Ислам

Параграф 1 2 3 4 5 6 7

Религия со своей теоретической стороны есть выражение идеалов исповедующего ее народа. Она говорит, что есть человек и чем он должен быть. С практической стороны религия наставляет, что нужно делать для того, чтобы быть тем, чем должно быть. Основатели религий обыкновенно и являлись выразителями идеалов народа. Но последователи религии обыкновенно в ее учение и практические требования вносили оппортунистические поправки, которые делали религию теоретически ниже, но практически жизненнее и плодотворнее, так как ее требования оказывались более удобно исполнимыми, а ее представления более удобопонятными. Со своими идеальными требованиями религия обыкновенно может иметь последователей лишь между избранными натурами, но поступаясь идеалами, она привлекает более обширный круг почитателей; становясь мельче, она становится шире. Ислам представляет в ряду религий ту особенность, что в нем практические поправки в теоретическом учении внесены уже самим основателем религии Магометом. В учении Магомета, как оно изложено в Коране, поэтому должно различать теоретические идеалы и их оппортунистическое принижение до наличной действительности. Нужно иметь в виду при этом, что дело принижения религиозных идеалов совершается обыкновенно не путем сознательного обмана, а путем бессознательного подчинения окружающей среде. В деятельности Магомета это происходило так же, как и в судьбах других религий.

Ислам характеризуется ясно и строго выраженным учением о едином Боге. Магомет постоянно проповедовал о едином милостивом и милосердом Боге. Откуда возникло это единобожие и как могли принять и усвоить его некультурные обитатели аравийского полуострова? На этот вопрос отвечают различным образом. Говорят о христианском и еврейском влиянии на арабов. Несомненно, между ними жило много несториан и монофизитов, близко к ним жили гностики, остатки которых существуют и до настоящих дней. Много жило евреев особенно в Медине. Указывают и на родство арабов с евреями, на генеалогии Библии и Корана одинаково производящих поселенцев Аравии от Авраама. Выходит, что арабы произошли от монотеистов и жили среди монотеистов. Но несомненно, что до VII в. по P. X. на арабском полуострове существовали и многобожие и идолопоклонство. Чем далее мы будем отступать в древность, тем эти многобожие и идолопоклонство оказываются ярче и резче выраженными. Отсюда вытекает, что совершенно напрасно в верованиях позднейших арабов искать следов непосредственного влияния Авраама и Измаила. Можно составить гипотезу, что в некоторой части арабов сохранялось истинное богопочитание, по крайней мере с незначительными искажениями, сохранялись предания тоже в довольно близком к истине виде, что из этой общины вышел или по крайней мере к ней примкнул Магомет. Такая гипотеза прекрасно объясняет многие страницы корана и дух учения Магомета, но должно сознаться, что для нее не имеется никаких оснований. Правда, исторический период жизни арабского народа в сущности начинается с Магомета, но однако теперь открыто довольно много памятников, говорящих о религиозном прошлом Аравии и за много веков до появления пророка. Эти памятники говорят о многобожии, но ничего не говорят об Аврааме. За всем тем гипотеза сохранения религиозной истины и религиозных преданий в некоторой ветви арабов, разумеется, не может быть отвергнута a priori, нужно только помнить, что она ничем не доказана. Покойный Вл. Соловьев представляет одно доказательство этого. Он обращает внимание на то, что предания об Адаме, Еве, Аврааме, Агари и Измаиле связываются у арабов с Меккою, где евреи никогда не жили, и делает вывод, что предания эти заимствованы не от евреев, что, следовательно, они преданы отцами арабов своим потомкам. Сам Соловьев впрочем отмечает теорию Дози, по которой Мекка первоначально была еврейским поселением, оговариваясь лишь, что теория Дози не нашла признания в науке. Это верно. Но разве Мекка отстоит далеко от Медины, которая была местом обитания многих евреев? Разве евреи по торговым делам не бывали в Мекке? Разве те арабы, которые слушали рассказы евреев в Медине, не переселялись потом в Мекку? У народов вовсе нельзя даже отметить тенденции, по которой бы они всегда стремились предания прошлого приурочивать к месту своего настоящего обитания. Разве с Иерусалимом евреи связывают свою древнейшую историю? Разве русские представляют, что их первоначальная судьба связана с Москвою? То обстоятельство, что по арабским сказаниям Адам воздвиг храм в Мекке, Авраам с Измаилом его восстановили, что там блуждала Агарь, которой ангел Гавриил указал источник Зам-зам, обстоятельство это не выяснено, но что тысячи различных и случайных причин могли его создать, это несомненно. Существуют странствующие рассказы и повести и такие повести принятые от других народов многие народы легко и крепко вплетывают в свою историю и родословную. У нас Иван Грозный пытался произвести себя от Прусса, брата римского императора Августа. Эта родословная не удалась. Но родословная Августа от Энея держалась столетия. Мекка была важным пунктом на арабском полуострове, с ней связали и важные предания.

Но усвоение некоторых преданий монотеистического народа, конечно, не есть еще усвоение монотеизма. Некоторые сказания браманизма и буддизма почти буквально сходны ( с некоторыми повествованиями Библии. Однако учение о божестве этих религий очень различно. Если бы арабы приняли иудейство, то конечно, они приняли бы и монотеизм. Но они не приняли веры евреев, они имели дела с евреями, несомненно знали еврейские повествования и еврейские предания, но они не отрекались от веры своих богов. Может быть мы будем недалеко от истины, если выскажем догадку, что принятие ими монотеизма было для них легко, потому что с самого древнего времени у них были монотеистические тенденции и хотя у них держался политеизм, но он имел такой характер, что всегда легко мог перейти в монотеизм. Можно не соглашаться с объяснениями Ренана, но нельзя совсем признавать несправедливым его положение, что семитам свойственен монотеизм. Есть много фактов, обнаруживающих в семитах наклонность многих богов заменять одним. Так, в Ассирии некогда бог Набу или Небо вытеснил других богов – правда, на недолгое время, но в Вавилоне Мардук оттеснил на второй план всех других богов надолго. От Хамоса моавитян веет единобожием. Теогонии финикиян до сих пор заставляют некоторых ученых утверждать, что в Финикии был монотеизм. Сущность всех этих фактов состоит в том, что у семитических народов один бог или в теории (в теогониях) или на практике ,(в культе) настолько отодвигал от себя других богов, что становился как бы богом единственным. В ряду семитов арабы обладали еще некоторым особенным свойством, что делало для них наиболее удобоприемлемой доктрину монотеизма: они были крайне свободолюбивы. Там, где доктрина политеизма была разработана: политеизм тысячью предписаний стеснял свободу человека. В такое-то время он должен был иметь дело с таким богом, в такое-то с таким-то. Формы почитания каждого бога были строго регламентированы и определялись индивидуальными особенностями бога. Но там, где на место множества богов поставлялся один всемогущий, милостивый и милосердый Бог, строго разработанный и мелочный ритуализм и формализм теряли свое значение. И в этом отношении для свободолюбивых сынов пустыни монотеизм являлся сравнительно более привлекательной формой религии. Боги древней Аравии, это те же старые боги Халдеи. Ил, Бил, Шамс, Атхор, Син, Симдан представляют собой

лишь слегка измененные (а Син даже неизмененное) имена вавилонского пантеона. Такое имя, как Дху-Самави представляет буквальный перевод финикийского Ваал-Самаин. У северных арабских племен встречаются культы и буквально тождественные с культами ханаанских сирийских и вавилонских племен (см. Чис. XXII–XXV). Но одно божество выделяется в арабском пантеоне, поднимается над другими, заслоняет собой их и в конце концов их вытесняет. Это–Аллах. В глубокой древности ему придавалось еще имя Ил-Маках – бог, который внимает. Культ его был наиболее распространен. Его называли Аллах таала–высшее божество. В клинообразных надписях, говорящих о состоянии Аравии в VIII – VII в.в. до P. X. имя Аллах часто входит в состав географических обозначений, каковы – наприм., Ау-Аллах, Шам-Аллах. Пред временем Магомета секта ганифов исповедовала веру в единого бога Творца-Аллаха (Слово ганиф по Шпренгеру значит отступник, нечестивец от корня hnf–отвращаться. По Велльгаузену эго слово можно перевести: аскет (см. Крымского–История мусульманства. М. 1903). По Мюллеру (Der Islam) ганифами назывались христиане евиониты). В верованиях этой секты, как вообще в верованиях арабских племен позднейшей эпохи, было много иудейских и христианских элементов, но имя Аллаха ведет нас в древность много предшествующую появлению христианства. Аллах вытеснял других богов постепенно, он ограничивал их власть, закрывал их имена своим именем, и они постепенно ниспадали на роль духов, благодетельствующих или вредящих людям. Таковы джинны, гули (духи вредоносные), подобными являются и Бенат Аллах – дочери Аллаха. Но прежде чем настала эта эпоха, следы которой еще видны в коране, древние боги семитов господствовали в Аравии под самыми различными именами. Со свойствами бога солнца являются здесь Атар-Оамаин, Уротал, Изаф, Вад, Манаф, Ягут, Яук, Хобал. Лунное божество, которое управляет рождениями, называлось Алилат-Аллат, Хаила, Саваха, Монат. Характерно развит в арабской теологии образ гермафродитного божества Атор или Атар. Это имя часто встречается на гимиаритских надписях. Атор представлялся, как лицо мужеское и назывался отцом Сина, но в то же время Атор лицо совершенно женское. Атор – Venus barbata, царь Астарта. Атор упоминается в клинообразных надписях Ассурбанипала, как одно из главных арабских божеств: Атар-Самаин-Атар небес. Этот образ сближают с египетской Гатор и полагают, что культ ее был введен фараонами на западном берегу аравийского полуострова.

В религии арабов получил преобладающее значение сабеизм–почитание светил. Почитали семь планет (т. е. солнце, луну и пять планет известных древним), наиболее обращающие на себя внимание звезды, каковы – Альдебаран (глаз тельца), Канопус (Сохаиль), Сириус (Шаариг лебур), почитались Плеяды, зодиакальные созвездия. Жившие в своих пустынях жизнью природы, арабы ближе и больше должны были видеть связь земной жизни с небесными переменами. Весной пред равноденствием арабы держали тридцатидневный пост в честь поднятия солнца на небо (на наибольшую высоту), и затем пред наступлением равноденствия, когда солнце вступало в знак овна (?), у них устраивался торжественный праздник. Зодиак арабы называли кругом двенадцати укреплений. О звездах у них была составлена целая серия поэтических сказаний. Звезды для них были живыми душами, история которых часто представляла ужасную трагедию. Канопус был мужем Аляузы (Ориона), он умертвил жену, бежал к полярной звезде, его преследовал Шаари лебур. Год у аравитян был лунный, некоторые из месяцев назывались святыми, названия некоторых буквально должно переводить так: непоколебимо святый, высокочтимый, месяц открытия, месяц паломничества.

Узнавая от других или приходя к мысли, что эта звездная гармония есть творение единого всем управляющего Бога, араб затем приходил к мысли, к какой всегда приходили все народы, что этот Бог есть Бог преимущественно его, покровительствующий особенно ему, наиболее требующий от него почтения и Ему, и имеющий наиболее воздать. Это верование общечеловечно. Человек обыкновенно поставляет самого себя в том центре человечества, которому наиболее покровительствует Бог. Может быть это есть следствие того, что всякий человек верующий в Бога правильно и неправильно, так или иначе, более и менее чувствует на себе воздействие Божества и не наблюдает его на людях чуждых ему и далеких. Многие исследователи приходят к заключению, что арабы – народ малорелигиозный. В доказательство приводят рассказы о том, как равнодушно относились некоторые к обещаниям рая или ада, которые делал Магомет. Но из этих рассказов нельзя делать тех выводов, которые делают из них обыкновенно. Равнодушие к обещаниям рая или ада может иметь своим источником недоверие к обещающему и неотчетливость представлений рая или ада. Арабы – люди чувства, такие обыкновенно бывают религиозными. Кто видел и знал арабов-атеистов? Их философия в значительной части была мистической и их рационализм никогда не поднимался до отрицания божества. Весьма поучительно, что со слаборазвитым политеизмом, с неразвитым идолопоклонством (эстетическую природу араба отталкивало безобразие идола) у арабов был широко развит фетишизм: они почитали камень каабы, источники, деревья, священные места. На что указывает это? На то, что араб везде чувствовал божественное. По своему развитию араб первых веков христианской эры стоял много выше грубого африканского фетишиста. Но его чутко-нервная натура воспринимала воздействие окружающей природы, как воздействие божества. Пустыня была для араба храмом и в ее безмолвии он постоянно слышал голос Бога. Ко времени Магомета во многих уже утвердилась истина, что этот Бог – один Аллах. Избранный народ, конечно, тот, который почитает Аллаха. Во времена древние арабы дробились на множество племен, которые противополагали себе так же, как еллин варвару или иудей язычнику. Но вот – у различных племен оказывается одно имя божества (Аллах), одно понимание божества. Затем постепенно открывалось, что эти племена имеют между собой много общего такого, чего не имеют другие народы: общий язык, сходные предания, торжественные обычаи и одинаковые воззрения. Рядом с идеей о единстве божества у арабов начинает возникать и расти идея единства нации. Ганифы не были обособленным племенем арабского народа, они были, переводя буквально значение слова, отступниками от разных племен для того, чтобы все племена объединить в один народ. Мало этого. Международные сношения арабов, – весьма также вероятно, – библейские и христианские сказания постепенно развивали мысль и о единстве не только арабских племен, не только даже семитов, но вообще всего человечества. Отсюда следовал вывод, что и другие народы не изъяты из сферы божественного попечения, что божественное промышление всеобще. Этот вывод подсказывал новый вывод, что с проповедью об истинном Боге должно обращаться ко всем народам.

Магомет был тем, кому было суждено ввести в общее арабское сознание идею единства божества и единства человечества. То и другое положение в соединении со многими иными, развивавшими и дополнявшими их, не были новы для арабов. Магомет и не называл себя новатором... Он всегда утверждал, что Бог от века открывал свою волю на земле, что воля Его была известна. Прием Магомета – обычный прием основателей религий. Основатель религии прежде всего религиозен сам. Религиозный человек не допустит мысли, что Бог до него оставлял людей в религиозном неведении. Мысль, что Бог всегда возвещал людям истину, является для него религиозным постулатом. Но наблюдение открывает далее религиозному мыслителю, что люди считают истиной грубейшую и вредную ложь и что и то, что в преданиях человеческих является религиозной истиною, недостаточно для руководства людей. Отсюда – теория и практика восстановления и дополнения откровения. Магомет руководился ею. В религиозно-нравственном учении Магомета не было ничего такого, что бы могло побудить к упорной и кровопролитной войне, причина борьбы, которую пришлось пережить Магомету, лежала не в учении Магомета о Боге и обязанностях человека к Богу, она заключалась в учении Магомета о самом себе. Он – Магомет – посланник Божий, призванный утвердить в сознании арабского народа истины возвещенные изначала, он возвещал не новое, а то, что Бог говорил отцам арабов издревле и если он порой дополняет ранние откровения, то он во всяком случае не прогрессирует. Но он посланник Божий, он знает и возвещает религиозные истины точно. Его все обязаны слушать и ему обязаны подчиняться. Вот – новый догмат веры, провозглашенный Магометом, который прежде чем быть принятым, должен был стать предметом многих споров. Для арабов ранее существовал один авторитет – традиция, обычаи предков. По традиции арабы жили, по традиции выбирали шейхов-управителей племен, по традиции мстили, воевали, мирились. И вот, вдруг из среды арабов поднимается человек, который говорит, что более, чем силе обычаев, более, чем власти шейхов, арабы обязаны повиноваться ему. Немного вообще бывает охотников надевать на себя без посторонних принуждений ярмо и то обстоятельство, что арабы все-таки такое религиозное ярмо надели, заставляет предполагать в них значительный религиозный энтузиазм. Иногда, правда, это ярмо надевалось и по прозаическим побуждениям. Когда Магомет уже с многочисленными последователями двинулся из Медины на Мекку и расположился станом в некотором расстоянии от последней, некто Абу-Софьян был послан из Мекки на разведку о силах Магомета. Абу-Софьяна встретил Аббас – приверженец Магомета и стал убеждать его, чтобы он склонил мекканцев покориться Магомету. Действительность должна была показать Абу-Софьяну, что не оставалось ничего, как покориться. Когда убеждаемый в этой истине он был приведен Аббасом в палатку Магомета, Магомет спросил его: «Ну, Абу-Софьян, убежден ли ты теперь, что нет Бога, кроме Аллаха?“

«Благородный повелитель, если бы был еще иной Бог, Он помог бы мне побольше“.

«Признаешь ли ты теперь и то, что я посланник Божий?“

«Благородный повелитель, прости меня, что в этом отношении я питаю кое-какие сомнения“.

«Горе тебе, – вскричал тогда присутствовавший при разговоре Аббас, – теперь не время сомневаться, произнеси исповедание веры, я настоятельно этого требую от тебя, а не то голова с плеч“.

Этот аргумент Абу-Софьян нашел убедительным и произнес: нет Бога кроме Бога, и Магомет пророк Ero. При подобных обстоятельствах, конечно, многие сделались бы магометанами, но важно, что Абу-Софьян, мекканцы и многие иные остались магометанами и после того, как эти обстоятельства миновали. Араб свободолюбив, он переоценивает свои индивидуальные силы, представляет ничтожными силы противников и потому уловить такого сына свободы в послушание веры нелегко. Затем, араб человек чувства и страстей. Поработить свои страсти требованиям какого бы то ни было закона для него трудно. Раб чувства араб несклонен быть рабом чьего-либо произвола или чьих-либо случайных и посторонних требований. Для него легче сгореть в огне собственной страсти, чем жить в рабском подчинении какому-то закону. Для характеристики страстной природы араба весьма поучительным является предание об узритах, с которыми, по своему происхождению, был родственен пророк. У бедуина спросили однажды: «Какого он племени“? Он отвечал: «Я принадлежу к тем, которые умирают, если полюбят“. Тогда одна молодая девушка, присутствовавшая при разговоре и внимательно к нему прислушивавшаяся, воскликнула: «Клянусь всемогущим богом, это – узрит“. Узра – это одно южноарабское племя. Гейне в своем драгоценно-художественном стихотворении называет его Азра («Магомет я из Йемена, родом Азра, все мы в роде умираем, как полюбим“). Арабское предание говорит, что некая Фатима, вдова Килаба из племени корейшитов, проживавшая в Мекке и имевшая двух сыновей, Зухра – почти юношу и Зейда – маленького ребенка, – вышла за узрита и поселилась с мужем в ятрибе (позднейшей Медине). Зухра Фатима оставила на родине, а Зейда взяла с собой. От мужа узрита Фатима родила сына, которого назвала Ризах. Зейд воспитывался вместе со своим сводным братом и так как жил в отдалении и обособлении от своей родины, то получил имя Косай («бедняжечка“ от kassi–отделять, удалять). Впоследствии Косай вернулся в Мекку, здесь он женился на дочери Хулейля, в руках которого находилась величайшая святыня Мекки и арабов–камень каабы. Нередко ключи от этой святыни Хулейль передавал Косаю. Но наследником своим Хулейль назначил не Косая, но своего соплеменника Абу-Губшана и ему передал ключи от храма. Косай напоил Абу-Губшана пьяным. Абу-Губшан стал просить вина еще. Косай согласился дать ему вина за ключи от каабы. Абу-Губшан отдал ключи за глоток вина Косаю, подобно как некогда Исав отдал Иакову первородство за чечевичную похлебку. После этого Абу-Губшан вошел в пословицу у арабов. Выражения: «Покупка Абу-Губшана“ и «Глупее Абу-Губшана“ заключают в себе глубочайшее презрение. Но захватившему ключи Косаю затем пришлось еще их отстаивать от притязаний соплеменников Абу-Губшана и вот в борьбе с ними Косай привлек на свою сторону сводного брата Ризаха и узритов. Таким образом даже это племя страсти Косаю удалось подчинить своему авторитету и привлечь к своим интересам. Косай, по преданию, был дедом прадеда Магомета. Генеалогию пророка традиция представляет следующим образом: Корейш (от него племя корейшитов)... Через неопределенное число поколений от Корейша Косай, затем непрерывный ряд: Абд-Менаф, Хашим, Абд-эль-Мутталиб, Абдалла, Магомет. Имя отца Магомета Абд-Алла значит служитель Аллы, служитель божий, имя его матери Амина, значит верная. Трудно настаивать на правдивости этой генеалогии или опровергать ее. Во всяком случае эта традиционная генеалогия, боковые ветви которой показывают отношение Магомета к другим арабским родам (в частности наприм., к роду выше упомянутого Абу-Софьяна) отражают в себе характер взаимоотношений этих родов в эпоху Магомета.

Дело Магомета – создание Ислама (Ислам значит послушание, покорность) теснейшим образом связано с его жизнью и с жизнью близких к нему лиц. Это естественно должно было произойти, как следствие появления нового догмата, о котором было сказано выше – догмата послушания пророку и затем его преемникам. Особенность ислама та, что он прямо при своем возникновении и более всего вскоре после своего возникновения стал религией политическою. Если иметь в виду веро-и-нравоучение ислама, то он является религиею, которую нет нужды связывать ни с какой определенной личностью. Но если не ограничиться этим, а постараться понять ислам, как историческое явление, то необходимо прежде всего узнать личность и жизнь его основателя–Магомета.

Данные о жизни Магомета представляют прежде всего Коран и затем предания (хадисы), которые начали собираться и записываться уже вскоре после смерти пророка. В русском переводе имеется «Жизнь Магомета“, записанная Ибн-Гилиамом (умершим около 830 г.) и представляющая переработку труда Ибн-Исхака (умершего около 768 г.), от которого цепь преданий легко довести до Аиши, жены Магомета. Из биографий, составленных европейскими учеными, должны быть названы Велльгаузена (Магомет в Медине), Ганье (Жизнь Магомета), Вейля (пророк Магомет) Мюира (жизнь Магомета), Шпренгера (жизнь и учение Магомета), Креля (жизнь Магомета), Гримме (Магомет), Мюллера (Ислам на востоке и западе; имеется в русском переводе под заглавием: история Ислама), Петрова (Магомет), Вл. Соловьева (Магомет, почти исключительно по Мюллеру), Крымского (История мусульманства, именно перевод статей Дози и Гольдциера с самостоятельными дополнениями).

Магомет – слишком историческое лицо, чтобы около него можно было сплетать много неисторических легенд. Предание не представляет его ни царским сыном, как Будду, ни сверхъестественным посланником на землю, при появлении которого творятся бесчисленные чудеса и ликуют высшие силы, как это происходит при аватарах Вишну. Ни усердие почитателей, ни фантазия поэтов не могли отвергнуть факта, – хотя несомненно несколько исказили и затемнили его, – что Магомет происходил из незнатной и бедной семьи, что вся его жизнь вплоть до зрелого возраста была очень прозаическою. Годом рождения Магомета обыкновенно называют 570. Приблизительно эта цифра верна, но на точности ее нельзя настаивать. Днем рождения называют 20 апреля, но некоторые склонны таковым считать и 27 августа. 570-й год известен в истории под именем слонового. Войска абиссинского негуса в этот год с большим количеством слонов осадили Мекку. Эти войска поразила язва, как некогда полчища Сеннахерима. Предание хочет, чтобы в ночь этого поражения родился Магомет, и чтобы в эту же ночь неугасимый огонь, непрерывно поддерживавшийся в храме Ормузда в течение 1000 лет, погас, приведя этим в трепет персидского царя Хозроя. Религии Ормузда Магомет действительно нанес роковой удар. Что же касается до слонов и войск абиссинского негуса, пораженных невидимой высшей силою, то Магомет не победил ни войны, ни христианства. Войны он даже умножил. Из христианства ислам отторг самые малоценные и сомнительные элементы. Да и торжество его над этими элементами теперь представляется уже неособенно прочным. По отношению к языческим арабам Магомет своим учением не удалил, а, наоборот, приблизил их к христианству.

В числе предков Магомета называют Абд Менафа. Менаф – имя языческого арабского божества. Не указывает ли это на то, что в самом роде пророка мог отчасти держаться политеизм? Впоследствии Магомет дал то же имя одному из своих сыновей. Это было значительно раньше его выступления на религиозное служение. Не был ли и сам пророк нечужд тогда мысли о многих богах? Есть одно предание, которого мы коснемся позже и которое дает основания для такого предположения. Но положительных данных о религии предков Магомета не имеется. Отец Магомета небогатый купец Абдулла вскоре после своего брака с Аминой должен был по торговым делам отправиться в Газу и на обратном пути из этого города умер месяца за два до рождения сына, которому дали имя Магомет. Предание представляет, что мать Амина отдала его на воспитание кормилице в деревню. Мюллер склонен видеть в этом предании тенденцию приписать Магомету родовитость и знатность, так как только богатые городские женщины имели средства нанимать кормилицу и воспитывать своих детей на свежем деревенском воздухе. Но подробности этого предания показывают, что если оно и имело в виду возвеличить Магомета, то не на счет его рода и богатства. Женщины из племени Бени-Сад явились в Мекку с предложением себя в кормилицы. В числе их была некая Халима, у ней был муж и ребенок. Ее имущество состояло из ослицы и верблюдицы, не дававшей молока. У самой Халимы молока тоже не было. Был голод. Заработка найти не удавалось. Ее товарки нашли себе питомцев. Но ей представлялась возможность взять только Магомета. О нем говорили: «Это – сирота, за него немного получишь“. Значит, Магомет считался бедным. Однако Халима с согласия мужа и в надежде на благословение Аллаха взяла мальчика. Благословение Аллаха не замедлило явиться. У Халимы появилось молоко, у верблюдицы тоже, у ослицы – необыкновенная рысь; в безводной области, где они жили, явилась вода. У них оказался достаток. Это побудило Халиму предложить матери Магомета продержать у ней мальчика далее нужного времени. Амина согласилась. Но Халиме вскоре пришлось взять назад свое предложение. «Месяц спустя (после вторичного водворения Магомета у Халимы) он как-то раз был со своим молочным братом возле стад, которые паслись, – передает предание устами Халимы, – позади нашего кочевья, и вдруг его брат закричал нам: два человека в белой одежде схватили нашего корейшита, повалили его на землю и распороли ему тело. Я с мужем кинулась туда. Видим. Магомет стоит, но бледен. Спрашиваем, что случилось? Он говорит, что два человека распороли ему тело и чего-то там искали, а чего – он сам не знает. Испуганные этим случаем воспитатели Магомета отвели его к матери и здесь, после некоторых колебаний, Халима объяснила, почему она то просила себе Магомета, то теперь возвращает его. Амина сказала: ты боишься, как бы им не овладел бес... Клянусь Аллахом, ничего такого не будет, диавол над ним не имеет силы... Когда я была им беременна, из меня вышел такой яркий свет, что я могла видеть бастрийские дворцы. А как только родила его на свет, он положил свои ручонки на землю и поднял голову к небу“. По другой версии маленький Магомет играл однажды с другими детьми. Вдруг является ангел Гавриил, схватывает его, распарывает тело, вырывает изнутри дымящийся кровью кусок и бросает в сторону говоря: это принадлежит диаволу. Потом он омывает внутренности водой из Зам-Зам, которую принес с собой в золотой чаше и закрыл рану. Дети бросились с криком: Магомета убили. Халима нашла его распростертого на земле и бледного как смерть. Повествователь добавляет от себя: мы сами видели на груди его глубокий шрам. Некоторые исследователи пользуются этим рассказом для доказательства, что Магомет с раннего детства подвергался припадкам и галлюцинациям. Версии рассказа для них безразличны, но в основе их они хотят видеть действительный факт. Но если бы не было даже никаких данных для объяснения этого сказания, и то естественно подсказывается мысль, что это сказание возникло в целях морально-дидактических. Магомет в раннем детстве сверхъестественным образом был очищен от скверны греха и стал святым. Это естественное предположение находит себе и потверждение и дополнение в 103 и 104 сурах (главах) Корана. В 103 суре говорится: «Он (Бог) нашел тебя заблудшим и наставил“. 104 сура начинается от имени Бога: «Не открывали ли мы твоего сердца? И не сняли ли бремя, тяготившее твои плечи (1–3)“. Таким образом Магомет сообщает о себе в Коране, что он некогда был заблудившим и носил бремя грехов, но что Бог наставил его на путь истины и снял с него бремя грехов. Эти суры подали повод вложить в уста Магомета следующее повествование: однажды я полулежал около Каабы, как вдруг пришел ко мне некто, вскрыл мое тело от груди до пупа и забрал мое сердце. Поднесен был ко мне сосуд наполненный верой (водой?); в нем обмыли мое сердце и положили его на прежнее место. Нужно ли на самом деле сомневаться в том, что образные выражения Корана подали повод для составления всех этих вариантов на тему

И он мне грудь рассек мечем

И сердце трепетное вынул.

Пользоваться этими сказаниями для составления диагноза предполагаемой болезни Магомета, решительно нет никаких оснований.

Магомету было 6 лет, когда умерла его мать Амина. Он остался теперь круглым сиротой и был отдан на воспитание своему деду по отцу Абд-эль-мутталибу. Этому деду было уже 80 лет. Предание говорит, что он баловал Магомета, позволял ему то, чего не позволял другим, потому что провидел его великую будущность. Умирая он поручил Магомета своему сыну Абд-Менафу, более известному под именем Абу-Талиба. В состав имени этого дяди Магомета опять входит языческое божество, и любопытно, что впоследствии наименованием Абу-Талиб совершенно почти вытеснили имя Абд-Менаф. Это заставляет думать, что имя Менаф – не случайность, а признак язычества и что поэтому благодарная память потомства и постаралась уничтожить этот признак у одного из благороднейших покровителей и друзей Магомета. Абу-Талиб был беден и многосемеен. Он оказал много существенных услуг Магомету, но однако очень рано Магомет уже должен был содержать себя сам. Он стал пастухом овец. Может быть здесь благодарная традиция захотела его сблизить с Давидом. Как тот от стада перешел к царскому венцу, так Магомет перешел к служению пророка. Подсказывается ближайшая параллель с Амосом, но арабы едва ли знали об этом пророке. Магомет сопровождал своего дядю в его торговых путешествиях и так как, несомненно, что он имел в них досуга больше, чем дядя, весьма естественно, что он много беседовал со встречавшимися ему людьми – христианами, евреями, арабами различных племен и он узнавал от них о их религиозных верованиях и обычаях. Он мог присматриваться к ним, к их жизни – при своих остановках в городах, – должен был размышлять о том, что у них хорошо, в чем должно было бы им подражать. Досуга у Магомета должно быть было довольно, он ведь не столько занимался торговлею, сколько находился при торговле. Так он жил у Абу-Талиба и так потом 24-х лет от роду он поселился у богатой вдовы Хадиджи. Женщина у арабов тогда обладала большими правами и самостоятельностью, чем впоследствии. Хадиджа потеряла двух мужей и хотя имела отца, однако жила и вела дела самостоятельно. Ей было 39 лет. По-видимому, она была моложава и привлекательна. Ее приказчик – Магомет, по всей вероятности, сильно понравился ей, и она вышла за него замуж. Этот брак в некотором смысле был mesaillance’oм; Хадиджа была богата, Магомет беден. Даже согласие родителя Хадиджи пришлось выманить приемом близким к тому, какой предок Магомета употребил для получения ключей от Абу-Губшана. Но брак состоялся и он принадлежит к числу счастивейших браков в истории. Не смотря на разность лет, Магомет любил свою жену. Говорят, что до нее он не знал ни одной женщины, он вступил в брак чистым, он не изменял своей жене и при ее жизни не взял себе другой. Впоследствии Аиша, любимая жена пророка, говорила, что ни к кому она его так не ревновала, как к этой умершей «беззубой бабе“. Шпренгер полагает, что в юности Магомет страдал тайным пороком. Этот «тайный порок“ очевидно нужно придумать для того, чтобы объяснить проблематическую болезнь Магомета. Но была ли она у него? На каких основаниях этот порок приписывается основателю ислама? Сторонники мнения лишь приводят одно основание, что Магомет рано оказался истощенным и рано умер. Но понятие «рано“ в данном случае употребляется очень условно. Магомет умер на седьмом десятке. Если принять во внимание, что несомненно ему приходилось испытывать лишения, что он перенес не мало бурь, так как успех достался ему не сразу и не сам собой, что несомненно он был человеком весьма нервным, то можно скорее удивляться его долгожизненности, чем придумывать искусственные объяснения его преждевременной смерти.

От Хадиджы Магомет имел шестерых детей, в том числе двух мальчиков, которые умерли младенцами. Любопытно, что одного из мальчиков он назвал Абд-Менафом, служителем Менафа. Очень может быть, что это имя было дано в честь дяди-благодетеля, но может быть здесь сказывалось еще и уважение к Менафу. Нужно иметь в виду, что с проповедью Магомет выступил более 40 лет от роду, а эти обстоятельства в его жизни происходили, когда ему не было еще 30-ти. Несомненно, что у своей богатой супруги Магомет располагал значительным досугом, который в странствованиях мог употреблять на приобретение поучительных знакомств и познаний, а дома – на размышление. Трудно выяснить себе тот душевный процесс, который привел Магомета к мысли, что он–божественный посланник. Дело в том, что мы не знаем Магомета. Он был меланхоличен. Видно, он любил уединяться. Он был чувственен, чувствителен и отличался чувством благодарности. Его чувственность выразилась в его любви к женщинам. Чувствительность – в том, что он нередко плакал. Когда ему во время своих странствований и уже в очень зрелом возрасте пришлось оказаться на могиле своей матери, он пролил там обильные слезы. О присущем ему чувстве благодарности свидетельствует рассказ, что во время войны он пощадил деревню, из которой происходила его кормилица. Но все это, конечно, черты, которые присущи многим обыкновенным людям, а не составляют характерный признак необыкновенного вождя. Он был честен и добр. Но не в меньшей степени, чем он, таким был Абу-Талиб. Плохо обясняют успех Магомета те, которые приписывают ему галлюцинации, истерии (наприм., мускульную истерию, это мнение, высказанное Шпренгером, разделяет Крымский). Достоевский – сам эпилептик много раз в своих произведениях называет Магомета эпилептиком. Но где же у него галлюцинации, экстазы, патологические видения? Увидеть необыкновенные сны, придти в состояние крайнего нервного возбуждения может ведь несколько раз в жизни и нормальный человек. Магомет говорил о себе: «Я любил благовония, женщин и молитву, но высшее наслаждение находил только в молитве“. Если бы Магомет был действительно человеком одержимым эпилепсией или истерией, он испытывал бы блаженство экстаза, но он ничего не говорит о патологических состояниях блаженства. От самой религии Магомета веет чем-то телесно-здоровым. Религия эта земная, практичная. Ей не только чужд экстаз, но в первоначальной форме ей чужд и фанатизм. В исламе нет мистицизма, и поэтому с точки зрения обычной психиатрии он должен быть признан произведением здорового духа. Религиозный маньяк не мог бы создать ничего подобного. Да, люди болезненно-религиозные, психически ненормальные вообще ничего не создают, они могут быть только орудием в руках других людей. Думаем, что дело Магомета будет для нас понятнее, если мы, отказавшись от того, чтобы наделять его болезнями и имея в виду указанные выше его качества, присоединим к ним еще, что он был религиозным энтузиастом, владевшим сильным даром слова. Он любил молиться Аллаху, он любил Аллаха милостивого и милосердного и ему естественно было хотеть объединить в этой любви людей, прежде всего людей ему близких–жену, детей, родственников. Радость молитвы должна была внушать ему уверенность в успехе его мечты.

До 40 лет он не выступал ни с какими религиозными призывами. Когда ему было уже за 40, случилось, он жил со своей семьей на горе Хыра, находящейся на расстоянии одного часа ходьбы к северу от Мекки. Это – пустынная, каменистая местность с обрывами и пропастями. Здесь нет красивых видов, на которые мог бы залюбоваться взор и которые рассеяли бы дух, все здесь призывает к сосредоточенности и самоуглублению. Дело было в священный месяц Реджей (Рамадан) в 610 или 612 году. Во время одиночных странствований Магомета охватила дремота и затем сон. Некто приблизился к нему и сказал: читай (Ыкра). Магомет ответил: нет, не могу. Требование было повторено, при чем Магомет почувствовал себя сдавленным и почти умирающим. Магомет отказался опять. Тогда он явственно услышал слова, которые составляют теперь 5 первых стихов 96-й суры Корана: «Читай, во имя Господа твоего, который сотворил все, который сотворил человека из огустевшей крови. Читай, ибо Господь твой всех щедрее. Это Он научил (человека) его пользоваться пером (калемом). Он научил человека тому, чего человек не знал“. Эти слова Корана подали естественный повод для создания легенд о том, что ангел Гавриил приносил Магомету свиток и заставлял его читать, хотя свиток был свернут и обернут в шелк. Затем слово «читай“ – Ыкра – подвергалось тоже самым разнообразным толкованиям. Но, кажется, проще и естественнее всего примкнуть к тому мнению, по которому ыкра на современный школьный язык удобнее всего перевести: будь лектором, т. е. читай другим. Что же читать? Евреям их учителя читали Ветхий Завет, христианам–и Ветхий и Новый Завет, в том и другом случае читали откровение. И он – Магомет,– должен стать лектором, т. е. учителем откровения. Правильность такого толкования подтверждается продолжением рассказа. Возбужденный Магомет, немедленно пробудившись от сна, бежит домой и рассказывает о происшедшем Хадидже. Хадиджа успокаивает Магомета и посылает за своим племянником Вараком для выяснения происшедшего с Магометом. Арабский летописец Ибн-Исхек представляет этого Варака отрекшимся от идолопоклонства и принявшим христианство. Но если Варак и был христианином, то несомненно в какой-нибудь еретической (евионитско-гностической) форме. Происшедшее с Магометом он истолковал в том смысле, что на Магомета сошел великий Намус, святый дух. Так, предание по-видимому достоверное представляет, что первый, провозгласивший Магомета пророком, был христианин, а первая поверившая этому (Хадиджа) по всей вероятности была язычницей. Несколько времени спустя Магомет снова блуждал по Хыре и услышал звавший его голос. «Я, – влагает предание рассказ в уста Магомета, – посмотрел направо и налево и не увидал никого; поднял глаза кверху и заметил его (Гавриила) на троне между небом и землей. Я испугался, вошел к Хадидже, жене своей, и сказал ей: покрой меня плащом. Тогда ангел сошел снова и сказал: «О ты, покрытый плащом (эльмоддеттир). Вставай и предостерегай людей. Господь твой, прославляй Его. Одежды твои, держи их чисто. А гнусности избегай. Не раздавай, чтобы собрать. С терпением ожидай Господа твоего“. Факт разукрашенный преданием, по-видимому, состоял в том, что при возбужденном состоянии духа, вызванном религиозными размышлениями и мыслями о налагаемой на него миссии (ыкра), Магомет почувствовал лихорадочную нервную дрожь. Бросился домой, здесь его укрыла плащом заботливая Хадиджа. И вот, успокоенный, он формулирует несколько тезисов: он должен предостерегать людей, т. е. значит быть их руководителем, поставленным свыше. Должно избегать гнусности, т. е. идолопоклоничества. Не должно делать добра с корыстными целями, должно быть бескорыстно добрым; должно быть терпеливым (это откровение содержится в первых 7 стихах 74 суры).

После этого (по счету второго) откровения Магомет безусловно убедился в своем божественном посланничестве, и свои убеждения и представления рассматривал, как внушенные ему свыше святым духом. При этом иногда случалось, что последующие откровения стояли в противоречии с предыдущими, т. е. попросту убеждения и взгляды у Магомета менялись. Тогда он не смущался предшествовавшее откровение объявить своим личным заблуждением, а последующее открытым ему Аллахом. Посланничество Магомета прежде всего признала его семья. Жена, дочери, двоюродный брат Магомета Алий, сын Абу-Талиба, тогда еще может быть мальчик, раб Зейд, которого Магомет усыновил. Важным событием для дела ислама было присоединение к Магомету Аль-Атика, известного более под именем Абу-Бекра. Это был умный, честный, спокойный и твердый купец. Его называют протестанты Меланхтоном ислама. Но, кажется, он был много практичнее Меланхтона, будучи так же сдержан и осторожен, как этот деятель германской реформации. Всю свою жизнь Абу-Бекр беззаветно отдал интересам ислама. Хадиджа, нужно полагать, пропагандировала о посланничестве Магомета между женщинами, Абу-Бекр привлек к Магомету некоторых из своих знакомых. Когда таким образом возник первый кружок магометан, первообщина решила привлечь к делу весь род Хашимитов (потомков прадеда Магомета). Род был собран, причем причины созыва рода многим были неизвестны. Тогда собравшимся Магомет изложил свое учение. Практичные родственники, думавшие, что их собрали для обсуждения вопроса о какой-либо торговой спекуляции, возмутились. «Черт бы тебя побрал, сказал дядя Абу-Лахаб, обращаясь к пророку, неужели ты позвал нас только за этим?“ Пророк вообще не приемлется в своем отечестве. Людям близким трудно представить, что тот, которого они знают так хорошо, который находится с ними в таких-то и таких-то отношениях, что это – человек необыкновенный, святой, посланник Божий. Нет никакой нужды предполагать в Абу-Лахабе религиозного индифферентизма или рационализма, несомненно, он верил в Аллаха, но торжественный призыв поверить в божественное посланничество Магомета, по-видимому, показался ему просто наглостью. И вот Абу-Лахаб со многими родными отступил от Магомета. Но за всем тем в отношениях к нему родных Магомет был счастливее многих пророков. Bo первых, самые близкие к нему люди безусловно поверили в его посланничество; во вторых, сообразно с арабскими понятиями о родовой чести хашимиты, не разделяя воззрений Магомета, считали нужным его поддерживать. Таким образом и не имея в них своих последователей, он однако нашел в них защитников своего дела.

Первообщина Магомета скоро возросла до 43 человек. Как у всех основателей великих религий, начинавших с призыва к добру и с осуждения корысти, эта община составилась главным образом из бедняков и рабов. Важнейшим лицом в этой общине после Магомета был Абу-Бекр. Но Абу-Бекр был человек мысли, исламу нужен был еще человек дела. Такой вскоре явился в лице некоего юноши Омара. Предание представляет, что Омар сначала был противником Магомета и что Магомет возносил усиленные мольбы Аллаху о поднятии дела ислама чрез присоединение к нему Омара. Существуют различные варианты истории обращения Омара. Один из этих вариантов рассказывает следующее. Омар вышел с целью противодействовать Магомету, он нашел пророка вблизи Каабы, Магомет читал вслух 69 суру Корана. Произносимое Магометом понравилось Омару и он сказал про себя: «Это–поэт“. Но тогда Магомет произнес 41-й стих суры:

Это не слово поэта. О, как мало вы веруете.

Это–колдун, подумал Омар. Магомет тогда продолжил (42 ст.):

Это не слово колдуна. О, как мало вы рассуждаете.

Тогда вера явилась в сердце Омара. Очень может быть, что дело происходило совсем не так. Может быть с Омаром ничего не было похожего, но слова суры констатируют несомненный факт, что кроме двух крайних мнений, что Магомет–лжец и шарлатан и что Магомет пророк, существовали еще, так сказать, мнения средние, что он был поэтом или даже прорицателем (колдуном).

Магомет провозглашал единство Божие и свое божественное посланничество. Вера в единство Божие требовала борьбы с идолопоклонством. Вера в посланничество Магомета требовала послушания и подчинения Магомету. Не столько первая, сколько вторая должна была встретить оппозицию. Никто не мешал Магомету верить в Единого Бога, но очень многие не хотели стать слугами и подчиненными Магомета. Первым орудием, которое обратили против него и которое, по-видимому, оказалось очень чувствительным, была насмешка. Над Магометом и его претензиями смеялись. Порою, как можно заключать из преданий, дело доходило до драк. Но желавшие нанести серьезный ущерб Магомету должны были иметь в виду, что им придется иметь дело со всеми хашимитами. Поэтому дело и ограничивалось больше насмешками. «Глядите: вот идет сын Абдуллахи, он несет нам вести с неба“, говорили остряки, указывая на проходившего Магомета.

Однако эти словесные, а порой кулачные боксы вели за собой то, что община Магомета все более и более обособлялась в Мекке. Вера этой общины определилась, как ислам – безусловная покорность воле Аллаха. Последователи веры стали называться мусульманами от муслим – предавшийся, т. е. воле Божией. Термин муслим нужно отличать от мумим–правоверный, между ними такое же различие, какое между понятиями христианин и ортодоксальный. Католик лютеран и православных назовет христианами, но не назовет ортодоксальными, перс назовет турка муслим, но не назовет мумим, так как по многим частным вопросам веры они, как увидим далее, радикально расходятся. Не без смущения должны были поглядывать корейшиты на медленно, однако, постоянно возраставшую общину мусульман. Было ясно, что разрастание этой общины угрожало опасностью всему строю жизни, который доселе существовал в Мекке, который не знал единого главы и при котором особенно хорошо и удобно было жить богатым корейшитам. По-видимому, сильнейшим противником Магомета был некто Абу-Джахль (–отец глупостей; это насмешливое прозвище дано ему Магометом). Существует предание, имеющее для себя основание в некоторых местах корана, что оппозиция мекканцев внушила Магомету лукавую мысль сделать им некоторые религиозные уступки. Магомет не мог поступиться учением о своем посланничестве, это значило бы отказаться от всего своего дела, но будто бы он попытался поступиться в некоторой мере от своего учения о безусловном единстве Божием. Пророк, возвещая свое учение около каабы в присутствии многих корейшитов, произнес: «Хорошо ли вы поразмыслили о аль-Лат и Оззе и третьей между ними Монат? Они – благородные лебеди (гараники) и на их заступничество действительно можно надеяться“. Эти слова поразили корейшитов, и когда потом Магомет произнес молитву Аллаху, они единодушно слили свои голоса с его голосом. Магомет признал их божества. Было ли это на самом деле? Но если это и было, то Магомет должен был сейчас же почувствовать всю нелепость своего поступка. Через такое исповедание он мог только присоединиться к корейшитам, но не подчинить их себе и вместе с тем через это исповедание он должен был потерять тех, которые стали ему беззаветно преданы. Строфы Магомета представляли отречение от его дела. А между тем отчаиваться в деле на самом деле у Магомета не было причин. У него были надежные и ценные последователи. Затем его плохое знание религий должно было внушать и действительно внушало ему мысль, что он легко найдет себе поддержку у христиан и евреев, которые тоже признают единого Бога и сурово порицают идолопоклонство. Наконец, несомненно, что в Магомете жила могучая вера и в свое посланничество и во всемогущество Аллаха. По-видимому, Магомета порой смущало, почему Аллах не обратит к истине его противников. Но слышанное им сказание о фараоне, ожесточившемся против евреев, успокоило его. «Бог заблуждает тех, кого хочет и направляет тех, кого хочет“ (74 сура, 34 ст.)· Во всяком случае слова об Оль-Лат, Оззе и Монате вошли в Коран в следующей редакции:

Что вам кажется об Оль-Лат, Оззе и о другой Монате, третьем идоле?

Будут ли у вас мужчины, а у Бога женщины?

Этот раздел несправедлив.

Это только названия; это вы и отцы ваши так их назвали. Бог не открывал вам никакого доказательства на этот счет: вы следуете только своим мнениям и склонностям, хотя и получили направление от Господа вашего. 53, 19–23.

Арабы представляли божества дочерями Аллаха. С арабской точки зрения иметь дочерей нелестно и для человека. Тем более странно приписывать их Богу, и Магомет мысль об этих божествах называет мнением, т. е. попросту фантазией арабов. Одно место в Коране действительно дает основание предполагать, что приведенная редакция была не первичною, а вторичною. Вот что говорится в 17 суре, 75–77 стихах: «Чуть было неверные своими искушениями не удалили тебя от того, что мы явили тебе, и не довели тебя до приписывания нам иных откровений. О, тогда бы они смотрели на тебя как на друга. Если бы мы не укрепили тебя в вере, ты бы уступил, ибо ты уже склонялся к ним. Тогда бы заставили тебя испытать бедствия в жизни и по смерти и ты бы не нашел против нас помощи“. Понятно, что после своего краткосрочного падения Магомет должен был сильнее подчеркнуть догмат о единстве Аллаха и вместе с тем говорить о неверности корейшитов. Поэтому на краткий срок смягчившиеся отношения должны были особенно обостриться.

Жители Мекки обратились к Абу-Талибу с просьбою, чтобы он вразумил, как дядя, Магомета и побудил его отказаться от своей проповеди. Абу-Талиб, чрезвычайно много делавший для Магомета и однако не разделявший его воззрений, сделал попытку образумить своего племянника. Но Магомет ответил: » Если бы корейшиты дали мне в правую руку солнце и в левую луну за то, что я оставлю мое дело прежде, чем Бог даст мне победу или я погибну, я не оставил бы его“. На это решительное заявление Абу-Талиб ответил, что что бы Магомет не делал, он всегда будет поддерживать сына своего брата. К Магомету скоро присоединился еще его дядя Хамза после того, как поколотил ругавшего Магомета Абу-Джахля. Корейшитов все более и более смущала община мусульман. Часть мусульман, правда, уже в два приема перекочевала в Абиссинию в надежде, что христиане, как единобожники, а по нетвердой догматике Магомета, вроде как бы единоверцы, дадут им надежный приют. Но уходили последователи, а оставались пропагандисты. Стремясь уничтожить последних, корейшиты прибегнули к такому средству. Они постановили прекратить всякия сношения с мусульманами, ничего у них не покупать, ничего им не продавать и не допускать их в каабу. Между тем храм каабы, правда, заключая в себе и идолов, был однако единственным храмом Аллаха. Постановление это не только простиралось на всех мусульман, но на всех хашимитов, даже не веривших в дело Магомета, как Абу-Талиб, и однако поддерживавших это дело. Вследствие этого постановления в течение двух или трех лет мусульмане терпели страшные лишения и нужды, они обособились в квартале или – вернее – ущельи Абу-Талиба. Часто они не могли найти пастбищ для своего скота. Вне пределов Мекки к ним относились с недоверием, как к людям, которых отвергли единоплеменники; в Мекке к ним не относились никак. И тем не менее, поступились в конце концов не мусульмане, а их противники. Сношения между корейшитами и мусульманами восстановились. Как случилось это? Выдвигают гипотезу, что соглашение будто бы установилось на основании договора, по которому Магомет обязывался не проповедовать в Мекке. Но есть ли необходимость в такой гипотезе? Гораздо легче, кажется, допустить, что примирение совершилось само собой, чем путем заключения каких-то формальных договоров. Были причины, которые естественно должны были колебать постановления корейшитов. Bo-первых, у многих из них не было никаких побуждений преследовать мусульман. Пусть проповедовают, что угодно. Дело Магомета грозило тем, кто управлял течением мекканской жизни – богатым и знатным, а для людей небогатых было решительно все равно, в чьих бы руках не оказалось это течение. Во-вторых многие родственные узы и узы может быть еще более крепкие, чем родственные, связывали многих корейшитов с хашимитами. Смотреть на бедственное положение последних первым должно было быть и горько и стыдно. Если сестра, вышедшая замуж за хашимита, сидела голодная без куска хлеба, как мимо ее не глядя мог пройти брат корейшит? И запрещение сношений должно было нарушаться. Могло даже произойти, что страдающая община хашимитов завоевывала себе симпатии среди корейшитов и вызывала в последних негодование против инициаторов запрещения. Запрещение постепенно теряло силу и, наконец, на практике было отменено совсем.

