О нравственной основе софианства

Деяния Второго Всезарубежного Собора Русской Православной Церкви заграницей с участием представителей клира и мирян, состоявшегося 1/14–11/24 августа 1938 года в Сремских Карловцах в Югославии. Белград. 1939. С. 177–193.

I

Гордость, доходящая до богоборчества, как основа всякой ереси. Богоборчество о. прот. С.Булгакова, исходящее из отрицания им авторитета Церкви в ее догматическом учении, как нравственная основа софианской ереси. Поддержка последней со стороны современных богословов-модернистов и, в частности, А. В. Карташева, через отрицание последним непогрешимости догматических определений Вселенских Соборов.

Не раз приходилось нам слышать, что софианская ересь, как весьма непонятное учение и поэтому не имеющее большого числа последователей, не заслуживает быть предметом особенного внимания со стороны Православной Церкви. Мы с таким мнением согласиться не можем. Еретическое учение Нестория тоже было непонятным, в особенности, если иметь в виду крайне неясную богословскую его теорию о «просопон», с которой мы знакомимся из посмертного произведения Нестория «Книга Гераклида». Однако, история Христианской Церкви показывает нам, какие великие потрясения в Церкви произвело несторианство.

Вообще все ереси отличались логическими несообразностями, как одним из самых характерных своих признаков. Православная Церковь всегда придавала ересям огромное отрицательное значение, в силу чего весьма энергично боролась с ними. Иначе поступать она не могла, ибо ереси направлены к колебанию и даже уничтожению фундамента Церкви – ее догматов, что повлекло бы за собой уничтожение бытия самой Церкви, как носительницы Божественной истины и источника спасительной благодати.

Мы не знаем, какое имеется количество последователей софианской ереси. Если их мало в данный момент, то число их может увеличиться в будущем, в особенности при беспрепятственном ее распространении. Поэтому Русская Православная Церковь должна была со всею тщательностью отнестись к вопросу о ниспровержении этой ереси, не только в своих собственных недрах, но и перед лицом всех Православных Церквей через обращение к ним с призывом, в целях ее осуждения. В этом обращении она руководилась сознанием своего священного долга быть на страже св. православия и его бережного охранения от смешения с религиозною ложью. Она следовала здесь словам св. апостола Павла: «Кое общение свету ко тме? Кое же согласие Христови с Велиаром?» (2Кор.6:14–15); «позна Господь сущия Своя, и да отступит от неправды всяк именуяй имя Господне» (2Тим.2:19).

Но если наша Русская Зарубежная Церковь не могла игнорировать софианской ереси со стороны ее догматического содержания, исходящего из гностицизма, как своей теоретической основы, то не может она оставить вне своего внимания и нравственной основы этой ереси. Возможно, что с этою основою софианства Русской Церкви придется считаться еще больше, чем с его догматикой. Мы так говорим, имея в виду то, что именно эта сторона софианской ереси опаснее для православных людей, чем самые догматические ее воззрения, поскольку основа важнее того, что на ней основано, и поскольку эта нравственная основа софианства была руководством всей жизни нашей русской интеллигенции за последний период времени бытия нашей России перед ее гибелью.

Однако, что же это за нравственная основа софианства? – «От сердца бо исходят помышления злая», – сказал Господь (Мф.15:19). Здесь, в сердце – в его гордости, надо искать нравственную основу софианского еретического измышления. Гордость есть корень всякой ереси. Об этом свидетельствует и самое слово «ересь», которое происходит от греческого αἱρέω – «выбираю» и показывает, что еретик исповедует не ту веру, которая дается нам от Самого Бога, через Священное Писание и святоотеческое учение, а ту, которую он сам, по собственному своему усмотрению, выбирает и устанавливает.

Преподобный Иоанн Кассиан, имея в виду слова апостола Иакова: «Бог гордым противится» (Иак.4:6), говорит: «Гордость есть столь великое зло, что заслуживает иметь противником не Ангела, не другие противные ей силы, но Самого Бога. Надобно заметить, что не сказано, что Бог противится подвергшимся прочим порокам, например: чревоугодникам, блудникам, гневливым или сребролюбивым, но одним гордым. Ибо эти пороки падают только на согрешающих или на их участников, т.е. других людей... а эта касается собственно Бога, потому особенно и достойна иметь Его противником»¹.

Так говорит преподобный Иоанн о гордости вообще. Но если всякая гордость делает Бога своим противником, то тем более это нужно сказать относительно гордости еретической; ибо еретик, устанавливая свою веру в противовес вере, данной нам от Бога в Его Божественном Откровении, здесь, как ни в чем другом, побуждает Бога быть ему противником, и, следовательно, сам делается врагом Бога.

Вот почему Матерь Божия в Своем явлении преп. Кириаку Отшельнику назвала Нестория врагом Своим², а священномученик Петр Александрийский, по откровению ему от Христа Спасителя, назвал Ария врагом Божиим³.

