Глава вторая. «Свидетельство» Максима грека

О существовании у Московских великих князей и царей какого-либо собрания иноязычных (не русских) рукописей мы не имеем решительно никаких летописных свидетельств. Ни одна из дошедших до нашего времени летописей не только не ведет какой-либо нарочитой речи об этих рукописях, о появлении их в Москве, присылке кем-либо, но и ни разу не обмолвливается при своих повествованиях каким-либо замечанием по их адресу, напр. о гибели, уничтожении их при рассказе о многочисленных пожарах, опустошавших Москву в XIV – XVI вв. За этот период времени летописи говорят о 23-х пожарах Московского Кремля²⁹⁴ и ни в одном известии об этом ни разу не встречается какого-либо упоминания об иноязычных рукописях царской библиотеки. Все, что доселе говорилось о собрании сих рукописей у Московских государей в XVI ст., основывается на одном русском свидетельстве, приписываемом Максиму греку, и на двух иностранных, составляющих собственно одно, именно на сведениях, заключающихся в Ливонской хронике Ниенштедта и в списке неизвестного лица, найденном проф. Дабеловым·, к этим «старым» свидетельствам, обращавшимся в нашей литературе давно, А. И. Соболевский в последнее время присоединил еще два свидетельства: 1) Паисия Лигарида, митр, газского, и 2) «свидетельство летописное», одно – отмеченное Π. М. Строевым в «Библиологическом Словаре», а другое – находящееся в «Степенной книге». Эти источники наших повествований о великом, множестве иноязычных рукописей у Московских великих князей и царей мы и рассмотрим, начав с свидетельства, приписываемого Максиму греку.

Сношения православного Востока с русскими, как известно, не прекращались и в монгольский период нашей истории; то же самое желание получить поболее милостыни от благочестивого народа русского, которое так много собирало греков в Москву в XVII в., заставляло последних предпринимать путешествия в нее и ранее, в XIV-XVI вв. Более частые сношения Москвы происходили с святой Афонской горой²⁹⁵, откуда к нам прибыл и преп. Максим грек. Лет за 20 до него, в августе 1496 (7004) г. в Москве были «игумен да 3 старца из Святые горы, из монастыря св. Пантелеймона, милостыни ради. И князь великий их пожаловал, милостынею издоволил, а на иные монастыри Св. горы милостыню с ними же послал и отпустил их с тем же послом вместе (Волошским, с которым и пришли); понеже бо из старины тот монастырь св. Пантелеймона в Святой горе строение беаше первых великих князей русскых»²⁹⁶. Из того же Пантелеймонова монастыря приходили старцы и лет через 10 – в ноябре 1507 (7015) г. «милостыня ради, диакон Пахомие да монах Яков; и князь великий Василий Иванович учредив их милостынею доволно и отпусти их с Москвы месяца маиа 9²⁹⁷. В январе-июне 1509 г. были оттуда же старцы Василий, Симеон и Яков²⁹⁸. А в конце 1514 и начале 1515 г., года за 3 до приезда Максима грека, в Москве были «лавры св. Афанасия старец Мелентей да из Ватопеда монастыря старец Нифонт духовник с грамотами»²⁹⁹. В марте 1515 г. вместе с этими старцами и возвращавшимся из Москвы турецким послом был отправлен в Царьград В. А. Коробов; «а в св. гору Афонскую князь великий послал с милостынею Василия Копыла Спячего да Ивана Варавина³⁰⁰. С последними, кроме грамоты, в коей уведомлялось о посылке милостыни на Афон и было прошено о молитвах³⁰¹, была отправлена особая грамота к афонскому Протату, в которой великий князь просил прислать из Ватопедского монастыря старца Савву «переводчика книжново на время»; по миновании надобности великий князь обещался отпустить его обратно в монастырь³⁰². Требование Московским правительством присылки определенного лица, – старца Саввы, объясняется, как должно думать, тем, что на него именно указал бывший тогда в Москве Ватопедского же монастыря инок – духовник Нифонт, к которому, вероятно, обратилось с запросом об этом наше правительство, имея нужду в книжном переводчике³⁰³.

Коробов, посланный в Константинополь с чисто политическою целью для переговоров с турецким правительством о торговых сношениях, делах крымских и общем союзе на крымцев³⁰⁴, в марте 1516 (7024) г. уже возвратился из Царьграда в Москву³⁰⁵. Посольство Копыла и Вара- вина на Афон было не так успешно, и послы вернулись в Москву только чрез три года после своего отъезда из нее и чрез два года по приезде в нее Коробова³⁰⁶. Очевидно, что чтó-то случилось, что так долго задержало наших послов на Афоне; быть может, причиною этого было то, что старец Савва отказался ехать в Москву. Игумен Ватопедского монастыря Анфим в грамоте своей к митрополиту Варлааму³⁰⁷, извещая о приходе к ним В. Копыла и о получении посланной с ним милостыни, писал, что Копыл «такоже взвести нам о святем и духовном отце господине Саве, аще всхощет потрудитися до Русии, неких ради вещей нужных тоя земли; старец же быв многолетен, ногами немощен, не възможе исполнити повеления благовернейшего великого князя и твоего великого святителства, о нем же и прощениа просит». Тоже писал тот же игумен в своей грамоте и к великому князю Василию Ивановичу³⁰⁸ «въспроси и честнейшего духовника и священноинока Савву по наказанию царствиа твоего и по приказу всесвященнейшего митрополита господина Варлаама; не могущу ж убо духовнику священноиноку господину Саве старостию и болезни ножныя приити к царствию твоему «преподобнейший же отец наш прот., – писал Ватопедский игумен, – яко да не останется прошение великого князя безделно и безконечно, изобрал вместо старца Саввы, честнейшего брата нашего Максима, еже из нашия священныя обители Ватопеди, аки искусна божественному писанию и пригожа на сказание всяких книг, и церковных и глаголемых елиньскых, понеже от младыя юности в сих възрасте и сим наказася добродетельне, и не яко иный некий, многыми почитанми токмо. Посылает же того нашим произволением и хотением (но убо языка не весть русского, разве греческого и латынского; надеем же ся яко и русскому языку борзо навыкнет), его же да приимете; с ним и честнейшего священноинока господина Неофита духовника, и третьяго брата Лаврентия имянем. Мы же убо, им же взмогохом и еже имехом, честнейше челом бием благовернейшему великому князю и величеству святителства твоего. Дай же Господь Бог, яко да и мы узрим воздаяние, которое желаем видети оттолева, еже есть, яко да отошлете паки к нам здравых братию нашу, ими же надеемся улучити благодарение от великого князя, твоим сдетелством и поспешением, еже имут и усты принести братия наша великому ти святителству, ему же паки множае челом бьем».

4 марта 1518 (7026) г. возвратился в Москву Василий Копыл и Иван Варавин, «да с ними вместе прииде к великому князю Василью Ивановичю всеа Руси из Царяграда, от вселенского патриарха Феолипта митрополит Григорей грек от града Жихна Цареградския области; да с ним вместе приидоша старцы от святыя горы Афонския к великому князю государю и к первосвятителю Варлааму митрополиту всея Русии бити челом великому государю о нищете поможения, милостыни ради; от благовещениа пречистыя Богородица из Ватопеди монастыря три старцы Максим грек, да Неофит священноинок грек да Лаврентей болгарин, а от святого великомученика Пантелеймона из Руского монастыря Сава преименитый игумен». «А наперед тех старцов за год пришел от Четыредесяти мученик от Ксиропотамова монастыря Исаиа священноинок сербин; да с митрополитом пришел патриаршь диакон Дионисей грек. Князь же великий Василей Иванович всея Руси приат митрополита Григория и старцов св. горы Афоня с великою честию и велел им пребыти в монастыри св. архистратига Михаила честного и славного его чюдеси, питаа их и доволя всякими доволями потребами от своеа царскиа трапезы, такожде и первосвятитель Варлаам митрополит всея Руси ко Григорию митрополиту града Жихна и к старцем Святыа горы великую любовь и честь показуаше, и к себе призываа и с ними часто беседовааше о божественых словесех духовных»³⁰⁹.

Все наши оффициальные сведения о приезде в Москву Максима грека ограничиваются изложенным, ибо до нашего времени не сохранились все, относящиеся к сему, документы³¹⁰. Мы знаем, что в Москве нужен был переводчик, но для чего именно, – уцелевшие до нас акты не говорят. Об этом мы имеем показания самого преп. Максима грека в его сочинениях. Тотчас по приезде его в Москву ему было поручено перевести Толковую псалтырь; чрез год и 5 месяцев он окончил эту работу и представил ее великому князю вместе с посланием к нему, в котором между прочим писал: «сие воистинну воздвиже твою державу к превожению толкований псалмов, по многи лета в книгохранилнице заключеных бывших и молем единым в ядь предлежавших, человеком же никою пользу подавших. Но царство твое от пребывающия в тебе благодати разумом просвещено, яко же преди рех, и душею божественные ревности исполнено, сообщает абие совет преосвященнейшему о Господе отцу своему, господину Варлааму митрополиту всей России, и того такоже сдышуща усерднейша обретает и, молитву от него и благословение прием, скорейшее писмены не празным, но класы человеколюбия изобилие плодоносящими, проту и иноком во Св. горе пребывающим призывал от честныя обители Ватопеди Саву некоего, единого сущу от иже в ней честных священник», который по болезни отказался и вместо коего послан был он – Максим грек. «Идеже пришед и священную книгу сию врученную имев от твоея державы, со благословением святого Варлаама митрополита и посещением божественнейшим, по лете едином и 5 месяцех сподобився в конец изнести толковании и преложение от греческия речи на русскую»³¹¹.

