5. Грех бездумия

В наше время, когда люди говорят о “слепой вере”, они опаздывают лет на двести-триста. Было время, когда человек, который не думал сам и просто разделял общепринятые мнения, был верующим, а неверие, как и ересь, было признаком пусть и ошибочного, но самостоятельного мышления. Понятия “воль­но­думство” или “свободомыслие” имели четкую антицерковную коннотацию в эпоху, когда все, кому было лень задумываться, просто соглашались с общей верой. Каково в итоге было качество такой веры – вопрос отдельный; ясно, однако, что в наше время ситуация изменилась. Если просто плыть по течению и без исследования принимать общие мнения, то это никоим образом не сделает вас христианином; это приведет вас к неверию с легким интересом к неопределенной, размытой и ни в коем случае не ортодоксальной “духовности”. Возможно, в какой-нибудь американской глубинке это все еще не так, но в России и Европе это определенно так. Те критические выпады в адрес христианской веры, которые в прошлом могли быть актом трагического мятежа против общего мнения, теперь являются, напротив, скорее актом послушания этому самому мнению.

Конформист прошлого без рассуждений принимал то, что говорил ему священник; конформист сегодняшнего дня также без рассуждений принимает то, что говорит ему телевизор. Ничего вольнодумного в этом нет. Присоединение к Церкви в наше время – акт личного выбора; к нему приходят в результате какой-то внутренней работы, а не автоматически. Слова Монтеня “мы христиане в силу тех же причин, по каким мы являемся перигорцами или немцами”, то есть в результате рождения в определенной среде, в наше время неверны. Стать христианином и оставаться им – это обдуманное личное решение. Это никоим образом не основной поток. Пожалуй, древнесоветский научный атеизм – тоже.

Основной поток – это “зачем Церковь, когда Бог должен быть в душе”, “все великие религии учат одному и тому же”, “Бог у каждого свой” и т. д. У подобных высказываний есть одна особенность – за ними не стоит какого-то продуманного мировоззрения или сознательного выбора. Когда вы спорите с “научным атеистом”, вы всегда можете уточнить, что он имеет в виду, и он сможет вам объяснить – за его словами стоит мысль, хотя бы ошибочная. За высказыванием типа “зачем Церковь, когда Бог должен быть в душе” стоит, увы, безмыслие. В этом легко убедиться, поинтересовавшись тем, какое значение человек вкладывает в эти слова, или на основании чего он пришел к такому выводу. Что значит “иметь Бога в душе”? Каким образом мы узнаем о наличии Бога в душе? Откуда мы вообще узнаем что-либо о Боге? Как правило, люди не могут ни обосновать тезис о “Боге в душе, а не в Церкви”, ни даже объяснить, что именно он означает. Они просто не думали на эту тему.

Я подозреваю, что упреки, которые в наше время христианам приходится часто слышать – в узости, догматизме, зашоренности etc. связаны не столько с тем, что христиане верят, сколько с тем, что они думают. Мышление неизбежно ставит рамки, вырабатывает терминологию и наделяет ее четким значением, проводит границы, полагает какие-то тезисы истинными, а какие-то – ложными.

Приведу пример: люди часто бывают недовольны, когда мы отказываемся признать тех или иных деятелей – катаров, Блаватскую, Льва Толстого и т. д. – христианами. Что за узость, в самом деле? Между тем тут мы даже не защищаем свою веру; мы защищаем свое право и возможность думать. Для процесса мышления (как и общения) необходимо, чтобы слова имели определенное значение. Слово, которое обозначает все что угодно, не обозначает на самом деле ничего. Если мы можем признать христианами Льва Толстого, который отрицал воскресение Христово, катаров, полагающих, что мир сотворен дьяволом, или Блаватскую, резко отвергавшую веру в личностного Бога вообще, – то слово “христианин” перестает вообще что-либо обозначать. На вопрос, “во что верят христиане” или “чем христиане отличаются от нехристиан”, становится невозможно дать ответ. В итоге любое размышление на тему христианства – как и любой содержательный диалог о христианстве – становится невозможным ввиду утраты понятием “христианство” всякого внятного смысла.

Это так не только для верующих – светский религиевед точно так же будет настаивать на определенности понятий, иначе никакого “ведения” и вообще никакого разговора о христианстве вести не получится.

Христиане также часто навлекают на себя упреки в нетерпимости и узости из-за того, что говорят: нельзя одновременно верить в несовместимые вещи. Но это тоже не специфика христианской веры; это специфика человеческого мышления. То, что, например, невозможно одновременно верить в прощение грехов и в карму, следует не из христианской догматики – и уж во всяком случае не из христианского фанатизма. Это следует из элементарной логики.

Поэтому в наше время христиане не просто защищают церковную веру от нападок лжеучений; они все чаще вынуждены защищать разум от нападок бездумия.

1Замечу, раз уж на то пошло, что у многих людей пение речитативом вызывает нарушения обмена, способствующие лишнему весу. Нас не удивляет это в случае оперных певцов, но никто не хочет принять во внимание, что священники поют речитативом.

2См. “Хроники Нарнии” К. С. Льюиса. Орландия – мирное небольшое королевство, прообраз идеальной христианской монархии. Тархистан – граничащая с Орландией жестокая и агрессивная автократия. – Ред.