Эта богоборческая гордость в софианском учении о. Булгакова выражается везде, где он высказывает свои еретические воззрения на Софию. Конечно, о. Булгаков старается защитить себя и даже заявляет, что его учение о Софии не новое, и что оно искони принадлежало Православной Церкви. Поэтому некоторые по неведению не склонны смотреть на это нелепое учение о. Булгакова, как на ересь, и отнюдь не видят здесь богоборчества.

Но если возможно по неведению не усматривать в учении о. Булгакова о Софии богоборчества, принимая во внимание его самозащиту, то всякое сомнение относительно вопроса: является ли его софианское учение богоборчеством или нет, должно исчезнуть там, где он от обороны переходит в наступление и открыто ниспровергает авторитет св. отцов и даже всей Православной Церкви через отрицательное отношение к ее догматическому учению. Но Церковь управляется Господом Иисусом Христом, как своим Главою; а догматические ее учения получили свои определения от Самого Бога Духа Святого через святых отцов.

Ясно, что о. Булгаков, в силу такого отрицательного отношения к Церкви и своей разрушительной работы против ее догматов, стал на путь борьбы с Самим Богом. Он выступает открыто богоборцем и врагом Божиим.

Таким образом, в ниспровержении о. Булгаковым авторитета Православной Церкви, как нигде более, без всякой двусмысленности обнаруживается нравственная основа его софианской ереси – его богоборчество. К сожалению, большинство из современных богословов и здесь не усматривает богоборчества о. Булгакова. Не разделяя, за немногими исключениями, самого софианского догматического лжеучения, они содействуют его укреплению тем, что принимают его нравственную основу через отрицательное отношение к авторитету Церкви. В особенности, в данном случае следует обратить внимание на статью А. В. Карташева под заглавием: «Свобода научно-богословских исследований и церковный авторитет»⁴.

Автор указанной статьи высказывает мысль о необходимости догматического развития, точнее, развития исповедуемых Православною Церковью догматов во имя свободы научных богословских исследований. В своих доказательствах этой необходимости г. Карташев исходит из ложного положения, что св. отцы и Вселенские Соборы не имеют значения абсолютного, непогрешимого критерия истины. Даже Священное Писание в его канонических книгах, за исключением вероучительной части, не имеет, по его мнению, такого значения (Там же. С. 25–41).

«Самый яркий, – говорит он, – торжественный, героический, сложный, трудно и редко достижимый в истории аппарат Вселенского Собора, по одному формальному своему совершенству, еще не дает абсолютной гарантии безошибочности суждений... Этот орган Церкви, как и все другие органы, не суть какие-то автоматы непогрешимости... Даже при определении наивысшего по богодухновенности учительного авторитета книг Св. Писания Церковь... признала его непогрешимо-абсолютный авторитет в чисто вероучительном отношении. Если таково церковное понимание богодухновенного авторитета слова Божия, то тем скромнее и умереннее должно быть оцениваемо признание Церковью также богодухновенного авторитета за своими вероучительными и соборными постановлениями и писаниями своих святых учителей и отцов... Но эта богодухновенность, приравниваемая даже к таковой же писателей св. книг Ветхого и Нового Заветов, в свете православно понимаемого догмата о богочеловечестве, исключает идею абсолютного совершенства и Божественной непогрешимости... Достигнутая степень раскрытия христианской доктрины и ее антично-философская оболочка – не вечны и не единственны. Церковь... не состарилась, не омертвела и не утратила присущего ей дара Духа Божия, силы и права... непогрешительно устанавливать, если понадобится, и новые формулировки прежних догматов»⁵.

Если приведенные слова А. В. Карташева сравнить со словами его статьи «Реформа, реформация, исполнение Церкви», то можно сказать, что в его богословских взглядах произошло значительное улучшение. В этой статье он писал, что Русская Православная Церковь обескрылела. Благодать Св. Духа от нее удалилась и стала действовать в среде людей, проникнутых революционным духом. Мы не будем сейчас останавливаться на этой мысли г. Карташева. Всякому православно-верующему человеку должно быть известно изречение св. апостола Павла о невозможности общения света с тьмой, Христа – с дьяволом (2Кор.6:14–15), показывающее всю несостоятельность настоящей мысли г. Карташева. Революционеры и анархисты вдохновляются в своих деяниях духом сатанинской гордости и бунта. К Духу же Святому и Его Божественной благодати они, как сыны дьявола, не имеют никакого отношения.

В этом смысле г. Карташев высказывался приблизительно лет 15 тому назад. А в «Живом Предании» он, как видим, делает совсем противоположное заявление и говорит, что Церковь «не состарилась, не омертвела и не утратила присущего ей дара Духа Божия, силы и права».