А чрез несколько лет после этого, когда именно – определенно трудно сказать, Максим грек писал: «ни во чтоже прочее потребен аз благоверному и пресловутому граду Москве; его же получити желаше мною грешником, получил уже сокровище разума спасительного и неистощаема, глаголю же соборное толкование 150 богодохновенных псалмов. Да благоизволит убо благоверная держава твоя воздарити труды моя, елико потерпел, во время преведения, избавлением многолетного и нужного удержания, им же держимь есмь, и отпущением во Святую гору. Праведно бо и лепо и полезно есть благоверней державе твоей, да сотворити милость со мною и отпустишь мя с миром, откуду мя взят грамотою своею и государьским словом приснопамятный государь мой, отец твой государев, князь великий Василий Иванович всеа Русии. Праведно убо, зане призван от него, не ослушался царское веление его; лепо же, зане труды многи претерпех и в бедах многих падох на пути, дóндеже приидох зде; полезно же, зане сотворь милость и отпустишь мя к богомольцем твоим отцем и братиям моим, много множайша и лучшая молитвенная плодоносия почерпнути будет благочестивая держава величества твоего, его же да соблюдает иже всех Царь и Господь в безконечныя веки во всяком мире и безмолвии и утвержении и пресветлых победах, яже на всякого врага и супостата его»³¹².

Для этого именно дела, – перевода Толковой псалтыри и нужен был в Москве книжный переводчик. Для этого вызывали сюда старца Савву, для этого явился и преп. Максим грек. Это именно обстоятельство считают причиной появления в Москве Максима грека проф. Иконников³¹³, митр. Макарий³¹⁴ и проф. Е. Е. Голубинский³¹⁵. Что исключительно для перевода одной только этой книги явился Максим грек в Москву, об этом свидетельствует во-1-х тот факт, что приехавшие с ним афонские старцы дожидались окончания его работы, чтобы вместе возвратиться³¹⁶; и во-2-х то, что по окончании перевода Толковой псалтыри он просит великого князя отпустить его на Афон, так как он совершил то дело, для которого был призван. «Мне же и сущим со мною братии, писал он великому князю, представляя ему совершенный им перевод Толковой псалтыри³¹⁷, возвращение ко Святей горе, за вся просящим, даровати да изволиши, от долгиа сея печали свободити; воздай паки нас добре и опасне честному монастырю Ватопеди, издавна нас ждущу и чающу по вся часы, по подобию птенцов, питающая их жаждущих, да не лишимся многолетных тамошних трудов и потов наших, их же положихом тамо о надежди нашего о Господе скончания. Даруй нам, о самодержче благочестивейший и милосердейший, тамо совершити нам Господеви иноческая обещаниа, идеже волею обещание сотворихом пред Христом и страшными ангелы Его в день пострижения нашего. Человекоглоголати не безбедно есть, но множайший и неисчерпаемый студ восставает и Богу страшному и отъемлющему духи князем, како кто богомудрствуя солжет? Явися убо содейственник Христу в наше спасение, иже еси теплейший предстатель церкви и убожества священные обители Ватопеди память восприими, его же ради и послани есмя и бесчисленные беды и труды подяхом не себе ради, ниже в себе семо приидохом, да не будет в нас таковая диаволя злая прелесть, но от всего братства нашего, еже о Христе, умолени, труд сей восприяхом, господь наших «за ничтоже вменивше, да и тех и твое повеление исполним. Такового убо разума и сущих и держащих отпусти скорее в мире, ради щедрот человеколюбца Бога. Христос нас тамо позва и семо приити на время уготова, твоей державе даруя, ему же и ты сам воздаруя, ко отцем нашим паки отпусти, да и сам Христос дарованиа сего должник тебе будет, да и тамо сущим православным явлена будут нами, елика видехом, нарочитая и царская твоя исправления, да уразумеют от нас и тамо пребывающий беднии христиане, яко имеют еще царя не о языцех токмо бесчисленных и о иных множайших удивления и слышания достойных царски изобилующа, но яко правдою и правосланием и нарочите и превысочайше паче всех прославлен есть, яко Константину и Феодосию великим уподобитися мощи, им же и твоя держава последующи, буди нам некогда царствовати от нечестивых работы свобоженым тобою».

Но просьба Максима об отпуске его на Афон не была исполнена: в сентябре 1519 (7028) г. афонские старцы, приехавшие с ним, были отпущены на Афон, а он сам был оставлен в Москве для перевода других книг³¹⁸. В феврале 1525 г. он, как известно, в первый раз был судим и вследствие приговора соборного сослан в заключение в Иосифов Волоколамский монастырь. В 1531 г. он был вторично вызван на собор, после которого был послан в Тверской Отроч монастырь, а в 1551 г. из Твери был переведен в Троице-Сергиев монастырь, где и умер в 1556 году³¹⁹.

Я сейчас подробно изложил обстоятельства и причину приезда в Москву Максима грека потому, что все это в вопросе о великокняжеской библиотеке имеет большое значение.

Этому-то старцу Максиму греку, ревнителю просвещения у нас на Руси в XVI в., и приписывается одно из русских свидетельств о громадном собрании греческих рукописей у великого князя Василия Ивановича. Когда-де по приезде Максима в Москву, он был введен в великокняжескую книгохранительницу и ему показано было бесчисленное множество греческих книг, он «в удивлении бысть о толиком множестве бесчисленного трудолюбного собрания и с клятвою рече пред благочестивым государем, яко ни в Грецех толикое множество книг сподобихся видети, сего ради, преславный самодержче и государь, из Греческие земли в западные страны, от младых ногтей вдахся на учение, понеже не обретох во Гречестей стране философского учения ради великие скудости книжные»³²⁰ и проч.

Это известие, эти слова Максима грека повторяются доселе почти во всех наших трудах, где приходится касаться этого, повторяются как несомненно принадлежащие самому Максиму греку, относительно которых не может быть никакого спору. А между тем одно указание на источних их, откуда они заимствуются, должно бы было заставить относиться к ним с меньшим доверием, ибо слова эти находятся не в каком-либо одном из многочисленных сочинений, посланий и писем Максима грека, а вкладываются в уста ему в сказании о нем, – о приходе его на Русь, пребывании в ней и смерти, составленном посторонним лицом, около 75 лет спустя после его смерти…

Несмотря на всю ту важность, которую имеют в отношении к данному вопросу, сказания о Максиме греке, они не только не обследованы в достаточной мере, но даже и не приведены в нашей литературе в полную известность. Чтобы выяснить все вопросы, касающиеся их: время и место происхождения, составителя их, степень достоверности и пр. т. п., мною были произведены тщательные поиски и просмотры их во всех библиотеках как общественных, так и из числа частных тех, которые доступны для занятий посторонних лиц, причем сведения о некоторых рукописях, которые по той или другой причине не были рассмотрены мною самим, – сообщены были мне другими лицами, к которым я обращался с просьбой об этом. Всего рукописей, содержащих слова Максима грека, или его переводы (Толковая псалтырь, беседы св. Иоанна Златоустого и пр.), послания, и рукописей – сборников, в которых слова или переводы Максима грека составляют только ту или другую, бóльшую или меньшую, часть, мною розыскано – 243+7 (пропавших из тех мест, где оне указывались в печати теми или другими исследователями); из числа их только описание 26 не проверено ни мною, ни кем-либо другим, а остальные все просмотрены были или мною (190 рукописей), или другими лицами – (27 рукописей)³²¹. Результаты изучения всех этих рукописей, содержащих переводы и сочинения Максима грека, и сказания о нем в связи с его сочинениями или помимо их я и позволю себе изложить здесь³²².

О Максиме греке дошло до нас несколько показаний его современников, сотрудников, принимавших то или другое участие в его работах, или его учеников. Таковы, напр., известия инока Селивана в предисловии к беседам св. Иоанна Златоустого на евангелие Матфея, переведенным Максимом греком при участии его, инока Селивана, в каковом предисловии, написанном в 1524 г., Селиван свидетельствует о великих познаниях Максима грека, как вообще, так в частности филологических, – призванного в Москву самим «самодержцем» великим князем Василием Ивановичем. Таково показание инока Нила Курлятевых в предисловии (написанном ок. 1552 г.) к псалтири, в котором он сообщает сведения биографического характера о Максиме греке, дает отзыв о нем и рассказывает о совместных занятиях по переводу псалтыри³²³. Таково известие сотрудника Максима грека толмача Дмитрия Герасимова в письме его к дьяку Мисюру Мунехину в Псков 1518–1519 года, в котором он дает отзыв о познаниях Максима грека и говорит о ходе работы по переводу Толковой псалтыри³²⁴. Таково показание ученика Максима грека инока Зиновия Отенского, который в своем сочинении «Истины показание» между прочим дает отзыв о Максиме, говорит, что по приходе на Русь «Максим повелен великим князем Василием преводити псалтырь Толковую от греческого языка на русский» и рассказывает о ходе этой работы³²⁵. Таково же известие о нем, сообщаемое и князем Курбским, который не раз беседовал и с ним и с бывшим игуменом Троицким Артемием, жившим в сем монастыре одновременно с Максимом греком³²⁶. Ни Селиван, ни Нил, ни Дмитрий Герасимов, ни Зиновий Отенский, ни кн. Курбский, говоря о Максиме греке, не только не вкладывают ему в уста приведенного выше отзыва его о великокняжеской библиотеке, но и не упоминают о ней, а тем более не говорят, что Максим грек занимался разбором ее или был призван для разбора и перевода ее греческих рукописей.

