Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти отца Серафима, Саровской пустыни, иеромонаха и затворника

Апостол Павел говорит: Поминайте Наставники ваша, иже глаголаша вам Слово Божие, их же взирающе на скончание жительства, подражайте вере их (Евр. 13:7). Посему, благоговея к почившему в Бозе Старцу за его примерные добродетели, я вознамерился кратким писанием предать памяти его жизнь и подвиги. Я буду повествовать, частию то, что известно современным ему Старцам Саровской Пустыни, а частью то, что он мне сам сказывал по особенной его ко мне доверенности и любви, в разные времена моего сожительства с ним. Наблюдая за его жизнью, я записывал в свое время и его краткие наставления, которые он мне и приходящим давал. Таким образом составилось следующее краткое жизнеописание.

И. C.

Местом рождения сего доблественного подвижника благочестия был губернский город Курск. Родился он 1759 года июля 19^го дня. Отец его был курский купец Исидор, по прозванию Мошнин, мать Агафия. При крещении наречено ему было имя Прохор. Спустя три года после его рождения, отец его Исидор скончался. Как при жизни своей он занимался строением церквей, так и умирая оставил, начатое им в городе Курске, созидание каменного храма во имя великого Чудотворца, Преподобного Сергия, на попечение жене своей Агафии, под надзором которой в последствии времени оное и довершено. Во время строения сего храма однажды Агафия пошла на церковное здание, взявши с собою и сына своего, которому было тогда около семи лет, – и как взошла на здание, то он, отлучась от ней, по детской неосторожности, упал с высоты здания на землю. Мать, увидевши сие, поспешила сойти вниз, и думала найти его уже мертвым; но к удивлению нашла его стоящим на ногах и совершенно невредимым. Благочестивая мать усмотрела в сем особенное действие Промысла Божия, сохранившего отрока, и со слезами благодарила за сие Господа Бога.

По времени отрок Прохор отдан был для обучения чтению и письму. Он был прилежен и показывал остроту ума.

Когда было ему около десяти лет, случилась с ним болезнь, которою он одержим был долгое время. Священнослужителям тамошнего Знаменского монастыря случилось идти с Курскою Чудотворною Иконою Божией Матери по городу тою улицею, на которой находился дом родителей Прохора, и как в то время был сильный дождь, от которого произшедшая грязь и топь препятствовали далее нести Икону улицею; то для удобнейшего шествия понесли Ее чрез двор Прохора. Мать Прохорова, увидевши сие, и обрадовавшись сему внезапному случаю, вышла в сретение Чудотворной Иконы Божией Матери, неся на руках и больного отрока Прохора – она поднесла его к Иконе и дала ему приложиться к оной. По сем Чудотворная Икона перенесена была чрез него, и в тоже время отрок получил чудесное и совершенное исцеление, за которое мать с сыном своим приносила Заступнице и Исцелительнице усердное благодарение.

От сих благодатных действии и чудесного исцеления в отроке Прохоре возгорелось пламенное усердие к Господу Богу и Спасу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери. Воспламеняясь более и более сею ревностию, он решился наконец оставить дом, имение, мать, брата и свою родную страну, и посвятить себя жизни иноческой; почему на восемнадцатом году от рождения своего и получил себе от Курского Общества увольнение в звание иноческое.

Прежде поступления своего в монастырь, Прохор пошел в Киев для поклонения святым мощам, и возвратясь оттуда, пришел в Саровскую пустынь 1778 года 20^го ноября, накануне Введения во Храм Божией Матери, при строителе обители, иеромонахе Пахомие, и определился в число послушников.

По вступлении в обитель проходил он разные послушания, как то: будильщика, просфорника, занимался столярной работой, и, по обычаю оной пустыни, имел келейное занятие резать кипарисные кресты. При построении в то время больничной церкви он из усердия сделал престол своими руками из кипариса.