Однако, и в данный момент в его богословских суждениях наблюдается весьма большая несостоятельность. Конечно, хорошо, что г. Карташев признает за вероучительными постановлениями Вселенских Соборов богодухновенный авторитет. Но неправильно и даже странно заявлять, да еще с точки зрения православного понимания, что богодухновенность вероучительных наших источников будто исключает идею абсолютного совершенства и Божественной непогрешимости. Господь сказал ученикам Своим: «Егда же придет Он, Дух истины, наставит вы на всяку истину» (Ин.16:13). Дух Святый, наставлявший св. апостолов на всякую истину, внушал и св. отцам Вселенских Соборов ту же истину, а не ложь. Поэтому они, как учат св. Иоанн Дамаскин, св. Великий Варсанофий, Иоанн Пророк и другие св. отцы Церкви, богодухновенны в нашем догматическом учении о богочеловечестве, как и в других догматических церковных учениях и, следовательно, здесь непогрешительны. Отсюда, слова: богодухновенный, истинный, непогрешимый – совершенно равносильны по своему значению. Как можно, с точки зрения православного понимания, считать все, вдохновенное св. отцам от Духа Святого – Духа Истины «не имеющим абсолютного совершенства и Божественной непогрешимости»?! – Допустить такую возможность, это значит, допустить крайне несообразную мысль, что от Бога может исходить нечто неистинное и погрешительное. Но от Бога исходит одно только абсолютно совершенное и непогрешительное.

Правда, из слов г. Карташева: «достигнутая степень раскрытия христианской доктрины и ее антично-философская оболочка – не вечны и не единственны. Церковь... не утратила... дара Духа Божия... непогрешительно устанавливать... новые формулировки прежних догматов», – видно, что такое несовершенство в данных богодухновенных источниках нашего вероучения им допускается в применении не столько к самому сему вероучению, сколько к его оболочке, т.е. к словам, в которых оно выражено.

Да, св. Григорий Нисский учит, что слова, в которых выражено Божественное Откровение, составлены самим человеком, суть плод его человеческой энергии⁶. Но тот же св. отец свидетельствует, что этими нашими словами говорил Сам Бог и через них сообщал людям Свое Божественное Откровение (Там же. С.361, 364–365). Поэтому они не могут быть несовершенными и погрешительными . Конечно, пророки и апостолы не были автоматами при получении Божественного Откровения; но разум их, при восприятии последнего, так просвещался Духом Святым, что они, Им вдохновляемые, не могли сказать ничего несовершенного и погрешительного, даже по форме изложения.

И самая мысль, что богооткровенное учение является непогрешительным, а слова его могут быть погрешительными, – в высшей степени странная. Она допускает возможность, что от Духа Святого одновременно сообщается человеку и непогрешительное, и погрешительное, – истина и ложь. Если Господь сообщает человеку Свое Откровение, то Кому, как не Богу, проявить свое попечение о том, чтобы это Откровение не было искажено несовершенной формой при его запечатлении человеческими словами? Господь являет в данном случае Свое попечение через благодатное просвещение человеческого разума. Поэтому все учение богооткровенное, и в своей сущности, и в своей оболочке, в конце концов, исходит от Духа, от Его просвещения. Вот почему апостол Петр сказал: «Ни бо волею бысть когда человеком пророчество, но от Святаго Духа просвещаеми глаголаша святии Божии человецы» (2Пет.1:21). Все здесь от Бога – и самое учение, и внешняя форма – от просвещения человеческого разума Духом Святым. Поэтому, без всякого сомнения, и слова Божественного Писания должны почитаться нами так же богодухновенными, как и самое учение, в них содержимое, и, следовательно, абсолютно совершенными и Божественно непогрешимыми.

Но если и сам г. Карташев считает вместе с нами догматическое, святоотеческое учение Вселенских Соборов богодухновенным, то ему следовало бы все сказанное нами относительно внешней оболочки богооткровенного учения применить и к внешней оболочке догматического учения Вселенских Соборов и быть в данном случае со всею Православною Церковью. И это так естественно и так понятно. Церковь верует, что все догматические учения Вселенских Соборов изошли не только от св. отцов, но и от Духа Святого, согласно словам апостольским: «Изволися бо Святому Духу и нам» (Деян.15:28). На этом основании нашей веры и определялись догматические учения Церкви, которая сознавала, что «изволися бо Святому Духу и нам» относилось и к самим этим учениям, и к словам их, и была убеждена, что не только сущность учения, но и самая оболочка, в которую облечена сия сущность, исходили от Самого Бога. Поэтому-то Вселенские Соборы смотрели на слова своих догматических учений, как на слова Божественно непогрешимые, абсолютно истинные, и оградили их от изменения анафемой. Вот почему св. Серафим Саровский, сей великий угодник Божий, говорил: «Все, что приняла Св. Церковь на семи Вселенских Соборах, то свято исполняй. Горе тому, кто хотя одно слово убавит или прибавит к тому, что постановила Св. Церковь на своих Вселенских Соборах».

Однако, несмотря на признание святоотеческих догматических учений Вселенских Соборов богодухновенными, г. Карташев допускает возможность, что их оболочка, внешняя форма, может быть несовершенна, погрешительна, и потому приходит к несостоятельной мысли. Он говорит, что «Церковь... не утратила присущего ей дара Духа Божия, силы и права непогрешительно устанавливать, если понадобится, и новые формулировки прежних догматов».