Кроме этих свидетельств о Максиме греке его современников, до нас дошел целый ряд особых сказаний о нем. Сказания эти встречаются: 1) иногда при псалтыре перевода Максима грека (с толкованием или без оного), но чаще всего 2) при сборниках его слов, или 3) в сборниках разнообразного содержания, содержащих в большем или меньшем количестве слова и переводы Максима грека, или отдельно от последних, наряду с другими статьями их. Из 44-х рукописей Толковой псалтыри сказания о Максиме греке имеются только при 6 рукописях XVII в. (из 19-ти) и одной XVIII в. (из 5-ти)³²⁷; из 85 рукописей его слов – при 18 рукописях XVII в. (из 38), при 10 ркп. XVIII в. (из 19) и 2-х – XIX в. (из 6)³²⁸; и наконец сказания читаем еще в 19 различных сборниках XVII в. (из 31), в 5 сборниках XVIII в. (из 15) и в 4 сборниках XIX в. (из 8)³²⁹. При переведенных же Максимом греком беседах Иоанна Златоустого на евангелия, деяния и послания апостольские не встречаем сказаний ни при одной из всех 45 рукописей, содержащих эти переводы³³⁰. Во всех этих 65 рукописях, содержащих сказания о Максиме греке, находим всего 9 различных сказаний и заметок о нем различного объема и содержания.

1) При Толковых псалтырях перевода Максима грека обыкновенно в начале находится послание его великому князю Василию Ивановичу, в коем сообщаются некоторые биографические данные о Максиме греке; вероятно этим и объясняется отсутствие при них особого подробного сказания о нем, находящегося главным образом при сборниках его слов. Но при трех Толковых псалтырях вместо обычного послания Максима грека мы встречаем небольшое предисловие со сведениями о Максиме греке, трудах его по переводу Толковой псалтыри и с отзывами о толкователях ее, предисловие, представляющее из себя не что иное, как незначительное по размерам извлечение из сего послания³³¹.

2) Подобное же предислоние или скорее подробный зоголовок мы встречаем в четырех рукописях, содержащих слова Максима грека. На 20 печатных строках составитель его сообщает самые краткие сведения о Максиме и в нескольких словах делает общий отзыв о нем и его деятельности по переводу в Московском государстве книг. В виду того, что три рукописи из числа всех 4-х, содержащих это известие, списаны с ркп. Троице-Сергиева монастыря, как говорят записи, находящиеся на них,– можно думать, что оно составлено было в Троице-Сергиевом монастыре; а так как четвертая рукопись, содержащая его, ныне принадлежит сему монастырю, принадлежала ему и в XVII в., то можно думать, что она (у меня под № 109) есть тот оригинал, с которого списаны прямо или при посредстве другой, остальные три рукописи, отмеченные у меня – под № 130 (списана с Троицкой ркп. в 1705 году), под № 204 (списана, в 1721 г. с предыдущей рукописи, почему и имеется на ней запись той ркп. о написании в 1705 г.) и под № 6 (списана с №№ 130 или 204; запись о 1705 г. также переписана, хотя эта ркп. написана в текущем столетии)³³²,

3) Третье небольшое известие о Максиме греке точно также мало было распространено, меньше даже, чем предыдущие два, и мне известно только в двух рукописях: при псалтыре перевода Максима грека и в одном сборнике XVII в. вместе с составленным им каноном св. Духу. В этом сказании после самых кратких биографических сведений о Максиме, говорится о заключении его в темнице, составлении им там канона св. Духу и о «свидетельствовании этого канона патриархом Иовом вместе со всем освященным и богодухновенным собором русским, снисканием многогрешного в человецех и недостойного раба Христова... Исаии бывшего диакона, урожением Каменца Подольского, в христолюбивом граде Ростове за Москвою». В виду того, что это последнее событие, по сказанию, происходило в апреле 1591 г., следует вывод, что самое сказание могло быть составлено только после этого времени. В ркп. Московской Синодальной библиотеки № 351 (по описанию А. В Горского и К. И. Невоструева № 89) в начале имеется тот же канон св. Духу, которому предшествует запись, почти тождественная с последними 10 строками настоящего известия, что в лета царя Федора Ивановича.., повелением патр. Иова, снисканием диакона Исаии с Каменца Подольского «лета 7099 месяца октября списан бысть канон сий св. Духу». Вероятно, на основании этой записи и упоминания в самом известии, А. В. Горский приписывает составление сего известия указываемому в нем иноку Исаии, бывшему диакону Каменец-Подольскому (что весьма правдоподобно). О сем Исаии известно, что он прибыл в Московское государство в конце 1561 г.: в сентябре 7070 г. писал царю Ивану IV из Смоленска «Семион епископ, что вышел из Литвы на его государьское имя черной дьякон Исаия с Каменца Подольского»³³³.

Ни в одном из этих трех кратких известий о Максиме греке нет речи о причине вызова его в Москву, об осмотре им великокняжеской библиотеки и найденных в ней греческих рукописях, о произнесенных будто бы им словах касательно богатства ее и пр.... Но кроме этих кратких известий о Максиме греке в наших рукописях встречаются еще подробные сказания, представляющие из себя небольшую биографию Максима грека.

1) Из них менее всего распространено было сказание, встреченное мною только в двух рукописях, принадлежащих (обе) частным лицам, озаглавленное «О премудром и многотрудном Максиме иноке Святыя горы, в коя времена бяше зде в России великой и откуду прииде, и како зде скончася, и где положен бысть, и много божественная писания книг переведе; бе бо вельми хитрый, в философии изящени и начинающееся словами: «в лето благочестивого государя царя и великого князя Василия Ивановича, всеа Русии самодержца, обретены быша многия святыя книги в царствующем граде Москве и в великом Новеграде и по многим местом еллино-греческим языком»... Автор этого сказания о Максиме греке, сказав о находке многих святых книг греческих в Москве, Новгороде и др. местах, сообщает далее, что великий князь пожелал перевести их и писал в Царьград к султану турскому о присылке «такова человека, изящна философа и хитра в божественном писании», который бы «с еллино-греческого языка достоверно перевел на словенский язык». Султан «много о том взыскание по всей Греческой земле показал» и найдя такова человека именем Даниила, хотел послать его в Москву; но тот едва умолил оставить его, так как он имел жену и детей «и обезался мирским житием». Даниил указал султану на Максима, с которым-де он вместе учился во многих училищах у единых учителей. Султан послал на Афон за Максимом, удалившимся сюда по выходе из училища; когда его привели в Царьград, султан, видя Максима «мужа словесна и хитра о философии», отправил его в Москву. Великий князь обрадовался Максиму, «предложи ему много книг еллино-греческим языком писаны» и дал ему 2-х переводчиков – Власа и Митю и 2-х книгописцов – Силуяна и Михаила Медоварцова. Максим «многолюбезне в книжном переводе на Москве у великого князя пребысть, божественныя книги с еллиногреческого на словенский перевел, неудобьзнаемыя вещи в них растолковал и многия описи исправил». После 9-летних трудов он, по зависти некиих, оклеветан и сослан был в заточение сперва в Иосифов монастырь, а потом в Тверь, а царем Иваном IV-м переведен был в Троице-Сергиев монастырь, где и умер. Сказание это, сообщающее о находке многих греческих рукописей, для перевода которых и был вызван Максим грек, ни слова не говорит и не делает никаких намеков на то, что рукописи эти найдены были в великокняжеской библиотеке; напротив, его выражения, что ркп. были найдены в Москве и Новгороде, скорее свидетельствуют о противном, что оно разумеет рукописи не великокняжеской библиотеки³³⁴.

Но прямое указание на это, что Максим грек был вызван для перевода греческих рукописей великокняжеской библиотеки, – находим в следующих двух сказаниях.

1) Одно из них, встреченное мною в 9 рукописях, озаглавливается «Сказание известно о приходе на Русь Максима грека и како претерпе до скончания своего». По сказанию этому – Максим грек прибыл в Москву «по челобитному слову государя московского великого князя Василия Ивановича салтану турскому царю, сказуючи ему в своей книгохранительнице книги греческия, непереведены на русский язык. Изыщи, рече, человека, которому бы возможно те книги перевести и такова философа к нам пришли на Москву». «Царь же турский салтан о том велие учинил взыскание». К нему привели человека «жену имуща и дети и стяжания много». «Человек той со слезами» упросил оставить его и указал на Максима, с которым-де вместе учился. «Максим по государеву слову салтана турского от прота святогорца и от всех старцов всяким образом едва бысть умолен и от них принужен, прииде на Москву», где переводил псалтырь Толковую лето и 5 месяцев. Сказание говорит также и о помощниках его – толмачах и писцах. При их участии «писашеся книга и ины многия книги душеполезные, овех убо преверши, овех же, премного имущих ложное чужих словес красотою истинный утвердивше, трудом и потом исправил». По зависти некоторых Максим был оклеветан и заточен в Иосифов монастырь, откуда был переведен в Тверь, и проч. Излагается его дальнейшая жизнь и приводятся довольно пространные выдержки из его слов. Но и в этом сказании мы не находим отзыва Максима грека, выражающего удивление количеству греческих рукописей в великокняжеской библиотеке³³⁵. Эти слова его мы читаем в следующем, третьем подробном сказании о нем.