В 1780 году, будучи послушником, он сделался болен. Особенное смотрение за ним тогда имел оной пустыни казначей иеромонах Иосиф. Как Прохор от болезни пришел в крайнее изнеможение сил, так что опасались и за жизнь его; то строитель Пахомий предлагал ему призвать лекаря или отворить кровь. Но Прохор отвечал ему: я предал себя Истинному Врачу душ и телес, Господу нашему Иисусу Христу, и Пречистой Его Матери, Преблагословенной Деве Марии. Строитель, услышав сие, более не напоминал ему о лекарствах. Казначей же Иосиф, по любви своей к болящему, предложил строителю, что желает он о здравии Прохора совершить всенощное бдение и литургию, и приобщить его Святых Таин, на что строитель и согласился. По отслужении казначеем Иосифом всенощного бдения и литургии, Прохор был приобщен тела и крови Господней, принесенных ему в келлию после литургии, и в таком положении оставлен.

В следующую ночь сподобился он Божественного некоего посещения, и, получив облегчение от болезни, в скором времени совершенно выздоровел.

1786 года августа 13^го дня, по указу Святейшего Синода, пострижен он в монашество строителем, иеромонахом Пахомием, и дано ему имя Серафим. Приняв новое имя Ангельское, он отвратил очи свои, еже не видети суеты, и изменяясь изменением Божественным, направил путь свой внутренним вниманием и умным Боговидением к вечному солнцу правды, Христу Богу, имя Коего носил он непрестанно в сердце и устах своих; с горящим усердием он начал подвизаться о приближении любовью к Господу, и деятельным образом узнал, что любовь возвышает ум наш к Богу, и Бог нисходит к нам, как и Сам Спаситель сказал: Любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам (Ин. 14:21). Во время соборной молитвы с братиею, он предстоял Господу со вниманием, непоколебимо, как телом, так и духом.

1787 года в декабре месяце посвящен он в иеродиакона Преосвященным Виктором, Епископом Владимирским и Муромским. Приняв сие священное служение, он усугубил ревность и усердие к Господу Богу и к Святой Его Церкви, так что в продолжении трех лет со времени посвящения в сию степень, то находился он в чину чреды у поздней литургии, то служил в ранних литургиях по разным храмам обители, и после каждой службы занимался, то приведением в порядок священной утвари, то попечением о чистоте алтаря. Усердие его к храмам Божиим было столь велико, что часто целые дни препровождал в оных, следуя гласу Пророка: Изволих приметатися в дому Бога моего паче (Пс. 83:11). Он там упражнялся в Богомыслии и чтении Божественных книг, и оттуда поучался Божественному разуму, собирал в ковчег сердца своего сокровище духовное.

Имея ум, очищенный от страстей, он неоднократно удостаивался духовных видений.

Будучи иеродиаконом, он имел уже пустынную келлию, в расстоянии от монастыря в пяти верстах. В нее хаживал он для уединенной нощной молитвы, днем же всегда находился в монастыре.

1793 года сентября 2^го дня посвящен он в иеромонаха Преосвященным Феофилом, Епископом Тамбовским и Пензенским, при строителе Пахомие. По получении новой благодати Духа Святого, он еще с большей любовью стал подвизаться ради Господа Бога, полагая восхождения к Нему в сердце своем. Принося Богу бескровную жертву, он вместе с сим приносил и самого себя в жертву живу, святу, благоугодну Богови, словесное служение (Рим. 12:1).

От непрестаннаго в церкви стояния, отец Серафим получил опухоль в ногах. По причине каковой болезни, а более по склонности к уединенной жизни и по любви к совершенному безмолвию, он начал просить у настоятеля иеромонаха Пахомия благословения на жизнь пустынную или отшельническую, в подражание древним пустынножителям. Получив от настоятеля благословение, удалился в пустынную свою келлию в 1794 году осенним временем.