Прежде всего Церковь никогда не имела, не будет иметь и не может иметь дара Духа Божия устанавливать новые формулировки прежних догматов, ибо не может Дух Божий, установивший на Вселенских Соборах вместе со св. отцами те или другие догматы, после отменять или изменять их, как несовершенные и погрешительные, хотя бы в их формулировках. Как мы говорили выше, это означало бы допущение нами недопустимой возможности, что от Бога может исходить нечто несовершенное и погрешительное. И, как свидетельствуют «Деяния Вселенских Соборов», догматические формулировки предшествовавших Соборов не только никогда не изменялись последующими, но подтверждались ими.

Великий вред настоящего воззрения г. Карташева касательно возможности изменения наших догматов заключается в том, что это воззрение колеблет авторитет Православной Церкви. Правда, он делает заявление, что «православно-церковная наука отправляется от истин, имеющих для нее обязательность абсолютную, от истин Божественного Откровения, не подлежащих ни отмене, ни изменениям» (Там же. С. 27). Но ведь догматы в своей сущности представляют собой те же самые богооткровенные истины, а по своей формулировке являются установлением Св. Духа. Следовательно, настоящее заявление г. Карташева уничтожается его же собственными словами, в которых он высказывает мысль о возможности изменять наши догматы. И ни в какой мере это заявление не ослабляет всего вреда, который заложен, как в своем корне, в данной его мысли. Последняя, говоря об изменении догматов Православной Церкви, тем самым расшатывает фундамент ее, уничтожает значение догматов, как Божественного, непогрешимого для нас авторитета и спасительного руководства, и разрушает то, в чем мы полагаем свое православие, чем мы отличаемся от всех иноверцев и что является для нас критерием истины…

И все это допускается г. Карташевым во имя свободы научно-богословских исследований. В итоге его богословия получается, что богословская наука есть нечто высшее, чем авторитет Церкви с ее непогрешимым догматическим учением Вселенских Соборов. Здесь г. Карташев сливается с о. Булгаковым, с нравственной основой его софианства, с тою лишь разницей, что последний выше церковного авторитета ставит свое собственное софианское учение, а первый – авторитет науки вообще; о. Булгаков уже допустил изменение догматов, а г. Карташев допускает возможность изменения прежних догматов.

II

Русское «освободительное движение». Ниспровержение им авторитета церковной и царской власти.

Конечно, если бы такое отношение к церковному авторитету Церковь наблюдала в богословских суждениях только нескольких единичных лиц из среды современных богословов, то и тогда она не могла бы оставить этого явления вне своего внимания. Но таким отношением к церковному авторитету погрешают весьма многие православные люди. Так относилась к Православной Церкви и ее авторитету наша русская интеллигенция, и в этом была главная причина гибели России.

Говоря о таком отношении русской интеллигенции к церковному авторитету, мы имеем в виду ее глубокое увлечение гуманизмом с его атеистическим миросозерцанием, которое изгнало Бога из души русского народа и на Его место поставило самого человека с его гордым научным разумом. Знаменательно, что в сочинениях одного из отцов гуманизма и позитивизма – Конта, которые распространялись у нас в России, слово «человек» писалось везде с большой буквы. Для русских интеллигентных людей в последнее время самым высшим авторитетом, вместо Церкви, стала наука. И это гуманистическое влияние стало так сильно распространяться у нас, что его можно было встретить там, где всего менее следовало бы этого ожидать, а именно – в нашей ученой богословской среде. Это отмечено было в одном из писем нашего знаменитого ученого подвижника, епископа Феофана Затворника. С великою сердечною горечью он писал о том, как оплевывался учеными богословами нашей Церкви авторитет Вселенских Соборов. А передавая о том, как происходил в Московской Духовной Академии магистерский диспут касательно Пятого Вселенского Собора, ученый святитель говорит: «Магистрант вывел в рассуждении, что Пятый Вселенский Собор право осудил три главы... Но в речи своей изволил возгласить: “Не думайте, что я из уважения к Собору так решаю. Нет, так требует наука... т.е. разум и его соображения...” Куда же смотрят власти? Слово Божие подменили и сочинили не по началам православия, а тоже по науке, наука потребовала. Вот и молчат»⁷.

Но так как гуманизм в самое последнее время перед гибелью нашей Родины был воспринят нашей русской интеллигенцией, как воинствующий социализм Карла Маркса, то эта гуманистическая безбожная философия вылилась у нас в богоборческое «освободительное движение».

Оно шло в России, прежде всего, как «освобождение» русского народа от Божественного церковного авторитета; и атеизм стал первым признаком «просвещенных, передовых» русских людей. Атеистами спешили у нас делаться очень рано. Еще с четвертого класса гимназии ученики переставали молиться Богу и ходить в храм Божий. Впрочем, в духовных семинариях было еще хуже. Семинаристы не только искали всякого случая уклониться от посещения храма, но немало из среды их было таких, которые за богослужениями кощунственно молились. Это наблюдалось и в духовных академиях. Были случаи, когда семинаристы и студенты духовных академий поносили св. Крест, иконы и даже кощунственно и безнравственно вели себя после исповеди накануне св. Причастия. В одной из духовных семинарий семинаристы бросили в отхожее место Крест и Евангелие.