3) Из всех сказаний о Максиме греке – это, третье подробное сказание наиболее распространено в рукописях (мне известно в 39 ркп.) и более всего, если только не оно одно, известно в нашей современной литературе. Это – «сказание о преподобнем Максиме философе, иже бысть инок св. горы афонские преславные обители Ватопедския, иже зде и пострада довольна лета за истину», сказание, начинающееся словами: «осмей убо тысящи наставши, в 14-е лето годищного обхождения Русския земли, скипетру державшу благочестивому и приснопамятному государю вел. князю Василию Иоанновичу, в преславнем богохранимом граде Москве, не по колицех убо летех державы царствия своего, сей православный всеа Русския земли государь вел. князь Василий отверзе царская сокровища древних вел. князей прародителей своих» и проч... В сказании говорится, что великий князь Василий Иванович в 14-е лето своего правления «отверзе царския сокровища древних великих князей прародителей своих и обрете в некоторых полатах бесчисленное множество греческих книг, словенским же людем отнюдь неразумны». Божественною ревностью подвигся, он послал в Царьград к патриарху, чтобы тот прислал к нему «мужа могущаго истолковати книги и превести с греческого языка на словенский». Патриарх, «по многотрудном взыскании» во Фракии, Македонии и Солуни, обрел на Афоне двух иноков Даниила и Максима и едва умолил одного из них Максима поехать в Россию. Вскоре по приезде Максима в Москву великий князь ввел его в свою царскую книгохранительницу и показал ему бесчисленное множество греческих книг. «Сей же инок во многоразмышленом удивлении бысть о толиком множестве бесчисленного трудолюбного собрания и с клятвою изрече пред благочестивым государем, яко ни в Грецех толикое множество книг сподобихся видети. Сего ради, преславный самодержьче и государь, из Греческия земли в западныя страны от младых ногтей вдахся на учение, понеже не обретох во Гречестей стране философского учения ради великия скудости книжныя: егда убо безбожныя турцы обладаша царствующим градом, тогда неции благочестивии взяша множественное множество греческих книг, хотяще соблюсти благочестия веру, да не до конца угаснет светило греческое православие от безбожных и богомерзких турок, и тако отплыша морем в Рим. Латынстии же людие тщеславии зело и от многих лет желаху восточных учителей списания видети, но гречестии цари не изволиша сему быти ради отступления их от православия. Егда же улучиша время, принесеные убо от грек книги во свой римский язык преложиша, и греческия книги все огнем сожгоша; и тако конечное оскуде у грек философии. Аз же ныне, православный государь Василии самодержьче, никогда толико видех греческого любомудрия, якоже ваше сие царское рачительство о божественном сокровище. Великий же государь Василий Иванович в сладость послушаше его и преда ему книги на рассмотрение разбрати, которые будет еще непреложены на русский язык сиречь словенский. Максим же трудолюбно делу коснуся и неколико книг обрете непреведеных на словенский язык. И не по мнозе времени великому самодержцу имяна книгам тем явственно сотвори, елицех обрете непреложены в словенский язык. Православный же самодержец повеле хранителем особь их блюсти и писание полагати, да не смесны будут с прочими книги. Максиму же повеле псалтирь Толковую превести». Перевод был одобрен митрополитом и всем освященным собором. Сказание далее говорит о других трудах Максима грека, о его несчастной судьбе, заключении, пребывании в Твери и наконец о смерти его в Троице-Сергиевом монастыре³³⁶.

4) На основании этого сказания составлена была та «надпись на таблице», которая в прежнее время находилась у гроба преп. Максима грека в Троице-Сергиевом монастыре и которая в некоторых рукописях (в 3-х) встречается с заголовком «Троицкия Сергиевы лавры выписано из летописные книги о Максиме греке» (в двух рукописях она имеет зоголовок: «месяца генваря в 21 день сказание вкратце о житии и о подвизех и отчасти сказание о чудесех преподобного и богоносного отца нашего Максима грека инока Святыя горы афонския архиморита обители Ватопедския. Выписано из летописныя книги Троице-Сергиева монастыря»). В рукописях эта надпись находится вместе с записью о двух случаях, бывших 10 июля 1651 г., с двумя лицами, наказанными за то, что непочтительно отнеслись к могиле преп. Максима грека, случаях, повлекших устройство над могилой Максима грека особой часовни. «И от того дня (т.е. после 10 июля 1651 г.) повелением архимарита Андреяна соделаша над ним часовню». Тогда же, может быть, помещена была здесь «позлащенная таблица» с некоторыми биографическими сведениями о Максиме греке, если только не впервые она «написася в лето от создания мира 7186, от Рождества же Господня 1678 маия в 25 день» (если она существовала уже в 1651 г., то в 1678 г. она переписана была снова). К 1702 г. эта таблица стала уже «староветхой», вследствие чего 1 апреля сего года, с благословения архим. Илариова, замещена новой, причем текст ее оставлен старый, без каких-либо изменений против того, который был ранее, и в 1678 г. – При митроп. Платоне вместо этой таблицы помещена другая: «собственным иждивением московского купца Семена Алексеева была сделана дщица», для которой надпись сочинил Троицкой семинарии ректор и богословии учитель соборный иеромонах Аполлос 1808 г. декабря 8. – А в настоящее время при гробе преп. Максима грека нет и этой надписи... – Первая надпись – «позлащеная таблица» – есть не что иное, как сокращение предыдущего подробного сказания о Максиме греке, начинающегося словами: «осьмой убо тысящи наставши» и пр... и никаких новых фактических сведений, которых бы не было в сем сказании, – не заключает. Надпись архим. Аполлоса по существу та же самая, которая была и ранее, во изложена языком начала XIX в. и новых сведений о Максиме греке также не имеет³³⁷.

5) Наконец в единственной рукописи, – автографе составителя, имеется даже особое житие Максима грека: «месяца генваря в 21 день сказание о житии и страдании преподобного отца нашего Максима грека философа, иже бысть славный инок святыя горы Афонския преславныя обители Ватопеческия, бывша ту честный во архимандритех, и иже зде в великой России и пострада довольна лета за истинну от самодержавных и его злых наветников. благослови отче».

Рукопись, в которой находится это житие, написана «царствуюшаго града Москвы большаго второго Благовещенскаго собора сторожем, что у великого государя на сенях, Семионом Федоровым сыном Моховиковым». Тем же Моховиковым было составлено и находящееся в ней житие Максима грека, как видно из повествования о последнем чуде Максима грека, чуде новейшем, бывшем «в последния времена», в 1720–1721 гг. (после какового времени, следовательно, и составлено это житие Максима грека). Повествование это, весьма интересное в литературном отношении, передающее любопытные подробности из московской жизни в первой четверти XVIII в. и из отношений правительства к приверженцам старины сообщает в то же время данные, довольно ярко рисующия личность самого Моховикова. Это – один из горячих защитников старых русских обрядов и обычаев, глубоко горевавший о том, что некоторые «христиане» сбрили себе бороду вследстние указа императора Петра I, пришедший в ужас от слов «злого советника», ратушского старого подъячего Михаила Морсочникова о нем – Моховикове: «есть в Седельном ряду сидит благовещенского большего собору, что у великого государя на сенях, сторож Семион Федоров сын; и аз знаю его, и како бы мне залучити его Семиона Федорова к себе в гости на нечестной пир, и злое свое умышление на нем, Семионе, исполнити и браду ему обрити. Ино мало ему Семену сие будет, но и щипками выщиплю ему браду. Аще и многия златницы давати начнет, и аз не восхощу от него приняти ничто же, что он мужик свойственный, и злый свой разум исполню на нем Семионе Федорове, браду ему обрею и щипками выщиплю». Услыхав это, Моховиков «не могох состояти на ногах в лавке своей и поткнушася от печали своей»; с великою печалью пошел он домой. Дома у него все «составы и уды потрясошася и он был немощен всем телом, не уснух сном своим всю нощь, но в трудех, в стонаниях и в тоске пребысть»... Приемы Моховикова при составлении жития Максима грека – очень просты: он дословно списывает то из одного, то из другого литературного памятника. Так он дословно приводит в житии «выпись из государевы грамоты, что прислана к великому князю Василию Ивановичу о сочетании второго брака и о разлучении первого брака чадородия ради, – творение Паисеино старца Ферапонтова монастыря» (стр. LV-LXIV), послания Максима грека к царю Ивану Васильевичу (стр. LXXI-LXXII), митрополиту Даниилу (стр. LXXIII-LXXV) и др. У Моховикова есть особое сказание о чудесах Максима грека, довольно многочисленных; и оказывается, что и они списаны: первые 6 чудес в повествовании Моховикова дословно те же, которые мы читаем и в житии архимандрита Троицкого Сергиева монастыря Дионисия Зобниновского, откуда они, очевидно, целиком и без каких-либо изменений и заимствуются³³⁸...