По вступлении в жизнь отшельническую, телесные его упражнения состояли в возделывании гряд для саждения картофеля и других овощей, также в приготовлении дров для топления келлии. Чрез каковое трудолюбивое упражнение, и болезнь, бывшая в ногах, миновалась. Душу же насыщал он чтением Священного Писания Ветхого и Нового Завета, Иоанна Лествичника, Василия Великого, Ефрема Сирина, Добротолюбия и творений прочих Святых Отцов, очищая чрез сие мысль свою на Боговидение и творя ее зеркалом Духа Святого. Правилом его в пустыне было: каждый день прочитывать по нескольку зачал из Евангелия и Апостола, и исправлять по Церковному Уставу весь порядок службы неопустительно без всякой перемены; в ночное время много занимался молитвой и поклонами; сон его был весьма короткий. Накануне какого-либо праздника или воскресного дня всегда приходил он в монастырь, где слушал вечерню, всенощное бдение и в самый праздник приобщался Святых Таин у ранней литургии. После литургии до вечерни принимал в монастырской своей келлии приходившую к нему, пользы ради душевной, братию; старшим из них давал полезные советы, а младшим делал отеческие наставления. Во время же вечерни, взяв хлеба на неделю, возвращался в отшельническую свою келлию. Он имел обычай всегда приходить в обитель на первую неделю Святого Великого поста; во всю оную седмицу до субботы он ничего не вкушал, да и пищи приносить не приказывал. Живя в пустыне, такою объят он был любовью к воздержанию, что просил у настоятеля благословения питаться одним картофелем и другими овощами, которые он сам садил у келлии своей; и после того питался три года одним картофелем, овощем и снитью. Некоторые из послушников обители хотели было с ним вместе жить; но не могши понести пустынной жизни и великих его трудов, возвращались паки в обитель.

Простираясь к вящему подвигу, он возымел ревность стоять на камне в подражание Преподобному Симеону Столпнику. Камней, на которых он стоял, было два: один находился в его келлии, другой в лесу на половинном расстоянии от обители к его келлии. Образ стояния его был таковой: на одном камне, что был у него в келлии, стоял он с утра до вечера, сходя с него только для принятия пищи, какую приносил ему усердствовавший к нему брат из монастыря; на другом же стоял с вечера до утра с воздетыми горе руками, взывая к Господу мытаревым гласом: Боже, милостив буди мне грешному. В таковом подвиге он находился тысячу дней и тысячу ночей; от чего все тело его изменилось, волосы сделались на голове подобны войлоку, а в ногах получил болезнь, которая продолжалась до самой его кончины. Подвиг сей проходил он так тайно, что в продолжения его стояния никто не знал о сем. В последствии же времени открылся он о том некоторым из братии. Один брат, будучи поражен удивлением о таковом его подвиге, возразил старцу, что это превосходит силы человеческие; старец же, указав ему на пример Симеона Столпника, присовокупил: сей подвижник благочестия сорок семь лет стоял на столпе, а мои труды похожи ли на его подвиг? Тогда оный брат спросил старца: Конечно, в этом подвиге для тебя ощутительна была помощь укрепляющей благодати? Иначе не достало бы сил человеческих, отвечал Старец; внутренне подкреплялся и утешался я тем небесным даром, который снисходит свыше от Отца Светов, и, помолчав, присовокупил: когда умиление есть, то с нами Бог.

В продолжение пустынного его жития приходящим к нему из монастыря братиям для посещения и принятия пользы от его советов давал он иногда наставления, сообразные требованию каждого, а иногда, желая сохранить безмолвие, от приходящих удалялся, или, ничего не говоря, падши ниц на землю, не вставал до тех пор, пока пришедшие к нему не оставляли его в любезном для него безмолвии. Исконный враг дьявол, не терпя видеть таковых доблественных подвигов Старца, делал ему разные искушения, особенно ночью, во время молитвы, такое сильное делал нападение, что поднимал его на воздух, ударял об пол так сильно, что ежели бы не помощь Божья подкрепляла его, то от таковых ударов и кости могли бы сокрушиться. А потому он тем, кои требовали его совета для прохождения жизни пустынной, говаривал, что живущему в пустыне должно быть как бы распятому на кресте, и что в монастыре живущие борются с противными силами, как бы с голубями, а в пустыне, как со львами и леопардами.