Проповедь безбожия открыто лилась со стороны учителей сельских школ, преподавателей средних учебных заведений и, в особенности, из уст профессоров высших учебных заведений. Кощунствовали даже в печати. Тот же епископ Феофан Затворник в одном из своих писем говорит: «Как вы думаете? – Подымется на нас немчура, а с нею и вся Европа. Мне не верилось, а потом стало подумываться. Почему? – Следует наказать нас. Пошли хулы на Бога и дела Его, гласные. Некто писал мне, что в какой-то газете «Свет» № 88 напечатаны хулы на Божию Матерь. Матерь Божия отвратилась от нас; ради Нее и Сын Божий, а Его ради – Бог Отец и Дух Божий. Кто же за нас? Когда Бог против нас?!»⁸.

Но больше всех кощунствовал Лев Толстой. Он ниспровергал все догматы Православной Церкви, отверг св. Евангелие и составил свое собственное. Поносил Пречистую Божию Матерь. Высмеивал все Таинства нашей Церкви, а в особенности и больше всего – самое величайшее из них – Таинство Божественной Евхаристии. Богоборчество Льва Толстого, благодаря его огромному писательскому таланту и попустительству власти, настолько шло успешно среди русского народа, и без того духовно разложенного социализмом, что о. Иоанн Кронштадтский с амвона заявлял, что русское государство погубил граф Витте, а русский народ погубил граф Толстой через уничтожение в нем православной веры своими богоборческими писаниями.

Даже о. Булгаков⁹ в своем сочинении под заглавием «Два града» (1911) уделяет много внимания «освободительному движению» нашей русской интеллигенции, конечно, под углом своего собственного зрения. Однако ж, он констатирует, что наша русская интеллигенция была самая атеистическая в мире. «Нет интеллигенции, – говорит он, – более атеистической, чем русская. Атеизм есть общая вера, в которую крещаются вступающие в лоно церкви интеллигентской, гуманистической, и не только из образованного класса, но и из народа¹⁰. Св. Владимир крестил Русь, а интеллигенция ее раскрещивает» (т. II, c . 161).

И этот атеизм нашей русской интеллигенции вполне понятен. Ведь она восприняла в основу своей жизни социализм Карла Маркса, а последний, как свидетельствует тот же С. Булгаков, бывший сам марксистом, был ожесточенным атеистом. «Маркс, – говорит он, – относится к религии, в особенности же к теизму и христианству, с ожесточенной враждебностью, как боевой и воинствующий атеист, стремящийся освободить, излечить людей от религиозного безумия, от духовного рабства. В воинствующем атеизме мы видим центральный нерв всей его деятельности... Маркс борется с Богом религии и своей наукой, и своим социализмом, который в его руках становится средством для атеизма, оружием для освобождения человечества от религии. Стремление человечества «устроиться без Бога и притом навсегда и окончательно»... получило одно из самых ярких и законченных выражений в доктрине Маркса» (т. I, с. 78).

Итак, для самого Карла Маркса социализм был средством к проведению в жизнь его ожесточенного богоборческого атеизма. Отсюда становится понятным, почему и другое устремление нашего «освободительного движения», направленное к ниспровержению самодержавной царской власти, отличалось такой ожесточенной с ней борьбою. Оно не могло быть иным, т.к. было основано на воинствующем атеизме Маркса и воодушевлялось этим атеизмом, как душою, в своих действиях против нашей царской власти. Кроме того, представители «освободительного движения» в России действительно хотели устроиться раз навсегда и окончательно без Бога, без Его Церкви, на основах сатанинского учения социализма о свободе, равенстве и братстве. Но в этом сильно мешала им власть царя – помазанника Божия, которая исходила из богооткровенного и святоотеческого учения, из той же православной нашей веры. Это сильное противодействие со стороны царской власти побуждало наших «освободителей» с особенной диавольской жестокостью сметать своей кровью и кровью своих жертв все, что стояло на их заветном пути к ниспровержению нашего царского, установленного Самим Богом, самодержавия.

Да, не вся русская интеллигенция собственноручно убивала верных слуг нашего государя. Однако, в той или иной степени, почти все русское общество, включая в себя и неинтеллигентную часть свою, в особенности рабочий класс, объединилось под лозунгом «долой самодержавие». И кто только из русских людей не шел против царя своего и поставленного им начальства! Начальнические посты были настоящим мученичеством. Известный всей Русской Церкви архиепископ Воронежский Анастасий, о котором так лестно отзывался великий оптинский старец иеросхимонах о. Амвросий, в своем дневнике пишет, что, когда он (в 80-х годах прошлого столетия) был ректором Витебской духовной семинарии, то он точно висел на Голгофе.

Но при нем еще не было всеобщих семинарских забастовок и бунтов, когда инспекторов и ректоров семинарий семинаристы взрывали динамитом и расстреливали по указке Всероссийского революционного комитета. Членами последнего, помимо русских интеллигентов всех видов, были не только студенты и студентки высших учебных заведений, но и ученики средних школ, светских и духовных. Этим комитетом было перебито множество истинно русских людей: министров, высших начальников, губернаторов, чиновников и полицейских, как защитников царского самодержавного строя. И не один раз были покушения даже на самого государя Николая II, например, во время Крещенского парада на реке Неве, в Киевском театре при убийстве Столыпина и во время маневров в Польше.