Но оно имело последствия. Уже переселение правоверных в Абиссинию показывает, что мусульмане постепенно убеждались в мудрости правила: если вас не принимают в одном городе, идите в другой. Во время разрыва с мекканцами они осознали необходимость завязать сношения с племенами вне Мекки. Последующие обстоятельства представили для этого еще сильнейшие побуждения. Умерла Хадиджа. В одном отношении это, по-видимому, развязало руки Магомету. Менее, чем через два месяца, он женился снова на вдове одного мусульманина и затем почти немедленно обручился на Аише, дочери своего друга Абу-Бекра (может быть, отсюда называвшегося: отец девицы), имевшей 6 или 7 лет. Но в новой жене и невесте Магомет не мог найти того, что потерял в умершей. Хадиджа была для него не только женой, но и заботливой и умной матерью, много способствовавшей успеху его дела и своими связями с корейшитами несомненно противодействовавшей обострению отношений с ними своего супруга. Вслед за Хадиджей сошел в могилу и Абу-Талиб. Этот человек, глубоко уважавшийся всеми в Мекке своим нравственным авторитетом, сдерживал направлявшиеся на Магомета напоры негодования. Теперь между Магометом и его противниками не было посредника, которому бы одинаково доверяла как та, так и другая сторона. Руководимый чувством родственного долга другой дядя Магомета ранее, рассорившийся с ним, Абу-Лахаб, заявил ему, что он будет ему защитой. Магомет, конечно, был доволен этим. Но противники Магомета подучили Абу-Лахаба спросить у него о загробной судьбе своего отца. Магомет ответил, что в загробном мире он находится со своими родичами. Абу-Лахаб готов был успокоиться на этом. Но заивтересованные люди объявили ему, что «со своими родичами“ значит: в аду. Спрошенный снова Магомет был принужден сознаться, что это действительно так, и тогда Абу-Лахаб прервал с ним всякие сношения.

Нужно было искать сочувствия и поддержки вне Мекки. Магометом вместе с усыновленным Зейдом (бывшим рабом) была предпринята попытка найти таковые в ближайшем городе в Мекке – Таифе. Здесь на свои призывы и проповедь Магомет получил следующее: неужели Аллах, если бы он хотел послать пророка, не мог послать никого лучше тебя? Или другой ответ: отказываюсь говорить с тобою. Если ты посланник Божий, ты для меня слишком высок и я не смею с тобой спорить, а если ты – самозванец, ты для меня слишком низок и вести с тобой беседу ниже моего достоинства. Затем против Магомета возбуждено было население и он под градом камней и насмешек должен был бежать обратно вовсе в небезопасную для него Мекку. Снисходительность и великодушие некоторых корейшитов спасли Магомета и его спутника от преследователей. И замечательно, что, не смотря на свое крайне жалкое положение, Магомет при этих условиях имел видение или сон, что духи (джинны – genii) поклоняются ему и жаждут слышать его откровения. Очевидно, не смотря на полнейший неуспех в настоящем, в Магомете горела твердая уверенность на успех в будущем.

В Ятрибе, городе, лежащем к северо-востоку от Мекки, были два племени Аус и Хазрадж, которые взяли преобладание в городе над жившими там евреями, но во время мекканской проповеди Магомета находились во взаимной вражде, которая тяготила оба племени и не приводила ни к какому доброму концу. От евреев эти племена многократно слыхали, что должен явиться великий пророк. Евреи добавляли еще, что этот пророк устроит благополучие евреев и погубит аусов и хазраджитов. Не придавая никакого значения этой угрозе, хазраджиты и аусы заинтересовались обетованием о пророке. Между тем распространились слухи, что в Мекке явился пророк. Предание рассказывает, что весной 620 г. Магомет встретил некоторых хазраджитов, шедших на богомолье в Мекку, стал им проповедовать, они уверовали, что он действительно посланник божий и проповедь Магомета или, вернее, пока проповедь о Магомете, как посланнике, начала распространяться и в Ятрибе. По-видимому, в лучших умах там скоро созрела мысль, что принятие веры Магомета может объединить враждующие племена Ятриба и установить мир и благополучие в городе. Мусульманство стали принимать и люди из племени Хазрадж, и люди из племени Аус. В 621 г. Магомет дал своим ятрибским прозелитам вождя из мекканцев (этим он не обидел никакое из ятрибских племен) и заповеди для руководства: не давать Богу никого в товарищи, не красть, не нарушать брака, не убивать собственных детей (против часто практиковавшегося убийства собственных дочерей), не выдумывать и не передавать клеветы; во всем, что ведет к добру, слушаться пророка. Заповеди эти – за исключением последней – представляют собой как бы извлечение из десятисловия.

Было, по-видимому, поверье в Аравии, что из Мекки пророк не приходит и что родиной пророков является Сирия. Это говорили Магомету и прибавляли: сходи в Сирию и мы уверуем в тебя. Эти речи действовали на Магомета и он, по-видимому, решил совершить паломничество на север – в Сирию или Иерусалим. Но обыкновенное паломничество было заменено чудесным путешествием в Иерусалим, совершившимся, по-видимому, в кратчайшую долю мгновения. Существует много различных редакций ночного путешествия Магомета. Сущность их всех сводится к следующему.

Ночью ангел Гавриил разбудил Магомета, вывел его из дома и посадил на чудесное животное Аль-Бурак (сверкающий), который моментально доставил пророка в самый дальний (самый северный в Иерусалиме или самый дальний по отношению к Мекке) храм. Пророк вступил в храм вместе с Авраамом, Моисеем и Христом. Когда они молились, Магомету были предложены три кувшина: один с водой, другой с вином, третий с молоком. Голос свыше возвестил, что если он выпьет воду, то потонет вместе со своими последователями; если выпьет вино, заблудится вместе с ними; если выпьет молоко, пребудет в истине вместе со своей общиной. Пророк выпил молоко. Затем пророк возведен был на небо по лестнице, которую Иаков видел во сне. Магомет проведен был здесь через семь небес. Он видел ангелов, рай, адский пламень, Адама, патриархов, Иоанна Крестителя, Иисуса. Мимо Авраама на седьмом небе ежедневно проходят 70000 ангелов, которые не вернутся в рай до страшного суда. Наконец, ангел Гавриил привел Магомета пред лице Божие. Господь положил на мусульман обязанность читать ежедневно по 50 молитв. Магомет принял это повеление и затем, начавши обратный путь, сообщил о нем Моисею. Еврейский законодатель указал арабскому, что это иго слишком трудно: молитва тяжела, а народ твой слаб, проси Господа об облегчении. Магомет обращается к Господу. По его мольбам Господь постепенно уменьшает число обязательных молитв и, наконец, ограничивает их пятью, как это и имеет место до настоящего времени. После этого Магомет на Аль-Бураке возвращается в Мекку, в свой дом и на свое ложе. Когда он поднимался с ложа перед началом путешествия, он опрокинул стоявший около кровати кувшин с водой и когда он возвратился, вода из кувшина еще не вылилась. Значит, все путешествие совершалось в черте времени.

Такова каноническая легенда. Она, по-видимому, находит себе подтверждение в коране. 17-ая сура начинается стихом: «Слава Тому, кто в продолжение ночи перенес своего слугу из священного храма Мекки в отдаленный храм Иерусалима, округ которого мы благословили для видения наших чудес. Бог слышит и видит все“. Но уже и этот стих, ясно, стоит в несогласии с легендой. Предание не представляет Магомета в храме, потому что в этот период доступ в меккский храм ему был совершенно закрыт. А когда этот храм открылся пред Магометом, им уже было издано повеление молиться не на Иерусалим, а на Мекку и с евреями религиозная связь была совершенно порвана. Таким образом уже этот стих оказывается не историческим, а предание – еще позднейшее (сложилось лет через 200 после события) стоит в противоречии и с этим стихом. Но в этой же суре есть стих, который, кажется, дает возможность вполне выяснить дело: «Вспомни, как мы говорили: Бог окружает людей со всех сторон. Мы показали тебе видение, которое тебе было, мы дали тебе видеть дерево проклятое в Коране, чтобы только бросить в среду людей предмет ссоры. Мы их напугали, но это только увеличило их великое возмущение“ (62). Итак, факт состоял в том, что Магомету привиделось, что он совершил путешествие из храма мекканского в храм иерусалимский, и что рассказ его об этом вызвал споры. Надо заметить, что в этот период деятельности Магомета его мысли часто должны были обращаться к северу, к евреям, к Иерусалиму. Сон приведенного содержания, естественно, мог привидеться ему. Все споры о том, как понимать это видение, разрешил Абу-Бекр, сказав: как рассказал Магомет, так и было. За это пророк назвал Абу-Бекра Ас-Сиддиком, защитником правды. Но наша беда в том, что мы теперь не знаем, как на самом деле рассказывал об этом Магомет.

Одно представляется несомненным. Магомет в своей общине почитался как пророк, но не как чудотворец. К нему не притекали толпы с мольбой об исцелениях и от его гнева не бежали его враги из опасения небесной кары. Напротив, традиция постоянно представляет, что Магомет, не располагавший никакими сверхъестественными силами, постоянно нуждался в естественной помощи от своих почитателей. Его речи они считали божественным откровением. Но только речи. Коран показывает, что ему не были открыты какие-либо особенные видения. В Коране нет фантастических картин галлюцинатора. Вот почему теории эпилепсии, мускульной истерии, вообще психической ненормальности представляются нам не только не помогающими пониманию дела, но, напротив, вредящими этому пониманию. Деятельность Магомета, его политика войны, отношение к людям обнаруживают неизменное сохранение здравомыслия, что невозможно в человеке, подвергающемуся нервному исступлению. Есть сказания, которые ярко подчеркивают, что Магомет не был чудотворцем. Так рассказывается, что когда на пути в Мекку последователи Магомета встретили одного араба-кочевника, указания которого им понадобились, то, желая внушать ему особое почтение, сказали, что среди них находится посланник Божий. «Если ты посланник Божий, сказал бедуин, обращаясь к Магомету, то сообщи, что находится в утробе вот этой верблюдицы“. Видно, что Магомет полагал свое посланничество не в таких указаниях. При другом случае Магомет предложил бывшим с ним вскарабкаться на один утес, говоря, что за это им отпустятся грехи, как некогда они были отпущены сынам Израиля. Многие вскарабкались. Присутствовавший при этом один бедуин, сидевший на верблюде, равнодушно смотрел на старания правоверных получить отпущение грехов. Его стали уговаривать сделать то же, что и другие и с той же целью. Он ответил: «Вот если бы мне найти моего заблудившегося верблюда, это было бы для меня поважнее отпущения грехов“. Гольдциер, из статьи которого мы заимствуем эти рассказы, приводит их в доказательство того, что арабы-кочевники нерелигиозны и что их не интересуют вопросы о будущей жизни и рае. Позволительно утверждать, что рассказы Гольдциера подсказывают совсем противоположные выводы. В рассказах ясно представляется, что лица, остававшиеся равнодушными к божественному посланничеству Магомета и желавшие только выгодных для себя чудес, были исключениями. Особенно это видно из второго рассказа, где все бывшие с пророком (из разных племен) полезли на гору. Бедуин, тосковавший о пропавшем верблюде, был единичным исключением, да при том как-никак его можно отчасти и извинить: ведь, нужно было немедлить с отысканием верблюда, а дело спасения души можно было и отложить ненадолго. Из приведенных рассказов следует, что Магомет привлекал к себе не чудесами, а своей религиозно-нравственной проповедью и обещаниями таких отдаленных благ, как райское блаженство.

И без содействия чудес общество правоверных росло. Весной 622 года, когда жители Ятриба с паломническими целями явились в Мекку, у них был заключен договор, по которому мусульмане во главе с Магометом имели переселиться в Ятриб и должны были там встретить радушный прием и быть принятыми в состав ятрибских поселенцев. Договор этот был заключен в ночном заседании, причем со стороны Магомета действовал его дядя Аббас (тот самый, что обратил впоследствии в ислам Абу-Софьяна, см. гл. 1), по-видимому, находивший истину только там, где его нос почуял выгоду. Магомет в помощники себе избрал 12 накыбов или вождей (по примеру 12 апостолов). Неясные слухи о договоре стали распространяться, но пока мекканцы не переходили к решительным действиям, ятрибцы ушли к себе, а вслед за ними началась эмиграция мусульман. Наконец, мекканцы спохватились. Они видели, что от них уходит род Магомета, его последователи из других родов и племен, что все эти люди и – что еще важнее – город Ятриб станет к ним во враждебные отношения. Представители всех родов корейшитов, кроме родичей Магомета, собрались обсуждать, что делать. Сначала было думали заключить Магомета в тюрьму. Но потом Абу-Джахль сделал такое предложение: «Пусть каждый выберет из своей среды по влиятельному лицу, пусть все эти выбранные – их будет 11, – сразу нападут на Магомета и убьют его. Тогда родственникам Магомета нельзя будет прибегнуть к родовой мести, так как мстить нужно будет всем родам. Онии могут тогда потребовать себе только виру (денежный штраф во 100 верблюдов), которую мы охотно заплатим“. Этот совет, достойный Ахитофела, показывает, что Магомет далеко несправедливо назвал Абу-Джахля отцом невежества или отцом глупостей. По сказанию самих магометан этот совет был внушен сатаною, будто лично присутствовавшим в собрании в образе старика, закутанного в мантию. Гилан не удалось осуществить. В то время как Алий, завернувшись в темнозеленый плащ Магомета, лежал на постели пророка и установившие за ним надзор мекканцы думали, что пред ними находится их злейший враг, Магомет с Абу-Бекром, бежали из Мекки к югу и скрылись здесь в одной пещере. Когда обман открылся, была выслана погоня, но Магомета не нашли, потому что искали его на севере, а не на юге. Выждав время, Магомет с Абу-Бекром окольными путями направились в Ятриб. Здесь Магомету была устроена торжественная встреча, и Ятриб стал называться Мединой (Мединет-ан-Набий), т. е. городом пророка. У Магомета сначала не было собственного дома в Медине, и племена Аус ии Хазрадж могли ревниво следить, кому из них отдаст предпочтение пророк, воспользовавшись гостеприимством. Но Магомет представил дело божественному решению. Въехав в город, он опустил поводья. Животное самостоятельно остановилось пред домом одного хазраджита, и Магомет временно поселился у него.

Момент, когда Магомет приблизился к предместьям Ятриба и был приветствуем, как пророк и религиозный вождь, должен считаться решительным в истории ислама. В сущности это – день рождения ислама. Доселе правоверные представляли собой не только нелегальную и гонимую общину, но и общину не обособившуюся еще от языческого родства, языческих связей и обязанностей. Теперь община порывала с опутывавшими ее связями и признавалась на месте своего поселения не только легальной, но и торжествующей. Этот исторический момент не определен точно. Приблизительно он падает на числа между 28 июня–20 сентября 622 г. христианской эры. Некоторые (наприм., Мюллер) назначают для него 20 сентября, некоторые (наприм., Дози, Крымский)–16 июля. Бегство называется гедржа (одного корня с Агарь), и всего 15 лет спустя после гедржы халиф Омар установил, что летоисчисление должно вестись с нее. 622-й год христианской эры является таким образом первым в эре мусульманской. С этого года начинается дело религиозного и политического устроения правоверных.

Состав населения Медины после вступления в нее Магомета определился таким образом: выходцы из Мекки (мехаджнры), мединские союзники и приверженцы Магомета (ансары), арабы-язычники, евреи. На место принципа единства племенного Магомет выдвинул принцип единства религиозного. Между правоверными не должно быть никаких споров, а спорные вопросы вообще должны быть решаемы через обращение к Богу и Магомету. Важнейшие и самые нужные для магометан требования к арабам-язычникам и евреям сводились к двум: во-первых, они не должны вступать в союзы (военные) с противниками правоверных, а должны быть в союзе с последними и, во-вторых, при их спорах с последними окончательно решающий голос принадлежит Магомету. Последний пункт, понятно, ставил неправоверных в очень тяжелые условия, и только печальная необходимость должна была заставить их на него согласиться.

Вступая в Медину, Магомет, по всей вероятности, думал, что на его стороне скорее окажутся евреи, чем арабы-язычники. Магомет слыхал, что в священных книгах евреев обещается появление великого пророка (мессии), что евреи ждут такого пророка и ему представлялось весьма естественным, что они и признают в нем такового. Еще в Мекке, когда двери каабы закрылись пред ним, он установил, что при молитве нужно обращаться лицом к Иерусалиму. Это обращение называется кебла. В Медине, понятно, он должен был вступить с евреями в богословские рассуждения. Странность и неправильность его представлений о Библии, его невежество в ритуальных и даже моральных вопросах ветхозаветной религии не замедлили обнаружиться. Его претензии стали для евреев предметом смеха. (См. 51 сур. корана). Тогда у Магомета произошел разрыв с евреями, внешним выражением которого явилась перемена кеблы. Пророк постановил, что при молитве должно обращаться лицом к Мекке. Вот как он обяснил эту перемену: «Безумные между людьми спрашивают: почему они отвратились от кеблы, которой следовали прежде (от Иерусалима)? Ответы им: восток и запад принадлежат Господу. Он ведет тех, кого хочет, по пути правому. Таким образом мы сделали вас, о арабы, народом посредствующим, чтобы вы были свидетелями пред лицом всех людей и чтобы посланник был свидетелем пред вами. Мы установили прежнее кебла, чтобы отличить того, кто последует за пророком, от того, кто от него отвратится. Это стеснение, но не для тех, кого направляет Бог. Бог не оставит плода вашей веры, ибо Он полон милости и милосердия к людям“ (2 сура, 136–138). Так, с точки зрения Магомета молиться можно на какую-угодно сторону, но чтобы отличить правоверных от евреев, он предписывает первым молиться, обратившись к Мекке.

Для Магомета была приобретена земля в Медине. На ней строились дома для его жен (для каждой отдельный), число которых стало быстро увеличиваться. На ней была воздвигнута первая мечеть, служившая и для молитв, и для общественных собраний, и для приема лиц, обращавшихся к Магомету. Магомет установил, чтобы на молитву (азан) призывал с мечети определенной формулой моэдзин (возвеститель). Вот эта формула, употребляющаяся доныне: «Бог велик (4 раза), исповедую, что нет Бога кроме Бога (дважды), исповедую, что Магомет посланник Божий (дважды). Идите на молитву (дважды). Идите ко благу (дважды). Бог велик (дважды). Нет Бога кроме Бога“. Эта форма призыва отличала мусульман от евреев, употреблявших для призыва трубы, и от христиан, созывавших на молитву посредством била.

В Медине Магомет нашел новую родину, но не мог забыть о старой. Мекка была священна в его глазах. В ней совершились великие события с Адамом, Ноем, Авраамом, Измаилом и т. д. В ней стоял храм каабы– храм Аллаху; правда, в этом храме стояли и идолы, но самый храм был воздвигнут истинному Богу. И эта святыня находилась в руках злейших врагов Магомета и при том идолопоклонников. Магомет говорил своим последователям: «Сражайтесь на пути Божием против тех, которые нападают на вас. Но не поступайте несправедливо, нападая на них первыми, ибо Бог не любит несправедливости. Убивайте их везде, где ни найдете, и гоните их, откуда они вас выгоняли. Искушение язычества хуже, чем военная сеча. Не сражайтесь с ними около дома молитвы, если только не нападут на вас. Если они это сделают, убивайте их. Таково возмездие неверным“. Не нужно нападать первым и не нужно вредить безвредным иноверцам. Но мекканцы не были безвредными, о них нельзя было сказать, что они не нападали на правоверных и в их руках была святыня, нужная правоверным и некоторым образом даже оскверненная мекканцами. Право выступить против мекканцев, по-видимому, Магомету представлялось бесспорным, но кроме права для этого дела нужна была еще сила и уменье управлять ею. Силы у Магомета пока было немного и в том, как умело пользовался ей Магомет и как искусно утилизировал ее, думаем, ясно видно, что это не был галлюцинатор в экстатических видениях почерпающий уверенность в победе, но это был искусный тактик, не терявший головы ни при успехе, ни при поражении.

Мекка был богатым торговым городом. Мекканские караваны шли мимо Медины далеко на север в Сирию. Вот, эти караваны и привлекли к себе благочестивое внимание пророка. Во время хаджа – 4-х месячного периода, когда различные арабские племена паломничали в Мекку к каабе – раздоры между арабами прекращались, и караваны не могли подвергаться нападению. Такова была арабская традиция. Но обязаны ли следовать ей мусульмане пo отношению к мекканцам, принудивишим мохаджиров покинуть свою родину? Этот вопрос скоро должен был разрешить Магомет, так как его последователи захватили один мекканский караван. Сначала в Магомете заговорило было чувство традиции, но потом другие чувства получили в нем преобладание. Он слишком много претерпел от мекканцев и если доселе оставался в живых, то во всяком случае вопреки их желаниям и намерениям. Затем, теория четырех священных месяцев почему должна быть для него обязательной? Мусульмане обособились от арабов-язычников, следовательно и от их обычного права. Совокупность подобных соображений, соединенных с глубоким презрением ко гнусности идолопоклонства, привели к тому, что Магомет разделил добычу между своими. Явилась вторая сура Корана (одна из самых замечательных и больших, содержащая 286 стихов), которой отменялось значение священного месяца, как обязывающего к миру, и с одной стороны запрещалось motu proprio нападать на неверных, а с другой стороны поощрялись подобные нападения. Вскоре Магомет сам предпринял напасть на караван Абу-Софьяна, возвращавшийся из Сириии в Мекку. Караван был огромный, стоимостью до 50000 динариев. Слух о намерениях Магомета достиг до каравана. Абу-Софьян успел вытребовать себе подкрепление из Мекки. Навстречу ему двинулось для охраны его войско, втрое превышавшее численность отряда, с которым действовал Магомет. Пророк двинулся к Бедру, – пункту, где обыкновенно останавливались караваны и где он думал захватить беззащитного Абу-Софьяна с его богатствами. Но оказалось, что караван прошел этот пункт. Мекканскому отряду не оставалось ничего, как вернуться назад вместе с караваном. Но вот, здесь буквально можно выразиться, передавая воззрения мусульман: черт дернул их повеличаться над последователями Магомета. Мусульмане так и представляют, что сатана в облике Сураки подстрекал неверных к битве. Мекканцы постановили отправиться к Бедру, сделать там остановку и пировать три дня. Предприятие окончилось для мекканцев очень печально. Правоверные заняли Бедру раньше. Мекканцы надвинулись на них. Произошла битва. Имеются детальные описания этого сражения – бестолкового и, не смотря на пролившуюся кровь, с нашей точки зрения имеющего сильный комический оттенок. Отсутствие единства, дисциплины и регулярности должны были сообщить борьбе бестолковый характер. Но главное – важнейшим фактором в битве была психология. Верный или неверный слух, пущеный в оборот, немедленно поднимал дух или возбуждал панику. К несчастью для мекканцев среди них стали распространяться слухи, наводящие панику. У них пало несколько выдающихся лиц, между тем Магомет видел ангела Гавриила с легионами небожителей, сражавшимися за правоверных. 49 мекканцев (в числе их Абу-Джахль) пало, почти столько же попало в плен, и войско мекканцев бежало, не смотря на то, что оно продолжало втрое превосходить силы Магомета (мусульман пало 14 человек). Сотни верблюдов, оружие и утварь достались мусульманам. Самым важным была однако не военная добыча, а нравственное значение события. Имея силы втрое меньшие, чем у врагов, Магомет одержал победу, между тем враги были не менее мужественны и не менее опытны, чем сподвижники Магомета. Такую победу может даровать только Бог; следовательно, с Магометом Бог. Умозаключения, может быть, не такие по форме, но, несомненно, с таким выводом должны были слагаться у многих, и престиж Магомета должен был возвыситься.

За всем тем было ясно, что окончательно победить мекканцев и вступить в Мекку и не легко и нельзя в скором времени. Естественно было заняться прежде покорением и уничтожением противников более слабых. Такими являлись евреи, т. е. они собственно не были противниками Магомета, у них с ним и его последователями был заключен договор, но они не признавали Магомета пророком. Положиться на них, разумеется, было нельзя уже потому, что договор, который был с ними заключен, был крайне для них невыгоден и несомненно был ими принят только потому, что если бы они его не приняли добровольно, их бы заставили сделать это невольно. Отношения между евреями и мусульманами были натянутые. Очень может быть, что некоторые из евреев подумывали о мекканцах, как о своих возможных избавителях. В окрестностях Медины жило три еврейских племени: Бену-Кейнока, Бену-Надир и Бену-Корейза. К их несчастью между ними не было единства и солидарности. Действовал ли Магомет по обдуманному плану или образ его действий определился случайностью, но во всяком случае он изгнал и уничтожил эти племена поодиночке. Первым преследованию Магомета подверглось племя Кейнока. Между евреями этого племени и мусульманами произошел какой-то спор и драка, закончившаяся убийством. Магомет привязался к этому случаю, возбудил своих последователей против Кейнока, после двухнедельной осады принудил их к сдаче, хотел было даже истребить их, но затем дозволил им удалиться, а их земли, дома и имущества достались мусульманам.

Между тем Мекканцы стремились отомстить за поражение при Бедре. Правоверные пытались грабить их караваны, они производили рекогносцировки с поджогами и, наконец, в количестве 3000 человек двинулись на Медину. Магомет в конце концов мог выставить против них всего лишь 700. Таким образом мекканцы превосходили правоверных численностью более чем в 4 раза. При Оходе близ Медины враги встретились. Сначала успех в битве был на стороне мусульман. Но именно этот успех начала и послужил причиной поражения. Вообразив, что дело уже выиграно, стрелки Магомета, охранявшие левый фланг сзади, куда только и могла пробиться неприятельская конница, бросились на грабеж. Неприятели прорвались через незащищенное место. Магомету камнем раскроили губу и выбили зуб. По-видимому, получил он и еще кое-какие основательные удары. Он упал на землю. Разнесся слух, что он убит. Правоверные разбежались. Было убито 72 мусульманина, а у мекканцев всего 27 человек. Но мекканцы не стали их преследовать. Не сделали этого даже и тогда, когда узнали, что слух о смерти Магомета был неверным. И то, чего они достигли, доставило им торжество. Между тем тот самый путь умозаключений, который после сражения при Бедре вел к мысли, что Магомет пророк, теперь после сражения при Оходе вел к противоположному выводу. Если бы с Магометом был Бог, то Магомет одержал бы победу, но Магомет разбит, следовательно, Бог не с ним, следовательно, он – не пророк Божий. Магомет однако не смутился ни происшедшим поражением, ни явившимися умозаключениями. В 3-й суре (200 стихов) он напомнил о победе при Бедре, установил, как несомненное, что Бог дает победу верным и при самых ничтожных силах у них. Он выяснил и событие при Оходе (142–151). Победа там давалась уже верным. «Бог уже исполнил свои обещания, когда вы по его повелению разбили ваших врагов; но ваша храбрость склонилась, и вы заспорили о деле, которое вы знаете; вы не послушались, когда пророк указал вам то, чего вы желали.... Те, которые удалились в день встречи двух войск, были возмущены сатаной в наказание за какой-нибудь совершенный грех. Бог простил их, потому что Он терпелив и милостив“. Итак, поражение есть наказание за грех, и бежавшие прощены. Но не одно наказание имел в виду Бог, лишив победы правоверных. Раннейший успех Магомета сделал то, что в ряды его последователей кроме людей искренних вступили и «лицемеры“. При неуспехе эти «лицемеры“ не замедлили открыть себя. Таким образом поражение было нужно, чтобы открыть и обличить их. К слову увещания и вразумления Магомет присоединил и дело. Он предприинял преследование удалившихся мекканцев, но может быть к счастью для него, он их не догнал и возвратился благополучно. Нужно было однако победить кого-нибудь. Магомет получил откровение, что один еврей из племени Бену-Надир хочет его убить. Может быть действительно, как существуют некоторые указания, бенунадирцы сносились с корейшитами. Так или иначе Магомет потребовал их удаления, осадил их, уничтожил их пальмовые плантации и принудил их к выселению, сделав по обычаю их имущество добычей мусульман.

Не забывая о Мекке и не опуская ее из виду, Магомет стал совершать походы на разные мелкие племена, покоряя их одно за другим и обогащая своих последователей добычей. Но мекканцы, ободренные победой при Оходе, решили предпринять новый поход на Медину. Опасность грозила большая. Шло около 10 тысяч человек. Но как бы в новое доказательство того, что с Магометом Бог, опасность совсем не перешла в беду. Перс Салман, освобожденный из рабства за то, что принял ислам, предложил Магомету окопать всю Медину широким и глубоким рвом. Тогда вступить в город мекканскому войску не могло быть легко. Мединцы так и сделали. Прием этот был антиарабский. В духе арабов смело идти навстречу противнику, а не прятаться от него. Но если этот прием и не свидетельствовал о храбрости, то в нем было много мудрости. Мекканцы подошли, не запасшись припасами и расположившись около города скоро начали терпеть нужду. Они делали попытки прорваться в город. Попытки кончались неудачей. Они вступили тогда в тайные переговоры с евреями Бену-Корейза, жившими в юго-восточном предместьи Медины. Магомет узнал об этом, приступы противников он отбил. Кроме этого при помощи своих людей достиг того, что внушил мекканцам недоверие к Бену-Корейза. Дело кончилось тем, что мекканцы сняли осаду и отправились в Мекку. Окопная война окончилась почти без пролития крови. Но ее прямым следствием было истребление племени Бену-Корейза. Магомет немедленно двинулся на их квартал. Несколько дней они выдерживали осаду и затем сдались, рассчитывая вероятно, что с ними будет поступлено, как с Кейпока или Надир. Магомет представил решение их участи на третейский суд одного из своих вождей Саада, смертельно ненавидившего Корейза. Саад по милости их получил смертельную рану при осаде. Приговор умирающего вождя был краток: мужчин обезглавить, женщин и детей продать в неволю, добычу – воинам. Приговор приведен был во исполнение. Только одна еврейка, красавица Рейхана, вместо того, чтобы стать рабыней, сделалась женой пророка.

С гибелью племени Корейза Магомет становился общепризнанным владыкой и духовным главой Медины и ее окрестностей. Медина становилась теперь упроченным центром, из которого пророк должен был распространять свою веру и власть по отношению к периферии. Подчиняя себе все вокруг, Магомет в то же время продолжал и дело устроения общества. Вырабатывалось постепенно мусульманское право, которое должно было заменить собой арабские обычаи. Эта мысль, что ислам несет гибель прежним арабским традициям, формулировал один из мусульман, прежний друг Кейнока, отрекшийся от них в следующих словах: «Сердца переменились, и ислам уничтожает все договоры“. Эта формула несомненно была искренним убеждением Магомета, и это нужно иметь в виду при оценке тех его действий, в которых он отступал от древне-арабских обычаев.

В битвах Магомет вырабатывал военную тактику, в сношениях и договорах с племенами политику, в своих проповедях – вероучение, обстоятельства его личной жизни заставляли его разработать семейное право. В Мекке он был мужем Хадиджи, в Медине он стал мужем многих жен. Некоторые из эпизодов его семейной жизни повели за собой возникновение целых сур Корана. Потеряв сыновей от Хадиджи, Магомет усыновил своего бывшего раба Зейда и развил теорию, что приемыш есть то же самое, что и родной сын. В этой теории и в Зейде осиротелый отец нашел таким образом успокоение. Однажды Магомет зашел к Зейду, когда его не было дома и встретил его жену Зейнабу в очень легком костюме. Красота Зейнабы поразила Магомета, что он ей и высказал. Зейнаба похвасталась этим пред Зейдом. Зейд тогда предложил свою красивую супругу в супруги Магомету. Пророк сначала колебался. Отцу взять жену сына в сущности значит с точки зрения самых различных народов взять замуж свою дочь. Но потом пророк пришел к некоторым выводам, по которым его женитьба на Зейнабе не представляла ничего предосудительного.

Приемыш не то же, что сын. «Бог не дал человеку двух сердец. Он не дал, чтобы ваши супруги, которых вы можете отвергнуть, были для вас как матери, ни того, чтобы ваши приемыши были как собственные дети. Эти слова только в ваших устах. Один Бог говорит правду, и направляет на путь истинный. Называйте ваших сыновей – приемышей по имени их отцов, это будет справедливее пред Богом. Если вы не знаете отцов их, то пусть будут ими ваши братья по вере и ваши подчиненные; не будет никакого греха, если вы обманетесь в этом отношении; но будет грех, если вы составляете вольные вымыслы. Бог полон благости и милосердия“ (сура 33, 4–6). Зейд развелся с Зейнабой, Магомет взял ее себе в жены, и 37-й стих 33 суры от имени Аллаха говорит по этому поводу следующее: «О Магомет. Ты однажды сказал человеку, к которому Бог был полон благости и которого осыпал своими щедротами: береги свою жену и бойся Бога, а ты скрывал в своем сердце то, что Бог тотчас должен был выставить на свет. Ты боялся людей, хотя справедливее было бояться Бога. Но когда Зейд взял свою долю и решил отвергнуть свою жену, мы соединили ее с тобой браком, потому что верующим нет преступления жениться на женах своих приемышей, после развода с ними. И предопределение Божие исполнилось“.

При небольших и неопасных походах Магомет имел обыкновение брать с собой какую-либо из жен. В одну такую рекогносцировку он взял с собой Аишу, с которой он обручился, когда ей было 6–7 лет и на которой женился, когда ей было 10. После Хадиджи Аиша имела на него самое сильное влияние. На возвратном пути Аиша потеряла ожерелье. Во время остановки она отправилась его искать, нашла, но когда вернулась, увидала, что караван уже ушел, и ушел ее верблюд, на котором был замкнутый паланкин. Могли подумать, что Аиша в нем спала. А кто знает – может быть руководились и недобрыми целями. Аиша была умна, влияла на Магомета и некоторые имели основания бояться от нее неприятностей. Аишу нашел один запоздавший молодой человек Совфан, который и довез ее на своем верблюде. Разумеется, возвращение супруги старого пророка с молодым человеком немедленно родило злостные сплетни. Магомета постарались вооружить против Аиши и достигли того, что он перестал обращать на нее внимание. На Аишу это подействовало так, что она заболела и попросила Магомета дозволить ей вернуться к отцу. Это – обычная формула развода. Магомет начал советоваться с приближенными, что ему делать. Одни советовали развестись и вот это-то и заставляет думать, что кое-кто недолюбливал Аишу. Другие советовали не разводиться. Третьи советовали нарядить следствие. Но как его было нарядить и произвести? Магомет сам обращался к Аише, она сначала молчала, затем разразилась рыданиями, с клятвой Аллаху утвердила свою невинность и закончила: «Все, что я могу сделать, это сказать вместе с отцом Иосифа, – от волнения Аиша по ее последующему рассказу забыла имя Иакова, – мне подобает терпение, один Господь – мой помощник“. После этого Аллах возвестил Магомету о невиновности Аиши и он сообщил это ей. «Благодарение Богу“, ответила Аиша. Но раз Аллах утвердил невиновность Аиши, то как отнестись к тем, которые настаивали на ее виновности? Конечно, жены пророка, видно, были не то же, что жена цезаря. Подозрение их касаться могло, но теперь обвинения Аиши оказались клеветою. Клеветники должны были быть наказаны. Ренан говорил, что в образовании ислама играли значительную роль женщины. В общем это, конечно, неверно. Но относительно 24 суры мы лично склонны думать, что некоторые стихи ее продиктованы Магомету не Аллахом, а тринадцатилетней Аишей. Таковым особенно представляется 4-й стих: «которые приносят обвинения на честных женщин без возможности представить 4-х свидетелей, будут наказаны восьмидесятью ударами розог; в добавок вы никогда не примете их свидетельства в чем бы то ни было; ибо они злы“. Хотя закон был издан после преступления, однако он был применен к делу, был между прочим высечен один придворный поэт Хассан. После этого он уже предпочитал воспевать Аишу, а не обвинять ее в неверности.

Магомет имел более 12 жен, не считая наложниц. Конечно, между супругами пророка не могло быть единодушия. Но можно еще удивляться тому, что нет никаких фактов, свидетельствующих о крепких раздорах в его широкой семье. Затем не видно, чтобы этот восточный правитель являлся по отношению к своим женам деспотом или тираном. Александрийский правитель подарил ему коптянку Марияту. Дома для нее не было выстроено. Случилось, что Хавса, одна из супруг пророка, отлучилась из своего дома. Пророк повел в этот дом Марияту. Дни Магомета были распределены между его женами, и этот день принадлежал Хавсе. Она неожиданно возвратилась и закричала: «Как в моем доме и в мой день, и ты еще называешься пророком!“. Для характеристики Магомета интересно, что он смутился, признал себя неправым и довольно малодушно просил Хавсу не рассказывать другим женам о происшедшем. И уже только то несчастное обстоятельство, которое, разумеется, можно было предвидеть, что Хавса разболтала о происшедшем, рассказала Аише, и должно быть пророку досталось от двух супруг, только это привело к тому, что Магометом получено было откровение, дозволявшее ему без всяких условий искать удовлетворения в своих женах (66 сура, 1 ст.) и призывавшее Хавсу и Аишу к раскаянию. «Если вы возвращаетесь к Богу (если раскаиваетесь), ибо сердца ваши уклонились, то Бог простит вас, но если вы обе соединились против пророка, то знайте, что Бог его покровитель, что Гавриил, что всякий справедливый человек между верующими и ангелы окажут ему помощь. Если он отвергнет вас, то может дать ему жен лучше вас“ (66, 4–5). От Марияты Магомет имел сына (вскоре умершего). Он принес младенца к Аише и сказал, что никогда еще сын так не походил на отца. На что Аиша ответила, что она не видит ни малейшего сходства между отцом и сыном. Несомненно, что такое заявление не могло быть приятно ни отцу, ни матери. Видно, что Магомет не препятствовал своим женам говорить неприятные ему вещи. Едва ли своей властью он мог прекращать и их столкновения. Одна из его жен – еврейка (Рейхана? Сафия?) жаловалась ему, что другие жены презирают ее и говорят ей: «Ты жидовка, дочь жида и жидовки“. Магомет сказал ей: «А ты им ответь: Авраам–мой отец, Моисей– дядя, Магомет–муж“. Нигде не видно, чтобы в своих отношениях к женам Магомет опирался на могучую власть, которой несомненно он располагал по отношению к ним, он предпочитал в своих притязаниях апеллировать к своему достоинству пророка: «О жены пророка; вы не то, что другие жены; если вы боитесь Бога, не показывайте слишком ласку в своих словах из опасения, чтобы мужчина, сердце которого заражено слабостью, не имел на вас постыдных желаний. Ведите всегда разговор скромный. Оставайтесь покойно в своих домах, не предавайтесь роскоши прошлых времен невежества (язычества), соблюдайте часы молитвы, творите милостыню, повинуйтесь Богу и Его посланнику. Бог хочет только удалить мерзость от вас всех, его семейства и уверять вас в совершенной чистоте“ (33 сура, 33 ст.). Так Магомет чистоту своего семейного очага хотел охранить не репрессалиями в восточном духе, а внушением страха Божия.

Заветной религиозной мечтой Магомета было овладеть ключами Каабы, которыми некогда по преданию овладел его предок. Магомет ждал, когда его могущество станет достаточным для того, чтобы можно было двинуться на Мекку. Весной 628 года он сообщил правоверным, что во сне он совершил паломничество в Мекку, обошел Каабу, совершил надлежащие обряды и получил ключи от Каабы. Правоверные выразили искреннее желание, чтобы совершилось наяву то, что пророк видел во сне. Решили совершить малый Хадж в месяц Зулькаде и явиться в Мекку в виде пилигримов, т. е. не имея никакого оружия кроме меча, вложенного в ножны. Мусульмане думали, что мекканцы не окажут им сопротивления и не станут с ними воевать в священный месяц, но вскоре оказалось, что мекканское войско двигается навстречу правоверным. Магомет свернул тогда с прямой на окольную дорогу и остановился в местности Ходейбия – на границах священной земли. Отсюда между мусульманами и мекканцами начались переговоры, которые и закончились следующим договором, заключенным от лица Магомета со стороны правоверных и от лица Сухейля со стороны мекканцев. «Во имя твое, о Аллах. Вот условия, на которых заключается мир между Магометом, сыном Абдуллы, и Сухейлем, сыном Амра. Они согласились не вести войны между договаривающимися сторонами на 10 лет. В течение этого времени обе стороны безопасны, та и другая обязаны не нарушать мира. При этом, если кто из корейшитов без ведома имеющих над ним законное право, перейдет к Магомету, последний обязан выдать его. Если кто от Магомета перейдет к корейшитам, те не обязаны возвращать его обратно. Да будет между нами искренность без лицемерия, да не будет тайной неприязни или хитрости. Если кто из других племен захочет вступить в договор или союз с Магометом, это дозволяется. Дозволяется заключать таковой же и с корейшитами. Затем обязан ты (Магомет) в этом году очистить нашу область и не возвращаться в Мекку. А по истечении года мы тебе очистим (город) перед твоим прибытием. Тогда можешь ты и сопровождающие тебя вступить туда и пробыть три дня, вооруженные тем, что нужно в дороге: мечами в ножнах; никакого иного (оружия) не имеешь ты и твои права надевать“. Тон договора показывает, что он, по-видимому, диктовался корейшитами (обязан ты – Магомет). В его содержании есть много, что должно было казаться унизительным для Магомета и невыгодным для мусульман. Аллаху не приписано обычных предикатов в исламе – милостивейшего и милосердного, Магомет не назван посланником Божиим. Ему как совершенно равная величина противополагается Сухейль, который в глазах мекканцев не представлял собой ничего необыкновенного. Затем по договору выходило, что корейшиты имеют право отнимать союзников у Магомета, а Магомет не смеет делать этого по отношению к корейшитам. Затем, ближайшей для исполнения статьей договора являлась та, согласно которой Магомет должен был немедленно убираться из области Мекки. Правоверные глубоко возмущались, когда писался договор. Когда он был написан, Омар начал ругать Магомета за его малодушную уступчивость. Магомет все время оставался спокойным. Абу-Бекр сказал Омару, указывая на Магомета: «Держись крепче за его стремя: он – посланник Божий“. Абу-Бекр понял, что в глазах Магомета этот договор был торжеством и шагом к полному торжеству. С корейшитской точки зрения Магомет до этого договора трактовался как мекканский преступник, подлежащий смертной казни. Теперь корейшиты признают в нем представителя интересов племен и признают за арабскими племенами право вступать с ним в союзы. Этим параграфом немедленно стали пользоваться племена, потому что союз с Магометом привлекал их уже возможностью военной добычи. Самым унизительным пунктом договора, по-видимому, было то, что союзники корейшитов не могли переходить к Магомету. Этот параграф вскоре попросили вычеркнуть сами корейшиты. Случилось это так. Некто Абу-Басир из Мекки принял ислам и бежал в Медину. Потребовали его выдачи. Магомет выдал. Но Абу-Басир бежал с дороги, собрал около себя шайку человек в семьдесят, стал грабить корейшитов и наделал столько бед, что корейшиты всем желающим разрешили переселяться в Медину и упрашивали Магомета уничтожить сначала ими же предложенный параграф. Так Магомета признали в Мекке, оставалось признать его господство.

Но однако непосредственным впечатлением, которое произвел договор на недальновидных последователей пророка, было уныние. У Магомета был маневр, который он всегда употреблял для рассеяния подобного уныния среди малодушных. Если крупная добыча срывалась, он бросался на мелкую. Обыкновенно этой мелкой добычей становились евреи. И теперь он устремился на евреев, живших в Хидзаже. После двухнедельной осады евреи сдались. Им было позволено удалиться с женами и детьми, но без имущества, которое доставалось правоверным. Но так как землю девать было некуда, то евреям было позволено вернуться вновь для ее обработки, но уже на арендных условиях и на срок, «как долго угодно будет Богу“. Одна еврейка (Зейнаб), родные которой погибли при осаде, прислала Магомету в подарок отравленное мясо овцы. Яд сообщил мясу омерзительный вкус. Магомет попробовал, выплюнул и не стал есть. Один из его гостей отравился насмерть, и Магомет до смерти утверждал, что чувствует в себе действие яда и свою смертельную болезнь приписал этому же яду.

В 629 году Магомет с толпами пилигримов совершил хадж в Мекку. Он торжественно вступил в священный город. Его дядя Аббас женил его на своей овдовевшей невестке Меймуне. Но когда пророк, ссылаясь на предлог брачных торжеств, хотел было продлить срок своего пребывания в Мекке далее условленных трех дней, Сухейль потребовал, чтобы договор был исполнен в точности, и Магомет со своими приверженцами принужден был покинуть Мекку. Но он успел, должно быть, сделать немало. Несомненно он и раньше, когда еще видел во сне ключи от Каабы, сносился с мекканцами, знал настроение города и непрестанно привлекал на свою сторону все большее и большее число лиц. Теперь те, которые в качестве беглецов покинули Мекку вместе с Магометом, снова вступали в сношения со своими мекканскими родственниками, и последние должны были убеждаться, что доля последователей пророка оказывалась вовсе не жалкой. Малый хадж дал возможность Магомету и его приверженцам завязать и установить многие сношения. Время овладеть Меккой наступило. Но для того, чтобы овладеть ею, нужно нарушить договор или – лучше – нужно выискивать и дожидаться случая, который бы дал право на нарушение договора. Магомет скоро нашел такой случай. Племя хозаитов, находившееся в союзе с Магометом, имело постоянные столкновения с племенем бекритов, бывшим в союзе с корейшитами. Один хозаит побил бекрита за эпиграмму на Магомета. Бекриты за это напали врасплох на хозаитов и многих перерезали. Из обстоятельств дела видно, что в этом движении против союзников Магомета участвовали некоторые корейшиты. Магомет решил, что договор нарушен и что он имеет право наказать мекканцев. Мекканцы и сами это почувствовали. Они вступили в переговоры с Магометом, но эти переговоры не привели ни к чему и не выяснили истинных намерений Магомета. Он скрывал их даже от самых близких людей–от Аиши и от ее отца, своего ближайшего друга Абу-Бекра. Этот его способ действий, думаем, совершенно разбивает теорию, что Магомет не достиг бы ничего, если бы не было Омара и Абу-Бекра. Если бы их не было, этот тонкий дипломат нашел бы их, т. е. вместо Омара и Абу-Бекра он бы нашел каких-либо Ибрагима или Совфана и они служили бы ему так же, как Абу-Бекр. Он знал, кто ему нужен и находил нужных людей. У арабов были в ходу между племенами поэтические единоборства, и Магометь окружил себя поэтами, которые своими эпиграммами и стихами привлекали на его сторону людей ему враждебных. Недаром ведь и поэт, сплетничавший про Аишу, в конце концов был не только прощен, но и одарен. Магомет находил и военных тактиков и полководцев и умел завоевывать сердца людей так, что они отдавали ему своих жен и за него отдавали жизнь. Но их ум и руки нужны были ему лишь за тем, чтобы служить его целям, а не затем, чтобы совершать для него сюрпризные покорения и завоевания. Магомет делал обширные военные приготовления, но не объявлял об их цели. Если принять во внимание, что им уже намечались походы на север, то, понятно, многим могла и не приходить в голову мысль о Мекке. Магомет даже выслал небольшой отряд на север, что еще более должно было устранять мысль о мекканском походе. Затем он быстро и с большими силами двинулся на Мекку. Здесь, должно быть. велась энергичная пропаганда в его пользу. Его дядя Аббас, всегда относившийся к нему дружественно, но не принимавший ислама, теперь выступил ему навстречу и принял ислам. Высланный на разведку Абу-Софьян был, как мы рассказывали, приведен к исповеданию ислама доводами Аббаса. Если не считать небольшой схватки, кончившейся тем, что противников Магомета разогнали, Магомет вступил в Мекку без всякого сопротивления. Его родной город, так долго преследовавший его и так долго сопротивлявшийся ему, теперь был в его полной власти. Ключи Каабы уже не во сне, а наяву оказались в руках пророка. Мекканцам не было причинено никакого вреда. Они только стали союзниками Магомета. Их войско должно было теперь служить Магомету, но за это и пользоваться добычей так же, как и магометане. Принятие ислама для мекканцев не было обязательным. Магомет не счел нужным делать обязательным того, что, по его соображениям, должно было сделаться само собой. Мекканцы постепенно приняли ислам sua sponte.

Магомет становился могучим владыкой Аравии. Еще когда он со своим войском приближался к Мекке, Абу-Софьян, глядя на него, сказал Аббасу: «Однако твой племянник – могучий властелин“.

«Ты забыл, – сказал Аббас за несколько дней пред тем познавший истинность ислама, – что он еще и пророк“.

