Некоторые мысли о пути спасения

И в материальном, и в духовном мире существует некий неизменный принцип, который называется структурой. Без структуры невозможно бытие: от атомов до галактик. Разрушение структур – это взрыв, который влечет за собой уничтожение, а затем, как следствие, деградацию в последующих, возобновленных структурах. (Наглядным примером разрушения структур является атомный взрыв, который, образно говоря, выбрасывает дурную энергию, называемую радиацией.) Структура невозможна без соблюдения закона соподчиненности. Так устанавливается определенная иерархия, которая сохраняет не только бытие как организацию, но и осуществляет целевую установку бытия.

Еще более, чем в мире материальном, четок принцип структуры в бытии мира духовного. Здесь из структур, известных нам, существуют структуры ангельская и церковная, соединяющие творение с его Творцом и являющиеся проводниками благодати. Нарушением ангельской структуры, первой катастрофой, подобной взрыву, потрясшему вселенную, было восстание Люцифера против Бога. «Радиация» этой катастрофы в виде греха, тления и смерти продолжает действовать в мире, все более нарастая за счет воли людей, подчинивших себя воле сатаны.

Господь создал Церковь ветхозаветную и новозаветную, наподобие ангельской Церкви: с четкой структурой, в которой иерархия служит звеньями, соединяющими человека с Богом, своего рода «каналами», посредством которых благодать изливается на землю. Земная Церковь без иерархической структуры невозможна. Выпадение из Церкви, фактическое – как игнорирование ее или декларативное – как раскол, приводит человека к потере благодати и, следовательно, средств для спасения. Вне Церкви истинное благодатное богообщение совершенно невозможно. Вне Церкви могут быть лишь интеллектуальное и эмоциональное воодушевления, субъективные религиозные переживания, но не реальное присутствие Бога.

Еще в большей степени принцип структуры и подчинения низшего высшему необходим для монашества. Послушание становится для монаха как бы «вторым дыханием». Если оно нарушено, то наступает медленная агония. Непослушание для монаха подобно малой революции, монах-ослушник включается в метафизическую стихию революции – в ломку иерархии. Надо помнить, что зло редко проявляется в своем демоническом обличии. Чаще всего сатана принимает вид светлого Ангела, и лишь впоследствии человек догадывается, что с ним беседовал тот змей, который ввел в погибель праотцев¹⁶⁷. Однако и такое прозрение наступает не всегда.

Начало революции и раскола – это чаще всего зависть, таящаяся под осуждением. Революционеры подвергали критике существующий строй в сравнении с неким воображаемым идеальным строем. Они указывали на ошибки, грехи, пороки, которые, по их мнению, могли быть уничтожены только с разрушением структуры. Эти обличения формально могли казаться правильными, но неправда революции заключалась в том, что в новых структурах зло и грех проявлялись с гораздо большей силой и революции обычно уничтожали не худшее, а лучшее.

В среде современного монашества распространено мнение, что если нет духоносного наставника, то слушаться некого, и потому обет послушания, который произносится при монашеском постриге, многие склонны рассматривать как архаизм. Между тем держащиеся такой точки зрения не могут предложить взамен ничего, кроме чтения святоотеческих творений и, по возможности, руководства ими в своей жизни. Но книги святых отцов были написаны как раз в традиции преемственности и послушания и могут быть поняты только теми, кто и сам живет в русле той же традиции. Понять аскетические творения лишь на уровне интеллекта, «отвлеченно» невозможно. Даже если предположить, что человеку удалось бы понять мысль святых отцов (чего мы на самом деле не допускаем), то все равно без помощи благодати она не могла бы быть воплощена в жизнь: знать – одно, а иметь силы исполнить – совсем иное. Поэтому мы не видели ни одного монаха, живущего самовольно и при этом преуспевающего в духовном отношении.