Но сколько ни старался дьявол воспрепятствовать доблественному сему подвижнику в его течении и удалить от жизни уединенной, однако все усилия его остались тщетны: ибо таковыми искушениями ничего успеть не мог; напротив, сам от него был побежден, и принужден был со стыдом отступить от него, не произведши изменения в трезвении ума его.

Но когда дьявол не мог сам по себе причинить твердому отшельнику никакого вреда: то употребил на сие орудием злых людей. 1804 года 12^го сентября пришли к Старцу три человека из соседних крестьян. Он был в это время в своем огороде. Крестьяне приступили к нему и требовали от него денег, говоря, что к тебе ходят мирские люди и носят деньги. Он им отвечал, что я ни от кого ничего не беру; но они, не поверив его словам, положили вынудить требуемое насильственным образом. Один из них сначала ударил его в голову так крепко, что у него пошла из уст и ушей кровь, – потом били его смертельно и, связав ему руки и ноги, притащили его в сени его келлии, где до тех пор били, пока сочли его уже умершим. По таковом бесчеловечном поступке они осматривали все у него в келлии и, не нашедши ничего, кроме скудных съестных припасов, удалились. От сих смертельных ударов он едва мог придти в чувство и кое-как развязать себя. На другой день весь израненный с большим трудом пришел в обитель во время литургии. Он был весь окровавлен, волосы его были смяты и смешаны с сором, руки избиты, уста запеклись кровью и несколько зубов было выбито. Увидев его братия в таком жалком положении, ужаснулись и спрашивали, что с ним случилось? Он просил их позвать к себе строителя и казначея, которым все случившееся с ним объявил. Строитель Исаия и казначей очень о сем сожалели. После того узнаны были те крестьяне, которые его избили; но он, простя их, упрашивал настоятеля, чтоб и он никакого с них взыскания за сие не делал; в противном случае лучше он соглашался, чтоб его из обители выслали, нежели им какое-либо оскорбление нанесли. Так он был незлобив и отпускал обиды врагам своим! По некотором времени, предстательством Божией Матери, как он о сем открыл одному из братии, получил он от тех причиненных ему побоев исцеление. После сего просил он у настоятеля позволения паки возвратиться в свою отшельническую келлию. Настоятель, по совету братия, уговаривал его остаться навсегда в монастыре, опасаясь подобных случаев; но он отвечал, что не страшится таких нападений; ибо решился претерпевать все оскорбления, какие бы ни случились, подражая Мученикам, страдавшим за Господа нашего Иисуса Христа. Настоятель, видя твердость его духа, оставил его при его желании, и он возвратился в свою пустынную келлию.

К строителю Исаии отец Серафим имел великое уважение и любовь: ибо Исаия воспринимал его при пострижении в монашество от Евангелия, и был ему духовный отец. Посему по смерти сего строителя, скончавшегося 1807 года, лишение коего было для него великою потерею, он предал себя совершенному безмолвию, и ни с кем не говорил, пребыв в молчании около трех лет. Удрученный летами старец и изнуренный от долговременных подвигов, постепенно ослабевал в силах своих, так что уже не мог по прежнему обычаю приходить в монастырь в праздничные дни для приобщения Святых Таин. Сие побудило его переменить пустынную жизнь. По благословению строителя Нифонта, он оставил пустынную свою келлию, пробыв в ней около шестнадцати лет, и переселился в монастырь 1809 года мая 9^го дня. Настоятель и братия весьма обрадовались его переселению: ибо могли всегда его видеть и пользоваться примером его благочестивой жизни.