«Ах, да“, – вспомнил забывчивый Софьян. Но все-таки Аравия была покорена не вся. Соседний с Меккой город Таиф, из которого некогда выгнали Магомета, чуть не побив его камнями, в союзе с некоторыми бедуинскими племенами, составил коалицию против Магомета. Пророк выступил против них с бедуинами, мекканцами и мединцами. Сначала его дело оказалось плохо. Бедуины и мекканцы оказались ненадежными, но энергия мединцев вдохнула мужество и в остальных. Войско противников было разбито и оно бежало. Правоверным попало в плен 6000 женщин и детей, 24000 верблюдов, множество мелкого скота и имущество побежденных. Если в самой битве Магомет обнаружил таланты полководца, то в том, как он поступил с добычей, он проявил себя тонким дипломатом. Ему хотелось привлечь к себе побежденных таифцев, укрепить свою связь с мекканцами и не обидеть мединцев. Он достиг всего, чего хотел. Он предложил прежде всего вознаградить мекканцев и им была отдана вся добыча в предположении, что мединцам достанутся деньги за проданных в рабство жен и детей. Затем явились послы от врагов, объявлявшие, что они готовы вступить в союз с Магометом и принять ислам, если им будут возвращены жены, дети и имущество. Магомет заявил, что имущество он возвратить не может, но женщин и детей возвратил им безо всякого выкупа. Это великодушие сильно подействовало на противников. Их вождь Малик, а за ним и другие немедленно приняли ислам. Но однако мединцы остались без добычи. Исконные и искренние друзья Магомета были обойдены, они начали роптать. Между тем Магомет должен был вместе с ними возвратиться в Медину и уже ранее утвердил, что он будет всегда иметь постоянное жительство в этом приютившем его городе. Он обратился к мединцам с речью. «Вы негодуете на то, что другие увели с собой овец и верблюдов, а сами кого вы уводите? Вы ведете с собой на родину посланника Божия... Если бы весь мир двинулся в одну сторону, а ансары (союзники-мединцы) в другую, клянусь, я остался бы с моими ансарами. О всемогущий, будь же вечно милосерд к ансарам и к сынам ансаров и к сынам сынов ансаров“. Среди мединцев поднялись плач и рыдание. Раздались громкие крики: «Мы довольны тобой все, о посланник Божий, и судьбой и участием твоим“. Так Магомет своим врагам отдал их семейства, мекканцам – добычу, а мединцам – самого себя и привлек всех.

Хотя Аравия была обращена в ислам еще не вся и не безусловно, хотя в Таифе еще держался и почитался идол Аллат и только немного позже был низвергнут, причем его, кажется, оплакивали даже менее, чем Перуна в Киеве, однако взоры и намерения Магомета простирались уже далеко за пределы Арабского полуострова. Аллах есть Творец мира и владыка вселенной и пророк хотел, чтобы весь мир почитал этого владыку. Еще раньше, чем Мекка признала его пророком, он уже посылал свои войска для завоеваний на север. Он послал Зейда с трехтысячным отрядом на север, причем, предвидя опасности похода, он постановил, что в случае смерти Зейда должен заменить Джафар (сын Абу-Талифа, двоюродный брат Магомета) и Джафара – Ибн Раваха. У южной оконечности Мертвого моря в местечке Мута столкнулись правоверные с войсками императора Ираклия. Зейд, Джафар, Ибн Раваха были убиты. Мусульмане обратились в беспорядочное бегство. Только Халид установил порядок среди беглецов и привел их в Медину. Магомет дал за это Халиду имя «Божий меч“. После этого вскоре он отправил новые экспедиции против северных арабских племен и ему удалось подчинить их себе. Затем пророк отправил посольства – по всей вероятности это было не одновременно – к византийскому императору Гераклию, шаху Персии, абиссинскому негусу, царю Йемамы (на восток от Медины), правителям Египта и Сирии, правителю Йемена (персидскому наместнику). В письмах, отправленных с посольствами, он предлагал императорам и правителям принять ислам и подчиниться ему. Императоры, видно, отнеслись к этому предложению с презрением. Вероятно, претензии вождя арабских бедуинов показались им более смешными, чем наглыми. Но наместники и правители второго порядка отнеслись к предложению Магомета с большим вниманием и уважением. Им представлялась возможность выбора для себя владыки, причем естественно у них возникало соображение: нельзя ли действительного прежнего владыку заменить номинальным новым?

Упрочив в общем, хотя и не вполне, свое владычество в Аравии, Магомет, видно, безусловно решил выступить за ее пределы. Кроме религиозных убеждений и соображений им, несомненно, двигал двойной политический рассчет: 1) арабов наиболее могла привязать к исламу и Магомету военная добыча; 2) в борьбе с неарабами естественнее всего могло установиться и окрепнуть доселе не существовавшее арабское единство. Предлог для войны был: нужно было отплатить за поражение при Муте. Магомет собрал войско, состоявшее из 30000 пехотинцев и 10000 конницы и жарким летом двинулся в поход. Поход был утомительным и тяжелым. Между тем выяснилось, что о византийских войсках на севере ничего не слышно, а туземные неприятели разбежались. Магомет тогда прекратил наступательное движение в страны, которые ему самому были неизвестны. Но северные племена, из каковых некоторые были христианскими, он постарался подчинить себе, причем ему в этом деле много помог «меч Божий“ Халиб.

Учение Корана распространилось до крайних границ Аравии. В начале 632 года пророк решил снова совершить хадж в Мекку. Это его путешествие оказалось последним и носит имя «прощального“. Пророк вступил в Мекку во всей своей силе и славе, но, вероятно, он уже чувствовал, что скоро ему должно будет покинуть землю, ему уже перешло за 60 лет, он много испытал и перенес, а с тех пор как его пытались отравить, он, по его собственным словам, постоянно чувствовал вкус яда и никогда не чувствовал себя здоровым. В Мекке как бы в виде завещания он изложил пред общиной литургические и моральные постановления. Он установил календарь, определивший праздники и посты и он преподал своим последователям несколько нравственных заветов. Правоверные должны быть братьями между собой. Они не должны покушаться на имущество один другого. Кровавая месть запрещается безусловно, не должны в этом отношении подниматься и счеты, существовавшие во время язычества. Брак является нерасторжимым. Имущества должны от умерших переходить к законным наследникам. Жены должны быть целомудренны и послушны, мужья должны обходиться с ними кротко и заботиться об их благополучии. С рабами должно обходиться хорошо, не убивать их и лишь в крайних случаях допускать их продажу. Магомет не колебал существовавшего социального и семейного строя, но он стремился внести в этот строй начала милосердия и любви. Не обижай ближнего твоего. Араб плохо знал и помнил эту заповедь. Араб мог быть и бескорыстным и великодушным и добрым, но задень его или сделай так, что ему не понравилось, или у него явилась нужда и он без зазрения совести осмеивал, клеветал, грабил и убивал.

Однако вернувшись в Медину, Магомет снова начал приготовления к походу на север. Он назначил полководцем Усаму, сына погибшего Зейда. Назначение юного Усамы вызвало было неудовольствие, но пророк со своим обычным тактом успел его так загасить, что прежние недовольные только чувствовали свою вину пред пророком. Между тем думали о походе. Определили сборный пункт для лагеря. Но Магомет становился болен все сильнее и сильнее. По-видимому болезнь овладела им не сразу, он долго боролся с нею, вел дела, она постепенно ослабляла его, и он видел, что к нему приближается смерть. Он бросил свой обычай перекочевывать из дома в дом своих жен и совершенно поселился в доме Аиши. Однажды ночью он встал со своего ложа болезни и прошел на мединское кладбище. Его сопровождал служитель. Здесь Магомет, обратившись к могилам многих своих сподвижников, сказал: «Благословенны вы, ибо пользуетесь судьбой лучшей судьбы остающихся после вас“. Вернувшись к себе, Магомет сказал: «Вот Господь представил своему рабу выбор между этим временным и немедленным предстательством пред лицо Божие“. Преданный ему Абу-Бекр воскликнул: «За тебя мы отдадим и себя и своих сыновей“. Магомет ответил: «Оставь, о чем печалишься“. Не имея сил выходить в мечеть, – Магомет поручил предстательство на молитве Абу-Бекру. Лекарств он не принимал. Аиша однажды попыталась влить ему чего-то, когда он был в бессознании. Когда он очнулся, он заявил, что питье ему не понравилось и велел всем своим домашним выпить его. Магомет раздавал все свои деньги бедным. Но перед болезнью он передал небольшую сумму Аише. Потом он велел раздать ей эти деньги бедным семействам, которые сам назвал. Когда она медлила с этим делом, он поторопил ее и когда деньги были отданы, он сказал: «Теперь я покоен; не подобало мне предстать пред Моего Владыку, владея золотом“.

Находившийся почти уже в безнадежном состоянии, Магомет неожиданно потребовал себе чернил и бумаги. Он будто хотел написать книгу для предохранения правоверных от заблуждения. Но бывший при этом Омар воспрепятствовал исполнить просьбу Магомета. «Пророк бредит“, сказал он. Кто знает: чего опасался Омар? Может быть он боялся, что Магомет напишет вследствие болезни и неясного сознания что-нибудь недостойное его. Может быть он опасался, что своим преемником по полномочиям он назначит своего двоюродного брата Алия, сына Абу-Талифа, который в политических делах уже являлся его представителем. Судя по дальнейшему рассказу, Магомет действительно просил орудий письма в бессознательном состоянии. С Омаром заспорили и хотели принести материал для писания. Поднялся шум. Магомет от этого шума, по-видимому, пришел в себя и сказал: «Удалитесь; не должно спорить в доме посланника Божия“. Так ничего не было написано Магометом и им не было оставлено никакого завещания. На другой день утром, когда правоверные по обычаю собрались в мечети, находившейся около дома Аиши, на молитву и собрались в громадном числе, так как их беспокоила судьба пророка, Магомет, которого никто не мог ждать, неожиданно появился в мечети. Он шел нетвердо, поддерживаемый другими. Но при виде молящейся многолюдной общины его лицо озарилось улыбкой нравственного удовлетворения и обратившись к народу он сказал: «Клянусь Аллахом; никто не должен обвинять меня ни в чем. Я ничего не разрешал, чего бы не разрешил Сам Бог, и ничего не запрещал, чего бы не запретил Бог в своей книге“. Затем истощенный он вернулся в дом Аиши, она уложила его в постель, он склонил свою голову на ее грудь и у него начался бред. У него вырывались тяжелые вздохи, стоны и моления. «Аллах, помоги“. «Гавриил, приблизься“.... «Нет, великие мои товарищи в раю“. С этими словами он скончался. Он не имел наследника и не назначил преемника. Чтобы его дело не погибло, нужно было, чтобы власть над образованным им царством – царством религиозным и политическим вместе – перешла к достойнейшему.

С именем Магомета связывается мысль о коране, как книге, в которой он изложил или в которой изложено его учение. Несомненно, Коран есть создание Магомета, создание его не в меньшей, а даже в большей степени, чем, напр., Гамлет или Макбет являются созданиями Шекспира. Но если драмы Шекспира исчерпывают его дело или то, что французы называют oeuvre, то никак нельзя сказать, что Коран, т. е. изложение учения Магомета, было исчерпывающим его oeuvre’ом. История религий учит нас, что в деле образования и развития религиозных общин вообще мало имело значения, что написал или что непосредственно записали за каким-либо религиозным реформатором, важны были всегда личность реформатора или основателя общины и его дела. Если бы не было Магомета и если бы Коран упал с неба именно в том виде, в каком он имеется у арабов, и все арабы знали бы, что он действительно имеет сверхъестественное происхождение, можно решительно утверждать, что на арабском полуострове не произошло бы никакого ни религиозного, ни политического движения, и много, много, что, пожалуй, сгоряча арабы повыкинули бы идолов из каабы и других святилищ, чтобы потом пожалеть об этом. Религия – не философия. Если в философии автора закрывает книга, и мы знаем лишь сочинения Гегеля, но нам не нужно знать Гегеля, то в религии, наоборот, автор закрывает книгу, и кто знает жизнь и дела Магомета, Коран немного поможет тому понять веро-и-нравоучение ислама.

Дело, oeuvre Магомета, это создание им религиозной общины. Исповедание веры этой общины можно выразить в нескольких коротких предложениях, которые легко может затвердить и навсегда удержать самая слабая память. Можно утверждать, что краткость исповедания есть даже необходимое условие успеха религиозной пропаганды. Вольтер сказал, что революцию может произвести книга стоящая несколько су, как, наприм. Евангелие, и ее никогда не могут произвести книги, стоящие сотни франков, как, напр., французская энциклопедия. В этих словах заключается много истины. Но истиной является также и то, что всякое исповедание веры развивается и разрастается как в историческом, так и догматическом отношении. Из краткой формулы вырастает книга, потом десятки и сотни книг. Среди религий ислам представляет особенный интерес для исследователя тем, что в нем первая и важнейшая книга – Коран – является всецело делом его основателя. Этого нет ни в религии Будды, ни в религии Зороастра, ни в религии Лao-тци, и этого не чувствуется и в «кингах“ Конфуция. Коран – другое дело. Духом Магомета веет от каждой его суры. Окончательная кодификация корана совершилась около 651 г., Магомет умер в 632-м, не прошло 20 лет со смерти основателя религии, как его учение уже отлилось в навеки окристаллизовавшуюся форму.

Слово «коран“ значит чтение, изучение, учение, оно происходит от еврейского кара – читать. Буквально слово «коран“ можно перевести как «лекция“ и точно передать смысл слова, прибавив – лекция, составленная по божественному откровению и под божественным воздействием. Каждое откровение, когда излагалось Магометом общине, являлось кораном – лекцией, но в конце концов именем корана стали называть всю совокупность откровений, полученных Магометом. Коран разделяется на 114 сур или глав. Сура или Шура, как и Коран, еврейское слово, оно означает ряд камней в стене, строчку в письме, но как Кораном стали называть совокупность коранов, так и сурою–совокупность сур, т. е. строчек, и одна сура (2-я) заключает в себе 286 стихов, из каковых некоторые (наприм. 282) заключает до 23 строк. Кораны Магомета записывались его слушателями и почитателями на отдельных листках или под его диктовку или motu proprio. Многие добрые мусульмане, совершенно неграмотные, знали наизусть многие кораны. Но эти непосредственные и верные ученики пророка в 633 г. были большей частью перебиты в борьбе с лжепророком Мосейлимою. Нужно было позаботиться о сохранении письменной редакции корана. Решили собрать находившиеся в частных руках кораны, чтобы из них составить коран. Преемник Магомета по государственному и религиозному управлению общиной Абу-Бекр поручил это дело Зейду. Зейд взялся за него очень неохотно, но успешно его выполнил. Однако рядом с Кораном редакции Зейда, принятой Абу-Бекром, существовали варианты и дополнения в частных руках. Возникали разногласия и споры. Чтобы уничтожить их, решили составить каноническую редакцию Корана. Говорят, что она была составлена таким образом. Были отобраны все имевшиеся у отдельных лиц листы Корана и затем, когда Коран был редактирован, все варианты были уничтожены. Если принять, что Зейд в канонической редакции точно повторил первую редакцию, то тогда получим, что дело издания канонического Корана было чрезвычайно простым, оно было простым делом уничтожения. Уничтожение во всяком случае совершено было очень успешно. Коран, одна из немногих священных книг, не имеющих вариантов. Разумеется, уничтожение вариантов текста не уничтожило вариантов понимания. Коран понимается и толкуется различно. Но важно уже и то, что относительно объекта понимания не поднимается споров.

Арабы в средние века занимались разработкой логики, но Коран Магомета не дает предчувствовать, что народ, у которого создалась эта книга, впоследствии будет трактовать о системах, определениях и доказательствах. Коран не знает системы, не знает последовательности, ему чужды требования связи между предыдущим и последующим, единства содержания в отделе. Это очень понятно. Имея в виду раскрыть какое-нибудь положение, Магомет высказывал, развивал его и затем по случайно представившемуся поводу, по личному вдохновению он присоединял новые стихи, имеющие для себя психологическое объяснение, но в своих отношениях к другим стихам совсем не имеющие логического оправдания. Поэтические создания древних отражают в себе естественную мысль человека, постоянно перебегающую с предмета на предмет и управляемую естественными ассоциациями. Наши книги не отражают в себе течения нашей мысли, мы выбрасываем на бумаге все не относящееся к делу. Поэтому в современных сочинениях очень трудно искать процесса, которым человек дошел до известных тезисов, сочинения дают только результаты процессов. На первичной ступени развития человек не стесняется показывать другим, каким на самом деле сумбурным путем может двигаться мысль. Идущий дикарь поет, находя постоянно новый материал для песни в окружающей природе. Увидал березу, поет: вот стоит береза; мелькнула пред ним лисица, он поет: как бы хорошо было поймать ее. Коран Магомета стоит на промежуточном пути между безыскусственной песнью дикаря и нашими трактатами, и его язык представляет собой переход от поэзии к прозе. Этот язык совершенно справедливо уподобить нашим раешникам с той разницею, что в Коране вместо вульгарной насмешки обыкновенно слышится неподдельное благоговение. Вот стиль – хотя и не буква Корана. «Клянусь пышным дня сиянием и тихой ночи обаянием. Господь тебя ведь не оставил и милости своей Он не убавил. Поистине конец – всему началу венец. Он благом дарит обильным, на веки сделает Он сильным. Не сиротой ли Он тебя нашел? Взыскал бездомного, на верный путь повел. Не бедным ли тебя Он повстречал? И вот – тебе богатство дал. И ты сирот не притесняй, просящему немедленно подай. И благость Божью прославляй“ (см. 93 суру). От чистого стиха Магомет пришел к рифмованной прозе и затем к прозе чистой. Ренан считает его творцом последней в арабском языке.

Если Магомет, возвещая откровения, непринужденно переходил от одного предмета к другому, то тем более непринужденно его почитатели записывали на своих листках его различные откровения, не делая отметок о различии времени и обстоятельств произнесения. И вот – в таком хаотическом виде Зейд получил записи Корана, чтобы из них составить незыблемую священную книгу. Чем руководился он при распределении откровений? Полагают, что этот арабский мыслитель поступил очень просто, он избрал принцип длины: чем длиннее сура, тем она ближе к началу. Однако первая сура – очень короткая (7 ст.) – выдвинута, очевидно, по другому принципу, она представляет молитву постоянно читаемую мусульманами и обладающую по их представлениям особенной действенностью. Эта сура имеет много наименований (сура, заключающая в себе все прочие, сура достаточная, сура хвалы, милосердия, молитвы, мать Корана, мать книги). Но за ней суры располагаются по убывающему количеству стихов, лишь с весьма незначительными отступлениями.

Если в Коране нет системы, то ничто, конечно, не препятствует каждому привести в таковую его содержание, распределить по рубрикам, разделить догматические, нравоучительные и исторические элементы. Было сделано много попыток расположить Коран по принципу хронологическому, причем довольно наивно предполагалось, что Магомет Мекки (начала) и Магомет Медины (конца) – два разных Магомета, разно учившие и разно излагавшие свои мысли, первый – энтузиаст, лирик, второй – значительно остывший и даже несколько плутоватый моралист. Позволительно думать, что такие предположения скорее помешают правильному пониманию ислама, чем будут ему способствовать. Магомет выступал проповедником не 20, а 40 с лишком лет, его воззрения, верования, чувства сформировались и окрепли, по частным вопросам и пунктам он мог менять решения и взгляды, но в общем и основном он не мог меняться. В Коране находят несогласованность, пытаются указывать противоречия и отсюда делают выводы, что такие места Корана созданы в различные эпохи, и, так сказать, различными Магометами, т. е. что они обусловливаются переменой убеждений арабского пророка. Но так ли это? Не заключают ли взгляды каждого из нас в каждый данный момент много несогласованного и противоречивого? Человек ограничен, его отдельные суждения обыкновенно определяют отдельную сторону предмета и, взятые обособленно, кажутся противоречивыми, когда на самом деле они только восполняют одно другим, а порой обнаруживают бессилие мысли найти выход из лабиринта антиномий. Не нужно спешить искать противоречий в Коране, не нужно спешить соглашать и примирять его суры между собой, нужно пытаться понять психологию создателя Корана, понять, почему из одних и тех же уст и по-видимому за одно и то же раздавались то благословения, то проклятья, понять, почему один и тот же голос призывал то к беспредельному прощению и милосердию, то к бесчеловечной мести. Без сомнения, это трудно, и потом в конце концов такое истолкование личности и книги всегда окажется субъективным. Но все-таки, кажется, это есть единственный путь для получения правдоподобных выводов.

Наиболее ясным и бесспорным пунктом в Коране является учение о едином Боге. Есть единый Бог милосердный и милостивый. Во имя этого Бога даны все суры Корана (только 9-я сура не предваряется этим надписанием). Во имя Бога милосердного и милостивого – бисмилляги ррагмани ррагим. Рагмин значит милосердый ко всем безразличия, рагим – милосердный к заслуживающим милосердия. «Бог, нет другого Бога кроме Его. За ним все лучшие имена“ (сура 20, 7). Истинный Бог есть Аллах, боги ложные и даже понятие божества обозначается словом илях. «Я – Бог, нет другого бога кроме меня,“ – говорится далее в той же суре (14). «Так почитай меня и в воспоминание обо мне твори молитву“. «Не полагай наряду с Богом других богов, ибо будешь низвержен в геенну, покрытый срамом и презрением. Изберет ли вас Бог случайно в сыновья и возьмет ли девушек в ангелы? Вы произносите этим страшное слово“ (17, 41–42). Ему (Богу) принадлежит всякое существо на небе и на земле. Те, которые подле него, не пренебрегают поклоняться Ему и не пропускают этого. Они прославляют хвалы Его днем и ночью; они ничего не выдумают на Его счет. Взяли ли они богами на земле, богов способных воскрешать мертвых? Если бы был другой бог кроме Его на небе и на земле, то они уже погибли бы. Слава владыки трона выше, что Ему приписывают. Ангелы поклоняются ли другим божествам кроме Бога?“ (сура 21, 19 – 24). Идея Бога, по мысли Магомета, неизбежно соединяется с идеей единства. Если бы рядом с Богом были другие боги, возникла бы борьба, по-видимому, должен бы был разрушиться мир, в конце концов высочайший Бог должен бы был восторжествовать, и все боги кроме одного должны погибнуть. Если это так, то мысль о том, что Бог не один, является богохульством. Но это утверждают язычники, воздвигающие идолов многим богам и христиане, учащие о Троичности. Против язычников Магомет направил приведенные выше 19–23 ст. 53 суры, которые по преданию ему лучше было бы направить против самого себя, так как перед этим он будто бы готов был вместе с мекканцами почитать их богов. Против христиан направлены многие места корана. Таковой является вся (кратчайшая) 112 сура. «Скажи: Бог Един. Это Бог, к Кому все существа обращаются в своих нуждах. Он не родил и не был рожден. Он не имеет Себе равного в чем бы то ни было“.,, О вы, получившие писания, не изменяйте в вашей религии истинной веры, не говорите о Боге кроме истины. Мессия Иисус, сын Марии, посланник Бога и Его слово, которое Он бросил в Марию. Он дух происходящий от Бога. Веруйте в Бога и Его посланников и не говорите: есть Троица. Перестаньте это делать. Это вам будет выгоднее, ибо Бог един. Слава Ему: как у него будет сын? Ему принадлежит все, что на небесах и на земле. Его покровительства достаточно. Довольно иметь покровителем Бога. Мессия не пренебрегает быть Слугой Божиим, не более как ангелы приближающиеся к Богу“ (4, 169–170). «Неверный тот, кто говорит: Бог–третий из Троицы, между тем как нет Бога кроме Единого Бога. Если они не отстанут от своих слов, то их, нечестивых, постигнет лютая казнь. Не возвратятся ли они к Господу, не будут ли они умолять о прощении? Он терпелив и милосерд. Мессия, сын Марии, был только посланник; другие посланники Ему предшествовали. Мать его была истинного человеческого естества. Они питались кушаньями“ (5, 77–79). «Они (христиане) говорят: Бог имеет сына. По славе (сооганагу: это хула на славу Божию) нет. Скажите лучше: все, что есть на небесах и на земле, принадлежит Ему и все Ему повинуется“ (2, 110). Можно предположить, что христианское учение было изложено Магомету в неправильном освещении, учение о троичности лиц развивали пред ним в ущерб учению о единстве существа, может быть передававшие ему это учение и сами представляли его неясно и неправильно. Благочестие Магомета глубоко могло оскорбиться кажущимся политеизмом учения. Политеизм ограничивает Божество и для того, кто глубоко воспринял мысль о Божестве, он является отталкивающим и богохульным. Видно, об Иисусе Христе Магомету говорили много хорошего и поэтому Магомет нигде не учит, что Иисус присвоил себе непринадлежащее божеское достоинство. Таковое приписали Ему христиане. Напротив, Магомет обращает в свою пользу пророчество Иисуса Христа о ниспослании утешителя (Ин. 15:26; 16:13). В Коране говорится следующее: «Иисус, сын Марии, говорил своему народу: о дети Израиля, Я посланный к вам апостол Божий для потверждения пятикнижия, которое дано вам до меня и для объявления вам о приходе после меня посланника, которого имя будет Ахмет“ (Ахмет одного корня с Магомет, значит славный). Христиане, возвысив Иисуса до Бога, оскорбили Бога; евреи, не принявшие посланника Божия (Магомета), о котором возвещалось в их книгах, тоже оскорбили Бога, отсюда становится понятным следующее наставление Корана: «О верующие, не избирайте друзьями жидов и христиан; они друзья одни другим. Тот, кто примет их за друзей, кончит сходством с ними, а Бог не будет путеводителем нечестивых“ (сур. 5, 56).

Бог един. Как единый, он есть начало и конец всего. «Он первый и последний внутренний и внешний (невидимый и видимый). Он знает все“ (сур. 57, 3). Все существующее есть создание Божие. «Мы сотворили, говорит о Себе Бог, небеса и землю и все пространство, которое разделяет их, в 6 дней. На нас не напала усталость“ (сур. 50, 37). Эта последняя антропоморфная фраза представляет собой наивное выражение и утверждение теистической мысли, что Бог есть не устроитель (демиург), а творец вселенной. Он творит из ничего, творение ничего не прибавляет к Нему и ничего не отнимает от Него, поэтому творческий акт или творческие акты и не вызывают в Нем усталости. Так за этой человекообразной фразой наивного араба скрывается более возвышенное, чистое и достойное представление Божества, чем за длинными схемами пантеистических определений разрешающих Бога или в ничто или в какую-то фантастическую потенцию мира. «Это Бог отделяет плод от ядра; Он повелевает выходить жизни из того, что умерло, и смерти из того, что живо. Таков Бог. Зачем же вы отвращаетесь от Него? Он повелел мерцать заре; Он установил ночь для отдыха и солнце и луну для исчисления времени. Таково определение мудрого, знающего. Это Он, Который поместил звезды (на небе) для вас, чтобы вы направлялись в темноте на земле и на морях. Мы везде повелели сиять знамениям для тех, которые понимают. Это Он, кто произвел все от одного человека; вы имели вместилища в чреслах отцов ваших и залог в утробах ваших матерей. Мы явили знамения для тех, которые понимают. Это Он, Кто повелевает сходить воде с неба. Ею мы заставляем произрастать зелени всякого растения, ей мы производим ствол, откуда выростают помещенные родами зерна, и пальмы, ветви которых дают великие кисти, и сады, усеянные виноградом, и маслины и гранаты, которые сходствуют и различествуют одни с другими. Бросьте взгляды на их плоды, рассмотрите их плодоносие и их спелость. Наверное, во всем этом есть знамения тем, которые понимают. Они (язычники) присоединяют к Богу гениев, между тем как Он создал их; по своему неведению они выдумывают Ему сыновей и дочерей. Слава Ему. Он много выше того, что Ему приписывают. Творец неба и земли, как бы Он имел детей. Он, у Которого нет товарища, Который сотворил все предметы, который знает все предметы? Это Бог, ваш Господь, нет другого Бога кроме Его. Творец всех предметов. Почитайте Его. Он смотрит за всеми предметами. Взоры людей не могут Его коснуться. Он касается взорами всего. Проницательный, ведущий“ (сур. 6, 95–103). «Клянусь, говорит Бог, что мы сотворили человека прекраснейшим образом“ (по образу прямым, с красивым лицом, сур. 95, 1 и 4). «Я сотворил людей и гениев только затем, чтобы они Мне поклонялись“ (сур. 51, 56). Но если все созданы для поклонения Богу или для прославления Его, то почему же многие не поклоняются Ему, не почитают Его, не исполняют Его велений? На этот важный вопрос дается ответ в 15-й суре. «Мы, говорит Бог, установили на небесах знаки зодиака и расположили их в порядке для тех, которые смотрят. Мы защищаем их от прикосновения всякого беса, побитого камнями (Авраам по магометанскому преданию отбил камнями искушавшего его диавола). Если он подкрадется для подслушивания тайно, и тогда отмечается видимой для всех огненной чертой. Мы распростерли землю и набросали по ней горы и повелели произойти всем вещам в известном размере. Мы посылаем оплодотворяющие ветры, мы низводим с неба воду, которой вас напояем и которую вы не сохраняете. Мы повелеваем жить и повелеваем умирать, мы одни все наследуем. Мы знаем тех из вас, которые идут вперед и которые остаются сзади. Господь ваш некогда соберет вас. Он мудр и знающ. Мы сотворили человека из персти, которую обрабатывают. До него мы уже создали гениев из тонкого огня. Вспомни, как Бог сказал ангелам: Я сотворил человека из персти, из той глины, которую обрабатывают. Когда я образую его и вдохну в него мой дух, простритесь пред ним, поклоняясь Ему. И ангелы простерлись все, все, исключая Эблиса; он отказался быть с теми, которые преклонялись. Тогда Бог сказал ему: О Эблис, зачем ты не с теми, которые простирались? Я не преклонюсь пред человеком, которого Ты сотворил из персти, из той глины, которую обрабатывают. Бог сказал ему: теперь пошел ты вон, побитый камнями. Проклятие отяготеет над тобой до дня воздаяния. Он отвечал: о Господи, дай мне отсрочку до дня, когда люди будут воскрешены. Бог сказал ему: отсрочка дана тебе до дня предназначенного предела. Господи, сказал Эблис, так как Ты меня провел, я прикрашу (грех?) для них на земле и постараюсь их провести, кроме искренних твоих слуг. Бог отвечал: это точно истинный путь, ибо ты не имеешь никакой власти над моими слугами, ты будешь иметь ее над теми, которые за тобой последуют и заблудятся. Геенна есть обещанное всем им местопребывание“ (сур. 15, 16–43). Это повествование о падении Эблиса (диавола), которое имело своим следствием и падение людей, многократно повторяется в Коране (сур. 2, 32; 7, 10; 17, 63, 65; 18, 48; 20, 115; 26, 95; 34, 19; 38, 74). Оно содержит утверждение, что диавол пал гордостью и что он наметил себе цель склонять людей к падению. Во второй суре говорится об Адаме и его супруге: «Сатана заставил их подскользнуться и заставил удалиться из места, где находились“ (34). Среди арабистов довольно распространено мнение, что парсизм оказал значительное влияние на ислам, как он оказал таковое и на еврейскую религию. Трудно понять, чем поддерживалась и как могла иметь жизненность такая странная теория. Ведь Эблис, – явный сколок библейского демона,–имеет очень мало сходного с персидским Ангро-майянусом. Там злой принцип изначален, здесь он является производным. Там Ангро-майянус безусловно неподчинен Агура-мазде (благому Богу). Здесь везде утверждается, что Эблис создан Творцом, зависит от Него и лишь по его милости получает свою ограниченную и сомнительную власть. Некоторые (наприм., Дози) говорят о каком-то изначальном монотеизме персов, каковой существовал в эпоху ахеминидов и каковой будто бы влиял на Библию. Но если бы проблематический монотеизм эпохи ахеминидов был и действительным фактом, то и тогда он никак не мог влиять на возникновение и утверждение чистого монотеизма у арабов, так как во всяком случае за много веков до Магомета у персов был дуализм. Зло есть временное попущение Божие. Такова идея Корана. Ни в каких верованиях арийских народов и ни в какой из древнейших эпох не встречается такого утверждения. Там зло утверждается, как изначальный факт, и только последующая мысль пыталась дать его генезис (напр., сказание о жертвах Царвана у персов, не имеющее ничего сходного с представлениями Корана). Учение Корана о зле, правда, совершенно несамобытно, оно – отзвук христианских и еврейских речей, раздававшихся на аравийском полуострове и услышанных и переработанных Магометом. Бог говорит Магомету: «Если с тобой случится какое добро, оно идет тебе от Бога. Зло идет от тебя“ (4, 81). Если зло не от Бога, а все твари – создания Божии, то значит, зло есть акт свободы тварей. Бог попускает это злоупотребление свободой. Обращаясь к Магомету, Он говорит: «Удаление неверных от истины гнетет тебя; наверное, если бы ты мог, пожелал бы сделать яму в земле или лестницу для восхождения на небо, чтобы произвести для них какое-либо чудо. Если 6ы Бог захотел, то они ведь соединились бы на пути правом. Не будь только в числе незнающих“ (сур. 6, 35). «Если бы Бог захотел, то сделал бы из всех вас один народ; но Он хотел испытать вашу верность в соблюдении того, что дал вам. Спешите охотно одни за другими к добрым делам; вы все возвратитесь к Богу; Он Сам разъяснит предмет вашего спора“ (сур. 5, 53). «Если бы Бог захотел, то составил бы из вас один народ; но Он кого хочет, заблуждает и кого хочет, направляет; некогда у вас спросят отчет о ваших действиях“ (сур. 16, 95). Как понимать это выражение: «Кого хочет, заблуждает, и кого хочет, направляет“? Буквальный смысл его, несомненно тот, что Бог, кого хочет губит, кого хочет, спасает. В этих и подобных этому выражениях корана, говорящих, по-видимому, о том, что Бог столько же ведет на путь греха, сколько и на путь добра, находят основания для теории, что по учению корана Аллах стоит выше правды и неправды и что конечная участь людей зависит не от их свободы, а от божественного произвола. Это утверждают относительно ислама многие христианские богословы. Им не мешало бы помнить, что в христианской религии есть исповедание также поставившее Бога выше правды и неправды и развившее теорию о безусловном предопределении. Это – исповедание кальвинистическое. Оно пытается утверждаться на учении св. апост. Павла (отчасти на 8-й и особенно на 9-й гл. послан. к Римлянам). Библия употребляет такие выражения: «Бог ожесточил сердце фараона“. Достаточно прочитать историю этого фараона, чтобы видеть, что божественный промысл вразумлял египетского владыку и что только его крайнее упорство в своем ожесточении имело своим последствием, что Бог попустил фараону остаться в его ожесточении. Мысль о Боге, стоящем выше правды и неправды, равнодушно и бесстрастно являющемся причиной блаженства и страдания тварей, есть абстрактная философская мысль, и мы лично склонны думать, что она и возникла и развилась на арийской почве. В мифологии жизнерадостной Эллады скорее можно найти сказания о диком фатуме, чем в мрачном Коране; припомним о Эдипе. Оракул предсказывает, что у фиванского царя Лая родится сын, который убьет отца и женится на матери. Своим предсказанием оракул направляет дело так, чтобы предсказание осуществилось. Лай хочет убить родившегося ребенка. Пастух, которому это поручено, оставляет его в живых. Ребенок вырастает, не зная отца и матери. Сеть обстоятельств создает то, что он убивает первого и женится на второй. Он – совершенно безвинный – совершает преступления, которые всегда считались и будут считаться ужаснейшими в роде человеческом, и рок жестоко карает его и его семью за эти преступления. В этом мифе показывается, что боги сами заставляют человека совершать преступления и потом карают его за них. Это – детерминистическая теория возмездия в религии, которой отвечает детерминистическая теория возмездия в философии. –"Мне суждено воровать“, говорит вор-философ; «А мне суждено бить тебя за это палкой“, отвечает философ-судья. Никакие знамения, никакие наставления не предупреждали Эдипа, когда он совершал преступления, наоборот, указания свыше были прямо рассчитаны на его неправильное понимание. Он считал своими действительными отцом и матерью, воспитавших его мужа и жену и узнав от оракула, что ему предстоит убить отца и жениться на матери, он покидает эту семью, чтобы не исполнилось пророчество, но по божественной иронии происходит, что то, что человек предпринимает для своего спасения, то и ведет его к гибели. Если бы в мифе заключалась только мысль о бессилии человека в борьбе с высшей волею, тогда за ним должно бы было признать глубокий, нравственный смысл, но миф учит о бессилии человека в его попытках устоять на пути добра, когда боги толкают его на путь зла. Здесь боги поднимаются по ту сторону добра и зла, в абсолютную сферу нравственного безразличия. Но в идее о Боге, проходящей через Коран, абсолютно не заключается такой мысли. Абсолютный Аллах Сам полагает в себе предикаты милостивого и милосердного, Сам определяет свою природу по отношению к людям, как благую и тому, кто по идее Корана является лучшим между людьми, Бог говорит: «Если с тобой случится какое добро, оно идет тебе от Бога. Зло идет от тебя“. Таким образом между добротой Магомета и благостью Бога остается бесконечное расстояние.

Бог благ. Как благой, Он даровал свободу тварям и направляет их к добру, не принуждая. В Коране можно найти много мест, устанавливающих такое воззрение на Бога. Милостивый и милосердый «Бог не налагает никакой душе бремени, которое было бы выше ее сил“ (сур. 2, 286 срав. 1Кор. 10:13). Но в Коране находятся другие ряды мест. В той же суре, где утверждается возвышенная мысль, возвещенная некогда апостолом язычников коринфянам, двумя стихами выше говорится о Боге: «Он простит, кому захочет, и накажает, кого захочет. Бог всемогущ“. Вот ряд мест в Коране, говорящих об отношениях Бога к миру: 2, 252, 254, 284; 3, 3, 139; 4, 81; 5, 53, 96; 6, 35, 122, 178; 8, 17; 10, 99, 100; 13, 30; 14, 4, 32, 48; 15, 19; 16, 95; 17, 14, 21, 32; 22, 41; 29, 60; 35, 9; 42, 6; 43, 31; 48, 23; 61, 5; 67, 3; 91, 8; число этих цитат можно значительно умножить. Из этих мест можно извлечь пять совершенно различных представлений о Боге. Бог благ, печется о людях. Таково первое и самое возвышенное представление о Боге. Но из другого ряда мест следует, что Бог совершенно предоставил людей самим себе. Он будет поступать с ними сообразно с их поступками, но Он не содействует их благим начинаниям и не препятствует их стремлениям на путь зла. Третий ряд мест подсказывает вывод, что Бог мстителен, что за непочтение к Нему, за неисполнение Его воли Он воздаст жестоко и сторицею. Образ благого Бога изменяется заметно в образ жестокого деспота. В четвертом ряде мест образ благого отца и жестокого владыки изменяется в абстрактный и неопределенный образ абсолютного, действия которого нельзя определить никакими законами. Бог представляется действующим немотивированно. Искать принципы, определяющих его действия, нельзя. Наконец, в пятом ряде мест проводится положение, устраняющее всякую нужду в рассуждении о принципах и способах божественного воздействия. Все предопределено от века. К шее каждого человека привязана птица (жребий, судьба) и то, что он сделает и то, что с ним будет, предрешено от вечности. Нетрудно понять психологические мотивы и логические основания таких, по-видимому, крайне разноречивых представлений Божества. Человек ищет в Боге любящего отца, таким изображает Бога Коран на многих своих страницах. Но изображает Коран Бога антропоморфно: ведь ни автор, ни читатели Корана не занимались философией и, вероятно, не слыхали ни о Платоне, ни об Аристотеле. Любовь в человеке может быть деспотической. Отец может насильно лишить сына возможности делать зло. Наблюдение показывает, что Бог не препятствует возможности зла в роде человеческом. Отсюда представление, что Бог представляет людям ходить какими им угодно путями. Но многие поступки людей возмутительны: их неверие в Бога, их неблагодарность к Его щедротам, их жестокость к ближним. Они вызывают законное негодование и требуют законной кары. Признавая собственное негодование на таких людей законным и справедливым, Магомет приписывает его Богу, и если собственное негодование пророка было бессильным, то негодование Божественное могущественно, отсюда Бог мстителен. Наблюдение однако показывает, что нередко благочестивые страдают и нечестивые наслаждаются счастием. Можно ли говорить о несправедливости Божией, имея в виду эти явления? Конечно, нет. Все, чем бы кто ни владел, дается от Бога и никто не может говорить, что ему несправедливо дано мало, когда другому дано много. Всем все дано даром. И как бы ни мало дано было благ в удел благочестивому, он должен быть благодарен и за них. Отсюда следует, что распределение Богом благ между людьми не может подлежать никакому закону. Со стороны человека нет никаких прав по отношению к Богу, поэтому и нельзя определять, что человек получит от Бога. Все исходит от Бога и Сам Бог определяет Себя в своих действиях, эти определения не подчинены ничему. Бог абсолютен, и абсолютное не определимо. Рядом с таким философским понятием о Боге в Коране становится и утверждается тоже философская мысль, что в мире, наоборот, все определено, в мире царствуют законы необходимости, везде действуют причинности, все последующее определено предыдущим. Значит, все будущее определено от века. Если абсолютное не определимо, то необходимость неизбежна. Достаточно незначительных изменений в этих положениях, чтобы сгладилась их противоречивость. Достаточно признать некоторые выражения метафорическими и гиперболическими, чтобы потом найти в Коране образ Бога, достаточный возвышенных представлений о Божестве. Но читатели и почитатели Корана совсем не были представителями возвышенного богословского понимания. Они обыкновенно находили в Коране то, что имели в самих себе. Пассивные и ленивые племена извлекали из Корана догматы фатализма, воинственные и мстительные племена арабов – призыв к порабощению Аллаху неверных народов.

Если характер владычества и образ Божества читателями и слушателями Корана понимался различно, то учение о Боге, как Творце и Владыке, принималось в общем довольно одинаково. Бог есть творец мира невидимого и видимого, мира духовного и вещественного. Духи (джины, некоторые производят от латинского genii)–Его создание и Его заслуги (об ангелах см. в Коране 2, 28, 29, 32, 96, 156, 172, 206, 249; 3, 74, 120; 6, 61; 7, 10, 35; 8, 9, 12, 52; 13, 12; 15, 27, 28, 31, 33; 16, 30, 34,35, 59, 104; 17, 42, 63, 65; 18, 48; 19, 69, 86; 20, 115; 21, 26, 27; 22, 11, 74; 26, 95; 34, 19, 40; 35, 1; 37, 150; 38, 71, 74; 39, 68; 40, 7; 42, 3; 43, 18, 77; 47, 29; 50, 16; 53, 9, 11, 28; 66, 9; 69, 17; 74, 30; 81, 22 и друг.). Язычники почитают ангелов за дочерей Бога. Это мнение нечестиво и безбожно. Они только слуги Божии. Они должны были поклониться пред созданным человеком и тот из них – Эблис, который не поклонился на том основании, что он создан из огня, а человек из глины, был прогнан и отвергнут Богом. В Коране даже как бы проводится, что люди выше ангелов. Адам научил ангелов именам всех существ. Ангелы носят престол Божий, постоянно посылаются Богом к людям, Гавриил посылался к Магомету, вступаются за людей, у всех людей служат хранителями, отвращаются от язычников. Ангелы мучат людей за грехи их. Существуют ангелы смерти. Ангелы охраняют ад. Подобно людям ангелы должны умереть до дня последнего суда. Были ангелы возмутители. Демоны занимаются тем, что следят за происходящим на небесах и земле и стараются соблазнять людей. Падение ангелов по мысли Корана совершалось неоднократно и не всегда было безусловным. Для них возможно под известными условиями получить прощение от Бога. В этом положении находятся вавилонские ангелы Гарут и Марут. Вообще источником ангелологии и демонологии Магомета являются еврейские и христианские сказания. Напрасно здесь искать влияния Зороастризма. Предание, что диавол пал гордостью, издавна существовало среди христиан. Сказания о прегрешениях ангелов, как допускающих прощение, так и недопускающих его, видно, рано сложились в еврейских народных массах, вошли в талмуд, много их существует и среди христиан. Конечно, они несогласимы с христианским вероучением, но при антропоморфном понимании вещей у простого народа они очень понятны его уму и сердцу. Ангелы Гарут и Марут, за прегрешение свое удаленные из рая и принужденные трудиться на земле, очень родственны ангелу в сказке Толстого «Чем люди живы“. Народная мысль антропоморфно представляет, что ангелы не всегда понимают Божественные определения, которые должны исполнять. Поставляя решения своего разума на место божественной воли, они прегрешают. Но вразумленные божественным наказанием, разъясняющим им смысл божественных определений, они могут получать прощение. Главный из падших ангелов – Эблис. Он неоднократно замечает в Коране, что Бог провел его, смысл такого выражения, по-видимому, таков, что Сам Бог внушил Эблису неверное представление о своем величии и что это (неразумная гордость) и погубила Эблиса. Образ Эблиса несколько похож на библейского сатану, как он представляется в книге Иова, и затем ему приписываются черты, которыми фантазия средневековых масс обыкновенно наделяла христианского диавола. В сущности он более плут, чем злодей. Бог провел его, он проводит людей. Он говорит Богу, что люди не будут верны Ему, что он прикрасит на земле грех и через это будет соблазнять людей. Бог представил ему заниматься своей пагубной деятельностью до дня воскресения. Эблис начал с того, что соблазнил Адама. В самых божественных определениях Эблису как бы повелевается соблазнять тех, которые готовы вступить на путь соблазна. Но однако везде в коране конечным уделом Эблиса назначается геенна.

После создания мира духовного, нематериальность которого по букве Корана однако только относительна (гении созданы из тонкого огня), Бог сотворил мир материальный, венцом которого является человечество. История человечества в Коране – это искаженная библейская история. Многие христианские писатели исполняются негодованием, говоря об искажениях Корана, о его неразумной ангелологии и о безмерном превосходстве христианского учения пред этими наивными рассказами некультурных сынов пустыни. Думаем, что самый плохой прием для выяснения превосходства христианского учения состоит в том, чтобы пространно трактовать о таковом превосходстве. Неужели нужно исписывать фолианты для того, чтобы доказать, что человек смертен или что женщина не должна быть рабыней? Слишком пространные доказательства слишком простых вещей могут скорее вызвать сомнения в истинности доказываемого. Никогда, конечно, культурным миром Коран не будет признан богодухновенной книгою, но в Коране много хорошего и вместо того, чтобы замалчивать или извращать это хорошее, его, думается, лучше всего было бы брать исходным началом для направления его последователей к христианству. В Коране много исторических искажений. Вместо того, чтобы глумиться над ними, называть их нелепыми и дикими, гораздо лучше воспользоваться ими, как историческим материалом. При устной передаче сказаний они всегда искажаются. История ветхого завета в сказаниях русского народа отстоит от Библии гораздо далее, чем Коран. И как сказания русского народа представляют богатый материал для фольклориста, так и сказания Корана важны для нас не в качестве вспомогательного материала для библейской истории, а как собрание богатых данных для характеристики народа, населявшего Арабский полуостров в VII столетии. Из того, как этот народ переработал Библию, мы можем делать заключения о том, каков он был.

Люди представляются в Коране предметом постоянного и особенного божественного попечения. Первоначально они были помещены в раю и только когда подскользнулись и пали, были удалены из рая. Вследствие падения предков стало страдать потомство, оно оказалось и страждущим, и во грехах, потому что как неблагополучие, так и грех наследовало от своих праотца и праматери. Поэтому они, по-видимому, представляются невиновными в своих грехах и страждущими невинно. Коран устраняет эту мысль о безвинности человеческих страданий. «Вспомните, как некогда Бог извлек из чресл сыновей Адама всех их потомков и велел им произнести свидетельство против себя. Он сказал им: не Я ли Господь Ваш? Они ответили: да, мы подтверждаем это. Мы сделали так, чтобы вы не сказали в день воскресения: мы не знали этого. Чтобы вы не говорили: наши отцы до нас присоединили к Богу другие божества; мы их потомство, погубишь ли Ты нас за дела тех, которые солгали? Поэтому мы изъяснили наши знамения; может быть они возвратятся к Богу. Прочти им (евреям) историю того, на ком мы показали знамение и кто воротился следовать за сатаной, и так сделался заблудшим“ (7, 171 – 174). Наивная речь Корана заключает в себе в этих стихах несколько важных догматических, моральных и юридических положений. Все люди, которые существовали и которые будут существовать, некогда уже получили бытие и в этом премирном существовании узнали волю Божию и обязались ее исполнять. Поэтому наследственность поведения не оправдывает последнего, если оно дурно. Потомок дурного отца знает на самом деле, что хорошо и если поступает дурно, то по своей вине. Таким образом пред лицом Бога грешники (по данному месту Корана собственно идолопоклонники) безответны, между тем как Бог является абсолютно правым. Что касается до истории, которая согласно данному месту Корана должна разъяснить людям смысл предвечного завета, то различные комментаторы понимают под ней различное. Одни полагают, что дело идет о Валааме, который сначала отказался проклинать Моисея, а потом поддался внушениям сатаны, за что был осужден вытягивать язык по-собачьи. Другие предполагают, что здесь речь идет о каком-то еврее, признавшим Магомета пророком и отступившем от него по гневу и зависти. Первое предположение представляется более вероятным.

