постепенно перешел на позиции религиозного плюрализма. При этом он открыто отвергает и достоверность Евангелий, и телесное Воскресение Христа из мертвых.

Когда он был христианином, его, так сказать, «круг согласия» включал в себя хотя бы христиан и исключал всех остальных. Теперь он исключает и христиан тоже.

Плюрализм может драпировать это в различные словесные туманы, но в том смысле, в котором сами религии делают те или иные утверждения, он их не признает. Христиане верят, что Иисус есть Сын Божий, Который умер за грехи наши и воскрес из мертвых. Мусульмане верят, что Иисус – пророк, но не больше, чем человек, и Он не умирал на Кресте.

Кто из них прав, с точки зрения плюралиста? В прямом смысле – никто. Поэтому в итоге за плюрализмом оказывается наш старый знакомый атеизм. Духовной реальности (какой бы то ни было), Бога (какого бы то ни было), вечного спасения (какого бы то ни было) просто не существует. Молитвы (какие бы то ни было) никто не слышит. Человек навсегда прекращает существовать в момент смерти.

Люди придумывают себе мифы, чтобы наполнить смыслом и надеждой свою жизнь. Эти мифы могут быть важны – в психологическим и социальном отношении, – но спорить о том, какой из них «истинен», просто бессмысленно. Никакой.

Важная особенность религиозного плюрализма – он несовместим с какой-либо религиозной практикой. Как только вы пытаетесь жить религиозной жизнью, вы тут же перестаете быть плюралистом.

Совершенно разные картины реальности, предлагаемые разными религиями, предполагают совершенно разные духовные практики – и главное, разные цели.

Как только мы переходим от разговоров о духовности к попытке как-то проявить её – начать молиться, или медитировать, или посещать собрания какой-то религиозной общины, или предпринять еще какие-то шаги по пути духовного поиска, мы неизбежно сделаем какой-то выбор.

Должны ли мы молиться, то есть обращаться к Богу как к Личности, с Которой можно вступить в общение, или медитировать, как это делают, например, буддистские монахи? Если мы обращаемся к Богу, то какими словами? Если мы при этом упоминаем Иисуса, то в каком контексте? Например, одна из самых простых по внешней форме православных молитв: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного», – предполагает именование Иисуса Господом и Сыном Божиим, а также обращение к Нему как к Судии, Который имеет власть миловать. То есть эта молитва отражает совершенно определённые богословские представления.

Но если мы обратимся к Иисусу как-то иначе, или вообще решим Его не упоминать, мы тоже сделаем определенный вероисповедный выбор и провозгласим какие-то богословские представления. Это неизбежно.

Вы можете говорить, что все пути одинаково хороши, пока вы никуда не идете. Когда вы реально отправляетесь в путь, то неизбежно выбираете какую-то конкретную дорогу.