По вступлении в монастырь, он затворился в своей келлии и опять, по прежнему своему обычаю, предал себя безмолвию и уединению, в течении пяти лет никого почти не принимая ни из братии, ни из посторонних посетителей. Он не хотел требовать для себя даже нужных потребностей. В его келлии не было огня; волосы на голове свалялись так, что едва ножницами кое-как могли подстричь их и снять наподобие шапки. Одежда его была всегда одинакова. На теле своём носил он вериги. Умертвив в себе ко всем мирским прелестям желание, он всегда пред очами имел память смертную, по учению Иисуса сына Сирахова: Помни последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. 7:39). Он упросил сделать себе дубовый гроб и поставил его в сенях своей келлии, у которого часто молясь, всегда готовился к исходу от здешней к вечной жизни, и сидел в келлии своей как во гробе, подобно живому мертвецу. Редкие из братии могли его видеть и с ним беседовать. Он приходящих к нему учил ходить в церковь неопустительно, заниматься умною молитвою, проходить послушание, какое начальником будет возложено, и стараться паче всего быть мирным. Нужная же пища для него приносима была через одного, живущего с ним, брата в его сени и тут поставляема. Так приносили ему оную до самой его кончины. Часто случалось, что кто-нибудь из братии заставал его в келлии на молитве или в чтении, и, желая воспользоваться его наставлениями, предлагал ему разные вопросы; но он, не обращая на его слова никакого внимания, оставался при своем занятии, и пришедший к нему брат принуждаем был удалиться, не получив от него никакого ответа на предлагаемые вопросы. Таково было его безмолвие и углубление в самого себя!

Во время пребывания в затворе имел он следующее келейное правило. Начиная с вечера субботнего и в самый воскресный день отправлял службу всю воскресную, которую положено исправлять в Уставе Церковном; в понедельник прочитывал все Евангелие от Матфея, во вторник от Марка, в среду от Луки, в четверток от Иоанна, в пяток отправлял службу Кресту Господню по Церковному Уставу, в субботу всем Святым; сверх сего полагал по тысяче поклонов каждый день вместо правила, которое содержит Саровская Пустынь, и упражнялся в умной Иисусовой молитве.

Святые Тайны для приобщения его, по благословению настоятеля, приносимы были к нему в келлию в воскресные и праздничные дни от ранней литургии. Приобщаться Святых Таин тела и крови Господней поставлял он для себя столь вожделенным, что не пропускал ни одного праздника и воскресного дня не сподобившись сей Святыни. Да и других к тому же побуждал, чтоб не пропускали ни одного годового праздника, не очистив совести своей исповедью и не омыв грехов своих кровью Господа нашего Иисуса Христа.

После пятилетней безмолвной жизни, убежден будучи просьбами некоторых посетителей, Отец Серафим начал принимать и посторонних. Первый принял от него благословение бывший Тамбовский губернатор, посетивший обитель 1815 года в сентябре месяце. С сего времени Старец не отказывал никому, кто только желал принять от него благословение и воспользоваться его советами; а потому и посетителей время от времени более и более умножалось. Многие из дальних мест начали приходить к нему для принятия от него благословения и полезных советов. Приходящих к нему он благословлял и делал им краткие поучения, смотря по душевным нуждам каждого. При сем он имел обыкновение приходящим к нему раздавать антидор и мелко искрошенные благословенные хлебы; и все принимали от него оные с благоговением, почтением и любовью. В затворе пробыл он семнадцать лет. От столь долгого пребывания в затворе пришел он в крайнее изнеможение и особенно стал чувствовать сильную головную боль; почему и спросил врачей, каким бы образом можно было ему облегчить болезнь, и хотя несколько восстановить свое здоровье. Они советовали ему или открыть кровь или выходить на воздух. А как он во всю жизнь свою не лечился; то и избрал последнее. Но так как сие он положил себе за правило, чтоб ничего не предпринимать, не получив какого-нибудь извещения свыше; то и в сем случае открыл он в молитвенном возвышении к Господу Богу намерение свое и просил на сие Божественного извещения, которое и получил. Почему 1825 года ноября 25^го дня, в память Святителей Климента Папы Римского и Петра Александрийского, в первый раз вышел он из затвора в лес. За дальностью расстояния первой келлии, он построил себе другую поближе при речке Саровке, от обители расстоянием около двух верст, где имел он отдохновение во время дневных трудов, и приносил Всевышнему молитвы. С тех пор он, кроме праздников и воскресных дней, каждый почти день ходил в лес, и там занимался то приготовлением дров для топки келлии, то возделыванием грядок для саждения картофеля, и к вечеру всегда возвращался в обитель. Во время хождения из лесу в келлию и из неё в лес, он имел обыкновение носить в мешке на себе камни, и на вопрос, для чего он их носит, отвечал: я, по Ефрему Сирину, томлю томящаго мя. Во время такового его уединения многие из братии слышали его часто поющим Антифон: Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетнаго кроме. Сие пение было не простое биение воздуха, но было выражением сердечного его чувствования; ибо он сие делал в восторге духа.