Житие Максима грека в изложении Моховикова является довольно сильно приукрашенным риторическими и другими приемами, к которым прибегали обычно русские агиографы. В нем рассказывается, что Максим грек с малых лет любил ходить в церковь, становился с певцами, «и малым своим младенческим разумом и гласом пояше и канонархизаше, и вси людие зряше на него и удивлястася, что сие будет». Когда ему исполнилось 5 лет, он стал просить родителей своих отдать его «святому писанию изучитися». Родители сперва отговаривали его, советовали помедлить, но потом, уступая просьбам отрока Макария (как звали в миру Максима), отдали «некоему философу именем Фарсису во Фрясской земли во граде Паризии». Здесь он пробыл 11 месяцев и, изучив всю «фарисию», отправлен был философом Фарсисом во Флоренцию к мудрейшему брату своему философу Гаврасу. В 9 месяцев Макарий изучил всю науку и у этого философа и отправился домой к родителям, с которыми прожил 15 месяцев. Родители его померли, а Макарий, продав все имущество и раздав нищим, а рабов отпустив, отправляется «до града Италии, и ту бо изучися многим философиям и премудрости и во иных градех многих преходя». После этого он удаляется на Афон, в Ватопедский монастырь, где Дионисий архимандрит постригает его. Иночествовал 17 лет и по усиленной просьбе братии (несмотря на отказы Максима) патриархом константинопольским Филофеем был посвящен в иеромонахи. Пробыл им 15 лет и 2 месяца. Когда умирал архим. Дионисий, последний и братья избрали преемником Максима. Умер Дионисий – Максим его похоронил. Таково начало жития, которое дает достаточное понятие и о всем житии. – В нем под заголовком «о рассмотрении и о взыскании премудрых философов и послании преп. отца Максима архимандрита во славный град Москву» – помещаются дословные выписки то из одного сказания о Максиме греке, то из другого, начинающихся словами: «8-й убо тысящи» и «инок Максим философ возлюбленный», с своими добавлениями. Говорится, напр., что Максим, прочитав грамоту великого князя, «прослезися вельми и не возмогоша проглаголати и едва проглагола патриарху» ответ. По приезде в Москву великий князь вводит Максима с митрополитом Макарием (sic) в свою царскую книгохранительницу и пр. т. п. Так как все, сообщаемое в житии касательно вызова Максима грека в Москву, осмотра им великокняжеской библиотеки и пр., интересующее в данном случае нас, заимствовано из указанных двух подробных сказаний о Максиме греке, то самое житие, как источник сведений о великокняжеской библиотеке, для нас не имеет значения

Таковы все известные мне сказания о Максиме греке, встреченные из 243 просмотренных мною рукописей в 65-ти. Мы имеем таким образом: 1) три кратких известия о Максиме греке; 2) три подробных сказания о нем и 3) две надписи у гроба преп. Максима грека и житие его, составленное Моховиковым, – все три произведения, представляющие из себя извлечения из двух подробных сказаний о Максиме греке. В кратких известиях о Максиме греке, как отмечено выше, мы совсем не находим известий о великокняжеской библиотеке; последние три произведения (надписи и житие), как заимствованные из других, также не имеют для нас в данном случае значения. Таким образом свое внимание при исследовании вопроса о великокняжеской библиотеке мы должны остановить только на трех подробных сказаниях и по возможности попытаться определить время и место их составления, автора, а также и степень достоверности их.

Большая часть писателей отнеслась доверчиво к содержащимся в сказаниях о Максиме греке сведениям. Печатно заявили свое недоверие им только, насколько мне известно, В. М. Ундольский, митр. Макарий и Е. Е. Голубинский. Первый в своем «Очерке библиографических трудов в России» пишет, что «если верить сказанию о Максиме греке, то едва ли не его надобно считать первым нашим библиографом»... А изложив содержание сказания, он прямо заявляет, что «трудно этому поверить» и приводит» два обоснования своего сомнения³³⁹. Митрополит Макарий говорит, что «оба известные «сказания» о Максиме греке составлены у нас довольно поздно, уже к концу XVI в.; не чужды очевидных несообразностей, и потому мало заслуживают доверия; в частности, по делу о вызове Максима, несогласны с подливными грамотами; тогдашний патриарх цареградский писал в то самое время к нашему митрополиту Варлааму и ни слова не сказал в своем послании о Максиме». А Е.Е. Голубинский, которому пришлось коснуться сказания о Максиме греке, прямо называет сказание «легендой или сказкой»³⁴⁰. Как увидим ниже, такое отношение к ним совершенно справедливо.

Время составления всех этих сказаний различные исследователи определяют различно: одни относят их составление к концу XVI в., другие же – еще ранее, считают авторами их – современников Максима грека. При решении этого вопроса следует прежде всего иметь в виду, что ни в одной из 80 известных мне рукописей XVI в., содержащих переводы, слова и другия произведения Максима грека, нет ни одного из подробных сказаний о нем; они появляются впервые только в рукописях XVII в.³⁴¹ Судя по указаниям, находящимся в нашей литературе, мы могли бы думать, что имеем две рукописи XVI в. с подробными сказаниями о Максиме греке; но определение времени написания их – XVI в., – ошибочно. Рукописи эти хранятся: одна в Казанской духовной академии в числе рукописей Соловецкого монастыря за № 862/752, другая в библиотеке Ярославского Спасского монастыря. Время написания их определено лицами авторитетными: первой – составителями печатного описания рукописей³⁴², второй – Π. М. Строевым³⁴³, и потому должно бы было внушать доверие; а между тем исследование сих рукописей показало, что и эти рукописи написаны в XVII веке.

Почерк рукописи Соловецкого монастыря не имеет никаких признаков, которые позволяли бы отнести его непременно к XVI в.; лица, видевшие эту рукопись в Москве, знакомые с древнерусской палеографией, нашли более правильным относить его к XVII в. (Для того, чтобы и невидавшие рукописи могли судить о почерке ее, ниже в «Приложениях» на стр. CCLXXIII помещается снимок одного листа ее). На бумаге знак – кувшин весьма близкий к помещенному у К. Тромонина (Знаки писчей бумаги, М. 1844 г.) под № 667 и относящемуся к 1620 г. Наконец, на рукописи встречаем отметку, которая положительно решает вопрос о времени написания рукописи. На 1 л. читаем: «псалтырь казенная Иосафа Сороцкого дачи», на обороте 2 листа: «псалтырь монастырская казенная старца Иосафа Сороцкого дачи»; а на другой рукописи той же Соловецкой библиотеки встречаем следующую надпись, относящуюся и к этой рукописи: «сия книга псалтирь черньца Сергия Соловецкого монастыря. Писана в Соловецком монастыре с переводу старца Максима грека, что принес от Троицы и Сергиева монастыря казначей старец Иосаф Сороцкой»³⁴⁴. Эти отметки свидетельствуют, что настоящая рукопись поступила в Соловецкий монастырь после Иосифа Сороцкого, которым была привезена из Троице-Сергиева монастыря. Но относительно Иосифа Сороцкого известно, что он был казначеем в Троице-Сергиевом монастыре в 1630–1634 годах, будучи сюда переведен неизвестно когда из Соловецкого монастыря. В 1634 г. он из казначеев Троице-Сергиева монастыря был послан в Соловецкий монастырь³⁴⁵, где и умер в конце 1637 (7146) года³⁴⁶. В Соловецкий монастырь, следовательно, эта рукопись его, псалтирь перевода Максима грека, поступила в сем 1637 г., а привезена сюда Сороцким в 1634 г. Списана же была в бытность Сороцкого в Троице-Сергиевом монастыре или казначеем, следовательно, в период времени 1630–1634 г., или до занятия им этой должности в 1620-х приблизительно годах.

Время написания рукописи библиотеки Ярославского Спасского монастыря № 81/68 (по прежнему каталогу № 738) Π. М. Строев отнес к 1597 г. по простому недоразумению. Рукопись эта – сборник, состоящий из нескольких статей, писанных двумя почерками: одним писана первая половина ркп. – лл. 1–402, другим – вторая половина, лл. 403–615. На л. 268 по окончании слов Василия великого находится запись: «сия книга Василий великий написана бысть в лето от созданиа миру 7105». Запись эта, указывающая время написания одной только статьи, Π. М. Строевым была принята за указание на время написания всей рукописи. Судя по тому, что почерк, коим писаны лл. 269–402, близок к почерку, коим писаны первые 1–268 листы, можно думать, что и эта часть ркп. (лл. 269–402) писана в 7105 г.; но вторая часть рукописи (с л. 403), несомненно, написана позднее и не ранее половины XVII в., а сказание о Максиме греке и находится именно в этой, второй части.

Неимение сказаний ни в одной из довольно многочисленных рукописей XVI в. слов и переводов Максима грека (80-ти) дает основание думать, что они (сказания) написаны не в этом веке, а позднее. В наиболее распространенном сказании, начинающемся словами: «8-й убо тысящи» и в котором именно только одном и находится известная тирада Максима грека о великокняжеской библиотеке, находим подтверждение мнению о позднем происхождении сказания. В конце его автор говорит: «аз же писах сие сего ради, яко многое множество писаний его остася и последним людем многим неведом, кто Максим, да сия прочет и разумеют о нем, яко муж истинно благочестив и ни единого в нем порока еретическа несть». Если Максима совсем позабыли, даже не знали кто он, то, следовательно, прошло достаточно времени со дня его смерти до составления сказания автором.

