Книга Людмилы Улицкой “Даниэль Штайн, переводчик” вызвала новую волну споров на тему “истинно христианская любовь против догматической религии”. Я не стану здесь рецензировать саму книгу – могу только порекомендовать рецензию Юрия Малецкого [1]. Но сам вопрос о любви и догматах стоит рассмотреть отдельно.

Под “догматичностью” люди обычно понимают твердую приверженность христиан своим вероучительным убеждениям, проведение границ, обозначение рамок. Стоит ли отстаивать все эти границы, когда только любовь имеет значение? Да, любовь– это единственное, что имеет значение. Любовь проявляется в желании блага тем, кого вы любите; а как поступать по любви – будет зависеть от того, в какое благо для людей вы верите. Если всё, что у нас есть, исчерпывается земной жизнью, то любовь предполагает желание людям благ только в этой жизни – не обязательно чисто материальных, но всегда исчезающих со смертью.

Христианская любовь тоже желает людям земных благ – христианам строго заповедано кормить голодных и одевать нагих – но исходит из того, что людям уготовано нечто гораздо большее. Вопрос о догматах – это на самом деле вопрос о надежде. Если нам предстоит смириться с тем, что никакой вечной надежды у нас нет, никакое небесное спасение нас не ожидает – мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать (2Цар 14:14), – тогда всё, о чём стоит позаботиться – это по возможности не причинять друг другу боли в те краткие годы между небытием и небытием, которые у нас есть. “Дедогматизация” христианства, сведение Иисуса к учителю доброты означает отказ от надежды; ты состаришься, изветшаешь и умрёшь, как и все, кого ты любишь; всё, что тебе может дать Иисус, – это немного человеческого тепла и поддержки в общине тех, кто последует Его моральному учению всерьёз. Фраза “Веруйте, как хотите, только заповеди соблюдайте, ведите себя достойно” прекрасно выражает суть дела – никакой реальной надежды у вас нет, поэтому можете фантазировать как угодно – не имеет значения, как.

Впрочем, с человеческим теплом тоже в итоге оказывается небогато – мы, люди, существа эгоистичные и склочные, и нередкая беда тех, кто мечтает о бездогматическом христианстве, в том, что они не могут вписаться ни в одну реально существующую общину.

Низведение Христа до уровня Джона Леннона с его песней All you need is love, ‘Все, что тебе нужно – это любовь’, делает христианскую веру столь же бессмысленной, как вера в Джона Леннона – он может напомнить вам, в чём вы нуждаетесь; он не может вам этого дать.

Но Евангелие – это не весть о том, как нам так жить, чтобы по возможности друг друга не мучить, вернее, это в Евангелии не главное. Закон проповедан уже пророками, в небиблейском мире ему можно найти многие параллели, в этом отношении Новый Завет не оригинален. Евангелие – это возвещение о Надежде. Человеческая жизнь глубоко трагична; если вы этого ещё не поняли, то непременно поймёте. Евангелие провозглашает надежду перед лицом ужаса, отчаяния и неизбежной смерти; оно говорит о том, как Бог стал человеком и погрузился в ужас, муку и смерть глубже любого из нас, и восстал из мёртвых, победив всё это – победив для каждого, кто обратится и уверует. Это надежда над гробом близкого и любимого человека, надежда на собственном смертном одре; и вот эту-то надежду и охраняют догматы.

Для людей внешних, не знающих нашей надежды, вера в Божество Иисуса – что-то внешнее, непонятно зачем накрученное (должно быть, византийцами какими-нибудь) на проповедь Иисуса-учителя; для нас – средоточие нашей надежды. Потому что если Иисус – просто учитель любви, никакой надежды у нас нет – давайте отдавать себе в этом отчет. Смерть не побеждена. Никакой небесный Иерусалим нас не ожидает. Слова апостола Иоанна Бог есть любовь, слова, которые он произносит, имея в виду Бога, Который стал человеком и принял муку и смерть ради спасения Своих мятежных творений, не имеют никаких оснований – коль скоро Тот, Кто умер на кресте, не Бог.

Еретики прошлого оспаривали либо Божество Христа, либо Его человеческую природу; для докетистов (и позже катаров) человеческая природа Христа была иллюзорной; ариане, хотя и признавали Христа сверхъестественным Сыном Божиим, отказывались видеть в Нём Бога, совечного Отцу.

То и другое обращало нашу надежду в прах; если Иисус – не человек, то никакого Искупления не произошло, Он остаётся глубоко чужд тому человеческому роду, который вроде бы пришёл спасти, Голгофа – не высшее проявление спасающей любви Божией, а иллюзия, голограмма, киношный спецэффект. Если Он не Бог, то никакой Божией любви в Голгофе нет – более того, есть её отрицание. В этом случае вовсе не Бог в плоть облёкся, и был распят и погребён за нас, неблагодарных и злонравных, а Бог отдаёт на смерть глубоко преданного Ему праведника. Является ли этот праведник просто человеком (как полагают либеральные богословы) или высшим из ангельских творений (как полагал Арий и полагают современные Свидетели Иеговы), в любом случае он – не Бог, и его жертва – это никак не жертва со стороны Бога.

И вот, чтобы защитить нашу надежду, и принимается Халкидонский догмат – Церковь чётко формулирует свою изначальную веру в то, что Иисус – совершенный Бог и совершенный человек. Вы можете отказаться его признавать; но тогда Апостольская вера в то, что Бог есть любовь, – не ваша вера. В этом случае Бог (как бы вы Его себе ни представляли) не облёкся в нашу плоть и не принял нашу смерть, чтобы спасти нас.

Отказываясь признавать догматы, вы не можете разделить нашей надежды – отнюдь не потому, что мы вам этого не позволяем, но потому, что вся наша надежда держится на том факте, что Бог облёкся в человека и страдал ради страдающего, был умерщвлён ради умерщвлённого и погребён ради погребённого (Святитель Мелитон Сардийский. О Пасхе).