В бытность мою инспектором Костромской духовной семинарии в 1912 г. были арестованы три воспитанника третьего класса этой семинарии, которые, по постановлению вышеуказанного комитета, должны были в 1913 г. убить бомбами царскую семью, при проезде ее в Ипатьевский монастырь на Романовские торжества через мост над рекой Волгой, где семинаристы шпалерами должны были стоять с целью охраны государя.

Трудно было государю найти таких людей, на которых можно было бы положиться. Даже армия была распропагандирована социализмом, и еще в 1905 году, во время Японской войны, солдаты забрасывали камнями своих высших начальников и офицеров. Вся Россия была разделена на два враждебных лагеря – на правых и на левых, на черносотенцев и на красносотенцев. Совершенно правильно о. Булгаков в вышеупомянутом своем сочинении говорит, что это разделение не политическое, а веровое (т. II, с. 217–218), ибо в основе его был отход русской интеллигенции от Церкви, ее атеизм. К сожалению, люди с атеистическим, противоцерковным и индифферентным настроением преобладали подавляющим своим большинством, и потому «освободительное движение» русской интеллигенции привело Россию к большевизму и погубило ее.

III

Отношение о. Булгакова к русскому «освободительному движению», из коего явствует, что сердцем он не отошел от социализма и его сущности – богоборчества, что и является нравственной основой софианства.

Интересно остановиться внимание на отношении к русскому «освободительному движению» о. Булгакова. Как видно из его сочинения «Два града», это отношение является положительным. «Освободительное движение» было направлено к ниспровержению православной веры и самодержавной царской власти. За это ниспровержение ратовал и о. Булгаков. «Для нашей родины, – говорит он, – эпоха гуманизма наступает лишь в XIX веке, особенно во второй половине, отчасти, как естественное отражение западного гуманизма, отчасти же, как неизбежный протест против филаретовского катехизиса, принимаемого за полное и точное изображение учения христианства, и против полицействующего победоносцевского клерикализма, смешавшегося с истинной церковностью» (т. II, с. 304).

В отношении самодержавного строя у нас в России о. Булгаков очень резко расходится с Достоевским, когда говорит: «Достоевский неправо мыслил о самодержавии... Известно, что он был политическим славянофилом идеального самодержавия... Конечно, если бы Достоевский и С. Аксаков и другие славянофилы дожили до наших дней внутренней и внешней Цусимы, они примкнули бы к общему антибюрократическому движению... В отрицательном настроении Достоевского к освободительному движению 60–70 годов сказывается своеобразный душевный вывих, слепота» (т. II, с. 224, 237–238).

Действительно, катехизис митрополита Филарета, с точки зрения нашей Русской Православной Церкви, есть, хотя и краткое, но точное изображение всего православного учения. А Победоносцев и Достоевский, как гениальные и великие сыны России, были охранителями ее исконных исторических начал – православной веры и самодержавной царской власти. Но то, что делалось ими для блага нашей Родины, не могло быть принято о. Булгаковым, ибо это шло вразрез с гуманистической и социалистической основой «освободительного движения», слишком дорогой и близкой его сердцу.

Правда, мы находим здесь и такие слова о. Булгакова: «В гуманизме, – пишет он, – несомненно существует – и чем дальше, тем определеннее – такое сознательное, антихристианское течение, в котором гуманизм является уже собственно средством борьбы со Христом... Антихристианский гуманизм, как некогда дух в пустыне, предлагает обратить и обращает чудесами техники камни в хлебы, но при условии, чтобы ему воздано было божеское поклонение... Он несет с собой тончайший яд, обесценивающий и превращающий в дьявольские искушения его дары. И понятия человечества – человечность, религии человечества – в этом употреблении оказываются, страшно сказать, только личиной антихриста» (т. I, с. 66).

Как видим, о. Булгаков так хорошо говорит о гуманизме, что лучше и сказать нельзя. Но, к сожалению, эти прекрасные слова свои он тут же сводит к нулю, когда говорит: «По мере дальнейшей дифференциации идей и практических успехов и завоеваний гуманизма, особенно же с тех пор, как начинают все более раскрываться в умах понятия истинного богочеловечества, целиком включающего в себя всю правду гуманизма, все его заботы о человеке и подлинно человеческом, все более отчетливо должно обозначить два течения: гуманизм со Христом и во имя Его, или же против Христа и во имя свое» (т. I, с. 67).

С этими словами о. Булгакова согласиться ни в каком случае нельзя. Прежде всего, нельзя говорить о «правде гуманизма». Ведь гуманизм есть богоборческое учение. Следовательно, ни о какой правде его не может быть речи, как нельзя говорить о правде антихриста и дьявола. Там, где ложь, не может быть правды. Зачем о. Булгаков смешивает ложь с правдой? – Ведь не всегда можно оценивать вещи так, как они являются сами по себе. Хлеб есть вещь сама по себе хорошая; но, когда дьявол предлагал его Христу в пустыне, он был вещью пагубной. И если бы его вкусил Господь, то дело нашего спасения в самом его начале было бы уничтожено дьяволом. Так и добро гуманизма, его помощь и заботы о людях, как свобода, братство и равенство социализма, нельзя считать положительными явлениями, ибо через приятие этих мнимых благ, люди подпадают под власть антихриста, уловляясь ими, как его личиной или обманным средством для вечной погибели. Самой сильной и доказательной иллюстрацией этого является наша Россия, которая прельстилась идеалами социализма с его свободой, равенством и братством и прочими призрачными благами, как удочкой дьявола, – и погибла.