Какие же замечания можно сделать в частности относительно каждого из этих трех подробных сказаний о Максиме греке? Выше я говорил, что одно краткое сказание, именно приписываемое диакону каменец-подольскому Исаии написано после апреля 1591 г. А. В. Горский и К. И. Невоструев в «Описании славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки» (отд. 2, т. 2, М. 1859 г. стр. 580–581) заявляют, что это сказание «очевидно стоит в зависимости от более пространного «сказания известна о при ходе на Русь Максима грека (Синод. библиотеки ркп. № 157), начинающегося словами: «инок Максим философ возлюбленный».., и поэтому должно признать, что сие последнее (второе подробное сказание) написано ранее 1591 г.» А Филарет архиеп. черниговский идет еще дальше и в своей статье о Максиме греке³⁴⁷ говорит, что это пространное (в Синод. ркп. № 157) сказание «писано в Троице-Сергиевом монастыре и недолго спустя после смерти Максима, потому что сочинитель говорит об уважении, какое воздано было преподобному Максиму при его гробе в лавре». – Но с этими мнениями нельзя согласиться. Между кратким сказанием и настоящим подробным действительно есть сходство: выражения первой половины краткого сказания находятся в разных местах подробного сказания; но ни выражений, ни известий второй половины краткого сказания нет в подробном. Естественен вопрос: какое из этих сказаний появилось ранее, краткое ли сказание находится в зависимости от подробного, или наоборот подробное от краткого? Если бы краткое появилось после подробного, тогда оно представляло бы извлечение, сокращение последнего и в нем не заключалось бы таких сведений, которых нет в подробном. Между тем известие диакона Исаии нельзя считать сокращением или извлечением из названного подробного сказания – прежде всего по самому свойству и строю первого. Как бы диакон Исаия не сокращал подробное сказание, во всяком случае его работа приняла бы более обширные размеры сравнительно с тем, что мы имеем теперь в его известии; он не удовольствовался бы общими отзывами о Максиме греке, но и включил бы хотя краткие фактические сведения о Максиме греке. Его компиляция имела бы такое же отношение к настоящему подробному сказанию, какое имеет «таблица», бывшая у гроба преп. Максима грека к сказанию, начинающемуся словами: «осьмой, убо тысящи наставши». Далее. Второй половины известия диак. Исаии мы совсем не находим в подробном сказании о Максиме греке, оно отсюда след. заимствовано быть не могло. В виду всего этого более основания предполагать зависимость подробного сказания, «инок Максим философ возлюбленный», от краткого известия диакона Исаии, что первое появилось после последнего, т.е. после 1591 г. Против противоположной гипотезы говорит и отсутстние подробного сказания в ркп. XVI века. Если бы оно появилось до 1591 г., т.е. в XVI в., то чем объяснить то, что ни в одной из 80 рукописей, содержащих слова и переводы Максима грека, оно не встретилось? – Что же касается мнения Филарета архиеп. черниговского, – то то, что он принимает «за уважение, которое было оказано Максиму греку при гробе его в лавре» (как «русская церковная чада умилными словесы своего отца и учителя венчевают, глаголаху…» есть ни более, ни менее, как риторические упражнения автора сказания, который от себя начинает восхвалять Максима грека, заставляет иноков Троице-Сергиева монастыря произносить сочиненные им речи³⁴⁸...

Если бы сказание было писано вскоре после смерти Максима грека, да еще в Троице-Сергиевом монастыре, то каким образом могло попасть в него находящееся здесь известие, что игумен Троицкого монастыря Артемий (игумен с половины 1551 г.) умер ранее Максима грека, когда известно, что Артемий «сложил с себя игуменство и удалился из лавры, потом был судим собором, (в январе 1554 г.) сослан в Соловецкий монастырь и оттуда бежал в Литву³⁴⁹. В виду таких несообразностей А. В. Горский и К. И. Невоструев должны были сознаться, что «сказание написано человеком, не очень близко знавшим дело»³⁵⁰. Находящиеся в сказании, как видно будет ниже, несообразности и ошибочные мнения еще сильнее убеждают в том, что подробные сказания о Максиме греке писаны не вскоре после его смерти, а спустя долгое время после нее.

В этом подробном сказании, о котором у нас сейчас речь, – «сказании известном о приходе на Русь Максима грека», начинающемся словами: «инок Максим философ возлюбленный»…, находится одно место, которое при более благоприятных условиях могло бы дать нам определенные указания на время происхождения самого сказания. Автор его между прочим пишет: «словес Максимовых есть больше 100 в 3-х книгах: книга в десть на Москве в Андроньеве монастыре; вторая в Сергиеве монастыре в полдесть, а в ней 74 главы, а третья на Каменном»³⁵¹... Если бы мы знали время написания всех этих трех рукописей, то мы могли бы положительно утверждать ранее какого времени настоящее сказание не могло появиться. В настоящее время мы не можем дать этого ответа, по той простой причине, что ни одна из этих рукописей не дошла до нашего времени...

В Московском Андроньевом монастыре в настоящее время нет не только рукописи, содержащей слова Максима грека, но и вообще какой-либо рукописи: монастырская библиотека ограничивается одними печатными книгами, а находившаяся в ней до 60-х годов текущего столетия единственная рукопись (Евангелие XV в.) хранится ныне в Московской епархиальной библиотеке. До нас не дошли и старинные описи монастыря, из сопоставления показаний которых, быть может, можно бы было почерпнуть какие-либо указания на время написания бывшей в сем монастыре рукописи Максима грека. Из «Историч. описания монастыря», составленного бывшим настоятелем его, ныне архиепископом владимирским Сергием (М. 1865 г.) видно, что первая по времени, известная ныне, монастырская опись относится к 1763 году (см. стр. 55)...

Почти также безуспешны поиски и другой упоминаемой здесь рукописи – рукописи Троице-Сергиевой лавры «в 74 главы». Ни в библиотеке Троице-Сергиевой лавры, ни в библиотеке Московской духовной академии, куда поступило значительное количество рукописей из первой библиотеки, в настоящее время нет никакой рукописи, содержащей слова Максима грека «в полдест, в 74 главы» и куда девалась эта рукопись – неизвестно. В числе рукописей Московской Синодальной библиотеки, в которую могла также перейти эта рукопись из библиотеки Троице-Сергиевой лавры, есть одна повидимому подходящая к той, о которой говорится в сказании. Это – рукопись № 919, XVII в., в 4-ку, имеющая 75 статей (глав). Но эта рукопись – не та, о которой идет речь в сказании, ибо Синодальная рукопись не хранилась прежде в библиотеке Троице-Сергиевой лавры. Находящиеся на ней пометы свидетельствуют, что она принадлежала сперва Фед. Ан. Нащокину, потом Григ. Дорофееву, которым пожертвована в «церковь Логина сотника в Балашах»³⁵², а в ХVIII в. поступила в патриаршую казну. – Рукописи с словами Максима грека имеют их самое разнообразное число, начиная с 24 и кончая 163-мя. Среди этих рукописей встретилась только одна, имеющая 74 главы. Это – ркп. Московского Публичного и Румянцевского музеев за № 3010, поступившая от Ф.Н. Хитрово и в настоящее время не имеющая своей первой половины, в которой находились первые 25 глав. Где находится эта часть – неизвестно; отсутствие ее для нас в данном случае особенно горестно потому, что на ней, быть может, оказались бы какие-либо следы принадлежности ее Троице-Сергиеву монастырю. Сохранившаяся вторая часть сего сборника слов Максима грека вполне соответствует сведениям о рукописи сего монастыря, сообщаемым сказанием: она в полдесть и в 74 главы. Если эта рукопись действительно та самая, которую разумел составитель подробного сказания, то мы имели бы еще одно основание относить происхождение его к XVII в., так как рукопись эта написана в начале XVII в. (след. и автор, ссылающийся на нее, не мог раньше этого времени писать)³⁵³.

Последняя третья рукопись, о которой говорит сказание, бывшая некогда в библиотеке Спасо-Каменного монастыря, – точно также не сохранилась до нашего времени. Мы знаем только, что еще в 1628 году в сем монастыре была «книга Максима грека в полдесть»; но где она ныне находится, – неизвестно³⁵⁴.

Таким образом пока это любопытное место сказания не может помочь нам в решении вопроса о времени появления самого сказания. В последнем находится еще и другое место, которое могло бы сослужить подобную же службу. Автор его приводит 13 и 14 стихи 91 псалма («праведник яко финикс процветет» и пр...), причем между действительными словами псалма вставляет еще следующие: «и разумные пчелы объемлют богатство цветец твоих». Я пока не мог установить, находится ли где-либо такое чтение этих стихов 91 псалма (с добавочными словами), или они составляют личное добавление автора сказания. Но если окажется правильным первое, то первоисточник такого чтения этих стихов поможет точнее установить время происхождения сказания³⁵⁵.

Мы имеем, следовательно, несколько показаний в пользу того, что сказание это возникло не ранее XVII в.– С Другой стороны рукописи, содержащие его, дают полное право утверждать, что оно появилось не позднее первой половины сего столетия, так как мы находим его уже в Милютинских четий минеех, за июнь месяц, составленных в 1646–1654 годах³⁵⁶. – Кому именно принадлежит это сказание, кто его автор, – неизвестно; но первое приведенное выше место из него, содержащее указание на рукописи слов Максима грека, позволяет сделать некоторые предположения и в этом отношении. Составитель его знает рукописи Московского Андроньева монастыря, Троице-Сергиевой лавры и Спасо-Каменного монастыря. Следовательно, он москвич или инок московских монастырей, ушедший в этот последний (Спасо-Каменный) монастырь, или наоборот инок сего последнего Спасо-Каменного монастыря, перешедший в Москву.

Это подробное сказание, о котором у нас сейчас была речь, имеет много общего с другим подробным сказанием, начинающемся словами: «в лето благочестивого государя царя и вел. князя Василия Ивановича» и найденным мною только в двух рукописях, из коих старейшая относится к средине XVIII столетия. Это последнее обстоятельство – нахождение сего сказания в рукописях довольно позднего времени, особенно сравнительно с теми, в коих встречаем первое сказание, дает основание предполагать, что оно (второе сказание) возникло после первого, что второе сказание черпало свои сведения из первого, а не наоборот.

Нам остается еще сделать несколько замечаний относительно третьего сказания, для нас особенно интересного потому, что мы в нем одном только находим тот отзыв Максима грека о великокняжеской библиотеке, который обыкновенно приводится, когда речь заходит о ней.

Для определения времени написания его имеет большое значение та рукопись псалтыри в переводе Максима грека, которая принадлежала старцу Иоасафу Сороцкому и о которой у нас была речь выше. Мы видели уже, что она написана была ни в каком случае не позднее 1634 года, так как в этом году она была принесена Сороцким в Соловецкий монастырь. В рукописи этой имеется и настоящее третье подробное сказание о Максиме греке (и даже в двух редакциях), написанное тою же самою рукою, которою и рукопись. Следов. и сказание это, начинающееся словами «осьмой убо тысящи», составлено было не позднее 1634 года.