Когда люди были изгнаны из рая, к ним посылались постоянно пророки и посланники. У каждого народа были они, и цикл этих посланников закончился Магометом, посланным прежде всего к арабам, а потом ко всему человечеству. В ряду божественных посланников хронологически, по-видимому, принадлежит первое место Ною, тщетно обличавшему идолопоклонство и спасшемуся от потопа в ковчеге. За ним и над ним поднимается образ Авраама. Авраам не был ни евреем, ни христианином, но он был ганиф, мумим, муслим. Он не избег искушений. Когда в темноте ночи засверкала звезда, он воскликнул: «Вот мой Владыка. Звезда исчезла. Он сказал: я не люблю тех, которые исчезают“ (6, 76). Вслед за звездой он готов был обоготворить луну и затем солнце, но он избавился от искушений сабеизма и никогда не примыкал к идолопоклонству. Оживление Богом рассеченных птиц выяснило для него истину воскрешения умерших (2, 262 сравн. Быт. 15). Спорившего с ним о Боге (полагают, Немврода) он вразумил таким образом: «Мой Бог, сказал он, Тот, который дает жизнь и смерть. – Если ты Бог, отведи солнце с востока и вели всходить ему на западе“ (2, 260). Неверный поник в смущении. Авраам был назначен Богом имамом для людей и вместе с Измаилом он создал каабу. За образом Измаила Исаак скрывается в Коране в тени. Этим показывается, что библейские генеалогии были признаны на арабском полуострове: евреи – от Исаака, арабы – от Измаила. Но никто, конечно, не ставит своего отца ниже отца своих врагов или соперников. Посланником Божиим в Египте является Иосиф. Ему посвящена большая сура (12). Любопытно передается здесь его эпизод с женой Пентефрия. Она осталась с ним в запертом помещении. Не отвечая ее страсти, Иосиф бросился от нее бежать. Она погналась за ним и разорвала его тунику сзади. В это время в двери вступил ее муж. Лукавая женщина обвинила Иосифа в преступном покушении. Родственники сказали: Если туника разорвана спереди – жена права; если туника разорвана сзади, жена лжет и прав Иосиф. Оказалось последнее. Так в Коране правда была восстановлена гораздо скорее, чем это было и бывает в действительности. Моисей представляется в Коране законодателем и Аарон его спутником в сношениях с фараоном. Соломон изображается Кораном в талмудическом освещении. Образ Девы Марии представлен очень светлым, но вследствие презрения Магомета к хронологии Богоматерь оказывается сестрой Моисея. Иисуса она родила безмужно (см. 3 суру; сравн. 4, 169). Иисус Христос рисуется весьма возвышенными чертами, но в представление его вносится докетизм и Его крестная смерть объявляется призрачною. Иисус был взят на небо. Здесь по мысли Корана Он является не ходатаем за христиан, а свидетелем против них. «Бог сказал Иисусу: говорил ли ты людям, принимайте меня и мою мать за богов наравне с Богом Единым? Слава Тебе, нет. Как же я мог сказать то, что неправда? Не знал ли бы ты, если бы я сказал? Ты знаешь, что в глубине моей души, а я не знаю, что в глубине Твоей; ибо Ты один знаешь тайны. Я говорил им только то, что ты приказывал сказать им. Поклоняйтесь Богу, Господу Моему и Вашему. Покуда я жил на земле, мог против них свидетельствовать, а с тех пор, как взял меня к себе, Ты сам смотрел на них, ибо ты свидетель всех дел“ (5, 116–117). Христос, значит, не был учителем о Троице, а был обличителем этого учения. Названными слугами Божиими далеко не исчерпывается число божественных посланников. Цифры в сотни тысяч оказываются недостаточными для обозначения их числа. У всех народов они были. Не последнее место между ними, по-видимому, занимает и Александр Македонский (само собой предполагается: почитавший Единого Бога), называемый в Коране Дгуль Карнейн (см. 18 суру, начиная с 82 ст.). Посланники приносили с собой книги откровения, творили чудеса, побеждали зло. В жизни самого Магомета были случаи чудесной помощи Божией (паук заткал паутиной вход в пещеру, где скрывался Магомет и его преследователи не стали его там искать. См. 9, 40). Самое появление Магомета было предречено Христом, как об этом уже сказано. Главное, что проповедовали посланники Божии – единобожие; главное, против чего они боролись, – идолопоклонство. Но затем весь кодекс культовых, нравственных и правовых требований был возвещен также этими посланниками. Научив людей познанию Бога, пекущегося о них, божественные пророки должны были наставлять, как исполнять волю этого Бога. От них требуется благочестие. «Благочестие не состоит только в обращении лица в сторону восхода или заката. Благочестив тот, кто верит в Бога, и в последний день, в ангелов и в Книгу (Коран), в пророков, – который из любви к Богу дает из своего имущества своим ближним, сиротам, бедным, путешественникам и тем, которые просят; кто выкупает пленных, кто соблюдает молитву, кто творит милостыню, исполняет должности, которыми обязан, кто терпелив в несчастии, во времена тяжкие и во времена притеснений. Эти правы и боятся Господа“ (2, 172). Должно быть милостивым к ближним, но благородное слово, прощение обид стоит более, чем милостыня, за которой бы последовал вред, причиненный тому, кто получил ее. Бог богат и милосерд“ (2, 265). Но мало того, что должно прощать обиды. «Зло и добро не могут идти под пару. Воздавай добром за зло, и увидишь, что твой враг превратился в покровителя и друга» (41, 34). За всем тем от врагов, конечно, должно защищаться. «Сражайтесь на пути божием против тех, которые нападают на вас. Но не поступайте несправедливо, нападая на них первыми, ибо Бог не любит несправедливости“ (2, 186).

Месть убийце для родственников убитого была обязанностью. Коран уничтожает ее. Убийца обязан заплатить штраф, ему угрожает ад (4, 94–95), но ему не должна угрожать смерть от руки мстителей. Его проклянет Бог и осудит на страшное наказание. Бог, но не люди. Верные не должны проливать крови друг друга. Коран предписывает им отношения любви. Правда, между людьми существует неравенство, его производит Сам Бог (43, 31), но это неравенство не должно обусловливать насилия и несправедливости. Понятно, что у арабов VII ст., как и у других народов, стоящих на той же ступени культуры, существовало рабство. Однако Магомет боролся против самых слов раб и рабыня, рекомендуя заменять их названиями слуга и служанка. «Если кто-нибудь из ваших невольников просит письменного увольнения, дайте ему, если он достоин этого. Давайте им сколько-нибудь из тех благ, которые доставил вам Бог. Не принуждайте ваших служанок развратничать для доставления вам преходящих благ этого света, если они желают сохранить стыдливость“ (24, 33). Верный, который освобождает своего невольника, освобождает себя и от забот, и от адского огня. Магомет говорил, что рабу должно прощать до 70 раз и даже более. Возвышенный тон коранической морали понижается, когда речь заходит о женщине. «Мужчины выше женщин по причине качеств, которыми Бог возвысил их пред теми и потому что мужчины свое имение употребляют на награждение женщин. Добродетельные женщины послушны и покорны; они заботливо сохраняют в отсутствие мужей то, что Бог велел сохранять в целости. Вы побраните их, когда боитесь неповиновения; отдалите в сторону от ложа, бейте их; но когда они вам повинуются, не старайтесь обижать. Бог высок и велик“ (4, 38). Коран освятил многоженство, которое, как факт, существовало ранее. Но постановления Корана таковы, что честный мусульманин должен сказать: лучше жить с одной женою. «Если вы боитесь быть несправедливыми к сиротам, не женитесь из женщин, которые вам нравятся, более как на трех или четырех. Если все-таки боитесь быть несправедливыми, на одной или на невольнице. Такое поведение поможет не быть вам несправедливыми. Свободно назначайте приданое (садуха – то, что жених дает родителям невесты) вашим женам и если им угодно совершенно охотно оставить что-нибудь из этого, наслаждайтесь тем прилично вашему состоянию“ (4, 3). Согласно этим словам жениться на трех или четырех может лишь тот, кто чувствует, что может одинаково справедливо относиться ко всем женам. Но возможно ли это чувствовать и может ли это быть? А если это невозможно, то должно жениться на одной. Таким образом, если Коран по букве позволяет многоженство, то по духу он ставит для него такие препятствия, при которых оно на самом деле не должно существовать. Коран утверждает, что женщина ниже мужчины, но он не делает отсюда вывода, что мужчина имеет право как ему угодно обращаться с женщиною; нет, он не должен обижать ее и должен учить ее. Правда, в ряду педагогических приемов рекомендуются или вернее дозволяются и побои, однако и здесь вносится ограничение: не должно бить до синяков или до крови. Тем, кто хочет осуждать Коран за такое отношение к женщине, позволительно напомнить, что тысячу лет спустя после рождения Магомета в христианском государстве духовным лицом, стоявшим во главе тогдашнего просвещения, рекомендовались по отношению к жене плетка, а по отношению к детям–сокрушение ребер. И эти правила у священника второй половины ХVI в. Сильвестра звучат более жестоко и сурово, чем у воспитанного в язычестве Магомета. «Вам даны супруги, созданные из вас самих, чтобы вы жили с ними. Он (Бог) установил между вами любовь и нежность“ (30, 20). Но не только любовь к женам рекомендуется мужьям. Прежде чем идти к жене, мужу следует сделать какое-либо доброе дело. О женах разведенных должен заботиться муж. Невольница, с которой господин вступил в сожительство, переходит на права жены. Некоторые говорят, что по Корану назначение женщины состоит только в том, чтобы быть игрушкой мужчины. Это неправда уже потому, что, как чисто женская добродетель, в Коране рассматривается целомудрие. Оно одобряется и защищается даже у рабынь. Девство Марии, Матери Иисуса, находит в Коране глубокое одобрение. «А Марии, дочери Имрана, сохранившей девство, мы вдохнули часть нашего духа“ (66, 12), говорит Сам Бог через Коран. Существует мнение, что будто Магомет, суля рай своим верным последователям, забыл о женщине и не оставил для нее места в этом будущем саду сладостей. Правда, говоря о будущей судьбе, Коран имеет в виду главным образом мужчину. Это понятно, ибо не только в социальном строе VII, но и XX столетия значение общественного деятеля принадлежит почти исключительно мужчине. Однако представление, что только мужчин ждут и награды и наказания, не соответствует букве Корана. «Нет скота на земле, ни птицы летающей на крыльях, которые не образовали бы вам общества. Мы ничего не презирали в книге. Все творения будут некогда собраны“ (т. е. на суд. 6, 38). Если Бог будет судить птиц, то тем более Он будет судить женщин. Мы нашли и прямой стих, говорящий, что лучших из женщин ждут сады Эдема. Оказывается, что высшие ангелы молят о верных. «Господи, введи их в сады Эдема, как обещал им, также их отцов, супруг и детей, которые жили хорошо. Ты могущ, мудр“ (40, 3 срав. 36, 56; 43, 70).

Такова мораль Ислама. Рассматриваемая в ее идеале, она возвышенна и благородна, она не хочет невольничества, не хочет притеснения женщины. Но не трудно видеть, что ее формулы легко могут быть обращены для развития теории и практики невысокого нравственного достоинства. Женщина ниже мужчины. Отсюда по духу Корана следует, что на мужчине лежит больше обязанностей (кому больше дано), чем на женщине, что женщине и прощаться должно большее, чем мужчине. Но практика, минуя этот, легко делает другие выводы. Если женщина ниже мужчины, то она обязана послушанием мужчине, должна быть слугой его. Отсюда – рабская подчиненность женщины. Затем, как должно относиться к неверным? Если они не трогают верных, то их не следует трогать. Но что понимать под этим «не трогают“? Жители Мекки, имевшие в своем распоряжении ключи от каабы, не трогали правоверных, но то, что они поставили идолов во святом храме и сделали этот храм недоступным для правоверных, конечно, должно было очень трогать последних и потому можно сделать вывод, что последние правы, напав на первых. Точно также можно оправдать и право нападения на всякого идолопоклонника. Так как Бог посылал пророков ко всем народам, то, следовательно, все почитающие идолов оказывают противление Богу; затем, распространяя свое нечестие, они влекут других на путь погибели. Для того, чтобы спасти последних, нужно погубить первых. Отсюда – право священной войны или, вернее, право беспричинного нападения. В Коране также немало мест, которые как бы оправдывают жестокий образ действий, если он обусловлен законно вызванным раздражением. Само собой понятно, что человеческая слабость склонила последователей Корана представлять его учение в наиболее выгодном для них свете.

Верные должны быть лучше других. Такова мысль Корана. Но человеческий эгоизм и человеческая слабость легко превращают ее в другую: верные лучше других; «О верующие, не избирайте друзьями жидов и христиан, они друзья одни другим. Тот, кто примет их за друзей, кончит сходством с ними, а Бог не будет путеводителем нечестивых“ (5, 56). Что касается до идолопоклонников или язычников, то Бог не простит, что Ему присоединили других богов; Он простит другие грехи, кому захочет“ (4, 51). Эти правила, созданные прежде всего для того, чтобы отвратить от грехов языческих, христианских и еврейских, именно от их религиозных убеждений, легко сами могли вести к греху фарисейства. Я не таков, как прочие человеки. Если женщина, которая может и право чтит Бога, обязана мне подчинением, то тем более я должен подчинить себе врагов Божиих. Я должен сделать это даже для славы Божией и для блага народов. Отсюда – идея политического господства в религиозных целях.

Коран утверждает, что с верными Бог, что Он охраняет их на всех путях, дарует им милости. Однако опыт непрестанно показывал, что погибали и верные, и торжествовали нечестивые. Если бы на самом деле Корану была присуща идея Бога, действующего произвольно, тогда гибель верных и торжество неверных можно было бы рассматривать как игру этого произвола. Но этого нет в Коране. Бог благ, милосерд и справедлив. Верному принадлежит окончательное торжество и неверному может достаться в удел лишь временный успех. При Оходе погибло немало верных. Пророк говорит: «Не верьте, что павшие, сражаясь на пути Божием, мертвы, они живут у Бога и получают от Него свою пищу“ (3, 163). За жизнью земной человека ждет иная жизнь как возмездие за его земные дела. Из приведенных слов Корана следует, что возмездие за дела ожидает умершего непосредственно после смерти. Целый ряд мест (4, 99; 7, 35; 16, 30–32, 34; 23, 102; 47, 29) подтверждает это положение. Однако это возмездие не представляется окончательным. Коран учит об имеющем наступить всеобщем воскресении, всеобщем суде и мздовоздаянии. Многое в том, что об этом говорит Коран, заимствовано из христианских сказаний, кое-что взято из религий Зороастра. Интерес представляют лишь некоторые элементы коранических представлений. У мусульман издавна существует убеждение, что в конце веков из потомков Магомета должен восстать пророк, который даст торжество истинной религии. Он назовется Махдием (направленный, благонаправленный), он станет во главе всех мусульманских государств. Тогда придет Деджжаль (противник правды, совершенно аналогичный антихристу). Произойдет борьба, подробности которой мусульманская фантазия рисует различно. В этой борьбе примет участие и сошедший с неба Иисус. Деджжаль погибнет. Все это будет пред концом мира. В Коране нет такой определенной истории будущего. Можно однако указать несколько мест, которые могли послужить исходным началом или по крайней мере материалом для развития сказаний о будущей трагедии. В 43-й суре говорится, что «Иисус будет указателем приближения часа“ (всеобщего суда, 61) и выражается предостережение, чтобы сатана не отвратил верных от истины. В 27-й суре дается такое предсказание: «Когда определение, произнесенное о них (о неверных) будет близко к совершению исполнения, то мы велим выйти из земли чудовищу (эль джессаса), которое закричит им: в самом деле люди не веровали твердо в наши чудеса“ (84). Христос и антихрист, таким образом, указываются в Коране, образ Махдия присоединен к ним отвне и очень может быть, что его совсем не было в мыслях Магомета. Пред последним судом, когда начнется мировая катастрофа, «все, что есть на небесах и на земле, умрет, исключая тех, кого Бог захочет оставить жить“ (39, 68). Умрет и то, что на небесах, значит, ангелы. Магометанское богословие подробно развивает это краткое изречение Корана. Говорят, что умрут ангелы Гавриил и Михаил, затем Израфил (вестник приближения суда) и наконец последним умрет ангел смерти Израил... Это будет, так сказать, смерть смерти.

Окончательной участи созданий будет предшествовать всеобщий суд. По мысли Корана, по-видимому, всех тварей ожидает этот суд и сообразно с ним последующая судьба. «Нет скота на земле, ни птицы летающей на крыльях, которые не образовали бы подобного вам общества. Мы ничего не презирали в книге. Все творения некогда будут собраны“ (6, 38). Что это за книга, ясно говорится во многих местах Корана. «Книга, где записаны дела каждого, будет отдана в их руки, ты увидишь преступных, пораженных страхом из за того, что там написано. Горе нам, что значит эта книга? Не осталось ни малого дела, ни большого, они сочтены все; люди найдут представленными глазам их. Господь твой не поступит несправедливо с кем бы то ни было“ (18, 47). Эта книга по корану есть точная летопись, история мира, составляемая ангелами. «Вероятно у Него (Бога) есть стражи, которые за вами наблюдают. Стражи знаменитые, которые записывают ваши действия. Они знают то, что вы делаете“(82, 20–12). «Когда два собирателя (ангелы) собирают слова человека, то принимаются собирать, сидя один справа, другой слева. Он не произносит ни одного слова, чтобы не было наблюдателя совершенно готового отметить его“ (50, 16–17, снеси еще 13, 12). Такие места трудно согласовать с рядом других, где говорится об изначальном предопределении человеческой судьбы и где книга этой судьбы, по-видимому, представляется существовавшей всегда. «Мы привязали к шее каждого человека птицу (т. е. судьбу). В день воскресения мы покажем ему книгу, которая будет открыта“ (17, 14; 27, 48; 36, 18). Эти два ряда мест трактуют о человеческой свободе, дарованной божественной благостью, и о божественном предопределении, обусловленном всемогуществом. Мы уже говорили, что несогласованность мест, трактующих об этих двух факторах истории, не есть особенность одного только Корана. Можно указать одно место в Коране, которое занимает как бы среднее положение между только что приведенными: «Не разрушил ли Он (Бог) их (неверных) замыслов? Не послал ли против них птиц абабилей“ (105, 2–3). Здесь птицы представляют собой уже не судьбу, а только противодействие нечестивым замыслам. Во всяком случае смысл всего Корана тот, что человек будет судиться по своим делам и по божественной справедливости. По каким началам будет произведен суд? Из пятой суры, по-видимому, сначала вытекает, что каждый народ будет судим по тому Откровению, которое он получил. «Мы повелели сойти пятикнижию; оно содержит направление к доброму пути и свету“ (48). «Евангелие тоже содержит направление и предостережение тем, которые боятся Бога“ (50). Но немного ниже говорится: «О верующие, не избирайте друзьями жидов и христиан“ (56). Почему не избирайте: потому ли что жиды и христиане не исполняют своих законов, или потому что в их книгах они подготовлялись к принятию ислама и однако они его не приняли? Речь Корана является неясной и даже, пожалуй, несогласной сама с собой. Далее говорится: «Жиды говорят: рука Божия сжата. Да будут руки их прижаты к шее. Да будут прокляты они за хулу их. Далеко до этого, обе руки Божии отверсты. Он раздает свои дары, как хочет“ (69). Этот текст подал повод для развития в мусульманском богословии учения о том, что жиды явятся на последний суд с привязанной к шее рукой. Обстановка суда и вида, в котором явятся грешники, ужасна. Однако самый принцип суда дает понять, что благость Божия будет больше Его строгости. «Кто сделал доброе дело, получит награду вдесятеро; кто совершил дурное дело, получит равную цену. Они не будут притесняемы“ (6, 161).

По определению суда одним будет назначен рай, а другим – ад. Описание того и другого отличаются чувственным характером. Но как же представить их иначе? Некультурные люди не могут понять философской концепции блаженства, и страдание духа им необходимо изображать в чувственных образах. Трудно также видеть в этих изображениях Корана творчество восточной пылкой фантазии. Совершенно аналогичные представления можно найти в русских народных апокрифических сказаниях об аде и рае. Только у нас на место наслаждений пирами и женами выдвигается благолепное служение Богу. Здесь нужно видеть не только влияние Евангелия, – Евангелие, пожалуй, сумели бы извратить, – но историческое воспитание народа, обучившегося находить высшее наслаждение в молитвенном общении с Богом. Затем, в Коране не должно видеть не только особого творчества какого-то особого народа или особого вождя, но и особой самостоятельности. Некоторые выражения об аде и рае, встречающиеся в Коране, встречаются и в наших священных книгах: кипящая смола, горящая сера суть символы орудий страданий грешников и у богодухновенных священных писателей. Что касается до рая, изображаемого в Коране под образом сада, то, ведь, и самое слово рай значит сад, и первобытный рай сладости был действительным садом. Само представление отношения между раем и адом заимствовано Кораном из евангельской притчи о богатом и Лазаре. «Обитатели огня закричат обитателям сада: пролейте на нас немного воды или доставьте немного утех, которыми одарил вас Бог. Бог, ответят эти, лишает того и другого неверных“ (7, 48). Это место, несомненно, близко стоит к Евангелию от Луки (Лк.16:19–31).

Позднейшее магометанское богословие, внося подробности в то, как грешные и праведные будут помещены в аду и раю, составило учение, что те и другие пойдут по мосту Аль-Серат, мост этот узкий и скользкий, как острие меча. Грешники, не имея света в своих глазах, не имея сил держаться на скользком пути, отягчаемые грехами, немедленно будут проваливаться на нем в ад. Праведных высшая сила будет поддерживать на их пути, окрылит их и они быстро и безопасно достигнут области рая. Это учение есть несомненно вариация персидского (авестического) сказания о судьбе человека после смерти. Та бессмертная часть человека, которая остается по прекращении жизни в его теле, восходит на гору Альбарда, от которой по мосту Цинват или Синват (Cinvat, о нем говорится уже в гатах древнейшей части Авесты Yasna L, 13; LXV, 10) идет к Агура-Мазде. Нечестивые низвергаются с этого места в ад, праведные при высшей помощи проходят его легко и благополучно. Так, на развитие позднейшего учения парсизм оказал влияние и влияние даже значительное, но едва ли он мог оказать его на коран, слагавшийся не в Персии и под воздействием религий, в которых позволительно отрицать следы парсизма (на некоторые гностические секты парсизм влиял, но их влияние не сказалось в Коране).

Описанию рая (фирдуд, дженет-сад) и ада (геенны) посвящено много мест в Коране (отметим: 2, 23; 3, 13; 4, 60; 10, 9; 13, 22, 23, 35; 19, 61–63; 35, 30; 36, 54–57; 37, 39–47; 38, 50–52; 39, 21; 43, 69–70; 47, 16–17; 55, 46, 56–78; 56, 10–37; 57, 21; 76, 11–22 эти и многие другие о рае: описание ада дается в 4, 59; 6, 128; 7, 36–39; 11, 108, 109, 120; 13, 25; 14, 18–19, 50–51; 35, 34; 37, 50–68; 38,55–64; 39, 48; 40, 10 и многие из следующих стихов; 47, 17, 29; 50, 29; 56, 40–56; 67, 5–12; 71, 19–24; 74, 27–31 и др.). Роскошные сады, плодовые деревья, роскошные яства и пития, дорогие одежды, прекрасные девы и жены, благочестивое настроение, общий мир – вот в схематическом виде представление рая. Картина ада такова: жизнь в цепях и ошейниках среди черного дыма в страшном адском жилище, нескончаемое горение в смоле, потому что сгорающее тело будет непрестанно заменяться новым. Питанием будут плоды терновника Дэарис и дерева Цаккум, плодами последнего являются головы диаволов, это питание будет усиливать голод и жечь внутри тела, пить грешники будут помои и гной. Их стоны будут наполнять ад. В дополнение к этим основам есть некоторые места, на которых должно остановиться. Так, об условиях для того, чтобы оказаться в раю, говорится: сражайтесь поспешно и получите рай. Как будто одного этого условия борьбы с неверными достаточно для того, чтобы оказаться в раю. Далее, из некоторых мест можно вывести, что всех мусульман ожидает рай, а немусульман – ад. Проводится в Коране мысль, что жены как будто будут введены в рай ради заслуг своих мужей. Но большей частью условия для жизни в раю поставляются Кораном иные. Рядом с чувственными картинами рая в Коране блаженство определяется, как созерцание лица Божия. Нужно помнить, что во всем Коране до последней его строчки строго проведена идея духовности Божества. Ангелы не чужды материальности, но Бог безусловно духовен. В таком случае и созерцание лица Его может быть только духовным, но тогда и райское блаженство, значит, имеет духовный характер. Девы Корана (гурии), назначение которых служить женами праведников, вечно сохраняют девство. При буквальном понимании этого получается не только нечто неестественное, но и циничное. Но если сами брачные отношения в раю должны мыслиться духовно, тогда в этом учении можно найти значительный смысл.

В замечаниях об аде есть одно загадочное место. «Бог получает души в минуту смерти. Он получает их также от тех, которые спят, не умирая. Он сохраняет те, которым сулил смерть, а другие отсылает до назначенного предела. В этом, наверное, есть знамение для тех, которые размышляют“. Из этих слов как бы выходит, что сон и смерть одно и то же – удаление души из тела к Богу, только сон есть временная смерть. Как же нужно понимать смерть – не так ли, как постоянный сон? Без грез или с грезами, но смерть во всяком случае для всех людей представляется пребыванием у Бога. Значит, и нечестивые находятся у Бога. Трудно понять этот пункт в учении Магомета. Но как бы то ни было, пробуждение грешника от смерти будет ужасным. Будут ли эти ужасы вечными? Вот какой ответ мы находим в Коране. «Некогда, когда (Бог) соберет всех, Он скажет гениям: собрание гениев, вы очень развратили людей. Господи! – скажут их приверженцы из людей, – мы оказывали одни другим взаимные услуги. Вот мы и дошли до предела, который Ты назначил. Огонь будет вашим жилищем, ответит Бог, вы останетесь там на веки, если Богу не будет угодно иное, ибо Он мудр и знающ“. В другом месте говорится: «Отвергнутые будут ввержены в огонь; там они будут издавать вздохи и рыдания. Там они проживут, пока просуществуют небеса и земля, если Бог не захочет иначе. Господь твой творит, как желает“. В этих словах прямо утверждается, что мучения грешников когда-либо кончатся. Слова содержат в себе суровые прещения, но в вводных предложениях содержится намек, возбуждающий надежду, что Божественная воля захочет некогда сокрушить и двери ада. Поучительно сопоставить второй из приведенных стихов с непосредственно следующим за ним изречением о судьбе праведных. «Блаженные будут в раю; они проживут там, пока просуществуют небеса и земля, разве только Господь твой захочет прибавить такое благодеяние, которое не прекратится“. Что представляют эти слова? Магомет изобразил ад и рай, как конечную участь созданий и потом ему как бы представилось, что первые наказаны слишком сильно, а вторые все-таки награждены слишком мало. Его теория десятикратной награды и наказания соразмерного преступлению отступила назад пред мыслью о беспредельной благости Аллаха. Он боится говорить в данном случае об этой благости слишком ясно, он выражается условными намеками, за которыми однако не трудно отгадать веру в безусловное торжество добра и блаженства по скончании веков.

Коран есть книга принципов, но не книга правил. Он дает ответы на важнейшие вопросы о бытии и деятельности, но он не говорит как действовать в той бесконечной сумме неважных случаев, из которых слагается повседневная жизнь и как должны быть караемы и исправляемы отступления в подобных случаях от закона. Говорят, что Коран не может быть законом, потому что он противоречив. Не обращаясь более к вопросу о противоречиях в Коране, скажем: несомненно, что если Коран и противоречив, то не более, чем некоторые своды действующих законов. Не противоречия воспрепятствовали Корану стать действующим правом, а то обстоятельство, что в нем нет изложения такового права. Коран определил дух мусульманского права, но не дал для него буквы. Зато дух Корана, его принципы определили все стороны жизни мусульман: религиозную, политическую, международную, общественную, семейную, личную. Так как обязанности личности в сфере религиозно-нравственной обыкновенно в малом отражают в себе обязанности общества, то поэтому изложение религиозно-нравственных требований ислама лучше всего начинать в их отношении к индивидууму – к каждому отдельному мусульманину (Совокупность мусульманских законов, утверждающихся на Коране, называется шариат. Магомет называется шарием – законодателем (корень слова шарий означает приготовлять путь, начать). Сведения о религиозно-нравственных обязанностях мусульман можно найти в книгах, которые были указаны, как содержащие биографию Магомета. О культе святых можно найти сообщения у г-на (ныне протоиер.) Позднева в его книге «Дервиши“. Новые данные об этом нередко дает Гольдциер в Revue de L’Histoire des Religions (см. T. XLV). Ha русском языке сведения o мусульманском праве можно найти в трудах Торнау – «Изложение начал мусульманского законоведения, мусульманское право, особенности мусульманского права“, Фан ден Берга – «Основные начала мусульманского права“. Перечень пособий для изучения мусульманского права дается г. Крымским в его книге «История мусульманства“. Много небольших статей, – нередко принадлежащих тоже перу г. Крымского, – можно найти в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (к сожалению, здесь даются иногда сведения противоречивые. Так, в статье о кади читаем, что он ниже муфтия, а в статье о муфтии, что он ниже кади, между тем обе статьи принадлежат одному и тому же автору. Сравн. полутомы 26, страницы 875–876 и 39, страница 244)).

Каждый мусульманин обязан, во-первых, содержать в чистоте и неповрежденности исповедание веры ислама, во-вторых, совершать молитвы по установившимся правилам и с соблюдением определенных церемоний, в-третьих, держать установленный пост, в-четвертых, творить предписанную милостыню, в-пятых, совершить один раз в жизни хадж – паломничество в Мекку.

Символ веры, исповеданием которого многократно приобретали благополучие и за отказом прочитать который нередко следовала смерть, заключается в краткой формуле: нет Бога кроме Бога и Магомет – пророк Его. За этой короткой формулой скрывается богатое содержание. Однако это содержание в общем никогда не достигало полной и неподвижной определенности. Если секты ислама различались между собой тем, что каждая принимала или отрицала какое-нибудь особое определенное положение, то сближались они между собой большей частью в области верований, остававшихся неустойчивыми и неясными. За всем тем вера в Бога, признание божественного происхождения Корана, посланничества Магомета, исповедание личного бессмертия и мздовоздаяния не допускают исламом ни колебаний, ни сомнений. Божественность Корана сама по себе делает несомненным целый ряд истин, и если бы кто вздумал усомниться в последнем, мусульманские законы немедленно бы рассеяли его сомнения. Так, за хулу на Моисея и на Христа согласно этим законам полагается смертная казнь. Почему? Потому что согласно учению Корана они были великими пророками. Смертная казнь полагается за богохульство. То же упрощенное возмездие грозило и отпавшим от ислама. Однако произнесение формулы исповедания, т. е. возвращение в ислам могло спасать их жизнь. Какие чувства по идее ислама, – идее может быть и не всегда ясно осознанной, должен был соединять мусульманин со своим исповеданием веры? Сознание своего ничтожества пред безмерным величием Божиим, сознание своего бессилия пред Его всемогуществом и сознание совершенной невозможности отплатить Ему хотя чем-либо за то, что он дал, – а Он дал все, – должны были наполнять правоверного двумя чувствами: беспредельного смирения и беспредельной благодарности. Коран хотя и не философски, а в образах, но слишком стремится выяснить человеку абсолютную бесконечность Божества и бесконечную задолженность пред Ним человека.

Человек может отдавать Божеству свои молитвы. Из понятия о Боге следует, что молитва должна служить выражением чувств беспредельного благоговения, смирения, благодарности. Элемент просительный не должен занимать много места в молитве: во-первых, Бог знает все, во-вторых, грешно много занимать Бога своей особой. К молитве должно приступать чистым. Человек вообще должен стремиться быть чистым, избегать осквернения и нечистых прикосновений, а если таковые случились, очищать себя от них. Но перед молитвой омовения необходимы всегда для уничтожения даже возможной нечистоты. Иногда омывают все тело, но перед каждой молитвой вообще омываются лицо, руки по локоть и ноги до лодыжек. Вместо воды в случае ее отсутствия при омовении, как средство очищения, может быть употреблен песок. Предложение такой замены практически явилось весьма полезным для многих мусульман, проводящих большую часть жизни в странствиях по пустыням. Ежедневно мусульманин обязательно должен творить молитву пять раз: 1) при рассвете пред восходом солнца; 2) в полдень; 3) перед закатом; 4) после заката; 5) на ночь. (это – пять намазов). Молящийся обращается лицом по направлению к Мекке. Это называется Кебла. Как сообщалось выше, первоначально Магомет велел молиться с лицом, обращенным к Иерусалиму и затем вместо Иерусалима пунктом обращения провозгласил Мекку. Насколько мистицизм был чужд духу первоначального мусульманского ритуала, видно из того, что Магомет обращение к Мекке мотивировал не какими-либо мистическими соображениями, – он прямо развил мысль, что для Бога все равно, куда молящийся не обратит свое лицо, – а тем, что по этому признаку мусульмане будут отличаемы от последователей других религий. Произнесение молитв соединяется с определенными движениями тела. Первое, с чего начинается дело молитвы, это изутие обуви. Затем вместе со словами молитвы молящийся постоянно сообщает своему телу все новые и новые позиции, он протягивает руки по швам, приставляет к коленам, складывает на животе, растопыривает пальцы около ушей, одновременно с этим он то стоит прямо, то наклоняет голову, садится на колени, падает ниц, обращает лицо направо и налево. Все эти телодвижения строго регламентированы. Произносимые молитвы состоят из нескольких кругов, из которых каждый называется ракатом. Вот как описывает Мюллер по Lane’у молитву мусульманина. Молящийся тихо определяет, что он произнесет столько-то ракатов и что теперь предстоит такая-то молитва: утренняя, вечерняя. Затем возглашает: Аллаху-Акбару – Бог велик. Этот возглас, равно как и другие подобные формулы (совершенство Бога моего), многократно произносятся во время молитвы. 1. Хвалу Богу, Господу вселенной, милосердому, милостивому, царю дня воздаяния Тебя, мы обожаем, Тебя мы умоляем о помощи. Направь нас на путь правый, на путь тех, которых мы осыпали своими благодеяниями, но не на тех, которые заслужили твой гнев, не на тех, которые заблуждаются. 112. Скажи: Бог един; это Бог, к кому все существа обращаются в своих нуждах. Он не родился и не был рожден. Он не имеет себе равного в чем бы то ни было. Вместо 112 могут быть прочитываемы стихи и из другой суры. Чтение молитв по идее не должно быть нигде прерываемо. Рассказывают, что один мулла, когда читал 57-ю суру (железо), увидел, что кошка подбирается к его пище. Бросить молитву и прогнать кошку было нельзя, потерять пищу жалко. Мулла продолжил чтение суры. Дойдя до 13-го стиха, он слова: да заимствуем от света вашего – накта быс мын нуриком – произнес с могучим ударением на быс (брысь), и кошка убежала. После произнесения сур опять следуют возгласы о величии и совершенстве Божием, и этим заканчивается ракат. Следующий ракат начинается без перерыва. Прочитываются новые суры. Все это окружается молитвенными формулами. Только перед самым концом молитвы дозволяется обращаться к Богу с личными просьбами. Самое большее число ракатов (18) полагается в полдень.

Полдень пятницы назначается для общественной молитвы. Уже при Магомете около дома Аиши было выстроено здание с такой целью. Собравшиеся произносят два раката каждый про себя, – затем один из прислужников читает хотбу – речь, имам-предстоятель произносит проповедь. Далее следует общая глухая молитва. Имам вступает на кафедру и произносит другую хотбу. Молитва заканчивается исповеданием веры, прославлением главных деятелей ислама, прошениями за правоверных и за царствующего владыку. Трудно решить вопрос, почему для молитвенных собраний Магомет выбрал именно пятницу? Скорее во всяком случае для того, чтобы отличить мусульман от евреев, чем по какому либо побуждению, не имеющему в виду еврейских обычаев. За всем тем пятница не есть праздничный день у мусульман. День общей молитвы не выделяется из будничных дней праздничным торжеством или прекращением работы. Днем отдыха и в настоящее время мусульмане нередко выбирают тот, который празднуют люди, окружающие их. Даже в Бейруте мусульмане закрывают свои лавки не в пятницу, а в воскресенье, как это делают христианские купцы.

Дальнейшей обязанностью мусульманина по отношению к Богу является пост. Ему должен быть посвящен месяц Рамадан (по арабскому произношению, Рамазан – по-турецкому). «Луна Рамадана, в которую Коран сошел свыше, чтобы служить людям направлением, ясным изложением правил и различием между добром и злом, это – время, в которое должно поститься. Кто заметит эту луну (девятую в лунном магометанском календаре), тотчас приготовься поститься. Кто будет болен или в дороге, будет поститься после равное число дней. Бог желает вашего расположения, он не хочет вашего стеснения. Он хочет, чтобы вы исполняли добровольное число и чтобы прославляли Его за то, что направляет вас на путь правый. Он хочет, чтобы вы были признательны» (2, 181). «Те, которые в состоянии перенести пост и нарушат его, пусть дадут под видом очищения пищу бедному“ (2, 181). Пост собственно называется орудж. Но так как он приурочен к месяцу Рамадану, то слова пост и рамадан часто употребляются, как взаимозаменяемые. Пост у мусульман состоит не в постоянном воздержаяни от пищи или некоторых видов пищи, а в воздержании в течение дня. Лишь только начнет распространяться утренний свет так, что белую нитку можно отличить от черной и до того момента, когда солнце скроется за горизонтом (сур. 2, 183), мусульманин не должен вкушать пищи, принимать какое бы то ни было питье, иметь сношения с женой, целовать женщину, наслаждаться благовониями, курить, проглатывать слюну, купаться, запрещается даже ставить клизмы, только лекарства могут принимать больные и то по выздоровлении они, как и другие, нарушающие пост по каким-либо причинам, должны выполнить пост в другое время. Кроме этого нарушение поста вообще должно компенсироваться милостыней бедным (принявши пищу не вовремя, накорми голодного вовремя). Так как мусульманский календарь лунный, и год заключает в нем 354 дня, то понятно, что одни и те же месяцы в различные годы падают на различное время: рамадан приходится и летом и зимой, в 1904 г. рамадан падает на 27 октября – 26 ноября нашего (юлианского) стиля. Если рамадан приходится в зимнее время, то выполнять его гораздо легче: зимой не мучает жажда, которая так дает о себе знать во время летнего зноя. Вообще потребность в питье и для курильщиков потребность в курении более всего мучают постящихся. Пищи можно сколько угодно употреблять ночью. Люди, имеющие достаток и не имеющие нужды в работе, исполняют закон о посте с наименьшим трудом для себя, превращая день в ночь и ночь в день: они стараются спать днем и бодрствуют ночью. На рамадан падают воспоминания о послании Корана (4-го), о ниспослании с неба торы (7). Особенно священной считается ночь на 27 рамадана, – лейлет-аль-кадр, – ночь всемогущего или ночь установления. Тогда вспоминается первое откровение Магомету (ыкра–изложенное в 96-й суре). В той форме, которую рамадан принял практически, он едва ли может особенно содействовать очищению и возвышению духа: рамадан – не время постоянного воздержания, а время лишений днем и излишеств ночью. И те и другие могут угнетать дух и расстраивать тело. Вот почему окончание поста является великим праздником у мусульман. Оно носит имя малого байрама (у турок, у арабов – малого праздника) и им начинается следующий за рамаданом месяц Шевал. Его празднуют весело и шумно. Наступает день разговенья, – ид-аль-фытр, но в некоторых странах празднование не ограничивают днем, а продолжают целые три дня. Через два месяца после малого байрама бывает большой байрам, но малый обыкновенно празднуется оживленнее и веселее, чем большой и может быть поэтому произошла путаница в энциклопедич. словаре Брокгауза и Эфрона, где малый байрам назван большим, а большой малым (см. энциклоп. словарь, 4-й полутом, стр. 722). Кроме поста, обязательного для всех, пост у мусульман имеет значение довольно частой эпитимьи. Если мусульманин отправит в Мекку какую-нибудь жертву или сам отправится туда и раньше, чем жертва достигнет места назначения или он совершит путешествие, он обреет себе голову, что запрещается Кораном, сур. 2,192, то он должен будет подвергнуть себя посту. Если какой пилигрим в Мекку убьет какое-либо животное, если кто совершит невольное убийство, даст ложную клятву, нарушит обет, выразит желание развестись с женой и потом не разведется, при допущении всех подобных грехов обязан выполнить пост. Затем мусульманам рекомендуется налагать на себя и выполнять посты в форме обета. Гораздо важнее этих временных постов в нравственном отношении являются предписания постоянного воздержания от вина и азартных игр. Запрещение пить опьяняющие напитки и играть в азартные игры простирается не на часы, как пост рамадана, но на всю жизнь мусульманина от колыбели до могилы. Собственно выражения Корана не содержат в себе строгого запрещения. «Они спросят тебя о вине и игре. Скажи им: в том и другом есть зло и выгоды для людей; но зло превосходит выгоды, которые они доставляют. Они спросят тебя также, на что нужно расточать щедроты. Отвечай им: давайте ваш излишек» (2 сур. 216–217). Для любителей вина и азартных игр эти стихи представляют возможность широкого и свободного толкования, но мусульманская практика издавна истолковала их в том смысле, который явно отвечает их духу. Так как зло превосходит выгоды, доставляемые вином и играми, то безусловно не должно употреблять вина и допускать игр. Магомету было сказано в ночи видений, когда пред ним между прочим был кубок с вином, что если он выпьет этот кубок, то заблудится со всей своей общиной. Мусульмане не должны пить никакого опьяняющего напитка. Преступающий это повеление должен быть по мусульманскому закону наказываем плетьми. Запрещение игр впоследствии было смягчено. Теперь мусульмане, наприм., татары в России часто очень легкомысленно относятся и к запрещению употреблять вино. Но все-таки сила, с которой действует это запрещение среди мусульман и доселе, представляется замечательной. Может быть эта трезвость доселе спасала их от гибели и порабощения.

Уже в правилах, говорящих о посте, неоднократно говорится о милостыне. Милостыня представляется искупающей в некоторых случаях нарушение поста. Но помимо этого милостыня устанавливается как прямая обязанность мусульманина. Милостыня должна служить для двух целей: 1) для помощи нуждающимся – бедным, путешествующим, на выкуп рабов; 2) для дела Божьего – для воюющих с неверными, так милостыня назначалась совсем не для милостивого дела побиения врагов. Сначала милостыня была более или менее произвольной, но очень рано она была урегулирована. Был установлен зекят (значит: очищение, очистительная милостыня): с имущества, которым мусульмане владели в течение года, взималась одна сороковая часть или 2,5% как бы в пользу бедных, но в сущности это был налог в государственную казну. Но там, где правительство не магометанское, понятно, такой налог не может быть взимаем. Поэтому рядом с зекят существует садакат – добровольная милостыня бедным. Обычай определяет приблизительно ее характер, размеры и даже время, когда она подается. Как у нас особенно помогают бедным перед праздником, так и у мусульман принято делами милостыни особенно заниматься в конец рамадана. Бедным в мусульманских странах, как и у нас в подобных случаях, помогают натурою, дают жизненные припасы – зерна, муку, финики, рис. Конечно, только эта милостыня является утверждающеюся на религиозно-нравственной основе и устанавливающей добрые чувства и отношения между благотворителем и благотворимым. Что касается до зекята, то его взимали насильно и притом, как это всегда бывает в странах с неурегулированным государственным механизмом, часто взимали недобросовестно; взятки, прижимки, неправильная оценка имущества, – все имело место при получении зекята. Вследствие этого зекят из религиозно-нравственной обязанности превращается в государственную повинность.

Еще за столетия до Магомета у арабов было развито паломничество к священным местам. Магомет канонизировал этот обычай, признав обязанностью каждого хотя бы раз в жизни совершить паломничество в Мекку. Это паломничество называется хадж. Тот, кто совершил его, получает звание хаджи (Хаджи-Абрек, Хаджи-Мурат). Характер и обряды паломничества мало изменены Магометом. Праздничное торжество, к которому собирались пилигримы к каабе, падало на десятый день двенадцатого месяца, почему этот месяц и назывался Зюль-хадж, – месяц паломничества. Так как год у арабов был лунный, то понятно, что каабский праздник по солнечному исчислению ежегодно справлялся на 11 дней раньше, чем в предыдущий год (12 лунных месяцев немного более 354 дней) и в течение 33-х лет он проходил все времена года и затем опять проходил по этому кругу. Зюль-хадж считался священным месяцем, и во время него должны были прекращаться войны и распри между различными племенами. Зюль-хадж был для древних арабов тем, чем был мир Божий для средневековых европейцев. Этот мир должен был устанавливаться еще в предшествовавший месяц – месяц открытия. Лишь только пилигрим, начавший хадж, вступал на священную землю, ему давали ирам – священную одежду. Эта одежда состояла из двух кусков: один обертывался вокруг чресл, а другой набрасывался на шею и плечи так, что оставалась свободной часть правой руки. И в настоящее время мусульманские пилигримы в Мекку обязаны сменять свое платье на этот ирам. Перед этим пилигрим должен был совершить омовение, подстричь волосы, после облачения в ирам он уже не мог делать этого, не мог также покрывать головы, надевать обувь и обязан строго блюсти целомудрие. Прибывши, пилигрим совершал поклонение каабе, благоговейно целовал ее и затем совершенно обнаженный семь раз обходил вокруг каабы. За поклонением каабе следовало посещение других священных мест (омра) и поклонение другим священным предметам. Поклонялись священной роще и двум священным горам Софа и Марвах, где находится священный источник Замзам. Существует легендарное сказание, что здесь блуждала Агарь с Измаилом, и Замзам был ей указан ангелом. Священной обязанностью считалось поклонение горе Арафат, которая в древности рассматривалась, по-видимому, как особенное проявление божества. Коран представляет, что здесь соединились Адам и Ева после долгого разделения. У Арафата богомольцы слушают хотбу, – поучение, длящееся 3 часа до солнечного заката. Затем бегут к мечети Мяздаляж, отстоящей на 3 мили от Арафата и там слушают 4-й и 5-й намазы и после этого взаимно поздравляют друг друга с получением звания хаджи. После Арафата посещают минскую долину, в древности здесь стояло семь священных камней – образы планетных божеств. Каждый пилигрим бросал к подножию каждого из камней три камешка и это повторялось три раза в два дня. Магомет оставил только три из семи камней и установил взгляд, что они указывают три места, на которых диавол являлся Адаму. Но только теперь каждый пилигрим к подножию этих трех камней бросает не три, а семь камней так, что сумма камешков, бросаемых арабом-мусульманином осталась та же, какую бросал и араб-язычник (3x7=21). После обряда бросания камешков в минской долине приносили торжественные жертвы в воспоминание того, что здесь Авраам хотел принесть в жертву сына своего Измаила. Жертва, как и бросание камешков, теперь рассматривается, как воспоминание того, что здесь Авраам побил камнями дьявола. В пальмовой роще, окружавшей каабу, пролитие крови и значит, принесение жертв, было запрещено с глубокой древности. Окончивши жертвоприношения, пилигрим возвращался к каабе, совершал опять семикратное обхождение святилища, слагал ирам и надевал свое обыкновенное платье. В этом обыкновенном виде он должен посетить в Медине гробницу Магомета и затем уже может отправляться к месту своего постоянного жительства. Паломничество в Мекку должен совершить каждый мусульманин по достижении совершеннолетия. За откладывание мусульманин должен приносить жертву, но она имеет характер лишь штрафа за неисполнение обязанности, а не освобождает от этой обязанности. Позднейшие мусульманские правоведы ослабили ригористическое первоначальное требование хаджа. Отдаленность места жительства, бедность, болезненность, опасности путешествия считаются достаточными причинами для того, чтобы не совершать хаджа. Явилось у некоторых мусульман по отношению к хаджу и нечто в роде теории индульгенций: вместо того, чтобы ходить в Мекку самому, можно послать туда за себя другого. Теперь очень много умирает мусульман, не повидавши Мекки. И на магометанских кладбищах в России редко можно встретить памятники, зеленая краска на которых говорит, что покоющиеся под ними совершали паломничество в Мекку. Но как бы то ни было, хадж все-таки считается обязательным. А благочестивая ревность кроме хаджа создала для паломничества еще много священных мест. Совершаются паломничества в Иерусалим (у арабов: худсу). Побывавший в Иерусалиме паломник называется макдуси или мукаддис. Паломничают в Кербелу, отсюда – кербелаи, паломничают в Мешед, отсюда – мешеди. Священными для магометан вообще являются места погребения святых. Замечательно, что кроме своих святых, мусульманские массы, оказывается, во многих местах почитали и почитают святых иудейских и святых христианских, и даже места и принадлежности культа последних. В Палестине магометанами почитались многие иудейские гробы. Так, по свидетельству ХШ века мусульмане посвящали масло и обетные жертвы гробу Ионафана, сына Уззиела, в Амуке, точно так же гробу Елиезера, сына Гиркана, недалеко от Гискалы. В каждую пятницу в знак почитания мусульмане вместе с иудеями украшали его гробницу цветами. Порой магометане проявляли более ревности в почитании иудейских гробов, чем иудеи, и даже порицали последних за равнодушие к своим святым. Саломон Мейнстерль в самом начале XVII века свидетельствовал, что между прочим магометане воздают почитание гробам святых таннаитов (еврейских ученых) и святых синагоги, они зажигают священные лампы пред их гробами и доставляют масло для синагог. Завоеватель Тимур пожертвовал большие суммы денег для построения часовен над гробами пророка Ионы и христианского святого Сергия, и он совершил к их гробам благочестивое паломничество. Несмотря на то, что у магометан запрещены священные изображения, они, говорят, приносили цветы и свечи к образу Антония Падуанского на острове Сцио. Они делали это, когда их постигала какая-либо печаль, в надежде на чудотворную помощь святого, которому приписывались многочисленные чудеса. Фальмерейер, говоря о чудесном образе Девы Марии в сумельском монастыре, рассказывает, что он собственными глазами видел трех турецких женщин, пришедших со своими родственниками в монастырь. Они распростерлись перед образом и слушали Богослужение, их вывели только во время совершения евхаристии, но Евангелие читали прямо над ними. Естественно, что гробы еврейских патриархов должны были стать предметом магометанского культа, почитают гроб Авеля около Дамаска, гроб Сима – около Каира. Но почитание собственно еврейских и христианских святых и притом даже изображений последних, понятно, есть уже извращение ислама, проникновение в него чуждых элементов. Это, однако, удел всех религий. В каждую из них профильтровываются верования, с ней не согласные и даже ей противоречащие, проникающие обыкновенно в массу плохо знающую и понимающую свое исповедание, склонную к суевериям, к вере в чудеса и в магическую силу культовых действий. Наклонность простецов искать святынь и святых и спешить почитать их породила в самом мусульманском мире анекдотические сказания о том, к каким комичным злоупотреблениям прибегала корысть, эксплуатируя эту наклонность. Так Джон Броун передает следующую историю. Один дервиш, – нечто в роде мусульманского монаха, о дервишах мы будем говорить далее, – жил около могилы святого дервиша, т. е. он сам распространил слух, что в могиле погребен святой, он воздвиг памятник над могилою, по ночам зажигал в нем лампаду, ее зажигал в день рождения умершего и по пятницам. Благочестивые люди из окрестных мест стекались и возлагали свои приношения на памятник. У него был прислужник Алий. Согласно правилам, послужив известное время дервишу, прислужник должен совершить паломничество к разным священным местам, чтобы чрез это самому из слуги возвыситься до звания господина. Дервиш отпустил Алия, давши ему только осла, никуда негодного по причине его старости. В один жаркий день осел издох в дороге. Алий оказался в ужасном положении. Он был среди безлюдной песчаной равнины. Но вот – он заметил на горизонте облако пыли. Очевидно, ехали люди. Алий оттащил своего покойного товарища от дороги, выкопал в песке неглубокую яму, зарыл его туда и сел около свежей могилы о своей скорбью. Скоро показалась кавалькада людей. Когда они проезжали мимо того места, где сидел Алий, последний из чувства почтения поднялся и приветствовал их. Те ответили на приветствие, и начальник кавалькады, оказавшийся потом местным беем (бей, бег, бек значит господин, князь, глава кочевого племени, теперь это наименование присваивается определенным должностям и лицам) послал спросить, кто это оказался здесь одиноким в таком пустынном месте. Оказалось, что это дервиш, который объяснил, что он только что похоронил своего товарища. Бей спросил: долго ли дервиш жил со своим товарищем? С самой ранней юности, ответил Алий (он был его ровесником). Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, бей задумался над странной судьбой, которая завела одного святого в это пустынное место, чтобы умереть, а другого, чтобы его похоронить. Около не было ни святынь, ни святых, и бей в свежей могиле и охраняющем его дервише увидел то, в чем так нуждалось благочестие его и его племени. Он предложил Алию охранять останки умершего брата, сказал, что немедленно над могилой воздвигнут памятник и жилище для Алия и ему будут доставлять все нужное. Вскоре были ему присланы люди для постройки и припасы для него лично. Алий понял, что возникло недоразумение, что осла сочли за святого дервиша, но отступать было уже поздно и он стал бдеть над могилой усопшего, к которой притекали с молитвами и дарами. Прошло много лет. Об Алии распространилась далекая и громкая слава, как о святом, бдящем над могилой святого. К нему стекались пилигримы из отдаленных селений. Слава его дошла до ушей его прежнего дервиша-господина. Тот недоумевал, какой это святой появился, а – главное – какой святой похоронен на новоявившемся священном месте. Он решился съездить туда. Сначала он не узнал Алия, о котором, естественно, полагал, что тот должен был погибнуть где-нибудь в пустыне вместе с никуда негодным ослом. Но потом он его узнал, и когда они остались наедине, между ними скоро установилось дружественное сближение. В конце концов старый дервиш спросил Алия, какой святой погребен у него? Сначала Алий отказывался дать обяснения, но потом, когда старик дал торжественное обещание хранить тайну, Алий рассказал, как останки осла были канонизованы народной любовию. После этого Алий спросил у своего учителя, кто похоронен у него, к кому он, Алий, в свое время обращался с частыми молитвами. Старый дервиш обнаружил было нежелание вести разговор на эту тему, но когда Алий стал настойчиво просить об этом и дал торжественную клятву сохранять тайну, старик сознался, что святой, останки которого он хранит, был родным отцом того святого, у останков которого Алий нашел свое благополучие. Должно полагать, что вся эта история есть чистый вымысел, да и в деталях ее слышится неправдоподобие, но возникновение такой анекдотической истории, несомненно, обязано тому факту, что в мусульманских массах существовала сильная наклонность к почитанию святынь и охота совершать паломничества к этим святыням. Почитание святых есть общечеловеческая религиозная потребность и приурочивание представлений о святости к определенным местам и предметам есть требование чувственной природы человека. Удовлетворять эту потребность по-своему и пытаются мусульмане. Но главный обект для ее удовлетворения, – Мекка и Кааба,–был дан им их домагометовскими предками. Там, где подвизался ганиф Авраам, где страдала Агарь, где жил Измаил, где встретились после грехопадения Адам с Евою, где вообще совершились величайшие события из истории патриархов и даже из мировой истории, туда наиболее направляется благочестивая мысль мусульман и это религиозное стремление она воплотила в религиозную обязанность хаджа.