По выходе своем из затвора для приобщения Святых Таин, он начал ходить к ранней литургии в больничную церковь, и после литургии паки возвращался в свою келлию, сопровождаем будучи множеством посетителей, желающих принять его благословение и получить пользу душевную. С сего времени усердствующих к нему так сделалось много, что каждый день, особенно летом, иные приходили к нему к пустынной келлии его, а другие дожидались в монастыре, чтоб видеть его, принять от него благословение и услышать назидательные наставления.

Память его была острая, ум очищенный и дар слова обильный. Беседы его столь были действенны и утешительны, что всякий слышавший оные находил в них душевную для себя пользу, – и некоторые среди собрания признавались, что беседы его снимали с очей их как бы некоторую завесу, озаряли умы их светом духовного просвещения, и возбуждали в души решительную перемену на лучшее. Все свои слова и рассуждения он основывал на Слове Божием, и подтверждал их наиболее местами из Нового Завета. По чистоте духа своего имел он дар прозорливства; иным, прежде объяснения ими своих обстоятельств, давал наставления, прямо клонящимся ко внутренним их чувствованиям и мыслям сердечным. Особенную он имел любовь и почтение к тем Святителям, которые были ревнителями веры Христианской, как-то: к Клименту Папе Римскому, Иоанну Златоустому, Василию Великому, Григорию Богослову, Аaфанасию Великому, Кириллу Иерусалимскому, Епифанию Кипрскому, Амвросию Медиоланскому и прочим подобным им, называя их столпами Церкви; часто приводил их в пример твердости и непоколебимости в вере. Убеждал твердо стоять за истину догматов Восточной Церкви, приводя также в пример Марка Эфесского, показавшего особенную ревность в защите Восточно-Кафолической веры на Флорентинском Соборе. Сам предлагал наставления о православии, объясняя, как оно нужно, в чем оно состоит, и как надобно защищать его. Любил говорить о российских святителях Алексие, Ионе, Филиппе, Дмитрие Ростовском, Стефане Пермском, о преподобном Сергии Радонежском и других российских угодниках Божиих, – и их жизнь поставлял правилом на пути спасения. Жития Святых, описанных в Четьи Минеи, так твердо знал, что пересказывал целыми отделениями, советуя подражать угодникам Божиим. Особенным свойством его бесед и обхождения была любовь и смиренномудрие; кто бы ни был приходивший к нему, бедняк ли в рубище, или богач в светлой одежде, даже какими бы кто ни был обременен грехами, всех лобызал он с любовью, всем кланялся до земли, и благословляя, сам целовал у многих непосвященных людей руки. Он никого не поражал жестокими укоризнами или строгими выговорами, ни на кого не возлагал тяжкого бремени, сам неся крест Христов со всеми скорбями. Он говорил иным обличения, но кротко, растворяя слово свое смирением и любовью; старался возбудить действие совести советами, указывал путь спасения и часто так, что слушавший на первый раз и не понимал, что дело идет о его душе; после же Сила слова, осоленного благодатью, производила свое действие неизменно; не выходили от него без наставления ни богатые, ни бедные, ни простые, ни ученые, ни вельможи, ни простолюдины: для всех доставало живой воды, текшей из уст смиренного и убогого Старца, – все ощущали его благоприветливую любовь и её силу, и токи слез вырывались иногда и у тех, кои имели твердое и окаменелое сердце. С особенною неусыпностью заботился он о тех, в коих видел расположение к добру, утверждал их советами, наставлениями, указанием пути спасения, и возбуждал их к любви любовью своею. Впрочем, не смотря на его любовь ко всем, он был для некоторых тяжек к видению; яко не подобно было иным житие его, и отменны были стези его (Прем. 2:15). Но и с ненавидящими его он был мирен, обходился кротко и любовно. Не было замечено, чтобы он какое-либо доброе дело отнес к себе, или хвалил себя; но всегда, благословляя Господа Бога, говорил: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу (Пс. 113:9). Когда же видел, что приходившие внимали его советам и повиновались его наставлениям, то он сим не восхищался. Мы, говорил, должны всякую радость земную от себя удалять, следуя учению Иисуса Христа, Который сказал: о сем не радуйтеся, яко дуси вам повинуются: радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех (Лук. 10:20). Один брат, к которому он имел особенное расположение, просил его, чтоб позволил списать с себя портрет. Старец сказал ему: «Кто я убогий Серафим, чтоб мог позволить снять с себя портрет? Изображаются лики Господа нашего Иисуса Христа, Пречистой Его Матери и Святых, а мы грешные что значим?» Когда же брат тот продолжал просить его, представляя, что сего желают многие из усердия, старец сказал: «Мы всегда и во всех случаях должны стараться отсекать вины тщеславия в самом начале.» Один брат сказал Отцу Серафиму: Тебя много беспокоят обоих полов люди, и ты всех без всякого различия пускаешь к себе; отец Серафим привел на сие в пример Иллариона Великого, который не велел затворять дверей ради странников; положим, сказал он, что я затворю двери келлии моей, но когда приходящие к ней люди, жаждущие слова утешения, будут меня заклинать Богом, и, не получа от меня ничего, будут с печалью возвращаться; какой я тогда могу дать ответ на Страшном Суде Божием?