Мы не знаем вообще места, где подробные сказания о Максиме греке написаны, и не встречаем в них прямых указаний относительно этого; но естественнее всего предполагать вместе с Филаретом архиеп. черниговским, что они составлены в Троице-Сергиевом монастыре, где была гробница Максима грека. Если это заключение о месте составления сказаний верно (а древнейшие рукописи, содержащие сказания о Максиме греке, «осьмой убо тысячи наставши» и «Максим инок философ», Милютинская четья минея и псалтырь Сороцкого – написаны именно в Троице Сергиевом монастыре), – то о времени их появления вероятнее всего думать, что они возникли в XVII в. при Троицком архимандрите Дионисии. По свидетельству Симона Азарьина в житии преп. Дионисия, в Троице-Сергиевом монастыре до Дионисия «мало любили Максима грека книг, такожде и переведенные от ученика его Селивана ни во что полагали книги, в соборе в торжества уставщики не давали им чести», и имевшиеся в монастырской библиотеке переводы его были без всякого употребления. Дионисий сделал несколько списков бесед Иоанна Златоустого в переводе Максима грека, разослал их по многим монастырям, особенно по приписным к Троицкому, в котором завел чтение их³⁵⁷. Дионисий имел и особенные побуждения чтить память преп. Максима, так как он с 1616 г. занялся тем же делом, которому посвятил так много, труда Максим грек, – исправлением наших богослужебных и других книг, а в 1618 году также, как и Максим грек, был осужден за это дело и около года пробыл в заключении. Когда дело архимандрита Дионисия по исправлению наших книг стало предметом всеобщего обсуждения, то имя Максима грека должно было вспоминаться при этом не раз, ибо на его труды опирался напр. помощник архим. Дионисия Арсений Глухой при исправлении канонника³⁵⁸. Если их современникам «неведомо было, кто Максим», то естественно было составить биографическую записку о нем; раз были заброшены книги Максима грека, их «не любили чести», то весьма возможно, что и об авторе их или ничего не знали или имели самые ничтожные сведения. Все это и заставляет предполагать, что подробные сказания о Максиме греке обязаны своим происхождением архимандриту Троице-Сергиева монастыря Дионисию (ум. 10 мая 1633 г.) и возникли около его времени³⁵⁹. В пользу этого мнения, и по отношению к настоящему третьему подробному сказанию о Максиме греке («осьмой убо тысячи наставшую), мы имеем и еще одно соображение.

Как я уже говорил, сказание это найдено мною в 39 рукописях в двух особых редакциях, более распространенной в древнерусской письменности и менее распространенной (встретилась только в 4-х рукописях, о коих см. в «Приложениях» под №№ 84, 140, 142 и 209). Сравнивая обе эти редакции, видим, что редакция менее распространенная – есть редакция более краткая; вторая редакция по отношению к краткой является местами разукрашенной риторическими выражениями и излишними подробностями. Нужно думать, что эта краткая редакция – есть первоначальная, из которой впоследствии через добавления и образовалась обыкновенно встречающаяся в рукописях редакция. Псалтирь Иоасафа Сороцкого имеет у себя это сказание и в той, и в другой редакции, и настоящая рукопись является бесспорно древнейшей из числа всех рукописей, содержащих краткую редакцию сказания, так как остальные рукописи или списаны с нее или написаны позднее. Таким образом старец Иоасаф Сороцкий отнесся очень внимательно к настоящему сказанию и в свою ркп. псалтыри включил и первоначальную и вторую редакции настоящего сказания. Такое внимание его в связи с другими обстоятельствами наводит на мысль, что сказание «осьмой убо тысячи лет наставши» написано именно им, старцем Иоасафом Сороцким. Выше мы уже говорили, что сказания, вероятно, составлены в Троице-Сергиевом монастыре при архим. Дионисии. А старец Иоасаф Сороцкий жил в Троице-Сергиевом монастыре во время архим. Дионисия. Далее. Последние слова сказания в краткой и подробной редакциях читаются различно. Вместо слов подробной редакции: «аз же писах сие сего ради, яко многое множество писаний его остася и последним людем многим неведом кто Максим» и пр., – в краткой редакции читаем: «аз же написах сию псалтир с новопреведенные оные псалтыри, якоже Максим преведе», причем эти слова имеются только в ркп. Сороцкого и другой, списанной с нее, а в остальных двух – нет. А ркп. Сороцкого, как уже отмечено, содержит псалтырь в переводе Максима грека и таким образом слова краткой редакции сказания имеют к сей ркп. прямое отношение. Все это и заставляет предполагать, что настоящее сказание составлено старцем Иоасафом Сороцким, и первоначально в краткой редакции, которая потом была им распространена и получила тот вид, в котором мы встречаем ее обыкновенно в рукописях.

Из всего вышеизложенного, кажется, совершенно правильно можно заключить, что подробные сказания о Максиме греке не суть свидетельства очевидцев или современников, а произведения позднейших лиц, живших четверти три века спустя после смерти Максима грека. Ниже мы увидим, что авторы их были мало знакомы с оффициальными документами, не принадлежали к лицам, которые бы пользовались ими, ибо сообщают сведения прямо противоположные положительным фактам.

Я не стану разбирать все сказания, – остановлюсь только на том сказании, в котором одном находится приводимое всеми свидетельство, якобы Максима грека, о великокняжеской библиотеке, начинающемся словами: «осьмой убо тысящи наставши». Остальные два сказания для вас в данном случае не представляют большого значения, так как о библиотеке великокняжеской они почти ничего не говорят. Сочиненность же и фантастичность их видна хотя бы напр. из рассказа о том, что великий князь за переводчиком посылал к турецкому султану, который и выбрал Максима грека и проч.³⁶⁰

Источник своих повествований автор сам указывает в одном месте своего сказания, говоря: «рождение же его (Максима) не вем коего града, но токмо от сотворенных от него книг уразумех, яко грек бе и яко учения философии прия в западных странах». Из сочинений слов Максима грека автор и выбирает факты, которые потом и разукрашивает при помощи своей фантазии и при том не всегда верно. Так отсюда (из слов Максима грека) автор берет свои известия об его происхождении (что он грек)³⁶¹, об его обучении в западных странах³⁶², о помощниках его толмачах Дмитрии и Власии³⁶³ «зане Максим не у совершенно язык знаяше», о работах его в течение 9 лет и благоволении к нему великого князя о воздвижении небратолюбцев на него, называвших его еретиком³⁶⁴, о написанных им сочинениях³⁶⁵, заключении его³⁶⁶, о допущении его митр. Макарием к принятию Св. Таин³⁶⁷.

В сказании встречаем не мало и ошибочных сведений. Таковы рассказы автора, что великий князь посылал к константинопольскому патриарху с просьбою о присылке мужа, могущего «истолковати книги греческого языка на словенский» и вся речь о поисках подобного мужа во Фракии, Македонии и Солуни, о находке на Афоне двух иноков Даниила и Максима и что Максим учился в Париже³⁶⁸.

В своих сочинениях-словах Максим грек кратко говорит о причинах и обстоятельствах своего появления в Москве. В одном месте он замечает: «аз послан есмь зде (сюда, на Русь) от всесвятыя горы по вопросу и по грамоте благоверного и приснопамятного великого князя Василия Ивановича» (Сочинения, т. I, стр. 37). Возможно, что это краткое замечание Максима грека и дало повод автору сказания, оставшемуся недовольным краткостию, расширить его до целого рассказа, находящегося в сказании, об открытии греческих рукописей в великокняжеской библиотеке и проч.

Но все это повествование о ней и обстоятельствах вызова в Москву Максима грека, находящееся из всех доселе мне известных 9-ти сказаний – в одном, недостоверно, есть плод фантазии автора и потому не должно быть принимаемо за исторический рассказ.

I. Автор сказания причиной вызова Максима грека в Москву считает находку великим князем в своей библиотеке греческих книг. Но это – совершенная ложь. Сам Максим грек несколько раз в своих писаниях говорит, что причиной вызова его в Московское государство было совсем другое, именно желание иметь перевод Толковой псалтыри, и что исключительно только для этого он и прибыл в Москву. Выше мы видели, что все современные исследователи согласны именно в этом определении причины вызова Максима грека. Таким образом причина, указываемая автором сказания, противоречит собственным словам Максима грека, историческим актам и является фантазией автора, ни на чем основанной.

II. По сказанию – Максиму греку, по приезде в Москву, великий князь «показа бесчисленное множество греческих книг». Максим же «во многоразмышленном удивлении бысть о толиком множестве бесчисленного трудолюбного собрания и с клятвою изрече пред благочестивым государем, яко ни в Грецех толикое множество книг сподобихся видети; сего ради, преславный самодержче и государь, из Греческие земли в западные страны от младых ногтей вдахся на учение, понеже не обретох в Греческой стране философского учения ради великие скудости книжные» (далее идет рассказ о том, что по взятии Константинополя турками греки увезли свои книги в Рим, где латиняне перевели их на свой язык, а самые греческие книги «все огнем сожгоша»). – Но Максим грек ничего подобного сказать не мог.