Можно справедливо указывать на недостатки монастырской жизни, на слабости игумена, на ошибки наставника, но будет величайшим заблуждением, если мы сочтем, что эти недостатки помешают нашей духовной жизни или лишат спасения. Послушание несправедливому игумену подобно послушанию раба-христианина злому господину, которое одобряет апостол Павел¹⁶⁸, тогда как причинами непослушания монаха служат его самомнение и гордость; причем непослушание сопровождается взрывом страстей, следствие чего может проявиться хотя и не сразу, но обнаружится непременно. Святые отцы выражали дерзновенную мысль, что в лице начальствующего среди подчиненных присутствует Христос (разумеется, не в греховных делах этого начальствующего, которые могут иметь место, а в самом принципе структуры). Выходя из послушания, монах повторяет тем самым грех сатаны.

Теперь многие полагают, что жить в монастырях уже нельзя, нужно сидеть у себя в комнате и молиться Богу. Но может ли человек одной лишь своей молитвой победить страсти? Некоторые говорят, что, оставаясь в миру, можно выбрать себе наставника и слушаться его. Однако наставник не может заменить собой монастырь. Спасение и приобщение к благодати – это само бытие¹⁶⁹, и даже плохой монастырь в этом отношении намного лучше мира. Опять получается противоречие: не идут в монастырь или уходят из него, потому что больше нет наставников, и в то же время считают, что наставников можно найти в миру… Но необходимо прежде всего искать благодати Божией, которая одна только и может победить грех. Человеку, который предоставлен собственным силам, грех победить невозможно. Истинно духовная жизнь может быть построена лишь на основании смирения. И основание это должно все время углубляться и укрепляться: только в смиренном сердце действует Бог, только смиренному Он являет Свою силу. У отцов есть афоризм: «Бог слушает послушного»¹⁷⁰.

Критика монастырской жизни, хотя бы она и была формально правильной, основана на самомнении человека, считающего, что он понимает духовную жизнь лучше игумена, епископа и патриарха. При этом то главное, что дает человеку монастырь, как бы игнорируется и забывается. Часто монах, живущий в миру, постепенно духовно дичает, оставляет свое молитвенное правило, а затем забывает и об Иисусовой молитве. Некоторые из отцов также выражали мысль, что уже нет духоносных наставников, но никто из них не говорил, что на основании этого необходимо совершенно упразднить монастыри – из поврежденного корабля броситься в открытое море. Выше монастырской жизни может быть лишь жизнь отшельническая, но и для нее требуется приготовление в монастыре.

Некоторые ропщут, что игумены заставляют много работать физически и потому мало времени остается для молитвы. Однако кто хочет молиться, тот найдет способ соединять молитву с работой. По крайней мере, во время практически любой работы можно читать Иисусову молитву или произносить хотя бы два слова: «Господи, помилуй». Искреннему послушнику дается в дар сердечная молитва, а непослушный «аскет» никогда не приобретет ее. Не слушая игумена, он не слушает Христа, поэтому слова молитвы остаются без ответа.

А как часто непослушание происходит от уязвленного самолюбия! Если бы раскольник получил в Церкви высокий сан, то он посмотрел бы на нее другими глазами. Может быть, это относится не ко всем раскольникам, но к значительной их части. Мы знаем людей, которые ушли в раскол из-за того, что не получили обещанного прихода, остались в трудном материальном положении и не перенесли этого искушения; другие безуспешно домогались епископства, а затем решили «отомстить», произведя раскол. Мы видели, как некоторые оставляли обитель, чтобы поселиться поблизости от своих духовных отцов: женщины – около мужских монастырей. Но обычно ничего путного из этого не выходило. Только человек, пораженный духовной гордыней, может думать, что его присутствие и беседа заменят монахине монастырь. Такие самовольные «общины» обычно характерны своим духовным неустройством, царящей в них атмосферой нервной экзальтации и нередко – истеричности. Духовный отец становится в этом случае для членов общины в полном смысле этого слова центром их жизни, и часто само послушание подобным наставникам постепенно исчезает, сменяясь ревностью и соперничеством.