Другой брат спросил Отца Серафима: Что ты всех учишь? На сие он ему ответствовал: Я следую Слову Божию, которое учит: Добро, еже благословити Бога и возносити имя Его, словеса дел Божиих благочестно сказующе (Тов. 12:6), и учению Церкви, которая поет: не скрывай Словеса Божия, возвещай чудеса Его (во вторник Страстной седмицы на вечерних стихирах).

Некто сказал Отцу Серафиму: Тобою некоторые соблазняются. На сие он ответствовал: Я не соблазняюсь тем, что мною одни пользуются, а другие соблазняются.

Один богач, пришедши к отцу Серафиму, начал говорить ему: Что ты какое на себе носишь рубище? На сие он ответствовал: Иоасаф Царевич, данную ему пустынником Варлаамом мантию сочел выше и дороже багряницы Царской (Чет.Мин. ноября 19^го дня). Отец Серафим часто говаривал: «Нам запрещают жить в пустыне; но первый наш отец, Иоанн Предтеча, был пустынник».

Приближаясь к глубокой старости, за год до смерти, старец стал чувствовать в телесных силах особенное изнеможение, и потому в пустынную свою келлию начал ходить реже; также и в монастыре не всегда уже принимал к себе посетителей. Это опечаливало некоторых; но усердные, желая непременно видеть его и воспользоваться его наставлениями, дожидались и проживали для сего в монастыре немалое время. За несколько дней пред смертью выходил он из келлии к Успенскому Собору, обмерил и назначил с боку алтаря место для могилы своей.

1833 года января 1^го дня в последний раз пришел в больничную церковь к ранней литургии, и приобщился Святых Таин. В сие время замечено было в нем крайнее изнеможение телесных сил; впрочем он показывал спокойный и радостный дух.

На другой же день, т. е. 2^го января, во время утрени он предал Господу Богу дух свой. Когда от ранней литургии вошел к нему в келлию монах Иоанн, то видя в ней старца на коленях, стоящего пред святыми иконами с наклоненною головою, с руками пригбенными к персям, думал, что он, стоит на молитве. Когда же приближался к нему, то нашел его уже скончавшимся. Персть оставалась на земле, а душа была уже у Господа. Монах оный объявил о сем настоятелю в собрании всей старшей братии. Все, будучи поражены сим известием, скорбели о разлуке с таковым доблественным подвижником, который был примером всей братии и служил украшением обители. При погребении его было необыкновенное стечение народа разного звания из окрестных мест и из соседних Губерний.