Как известно, он по окончании образования в Италии удалился на Афон, в 1507 г. поступил в Ватопедский монастырь³⁶⁹ и жил здесь около 10 лет до своего отъезда на Русь. Если на Афоне и теперь, несмотря на то, что не малая часть рукописей пошла на топку печей и была истребляема как турками, так и греками, – если на Афоне, несмотря на все это находится и теперь громадное число греческих рукописей (более 5 000), то какое же количество их было во времена Максима грека? Один из путешественников по Афону в нынешнем столетии (благовещенский) замечает, что если бы собрать все хранящиеся на Афоне книги в одно помещение, то составилась бы библиотека, с которой по богатству рукописей не сравнилась бы ни одна из европейских библиотек³⁷⁰. В первой половине XV в. на Афоне было уже значительное собрание греческих рукописей. Об этом свидетельствует тот факт, что сюда (на Афон) посылали за книгами из Константинополя, когда греки готовились на собор в Феррару³⁷¹. А по взятии Константинополя афонское собрание греческих рукописей еще более увеличилось, так как сюда стали передавать книги и рукописи, уцелевшие от грабежа турок. К числу афонских монастырей, наиболее богатых рукописями, принадлежал и Ватопедский, которому достались собрания книг двух императоров, бывших там монахами Андроника Палеолога и Кантакузина³⁷². Каким же образом Максим грек, зная все это, мог произнесть ту тираду о великокняжеской библиотеке, которую читаем в сказании, что во всей Греции нет столько рукописей, сколько их в Москве?

III. Максим грек, как известно, во время пребывания своего в Москве ратовал против обособленности русских от Греческой церкви, писал послания, в которых старался поднять значение ее в глазах русских, и употреблял все усилия к этому³⁷³. И оказывается, что этот борец за греков – будто бы делает отзыв, явно противоположный сему, умаляющий греков и возвышающий русских!..

IV. Максим грек и не имел возможности разобрать великокняжескую библиотеку. По сказанию выходит, что Максим разобрал ее до начала своей работы по переводу Толковой псалтыри, что он сперва отобрал в ней все те книги, которые были еще не переведены на славянский язык, которые все великий князь «хранителем велел особь блюсти и писание полагати, да не смесны будут с прочими», и только после этого великий князь ему «повеле псалтырь Толковую перевести». Известно, что эта последняя работа продолжалась год и 5 месяцев и окончена была в сентябре 1519 г. (если не ранее), когда спутники Максима грека, прибывшие с ним из Ватопедского монастыря и дожидавшиеся окончания работы, были отпущены обратно. Следовательно, перевод Толковой псалтыри был начат в апреле 1518 г. (а Максим грек приехал в Москву в марте того же года). Еще 50 лет тому назад В. М. Ундольский³⁷⁴ в числе причин своего недоверия сказанию о Максиме греке указывал на то, что по свидетельству ученика Максимова Зиновия, он тогда еще «мало разумея бе русский язык»³⁷⁵. «Как же приписать, – говорит Ундольский, – ему такое дело, которое затруднило бы и современных знатоков обоих языков при всех исторических и библиографических пособиях?» И оказывается, что такое трудное дело Максим исполнил в течение одного месяца, в течение одного месяца разобрал всю великокняжескую библиотеку, громадному количеству в коей греческих рукописей он так удивлялся!..³⁷⁶ Вещь невероятная.

V. Если бы Максим грек действительно был в великокняжеской библиотеке, был удивлен громадным собранием в ней греческих рукописей, занимался разборкой ее, то почему же нигде ни слова не говорит он об этом? Не только не ведет особой какой-либо речи, но даже и не упоминает об этом ни в одном из своих многочисленных произведений – слов, посланий и проч.? При своих литературных занятиях (переводах с греческого языка) он мог встретить не раз повод к упоминовению о великокняжеской библиотеке и ее сокровищах, а между тем он ни слова не говорит о ней. В его посланиях мы находим упоминания о книгах, привезенных им с собой, о книгах, принадлежащих другим, которые он просит прислать ему, но ни слова о великокняжеских рукописях. С Курбским он разговаривает о писаниях восточных учителей и их переводах на славянский язык, о греческих рукописях, увезенных в Италию, – и ни слова при этом не говорит о великокняжеской библиотеке³⁷⁷. Единственный раз только он упоминает о ней, когда по окончании перевода Толковой псалтыри он, представляя сей перевод велик, князю, в послании к последнему говорит, что оригинал для перевода он получил «от твоея державы», т.е. можно думать из великокняжеской библиотеки³⁷⁸. При этом случае Максиму весьма удобно было сказать что-либо о сей библиотеке; но он наоборот и здесь ничего не говорит. Такое глубокое и полное молчание о сих последних рукописях должно также достаточно свидетельствовать о том, насколько достоверны в данном случае слова сказания.

VI. Я уже указывал на то, что сказание совершенно противоречит оффициальным документам о причине появления в Москве Максима грека; поэтому не останавливаясь более на этом вопросе, я считаю не лишним отметить здесь ту тенденцию, которая сквозит во всем этом рассказе о книгах великокняжеской библиотеки. Сообщенные в нем сведения об отсутствии в Греции книг, которые-де все сожгли латиняне, и о великом количестве их, находящемся в России, невольно напоминают подобного же характера другия повести, явившиеся под влиянием теории о Москве – третьем Риме. После Флорентийской унии и падения Царьграда у нас на Руси, как известно, появляется мнение об упадке благочестия у греков, которое-де в подлинном неповрежденном виде сохранилось теперь только в России, на которую и перешли де все права и обязанности павшего Византийского царства. Москва это 3-й Рим, призванный занять место 2 Рима – Константинополя. У греков «вера православная испроказися Махметовою прелестию от безбожных турок» и вследстие их падения – некоторые святыни от них, как говорят появившиеся у нас повести, переносятся в Россию как напр., белый клобук, сделанный Константином великим папе Сильверсту, Тихвинская икона Божией Матери и др. т. п. Что у вас не было доброго, говорил Суханов грекам во время прений, то все перешло к Москве, именно:

1) царь благочестивый, которого у греков нет, а у русских есть; 2) монастыри, иноки, мощи и святыня, которых у русских много, а у греков только след остался, что когда-то было. Эта же тенденция сквозит и в сказании о Максиме греке. У греков нет рукописей, божественных книг, латиняне их все сожгли, а у нас на Руси их множество. Следовательно, Россия осталась единственной хранительницей православия и потому, что в ней одной остались источники учения – божественные книги.

Пользуемся настоящим случаем, чтобы заметить, что известие о сожжении у греков латинянами всех книг передается не в одном только настоящем сказании. Тоже самое известие и почти в тех же самых словах встречается и в подробной редакции известной повести о белом клобуке, появившейся, как полагают, после 1563 г.³⁷⁹ Но известие это, находящееся в настоящих двух повестях, имеет, кажется, один и тот же источник – показание Курбского в «предисловии на книгу словес Златоустовых, глаголемую Новый Маргарит»³⁸⁰. Здесь Курбский передает, что однажды беседуя с Максимом греком, он спросил его «о книгах великих учителей восточных»: – все ли оне переведены и где находятся? Максим, по словам Курбского, ответил ему следующее: «иже не преведены суть во словенский, но в грецком все обретаются; а не токмо во словенский, но ни в латинский язык не дозволены были преложитися, аще и зело их римляне желали и многия прошения о том чинили: но грецкими цесарьми было забраняемо сие им и никакоже попущаемо, не вем, рекл, чего ради, даже до царствующаго града взятия. А егда обстоен был Константинов град от безбожных турков, и цесарь Константин последний видел беду належащую на град многую и нестерпимую, сам с воинством ополчашеся противу турков, броняще стен града даже до смерти; а царицу свою, со всею казною, со газофилякиею книжною, выпустил на Белое море в кораблях до Родиса и до Венацеи. Егда же, грех ради христианских, Константинов град, по Божию праведному суду, предан был под власть безбожных турков, и святилище великое Божия Премудрости оскверненно суще, и олтарь великий опровръжен, патриярх Анастасий и презвитери и вси клирици от церкви отогнанны и в плен и в работу взяты. Последи же патриярх от рук их утече с некоими презвитеры и дияконы до Венацеи и с собою всю газофилякию церковную изнесе. Венеты же, видев давно желательное в руках их, все оставя, яшася вседушевне за книги учителей восточных церквей. И посаждают двух презвитеров Софейских и Петра архидиякона, мужей не точию во священных писаниях искусных, но и внешную философию навыкших; и к тому придают им в помощь своих премудрых. И преводят книги всех учителей наших, елико их обрели, от елинския беседы на римскую, по чину и разуму грамотическому, не отменяюще ни малейше. И преложивше их на язык свой, дают в друк, и размножают много, и посылают, продавающе их легкою ценою не точию в Италии, но и по всем странам западным, на исправление и просвещение народов христианских»³⁸¹.

Нельзя не заметить (при различии в подробностях) сходства между настоящими словами Максима, передаваемыми Курбским, и приписываемыми Максиму же в сказании. Но если мы признаем действительно эту зависимость сказания от предисловия Курбского, то должны будем сделать вывод, что сказание могло появиться только после появления сего предисловия.

Из всего сейчас изложенного касательно свидетельства Максима грека о великокняжеском собрании греческих рукописей я позволю себе сделать следующие выводы:

1) Приписываемые Максиму греку слова об этой библиотеке не принадлежат ему и находятся в одном только сказании из всех 9-ти доселе известных.

2) Сказание это с отзывом Максима грека о великокняжеской библиотеке составлено не современниками Максима грека, и не в XVI в., а в первой половине XVII века. Есть основание предполагать, что оно написано в Троице-Сергиевом монастыре, не позднее 1634 г., старцем Иоасафом Сороцким.

3) Кроме сведений достоверных, почерпнутых автором из сочинений Максима грека, в сказании находятся и ошибочные известия, составляющие плод фантазии автора.

4) К числу последних относится и все то, что автором сообщается о великокняжеской библиотеке, осмотре ее Максимом греком и произнесенных им словах. Все это исторически не достоверно.