Правое содержание веры, молитва, пост, милостыня, хадж, таковы пять столпов ислама. Они были установлены изначала и содержатся доселе. Но ислам налагает еще и иные обязанности и запрещения, которые, однако, не соблюдаются так строго и неизменно. Такова обязанность священной войны (джихад). Коран, как мы видели, высказался относительно нее двойственно и если его толковать гуманно, то выходит, если неверные не трогают мусульман, то и мусульмане не должны трогать неверных. Но практика скоро установила иной порядок вещей. Идолопоклонников должно преследовать войной вообще, евреев и христиан в том случае, если они после троекратного предложения принять ислам, будут упорствовать в сохранении своей веры. Разумеется, здравый смысл подсказал мусульманам еще правило: не воевать в том случае, когда победа сомнительна или даже невозможна. Затем, исторический опыт должен был научить их, что нельзя и даже невыгодно все немусульманские страны преврашать в пустыню. Во всяком случае с течением времени требование священной войны против неверных утратило свой острый характер. И теперь, когда мусульмане воюют с иноверцами, они трактуют войну, как священную, но самый факт существования иноверцев теперь уже не трактуется, как обязательный повод к войне.

Некоторые религиозные обычаи и обряды мусульмане унаследовали от домагометовских времен. К числу таковых должно быть отнесено обрезание. Оно не предписывается Кораном и представляет собой только суннат (обычай, предание). В различных мусульманских странах обрезание совершают над мальчиками в различном возрасте. Персы обрезывают 3–4 летних, турки – 8–13 летних, мусульмане Малайского архипелага – 10–18 летних, арабы, живущие в городах – 5–6 летних, деревенские арабы – 12–14 летних. Домагометанским обычаем является также принесение в жертву животных. Приносят овцу или ягненка (сур. 5, 98). В мечетях это совершают духовные представители религии, в частных домах – главы семейств. Принесение совершается раз в год в праздники великого байрама (курбан байрам – праздник жертвы). Праздник этот совершается тогда, когда участники хаджа находятся в Мекке и таким образом этот праздник как бы представляет некоторую возможность духовной радости и духовного общения с паломниками для тех, которые не принимают участия в хадже. Но стремление мусульман в Мекку и их способность к чисто духовным восторгам заметно ослабела. Великий байрам празднуется вяло и совсем не так, как байрам малый, которым оканчивается пост рамадана. Турки христианскую пасху зовут байрамом, по всей вероятности они сближают ее с байрамом малым, а не великим. В связи с хаджем и праздниками хаджа стоит древнеарабское запрещение войны в четыре священных месяца. Но это запрещение утратило свой смысл и значение. Его можно было исполнять воюющим между собой древнеарабским племенам, потому что они все признавали его обязательность, но оно не может быть соблюдаемо при войне мусульман с иноверцами, так как последние ему не подчиняются.

Утверждая веру в единого Аллаха, Магомет боролся с идолопоклонством, с идолами, развивая учение о духовности Аллаха, он был против всякой попытки изображать его в искусстве тем или иным способом. Отсюда ислам является враждебным живописи и скульптуре. Но Магомет пошел далее и запретил вообще изображение живых существ. В общем это его запрещение имело такой же успех, как и запрещение не пить вина. Только в Персии оно не соблюдалось строго. Теперь оно более и более теряет силу. В мусульманские страны проникла фотография. Теперешний марокканский султан Абдул Азис сам занимается рисованием, хотя по свидетельству руководившего его французского живописца, он приступил к этому занятию, по-видимому, с теми чувствами, с какими верующий еврей принимается есть свинину. Однако то обстоятельство, что у мусульман не развились живопись и скульптура, не помешало развиться у них строительному искусству на религиозной почве. Мусульманам нужны были храмы для общественных молитв. Естественно стремление устраивать эти домы Божии, как можно лучше, отсюда архитектурные заботы и усовершение архитектуры. Мусульманские храмы у нас обыкновенно называются мечетями, от арабского мицдцид – дом молитвы, но это имя у мусульман собственно усваивается небольшим деревянным храмом с одним минаретом (башнею), храмы большие в Турции называются джами или куллийет. Устройство мусульманских храмов в общем таково. Внутренность мечети представляет большую залу, в той стороне ее, которая обращена к Мекке, делается ниша или фальшивая дверь. Этой нишей указывается кебла, куда молящийся должен обращаться лицом. Называется эта ниша михраб. Обыкновенно в ней хранится один или несколько коранов. В юго-восточной части мечети устраивается кафедра (мимбер), с которой духовный предстоятель читает Коран, произносит проповеди и общественные молитвы. Стены внутри мечети окрашиваются в белый цвет. Как украшения на них допускаются арабески и изречения из Корана. При каждой мечети имеется минарет (минарет значит маяк, световая башня) или даже несколько минаретов. Это – башня с балконом и с лунным серпом на шпице. С балкона муэдзин – нечто соответствующее нашему звонарю, но пускающий в дело не колокола, а свой собственный голос – пять раз в день призывает мусульман к молитве. В праздники минареты освещаются лампами, отчего они особенно приобретают сходство с маяками, от которых получили свое название. Мечеть должна помещаться среди просторного двора (харам), который окружен крытыми галереями, где богомольцы могут спасаться от жара и отдыхать. На дворе находится фонтан или водоем для омовений. Обыкновенно при больших мечетях устраиваются медрессе – школы, столовые для бедных и больницы. Первоначально мечети строились без всякой претензии на художественность и красоту, имелись в виду лишь практические цели и важнейшая мусульманская мечеть каабы, перестроенная при Магомете Коптском является зданием совершенно примитивным, лишенным всякого стиля. Но при своих завоеваниях мусульмане обращали в мечети христианские церкви – иногда прекрасной архитектуры. А раз явились мечети с такой архитектурою, явилось стремление создавать таковые новые. В разных странах мусульманская архитектура приняла различный характер. Наивысшего процветания она достигла в Испании и здесь наилучшим религиозным памятником ее является большая мечеть в Кордове, теперь превращенная в католический собор.

Магомет создал теократическую общину. Объединяющим центром такой общины должен быть храм. При Магомете это была мединская мечеть близ дома Аиши, после него, с распространением ислама, такими связующими центрами стали многие мечети. Со дней Магомета и доныне в мусульманских общинах не произошло обособления религиозных и государственных прав и обязанностей. Незыблемым основанием для всех видов права у мусульман служит Коран. Магомет называется шарием – законодателем (шариат–закон, корень этого слова значит приготовлять путь, начинать). Дух корана восполняется буквой сунны. Сунна–собственно значит обычай (usus). Каждое древнеарабское племя имело свою сунну, которая и служила для них обычным правом. Приняв ислам, арабы, понятно, не могли сохранять свои сунны в неизменном виде, так как Магомет запретил многое ранее дозволенное и установил многое новое. Должна была возникнуть новая общемусульманская сунна – совокупность преданий о суждениях, постановлениях и решениях Магомета по всевозможным частным случаям жизни. С точки зрения, которую устанавливает сам Магомет, только коран есть божественное откровение, он – Магомет – человек, способный ошибаться и его решения и суждения не имеют непогрешимого значения. Но эта точка зрения Магомета скоро стала игнорироваться, и сунна, в которую про· кралось многое совсем не принадлежащее Магомету, приобрела высокоавторитетное значение. Сунна синонимична с хадис – преданием о делах и словах Магомета. Когда предстоит решение какого-либо случая, справляются, как в подобных случаях поступал Магомет. Требуется рассказ – хадис – о решении Магомета. Эти рассказы – хадисы – сообщали сначала сахабы, – лица, жившие и действовавшие вместе с Магометом. Потом, когда они перемерли, рассказчики хадисов должны были указывать, от кого они их слышали и возводить цепь предания до лица, непосредственно обращавшегося с Магометом. Такая цепь предания называется иснадом. Без сомнения, иснад должен был препятствовать возникновению ложных преданий, но вполне устранить их он, конечно, не мог и много их прокралось в сунну. Но затем и сунна не могла охватить всех случаев жизни. В деле решения недоумений должен помогать еще фик (фык – знание, понимание), который к корану и сунне присоединяет мнения авторитетных законоведов и принцип аналогии. Существуют различные редакции сунны, так как различные мусульманские ученые далеко несогласны между собой в вопросе о подлинности тех или иных хадисов. Во многих мусульманских общинах, – например, у наших кавказских горцев, – кроме шариата – писанного закона, имеет важное и порой даже преобладающее значение – адат, обычное право. Всякий закон можно толковать различным образом. У мусульман считаются четыре важнейшие правоверные юридические школы: ханефитическая (сравнительно гуманная и либеральная), малекитическая (суровая и консервативная), шефиитическая (золотая середина), ханбалитическая (по отзыву некоторых европейских ученых характеризуется особенной жестокостью и нелепостью заключений). В разных странах руководятся учением различных школ, у русских татар, в Индии и Турции действуют принципы ханефитические.

Мусульманские сочинения по праву делят на три рода: 1) озуль – сочинения о принципах закона; 2) саннан – предания; 3) фетва – сборники судебных решений. Наибольшей своеобразностью характеризуется у мусульман семейное и земельное право. Семейное право похоже на ветхозаветное еврейское. Жена почти бесправна в сравнения с мужем. Муж всегда имеет право развестись с женою, только обязан в таком случае уплатить ей вено. Для выяснения положения женщины в исламе характерен тот аргумент, во имя которого величайший мусульманский авторитет по семейному праву Хидая считает обязанным мужа содержать жену. Эту обязанность Хидая утверждает на аналогии: муж обязан содержать жену, как государство обязано содержать находящихся в тюрьме арестантов. Земля с мусульманской точки зрения есть собственность Бога. Имам, глава общины, тень Бога на земле может передавать ее во временное пользование частным лицам. Эти лица уплачивают разные налоги: зекят, о котором мы уже говорили, ушр (десятину), харадж (поземельную подать) и джезие (поголовную подать с немусульман). Мекка и ее область считается священной землей, жители ее уплачивают лишь ушр. На земли, завоеванные у неверных, налагается харадж, который не снимается, если владельцами этих земель становятся и мусульмане. Такие земли принадлежат к вакуфам (по-арбски вакф – установление надзора), оне не могут быть предметом частной собственности и только могут быть переданы их временными владельцами навсегда каким-либо мусульманским богоугодным или благотворительным учреждениям. Затем, землями пользуются у мусульман на самых различных началах – общинном, личном, временном, наследственном и т. д.

Право и богословие в исламе связаны неразрывно. Мусульманские толкователи, блюстители закона и каратели его нарушения суть богословы и духовные. Высшим лицом в исламе является имам (значит: предстоятель). Он предстоятель общины, ее духовный вождь. Имамами называются Авраам, Магомет, четыре основателя четырех правоверных юридических школ, имамами называли халифов. Но рядом с таким высоким значением наименование имама усвояется у мусульман и лицам, соответствующим нашим обыкновенным священникам – именно заведующим мечетью, совершающим общественное богослужение, благословляющим браки и выполняющим религиозную часть погребения. Они носят белый тюрбан и имеют белые рукава. Гораздо ниже имама в смысле вождя всей общины и гораздо выше имама в смысле будничного священнослужителя стоит кади (арабское: кадый – судья), он совмещает в себе функции судьи, нотариуса, опекуна и порой имама. Он имеет помощников, и при нем иногда создается нечто нодобное нашему институту присяжных заседателей. Рядом с кади стоит муфтий, изрекающий фетву. Из среды муфтиев выбирается великий муфтий – шейх-уль-ислам (старейшина ислама, шейх-старец, старейшина, глава), его значение очень высоко. Кади и муфтии выходят из улемов (ученых). Они получают образование в медрессе, где в качестве софтов-студентов изучают грамматику, риторику, логику, право, мораль, философию, богословие. Они получают от шейх-уль-ислама дипломы с званием кандидатов (мулазим) и могут потом занимать должность кади. Для получения высших должностей должны еще в течение семи лет заниматься законоведением и богословием. Тогда они получают ученое звание мездерриса. Таков порядок образования в Турции, в других странах иной, а в некоторых совсем и нет школьного образования; но кади и муфтии существуют. Далее в государственной и церковной иерархии мусульманских стран следует мулла (арабское: мевла – господин). Мулла то же, что будничный имам, но как из муфтиев выделяется верховный муфтий, так могут быть мулла-ахунд (в Персии), мулла-эффенди (в Турции), имеющие уже большие права и полномочия. Вообще говоря, названия в исламе не всегда точно определяют иерархическое положение лица, мулла может оказаться и выше кадыя и муфтия и муллой порой зовут муэдзина, лицо совершенно соответствующее по своим правам и обязанностям нашим звонарям. Ряд этих служителей мечети и государства завершают каимы – сторожа и прислужники при мечетях.

Устройство мусульманских общин не везде имеет тождественный характер, но в общем оно сходно, так так утверждается везде на одних и тех же основаниях, и немусульманским государствам, в которых живут мусульмане, приходится управлять ими не на основании общих государственных законов, а на основании специального мусульманского права. Так это происходит у нас в Крыму, на Кавказе, в восточной России, так это имеет место у англичан в Индии, у французов в Алжире. Ислам охватывает всего человека и для правоверного мусульманина всегда будет крайне трудно жить в стране, которая игнорирует религиозные убеждения своих граждан. Вот почему даже во Франции, где на юридических факультетах не считают нужным изучать церковное право, существует и изучается мусульманское право.

Неся всюду свои законы, мусульмане всюду несут и свое время. У них свое летосчисление от геджры Магомета – 622 г. по P. X. и так как точно день геджры неизвестен, то перевод многих древнейших мусульманских дат на христианское счисление возможен лишь только приблизительно. Год у магометан лунный. Он состоит из 12 лунных месяцев, нечетные из них (1, 3 и т. д.) заключают в себе по 30, а четные (2, 4 и т. д.) по 29 дней. Таким образом в их году содержится 354 дня. Месяцы их следующие. Мохаррем (в 1904 г. первое мохаррем, т. е. новый год–1322–падает на 5 марта нашего юлианского календаря), сафар. Реби-эль-Авель (Реби 1), Реби-эль-Ахир (Реби 2), Джем-эль-Авель (Джем 1), Джем-эль-Ахир (Джем 2), Реджеб, Шаабан, Рамадан, Шевал, Зюзь-кяда, Зюль-хадж. По этой системе каждый лунный месяц равен 29,5 суток, но на самом деле он равен 29 д. 12 час. 44 минут. Вследствие этого, если бы мусульмане не внесли какой-либо поправки в свое летоисчисление, у них очень скоро первые числа месяцев перестали бы совпадать с новолуниями. Чтобы избежать этого, мусульмане в течение тридцатилетнего цикла вставляют 11 дней, именно они делают Зюль-хадж состоящим не из 29, а из 30 дней в следующих годах цикла: 2, 5, 7, 10, 13, 16, 18, 21, 24, 26, 29. Таким образом их тридцатилетний цикл заключает в себе 10631 день. На самом деле 360 лунных месяцев, из которых состоят их 30 лет, содержат в себе на 16 минут и почти 50 секунд более. В течение 44 циклов, протекших с года геджры это дает уже более полсуток. Это ведет к тому, что новую луну могут увидать тогда, когда по теории приходится не первое, а последнее число месяца. Между тем по законам ислама начало исчисления нового месяца ведется с того момента, когда появление луны засвидетельствовано двумя достоверными свидетелями. Очевидно, такое свидетельство может явиться раньше, чем о нем возвестит календарь. Это – затруднение от неточного определения лунного месяца. То обстоятельство, что солнечный год совсем не принимается во внимание, влечет за собой новые затруднения. 33 лунных года равны 32-м солнечным. Поэтому в течение 33-х лет каждый месяц мусульманского календаря проходит по всем временам года, постепенно отступая. Если теперь Мохаррем падает на март, то потом он передвинется на февраль, январь, декабрь и т. д. и через 33 года снова будет падать на те же числа марта. Неудобство от этой подвижности месяцев по временам года то, что какие-либо постановления оказываются удобоисполнимыми в одни годы и крайне неудобоисполнимыми в другие. Так, напр., хадж удобно совершать в прохладное время и крайне трудно в знойные месяцы. Но месяцы хаджа в различные годы падают на различное время. Мусульмане подчинили себя луне, а не солнцу. На их минаретах, на кафедрах, в мечетях красуется лунный серп, и за это предпочтение луны солнцу им приходится платить многими неудобствами. Но как бы то ни было, они возложили на себя это иго закона. Мы определили теперь и их религиозно-нравственные принципы, практические законы и требования, утверждающиеся на этих принципах. Теперь обратимся к рассмотрению того, как мусульманские общества в истории усваивали и истолковывали эти принципы и как относились они к законам, которые вывел из этих принципов ислам.

Когда Магомет испустил дух на руках Аиши, ислам исповедывался уже в значительной части Аравии. Но в значительной части исповедание это ограничивалось простым признанием истинной религии Магомета без всякого знания этой религии, затем оно было поверхностным, неглубоким и, наконец, у многих даже неискренним. И теперь, когда прошло со смерти Магомета, по его календарю, 1310 лет, представляется, как самое естственное, что его религия должна была погибнуть вместе с его смертью. В других религиях около основателя обыкновенно были ученики, уже при жизни основателя приобретавшие авторитет и получавшие от него религиозные полномочия. У Магомета этого не было, около него стояли полководцы, но не пророки. Только Магомет стоял в особенных отношениях к Аллаху. Все прочие члены общины равно, можно сказать, не стояли к Аллаху ни в каких отношениях. Правда, Магомет по болезни пред своей смертью предстоятельство на общественной молитве поручал Абу-Бекру. Но с точки зрения ислама для такого дела не требовалось ни особых дарований, ни особой божественной благодати. Но несмотря на то, что преемник для дела Магомета не был приготовлен, дело его не погибло. Были люди, которые верили в это дело и обладали большим запасом сил для того, чтобы ему служить. Это были Абу-Бекр и Омар. Они не походили один на другого, это выразилось уже в том, как они стали действовать после смерти своего вождя. Омар хотел скрыть смерть Магомета, Абу-Бекр откровенно возвестил о ней. Но расходясь во многом, они сходились одинаково в глубокой любви к исламу. Когда поднялись споры о преемнике Магомету, они указывали друг на друга. Дело кончилось избранием Абу-Бекра. Он стал первым халифом (халиф – наместник, заместитель Магомета). На его короткое правление пала задача укрепить в религиозном и политическом подчинении исламу новообразованную общину. Его преемником был Омар, который положил начало эпохе великих арабских завоеваний на востоке и на западе соединенных с распространением ислама. Омар погиб от руки убийцы. Его преемник Осман погиб подобным же образом. Тогда был избран Алий, сын Абу-Талифа, двоюродный брат Магомета, которому Магомет еще при жизни иногда передавал полномочия в делах управления и о кандидатуре которого шла речь, как только умер пророк. Был даже пущен слух, что Магомет желал его иметь своим преемником. Проверить этот слух теперь нет возможности. Если верить в дальновидность и прозорливость Магомета, тогда его должно отвергнуть. Магомету приписывают предсказание, что будто его последователи распадутся на 73 секты и из них только одна не избегнет адского огня. Оставляя в стороне вопрос об адском огне, должно сказать, что пророчество о распадении мусульман на секты начало исполняться в правление Алия. Раньше движения, нестроения, восстания и даже убийства происходили в мусульманских общинах на социальной и политической подкладке, при Алии начались религиозные движения, хотя сначала они еще по-прежнему были неразрывно связаны с политическими и представляли собой в сущности более политический раскол, чем религиозную ересь (Сведения о сектах ислама на русском языке можно найти в следующих трудах: А. Мюллера – История ислама, Шантепи дела Соссэй – Иллюстрированная история религий (там указана иностранная литература до начала 90-х годов XIX-в.), Уманца – Очерк развития религиозно-философской мысли в исламе, Тимирязева (перевод)–Религиозные верования с древнейших времен до настоящих дней, Жузе–Мутазилиты, Крымского – Очерк развития суфизма до конца III в. гижры. Ему же принадлежат статьи, отнасящиеся к суфизму в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (в статье суфизм дан указатель иностранной и русской литературы).

В хронологическом порядке первой выделилась из общины правоверных секта хариджитов. Произошло это так. Алия не все мусульманские общины признали халифом. Кажется, против него сильно интриговала Аиша, политическое значение которой вовсе не умерло со смертью ее супруга. Против Алия был Муавия, наместник Сирии, сын того Абу-Софьяна, который некогда легкомысленно усомнился в божественном посланничестве Магомета. В борьбе с Муавией Алий вместо того, чтобы решать дело мечем, согласился обратиться к третейскому суду, который, надо заметить, решил дело в пользу Муавии, и тот провозгласил себя халифом. Не переставал считать себя халифом и Алий, но 12 тыс. из его 70-тысячного войска, возмущенные его малодушием в борьбе с Муавией отделились от него (отделились – хараджу, отсюда хариджиты). Они объявили, что Алий по своим нравственным качествам не достоин быть халифом. Халиф должен быть образцом добродетели. При выборе халифа нужно иметь в виду исключительно качества его духа. Эта теория хариджитов должна быть признана самой правоверной. Магомет не оставил правил об избрании ему преемников и не отверг раньше существовавшей арабской сунны о назначении правителей. А эта сунна признавала лишь избирательный принцип и безусловно отвергала наследственность власти. Свободолюбивые арабы не хотели знать наследственных владык. Но теперь в состав мусульманской общины входили уже не одни арабы и из арабов в эпоху мусульманских войн некоторые уже привыкли к власти. Поэтому, рядом с хариджитской здесь установились еще две теории. По возрению одной халиф непременно должен быть выбираем из корейшитов, т. е. из того племени, к которому принадлежал Магомет. Этот взгляд, очевидно, сложился, с одной стороны, под влиянием традиции, по которой власть не должна быть наследственной: халиф выбирается из целого племени, с другой – под влиянием нового порядка вещей, при котором племя корейшитов оказалось во главе положения: арабские полководцы были главным образом из корейшитов. Корейшитам принадлежала Мекка, корейшиты в сущности, так как Магомет и его сподвижники и преемники были корейшитами, возвысили достоинство и значение арабов во всем мире. Те из мусульман, которые оставались верными корейшитам, и стали собственно называться правоверными – суннитами. Шариат, изложенный в предшествовавшей главе, и принимается ими. Но в Персии, которая была завоевана Омаром и в которой с того времени стал распространяться ислам, господствовали иные взгляды и принципы. Власть в Персии издавна была наследственной. Попытки колебать наследственное начало, производившиеся незаконными претендентами, там всегда вызывали раздоры, борьбу и тяжело отзывались на государственной жизни. Поэтому там желали, чтобы халифы были наследственными. Естественно, в их глазах права на халифат должны были принадлежать роду Магомета, и Алий, двоюродный брат Магомета и женатый на дочери Магомета Фатиме, был, по их воззрениям, первым законным халифом. Об Омаре у них сохранилась недобрая память и ненависть к нему живет даже до настоящих дней в Персии. К роду Алия, напротив, они питают расположение, пристрастие, отсюда они получили имя шиитов – пристрастных.

Так в исламе возникло три направления: хариджитов, которые говорили, что от халифа требуется только нравственная чистота и что им может быть и не араб, суннитов, которые принимали как законное все, что выработала практика ислама до погибели Алия, шиитов, которые период от смерти Магомета до провозглашения халифом Алия рассматривали, как эпоху беззакония. Из этих трех направлений первое погибло, а второе и третье существуют до настоящих дней. Главным образом преобладает второе.

Хариджиты стремились поднять нравственные качества членов своей общины. «Все мусульмане – братья, говорили они, не спрашивайте нас о нашем происхождении и общественном положении, все мы – дети ислама; Бог возвышает только того над окружающими, кто лучше других исполняет Его заветы“. Тяжкие грехи, по мнению хариджитов, равны отступничеству от веры. Грешащий халиф лишается права власти. Хариджиты внимательно останавливались на учении Корана о загробном воздаянии. Хариджиты выбрали себе своего халифа вместо Алия. Но Алий и его преемники жестоко их преследовали. Сохранились рассказы о том, какую нравственную твердость проявляли хариджиты при гонениях на них. Со стихами корана на устах они шли на казнь. Хариджит, схваченный врагами, попросил позволения у них зайти ненадолго домой, совершить омовение и помолиться. Кто же нам поручится, что ты вернешься, спросили его. Бог, ответил хариджит. Одному хариджиту тюремщик дозволял на ночь уходить домой. Домашние однажды узнали, что на следующий день ему грозит казнь, они уговаривали его скрыться, но он остался непреклонен и вернулся в тюрьму. Моральные тенденции хариджитов вообще были возвышенны, но кроме моральных у них были еще демократические тенденции, достигать которых было очень неудобно при помощи требований их морали. Они и отступали от нее, они соединялись даже с шиитами, чтобы бороться против суннитов. Халифы постоянно преследовали их. Только у свободолюбивых берберов в северной Африке они нашли себе сочувствие. А в Азии их движения были подавлены энергией халифов, и они растворились и исчезли среди других общин ислама.

Различие между суннитами и шиитами нередко определяют так: сунниты признают коран и предание, шииты признают только коран. Такое определение подсказывает сравнение шиитов с протестантами в христианстве. Но это определение неверно. Шииты не вообще отрицают предание, а только некоторые предания суннитов, взамен которых поставляют предания свои собственные. Изучение шиитских движений скорее подсказывает сравнение их ,– не говорим, во всем, но в некоторых отношениях, – с русскими раскольниками. Шииты первоначально вовсе не либералы, пытающиеся эмансипироваться от тяжести преданий и обрядов, наоборот, это – консерваторы, пытающиеся навсегда сохранить принципы, правда, только что возникшего порядка. Шииты прежде всего – верноподданные алидов, потомков Алия. Только потомки Алия, по их теории, имеют право править мусульманами. Алий скоро стал у них объектом религиозного поклонения. Шиитская традиция передает такие изречения Магомета об Алии: «Я – город, Алий – врата этого города“. «Алий – часть меня, я – часть его“. Алий погиб от руки хариджитов. Его старший сын Гасан отказался за деньги от своих прав на престол – он интересовался только вином и гаремом. Но зато его младший брат Гуссейн, призванный шиитами стоять во главе их, мужественно боролся за права алидов, сторонники при опасности малодушно покинули его, и он был зверски замучен со своим семейством в Кербеле. Тогда те, по вине которых он погиб, провозгласили его мучеником и святым. Его страдания стали предметом мистерии у шиитов. Каждый год 10-го мохаррема – (и в суннитском календаре этот день отмечается, как Ашура – убиение Гуссейна) совершается торжество с театральными представлениями трагической участи Гуссейна. Сочувствие к процессиям, изображающим событие, выражается в плаче, криках, ударах в собственную грудь, даже в нанесении себе ран. Гробница Гуссейна в Кербеле служит для шиитов пунктом благочестивых паломничеств и предметом благоговейного почитания. Празднуют шииты и день смерти Омара, но это уже не празднование мученику, а торжество вследствие избавления от мучителя. Так как шииты образовались из персов – арийской расы, то и в новую свою семитическую религию они внесли некоторые арийские элементы, именно кроме мусульманского нового года они празднуют еще новый год (науруз) в самом начале весны согласно традициям натуралистической религии (хотя мы должны оговориться: по нашему мнению еще до ислама в персидскую религию проникло очень много семитических элементов от вавилонян и евреев, так что ислам проповедывался уже далеко не на чисто арийской почве).

Характерной особенностью шиитизма является учение о скрытом имаме. Когда погиб Гуссейн, алидов оставалось еще много и размножались они очень усердно. Оставался Магомет, сын Алия не от Фатимы, а от другой жены. Магомет не выражал никаких претензий на занятие халифата. Но во имя его поднялся некто Мухтар, он первый внес термин махди (направленный), назвав этим именем Магомета, а себя скромно назвал наместником Махди. Он с успехом воевал за дело Магомета, но потом погиб, потом умер и Магомет. И вот тогда у его приверженцев впервые начало развиваться учение, что на самом деле Магомет не умер, что он только скрылся, он вернется, он теперь скрытый имам. Впоследствии, как увидим, имя скрытого имама присваивали другим лицам. Многие ученые думают, что эта теория скрытого имама возникла на арийской, специально на иранской почве. Указывают на мифы и легенды о героях, которые спят и скрываются в течение тысячелетия (Артур, Гаральд, Фридрих Барбарусса), чтобы потом явиться и выступить на борьбу за благо своего народа. Подобные сказания можно найти и у русских. Появление самозванцев на Руси обусловилось склонностью верить в то, что желаемые лица не умерли, а живы. За всем тем это легенды не арийские, а общечеловеческие. Когда умер Магомет, Омар, этот чистейший семит, араб из арабов, обратившись к собравшейся около мечети толпе правоверных, сказал: «Только лицемерам могло прийти в голову, что пророк Божий скончался. Это – заведомая ложь. Пророк, как некогда Моисей, удалился от своего народа на сорок дней, по истечении которых он вернется и накажет смертью распускающих теперь слух о его смерти“. Эта речь ясно показывает, что теория скрытого имама могла возникнуть и на арабском полуострове, и на чисто арабской почве. Что могло быть в западной Азии, то имело место и в восточной. В Китае о Лаотци рано сложились сказания, что он не умер, а уехал куда-то на запад на таинственном быке. Таоисты в Китае даже вообще склонны были развивать теории, что таоистские жрецы не могут умирать, а лишь исчезают таинственно. Психологическая основа таких легенд и верований понятна. Смерть есть человеческий враг и Бог, будучи благ, дарует когда-либо людям победу над этим врагом. Это – в будущем; но в настоящем Бог не допустит, чтобы его наилучший служитель и избранник сделался жертвой этого врага, смерть не приблизится к избраннику Божию. Однако этот избранник исчез. Значит, Бог для блага людей счел нужным скрыть на время своего избранника от их взоров. Но потом, когда наступит время для торжества правды, весьма естественно, что Бог дело утверждения правды поручит этому своему верному избраннику и из скрытого он станет явным. Такое верование весьма понятно. Верование в будущего избавителя общечеловечно (Майтрейя – буддистов, Соссиош – персов), представление, что этот будущий избавитель окажется одним из деятелей прошлого, очень естественно. Но естественно также, что в глазах одних таким спасителем в будущем должен стать такой-то деятель прошлого, в глазах других – другой. Отсюда и под скрытым имамом – раз стало развиваться верование в него – одни стали разуметь одно, а другие – другое лицо. Еще раньше, чем явились термины «махдий“ и «скрытый имам“, некто Абдалах-ибн-Саба, вероятно, еврей, принявший ислам, утверждал что Алий не умер, что молния – его меч, гром – его голос и что настанет время, когда он явится сам и наполнит землю правдой, как теперь она полна неправды.

Для наиболее последовательных шиитов скрытый имам, если им не был сам Алий, мог произойти только от потомков Алия и Фатимы. У погибшего их сына Гуссейна остался сын Али, он в глазах шиитов был единственным законным претендентом на халифат. Когда он вырос, он погиб по естественному порядку, потому что халифам приходилось считаться с его притязаниями на власть. Одни за другим погибали и умирали последовательные потомки Алия, которых легетимизм шиитов именовал имамами и после смерти причислял к лику святых. Таких имамов-алидов (имам-заде) – двенадцать. Вот их имена: Али, Гасан, Гуссейн, Али, Магомет, Джафар, Муза, Али-ар-Ридх, Магомет, Али Наки, Гасан Аскари, Магомет. Кроме трех первых Али-ар-Ридх играл некоторую политическую роль. Он жил в то время, когда мусульманским миром правил Аль-Мамун (813–833), сын Гаруна-аль-Рашида (династия Аббассидов – потомков Аббасса, дяди Магомета), слава о доблестях этих халифов далеко не соответствует действительности, во всяком случае их жестокость ужасна с нашей точки зрения. Желая расположить к себе шиитов, Аль-Мамун приблизил к себе Али-ар-Ридха, обявил его своим преемником, обручил со своей дочерью, чеканил монеты с его именем, переменил черное знамя аббассидов на зеленое алидов, а затем Али-ар-Ридх внезапно умер с несомненными признаками полного несварения желудка. Шииты должны были быть удовлетворены, так как халиф обнаружил свое расположение к алидам, и сунниты должны были быть покойны, так как из этого расположения ничего не вышло. Прочие имамы-алиды не играли никакой политической роли, они просто были благочестивыми мусульманами. Последний из них, двенадцатый – Магомет, на 12-м году исчез. По всей вероятности он пошел путем Али-ар-Ридха, но таинственное исчезновение его создавало самую благодатную почву для развития учения, что он и есть скрытый имам. Могилы трех из этих имамов служили местом паломничества шиитов: могила Али I в Неджере (предположительная), уже упомянутая могила Гуссейна в Кербеле и могила Али-ар-Ридха в Мешхеде.

Шиитизм утвердился в Персии и при династии сефевидов (1499–1722) стал государственной религией. Как религия государственная, шиитизм узко догматичен, суров и неодобрительно относится к проявлениям свободной мысли, тамошнее шиитское духовенство характеризуется нетерпимостью. Но от первых дней и доныне из шиитизма выходило много сект. Одной из важнейших между ними, которая впоследствии сама раздробилась на много толков, является секта измаилитов. Возникла она следующим образом. У шестого имама Джафара были сыновья Измаил и Муза. По праву старшинства Измаил должен был стать его наследником в имамстве, но за пьянство Джафар лишил Измаила его прав и своим преемником назначил Музу. Здесь возник вопрос: может ли кто-нибудь изменять законы наследования и судить поведение того, кому суждено быть имамом? Решения разделились и по смерти Джафара часть приверженцев сгруппировалась около Измаила. Когда Измаил умер, его потомки, боясь преследований аббассидских халифов, удалились на восток, но община не распалась. Напротив, здесь она из общины в сущности просто политической превратилась в религиозно-политическую секту. Небольшой и, по-видимому, осужденной на исчезновение общиной воспользовался Абдаллах-ибн-Маймун для самых разнообразных целей. По происхождению он был перс, отец его лечил глазные болезни (отсюда его прозвание каддах – окулист) и занимался алхимией. По-видимому, отец вдохнул в Абдаллаха любовь к религиозно-философским изысканиям, к таинственности и мистицизму, с которыми у Абдаллаха соединялись стремления к власти, господству и вообще широкие и честолюбивые практические замыслы. О нем говорят, что он держался учения гностика Вардесана. Об учении Вардесана известно очень мало. По всей вероятности, оно сходно с учением его учителя Валентина. Это – пантеистическая система, выводящая все из некоей трансцендентной глубины, моментами эманации из этой глубины являются и Христос и Дух Святой. Мир есть совокупность психических основ. Материя есть только результат (продукт) их душевных изменений. Христос воплощался практически для того, чтобы сделать людей гностиками. В системе Валентина много и поэтических, и философских элементов. В его представлении мировой эманации мы постоянно встречаем персонификацию понятий. Такая персонификация обыкновенно свойственна религиям (наиболее она выражена в религии римской) и она обыкновенно представляет собой выражение философских идей в поэтических образах. Дополнить языческо-иудейско-христианскую теософию Валентина и Вардесана учением мусульманской религии для Абдаллаха было уже нетрудным. Гностики любили делать мистические выводы из числовых комбинаций. Абдаллах по отношению к исламу, который он внешним образом принял, с этого и начал. Число 7 считалось священным у многих. История мира, по Абдаллаху, должна заключать в себе 7 периодов, в каждый из которых посылался пророк. Шесть периодов прошли. Пророками в них являлись Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус, Магомет. Теперь идет седьмой период. Но каждый период должен распадаться тоже на 7 периодов меньших, каждый со своим представителем. В седьмой период ряд таких представителей открывается Али, седьмым оказывается Измаил (см. выше перечень имамов, на место Музы должен быть поставлен Измаил). Седьмой период, таким образом, кончается. Пророков после Магомета уже не будет. Поэтому теперь должно ждать махди, скрытого имама, которым должен быть или Измаил, если он не умер, или другой алид. Теперь этот махди скрывается, но Абдаллах объявил, что он есть посредник между махди и верными. Так как на самом деле Абдаллах не был представителем никакого махди, то получается впечатление, что он был сознательным и грубым обманщиком. Так на него смотрят многие. Не думая давать оценку его нравственной личности, мы склонны утверждать, что он верил в свое учение, верил в то, что он обладает истиной. На свое учение о мадхи он мог смотреть, как на аллегорию. Скрытый имам открыл душе его истину и потому он мог стать посредником между ним и людьми. Его основной принцип: религия должна быть экзотерической и эзотерической – для народа и мудрецов. Ислам – экзотерическая форма религии, нужно пройти 9 ступеней совершенствования, чтобы подняться от ислама до совершеннейшей эзотерической религии. Абдаллах привлек к себе последователей, которые стали его учениками в области религии, и исполнителями его политических предначертаний в действительной жизни. Он возложил на этих последователей задачу привлекать новых последователей, они должны были стать миссионерами (даыи) и вести по ступеням совершенствования желающих, при чем и сами даыи далеко не доводились до высших ступеней и тем более требовалась осторожность в возведении по этим ступеням новых лиц, присоединявшихся к Абдаллаху. Первая ступень к этой духовной лестице Абдаллаха была в сущности не учением, а методом. Для привлечения к секте даы должен был возбудить любопытство и интерес в своих слушателях. Достигалось это задаванием разных вопросов, которые даы оставлял без разрешения. Так, даы спрашивал: зачем Бог создал мир в 6 дней, когда он мог создать его в один час? Где находится душа? Какую форму она имеет? Откуда она происходит? Не разрешая вопросов, даы давал понять, что он знает их решение. Заинтересованные обращались к нему с просьбами о наставлении, он брал с них клятву, что они будут хранить в тайне все сообщаемое им, они становились адептами Абдаллаха и тогда начиналось возведение их по ступеням. На второй ступени уже набрасывалась легкая тень на ортодоксальное мусульманское учение. Говорили, что истину возвещали только имамы, но в чем эта истина, не говорили. На третьей ступени раскрывалось учение о семи имамах (в противоположность общераспространенному почитанию 12-ти). На четвертой ступени раскрывалось учение о семи пророках, причем при каждом пророке, оказывается, был помощник: при Адаме – Сиф, при Ное – Сим, при Иисусе – апостол Петр, при Магомете – Али и при последнем пророке (имаме Измаиле) Абдаллах. На пятой ступени неофитам возвещали уже, что коран и традиции неважны (все религии – липь символы истины), и к этому еще неофитам из персов сообщали, что подчинение персов арабам в религиозном и политическом отношении есть ненормальность. На шестой ступени отрицалось значение шариата и культа, а как высшее познание рекомендовалось философское. Таковы первые шесть ступеней, до последних трех поднимались очень немногие. Возможно, что там от философского рационализма переходили к религиозному мистицизму. Такое учение измаилитов представляет собой сходство с европейским масонством и, как и последнее, заключало в себе много привлекательного для многих. Это эластичное учение не требовало даже от своих последователей религиозного единства. Признавая религии лишь символами истины, Абдаллах тем самым представлял каждому право держаться своих символов, т. е. какой ему угодно религии. Секта измаилитян, в сущности очень мало связаная со своим именем, быстро разрасталась и при сыне и преемнике Абдаллаха Ахмеде приобрела большое политическое значение.

При Ахмеде от измаилитов отделилась ветвь карматов. Даый Хасейн обратил в измаилитство одного погонщика Хамдана кармата (курмат – некрасивый), принадлежавшего к племени набатсеев (нечто в роде презираемых индийских сект). Отмена требований культа и шариата, провозглашение коммунизма (даже по отношению к женам), обещание появления в скором времени избавителя, вот что принес Хамдан своим землякам. Избавитель накажет всех тех, кто угнетал верующих в него. Но пока он не явился, ничто не препятствует верующим и самим расправляться со своими врагами. Это последнее и стало жизненной программой карматов. Сам Хамдан, узнав, что на самом деле измаилиты вовсе не имеют в виду возвести на престол Алида, отступился от секты. Но секта энергично продолжала свою деятельность. Она поддерживала Абдаллаха, и при ее деятельном участии фатимиды, т. е. будто бы потомки Алия и Фатимы, а на самом деле, должно полагать, потомки Абдаллаха утвердили свою власть в Африке. Всюду карматы совершали хищнические набеги. Они преследовали паломников, совершавших хадж и, наконец, закончили то дело, которое хотел еще совершить халиф омаяд Езид. Его полководец осадил Мекку, громадными камнями свалил колонны каабы, поджег святилище и черный камень, – десница Аллаха на земле, – от жара развалился на четыре части. Но дело осады на этом остановилось из-за смерти Езида. Это было еще в первый век геджры (в 683 г.). В 930 г. карматы взяли Мекку, произвели страшную резню и захватили с собой «черный камень“. Только позднее они возвратили его за большой выкуп. Но потом они отступили от фатимидов и с этих пор, когда они захотели стать совсем самостоятельными, их значение и сила быстро стали падать.

Роль карматов с конца XI века и в течение еще почти целых двух столетий стали играть ассасины (отсюда французское слово assassin – убийца). Основателем этой секты был некто Гассан Ибн-Сабба, он получил обучение у измаилитов и усвоил их доктрину, он соединял в себе две черты, которые в идеале представляются несовместимыми: религиозность и жестокость. Он свято чтил коран и казнил своего сына за то, что тот нарушал заповеди корана. Он выработал особенную систему привлечения адептов. Он завлекал сильных юношей, за обедом им незаметно давали гашиш (наркотический сок из особого сорта конопли, отсюда и название гашишины, переиначенное европейцами в ассасины). Засыпавших от гашиша юношей уносили в сад, где было все, что услаждает и ласкает человека, – тенистые аллеи, сладкопоющие птицы, журчащие фонтаны, рабыни, подобные гуриям. Когда юноша просыпался, эти рабыни предлагали прекрасное вино и юноша предавался в саду всем наслаждениям магометова рая. Когда он засыпал снова, утомленный наслаждениями, его переносили на то место, где он заснул впервые и потом проснувшемуся старались внушить, что он видел действительный загробный рай и что если он верно будет служить делу секты, то этот рай и будет его вечным загробным уделом. Порции гашиша, которые, должно быть, нередко давались этим молодым людям по некоторым выработанным рецептам, поддерживали в них и грезы о рае, и мужество, и презрение к смерти. Они были необыкновенно смелы и совершали нужные для дела секты убийства с изумительным мужеством и хладнокровием. Гассан основал целое государство ассасинов, и так как его резиденция находилась на горе, то он присвоил себе имя старца горы. Это государство ассасинов просуществовало почти до последней четверти ХIII столетия. Владыки его один за другим погибали насильственной смертью. Очень много выдающихся крестоносцев погибло от руки ассасинов. Ассасины, как религиозная секта, остались и после того, как они перестали существовать как государство. Жалкие останки их (всего несколько сот семейств) в ливанских горах существуют и доселе.

Там же на Ливане живут представители другой секты, вышедшей из измаилитской – друзы. Секта эта возникла в Египте в конце X в. в правление фатимида Хакима. Хаким был чрезвычайно неустойчив в своих религиозных воззрениях. Это, однако, не помешало некоему Дарази начать проповедь о том, что Хаким есть воплощенный Бог. Дарази был измаилитский даый. Хакиму проповедь его очень понравилась, но так как народу в Египте она не нравилась и грозила волнением, то Хаким порекомендовал Дарази убраться и дал ему денег. Дарази отправился в Сирию и там стал проповедывать о божественности Хакима. Пока Дарази развивал в Сирии свою богословскую теорию, некто Гамза в Египте стал осуществлять ее на практике. Он приблизился к Хакиму, создал для него институт тайной полиции, благодаря которой Хаким оказался обладающим всеведением. Это, конечно, было прекрасным доказательством его божественности. Ставши богом, Хаким уже не пожелал исполнять уставы, написанные для людей. Он стал на ту измаилитскую точку зрения, что религия есть только символ, исполнение требований культа, есть только символическое выражение своих религиозных убеждений, пост есть символ строгого молчания. В 1020 г. Хаким исчез, как немало бесследно исчезло лиц в истории ислама. Но вероучение уже было выработано и приобрело много последователей: Бог единоличен (друзы – унитарии), он многократно воплощался в людях – в Адаме, Али, наконец, Хакиме. Каждый раз, когда Бог воплощался, в человечестве появлялось совершеннейшее творение Божие – всеобщий разум. В последний раз при Хакиме этим всеобщим разумом был Гамза. В конце времен Хаким снова явится вместе с Гамзой и последний с мечем Хакима распределит награды и наказания между друзами. Так как в жизни Хакима не все можно оправдать с человеческой точки зрения, то эта жизнь толкуется иносказательно; на самом деле, по теории друзов, все, что сделал Хаким, хорошо, мудро и чудесно. Друзы делятся на аккалов – посвященных (имеется несколько ступеней посвящения, доступ к ним открыт каждому) и джахалов – непосвященных. Общие требования ко всем друзам, определенные Гамзой, таковы: 1) правдивость, 2) забота об общественном благе, 3) отречение от прежней веры, 4) отрешение от дьявола или от всяких соблазнов, 5) признание Божественного единства, 6) довольство всем, что посылает Бог, 7) безусловное подчинение велениям Божиим. Друзы поселились на Ливане в конце XI столетия и существуют там и поныне. Число их во всяком случае нужно считать десятками тысяч. Как община, они представляют много привлекательных черт: они воздержны, трудолюбивы, гостеприимны, женщина у них пользуется большим уважением, многоженство, хотя и дозволенное законом, представляет редкое явление. Рядом с этим у них существуют и варварские черты: нравственные требования (напр., правдивость) считаются обязательными только по отношению к своей общине, кровная месть у них обязательна. Их подозрительные отношения к иноверцам обясняются, может быть, условиями их существования. У них было немало столкновений, особенно с половины XIX столетия, с маронитами (некогда монофелитская секта, теперь это община, подчиненная папе, но с некоторыми особенностями в быту и обрядах; у них, между прочим, белое женатое духовенство). Вмешательство европейских держав в эти раздоры подлило масла в огонь. Одним из ужасных проявлений этого раздора было убиение более 13 тысяч христиан в 1860 г. Теперь Ливан управляется автономным генерал-губернатором (Сирия, в состав которой входит Ливан, принадлежит Турции) и друзы занимают в ней особый административный округ.

Секты, о которых доселе у нас шла речь, имеют преобладающий политический, а не религиозный характер. Но в исламе с самых первых моментов его существования начались движения на чисто религиозной почве, возникшие из стремления понять и осмыслить вероучение ислама. Во всякой религии, как только она возникает, образуется традиционное направление, защищающее понимание религии, соответствующее взглядам эпохи, т. е. именем религии освящающее свои обычаи и свой установившийся строй, причем на самом деле в религии может быть много положений, порицающих и отрицающих эти обычаи и этот строй. Суннитское направление в Коране скоро стало освящением традиционных арабских устоев жизни, за исключением некоторых, которые Коран постепенно уничтожал (убийство девочек, употребление вина, кровная месть). Как реакция против такого понимания вероучения возникали многие секты. Сектой, примыкающей к предыдущим, но заключающей в себе уже много и иных элементов, возникших из-за стремления удовлетворить чисто религиозные потребности, являются носавриды. Они – оппозиция антропоморфного понимания корана, они – вместе с тем алиды и именно сам Алий является для них боготворимым имамом. В положительном их учении много индийских элементов, и, наоборот, элементы их учения проникли в индуизм. Божество для них абсолютная потенция, сила, энергия. Эта сила, удовлетворяя свое стремление к деятельности, создает мир. Это творение мира есть выход Бога из покоя в движение. Но по исполнении времени Бог из движения перейдет в покой, и мир исчезнет. Мир управляется не Богом, – он есть самораскрытие Бога, – а пирами. Пиры – святые ислама. Древнейшие и важнейшие пять пиров: Магомет, Алий, Фатима, его жена, их дети – Гуссейн и Гассан. В честь пиров зажигаются лампады, им посвящаются цветы. Носавриды разум считают источником добра, плотские влечения – источником зла. С последними должно бороться. Мораль носавридов довольно высока. У них бывают собрания, подобные вечерям любви первохристиан, у них существует духовное побратимство: мужчина выбирает себе духовного брата, женщина – сестру, и узы этого духовного братства считаются в высшей степени священными. Учение носавридов о пирах получило развитие в Индии, а мусульмане, живущие там, и многие индуисты почитают пиров, притом в каждой местности и племени чтутся свои пиры.