Такая же несостоятельность содержится и в словах о. Булгакова: «Гуманизм со Христом и во имя Его, или против Христа и во имя свое». Если гуманизм есть личина антихриста и дьявольская ложь, то как он может быть со Христом? Что может быть «общего у света со тьмой»? И какое может быть «согласие между Христом и Велиаром» (2Кор.6:14–15)? Правда, о. Булгаков различает здесь гуманизм христианский от гуманизма антихристианского. Но гуманизм, как и социализм, может быть только один. Он всегда антихристианский, ибо самое его название говорит о человеке, а не о Христе, о дьявольской гордости или обожении человека, а не о смирении и подчинении Христу. Отсюда, нельзя называть гуманизм или социализм христианским, как нельзя назвать черное белым, человеческое – Божественным, злое – добрым.

Таким образом, начавши говорить об отрицательной стороне гуманизма, о. Булгаков кончает тем, что обеляет его, явно выражая свое ему сочувствие и являя себя, в большей или меньшей мере, – гуманистом.

Еще более он аттестует себя таковым, когда говорит, что «освобождение России совершилось кровью, болезнями, муками и трудами тех, которые своих святых имеют не в христианском храме, но в гуманистическом пантеоне» (т. I, с. 65); когда заявляет, что «в числе каменщиков для сооружения нового Иерусалима и работников займет свое место и Л. Фейербах, вдохновенный проповедник гуманизма, благочестивый атеист» (т. I, с. 68); а в Марксе, этом, по его же собственным словам, воинствующем атеисте, различает «наряду со зловещей и опасной энергией и работу Господню» (т. I, с. 104–105).

Имея в виду эти слова о. Булгакова, мы можем не доказывать, в какой мере он отображает в себе гуманистическую и социалистическую настроенность. Только при наличии такого настроения можно богоборцев и революционеров называть святыми, а на их вождей, вдохновителей революционеров в их деятельности, вплоть до террористических актов, смотреть, как на созидателей Царства Божия и как на работников Божиих.

Но по преимуществу о. Булгаков обнаруживает себя, как гуманист и социалист, в своем отношении к русскому «освободительному движению». Хотя он и заявляет, что «христианское подвижничество в полной противоположности гордыне интеллигентского героизма» (т. II, с. 205), и что «новейшая революция, как основанная на атеизме, по духу своему весьма далека не только от христианского смирения, но и от христианства вообще» (т. II, с. 206), тем не менее, это не помешало ему выразить свое преклонение перед освобожденными шлиссельбуржцами и другими «страдальцами, мучениками освободительного движения» (т. II, с. 242). На все это движение русской интеллигенции о. Булгаков смотрит, как на беспрерывный мученический подвиг. «Русская интеллигенция, – говорит он, – росла в атмосфере непрерывного мученичества, и нельзя не преклониться пред святыней страданий русской интеллигенции» (т. II, с. 190). Поэтому последняя за свою борьбу (разумеется – с правительством и царскою властью), по словам о. Булгакова, «стяжала себе мученические венцы» (т. II, с. 218). «Идеал христианского святого, подвижника, – говорит он, – здесь (в освободительном движении) сменился образом революционера-студента» (т. II, с. 197).

Так превозносит о. Булгаков «освободительное движение», в особенности в лице террористов, которые падали «жертвою в борьбе роковой» от руки богопоставленной власти. О тех же бесчисленных страдальцах, которые были сражены от руки террористов не за гуманистические и социалистические идеалы богоборцев-сатанистов, а за веру, царя и Отечество, о. Булгаков не говорит, как о св. мучениках. Напротив, он считает их представителями темной силы. Вот что читаем в конце предисловия настоящего сочинения о. Булгакова: «В черносотенстве говорят темные силы прошлого, его некультурность, темнота и самовластие... Не то интеллигенция, которая, какова бы ни была, есть новая сила, ей принадлежит будущее культуры» (т. II, с. XVIII).

В заключение, характеризуя все то же отношение о. Булгакова к нашему «освободительному движению», мы не можем пройти молчанием следующих его слов: «Век гуманизма выставил великие христианские идеалы, старое отцовское наследие – идеалы свободы, равенства и братства... Для воплощения этих идеалов он мобилизовал величайшие социальные силы, сплотив целую международную армию социализма, ведущего правильную и успешную войну за эти идеалы... Стены здания социализма возводятся к крыше, и не особенно далеко то время, когда принципиальная победа социализма станет (и уже становится) совершившимся фактом и когда капиталистический мир рухнет, уступив место социалистическому» (т. II, с. 305).