Да, действительно, во время революции и последующего атеистического диктата, когда монастыри были закрыты и разграблены, возникла необходимость иметь своего рода скрытые монастыри в миру, именно в виде общины. Но монахи в них чувствовали себя подобно уведенным в вавилонский плен: псалом На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом…¹⁷¹отражал их состояние. Уход же из монастыря в наше время никак не оправдан.

Преподобный Симеон Новый Богослов пишет о благочестивом юноше, который в миру, обремененный многосложными трудами управителя имения, достиг благодатной молитвы; однако прошло время, и этот человек, удивлявший преподобного Симеона своим скрытым подвижничеством и ночными молитвами, постепенно остыл, забыл свою прежнюю любовь и был похож на обезумевшего. Преподобный Симеон объясняет это тем, что благодать звала его в монастырь, но он промедлил, не послушавшись ее. Знаменательно, что у этого человека был старец, к которому он обращался, но не помогло ему и это. Мир постепенно завоевал его душу подобно тому, как от продолжительной осады в конце концов падает окруженная со всех сторон крепость¹⁷².

Почему современные монахи говорят, что нет духоносных старцев? А разве с теперешними старцами нельзя спастись, хотя их и называют снисходительно не старцами, а «стариками»? Такие монахи считают, что духоносные старцы взяли бы их на свои руки и понесли в Небесное Царство, то есть облегчили бы им путь. Но это неверно. Прежние старцы дали бы им такие правила, что они весьма навряд ли смогли бы их вынести; а для древних аскетов такие правила, напротив, показались бы необычайным снисхождением. Современные старцы как раз подходят под уровень современных монахов, а мечта о возвращении ушедшего в прошлое – это романтика и, как вообще всякая мечтательность, от диавола.

Господь награждает послушных монахов ради их послушания духовными дарованиями, в том числе непрестанной молитвой – этой монашеской радостью. Послушный среди многочисленных дел может иметь внутреннее безмолвие, а непослушный даже в одиночестве непрестанно будет колеблем бурей помыслов. Поэтому пусть помнят монахи, что послушание было и остается подражанием Христу, а непослушание есть подражание нашему древнему врагу. Преподобный Иоанн Лествичник заповедует игуменам терпеть немощи братии, кроме непослушания, которое гибельно как для самого человека, так и для тех, кто рядом. Непослушного он повелевает изгнать из монастыря, как были изгнаны из рая наши праотцы, чтобы дать ему возможность через скорби осознать свой грех и покаяться¹⁷³.

Мне запомнилась картина: к мусорному ящику подходит старик и роется в нем палкой. Он находит куски хлеба, остатки пищи и бережно складывает их в сумку, а затем уносит с собой. Судя по чертам его лица, по грустному выражению глаз, по его движениям, по всему облику, в котором еще заметны следы прежнего благородства, он принадлежит к тем обездоленным людям, которые стали ненужными в наше жестокое и меркантильное время. Я знаю, что это вовсе не какой-то исключительно редкий случай, что многие из представителей интеллигенции, даже ученые, оказавшиеся без средств, ищут пропитания около мусорных свалок, а некоторые – умирают от голода.

…Мы переживаем время духовного голода; особенно остро чувствуют это монашествующие. Разрушены традиции прежнего монашества, часто монастырями управляют неопытные люди, часто «старцами» считают тех, кто сам еще не прошел вполне монашеский путь, не преодолел своей гордыни. В монастырях слышен безмолвный крик: «Мы голодаем!». Многие решают, что единственный путь – читать святоотеческие книги и по возможности руководствоваться ими. Но этот путь опасен.

Основа монашества – это смирение, то, на что призирает и к чему преклоняется Бог. Книги не дают смирения. Они обогащают разум, они могут восхищать душу, но они подобны карте для путешественников. Можно изучить эту карту, но так и не выступить в путь, не пройти и шага. Мы все глубоко падшие грешники, но гордыня и лукавство делают для нас невидимой всю бездну нашего падения. Только свет смирения озаряет ее глубины, только истинные подвижники видят, что дно их души похоже на дно адское.