В секте носавридов, хотя и теология оказывается в некоторой мере разработанной, однако все еще вместе с религиозными выступают и социальные элементы и элементы политические. Чисто религиозными направлениями в исламе явились мутазилитизм и суфизм. Первых называют рационалистами, а вторых – мистиками ислама.

Еще до Магомета у арабов велись споры о кадаре и джабре, по нашему – о свободе воли и детерминизме. Коран, как мы говорили, в сущности не решает этого спора, но косность попыталась извлечь из него решение в пользу джабра. Суеверие и невежество так понятый Коран обожествило. В ряду мыслящих людей, которые выступили против этого, был Хасан, сын усыновленного Магометом Зейда. Воззрения Хасана во всей их полноте неизвестны. Но некоторые рассказы о нем заставляют причислить его к противникам ортодоксального направления. Так, по одному рассказу, когда ему сказали, что омаядские халифы, совершая зверства, говорят, что их действия предопределены Богом, Хасан сказал: врут враги Божии. У Хасана была школа. В эту школу в ряды слушателей вошел некто Василь-ибн-Ата. Надо полагать, что он скоро стал расходиться в воззрениях со своим учителем и среди его учеников навербовал себе приверженцев. Однажды на лекциях Хасана какой-то из слушателей обратился к нему с таким вопросом: имам религии! Явились люди, говорящие, что тот, кто совершил смертный грех, уже не принадлежит к мусульманской общине и занимает то же положение, как и неверующие. И есть другие люди, говорящие, что безнравственные поступки не вредят человеку, если он верит. Вообще грех не вредит верующему и добрые дела не помогают неверующему. Хасан задумался. Тогда поднялся Василь и сказал, что, по его мнению, совершивший смертный грех не есть ни верующий, ни неверующий, он занимает средину между ним и другим. Затем Василь поднялся и удалился в один из углов школы, где начал развивать свои воззрения слушателям. Из этого рассказа следует, что за Василем последовали слушатели. Хасан тогда сказал: Василь отделился от нас (мутазилиты – отделившиеся). Так Хасан и нашел имя и указал момент возникновения учения, несогласного с его собственным. Многие от Хасана перешли к Василю. Полагают, что Василь наметил все существенные пункты мутазилитского учения. Важнейший – хотя хронологически, может быть, и не первый – теоретический вопрос, отделивший мутазилитов от тогдашних ортодоксальных суннитов, был вопрос о единстве Божием. Сунниты обыкновенно насчитывали семь божественных свойств: жизнь, знание, сила, воля, слух, зрение, речь. По суннитам Бог живет вследствие того, что существует у него атрибут жизни, обладает всеведением, потому что владеет атрибутом знания, говорит, потому что обладает способностью речи. Согласно этому воззрению атрибуты обособлялись от Бога и кроме того в представление Божества вносился антропоморфизм. Против этого Василь выдвинул учение об абсолютном единстве Божества. Но это учение разработали уже последующие мутазилиты. По-видимому, Василь много останавливался на вопросе о свободе воли, стоящем в неразрывной связи с вопросом о грехе и мздовоздаянии, из-за которого он разошелся со своим учителем Хасаном. Воззрения Василя по этому пункту сводились к тому, что добро и зло, вера и неверие, послушание и непослушание зависят от самого человека. Тезис Василя о мусульманине, совершившем смертный грех, что он не принадлежит ни к правоверным, ни к неверным, показывает, что у него уже вполне назрел и по-своему был обдуман вопрос о взаимоотношении веры и добродетели в деле спасения. Нужна ли только вера, или только добродетель, или то и другое вместе? То, что сказал Васил Хасану, показывает, что во всяком случае он полагал добродетель существенным условием спасения. Полагая добродетель делом кадара, он тем самым дело спасения ставил в преимущественную зависимость от самого человека. На чем утверждал Василь свои догматические заключения? Он искал для них опоры в Коране и хадисе, но когда речи Корана и повествования хадиса представлялись неясными, он апеллировал к здравому смыслу. При несогласованности различных мест Корана, решающий голос по вопросу об истине оказывался принадлежащим здравому смыслу. При этом, видно, Василь и затем его преемники не стремились оправдать свои решения тем, что они согласны со всем кораном, что Коран на самом деле себе не противоречит, что его кажущиеся несогласия должно обяснять так-то и так-то, т. е. они не обращались к тому методу, которым необходимо должен руководствоваться человек, верящий в богодухновенность книги. Если бы мутазилиты считали Коран божественным откровением, то они тогда должны бы были отрицать в нем существование противоречий, так как откровение само себе противоречить не может, и не могли бы допускать никакой истины вне Корана, ему противоречащей. Мутазилиты рано допустили и то, и другое. Тогда должен был возникнуть вопрос о значении Корана. Вопрос этот у суннитов и мутазилитов был поставлен несколько своеобразно, именно они стали спорить о том – сотворен Коран или нет? Причем ортодоксалисты говорили о несозданности Корана, между тем как мутазилиты настаивали на его сотворенности. Может показаться странным, почему ортодоксалисты взялись защищать такой рискованный тезис. Мутазилиты, настаивая на непререкаемо утверждаемой Магометом истине единства Божия, указывали, что признание корана несозданным есть удвоение Божества. Только единое-несозданное, только единое-вечное; нельзя рядом с существом Единого поставлять проявления Его существа или Его создания. В этих рассуждениях, по-видимому, нет ничего, что бы противоречило духу или букве корана. Но мутазилиты и ортодоксалисты думали не совсем то, что говорили, и понимали относительно друг друга, что каждый думает. Коран есть нечто сотворенное. Наблюдение показывает, что сотворенное обыкновенно заключает в себе и дурное, и хорошее. A priori значит, коран нельзя безусловно считать хорошим или истинным, нужно анализировать его содержание. Вот мутазилит останавливается на 3-й суре. «Да погибнут обе руки Абу-Лахаба (дяди Магомета) и да погибнет он сам. Богатство и дела его не послужат ему ни к чему. Он будет сожигаем в пылающем огне так же, как жена его, носительница дерева (по преданию бросала колючки на путь Магомета)? К шее у нея будет привязана ве-ревка из пальмовых волокон“. Не может быть, чтобы автором таких проклятий был Бог. Эта сура – создание человеческое и притом заведомо грешащая в сфере нравственной чистоты. Отсюда вывод, что коран не богодухновенен. Но тогда ислам теряет для себя незыблемую и непререкаемую основу. Спор о сотворенности или несотворенности корана был в сущности спором о богодухновенности или небогодухновенности его содержания. В своем рационалистическом стремлении мутазилиты шли к тому, чтобы традиционные основы религии заменить руководством разума и совести. Ортодоксалисты видели, что это мутазилитское движение на место прочных «столпов“ ислама хочет поставить изменчивые и капризные требования индивидуального духа. Понятно, что они могли прийти к заключению, что должно ратовать за догмат о несотворенности Корана. В истории нередко бывали такие случаи, что возникал спор, казавшийся пустым, праздным, основанным на недоразумении, «спор об i“ и посторонним наблюдателям представлялось непонятным, почему спорящие партии ратуют за свое, и так горячо и решительно. Наблюдатели готовы высказать сентенцию, подобную той, которую высказал некогда Лев X о богословских диспутах Лютера и Экка: «Это – праздный спор праздных монахов“, но на самом деле подобные споры порой представляют борьбу двух мировоззрений за обладание и торжество. Торжество мутазилитизма было бы гибелью ислама, и гибель мутазилитизма если не обеспечивала, то во всяком случае обуславливала существование религии Магомета.

Между ортодоксалистами и мутазилитами началась борьба. О Василе, основателе секты мутазилитов, обыкновенно полагают, что он не излагал письменно своих взглядов, но это довольно мудрено согласить с принимаемым теми же авторами фактом, что Василь подавал апологию Абдуль-Малину-бен-Мервана и что будто бы эта апология значительно смягчила отношения омаядских халифов к мутазилитам. Продолжателем дела Василя был Амр-бен-Убайда. По всей вероятности первые мутазилиты, как обыкновенно первые основатели новых религиозных учений, были стойкими нравственными личностями и их нравственные достоинства подкупали в их пользу халифов, которые по существу не должны бы были им сочувствовать. О халифе Мансуре рассказывают, что он любил призывать к себе Амра и предлагал ему за те советы, которые тот давал, денежные и иные награды. Но Амр попросил себе в награду лишь, чтобы халиф не посылал за ним, а ждал, когда он придет сам. Значит, мы тебя больше не увидим, сделал вывод халиф. В первое время своего существования мутазилиты подвергались преследованиям. Даже сравнительно либеральный Гарун-али-Рашид порой заключал их в тюрьму. Но постепенно положение их улучшалось. Мутазилиты были людьми мысли, культуры, прогресса. Халифы тоже задались мыслью насадить классическую культуру в своих владениях. Естественно им в своих просветительных стремлениях было искать опоры у мутазилитов. И вот при Альмамуне, преемнике Гарун-али-Рашида, мутазилитизм стал религией, покровительствуемой правительством. Поучительно отметить, что смена религиозного мировоззрения нисколько сначала не отразилась на нравах. Переменились только роли: преследовавшие стали преследуемыми и наоборот. Тюрьма, пытки, засечение насмерть бичом, отсечение головы при Аль-Мамуне и его преемниках были также средствами религиозного вразумления, как они были ими раньше. Богослов Ибн-Хабаль был забичеван до смерти при халифе Мутасиме за то, что исповедовал божественность Корана.

Провозглашение мутазилитского учения государственным нужно относить к 827 г. нашей эры, когда халиф Аль-Мамун издал указ, которым преследовался ранее считавшийся ортодоксальным взгляд на коран. В 833 г. этот указ был дополнен новым, весьма вразумительно указывавшим, что ожидает их и как будут трактоваться те, которые держатся старого взгляда. Содержание нового указа следующее. «Повелитель верующих узнал, что многочисленная масса народа из низшего сословия и подонков общества, которая не в состоянии самостоятельно думать, рассуждать и руководиться светом науки и ее доказательствами, совершенно не имеет ясного представления о Боге и заблуждается относительно истинной Его религии. Она не в состоянии достойно почитать Бога, иметь о Нем необходимое и верное представление и различать Его от Его тварей. Вот почему она сравнила Бога с Его творениями и с тем, что Он ниспослал из Корана. Она единодушно решила, что Коран вечен, не сотворен и не создан Богом; тогда как Бог Всевышний прямо говорит: мы сделаем его арабским Кораном“. Место, на которое ссылается здесь указ, на самом деле обыкновенна переводят так: мы послали его (Коран) на арабском языке (сура 43, 2). Но указ Аль-Мамуна принимает слово в другом значении. Указ рассуждает так: «Все, что сделано Богом, сотворено Им, как об этом сказал Сам Бог Всевышний: Он (Бог) сотворил тьму и свет, а также: так рассказываем Мы тебе о некоторых событиях, бывших до тебя и даем тебе от Себя знание (сура 20, 99). Этим Бог подтверждает, что Он передает Магомету рассказы, после которых Коран был сотворен. В другом месте Бог говорит: писание... знамения его мудро расположены и ясно изложены(11, 42, 44). Это показывает, что Сам Бог расположил и изложил свою книгу (Коран), следовательно Он ее сотворил и создал. Затем они (противники сотворенности Корана) причисляют себя к последователям сунны и считают одних себя людьми истины и представителями мусульманской общины, на других же смотрят как на заблуждающихся еретиков. Они этим слишком возгордились, ввели в заблуждение невежественную толпу и переманили на свою сторону людей ложного благонравия и притворного благочестия. Они отклонились от истины ко лжи и отступили от Бога. На этом основании повелитель верующих справедливо находит, что упомянутые люди – самая худшая часть мусульманского общества, так как они не признают единства божества; они ничто иное как сосуды глупости, знамя лжи и язык сатаны, говорящего в своих последователях и нападающего на своих врагов, преданных божественной религии. В правоте вероучения подобных людей нельзя усомниться: их свидетельские показания не должны быть принимаемы во внимание и никто из слабых и невежественных в делах веры не должен быть руководим ими, чтобы не сделаться слепыми во всех других делах. Клянусь жизнью повелителя верующих, что самый лживый из людей тот, кто говорит и выдумывает ложь о Боге и Его откровении и не имеет о Нем правильного представления. Итак, позови к себе всех кади, находящихся в Багдаде, прочитай им наш указ, узнай, что они говорят (о Коране), разузнай, как они учат о его сотворенности и созданности и сообщи им, что я поступаю в данном случае самостоятельно и что я не буду доверять тем, чья вера сомнительна. Если они признают (сотворенность Корана), прикажи им изложить на бумаге и при свидетелях свои мнения о Коране; тех же, которые откажутся признать догмат о сотворенности Корана, лиши права свидетельства и напиши нам обо всем, что касается судей вверенной тебе области“.

Из указа Мамуна собственно не вытекает ни одного либерального вывода. Коран рассматривается в нем как слово Божие, каждое изречение Корана признается неоспоримой истиной. Указ преследует лишь теорию несотворенности Корана. Но с этой теорией связывалась практика почитания, доходившая до обожания. Призыв к меньшему почитанию, слышащийся в указе в понимании народа должен был становиться призывом к непочитанию. Кумир, спущенный с пъедестала на одну ступень, в глазах народа перестает быть кумиром. Вот почему для той толпы, которая приняла указ Мамуна, как истину, Коран немедленно должен был стать предметом, который можно трактовать совершенно свободно и к каковому позволительно и фривольное отношение. К свободной оценке Корана и сознательно, и бессознательно стремились мутазилиты. У Магомета трудно найти идею прогресса в истории откровения. Можно толковать некоторые места Корана в этом смысле, но чтение Корана в общем не подсказывает этой идеи и ее обыкновенно не выводили последователи ислама. Для мутазилитов эта идея должна была представляться привлекательной. Но эта идея сама по себе имеет мистический смысл, если принять, что нужно ждать новых и новых откровений свыше. У мутазилитов ей была сообщена рационалистическая постановка: не свыше к человеку приходят новые истины, а путем изучения и самодеятельности человек узнает новые истины. Разум и наука, как это говорит уже указ Мамуна, верные ключи к истинному Богопознанию.

Однако указ предполагал, что истина – в Коране; следовательно, разум и наука должны прежде всего обратиться к исследованию этой книги. Мутазилиты так и поступали. Они создали калям. Слово калям сближают с греческим logos, оно значит слово, речь, разговор, от logos исходит logia и в частности theologia. У мусульман кроме theos не к чему было приставить logia и поэтому их калям стал обозначать богословие. Г. Жузе в своем исследовании о мутазилитах, некоторыми сведениями из какового исследования пользуемся и мы, предполагает, что калям возник под влиянием и по образу христианской догматики и в своей судьбе прошел две фазы, в первой из них он является с типом догматического, а во второй с типом основного богословия. Не думая оспаривать в целом это предположение и эти сравнения, позволительно однако заметить, что и для принятия их существуют затруднения. Если бы христианская догматика повлияла на возникновение каляма, она сказалась бы не в форме его только, но и на содержании, произошло бы и усвоение чего-либо из христианской догматики, явились полемические походы против нее. Пока не выяснено существование такого элемента в каляме, трудно говорить о влиянии на него христианской догматики. Затем существенное различие каляма с одной стороны и догматического и основного богословия с другой заключается в следующем. В христианском богословии истина есть данное, ее нужно понять, обосновать, но она уже дана. А что не дано как истина, что нужно отыскивать и относительно чего можно спорить, то не важно. В каляме истина в сущности есть искомое. Она не дана, не утверждена ни на каких соборах. Сначала калям искал ее в Коране, но в процессе своего развития он все более и более эмансипировался от этой книги. При построении своей системы мутазилиты исходным своим началом имеют Коран, но чем далее они шли, тем более отходили от этого начала. Свое религиозное мировоззрение они все более и более устраивали рационалистически. Могучим служебным орудием для этой цели явилась в их руках греческая философия. Со времен Аль-Мамуна греческих философов стали переводить на арабский язык. Частью их переводили с сирийского и частью это делали христиане (по преимуществу несторианского толка). Как выделяющегося переводчика и комментатора Аристотеля при Аль-Мамуне нужно назвать Кенди или Аль-Кенди. Аристотель наиболее понравился мусульманам, по-видимому его философские соображения в их глазах представились наиболее ясными богословскими доводами, а его логика явилась для богословов ислама самым нужным оружием в их постоянных богословских спорах. Кенди много писал и по математике и по медицине, и им был написан трактат о единстве Божием, по-видимому, в мутазилитском духе. Мутазилитов прозвали ашаб-аль-адль-валь-таухид, – сторонники справедливости и единства. Под единством разумелось единство Бога, под справедливостью тоже справедливость Божия, состоящая в том, что человеку дана возможность поступать как ему угодно (человек владеет кадаром) и что человек получит от Бога возмездие сообразно своим свободным поступкам.

Эллинская философия, положительная наука, рационалистическое богословие начали процветать при либеральных халифах. Но богословие, не принимающее высшего авторитета, существует лишь, пока разрушает. Его попытки строить и утвердить свои догматы всегда кончаются крушением. Государственный успех мутазилитизма причинил много скорби суннитам, были многие случаи и неискреннего, и искреннего принятия начал мутазилитизма, но по существу суннизм продолжал оставаться сильным. Были и мученики, и исповедники суннизма. Когда религия торжествует, важнейшие посты в ряду ее служителей часто замещаются сравнительно малодостойными лицами; когда религия подвергается преследованию, верховными руководителями гонимых являются наиболее сильные и мощные духом. Когда гнали мутазилитов, нравственные достоинства их вождей привлекали симпатии халифов. Когда стали преследовать суннитов, халифам пришлось познакомиться с высокими достоинствами последних. Существует следующий рассказ о халифе Ватике, горячем приверженце мутазилитов, жестоко преследовавшем противников мутазилитизма. Один старик из Мазизаха долго томился в темнице за свою приверженность к сунне. Этот старик, рассказывает Мухтади, сын Ватика, был приведен на суд к последнему. Представши пред халифом, старик сказал: «Мир тебе!“

Но халиф ничего не отвечал на приветствие. Тогда старик сказал: «Князь правоверных, почему ты не придерживаешься доброго обычая, соблюдавшегося самим пророком? Ведь в коране сказано: когда приветствуют вас каким-либо приветствием, то приветствуйте их лучшим оного приветствием, или отвечайте таким же (сур. 44, 88)“.

Тогда халиф ответил ему приветствием и приказал затем своему главному кади Ибн-абу-Дауду, известному мутазилиту приступить к допросу приведенного. Но старик опять обратился к халифу, говоря: «Князь правоверных, когда я молился в тюрьме, то мне нельзя было совершить омовения водой, а приходилось заменять воду песком, – прикажи поэтому, чтобы сняли мои оковы, принесли воды и позволили мне прежде совершить молитву“.

Ватик позволил ему. Когда старик окончил свою молитву, поднялся и, обратившись, сказал главному кади: «Позволь мне теперь узнать, догмат веры, который ты защищаешь, был ли высказан самим пророком?“

«Нет“, – отвечал Абу-Дауд.

«Так проповедывали ли его по крайней мере Абу-бекр, Омар, Осман или Али?“

«Нет“, – опять ответил кади.

«Теперь, если такого учения не высказывали ни пророк, ни Абу-бекр, ни Омар, ни Осман и ни Али, то как же теперь ты распространяешь его? Конечно ты можешь сказать, что они хотя знали о нем, но сочли за лучшее умолчать. Но если они молчали, то и мы должны также поступать; но если ты скажешь, что они молчали только потому, что не знали этого учения, то на это я возражу тебе: как же ты, несчастный, можешь знать такие вещи, каких не знал ни пророк Божий, ни первые благочестивые халифы?“

Тут увидал я, – продолжает Мухтади, – что мой отец вскочил с места и, зажав рот от смеха, побежал в свой кабинет и там произнес: «Старик прав“ (Ibid. стр. 69–70 ).

В этом рассказе можно признать бесспорно истинным факт, что мыслящие сунниты очень скоро поняли всю неразумность претензий мутазилитов, которые хотели, чтобы питали религиозную веру в их самоизмышленные догматы. Когда человек приглашает верить в полученное им откровение, его претензия понятна, но когда человек требует веры в выводы своего разума относительно божественного, его претензия всегда будет несправедливой. Разуму такого учителя веры каждый имеет право противопоставить свой собственный разум. Мутазилиты понимали это и официально пытались прикрываться Кораном. Но незаконность их притязаний на солидарность с этой книгой подметить было легко. Это была одна сторона дела. Мутазилиты не имели для своей доктрины опоры религиозного характера. Но безупречны ли были их соображения от разума в пользу своей доктрины? Мутазилиты полагали, что они выяснили себе Божество и Его отношения к человечеству так, что разум и совесть последнего не должны были волноваться более никакими сомнениями. Но так ли это? В X столетии у знаменитого мутазилитского ученого Ал-Джуббаи был ученик Абул-Хасан-аль-Ашари. Он был ревностным мутазилитом и проявлял большую талантливость. Джуббаи мог расчитывать на него, как на успешного продолжателя своего дела. Но надежды Джуббаи не оправдались. Предание рассказывает, что между учителем и учеником однажды произошел такой разговор:

«Учитель, – сказал Ашари, – представим себе, что было три брата: один был искренне верующий и благочестивый человек, другой был неверующий, третий был малолетний ребенок. Представим себе, что они все трое умерли. Какая участь ожидает каждого из них?“

«Верующий, – ответил Джуббаи, – достигнет неизмеримой высоты на небесах, неверующий попадет в ад, а ребенок хотя и будет спасен, но однако не будет превознесен наравне со своим верующим и благочестивым братом“.

«Представим себе, – продолжал Ашари, – что ребенок возгорелся желанием подняться на ту же высоту, на которой находится его брат, будет ли ему это дозволено?“

«Нет; ему скажут: брат твой достиг своего места благодаря постоянному послушанию воле божией, которое он много раз проявлял в своей жизни; ты же не делал этого“.

«А если ребенок ответит: в том не моя вина. Бог дал мне мало жизни и тем лишил меня возможности выказывать ему мою готовность повиноваться его воле“.

«На это Господь возразит ему: я знал, что если бы я даровал тебе более продолжительную жизнь, ты сделался бы ослушником моей воли и заслужил бы мучения ада. Назначив тебе раннюю смерть, я сделал тем тебе благо“.

«Хорошо, но представь себе, что неверующий, услышав это, скажет: Алла. Ты так же знал, что и меня ожидало. Почему же ты не сделал так, как было бы для меня лучше, почему ты не дал мне умереть малолетним?“

«Ты одержим нечистой силой, если позволяешь себе рассуждать таким образом“, – сказал Джуббаи (Умавец – Очерк развития религиозно-философской мысли в исламе, стр. 19).

Джуббаи был отчимом Ашари (был женат на его матери), но и эта родственная связь не удержала Ашари от разрыва с мутазилитами. Однажды в пятницу в большой Басарской мечети Ашари торжественно объявил, что он раскаивается в том, что держался еретических заблуждений, что он признает теперь предсуществование Корана, существование божественных атрибутов и предопределение человеческих действий. Божественные атрибуты мыслились реальностями по грубо антропоморфному типу у сифатитов (атрибут по-арабски – сифат), свобода воли отрицалась джабаритами. Ашари принял воззрения тех и других, но несколько в смягченном виде. Верно, говорили ашариты, что божественные атрибуты отличны от божественной сущности, но это правильно понимают те, которые признают, что должно избегать всякого сравнения Творца с тварью и что не должно понимать буквально антропоморфизм Корана. Верно также, что все человеческие действия производятся Божественным всемогуществом, что вечная и абсолютная божественная воля есть единственная причина всего того, что есть и что совершается так, что Бог есть единственный виновник всего добра и всего зла. Его воля не может быть отделяема от Его предведения. Однако человек имеет нечто, что ашариты называли касб – приобретенное, т. е. он некоторым образом участвует в произведении созданных вещей и через это становится заслуживающим награды или наказания. Реальное содержание этого касба трудно определимо, но во всяком случае он представляется некоторым прибежищем для спасения от тех безотрадных моральных и религиозных выводов, к которым приводит детерминизм.

Раскаяние в еретических заблуждениях овладело Ашари тогда, когда халифы давно уже вступили на путь правоверия. Теория Ашари дала халифам новое оружие в борьбе с мутазилитской ересью; доселе они опирались на толпу, сочувствовавшую суннизму и на свою силу, а теперь к ним присоединился еще и разум. Мутазилитизм был подавлен и стал постепенно исчезать, т. е. он пришел к своему естественному концу, он порвал связь с Кораном и перестал быть религией. Но не могла удержаться и мутазилитская философия. Она должна была преобразоваться под влиянием тех философских ресурсов, которыми тогда располагали арабы. А это были – Аристотель в неоплатоническом освещении и сочинения неоплатоников. Может быть как синтез арабского мутазилитизма с этими доктринами нужно рассматривать позднейшие учения Ибн-Сины (Авицены, 980–1037) и Ибн-Рошда (Аверроэса, около 1126–1198). Первый из них ближе к мутазилитам, второй идет от них гораздо далее. У первого еще можно найти теорию индивидуальности души и ее посмертного существования и связанные с этим религиозные представления. Для Ибн-Рошда понятие вечной индивидуальности души есть химера. Уже у Ибн-Сины принимается по существу неоплатоническая теория истечения всего из единого, прежде всего разумных сфер, а у Ибн-Рошда это единое и его интеллект и есть единая вечная реальность, блаженный удел человека соединиться и, так сказать, исчезнуть в этом высшем интеллекте. Любопытно однако, что Ибн-Рошд старался сохранить репутацию доброго мусульманина, он обращался к Корану, как откровению, обыкновенно только толковал его произвольно, но порой его философия неожиданно сближалась с, по-видимому, противоречивой буквой Корана. Это – в вопросе о кадаре и джабре. В коране, рассуждал Ибн-Рошд, находятся места, ясно говорящие, что все предопределено, и другие, приписывающие человеку самодеятельность в его делах. Точно также философия с одной стороны, по-видимому, противится тому, чтобы мы рассматривали человека как абсолютного виновника его деяний, ибо тогда эти деяния были бы творением независимым от первой причины или Бога, а этого философия не может допустить, но с другой стороны, если мы примем, что человека все то, что он делает, заставляют производить некоторые неизменные законы, что он водится роком, которому не может ничего противопоставить, мы получим, что все труды человека, все его усилия производить добро в сущности представляют собой ничто. Но истина заключается в справедливой середине между двумя крайними мнениями. Наши действия зависят отчасти от нашей свободной воли и от некоторых причин вне нас. Мы свободны желать действовать так или иначе, но наша воля всегда определяется некоторой внешней причиной. Если, напр., мы видим что-нибудь, что нам нравится, нас влечет к этому вопреки нас самих; наоборот, мы по необходимости бежим от того, что нам не нравится. Таким образом наша воля всегда ограничена внешними причинами. Эти причины являются следствием неизменного порядка явлений, обусловленного общими законами природы. Один Бог знает наперед необходимую последовательность, которая для нас является тайной. Отношение нашей воли к внешним причинам определяется законами естественными, которые в религиозном учении называются кадха-валь-кадр (определением и предопределением).

Ибн-Рошд, известный в философии под именем Аверроэса, считается обыкновенно наиболее выдающимся мыслителем из арабов. Нетрудно понять происхождение этого взгляда, хотя и трудно с ним согласиться. В судьбах мусульманской доктрины фигура Ибн -Рошда не выдвигается ни положительным, ни отрицательным влиянием. Но в истории христианской мысли судьба его стала иной. Латинские переводы сочинений Ибн-Рошда сделали имя его для христианских ученых наиболее известным из арабских мыслителей. Предмет сочинений Ибн-Рошда должен был глубоко заинтересовать их. Ибн-Рошд комментировал Аристотеля, но Аристотель считался у средневековых схоластиков авторитетнейшим руководителем в деле искания истины. Сорбонна одно время серьезно ставила вопрос о канонизации Аристотеля, т. е. о причислении этого языческого философа к лику христианских святых. И вдруг Ибн-Рошд из сочинений этого кандидата во святые стал делать нечестивые выводы и еще более подсказывать их. В своем трактате De anima Ибн-Рошд устанавливал такие положения относительно единства духа и интеллекта, что христианский богослов сделал такую глоссу: «Отсюда можно вывести, что проклятая душа Иуды и святая душа Петра – одно и то же, а это ересь“. С подобными еретическими выводами или положениями схоластические ученые и считали нужным полемизировать, и своей полемикой они создали славу Ибн-Рошда. Однако и эта слава, по-видимому, была только школьной. Ибн-Рошд не влиял на верования христианских масс, он мало оказал влияния и на воззрения мусульман (капитальное сочинение о Ибн-Рошде и его влиянии принадлежит Ренану – Averroes et 1’ Averroisme. Теперь, однако, оно значительно устарело. Несколько любопытных соображений есть в статье P. Alphandery– Ja-t-il eu un averroisme populaire au ХШ-е et XLV siecle, в Rev. de l’ Histoire des Relig. 1902).

У Ибн-Рошда в сущности ясно и резко развиваются пантеистические воззрения, но пантеизм если теоретически и рационалистичен, то практически всегда мистичен. Самого Ибн-Рошда трудно упрекать в мистицизме, нельзя назвать мистиком и Ибн-Сину. Однако в их теориях, исшедших из мутазилитического рационализма, можно уже увидеть поворот к миросозерцанию, резко расходящемуся с исходным. Это иное миросозерцание существовало в их время, создало практику жизни и имело пережить мутазилитизм и дожить до наших дней, это – миросозерцание суфиев, – миросозерцание мистическое. Уже во дни Ибн-Сины, как представляет предание, между выдающимися мистиками и рационалистами начало происходить нечто в роде сближения. Ибн-Сина и мистик Абу-Саид, говорят, расстались между собой после продолжительного разговора с такими отзывами друг о друге. Первый сказал о втором: то, что я знаю, он видит; второй сказал о первом: то, что я вижу, он знает.

Коран по существу деистичен, он стремится как можно резче провести границу, отделяющую человека от Бога. Коран освящает семью, брак, по-видимому, враждебен монашеству, аскетизму, но есть в нем места, которые направляют на путь аскетизма, а условия жизни и окружающей природы много содействовали тому, чтобы вступали и шли на этот путь, и чтобы на нем доходили до крайнего мистицизма. Так, теоретически коран отделяет человека от Бога и привязывает человека к семье, а практически он многих заставил порвать с семьей и искать интимнейшего соединения с Богом. Для развития мистицизма, конечно, нужно прежде всего психологическое расположение к нему. На той территории, где ислам возник и распространялся, такое расположение существовало. Сирийские и египетские пустыни знали много великих подвижников. Ессеизм и ферапевтизм существовали в этих и близких к этим областям также издавна. Охотно, по-видимому, эта территория воспринимала мистические воззрения, шедшие с востока и запада. С востока шло влияние браманизма и буддизма, с запада – влияние неоплатонической философии. Отшельничество, подвижничество издавна было известно арабам и вообще всем последователям ислама. Один из факторов, который всегда направлял людей на путь отшельничества, это неустойчивость, сомнительность и превратность человеческого благополучия. Чем менее человеку гарантировано благополучие в мире, тем больше и чаще он уходит из мира. Такая негарантированность благополучия в мире ислама, понятно, существовала в высокой степени. За земное счастье ручаться нельзя, нужно заботиться о счастье загробном. Но здесь Коран ужаснейшими описаниями ада вразумляет правоверного, что земные страдания – ничто в сравнении с теми бедствиями, которые постигнут того, кто не будет верным служителем Аллаха. Как и земное счастье – ничто в сравнении с теми благами, которые ждут верного за гробом. Для того, чтобы избежать грядущих зол и насладиться обещанными благами, лучше всего порвать с мирской жизнью и всецело употребить свою земную жизнь на приготовление к жизни небесной. Отсюда – аскетизм, отшельничество.

Аскетизм называется по-арабски зохд, а аскет по-арабски захид, но этот термин для обозначения аскетов мистиков вытеснен именами суфизм и суфий.) Это слово пытались сближать с греческим Sofos – мудрый, и с арабским сафи, означающим чистоту, но теперь вообще принимается, что это наименование происходит от суф – шерсть, и что суфий значит шерстяной, сермяжник, одетый в сермяжную одежду, в рубище, по толкованию суфиев, облеченный в милоть, подобную пророческой. Таким образом суфии получили свое имя не от сущности своего учения, а от внешнего знака, говорящего о принадлежности к этому учению или еще более свидетельствующего об известном образе жизни. Сами суфиты склонны возводить свое учение к Аллаху, от которого его восприняли Джебраил (архангел Гавриил), Магомет, Алий и Абу-Бекр; даются и другие аналогичные генеалогии. Едва ли возможно теперь восстановить, как в первоначальной мусульманской общине зародились и стали осуществляться идеи подвижничества. Сам Магомет, несомненно, не благоволил к нему. В Коране в уста Аллаха, между прочим, влагается следующее: «Мы послали по их следам (Ноя, Авраама) других апостолов, как Иисуса сына Марии, которому дали Евангелие; мы положили в сердца следовавших за ними учеников печаль и сострадание, жизнь монашескую они выдумали сами. Мы только предписали желание угодить Богу; но они не наблюдали, как это следовало“ (сура 57, 27) Едва ли у непосредственных друзей Магомета существовали аскетические тенденции. Но в некотором расстоянии от него они развивались под авторитетом его имени. Магомету предписали изречение: «Если бы вы знали то, что знаю я, вы разучились бы смеяться и много бы плакали». В несколько вариированном виде эти слова повторил тот, кто считается основателем исламского монашества – Хасан Басрийский (642–728). Он говорил: «Кто читает Коран и верит в него, тот всегда будет полон страха в этом мире и часто будет плакать“. Хасан организовал монашество в исламе, хотя первый мусульманский монастырь был выстроен лет 20 спустя после смерти Хасана. Около этого времени для обозначения мусульманских подвижников и стал употребляться термин суфий. Он имел строго правоверный смысл, так как обозначал подвижника, подвиги которого состояли в осуществлении требований ислама. Впоследствии термин суфий стал вместе обозначать и мистика. Аскетизм имеет своим необходимым следствием мистицизм. Г. Крымский в своих работах о суфизме склонен введение в него мистического элемента приписывать влиянию сирийских христиан и мусульманских женщин. Первой женщиной-мистиком суфии называют Рабию (современницу Хасана, умерла около 753 г.). Вместе с другими женщинами она посвятила жизнь духовным подвигам, но ее основным чувством к Богу была любовь, а не страх, толкавший других на путь подвижничества. Ей приписывается много стихов, воспеваемая любовь в которых обращается к Божеству. Мистические теории, конечно, могли и должны были содействовать скорейшему превращению аскетизма в мистицизм, но переход первого во второй есть вообще и физиологическая, и психологическая необходимость. Можно все виды мистицизма признать, как это делают рационалисты, патологическими, можно выделять – и это должен принять каждый верующий человек, – из них один, как нормальный, признавая за остальными патологический характер различной степени. Ведь верующий признает возможность и желательность Богообщения, общения с высшим миром, отсюда действительность богоявлений и явления существ высшего мира, сказывающихся как в особых состояниях духа верующего, так и во внешних событиях. Результатом аскетических упражнений всегда является парализация внешней чувствительности (анестезия), но как бы в возмещение этой потери растет чувствительность внутренняя. Дух улавливает воздействия и влияния, неуловимые в обычном состоянии. Дух под влиянием аскетических подвигов, вообще говоря, может настраиваться различно, но несомненно, что главным образом аскетические подвиги вызывали в нервной системе состояния аналогичные тем, которые возбуждаются в них наркотическими веществами. Отсюда – обычный результат величайших аскетических подвигов в браманизме и других религиях – достижение более или менее блаженного состояния духа с меньшей или большей утратой сознания личности. Блаженство субъекта возрастает по мере того, как в нём ослабевает сознание различия его от объекта. Конечно, такое состояние духа не может быть постоянным. Аскетические подвиги дают ему подготовку, а в каждом отдельном случае он вызывается специальными упражнениями, причем разрешается двумя исходами: или ослабевание сознания различия завершится совсем потерей сознания – обмороком, или сознание различия станет усиливаться и постепенно сознание станет нормальным. Обычно это возвращение к нормальному состоянию соединяется с болезненным чувством. Блаженно радостное, экстатическое состояние, вызываемое аскетическими подвигами, подавляя сознание личности, вносит в сознание представление о слиянии с внешним объектом. Этот обект есть универс или Божество, аскет становится одним с универсом или Божеством. Таким образом он эмпирическим путем доходит до пантеистических представлений, что и выразил Ибн-Сина в своем отзыве об Абу-Саиде: «То, что я знаю, он видит“. Аскетизм обыкновенно является мостом, приводящим от всякой формы религии к пантеистическому мистицизму. Исключение представляет лишь правильно христианский аскетизм, направленный не на подавление личности, а на возвышение личности, на высвобождение ее от низменных влечений как телесного, так и духовного характера. Аскетизм мусульман, понятно, не мог регулироваться святыми наставлениями Евангелия, поэтому он вел туда же, куда издревле вел аскетизм своих адептов. Мусульманский аскетизм без всяких посторонних влияний создал бы теорию мистического пантеизма, и то обстоятельство, что такие теории уже в готовом виде предлагались правоверным, лишь облегчило их задачу.

О Хасане Босрийском говорят, что основным его религиозным чувством был страх пред Богом. Может быть, побуждением для его религиозной практики послужило такое или подобное изречение Корана: «Знайте, что жизнь на этом свете игра и пустяки; это – наряд, это – предмет тщеславия между вами. Возрастание имущества и большое количество детей подобно дождю; растения, которые он оживляет, нравятся неверным; но они скоро вянут, и ты увидишь, что они желтеют и почки сохнут. И под конец всего на том свете страшное мучение“ (сура 57, 19, ср. 47, 38). Изречение подсказывает страх, но все равно аскет и через страх может подняться до блаженства любви. В Коране можно найти мало мест, пессимистически говорящих подобно приведенному о суетности мира, но такие места все-таки есть, и факт суетности бытия они утверждают ясно. Если их принять за исходные начала, то легко и другие изречения Корана и его метафоры истолковывать в мистическом смысле. Если мир есть суета, призрак, то Бог есть единая, истинная реальность. Выражения Корана о Его вездеприсутствии и всеведении и должно понимать, что Он, собственно, и есть всесуществующий и всезнающий (см., наприм., суру 58, 8), а мир есть призрак бытия и знание человека есть призрак знания. Бог ближе к человеку, чем гортанная жила, значит, Он пребывает в человеке или, вернее, человек получает бытие, пребывая в Боге. Все, кто находится на земле, проходимы, и вечен только лик Твоего Бога всеславного, всемилосердного. Если Бог в сущности есть единый существующий, то Он есть единый и действующий. «Не ты убил их, говорит Бог пророку по случаю победы над язычниками при Бедре, но Бог убил их, и не ты убил того, кого ты убил, но Бог его убил“. «Если с тобой случится какое добро, то оно идет тебе от Бога. Зло идет от тебя“ (4, 81). Здесь, по-видимому, остается еще элемент самодеятельности, хотя и довольно плачевной. Но вот в другом месте говорится: «Он (Бог) кого хочет заблуждает и кого хочет направляет“ (16, 95). Мы говорили, что общий контекст Корана побуждает толковать это и подобные выражения в смысле божественного попущения зла, но особенность мистического мышления между прочим заключается в том, что оно понимает буквально то, чего буквально нельзя понимать, и отрицает букву там, где ее все признают.

Если в Коране при желании можно находить мистический смысл, то его еще легче извлекать из предания. Предание обыкновенно преобразуется в желательном для передающих его смысле. И в уста Магомета оно вложило такие речи. «Бог разделил любовь на сто частей, девяносто девять частей ее Он оставил Себе, а одну частицу отдал людям; какой бы любовью они ни любили друг друга, они любят только благодаря этой частице любви, данной им Богом». «Когда Я возлюблю раба моего, сказал Господь, Я становлюсь его ухом, его глазом, его устами, так что он Мной слышит, видит, глаголет“. «Господь восседает в сердцах верных Ему, как на трон“. «Небо и земля, сказал Господь, не понимают Меня, сердце уверовавшего в Меня понимает Меня“.

Эти изречения предания разъясняются сочинениями суфиев. «Тайна души, говорил Сахоль-Ибн-Абдаллах, открылась в первый раз, когда фараон назвал себя богом“. «О, мой учитель, – говорил один суфий своему наставнику, – ты довершил мое учение, научив меня, что ты – бог и что все есть бог“. «Я – выше всех вещей, я есть истина, я – бог“, вот последняя граница суфийского познания. Любопытен рассказ о суфие Мансуре Ходже, достигшем такой границы. Его заявление, что он бог, было признано богохульством и его было постановлено сжечь. Когда его привели к костру, «палачи не могли исполнить своего долга: тщетно они пытались схватить его; его тело ускользало от их рук и казалось сидящим на воздухе в спокойном положении, в некотором расстоянии от костра. Между тем как это происходило на земле, душа его искала райских областей. Здесь подошел к нему Магомет, который признал, что он достоин степени вусулах (т. е. единения с Богом) и что его слова, что он бог, истинны; только Магомет упрашивал Хаджу ради практической (чувственной) религии, которая необходима для того, чтобы держать людей в надлежащих границах, позволить себе сжечь. Душа этого человека, убедившись в справедливости того, что сказал пророк, возвратилась на землю, чтобы оживить свое тело, которое претерпело смерть, к какой он был приговорен (Позднев – Дервиши, стр. 121). Когда человек есть бог, то в нем и производит все бог. Когда халиф Алий был поражен убийцей, он, по Мевлеви, обратился к последнему с такими словами: «Я владыка страны, но своего тела я не касался. Не ты поразил меня, ты – только орудие провидения; а кто осмелится отмщать провидению? Поэтому не печалься о том, что ты сделал, завтра я твой защитник“ (Ibid. стр. 97). Если человек познал, что он есть бог, то ему должно стать присуще и свойство божественного блаженства и какой бы жребий ни постиг его, он все будет блажен. Один суфий сказал: «Если бы Бог представил мне выбор между небом и адом, то я избрал бы ад, потому что к небу стремится моя душа, ад же существует только по воле Божией“. Другой суфий возразил на это с упреком: «Какое дело слуге Бога выбирать. Мы должны идти туда, куда Он нас пошлет, и быть тем, чем Ему угодно, чтобы мы были“. Люди обладают в различной степени познанием истины, конечный момент какового познания есть признание себя тождественным с божеством. Следующий рассказ представляет, как люди различных степеней знания относятся к внешним событиям. Желающему выяснить себе это различие, учитель суфизма сказал: «Пойди и ударь по щеке каждого из трех лиц, сидящих пред тобой“. Предлагавший вопрос подошел к первому из трех указанных им лиц, который был последователем ислама, и ударил его. В ту же минуту он получил обратный удар, так как по словам корана: жизнь за жизнь, глаз за глаз, нос за нос, зуб за зуб и рана за рану. Затем вопрошатель подошел к человеку, вступившему на путь сближения с Богом, и ударил его. Этот человек вспыхнул как бы во гневе и сжал кулак, но мгновенно пересилил себя, и не только не ответил ударом, но даже не произнес ни слова. Теперь наступила очередь человека, достигшего истины, и когда ему нанесен был удар, то он даже не обратил на него внимания, так всецело он был погружен в блаженное созерцание (Брауна – Верования суффитов (у Тимирязева op. cit. стр. 329)). Внешние призрачные состояния и их перемены не могут влиять на блаженство человека, признавшего себя богом.

Как же понимать это тождество с Богом человека и как примирить то, что Бог есть все, с тем, что в этом всем не мало злого? Суфиты дают ответы на эти вопросы. Бог был, когда ничего не было кроме Него. Бог есть бытие. Бог пожелал проявить Себя вовне бытия – в небытии, так сказать, отразить свои совершенства в зеркале небытия. Проявить свои совершенства значит и проявить свою благость, но проявить что бы то ни было можно лишь через противоположное, добро через зло; божественная благость может быть проявлена и познана лишь через зло мира. Но так как самый мир есть только отражение Божие в зеркале небытия, то очевидно, что зло в сущности есть мираж, иллюзия. Бог – это солнце, мир – это отражение солнца в воде. Только на самом деле отражение Божества дается не водой, а небытием (поучительно сопоставить эти теории мусульманских мистиков с рассуждениями мистических философов христианства, наприм., с взглядами Якова Бэма (1575–1624, Aurora oder die Morgenrote im Aufgang; Mysterium magnum uber das erste Buch Moses)). На самом деле луч вполне отражается тем, что непроницаемо, но вполне непроницаемо лишь небытие. Во все сущее можно проникнуть, небытие непроникновенно и потому является самым удобным зеркалом. Мы – отражение солнца, наша реальность – в нем; производящая в нем изменения полнота бытия заставляет в зеркале одни отражения сменяться другими. Человек есть глаз Бога, отраженного в зеркале небытия. Человек – глаз этого отражения, а Бог – свет глаза; с помощью этого глаза Бог видит себя. В этом чудесном и таинственном создании воплощается вся вселенная, человек составляет так же, как она, соединение действительного и недействительного, доброго и недоброго, света и мрака. Если он смотрит вниз и отворачивается от Бога, то он видит пред собой только мрачную тень своего Я, источника всех его страданий и грехов. Но если он научится смотреть наверх, то он увидит пред собой свет и только свет, добро и только добро, Бога и только Бога. Подобное состояние – верховное блаженство, конечная цель, соединение с Богом. Капля расплывается в океане, любящий поклонник соединяется с предметом своей любви. Он не перестал существовать, а слился с бытием, которого он прежде был отражением (Брауна, op. cit. стр. 335). Пути, которые ведут к этому блаженному концу, к соединению с Богом, так же многочисленны, как дыхание людей. Эти пути суть различные религии.

Основные элементы суфитской теории и практики можно резюмировать таким образом. Один только Бог существует действительно, Он есть все и все находится в Нем. Бог есть единство. Вселенная существует постольку, поскольку она есть Бог, поскольку она отлична от Бога, – разнообразна, пестра, противоречива, – постольку она не имеет действительного существования. Высшее счастье существа заключается в том, чтобы отрешиться от неистинного, мнимого существования и начать существовать во истину. Индивидуальность существу сообщает материя. Нужно высвободиться из-под ее власти. В суфизме, видно, сознали истину, что смерть просто сама по себе не освобождает дух от власти материи. У суфитов допускается и метапсихозис, как он принимается браманистами, буддистами и неоплатониками, душа, привязанная своими желаниями к телу, не освобождается от них при помощи ножа или яда. Нужно, чтобы она путем аскетических упражнений перестала в этой жизни быть в зависимости от тела. Цель деятельности души – созерцать Божество (моракабе соответствует буддийскому дхайна), расплыться в нем, как капля расплывается в океане (фена отвечает браманистическому погружению в Браму) и таким образом всецело воссоединиться с Ним (итжихад, тавхид). Для достижения этого идеального конца суфизм начертывает путь, число стадий его (маназиль) не всегда определяется одинаково, но обыкновенно их насчитывают четыре. Первая – Шариат собственно, – закон ислама, но суфии расширяют понятие шариата. Он обозначает у них закон, требование всякой религии. Какова бы ни была религия, человек, исполняющий ее требования, идет к Богу. Однако для мусульманина, конечно, трудно примириться с мыслью, что все религии равно ведут к Богу все равно, как все дороги ведут в Рим. У них есть классификация религий, общий характер которой определяется Кораном, идолопоклонство считается низшей формой религии, иудейство и христианство – сравнительно высшими, это – религии людей писания: высшей и совершеннейшей религией является ислам. На первой стадии духовного развития человек должен стремиться как можно строже и точнее исполнять шариат ислама. Тот, кто осуществил требовавия шариата, вступает на высшую ступень, называющуюся путь – тарикат. Поднятие на эту ступень обуславливается тем, что праведнику закон не лежит. Его воля раньше стремиться сделать то, что нужно, чем дается предписание закона или чем оно ему приходит на память. Видя неимущего, он спешит к нему со своей милостыней раньше, чем подумает о предписаниях шариата относительно милостыни. Он совершает омовения, потому что для него естественно делать чистым жилище своей чистой души. На этой ступени суфий обыкновенно становится мюридом (послушником) какого-нибудь старца-дервиша или начальника ордена – шейха (моршида, пира). Он подчиняет свою волю воле своего руководителя. Чувственное богослужение в этом фазисе должно сменяться духовным. Суфий должен постоянно размышлять о Божестве, возгревать в себе любовь к Нему. Мысль и чувство искусственно сконцентрировываются на идее Единого Высшего Бытия – идее довольно безсодержательной, потому что в единстве нет различий, атрибутов, многообразия. Попытки сконцентрировать свое познание и свою любовь на абсолютном трудно отличимом от нуля, если они успешны, разрешаются экстатическим припадком (халь). Состояние блаженства в нем аналогично с опьянением, почему песни суфийских поэтов, воспевающих вино и восторги любви и толкуют мистически, как прикровенно говорящих о восторгах познания и получаемых в стадии усовершения суфия, носящей имя ма’рифат (познание). Суфий познает здесь, что лишь существует Бог, что Он есть единство, что мир призрачен, что все религии равны (все они – лучи Солнца), нет разницы между добром и злом, нравственным и безнравственным. Суфий познает отсутствие различий, потому что узнает, что существует лишь безразличное единство. Он становится познавшим (ариф). Познавши истину на ступени ма’рифат, суфий однако остается нетождественным с истиной. Немногие достигают этой последней ступени хакикат (истины), в которой чувствуют свое совершенное тождество с Божеством.