Как и в других своих сочинениях, о. Булгаков не может обойтись без противоречия. Поэтому тут же после этих слов он высказывает сомнение, создаст ли эта внешняя победа социализма действительную человеческую солидарность, и заявляет, что «действительное объединение людей может быть только мистическим, религиозным... Только Церковь может ставить себе и способна разрешать задачу, за которую берется социализм, задачу объединения и организации человечества на основе благодатных даров, данных Спасителем, на основе любви к Нему, одновременно и личной, и общей» (т. II, с. 307).

Если бы мы не приводили раньше слов о. Булгакова, в которых он так восхвалял социализм и «освободительное движение» в России, то на основании только что приведенных его слов можно было бы подумать, что он действительно приписывает такое значение Православной Церкви. Но, к сожалению, нельзя уничтожить того, что он говорил во славу социализма. Из этого противоречия можно только сделать заключение, что умом своим о. Булгаков отошел от марксизма, а сердце его осталось с ним. Сердце о. Булгакова настолько с марксизмом и «освободительным движением», что социализм и его идеалы представляются ему драгоценнее человеческой жизни. Мы это говорим в особенности потому, что им одобряется борьба социализма с капиталистическим миром, вплоть до террористических актов, совершавшихся революционерами, о чем свидетельствуют его слова, что социализм ведет успешную и правильную войну.

Следовательно, здесь – в «освободительном движении», в его богоборческой социалистической гордости – сердце о. Булгакова и нравственная основа софианства, в котором он попирает авторитет нашей Церкви, чем содействует не объединению вокруг нее православных людей, а их удалению от нее. Здесь, в «освободительном движении», – нравственная основа бесчисленных заблуждений русской интеллигенции и самого главного нашего несчастья – удаления русского народа от Христа и Его Церкви, что и привело Россию к гибели.

В целях развенчания этого, дьявольского по своему происхождению, учению и деяниям, – «освободительного движения», которое так тиранически овладело сердцами русских людей, надо нашей Русской Церкви решительно от него отмежеваться. Оно святотатственно стало в России на место Православной Церкви. Его богоборческое влияние продолжает доселе быть глубоким в жизни русской эмиграции. От него не могут оторваться даже наши современные богословы.

В будущей возрожденной России гуманистическим идеалам «освободительного движения» с его раболепным отношением к науке, как самому высшему критерию истины, с его попранием церковного авторитета, – нельзя давать места, ибо это движение отторгло Россию от Бога и погубило ее. Нашей Русской Православной Церкви, как совести всего русского народа, надлежит от лица его открыто покаяться в этом богоборческом «освободительном движении» и, впервые после гибели России, перед лицом всего мира отвергнуть его. Поэтому я предлагаю Собору Архиереев Русской Зарубежной Церкви с клириками и мирянами осудить русское «освободительное движение», как основу всяких заблуждений и ересей, как самый великий грех богоборчества, содеянный русским православным народом, и как главную причину гибели России.

Надо поставить точку на странице истории о богоотступнической и богоборческой России, чтобы перейти к истории возрожденной, опять великой и святой Руси.

Свой доклад архиепископ Богучарский Серафим резюмирует в следующих основных положениях:

1. Основой софианства является гордость, которая, как еретическая по преимуществу, является богоборчеством, так как направлена к ниспровержению церковного авторитета.

2. Современные богословы, не разделяя, за немногими исключениями, самого софианского учения, тем не менее, укрепляют эту основу своим богословием, направленным также к ниспровержению церковного авторитета вследствие мнения, что Церковь будто может изменить формулировки прежних догматов на новые. Это мнение ошибочно. Оно исходит из преувеличенного взгляда на богословскую науку, как на какой-то высший авторитет в отношении к самым догматам, ибо не Церковь требует такого гибельного догматического развития, расшатывающего церковный авторитет, а современные богословы, не желающие верить вместе с Православной Церковью, что наши догматы боговдохновенны, как исшедшие от Самого Святого Духа и составленные по принципу: «Изволися бо Святому Духу и нам» (Деян.15:28), и потому не могут быть, как и Священное Писание, изменены и в словах своих.

3. Крайняя необходимость для нашей Церкви обратить свое внимание на эту основу софианства, как на богоборчество, ввиду того, что в общем вся наша русская интеллигенция глубоко восприняла это богоборчество, как богоборческий гуманизм, а в самое последнее время как социалистическое «освободительное движение», считавшее человека, его разум и науку самым высшим авторитетом, ниспровергавшее церковный и царский авторитет и желавшее «устроиться» на земле без Бога, а в конце концов погубившее Россию.

Постановили: «Разделяя выводы архиепископа Серафима и осуждая обличенные в его докладе уклонения от православных нравственных основ и, в частности, русское гуманистическое «освободительное движение», Собор признает необходимым, чтобы пастыри внимательно следили за появлением в их пастве не только осужденного Архиерейским Собором догматического лжеучения протоиерея Сергия Булгакова в чистом виде, но и сродных ему уклонений от православия в области общего мировоззрения, исправляя такие уклонения всеми доступными им мерами».