Мы живем в состоянии неведения. Еще древние мудрецы сказали: «Познай самого себя», но без благодати сделать этого не смогли. Образно говоря, наша душа, единая и простая, для нашего рассудка есть что-то вроде башни, разделенной перегородками. Рассудок обычно видит только верхнюю площадку и не знает, что творится на нижних. Враги, демоны, может быть, уже давно сделали подкоп, проникли в эту башню, заняли ее внутренние помещения, а рассудок даже не подозревает об этом. Он страж, который видит лишь внешнее; он думает, что все спокойно и благополучно, до тех самых пор, пока враг не появится на верхней площадке; но тогда, как правило, бывает уже поздно, и рассудок становится беспомощным пленником восставших страстей, как внезапно схваченный и закованный мятежниками в цепи царь.

Монашество – это предание, подобное преданию литургическому, которое самому человеку на основе одних лишь книг воспринять невозможно. Рассудок не смиряется от знаний, даже духовных. Напротив, не имея основания в виде послушания, он склонен гордиться и тщеславиться этими знаниями и нередко становится похожим на змею, которая и нектар цветов превращает в яд.

Святые отцы учили: «Благодать возвращается тем путем, которым она покинула человека». Мы все пали в Адаме через его непослушание Богу, поэтому основа наших грехов – наша растленная, непослушная воля. Она может быть исцелена только послушанием: послушанием Церкви, послушанием иерархии, послушанием духовным руководителям; в их лице мы оказываем послушание Христу. Послушание рождает смирение. Смирение дает благодати возможность действовать в душе человека, и тогда человек видит, в какой страшной опасности он находится, какие ядовитые змеи гнездятся в его сердце, какие страсти, похожие на чудовища, таятся там: один пустынник говорил, что видит сатану, восседающего в его сердце, точно на троне. Но благодать не только показывает нам наш грех, она также связывает его. Подвижники безусловно утверждали, что победить грех своими силами человек не способен, как ребенок не способен одолеть исполина, что грех может быть побежден только благодатью Божией. Сильного (падшего первоангела) может победить и связать только Тот, Кто сильнее его¹⁷⁴. Поэтому у монахов нашего времени лишь два пути: или «умереть от голода», то есть быть побежденными своими страстями и обманутыми демоном, или же довольствоваться теми скудными «остатками» от «пира» святых отцов, которые сохранились для нас, и теми «остатками» монашеского предания, которые еще существуют.

Даже за послушание руководителям, не обладающим в полной мере необходимым опытом, Господь даст смирение – это царственное богатство монахов. Значит, человек не потеряет своей награды. Наши руководители не сошли с неба, они не пришли к нам со страниц патериков, они из этого мира, отравленного ядом, поэтому будем благодарны им за то, что они такие, какие они есть.

Мы вспоминали о тех людях, которые внезапно превратились в нищих: не сумевшие преодолеть своей гордости и стыда умерли от голода, а смирившие себя нашли пищу в мусорных ящиках и остались живы. Промысл Божий благ и справедлив. Это значит, что мы недостойны лучшего, а возможно, что мы просто не понесли бы его.

Пусть наше сравнение не покажется никому обидным. Мы говорим собственно не о людях, а о времени, об этом мире, пропитанном насквозь «радиацией» греха, о земле, которая из духовного Эдема превратилась в пустыню, опаленную огнем человеческих страстей. Те, кто в наше время идет к Богу, проходят через этот огонь, проплывают через море яда. У них, образно говоря, опалены крылья и душа в рубцах от ран. Они не сравнятся с прежними отцами, через них уже не струится, а как бы сочится каплями благодать, однако и этой благодати достаточно для спасения человека, лишь бы он тщательно собирал каждую каплю, как изнемогающий в пустыне собирает росу с камней.