Коран учит о существовании непереходимой бездны между Богом и человеком, а суфизм стремится уничтожить всякое различие между тварью и Творцом. Коран таким образом уничтожается суфизмом, и однако в истории ислама суфиты обыкновенно являлись защитниками правоверия и многие из них почитаются святыми ислама. Это понятно, по внешности они являлись подвижниками, а подвижничество всегда подкупает к себе. Рекомендуя мирянам шариат, они тем самым в глазах общества являлись защитниками правоверия. Только когда они сами уже слишком явно эмансипировались не только от требования шариата, но вообще от признания над собой каких бы то ни было законов и провозглашали: я – истина, я – Бог, их преследовали и даже казнили (сожжением, голодной смертью) и то, как видно из существующих преданий, с сохранением к ним должного уважения. Но суфизм дал не только святых ислама, он дал еще ученых защитников ислама. Самым замечательным в ряду их является причисленный к числу мусульманских святых Гацаль или Альгацаль (1038–1111 г.г.). Его настоящее имя было Абу-Гамед-Ибн-Магомет, его отец занимался продажей ниток (гацаль), отсюда его прозвище Гацаль. Он назван доказательством ислама. Из его сочинений особенно замечательны Макасид-аль-фаласифа (тенденции философов), Техафод-аль-фаласифа (опровержение философов) и ихья-улгом-аддиу (богословское). Своему суфитскому богословию Гацаль предпосылает гносеологические пролегомены, которые Люис совершенно законно в своей истории философии сопоставляет с Discours sur la methode Декарта. Должно стремиться к истине. Истина есть знание, в котором нельзя усомниться. Так, положение десять больше трех есть истина, и если бы кто сказал: нет, три больше десяти и в доказательство этого я превращу свою палку в змея и действительно совершил бы такое превращение, то и тогда он не поколебал бы убеждения в его заблуждении и в истинности ранее поставленного положения. Чувства не могут доставить нам несомненного знания. Неправильность, ошибочность, сомнительность их показаний выясняет нам разум. Но если разум показывает заблуждения чувств, то не существует ли еще высшего судьи, который может показать заблуждения суждений разума? Во время сна мы грезы принимаем за действительность, но не существует ли высшего состояния, к которому наше бодрствование относится так же, как сон относится к бодрствованию? В этом состоянии должна открыться истина. Понятно, что такого состояния духа нельзя достигнуть путем логических соображений и доказательств. Это состояние есть экстаз. Истина открывается человеку, благодаря лучу света, посылаемому Богом в его душу. На практику суфизма, направленную для достижения экстатического состояния, Гацаля направило личное несчастие: он внезапно онемел пред восторженной аудиторией. Он увидел в этом божественный перст, указывающий ему, что он увлекается тщеславием. Он стал действительным суфитом. Чего он достиг путем суфитских упражнений, это осталось его тайной. Испытал ли он экстаз, он молчит об этом. Но он дал теорию четырех ступеней познания, из которой, по крайней мере, вытекает, что для него экстаз и обладание истиной понятия равнозначущие. Младенческая ступень познания есть ощущение, отроческая – понимание, зрелость – разум (сюда входит постижение абсолютного: таким образом в этой триаде ступеней заключается, как отмечает Люис, Sinnlichkeit, Verstand und Vernuft Канта). Ho есть четвертая ступень, когда у человека открываются духовные очи, которыми он постигает предметы, скрытые от остального человечества, постигает будущее, постигает ускользающее от разума, как разум постигает то, что ускользает от понимания, как понимание постигает то, что ускользает от ощущения. Это состояние есть пророчество. Кто не знает экстаза, тот знает пророчество только по имени.

В глазах правоверных Гацаль стяжал себе великое уважение своим трактатом «Опровержение философов“. Философы обыкновенно трактуются как еретики, и поэтому уже само заглавие сочинения Гацаля как бы носит на себе печать правоверия. Трактат этот заключен в девятом томе сочинений Ибн-Рошда (Аверроэса), но Ибн-Рошд скептически относится к правоверию Гацаля. А Моисей Нарбонский, дававший комментарии на Гацаля, сообщил, что будто бы Гацаль написал небольшую книжку, в которой показал, как нужно опровергнуть его опровержение или его возражения философам и что с этой книжкой он знакомил только немногих близких и избранных учеников. Как бы то ни было, Гацаль перешел в истории философской мысли с именем скептика, а в истории ислама с именем правоверного святого.

Если философы давали теоретические опоры суфизму, то поэты возбуждали настроения, соответствующие суфийским теориям. Мусульманская поэзия преимущественно мистическая. Исключений можно указать немного. Таким, по-видимому, является величайший поэт персов Фирдоуси (935–1020) в его Шах-наме не слышится мистических элементов. Являлись в мусульманском обществе и совершенные религиозные скептики и даже просто неверующие. Вот произведение неверующей музы поэта Абу-л-Аля (ум. в 1057 г.): «С удивлением смотрю я на людей, приходящих за тысячи верст, бросать булыжники и целовать камень. Странные верования. Приверженцы их – не слепцы ли по истине? Вы говорите мне, что после долгого пребывания в могиле я оживу. Что я буду жить в большом саду, где буду наслаждаться и яствами, вином и прекрасными черноокими девами. Но бедный друг мой, скажи мне, что вы (мусульмане) сделали с вашим рассудком, что он допустил вас верить всем этим бредням? Люди делятся на два сорта: имеющих разум, но не имеющих веры и верящих, но безрассудных (Уманца–Очерк развития религиозно-философ. мысли в исламе, стр. 85.).

Такие пессимистическо-атеистические песни, однако, редко слышались в мусульманском мире. Слух мусульман услаждался, главным образом, произведениями мистических поэтов. Величайшим мистическим поэтом является «соловей созерцательной жизни“ – Джелалледин Руми (Малоазийский, 1207–1263 г.г.). Его прозвище показывает, что он свои искания Божества не ограничил своими стихотворениями, он был подвижником суфизма и основал один из дервишеских орденов (Мевлеви-вращающихся). Он дал много гимнов, лирических произведений, двухстрофных поэм, произведения его впоследствии интерполировались, стихотворения его сравнивают с русскими духовными стихами. Вот – отрывки из его поэмы Месневи-шериф. «Когда кто находится вне кягбэ (–кааба, на языке суфитов–любовь), то нужно ему к ней обращать свои взоры. Когда кто находится в кягбэ, все равно куда бы его взоры ни обращались“. Далее, в той же поэме передается такой рассказ. Однажды Моисей встретился с пастухом, который с пламенным жаром, обращаясь к Богу, восклицал: о мой Господи, о мой Владыка. Где–Ты, чтобы я мог сделаться Твоим рабом, чтобы я чинил Твою обувь, чтобы я расчесывал Твои волосы, чтобы я мыл Твои одежды, чтобы я мог служить Тебе молоком моих стад, – Тебе, Которого я почитаю? Где – Ты, чтобы я мог целовать Твою прекрасную руку, чтобы я отирал Твои прекрасные ноги, чтобы я выметал Твое жилище прежде, чем Ты удаляешься на покой? Так говорил простой пастух. Моисей, воспламененный ревностью к религии, которую он послан был возвестить, упрекал этого человека за богохульство, говоря ему, что Бог не имеег тела, что Он не нуждается ни в одежде, ни в пище, ни в жилище, и окончил тем, что назвал его неверным. Пастух, разум которого не мог возвыситься до понимания бытия, которое не имело бы тела, подобного его собственному, подверженного одним и тем же недостаткам, был поражен упреками Божия посланника, впал в отчаяние и отказался от всякого богопочитания. Бог обратился к Моисею и сказал: ты отогнал моего служителя от Меня, Я послал тебя привлекать ко Мне других, а не удалять их. Всякое бытие получило образ существования и различные средства для его выражения. То, что ты находишь богохульным, достохвально в другом. То, что ты называешь ядом, есть мед в его глазах. Чистота, нечистота, леность и проворство, – все эти различия ниже Меня. Индийский язык хорош только для индийца, зендский – для зенда. Их выражения не могут унизить Меня. Напротив, они очищаются искренностью чествования, которое они воздают Мне. Слова – ничто для Меня. Я смотрю на сердце, и если оно смиренно, то чего я должен остерегаться, когда язык говорит противное? В сердце заключается сущность любви, а слова только пустые изменения. Мой служитель имеет сердце Моей любви и не заботится ни о мысли, ни о выражении. Компас нужен для направления молитв тем, кто находится вне кягбэ, между тем как кто в ней, тот не знает его употребления“(Позднев-Дервиши, стр. 86). Месневи представляет собой полное и глубокое выражение суфизма (месневи–двойной, поэма заключает в себе около 40,000 двухстиший). Для развития идей суфизма Джелалледин пользовался и странствующими повестями и рассказами. Так у него приводится буддийская сказка о том, какое представление составили себе о слоне те, кто ощупывал его, не пользуясь светом (столб, канат, полость одежды и т. д.), мораль каковой сказки та, что всякие представления о Божестве имеют относительную долю истины и ни одно не отвечает ей вполне.

Старшим современником Руми, пережившим его, был Саади (1184–1291 г. приблизительно). Его главное произведение, содержащее в себе суфийскую философию – бустан (плодовой сад). Саади по сравнению с Руми стоит на низшей ступени созерцания. Его аскетические требования умеренны, его советы практичны. Не все произведения этого поэта находятся между собой в гармонии, имеются у него трактаты слишком жесткие и эгоистические, и имеются произведения чисто порнографического характера. Саади как будто застрял в грязи и тянется к небу.

Еще к числу выдающихся поэтов суфизма должен быть причислен Гафиз (Хазиф – хранитель, т. е. хранящий заветы корана, 1300 – 1389 гг.) Его имя было Шемс-Эддин-Магомет, его прозвали шекерлеб – сахарные уста, Лиссан-Эльганб – язык таинственных чудес. Он писал главным образом эротические произведения (газели), но блаженство от любви и вина суфии всегда сравнивали с блаженством от единения с Богом, затем у суфийских поэтов, по-видимому, существовало воззрение, что земная любовь есть мост, по которому нужно идти ищущим Божественной любви. Есть у Гафиза произведения, в которых он как бы слагает на Бога ответственность за то зло, которое открывается в мире. «Моя душа, говорит он, ввергнута в корчму десницей Всемогущего. В таком случае скажи мне, учитель, где мое преступление“? Есть у Гафиза стихи, исповедующие веру в метампсихозис. «Я был камнем, умер и стал растением, я умер как растение и сделался животным, я умер как животное и превратился в человека. Чего мне бояться? Смерть меня никогда не умаляла. Когда я умру человеком, то я стану ангелом, а с ангельскими крыльями я полечу еще выше и стану тем, о чем не может мыслить и воображение. Так пусть я превращусь в ничто. Какой-то голос шепчет мне: все мы вернемся к Нему“.

Суфизм, определяя характер жизни, заимствуя само название свое от житейской одежды, тем не менее прежде всего представляет собой теорию. И когда говорят о суфизме, то прежде всего разумеют теософию, мистическую философию, мистическую поэзию. Те, кто осуществляет суфизм в жизни, с чьим именем связывается представление о практике суфизма, носят имя дервишей. Название это уже упоминалось. Дервиши – персидское слово и по наиболее вероятному толкованию обозначает порог двери, далее – человек, просящий у порога, нищий. То же самое понятие соединяется с арабским словом факир. По своеобразной игре случая арийцы стали употреблять семитическое слово (факиры в Индии), а семиты – арийское (дервиши у арабов) для обозначения одного и того же типа религиозных подвижников. Дервиш – религиозный подвижник. Многие из дервишей довольно правильно могут быть названы мусульманскими монахами, но это название не подходит ко всем: есть дервиши женатые. Не входит непременно в понятие дервиша и отречение от имущества: есть дервиши, занимающиеся торговлею. Дервиш – по теории суфит (хотя он может быть совершенно невежественным) и на практике мусульманин, поднявшийся над требованиями шариата, затем дервиш – необособленное лицо, он – член какой-либо дервишеской корпорации, дервишеского ордена. Дервишество возникло из суфизма, но потом, когда суфизм уже перестал давать выдающихся мыслителей и поэтов, дервишество продолжало развиваться и преуспевать.

В настоящее время насчитывается до 70 дервишеских орденов. Они называются по именам действительных или признанных преданием основателей ордена. У орденов имеются цепи или родословные святых Божиих (силь-силяэ аулия уллат). Цепь эта должна показывать, кем был наставлен основатель ордена, кем был наставлен его наставник и так вплоть до Алия, Абу-Бекра и Магомета. Далее, от основателя ордена цепь нисходит к его преемникам, к главам частных дервишеских обществ. Здесь безусловно господствует теория преемства духовных дарований. Нельзя стать дервишем без дервиша. Самообразование дервишей не допускается.

Устройство дервишеских орденов в общем таково. Во главе ордена стоит шейх. На этот пост выдвигают часто наследственность, порой – дарования. Шейх не подчинен никому кроме Бога, но, разумеется, условия земного существования заставляют шейхов и правительство тех стран, где они живут, вступать в компромиссы, делать уступки и оказывать взаимное содействие в целях, – каждый для своей пользы. Шейхи управляют филиальными отделениями своего ордена в разных странах при помощи халифа (пользующийся пo доверию сверхъестественной властью шейха). Отдельными общинами управляют мокаддем – предстоятели, наместники, а все управляемые ими представляют собой дервишей (в северной Африке они носят имя кхуан – братьев). Путь, которым достигают звания и положения дервиша, обычно такой. Желающий поступить в общину какого-либо ордена, делает заявление общине и подвергается искусу. Ему поручаются физические работы, нередко унизительные, в своей душевной жизни он должен всецело подчиниться своему водителю, рассказывать ему о своих снах, о своих мыслях, стараться настраиваться согласно его указаниям, по предписаниям руководителя он совершает усиленные религиозные упражнения. Искус продолжается 2–3 года (часто 1001 день). Он заканчивается посвящением испытуемого в звание мюрида. Посвящение обыкновенно соединяется с жертвой. Испытуемый приносит для нее овцу или барана. Мюрид значит – возжелавший (истины), а руководитель мюрида называется мюршид – указывающий путь (истины). Каждый орден дервишей имеет свою особенную одежду, свои знаки. Происхождение одежд, знаков представляется сверхъестественным. Их толкуют как символы. Довольно важную роль у них играет пояс. Он обыкновенно делается из шерсти той овцы, которую дервиш приносит в жертву пред своим посвящением в мюриды. Цвет шерсти должен быть цветом ордена. В этот пояс вкладывается камень (довольства). Он символизирует те камни, какие дервиши обыкновенно кладут в свои пояса для смягчения илии укрощения чувства голода. Самый пояс символизирует связывание страстей. Глава ордена бекташи, вынимая и вкладая семикратно камень из пояса и в пояс, говорит: «Связываю жадность и разрешаю щедрость, связываю гнев и разрешаю страх Божий. Связываю страсть и разрешаю любовь к Богу. Связываю голод и разрешаю духовное довольство. Связываю дьявольское искушение и разрешаю Божественность“.

Конечной целью, достижения которой жаждет мюрид, является блаженное соединение с Богом – халь. К этой цели его направляют духовное влияние воли мюршида, зикр (религиозные упражнения) и порой гашиш (наркотический экстракт в разных видах из особой разновидности конопли – cannabis sativa L. var indica dam). Мюршид прежде всего руководит мюрида своими наставлениями, он наставляет его в послушании требованиям ордена, в подчинении своей воли ему, он сообщает ему сведения по мистической технике. По дервишеской теории сердце есть сущность человека или – вернее – сущность целой книги Бога и всех Его тайн. Сердце оказывается как бы богом в человеке. Нужно найти к нему дорогу, прислушиваться к его голосу, уметь с ним беседовать. Постом мюрид должен ослаблять свое тело, молитвой укрощать беспокойные стремления своего духа. Ослабив тем и другим свои силы, мюрид легче может подчинить свою волю воле мюршида. Однако для этого требуется прежде всего, чтобы мюрид верил в мюршида, а затем, конечно, для того чтобы получались желательные результаты, нужно, чтобы и мюршид обладал особыми психическими свойствами – силой внушения. Техника внушения была подробно разработана у дервишей гораздо ранее, чем внушение стало предметом научных исследований. Здесь – и фиксация взглядов, и действие на расстоянии и даже действие на отсутствующих. А затем рядом с внушением становится и самовнушение.

Зикр есть совместное религиозное упражнение, сущность которого состоит в призывании имени Божия. Зикр совершается различно и в некоторой степени характеризует собой орден. Характерны особенно по типу своего зикра два ордена – мевлеви и руфаи. Мевлеви основан Джелалледином Руми. Руми имел обыкновение вертеться, когда хотел привести себя в экстатическое состояние, отсюда и его орден есть орден вертящихся. Руфаи, основатель другого ордена, для той же цели имел обыкновение неистово выкрикивать имена Божии, совершая при этом своеобразные движения. Его орден есть орден ревущих. Зикр у Мевлеви приблизительно совершается так. Собравшиеся дервиши сидят сначала в молчании: руки сложены, глаза закрыты, голова наклонена. После довольно продолжительного пребывания в таком созерцательном положении шейх начинает молитвы. Сначала читается фатиха (1-я сура). После чтения и пения разных молитвословий, в которых, между прочим, много прошений, предстоятель начинает обряд верчения. Часто при верчении принимают такую позу: левая рука опускается к полу, правая поднимается к небу, голова склоняется на правое плечо, глаза закрываются. Орден Мевлеви распространен в Турции. Дервиши этого ордена живут и у нас в Бахчисарае. Здесь верчение совершается по четвергам и воскресеньям. Собираются они часов в 9 вечера и после двухчасовой молитвы начинается верчение, продолжающееся тоже часа два. Они бросаются во все стороны, наклонившись телом вперед, странно мотают головой, пот льется с них градом. Теряя сознание, они хватаются друг за друга, выкрикивая и приплясывая. Порой утомленные дервиши выходят для отдыха. А некоторые в своем исступлении доходят до того, что падают без чувств наземь, изо рта у них бьет пена, этой пеной другие обмазывают себе лоб. В зикр Руфаи тоже входят и чтение молитв, и пение, и танцы с вращением, но пение, начинающееся в грустно-унылом и однообразном тоне, переходит у них в неистовый рев, а танцы разрешаются состоянием своеобразного бешенства. У них во время зикра накаляют докрасна сабли и другие металлические орудия и, дойдя до стадии бешенства, дервиши хватают эти орудия, лижут, кладут в рот и держат там до тех пор, пока раскаленное железо не остынет, кусают их. Холодным оружием дервиши наносят себе поражения в бока, руки и ноги.

Дервиши живут или обыкновенной мирской жизнью, занимаясь ремеслами, торговлей (как, наприм., у нас в Бахчисарае) и только собираются к мечетям для религиозных упражнений. Или живут в общинах, подобных нашим монастырям (теккие или ханка). Средствами содержания являются для них приношения мирян, благодарственная плата за удовлетворение их религиозных нужд и потребностей. Или дервиши живут в одиночку, обыкновенно на священных местах или около могилы какого-либо святого, средствами содержания и здесь для них являются приношения верных. Есть дервиши странствующие (орден календери, между прочим в Туркестане), специально нищенствующие дервиши принадлежат к ордену бехташи. Понятно, что влияние дервишей на массы должно быть могущественным. Если мюрид должен верить в сверхъестественные свойства мюршида, то тем более в сверъхестественные свойства всех дервишей должны верить люди толпы. Да и как не верить в человека, который, наприм., глотает горящую паклю или в тело которого воткнуты громадные иголки? На зикр дервишей приносят больных, в надежде, что за подвиги дервишей эти больные будут исцелены. У дервишей просят молитв, не уклоняются они от произнесения заклинаний, истолкования снов и разных примет, предсказывают будущее, продают амулеты.

Влияние, которое приобрели себе в различных местах дервишеские ордена, естественно, подвергли их искушению воспользоваться этим влиянием. Начав с того, что надо уйти от мира, некоторые ордена кончили тем, что стали стремиться управлять миром. Они приобрели политическое влияние. Султану Махмуду II пришлось много посчитаться с орденом Бекташи. В настоящее время в Африке дервиши стараются противодействовать европейскому влиянию, стараются удержать тот государственный и социальный строй, который выработался в исламе. Действующим в этом роде называют орден Снусси (основан в 1835 г., в северной Африке). Магомет-Ахмет, провозгласивший себя махдием в 1881 г., породил целое религиозно-политическое движение, которое и доселе продолжается в Судане.

В 1897 г. Депоном и Копполани издано обширное исследование о мусульманских религиозных братствах, снабженное, затем отдельно изданной, большой и обстоятельной картой, показывающей распространение этих братств в современном мире (Depont et Coppolani – Le confreries religieuses musulmans. Alger in q-to ХХХVIII+576). Дервиши пока представляют значительную силу. Эта сила порой может становиться очень темной и с ней приходится и еще много придется считаться. Но этой силе не остановить европейского движения, которое направляется и в Африку, и в Азию. Характерно, что в Америку ни дервиши и ни вообще ислам никогда не проникали. Теперь монашеским и вообще религиозным орденам ислама придется постепенно уступать и те позиции, которые они занимали издавна. По существу мистицизм стоит в антагонизме с принципами ислама, совершенно враждебна ему и рационалистическая культура. Однако, факт его существования показывает, что он имеет себе опору в сердце человека. Ум может различно истолковывать мистические требования сердца, но не думаем, чтобы оказался прав тот, кто бы решил, что эти требования суть всецело патологические и что их должно заглушать совсем.

В первое столетие своего существования ислам наиболее быстро и успешно распространялся к западу от пункта своего первоначального возникновения. Весь север Африки от Аравийского залива до Атлантического океана воспринял проповедь Корана. Знамя ислама поднялось к северу. Мусульманское владычество утвердилось в Испании, перешло Пиринеи. Но здесь ровно через сто лет после смерти Магомета завоевательное движение ислама было остановлено мечем Карла Мартелла. Далее оно не двинулось. Ислам здесь проповедовался мечем, и мечем была остановлена его проповедь. Совершалось поступательное движение ислама и на восток от Медины и Мекки, и там меч играл большую роль. Но вместе с тем идеи ислама профильтровывались там в туземные верования и мирным образом. И воинственное, и мирное движение ислама на восток совершалось однако гораздо медленнее, чем на запад. Если мусульманам потребовалось менее столетия для того, чтобы пройти огромный путь от Мекки до Гибралтара, то им нужно было около четырех столетий для того, чтобы дойти от Мекки до Лагора и основать свое владычество в области Пенджаба, северо-западном углу Индии.

Ислам начал распространяться здесь и вместе с тем вступил в борьбу с туземными верованиями с XI столетия. Уже ранее ислам в восточной области занимаемой им территории подвергся влиянию индийских религий, это сказалось на суфитских верованиях, теперь он сам должен был повлиять на верования индусов. Как результат влияния ислама на индуизм к началу нового времени и в новое время явились секты, о которых бесполезно спорить, должны ли они быть названы сектами ислама, браманизма или буддизма. Они вообще представляют собой образец религиозного синкретизма. Сектами какой бы то ни было религии, конечно, должны быть называемы учения, развившиеся на ее почве и представляющие собой большее или меньшее отступление от ее принципов, но сектами религии не могут быть называемы учения, возникшие в лоне другой религии под влиянием первой и представляющие собой по отношению к первой не отступление, а приближение. Вот почему ислам не должен быть называем христианской сектой, хотя его и называли так и сближали с арианством, не должен называться, потому что он представляет собой не отделение от христианства, а, напротив, приближение языческих арабов к христианству. Но мы говорим это не потому, что мы знаем его происхождение а потому что его письменные источники и прежде всего сам коран с его резкой полемикой с идолопоклонством, указывают, из чего он возник. Во многих иных случаях происхождение религиозных учений нам неизвестно. Неизвестно это и по отношению к тем индийским сектам, о которых мы только что упомянули – вышли они из ислама или, напротив, пошли от индуизма по направлению к исламу? Не решая этого вопроса, мы отмечаем их как религиозные движения ислама в новое время, потому что в них находим идеи ислама, только значительно преломленные и дополненные верованиями иного характера.

Такова секта кабир-панхти. Она возникла, по всему вероятию, около того года, когда пал Константинополь и, следовательно, по традиционному счету начинает свое существование с начала новых веков. Ее основателем был Кабир, по представлению мусульман, мусульманский святой, по мнению индусов – мусульманин, бросивший ислам и перешедший в индуизм (на русском языке сведения о Кабире можно найти у Барта (Религии Индии, перев. под редакц. кн. Трубецкого, стр. 272–278). Сведения здесь буквально заимствованы из избранных сочинений Вильсона. То же самое представляет статья Булича в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (26 полутом, стр. 789)). Возможно, однако, что он никогда и не был официальным мусульманином. Теперь исследователи сближают его с Раманандом, основателем секты Рамананди (характеризующейся культом Рамы, воплощением Вишну). Основанием этого является то, что в исповедной формуле (мантре), через произнесение которой вступают в общество Кабир-панхти (индуизм по пути Кабира) упоминается имя Рамы и затем в верованиях общества встречается много представлений индуизма. Но Кабир признает единого Бога, отрицает идолопоклонство, храм, по его воззрениям, должен быть только местом молитвы, отрицает деление на касты. Его принцип: все любящие Бога и делающие добро суть братья, все равно мусульмане они или индусы, показывает, что он, по-видимому, стремился создать исламо-индусскую унию. Чтобы никому не было обидно, он одинаково порицал высокомерие и лицемерие браманов, и нетерпимость Корана, и фанатизм мулл. Он проповедовал отречение и созерцательную жизнь, более всего он требовал нравственной чистоты, но он сурово преследовал фарисейское подчеркивание особенностей своих воззрений и обычаев, рекомендовал не стремиться выделяться из других, а, наоборот, приспособляться к другим и уступать другим. Ставши во главе основанной им общины, Кабир создал институт гуру – духовных руководителей в вопросах веры и нравственности, доверие и послушание по отношению к которым со стороны последователей однако должно быть сознательным и свободным. Последователи Кабира распались на двенадцать подсект или разветвлений, которые однако поддерживают между собой общение, но различаются в некоторых пунктах учения, устройстве и обрядах (так шиванайрани не признают гуру). Число кабир-панхти в настоящее время еще, по-видимому, довольно значительно.

По своему происхождению тесно связана с кабир-панхти секта сикхов (о верованиях сикхов см. Пинкота – Религия сикхов (в книге «Религиозные верования“, перев. Тимирязева, 336–346 стр.), Барта – Религии Индии (277–288 стр.), Булича – Сикхи (Брокгауза 58 полутом). Последние две статьи представляют перевод с одного и того же оригинала. У Булича указана иностранная литература). Слово «сикхи“ значит ученики на языке хинди – том самом языке, на котором записаны изречения и учение Кабира и его преемников. Основателем секты сикхов считается Нанак, предание представляет его учеником какого-то мусульманина и затем еще учеником Кабира. Нанак родился близ Лагора в 1469 г. Ислам и индуизм боролись и амальгамировались там в ту пору. Без сомнения, Кабир был не первым и не единственным, кому пришла в голову мысль о том, чтобы обобщить верования мусульман и индусов. Тем более Нанак не был оригинальным, когда провозгласил: Нет ни индуса, ни мусульманина“. Предание представляет, что это изречение вышло из его уст после того, как он, производя омовение в реке, впал в безсознательное состояние, увидел себя у врат рая, где ему был подан кубок жизни, отпив из которого он услышал голос Божий, назначавший его божественным посланником. «Нанак! Я с тобой; Я сделал тебя счастливым и все, которые последуют за тобой, будут сделаны Мной счастливыми. Иди, повторяй Мое имя и побуждай других делать то же. Оставайся незапятнанным от прикосновения к миру. Продолжай верить в Мое имя, раздавать милостыню, совершать омовения и помнить Меня. Я передал тебе Мое имя и ты совершишь порученное тебе дело“. Эти божественные слова, соединенные с теми, которые произнес Нанак непосредственно по выслушании их, составляют основные положения его воззрений. Есть единый Бог, в имя Которого нужно верить и вера в Которого объединяет людей. Заповеди об имени, милостыне и омовениях представляют отзвук скорее ислама, чем индуизма. Нанаку приписывают изречение: я есмь то, т. е. я есмь не я, я есмь бог. Это – тезис пантеистического браманизма, развитого ведантой, но вместе с тем это и формула суфизма. Принес ли ее Нанак обратно в Пенджаб от суфиев, или он воспринял ее непосредственно в Индии, она не была уже новостью для мистиков ислама. Идолопоклонство отвергалось Нанаком, как и Кабиром и исламом. Преследовалось им детоубийство, запрещавшееся исламом и распространенное в Индии. Число 1 у Нанака имело мистическое значение. Оно указывало, что существует лишь одно или единое, все есть одно, всякая мысль и действие, исходящие из отрицания этой истины, приводят к заблуждению и страданию. Нужно не допускать таких действий и устранять такие мысли. Тогда очищенный дух вернется к Единому. При представлении этого движения души по направлению к Единому Нанаку естественно было воспользоваться верованием в миграцию души по телам, верованием в метампсихозис, допускавшемся в суфизме и имевшем всеобщее распространение в Индии.

Нанак был бедным человеком, он был семьянином, имел двоих детей, потомки которых существуют доселе. Он добывал себе пропитание, находясь в услужении у одного господина. Когда его посетило откровение, ему было около 35 лет, его господин был один из первых увлеченных его проповедью, за ним скоро последовало много других. Он стал странствовать по Индии, посетил Кашемир, по уверению его последователей мусульманского направления совершил хадж в Мекку. Он изрекал свои сентенции в стихотворной форме, часто под аккомпанемент музыки своего ученика Марданы. Он был захвачен в плен войсками Бабера, вторгшегося в Пенджаб, но, по-видимому, он понравился и Баберу и был отпущен им, когда тот стал владыкой Пенджаба. После начала своей проповеди Нанак прожил, по-видимому, приблизительно столько же, сколько прожил и до начала ее. Интересно сказание о его смерти. Он хотел объединить мусульман и индусов. Последователи из среды тех и других были около него в его предсмертные минуты. По индусскому обычаю следует умирать на берегу потока. Нанак пришел на берег реки Рави, сел под тенью дерева, около него стояли его последователи, ожидая его последних наставлений. У них возникли распри относительно его погребения. «Мы предадим его земле“, говорили мусульмане, – «А мы его сожжем“, возражали индусы. И вот легенда представляет, что лишь только Нанак умер, тело его исчезло. Распря прекратилась, потому что исчез предмет распри.

Кабир создал институт гуру. Нанак сузил и возвысил это понятие. Нанак провозгласил себя гуру, разумея под этим человека богодухновенного и одаренного благодатью (bhakti). Понятно, что такому человеку верные обязаны безусловным послушанием. Свое достоинство гуру Нанак передал избранному им преемнику. Тот в свою очередь избрал себе преемника. Так дело шло до пятого гуру Арджуна, который внес некоторые изменения и преобразования в общину. Он первый дал общине письменное руководство, – своего рода библию, – аци грантх (главную книгу), содержащую в себе произведения и наставления гуру сикхов, начиная с Нанака и кончая Арджуном, и изречения Кабира и других родственных по духу мыслителей. Арджун объявил свою власть гуру наследственной. Сама эта власть стала не только духовной, но и политической. Община сикхов скоро приобрела военно-теократический характер. Нанак допускал еще существование каст, но очевидно, это существование не мирилось с положением сихков о братстве мусульман и индусов. И теория, и практика каст была уничтожена. Но если среди сикхов можно было установить принцип равенства и братства, то по отношению к не-сикхам оказывалось невыгодным руководиться принципом братолюбия. Сикхам нужно было бороться за собственное существование, а вера в истинность своих воззрений подсказывала мысль и об обязанности борьбы за их распространение. Сикхи приняли теорию мусульманского газавата (священной войны). Эти положения достигли своего окончательного развития при десятом гуру Говинде Синхге (simha – лев). Он дал сикхам новую дополнительную книгу – грантх десятого Царства. Всю общину сикхов он назвал хальса (khalsa – удел, т. е. Божий). Священная война была провозглашена священной обязанностью членов этого удела. Каждый член удела всегда должен был носить при себе оружие (по крайней мере что-нибудь стальное). Бога стали называть Сарба Лоханти – весь из железа. И в этой религии, в которой во имя мусульманских принципов преследовались всякие священные изображения, меч стал предметом священного культа. К нему воины возносили молитвы. Говинд не назначил себе преемника, он сказал, что отселе для сикхов гуру будет не человек, а грантх, и книга грантх, как и меч, с тех пор приобрела у них фетишистическое значение.

Говинд изгонял элементы индуизма из культа сикхов (остался лишь культ коровы). Его политический преемник Банда (религиозного преемника у него не было) совершил обратное движение по направлению к индуизму. Он запретил употребление всех видов мяса (раньше запрещалось только коровье). Банда вообще был свиреп и строг. Он запретил употребление табака, вина, регламентировал одежду. Он погиб ужасной мученической смертью в борьбе с противниками сикхов. После него управление общиной взяла на себя корпорация акали (верных предвечного), учрежденная еще Говиндом. Братство сикхов между собой и обособление их от других имело своим последствием, что они образовали нечто в роде воинственного племени. Но их воинственность уже не стоит в связи с газаватом. Религиозность ослабела у сикхов. Заповеди о воздержании и неупотреблении наркотическнх веществ забылись. Элементы индуизма стали проникать к ним шире и глубже, хотя идолопоклонства у них нет, существует лишь почитание священных мест. В своих храмах они совершают молитвы, читают отрывки и поют гимны из грантх. Их молитвенные собрания заканчиваются раздачей верным карах просада – жертвенного печенья. Общество сикхов распалось на многие корпорации, некоторые из каковых совершенно аналогичны дервишеским. В настоящее время сикхов в Пенджабе насчитывается 1.200.000. Но, кроме того, они живут и в Индостане, и в Декане. По-видимому, религии сикхов предстоит участь раствориться в индуизме. Но в самые последние годы возникла среди некоторых сикхов тенденция восстановить учение Нанака в чистом виде и с этой целью предпринято систематическое изучение и анализ грантхов и других древних священных книг.

Чтобы покончить с учениями индомусульманского характера, нужно упомянуть еще об общине Брама Сомай, возникшей в начале XIX столетия. Ее название указывает на браманизм, но оно не характеризует ее вполне. Эта община хочет установить религию – и это не единственная попытка в Индии, – на началах исторической критики религий и синкретизма. В основу свою оно положило веды, коран и Библию; таким образом коран играет здесь роль одного из религиозных начал. Но так как корни этой религиозной системы всецело индийского происхождения, то поэтому о ней удобнее будет говорить в трактате о религиях Индии.

История религий, постоянно представляя нам зрелище того, как религиозные общины уходят от своих духовных начал, забывают их и подменивают новыми, вместе с тем постоянно представляет и попытки отдельных лиц или ассоциаций возвращаться к этим духовным началам, очищать имеющееся у них духовное наследие от наросшей на него исторической шелухи, реформировать и реорганизировать религиозное общество в духе и заветах его основателя. Мы только что упомянули о возникшем теперь стремлении некоторых сикхов вернуться к заветам Нанака. Но гораздо раньше этой незначительной попытки в исламе возникло крупное движение, имевшее своей целью восстановить ислам в том виде, какой ему дал Магомет, и согласно духу и букве корана. Это движение, начавшееся во второй половине ХVIII века и ослабевающее лишь в настоящее время, было произведено ваххабитами.

После Магомета в исламе получил широкое распространение культ святых. Объектом этого культа прежде всего стал сам Магомет. Гробницы святых стали украшаться, на них устраивали часовни, возжигали лампады, приносили моления святым, давались обеты и клятвы. Это почитание умерших правоверных мусульман стояло в прямом противоречии с принципом правоверия, призывающем почитать лишь одного Аллаха. Рядом с культом, несогласным с Кораном, у мусульман устанавливалась и жизнь, несогласная с требованиями корана. Разврат, пьянство, употребление табака, все это встречалось у правоверных так же, как и у неправоверных. Распространились суеверия. Иногда довольно наивные. Так, напр. выработался обычай оставлять на бритой голове маковку небритой на том основании, что в день страшного суда Магомет будет переносить своих последователей в рай, держа их за маковку. Отчасти и подобные суеверия, а главным образом искажение веры и нарушение требований морали должны были смущать тех, кто свято чтил коран и стремился к сознательному и правильному осуществлению его требований. Естественно, должны были возникать мысли о реформе веры и жизни.

Осуществить такие мысли решил Магомет-ибн-абд-эль Ваггаби (о ваххабизме см. Уманца – Очерк религиозно-философской мысли в исламе, см. 126–135 стр., в словаре Брокгауза–Ваххабиты (9-й полутом). Между этими двумя статьями есть противоречия в именах лиц, хронологии событий и подробностях). Он родился в Неджеде около 1720 г., говорят, учился в Медине. Занявшись торговлей, он посетил многие города, где наблюдал, обсуждал и слушал суждения других об извращении и упадке ислама. Наконец, он выступил с проповедью против извращения ислама и развращенности мусульман. Он отвергал культ святых, требовал уничтожения всякого рода реликвий и украшений священных мест. Он явился ригористическим пуританином ислама. Он попытался начать свою проповедь в области Геджаса, в Мекке и Медине. Его энтузиазм привлек к нему многих приверженцев, но партия, противная реформе, была несравненно сильнее его. В городе Эюне между приверженцами Ваггаби и противниками произошел бой, и Ваггаби должен был удалиться оттуда. Он отправился в Неджед, здесь в городе Дерайи его радушно принял шейх Сауд, впоследствии ставший его зятем. Сауд увлекся проповедию Ваггаби и назвал себя последователем и мечем нового учения. По мысли Ваггаби мусульмане особенно крепко стали забывать два требования ислама: любовь к верным и ненависть к неверным – милостыню и священную войну. То и другое нужно было восстановить. Сам Ваггаби не выступал в образе воинственного вождя и мирно умер в Дерайи у Сауда в 1787 г., но Сауд и его потомки стремились утвердить ваххабизм огнем и мечем.

Строгий ортодоксализм в учении и строгая воздержность в жизни представляют у ваххабитов обязанности по отношению к самим себе. Эти обязанности не заключают сами в себе много привлекательного, но раз к ним была присоединена обязанность преследовать других за неисполнение этих обязанностей, ваххабизм должен был стать привлекательным в глазах многих живущих на арабском полуострове. Сауд и затем его преемники, называемые ваххабитской династией, скоро привлекли к себе многих. Сначала к ним примкнули бедуины Недждеда, затем ваххабитская пропаганда стала двигаться и далее на запад по направлению к Геджасу и на северо-восток по направлению к Багдаду. Мекканские и багдадские власти, обратившиеся за поддержкой к Турции, решили действовать против ваххабитов, но их армии не имели успеха. Наоборот, воинственные движения ваххабитов принесли много скорбей и Персии, и Геджасу. На своем завоевательном пути ваххабиты уничтожали часовни и мазары (мавзолеи), украшавшие гробницы святых, требовали, чтобы правоверные не употребляли четок и амулетов, вводили в покоряемых областях строгий режим, насильно загоняли обывателей в мечеть на молитвы, запирали лавки в часы, назначенные для богослужения. В Кербеле они разрушили часовню над могилой Гуссейна, высоко и свято почитающегося персидскими шиитами. Они овладели Меккой, разрушили мавзолеи святых, уничтожили золоченые купола, воздвигнутые на местах рождения Магомета и в честь его жены, родственников и потомков – Хадиджи, Абу-Талиба, Гуссейна и др. Они овладели Мединой и не пощадили даже могилы пророка, сняв с нее украшавшие ее драгоценности. К северу они поднимались до Дамаска. Около конца первой четверти XIX века они проникли в Индию. Здесь победоносное движение их было остановлено английской армией и теперь там их насчитывают всего около трех тысяч человек, которые живут в Палози на берегах Инда. В Аравии с могуществом ваххабитов упорно боролись турки; в конце концов ваххабизм, как политическая сила, должен был заключиться в границы Неджеда. Но понятно, что пока существует вера в коран и Магомета, ваххабизм не может считаться сокрушенным. Он есть правоверие ислама. Пока существует ислам, должно существовать у него и правоверное зерно. Ваххабиты не то же, что христианские реформаторы или протестанты. Последние, провозгласив своей задачей реформацию христианства в его первоначальном чистом виде, этот первоначальный чистый вид стали рисовать совершенно по своему вкусу и произволу. В конце концов у них не оказалось ничего общеобязательного, и они стали приходить к рационализму. Тюбингенская школа, Гарнак и другие повторили в христианстве мутазилитов ислама. Ваххабиты никогда не роняли из своих рук Корана и никогда не переставали считать Магомета пророком.

Ваххабизм возник в Аравии на почве суннизма; значительно позднее в Персии на почве шиизма возникло движение, названное бабизмом, получившее широкое развитие, имеющее сложную историю и далеко не сказавшее своего последнего слова. Вот что говорил в Париже в 1900 г. на конгрессе по истории религий один из исследователей бабизма Аракельян: «В Персии бабистов насчитывают в настоящее время 3. 000, 000, среди мусульман (всего их около 5. 000. 000) Кавказа, закаспийских стран, Бухары, Центральной и Малой Азии их считают 2. 000. 000. Так как все население Персии считается в 7 миллионов, то следует, что половина Персии – хотя и тайно, – содержит бабизм и для тех, кто посещал Персию, кто приходил в живую связь с персидским населением, не может быть сомнения в том, что бабизм есть будущая религия Персии.“(Arakelian–Babisme en Perse (Actes du premier congres international d’Histoire des Religions. Deuxieme partie. Fascieule I). В этих словах звучит пристрастие к бабизму и слишком большое доверие к своим религиозным и политическим антиципациям. Но если и признать перспективы на будущее необоснованными, миллионные цифры сомнительными, то все-таки ясно, что подобное заявление, сделанное в ученом собрании, могло быть вызвано только крупным фактом. Бабизм несомненно и есть крупное явление. Он не просуществовал еще столетия и в сущности еще не вышел из периода гонений, которые часто переживают зарождающиеся религии, но он уже силен и оказывает несомненное нравственное влияние на массы и их социальный строй.

Основателем бабизма был баб-Хаджи-сейид-Али-Магомет (сейидами в средней Азии называют потомков (действительных или мнимых) Магомета через его дочь Фатиму). Он родился в Ширазе около 1819 г., был сыном небогатого продавца, получил скромное образование на родине, помогал отцу в торговле, а после его смерти, будучи еще несовершеннолетним, оказался на попечении своего дяди по матери. По торговым делам он переселился из Шираза в Бушир (город на берегу персидского залива). Здесь он обратил на себя внимание необыкновенной для его молодости серьезностью, замечательной нравственностью, мягкими манерами, меланхолическим темпераментом. Он любил беседовать с учеными и слушать путешественников. Уже здесь о нем составили убеждение, что он следует учению тариката. Симпатии всех, с кем он имел дело, он привлекал к себе. Из Бушира Али-Магомет перешел в Кербеллу, здесь около могилы святейшего имама Гуссейна в ту пору Хаджи-сейид-хазма имел популярную школу, он излагал учение тариката и развивал теорию и вместе с тем возбуждал пламенное ожидание пришествия Махди. Али-Магомет стал его учеником. Своей религиозной ревностью, скромностью, благородством он скоро выделился из среды учеников учителя. Его привлекательный образ останавливал на нем внимание всех. Его хотели слышать все. Но он, кажется, говорил мало, отрывочно и неясно. В подобные речи, если они исходят из уст авторитета, обыкновенно каждый влагает тот смысл, который хочет. Кербелла является шиитской Меккой. Туда стекаются богомольцы со всех сторон, а оттуда они всюду разносят вести о том, что видели и слышали в Кербелле. Оттуда пилигримы стали разносить и славу Али-Магомета. Его называли меджзуб (исступленный, юродивый в религиозно-высоком смысле); о нем повествовали, что он совершает чудеса, исцеляет недуги. Неожиданно из Кербеллы Али-Магомет вернулся в родной Шираз. Здесь, продолжая свои религиозные упражнения и занятия, он начал выступать и в роли учителя, и прежде всего в роли обличителя. Совершая сам аскетические подвиги, он говорил порой, что теперь страсти, а не Аллах, управляют людьми. Нужно восстановить царство воли Аллаха. Кто может восстановить это царство? Не юный ли аскет, погруженный в себя так, что порой не слышал и не замечал ничего, что происходило около? О нем говорили тогда, что он – в джезбе (благодатном состоянии, влекущем к Богу), в беседе со скрытым имамом.

Кербельский учитель Али-Магомета Сейид Казма умер. Ученикам, плакавшим о нем, он сказал пред смертью: «Неужели вы не хотите, чтобы я ушел и чтобы истина открылась?“. Это темное изречение указывало, по-видимому, на скорое открытие истины и тем открывало простор к широким предположениям. Ученик Казмы Гуссейн, прибывши в Шираз, расказал Али-Магомету о смерти их учителя, о его наставлениях и последних словах. Тогда неожиданно для собеседника Али-Магомет заявил: «Я – баб“. Баб значит ворота. В данном случае это означало: я – ворота, я – дверь истины. Это выражение должно быть сопоставлено с упоминавшимися раньше словами, приписываемыми шиитским преданием Магомету: я город, Алий – врата этого города, т: е. я – истина, должна быть дверь, которая вела бы других к этой истине. Откуда взят этот образ? Посредственно или непосредственно, но пророки ислама в этих выражениях присвоили себе то, что принадлежит Христу: «Я есмь дверь“ (Ин. 10:9). Господь определял Себя и как дверь, и как пастыря, проходящего через эту дверь, и как истину. По первоначальной мысли Али-Магомета он – дверь, через которую открывается доступ к скрытому имаму, к скрытой истине, но потом он отождествил дверь с тем, что скрывается за дверью. Сначала Гуссейн усомнился в религиозном достоинстве своего бывшего товарища, но скоро пришел к убеждению, что он действительно баб и слава о новоявившемся бабе, которому было около 25 лет от роду, быстро разнеслась по Персии (О бабизме см. Мирзы-Казем-Бека – Баб и бабиды, Уманца – Очерк религиозно-философ. мысли в ислам, Брауна – Баб и бабиды (Религиозные верования, перевод Тимирязева), Батюшкова – Бабиды (Вестник Европы 1897, 7). В хронологии и подробностях событий у этих авторов

есть противоречия).

Около баба собралась значительная толпа приверженцев. В своих речах Али-Магомет бичевал пред своими новообращенными последователями несправедливость властей, безнравственность шиитских духовных, корыстность, вообще все дурное и говорил, что приближается новая эра счастья и справедливости. В последнем, понятно, заключалась могучая подкупающая сила проповеди. Фантастические ожидания распространялись среди персов. Между тем баб неожиданно из Шираза отправился в Мекку. Отсюда – прибавление хаджи к его имени, как уже ранее ему было придано имя кербелляи, как паломнику в Кербеллу.

Весть о появлении баба распространяла и волновала умы. Речи о том, что наступит новый порядок вещей, соединялись с осуждением существующего порядка. Духовенство и правительство увидели себя принужденными выступить на борьбу с новой пропагандой. Некоторые ученики баба были арестованы, подвергнуты наказанию палками, им было запрещено проповедовать. Когда сам баб по возвращении из Мекки приплыл в Бушир, он был схвачен и отправлен под арестом в Шираз. Это было в сентябре 1845 г., а Али-Магомет объявил себя бабом 30 апреля (12 мая) 1844 г. (5 Джем-эль-Авеля 1260 г. геджры, день возникновения бабизма). В течение одного года с небольшим уже образовалась секта и выросло движение. Сведения о пребывании баба в Ширазе в деталях неясны и противоречивы. Несомненно, он был подвергнут допросу. Допрос по обычаю имел характер диспута, и хотя для диспутантов непосредственный исход таких диспутов бывает предопределен полицией, их нравственное значение простирается гораздо далее и нередко бывает диаметрально противоположно тем целям, которые наметили для них устроители. Представим себе картину этого диспута. Юный аскет, ничего не имевший и ни в чем не нуждавшийся, исполненный нежности и доброты, строгий ревнитель религиозных требований, благочестивый паломник в Кербеллу и Мекку, вдохновенный энтузиаст с глубокой верой в коран, соединявший не менее глубокую веру и в свое дело, он должен был привлечь к себе сердца всех тех, кто не был лично заинтересован в его осуждении. Он ничего не отвергал в исламе, он даже арабский язык корана признавал священным, правда, он выдвигал свои сочинения и придавал им значение откровения. Но и для тех, кто в это не верил, сопоставление этой претензии с другими его качествами только давало право назвать его меджзубом в смысле поврежденного в уме. Его судьям и оппонентам трудно было привлечь к себе симпатии. В осуждении баба, бичевавшего своими речами их непригодность для того дела, которому они служили, были заинтересованы их алчность, честолюбие и властолюбие. Юная аскетическая фигура баба и обрюзгшие, духовно омертвевшие физиономии шиитских мулл представляли контраст слишком невыгодный для последних. С одной стороны вдохновенные импровизации энтузиаста, с другой – омертвевшая, потерявшая для слуха и сердца жизненное значение буква школы. Судьба такой буквы в религии везде одинакова и везде печальна. Диспут кончился присуждением баба к наказанию палками и заключению, однако не в темницу, а в дом главного начальника полиции. Можно догадываться, что последний не особенно стеснял его и очень может быть симпатизировал ему. Ученики баба свободно находили к нему доступ. Затем, по-видимому, без всяких затруднений баб оставил место своего заключения и переселился или бежал в Испагань, губернатор какового города интересовался им и покровительствовал ему. Это обстоятельство, как бы оно ни совершилось, во всяком случае показывает, что власти не имели тогда строгих предписаний относительно баба. Однако, когда покровитель баба умер, новый властитель, вступивший в Испагань, немедленно выслал баба в Тегеран к тогдашнему шаху Магомету, но первый министр настоял на том, что неудобно допустить баба в столицу и его отправили в крепость Маку; оттуда его снова вызывали в Тавриз, снова били палками и опять отправили в Маку. Но сами переселения его из одних мест заключения в другие обращались на пользу бабизма. Он приобретал себе новых адептов в тех, кто встречал его на пути, и порой таковыми становились сами его конвойные. В тюрьме баб писал свои наставления, откровения и толкования не только на Коран, но и на Библию. В тюрьме, по-видимому, он написал священные книги бабизма – Бейян, Ахсан-ул-Касассье, Китабе-хейякиль и нек. др. Из Маку баб переведен был в Черик, где сношения с учениками ему сильно были затруднены.

Учение баба ревностно пропагандировал Мулла Гуссейн, пред которым баб первым некогда открылся в своем высоком призвании. Число приверженцев бабизма росло. Между тем в Персии случилось событие, которое должно было подействовать ускоряющим образом на бабистическое движение. В 1848 г. умер Магомет – шах. Смерть шаха в Персии обыкновенно влекла за собой анархию. С шахом обыкновенно падало целое правительство и целая система управления и не сразу выяснялось, кто станет у кормила правления и как будет им править. Аппетиты, ранее сдерживавшиеся, обыкновенно в эту пору заявляли о себе открыто, всевозможные взгляды и мнения высказывались громко. Бабиды захотели воспользоваться этим моментом, чтобы поднять знамя восстания. Во главе движения, кроме Гуссейна, стояли мулла Магомет-Али из Балафруша, сейид Яхия Дараби, посланный некогда на диспут с бабом и закончивший диспут признанием своего противника истинным бабом и, наконец, в первый раз в религиозном движении ислама в активной и открытой роли выступила женщина. Это была Курат-эль-айн (свет очей). Баб выставил своим тезисом, что должно жить не по букве, а по духу закона. Будучи в существе человеком грамотным и мягким, он сообщал такой дух и закону. Он отличался нежностью и любовью к детям, и он ратовал за попранные права женщины. Бабу приписывают такое положение: любите дочерей своих, ибо они пред Богом гораздо более возвеличены и любезны, чем сыновья. Тот, кто примет это исповедание, не должен давать развода. Между вами и женами вашими не должно быть покрывала, даже если бы это покрывало было тоньше древесного листка, дабы женщины ничем не огорчались: это есть для вас милость Божия. Курат-эль-айн была прекрасно образована с точки зрения тогдашней персидской культуры, она была прекрасна и сама – обстоятельство, которое тоже нельзя игнорировать при суждениях о религиозных движениях и социальных событиях. Она была блестящим оратором и недурным поэтом. Бабиды поручили ей произнести публичную речь о бабизме. Она должна была говорить о новом откровении и наступающем царстве правды. Но уже самый факт появления на городской площади красавицы без покрывала и на кафедре был новым откровением для обступившей кафедру толпы. Речь Куррат воспламенила многих.

Произошли восстания бабидов, призывавшие принять новую веру и бороться против духовных и светских властей, поддерживавших суеверие и деспотизм. На престол вступил Наср-эдин. Ему пришлось выдержать упорную борьбу с бабидами, которая закончилась кровавым истреблением бабидов в Астане-шейх-Таберсе (Таберси – шиитский святой, гробница которого находится в местности между Эльбрусом и Каспийским морем), Зенджане, Ниризе. Баб, который не мог принимать активного участия в восстаниях его приверженцев и не мог руководить этими приверженцами, был осужден на казнь. Думали, что, убив вождя, остановят движение. Обвинительный вердикт был произнесен в Тавризе. Вместе с бабом были осуждены его два любимые ученика Гуссейн из Иезида и Ака-Магомет-Али из Тавриза. Гуссейн отрекся от бабизма, и ему была возвращена жизнь и свобода. Полагают, и можно наверное утверждать это, что Гуссейн поступил так по согласию с бабом: нужно было передать бабидам последние писания и наставления баба. Если бы погибли все сотоварищи по тюрьме, погибло бы и последнее духовное завещание баба. Отречение Гуссейна должно было спасти его, и Гуссейн, получив свободу, немедленно отправился в Тегеран к бабидам, они приняли его как принесшего благовестие, и видно, что никто и никогда из бабидов не думал считать его действительным отступником. Баба и Магомета-Али постановили расстрелять. При совершении казни произошло обстоятельство, которое чуть было не стало чудом, но однако не стало им. Солдаты дали ружейный залп в баба и Магомета, которые были привязаны за веревки. Когда рассеялся дым от залпа, увидели, что труп Магомета висит, а баба нет. Баб исчез. Дело в том, что пули перебили веревки, которыми был связан баб, и не тронули его. Когда баба увидали невредимым, многие из бросавших в него ранее каменья, готовы были признать его за пророка. Но на его несчастье исполнителями казни были христиане, они исследовали дело, снова схватили баба, и приговор над ним приведен был в исполнение.

Но смерть баба не остановила движения. Ведь движение привязывалось только к личности баба, но не в нем была его сила и его жизненный нерв. Движение поднималось против строя жизни, против порядков, против закоснелых и для многих тягостных обычаев. Судьба таких движений не зависит от судьбы одного лица. Поскольку теорией для дела бабидов требовался баб, его легко можно было найти и придумать. Сам баб уже создал организацию из 19 членов, заправлявших делом бабизма, в каковой организации на место выбывших ставили новых членов. Баб говорил о том, что будут новые откровения и новые пророки. А если так, то значит и на его место можно поставить нового баба. В 1852 г. один из глубоких почитателей баба Садих сделал попытку убить Насрэддина, надеясь, конечно, что последующая революция повернет дело в пользу бабизма. Но попытка не удалась. Шах был слегка ранен, о чем узнали уже после, так как, получив рану, он по свидетельству очевидцев, даже не поморщился. Садих был убит на месте преступления. А на бабидов было воздвигнуто ужасное гонение. Была пущена в ход особая и своеобразная мера для подавления бабизма. Арестованных и осужденных первый министр раздавал сословиям, учреждениям, заявляя, что по роду той смерти, которым они казнят преступника, правительство будет судить о их верноподданничестве. Понятно, какими мерами низость и лесть пожелали засвидетельствовать свою верноподданность. Посредством ужасных пыток бабидов отправляли на тот свет. Было бы унижением для животных проявлявшуюся при этом жестокость называть зверскою. Бабиду Сулейману вырвали все зубы и затем вбили их ему в темя. Бабидами заряжали пушки и стреляли из них. В этот ужасный год погиб Гуссейн, мнимо отрекшийся от бабизма. Была обезглавлена Куррат, ее тело брошено в колодезь; ее религиозные канты, мистико-философские сочинения были впоследствии напечатаны и пользуются большим уважением у бабидов.

Преемником баба долго считался мирза Иахая. Он был любимым учеником баба и тот прозвал его Субхе-езель (утро вечности), но впоследствии приматство его стал оспаривать старший брат Беха-улла, утверждавший, что именно его баб хотел видеть своим преемником и его разумел, говоря о появлении менгуцхи-рух-хуллах (человек, которому откроет, т. е. истину, Бог). Бабиды вследствие гонения, не уменьшавшиеся в Персии, рассеялись еще и по Турции. Здесь и жили оба главы бабизма, заставившие разделиться бабидов на бехаидов и езелидов. Какая из партий восторжествовала, можно уже видеть из того, что, наприм., исследователь бабизма Аракельян называет теперешний бабизм бехаизмом. Число езелидов по своей статистике он определяет всего в 10,000. Беха увлек за собой бабидов, он стал учить, что баб по отношению к нему был то же, что Иоанн Креститель к Иисусу. В своих посланиях к последователям он называл себя истиною, которую ожидал род человеческий, отцом, о котором предсказано, что он сойдет с неба. Он умер в 1892 г., назначив своим преемником своего старшего сына Аббаса-Эфенди, придавши ему имя Кусне-Азем (великая ветвь). Аббас и является теперь главой бабидов, своим верным он время от времени посылает послания – риссалейэ-сиассиэ (письма о политике), в которых, по-видимому, следует принципам своего отца. Бабизм растет теперь. Смерть Насрэддина в 1896 г. от руки убийцы внушила было мысль, что он погиб от бабида, но потом оказалось, что убийца был вовсе не бабид. Наследовавший Насрэддину Музаферэддин не стал преследовать бабидов. На улучшения участи бабидов еще раньше уже повлияли представления русского правительства. Летом

1903 года произошли однако снова в некоторых местах Персии кровавые расправы с бабидами, но затем до лета

1904 г. слухи и о таких печальных явлениях замолкли.

Учение бабизма не оставалось неизменным и не принижалось по мере того, как становилось исповеданием большего и большего числа лиц. Напротив, оно возвышалось и облагораживалось. Баб по началу был правоверным суфием, правоверных он противопоставлял неправоверным, он всецело проникнут был духом арабского ислама. Арабский язык он считал священным. Свойства Божия в коране обозначаются словами, сумма цифр соответствующих буквам которых нередко равна 19 (един = уахид 19, абсолютен – вуджуд = 19, хей – живой = 18, но Он живой один 18–1–1=19; произведение уахид на вуджуд 19x19=361 соответствует сумме цифр слова все-хуллу-шейшл). Девятнадцатичастное деление баб положил в основу всего. Свою книгу «беян“ (откровение) он разделил на 19 глав. Год разделил на 19 месяцев по 19 дней в каждом, к этому прибавляется еще 5 дней пред последним месяцем поста (в которые особенно рекомендуются милостыня и добрые дела). Во главе своей общины он поставил совет 19-ти, названный им «Согласие“. Сам он назывался исходной точкой, а остальные – буквами жизни. Воззрения баба, как вообще суфиев, склонялись к пантеизму. Все исходит от Бога, зло – это случайное отклонение от правильного мирового порядка. Баб хотел изменить социальный и государственный строй. Обязательные подати он хотел заменить добровольными взносами. Мужчин и женщин он хотел уравнять в правах. Но за исключением этого он сохранял традиции ислама. Субхе-Езель, по-видимому, не имел в виду двигать реформу ислама далее. Зато Беха двинул ее далеко.

Ихтихад и иттифак – солидарность и единство (человечества) выдвинуты им, как руководящие начала для бабидов. Бабиды должны основать «царство сердец“. Все люди – братья и у всех них одно отечество – земля. К этому должно быть привели бабидов знакомство с Новым Заветом и расселение вне Персии, где порой они встречали к себе более доброе отношение, чем на родине. Теоретически бабиды – космополиты. Все народы хороши пред Богом; нет народов избранных, каковыми считают себя евреи и мусульмане, белая, желтая, черная раса равны. Женщина должна быть уважаема и должна пользоваться правами. Брака не должно быть без согласия на него брачующихся. Одобряется единобрачие и в случае бесплодия жены дозволяется брать другую, но не отвергая первой. Наложничество (сига) запрещается. Муж может оставлять дом лишь с согласия жены, после произвольного девятимесячного отсутствия мужа жена может выйти за другого. В случае прелюбодения разрешается развод. Имущество умершего разделяется на 2520 частей детям мужского и женского пола поровну; 480 частей – вдове; 420 частей – отцу умершего, 360 частей – его матери; 300 частей его братьям; 240 – сестрам; 180 частей – учителям детей. Если каких-либо наследников нет, 1/8 их части отдается детям умершего, а 2/3 отдаются в дом справедливости – беит-адлье. По этому распределению, не смотря на все его подробности, неясно, однако, как выдается наследство, если жена не одна. Затем из этого распределения следует, что если у имущества покойного будет единственный наследник (сын или дочь), то и тогда к нему перейдет менее половины наследства. Обогатится беит-адлье. Это учреждение представляет собой организацию из выбранных наиболее почтенных 10–20 лиц, ведающих судом, делами общины и воспитанием сирот и бедных детей, каковое воспитание составляет предмет общественной заботы. Дозволяются браки между лицами различных национальностей. Рабство и торговля рабами сурово осуждается. Теория братства народов привела к признанию необходимости изучения новых языков. Та же теория заставила отвергнуть священную войну. Строго регламентируя семейное, общественное, вещное право, вопрос о государственном строе бабизм решает так, что бабиды должны повиноваться законам той страны, в которой живут. Особенно в этом отношении поучительны рассуждения нынешнего главы бабизма Аббаса, в своих письмах о политике, как руководственные начала, он цитирует слова Писания: «отдавайте кесарево кесарю и Божие Богу“ (Лк. 20:25) и «Прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте“ (1Тим. 2:1–2). Понятно, что раз вожди бабизма хорошо знакомы с христианским Священным Писанием, то на их нравоучении должен был отразиться дух этого Писания. Бабизм, рекомендуя гуманные и благородные правила, запрещает ложь, лесть, целование руки у духовных лиц. Но в ряд таких постановлений врываются иные совсем иного духа и характера: не одобряются безбрачие и аскетизм, дозволяется также лицемерное отречение от своей веры.

Культ бабизма представляет в общем несущественные отступления от традиционного культа мусульман. По самим своим принципам бабизм не допускает резко подчеркивать свое отличие от других. Так Беха, представляя бабидам полную свободу в одежде и вообще внешности, рекомендовал им не служить посмещищем для глупцов. Но для глупцов служит посмещищем всякий, кто по внешности не походит на них; мораль отсюда понятна: нужно приспособляться к глупцам. Как и у всех мусульман, у бабидов существует обрезание. Вместо пяти ежедневных намазов у них предлагается три. Их кебла есть Акка, место, из которого Беха был лишен права выезда и которое поэтому он называл своей тюрьмой. Вот – главная бабидская молитва. «Я исповедую, Боже, что Ты открыл мне солнце истины; я свидетельствую, что нет никакой иной истины, кроме той, которую Ты мне открыл. Я исповедую, что никто не может ни восхвалить Тебя, ни представить. Боже, не отвергни человека, упования которого прилепляются к Твоему лону“. Общественная молитва совершается или в бабидских мечетях – макрик-ул-Ацкер – восток молитв или в частных домах. Собравшись на молитву, бабиды садятся и громко совершают короткое моление, поют религиозные гимны по-персидски, арабски, турецки, читают произведения баба или Бехи, точно так же Библию и коран и пытаются их истолковывать. С молитвой у них соединяются чай, кофе и кальян. Важные события жизни тоже, понятно, освящаются молитвою. Так через 6 или 7 дней после рождения новорожденному на ухо прочитывают короткую молитву и призывают на него благословение Божие. Умершего обмывают, совершают молитвы, обертывают в 6 кусков полотна или шелка и заключают в деревянный, каменный или стеклянный гроб. Шелк и стекло считаются заслуживающими предпочтение. Паломничество по представлениям бабизма может быть заменяемо пожертвованиями в беит-адлье. Посту у бабидов посвящают 19 дней девятнадцатого месяца. Как и рамазан, он состоит в неупотреблении пищи и питья лишь днем, ночью разрешается все. Указывают, что бабиды не допускают этими ночами таких излишеств, как мусульмане. Но это зависит от того, каковы мусульмане и бабиды, среди тех и других могут быть и хорошие и плохие. Христианский элемент, существовал в мусульманстве изначала, в бабизм он взошел в большей степени, чем в коран. Моисей, Иисус и Магомет – три пророка, в которых прежде должен поверить бабид, чем поверит он в баба или беху. Пророки считаются как бы равными. Идеи постепенного прогресса и постепенного теснейшего соединения с Богом в бабизме нет. Но Иисусу Христу усвояется имя Ибн-Уллах – Сын Божий. Имя берется из Писания, но идея имени не выяснена. Эсхатология бабизма исчерпывается двумя положениями: существует загробная жизнь и возмездие за дела, совершенные в земной жизни. Но как представлять себе посмертную участь человека, каков ожидающий его суд, каковы наказания и награды? На эти вопросы учение бабизма дает уклончивые ответы. Как дитя, находясь в лоне матери, не может себе представить и понять условий своего абсолютного и самостоятельного существования, так и человек в условиях земной жизни не может представить себе, как он будет существовать, порвав с земным прахом. Есть в бабизме (в коране баба) темные намеки на веру в переселение душ.

Несомненно, бабизм характеризуется чертой гуманности. Эта черта привлекает к нему и подкупает тех, которые с ним знакомятся. Но обыкновенно в том, что понравилось, не хотят видеть черт, которые не нравятся, и некоторые исследователи бабизма, выдвигая на вид его гуманный и прогрессивный характер, старательно замалчивают его другие стороны. Эти исследователи, держась рационалистического направления, стараются и бабизм представить как учение рационалистической гуманности, религиозный придаток в котором не существенен, не играет роли и может быть отброшен совсем. Это представление совсем не отвечает правде. Бабизм есть религия, он вышел из суфизма, его представители были мистиками, он признает откровение, пророков, благодать и молитвы. Бабизм учит о единстве Божием, он порицает рассуждения о божественных атрибутах. Бабид из Смоленска писал Мирзе-Казем-Беку:"Знай, что начало религии есть познание Бога. Совершенное познание Его заключается в таухиде (мире духовном); совершенное же учение о таухиде заключается в изолировании Его от атрибутов – по тому свидетельству, что всякий атрибут составляет идею вне описываемого предмета. Итак, кто приписывает Богу какие-либо атрибуты (вне Его), тот ограничивает Его, так как тот считает Ero, а кто считает Его, тот говорит против Его предвечного единства. Но свят Господь превыше всего того, что говорят грешники“. Здесь проповедуется единство Божие, как и в учении мутазилитов, но его диктуют не рационалистические соображения, а мистическая настроенность. О себе этот бабид писал следующее: «Двадцать пять лет тому назад сей автомат (его физическое существо) также бродил в степи заблуждения и неизвестности, происходивших от множества разногласий и несообразностей в наружных формах религий и исповеданий. Не мог бы я ухватиться за что-нибудь и выйти из отчаянного положения, если бы не милости путеводителя несчастных заблудших (Бога). По своей благости он наделил мою земную жизнь из чаши умерщвления (страстей) и изгнал из видимого царства плоти влияние внешнего представления и наконец по своей неописуемой милости призвал меня в первобытный (духовный) мир. Так он прервал мои отношения с миром привратных (стоящих пред вратами) и привел меня к тому, кто пребывает за вратами внутри храма. Итак, если бы не благодать свыше, то я был бы первый из погибших“. В другом письме (первом по отношению к приведенному) тот же автор так наставляет своего адресата. «Мир жаждущим лицезрения Господа, ищущим Его. Спросил некто о знании; ему отвечали: знание есть нравственное сосредоточие в храме мудрости, нужно учиться у обильного мудреца; питаться по его назначению пилюлями премудрости. Через это врачевание перейти из четырех грубых стихий в четыре светлые и таким образом постичь ничтожество видимых форм, изолировать себя от их представлений и соединиться со своим началом. Для ищущих знания с духовной точки видимое разногласие Ветхого и Нового Завета и корана непременно уничтожится; тогда они узнают, что на духовных небесах пророки и все святые суть одного начала. В этом начале нет различия, и различие видимое есть только проявление внешнего мира. Всеблагий сотворил человека, конечно, не для знания только внешнего мира, но и для достижения сказанного средоточия – истинного знания. Достигая это, ты освобождаешься от цепей чуждых элементов (физического мира) и созерцаешь в себе великий мир (духовный); тогда ты не видишь себя в частности. Видимое солнце одинаково освещает 18 тысяч миров (по мусульманской системе мира), но в этом хаосе кто созерцает занимаемую им степень, тот поймет, что и он и весь мир преходящи. Если он кинет взор на самого себя (на свою внешнюю форму), то увидит, что он среди восемнадцати тысяч форм не другое что, как вечный прах. Тогда-то он припомнит слова: вот вам обещанный ад. С твоей стороны усердное исследование (истины), а со стороны истины (Бога) – влечение (благодатная помощь). Мир вам всем и милосердие Бога и Его щедроты“.

Очень может быть, что автор писем был не вполне правоверным бабидом, но содержание его писем вполне гармонирует с произведениями вождей бабизма и отражает в себе их дух. Никакая религиозная община в ее целом не может, конечно, проникнуться таким мистическим настроением – оно удел немногих, – но раз оно существует и вместе с ним признаются и духовные лица, и Священные Писания, и особое исповедание веры, то ясно, что здесь имеются на лицо все специфические признаки религии. Бабид при встрече с другим бабидом говорит: Аллаху-акбер – Бог велик. Другой ему отвечает: Аллаху-аазам – Бог всемогущ. Приветствуют они друг друга еще и словами: мерхебен-бих–благосостояние тебе. Но эти формы приветствия употребляются только между бабидами, не бабидов ими не приветствуют. Таким образом, признавая за всеми людьми равное право на обладание истиной, бабиды смотрят на себя, как на обособленную общину, содержащуго истину. Бабиды не то, что мутазилиты. Они не похожи на христианских рационалистов в Западной Европе, ни на рационалистов буддийских далекой Японии. Замечаемое у них стремление к свету, к прогрессу не соединяется с отрицанием молитвы. Да и стремление к просвещению у них далеко еще не перешло в действительное просвещение. У них фигурируют мистические перстни, другие талисманы, грубые суеверия. Будучи явлением религиозным, бабизм в то же время представляет собой явление политическое. Недаром некоторые стороны гражданского права разработаны у него более, чем собственно право религиозное. Заметно, бабиды непрочь произвести государственный переворот. Последние аресты бабидов в Персии падают на июнь текущего 1904 г.; их хотели связывать со слухами, кажется, оказавшимися ложными о заговоре на жизнь Музафферэддина и бегстве из Персии одного его сына и брата Магомета-Ризы-Мирзы! По-видимому, с самого начала в ряды бабидов, кроме религиозных мечтателей и идеалистов становились и просто честолюбцы. Это делало бабизм менее чистым, но зато порой более сильным. Честолюбивые вожди для устроения царства правды в Персии привлекали такие средства, как подкуп, обман, хитрость. Идеалистически настроенные мистики не умеют пользоваться такими средствами. Можно думать, что в настоящее время община или секта бабидов или нечто гораздо большее, чем община и секта, заключает в себе много весьма разнородных элементов. Они объединены между собой не тем, что утверждают, а тем, что отрицают. Их объединяет недовольство существующими порядками. Музафферэддин обнаружил стремление к преобразованию этих порядков и к введению европейского просвещения в Персию. Он сам превосходно владеет французским языком. По его инициативе в Тавризе издается газета «Насыри“, проводящая идеи европейской культуры. Он устроил высшее военное училище по новому образцу, стал преобразовывать армию, но, по-видимому, с точки зрения бабидов он все-таки недостаточно энергичен в деле введения культурных реформ. Не дело того, кто пытается следить за религиозной жизнью, предсказывать политические события, но порой можно предвидеть религиозные следствия таких событий. Если каким бы то ни было путем в Персии явятся те государственные реформы, которые желательны бабидам, то бабизм, потеряв политический смысл существования, как религиозная община скоро распадется на несколько резко различающихся между собой сект.

8.

В ряду великих религий ислам хронологически занимает самое последнее место. За шесть сотен лет до христианской эры возник буддизм, приблизительно к той же эпохе относят образование религий Конфуция, Лаотцы, Зароастра. Через шесть веков после возникновения христианства явился ислам. После его возникновения уже не являлось новых мировых религий. Религиозное развитие человечества, по-видимому, должно бы было идти параллельно нравственному. Совершающееся довольно последовательно усовершение государственных законов, социальных воззрений и прямо морального кодекса, по-видимому, заставляет предполагать, что ислам морально должен стоять выше хронологически ему предшествовавших религий. Но исследователи, даже непризнающие истинной никакой религии, принуждены утверждать факт, что ислам в вопросе о религиозно-нравственных понятиях делает шаг назад не только от христианства, но и даже от буддизма. Были, правда, попытки поставить ислам и выше этих и вообще предшествовавших ему религий. Так взглянул в России на ислам Вильям Фрей (Гнейст), исходя из теории непознаваемого, развитой Спенсером. Мир, рассуждает Спенсер, необходимо требует объяснения своего бытия. Должна существовать некоторая вездеприсущая всепроникающая сила, которая обуславливает и сохраняет мировой строй. Чем менее культурен человек, тем ближе к себе он предполагает такую силу. Непосредственные проявления ее дикарь видит в шелесте листьев, завывании ветра, раскатах грома. По мере развития человека эта сила как бы отступает от него. Сначала олицетворение этой силы отходит в глубь лесов и рек, затем на солнце и звезды, затем в особый сверхчувственный мир, и образ таинственной силы принимает все более и более возвышенные очертания. Однако все попытки приблизить к человеческому пониманию этот образ неизменно кончаются одним результатом: образ рассеивается и разрушается, даваемое ему определение является contradictio in adjecto, таинственная сила оказывается неисповедимой и непознаваемой. Неведомый бог оказывается единственным Богом человечества.

Люди, хотя и не знают и не могут постигнуть его, однако стремятся к Нему и поскольку стремятся, постольку возвышаются над чувственным и непосредственным к сверхчувственному и безусловному. Это рассуждение к религиозной истории человечества Фрей применил таким образом. В древнейшую эпоху Бог близко мыслился к человеку. В Ветхом Завете обыкновенно представляется Иегова Сам непосредственно беседующим со своим народом и отдающим ему распоряжения и приказания даже в самых незначительных вещах. В Завете Новом Бог уже отодвигается от человечества. Между Ним и людьми является посредник – Сын Божий Иисус Христос. Ему еще приписываются божеские, но усвояются уже и человеческие качества. Ислам представляет новый момент, когда таким посредником является просто человек Магомет, когда человечество поднялось до сознания, что оно не может непосредственно соприкасаться и входить в общение с божеством и божественным. Эта теория религиозной эволюции свидетельствует о необыкновенной скромности религиозно-философских и исторических познаний автора, но нисколько не содействует пониманию положения ислама в ряду религий. Верховное Божество поднималось недосягаемо над миром и в образе Брамы и раньше в образе Илю и гораздо позднее в неоплатонической концепции единого. Наоборот, дикари, которых Спенсер ставит исходной ступенью в религиозной эволюции, вовсе не мыслят Бога пребывающим с ними и обращающимся с ними запросто, около себя они предполагают множество вышечеловеческих существ, отличающихся неособенно значительно от человека. Их полидемонизм в значительной части есть простая вера в многообразие форм разумной жизни, с которыми приходится считаться человеку. Наконец, если бы ислам был высшим моментом религиозной эволюции, он был бы принят расами высшей культуры. Этого не случилось и не видно никаких признаков, которые давали бы основание для предположения, что это может случиться.

Ислам не есть ни религия дикарей, ни религия культурных рас. Он поднимает дикарей из их состояния, которое на самом деле только иронически можно называть естественным, но сам в себе он не заключает стимулов, чтобы расы, вышедшие из дикого состояния, побуждать стремиться к достижению высших ступеней развития. Среда, в которой распространялся ислам в первые века своего существования, в значительной части уже слышала о Христе и Евангелии, и ислам предложил этой части вместо более совершенного менее совершенное. Среда, в которой ислам преимущественно распространяется теперь – черный африканский материк, – поднимается исламом от грубых религиозных представлений и жестоких форм жизни – к более возвышенной религии и несравненно более мягкой морали. Но не только для этих рас ислам явился полезным, позволительно думать, что он был благотворен и для тех народов, среди которых распространялся сначала. Эти народы явно упорствовали в усвоении евангельских идеалов. Они не хотели смягчить свои души для восприятия новозаветной благодати, в таком случае для них было полезно иго ветхозаветного закона. Его на них и возложил Магомет. В коране много ветхозаветного. И если через тысячу и более лет после христианского благовестия ветхий завет оказывается для многих удобнее нового, то для нас должно стать понятным, что за полторы тясячи лет до Христа то, что содержится в Моисеевом законе, должно было получить божественную санкцию, как наиболее совершенное из могущего быть усвоенным тогдашним человечеством. В ветхом завете есть требования высочайшей нравственной силы (не пожелай), но рядом с ними раздаются суровые и жестокие приказания. Кто хочет осуждать их, тот не хочет понимать историю, и кто хочет оправдывать Магомета ссылками на Давида, тот забывает, что между ними лежит расстояние более чем в полторы тысячи лет и что тысячелетия для людей не должны проходить бесследно.

Ислам есть отступление в сторону ветхого завета в эпоху завета нового. Тем, которые не знали этих заветов или по крайней мере не хотели их знать и однако захотели принять ислам, он во всяком случае дал много доброго и полезного. Ислам не может быть исповедуем ни расами совершенно некультурными, ни расами культурными, эта религия есть удел некоторых определенных ступеней развития и, несомненно, некоторых особенностей в характере нации. Распространенность ислама показывает, что тот духоввый масштаб, которому он удовлетворяет, служить мерой духовного совершенства для многих.

По приблизительному подсчету на земле теперь живет около 1550 миллионов людей. Возможна в этой цифре ошибка до 200 миллионов, но едва ли более. Число мусульман по различным определениям заключается между 170 и почти 300 миллионов. Если взять максимальную цифру для определения числа людей и минимальную для определения числа мусульман, то и тогда мы получим, что число последних превышает одну десятую часть человечества и при этом нельзя игнорировать, что число номинальных и индифферентных между мусульманами меньше, чем между последователями других религий. Но вообще сравнительно наиболее проверенные и новейшие данные назначают для мусульман цифру более чем в 200 миллионов. Воть сравнительные таблицы относительно распространения ислама, представленные Фурнье де Фле парижскому конгрессу по истории религий в 1900 году (Е. Fournier de Flaix – La statistique des Religions a la fin du XIX-e siecle (Actes du premier congres international d’histoire des Religions)).

По Фурнье по Revue de l’Islam 1897 по Church Atlas1895

Европа 7.600000 10.700000 5.750000

Малая Азия 13.000000 14.000000

Аравия 4.000000 12.000000

Средняя Азия 8.000000 12.000000

Русская Азия 7.000000 7.000000 160.000000

Индия 60.000000 58.000000

Персия 8.000000 9.000000

Китай 21.000000 21.000000

Северная Африка 25.000000 31.000000

Судан 14.000000 15.000000

Конго и Гвинея 20.000000 40.000000 40.000000

Южная Африка 10.000000 16.000000

Океания 14.000000 37.000000

–––––––––––– ––––––––––––– –––––––––

214.600000 282.700000 205.750000

.

В этих статистических расчислениях неверен итог только у автора доклада. Подсчет показывает, что вся сумма мусульман у него должна равняться 211.600000. Он два раза приводит свой рассчет, но во второй раз у него получается совершенная путаница. Обозначив число мусульман в Европе 7.600000, в Азии – 121.000000, в Африке – 69.000000, он на место Океании ставит свой прежний итог 214.600000. Если пропущенное число мусульман Океании обозначить через 17 миллионов, тогда итог будет верен. Тогда только нужно допустить опечатку (поставлено 4 вместо 7) в ранее приведенном рассчете. Во всяком случае авторитет приведенных изданий заставляет думать, что число мусульман нужно обозначать более, чем двумястами миллионами. Значит, более тринадцати процентов населения земного шара оказывается мусульманами. В России это процентное отношение несколько меньше. Все население России приблизительно равно 130 миллионам. Мусульман в России более четырнадцати миллионов. Таким образом они составляют более одиннадцати процентов населения. Распределены они у нас очень неравномерно. IIо статистике Фурнье 7 миллионов мусульман приходится на русскую Азию, по русским статистическим данным эта цифра приходится на русскую среднюю Азию, где мусульмане составляют более 90 процентов всего населения. Кроме того их еще более ста тысяч в Сибири. Мусульмане составляют более трети населения Русского Кавказа, на Кавказе их немного менее четырех миллионов, между тем как все население не более девяти с половиной миллионов.

Это говорят нам цифры. Но цифры без пояснений могут показаться неясными. Если в каком-либо государстве одиннадцать процентов населения остаются неграмотными, то мы ведь отлично понимаем, что этот процент может быть уничтожен очень скоро, лишь только в бюджете расходов будет увеличена соответствующая статья. Неграмотность, некультурность есть нечто отрицательное, это – мрак, рассеять который светом в известных случаях можно за определенные деньги. Религия есть сила положительная, которая может бороться и с образовательными стремлениями, и с государственными порядками. Сила религий определяется не числом только ее последователей, но тем еще, насколько она внедрена и укоренена в каждом из последователей. Религия может стать мертвой, может оказаться аксессуаром в жизни, нужду в котором никто не чувствует, но который сохраняется по традиции. Ислам – не такая религия. Ее последователи в общем убежденные, верующие люди. Факты недавнего прошлого и настоящего убеждают в этом.

России до шестидесятых годов XVIII столетия пришлось вести упорную борьбу с мусульманами на Кавказе. Русское правительство не имело своей задачей воздвигать гонения на ислам, но последователи ислама признали для себя обязательным во имя религии вести газават (священную войну) с гяурами и во чтобы то ни стало освободиться от их власти. Начало этому движению положил имам Кази-Мулла в 1827–1829 гг., он погиб, погиб его преемник по имамству Гамзан-Бек, тогда выдвинулся Шамиль, в течение более чем четверти века ведший упорную борьбу с русскими. Война с неверными дает спасение души в загробном мире и будет иметь своим результатом приобретение свободы и самостоятельности в мире земном. Таково положение Шамиля, и, несоменно, первое из них одушевляло многих не менее, чем второе. Тем более, что тот строй, который вводил имам Шамиль сам по себе, пожалуй, представлял более посягательств на свободу, чем требования русского правительства. Русское правительство в общем разрешало жителям Кавказа жить и управляться по адату – обычному праву. Шамиль на место адата упорно выдвинул шариат. Горцы распадались на самостоятельные и независимые племена. Шамиль объединил их и подчинил неограниченной власти имама, которая была признана наследственной. Шамиль создал теократическое управление на Кавказе. Он разделил его на округа, которыми управляли наибы, помощниками их были мюриды – сподвижники Ниамиля в газавате. При наибе в каждом округе был судья муфтий, который для целей суда назначал еще кади. Теократический строй Шамиля был в то же время и беллистическим. Мужское население почти все представляло собой армию, в борьбе с этой армией пролилось много русской крови. Так, без всякой пользы для дела, при занятии Дарго в 1845 г. пало русских 3031 человек. Борьба с Шамилем и его приверженцами закончилась лишь в 1859 г., когда сам имам был захвачен в плен и препровожден в Россию. Плен его, впрочем, был почетным. Шамиль не хотел создавать никакого нового учения, не давал нового толкования корана, он только хотел провести глубже в жизнь и начала ислама. И то обстоятельство, что ему удалось сделать многое, доказывает, что вера в коран была глубока и сильна у кавказского мусульманского населения(О борьбе Шамиля см. Дубровина–История войны и владычества русских на Кавказе (6-й том)).

Теперь на Руси ислам главным образом исповедуется в Туркестане. Ислам в этой области имеет за собой давность более тысячелетия. Здесь много дервишей, количество которых всегда служит показателем того, насколько глубоко ислам проник в жизнь и сознание населения. Наиболее распространены ордена Накшибенди (календери) и Кадриф. Первые совершают зикр про себя (только), вторые – вслух. Дервиши в Туркестане называются ышанами. Конечно, для устроения возможных политических движений на религиозной подкладке нужно содействовать распространению в Туркестане знаний чисто учебного характера о той государственной силе, с которой им приходится считаться, и о том, что эта сила не имеет в виду делать на них какие бы то ни было религиозные посягательства. Тогда не будет пищи для фанатизма и для развития вражды к христианской религии, как такой, которую им хотят навязать насильно.

В настоящее время ислам, конечно, прочен там, где он наименее доступен европейским влияниям. Такой страной является Африка. Вглубь проникают лишь постепенно, с великим трудом и ничтожными результатами. Делу распространения и возвеличения ислама в XIX веке здесь наиболее послужил Сенусси и бен-Ахмет (обоим принадлежит имя Магомета). Сейд Сенусси, потомок пророка, уроженец Алжира, в 1835 г. в Мекке начал проповедывать, призывая мусульман к борьбе против гяуров. Но Мекка слишком доступна для гяуров, чтобы подобная проповедь могла иметь успех. Сенусси перенес свою деятельность на Север Африки. Его проповедь призывала мусульман повторить историю – восстановить могущество и славу ислама. Всеми мусульманами должен управлять верховный имам. Таковым, понятно, стал Сенусси. Правоверные должны жить согласно корану, быть воздержными, избегать роскоши, готовиться к борьбе с неверными. Резиденцией главы сенусситов является теперь дзауйя Джербуб в оазисе Сивах (оазис Амона) в Ливийской пустыне. Проникнуть сюда очень трудно, а действовать отсюда очень удобно. Сын Сенусси принял имя Махди. Его миссия считается божественной, он наделен сверхъестественными дарованиями, силой чудотворений, находится в постоянном общении с Аллахом через посредство Магомета. Пропаганда из Джербуба идет по всему мусульманскому миру. Сенусситские апостолы приходили и в Туркестан, и в Крым сообщить правоверным, что на севере Африки живет величайший пророк, глава ислама, который в имеющем скоро наступить благовремении выйдет из своего уединения, чтобы покорить мир исламу. Но пока он еще не вышел из Джербуба. Между тем в Судане с великим успехом начал дело пропаганды ислама другой вождь Магомет бен-Ахмет. Он происходит не от Магомета, как род Сенусси, он сын простого плотника, родился в 1813 г. Своим глубоким благочестием и аскетическими подвигами он рано стяжал себе известность, как человек святой и избранный Богом. В Судане стало распространяться европейское (английское) влияние. Особенно над делом европеизации Судана старался Гордон. Бен-Ахмет был выбран правоверными вождем, чтобы бороться с этим влиянием. В нем признали махди – человека, который своей справедливостью наполнит весь мир, погрязший теперь в бездне беззакония. Бен-Ахмет-махди, Гордон-деджаль (мусульманский антихрист). Махди поднял восстание и вел его с великим успехом. Гордон погиб. В Каире при мечети Азгар есть учреждение, которое называют всемусульманским университетом. Эта школа основана в 990 г. по P. X. Отсюда в средние века вышли многие богословы и философы ислама. Сюда и теперь стекаются ищущие богословского познания мусульмане со всего старого света. Число слушателей в школе достигает до 10,000 (О школе в Азгаре см. Крымского и Миллера – Всемусульманский университет (Древности восточные. 1903 г. Том второй. Выпуск третий. Москва)). Профессоры этого мусульманского университета сначала было отвергли божественное достоинство суданского махди, но потом стали менее решительно высказываться о нем, а потом послышались у них и двухсмысленные, а порой и недвухсмысленные речи в его пользу. Бен-Ахмет умер от оспы в 1885 г. Но у него, как у Сенусси, явился преемник. Замечательно, что сенусситы вовсе не видят в суданском пророке соперника их вождю. Напротив, они сочувственно относятся к возникшему движению в Судане. Резиденцией суданского махди служит теперь Хартум, а еще более эль-Обеид – пункт, проникнуть в который чрезвычайно трудно. И несомненно, что между Хартумом и эль-Обеидом с одной стороны и Джербубом – с другой поддерживаются дружественные отношения. У владыки Джербуба могут быть некоторые основания надеяться, что впоследствии он пожнет плоды трудов владыки Хартума. Но последний привел к своей власти обширную территорию, представляющую треугольное пространство, ограничиваемое на севере по линии, идущей от Суакима к озеру Чад, далее – по линии, идущей в юго-западном направлении по линии от Чад к озеру Виктория-Ньясса и на востоке ограничиваемой линией, идущей от озера Виктория к Суакиму (христианская Абиссиния остается к востоку от его владений). Страну эту защищают от европейцев не столько воинственное население, сколько ее непроходимость и нездоровый климат, которых нельзя победить ни шести, ни двенадцати дюймовыми орудиями (О мусульманском движении в Африке см. Елисеева – Махди Судана и царство дервишей).

В Азии Турция, Персия, Афганистан, Белуждистан и Индия заключают в себе много ревностных последователей ислама. Таким образом ислам является в настоящее время и широко распространенной, и обладающей еще большой жизненностью религией.

В каких отношениях стоит эта религия к тем жизненным идеалам, которыми руководятся наиболее культурные представители человечества?

Суждения об исламе различны. В представлении культурных людей, обычно очень смутно знакомых с исламом, ислам является религией фанатизма, полигамии, освящающей насилие и произвол властей, вообще религией, несовместимой с социальными и моральными требованиями современного мира. Ислам по этим воззрениям несовместим ни с наукой, ни с прогрессивными движениями. Эти взгляды нельзя признать справедливыми. Уже Ренан опровергал их, хотя и довольно неустойчиво. Не так давно реалибитацию ислама принял на себя Лейтнер в лекции «Магометанство“. Лекция главным образом посвящена защите весьма рискованного и сомнительного тезиса, что будто бы Магомет набирал себе жен, руководясь исключительно самыми идеальными соображениями о благе этих своих супруг и вовсе не имея в виду блага личного (Лейтнер – Магометанство (Религиоаные веровавия, перев. Тимирязева)). В России защиту прогрессивного характера ислама принял на себя петербуржский мулла Баязитов. Бесспорно должно признать, что ислам может быть совмещен с нравственными воззрениями и пониманием самых либеральных наших современников. Ислам вовсе не освящает непременно деспотического государственного строя, его принципы совместимы с каким угодно государственным правлением. А его нравственные требования сами по себе таковы, что осуществление их при всяком государственном строе даст благополучие жителям той страны, где они приняты. Нужно заботиться о нищих, обильно помогать бедным своей страны, быть добрым, немстительным, воздержным. Сама теория, что женщина ниже мужчины, как было указано, обращается в пользу женщины. Ниже, значит слабее, а за слабейшими нужно больше ухаживать и больше им прощать. Многоженство не есть заповедь ислама. Это есть только допущение оговоренное: «Если вы боитесь быть несправедливыми к сиротам, не женитесь из женщин, которые вам нравятся, более как на трех и четырех. Если все-таки боитесь быть несправедливыми, на одной или на невольнице“ (сур. 4, 3). Но на самом деле справедливым к нескольким женам быть нельзя и потому можно сказать, скрыто в коране проповедуется единобрачие. Нельзя оспаривать и того, что отступления в пользу многобрачия имеют для себя в коране гуманные мотивы. Новорожденных девочек убивали. Вдовам, женщинам-сиротам порой было совершенно некуда деваться, роль второстепенных супруг все-таки привлекательнее, чем участь рабыни или смерть. Давая возможность многим стать женами, ислам тем самым многих избавлял от смерти и участи рабынь. Но при лучших социальных условиях ислам в полном согласии с буквой корана может решительно запретить многоженство, как допущенное условно и по печальным обстоятельствам жизни. Ислам заключает в себе все для того, чтобы признать равенство рас, наций, сословий и полов. А факт неравенства по принципу корана, может быть, представляющему отзвук наставления Евангелия, налагает большие обязанности на того, кто выше, а не на того, кто ниже. Культ ислама не заключает в себе никаких суеверных или жестоких обычаев (не говорим о практических отступлениях от этого культа и об особенностях в нем среди разных сект), он прост и сводится в сущности к молитве к Богу.

Совместим ли ислам с наукою? Без сомнения, да. Нельзя указать никакой научной теории, которая бы стояла в противоречии с обязательным исповеданием веры мусульман. Все представления корана о происхождении мира, человечества, судьбе человечества, последнем конце можно толковать очень различным образом. Можно признавать в них аллегорию, допустимо рассматривать их, как не имеющие отношения к религии. Догматы ислама в конце концов сводятся к формуле: Аллах есть Бог и Магомет пророк Его. Но что Бог есть Бог, против этого никто не станет спорить. Не особенно трудно согласиться и с признанием Магомета пророком. Что такое пророк? Можно различно отвечать на этот вопрос, под пророком можно разуметь и разумели многие не человека, наделенного небесной волею, высшими силами, а человека, понявшего небесную волю лучше, чем другие. Лет десять с чем-то назад Лев Толстой назвал пророком Александра Дюма за одну его статью. Но позволительно думать, что Магомет во всяком случае заслуживает этого имени больше, чем бульварный французский писатель. Таким образом единственный догмат ислама оказывается не стоящим ни в каком противоречии с наукой и устраняющий, по-видимому, возможность столкновений с ней в будущем. Оказывается, что ислам с самого начала достиг того, к чему теперь стремятся некоторые христианские богословы – дать возможно более удобоприемлемую формулу соглашения – есть Бог и Иисус Его пророк, при чем представляется возможность слову «Пророк“ сообщать широко рационалистический смысл. Если всю веру заключить в такие краткие и эластичные символы, то, очевидно, можно одновременно быть и христианином, и мусульманином. Однако логичнее быть мусульманином, чем такими христианами, как покойный Ренан, ныне живущий Альберт Ревиль, Лев Толстой. Дело в том, чго несомненно историческое христианство является пред нами, как сложная догматическая система, которую названные и единомышленные им мыслители не принимают. Отказываясь принять это историческое наследие христианской церкви, они тем самым, думается, лишают себя права именоваться христианами. Но ислам они принять бы могли вполне. В коране нет никаких догматов, подобные которым несомненно содержатся в Новом Завете. У Ренана в его трактатах отмечается, что между современными научными воззрениями и кораном гораздо легче возможное соглашение, чем между ними и Библией. Принимающие ислам не принимают в качестве исторического наследия никакой системы догматов.

Думается, что тем, которые, желая оставаться христианами, пытаются бороться против догматизма христианства, следовало бы поразмыслить над значением бездогматизма ислама. Догмат есть формула объединения. Чем менее таких формул заключает религия и чем более общее их содержание, тем более возможно объединение. Но какой смысл этого объединения? Если при таком объединении возможны различные взгляды на мир, на процесс мировой жизни, его окончательный исход, на наше участие в этом процессе, если при этом объединении у меня с людьми одной мне веры различны взгляды на цели, которые я должен преследовать, и на средства, которыми я должен их достигать, то в чем же наше объединение? Объединяют людей цели и принципы, определяющие цели, т. е. догматы и определяемая ими деятельность. Чем больше догматов исповедует известное общество, тем должно быть теснее его единение. Идеал всякой науки, положим, физики состоит в том, чтобы дать возможно полное учение о своем предмете и возможно бесспорное. Чем больше будет догматов в физике, истории, тем лучше для человечества. Догматы – это идеалы, к которым нужно стремиться, а не пугала, от которых нужно бежать. Конечно, догматы для того, чтобы быть желательными, должны быть истинными. Пусть исследуют истинность догматов. Но а priori ратовать против догматизма, как это делается многими писателями и на Руси, то же самое, что ратовать против всяких научных приобретений. Говорят, догмат стесняет свободу мысли, но то же самое можно сказать о всякой истине. Разве положение: сила света обратно пропорционально квадрату расстояния не стесняет свободы мысли? Мысль хотела бы предположить простую пропорциональность или придумать что-либо еще, но формула физики совершенно уничтожает имевшуюся раньше в ее распоряжении бесконечную сферу предположений. В этом смысле всякий факт, всякое открытие стесняет свободу мысли, потому что делают невозможными множество предположений. Но на самом деле у людей разумных они не стесняют мысли, а дают мысли основания для новых и правильных выводов. Таково теоретическое значение догматов. Если они истины, они плодотворны. Если они ложны, то как и ложные научные теории и ошибочно понятые факты, они приведут к новым заблуждениям и ошибкам. Бездогматизм есть безсодержательность. Он невреден, потому что небытие не может быть вредным, бездогматизм есть проповедь незнания, но человечество ищет знания, ищет истины.

И в исламе исторически объединяло людей не отсутствие догматов, а какое-либо единство – культа, традиционных форм жизни, единство ненависти ко врагам, единство благочестивой настроенности. И так как цели были частные и настроенности субективные, то под общим именем ислама и существовали и будут существовать исповедания, взаимно отрицающие одно другое. То же самое, скажут, существует и в других религиях, то же самое существует и в христианстве. Пусть это так. Но этого не должно быть. Различие мнений относительно истины показывает, что истина не стала общим достоянием. Но из этого нельзя делать вывода, что ни одно мнение не есть истина. Из множества исповеданий христианских одно может оказаться истинным. Тогда наука будет постольку истиной, поскольку она будет в согласии с этим исповеданием. По отношению к исламу те, которые ратуют за его возможность существования совместно с наукой, на самом деле совершенно не допускают мысли, что науке нужно считаться с какими-то принципами ислама, они просто разумеют, что его сфера – вне науки. Ислам, как теория, совместим с наукой, потому что он, как теория, есть ничто. Культурные покровители ислама – опасные люди, они готовы одобрить ислам, готовы порой отдать ему предпочтение пред христианством. Но как? Да так, как предпочитают незнание заблуждению, нуль – отрицательной величине. Истинные сторонники ислама, действительные почитатели корана, считающие Магомета пророком, получавшим божественные откровения, не могут удовлетвориться такой оценкой их религии.

Как на самом деле следует оценивать ислам (Сравн. Остроумова – Коран и прогресс, протоиер. Аквилонова – О Божественности христианства и его превосходстве над буддизмом и махоммеданством, Ласкрьева–Ислам в его полемике с христианством (Странник 1904 г.))

Без сомнения, при суждении о нем нужно различать мораль корана и мораль его последователей. Евангелие неответственно за плеть и кнут, употреблявшиеся у христианских народов, так и коран неответственен за многое практикующееся у мусульман. Что мораль корана неизмеримо ниже евангельской, этого не нужно доказывать; это всем покажет просвещение, о распространении какового и нужно заботиться. Чтение корана может доставлять религиозное утешение человеку лишь неподнявшемуся до известных стадий развития. Чтение Евангелия тем более назидает и умиляет душу, чем выше умственно и нравственно развит человек. Было бы однако жестоко при неумении привлечь к Евангелию отталкивать людей от корана. Коран во всяком случае содействовал облагораживанию человечества, и практически оно еще далеко не поднялось до морали корана. Коран заслуживает более упрека за свое богословие, чем за свою мораль. Во имя религиозно-благочестивых мотивов возвышая Бога, коран черезмерно унизил человека, его нравственное достоинство сводится к нулю, в коране нет идеи человеческого богоподобия и возможности теснейшего богообщения. Между тем человек тяготеет к Бесконечному и только во внутреннем интимном единении с Бесконечным он может найти свое блаженство. Человеку недостаточно, чтобы Бог осыпал его своим милостями; для того, чтобы быть блаженным, ему нужно быть в Боге. Христианское учение обещает это верным, оно говорит о боговоплощении, христианская религия приобщает Богу в своем культе и обещает в грядущем вечное единение с Богом. Коран не знает ничего этого. Но если в сфере нравственной мусульмане ниже корана, то в сфере религиозной, начиная с Магомета, нередко оказываются выше его: молитва, культ у них оказываются развитыми. В суфизме и институтах дервишей ислам в противоположность деистической (обособленности человека от Бога) впадает в крайность пантеистическую (теорию отожествления человека с Богом).

Какая судьба ждет ислам в будущем?

Никто не знает этого в настоящее время, но, конечно, каждый христианин должен желать, чтобы народы, исповедующие ислам, приняли христианство. Каждый честный человек, убежденный, что он пребывает в истине, должен желать и стремиться, чтобы и другие узнали эту истину. Как достигнуть этого в области религии, как убедить в превосходстве христианства над исламом? Есть для этого могучее миссионерское средство у христиан – жизнь, согласная с требованиями христианства. Для того, чтобы хорошо, т. е. с успехом проповедывать о христианстве, христиане должны хорошо жить. Исполнение одного этого требования сделает ненужными все гомилетические и миссионерские теории.