В Церкви семь Таинств. Но для монахов существует восьмое Таинство – послушание. Может быть, наше время дает возможность еще более глубоко смирить себя: слушаться духоносных отцов легче, чем людей с явными немощами, но кто слушает их ради Господа, кто видит в них «звенья» Церкви Христовой, тот получит награду за то, что не возгнушался чаши жизни с напитком бессмертия, сделанной не из серебра, а из свинца. Святые отцы учили: «Послушание выше поста и молитвы». Мы дерзнем сказать, что послушание выше самой любви, ибо любовь без послушания есть лишь душевное чувство, любовь без смирения – голос скрытых страстей. Послушание рождает смирение, смирение – покаяние, а покаяние – любовь, но не ту любовь, которую можно эмоционально пережить или представить в воображении, а прозрение духа, созерцающего красоту образа Божия в каждом человеке.

Начало послушания – неосуждение и повиновение. Середина его – неверие себе, стремление отсечь свою волю как в большом, так и в малом. А бесконечный конец – чувство радости и покоя, чувство истинной свободы и в то же время страх: как бы в чем-либо незаметно не проявилась наша падшая воля с ее скрытыми страстями. Тогда человек готов повиноваться даже малому ребенку, только бы не повиноваться себе.

Кто говорит, что ныне неопытные наставники, что игумены монастырей занимаются больше внешней, нежели внутренней жизнью, что не у кого спросить совета, те выбирают наставниками для себя самих себя, то есть свой гордый ум и разгоряченные страсти. А этими «наставниками» управляет в свою очередь невидимый «старец», имя которому диавол.

Монашеская жизнь на протяжении всей христианской истории шла волнообразно, переживая спады и подъемы. Если монах будет находиться в послушании хотя и не у весьма опытного, но православного наставника, то он может научиться (даже на его ошибках) духовному различению добра и зла и сам сделаться опытным старцем. Поэтому те, кто горюет и сетует на внутренний упадок монашества, пусть не ищут прозорливых старцев, а станут искренними послушниками, и, быть может, как раз это-то и будет началом духовного возрождения. Более того, за искреннее послушание монахов, за их безропотность, подобную жертве, Господь даст мудрость и их наставникам.

В каждом непослушании заключено повторение греха Адама, а в послушании – образ распявшегося за нас Христа.

Чин пострижения в монашество во многом напоминает погребение. Монах умирает для мира. Он, как бы предвосхищая Всеобщее воскресение, должен жить теперь жизнью духа, той жизнью, в которой отражается тайна будущего века. Если монах мертв для мира, он жив для Бога; если он жив для мира, то мертв для Бога. К смерти для мира есть два пути. Первый – безмолвие в пустыне, которое для нас почти невозможно. Второй – послушание, в котором умирает испорченная воля монаха, этот источник греха. Если монах не отдал себя во всецелое послушание, то, значит, он не умер для мира и есть, по сути, лишь некий «монахообразный» мирянин, по-прежнему живущий в смраде своих страстей и гордыни. Без послушания даже внешние подвиги человека обращаются в пищу тщеславия и гордыни, и он совершает их, принимая разгоряченное самомнение за ревность по Богу. Такая ревность оканчивается обычно падениями, которые ввергают гордого в уныние и отчаяние, но редко вразумляют его. Он, как мифический Сизиф¹⁷⁵, поднимает камень на вершину горы, а тот срывается и катится вниз.

Другое следствие непослушания – нерадение. Человек постепенно остывает, оставляя монашеские обязанности, живет в лености и страстях, смотрит на монашество как на «профессию», которая дает ему средства для существования, и свыкается с мыслью, что в наше время жить по-другому нельзя. Монашество требует обуздания желаний души и тела, установления над ними контроля со стороны духа. Душа обладает мыслительной способностью (но – на низшем плане), возможностью рассуждения и представления (мы имеем в виду логическое рассуждение, которое вовсе не есть то же, что духовное ведение, но, напротив, часто вступает в противоречие с ним). Поэтому монах должен через послушание отвергнуть этот душевно-плотской разум. Если монах сам принимает решения вопреки советам и благословениям своего наставника, то он принадлежит миру. Надежда на свой душевный разум – уже падение. Здесь ложное знание противопоставляется вере – подвигу души. Поэтому монах должен не искать земной мудрости, а ограничить мирские знания необходимым и даже в чтении духовных книг руководствоваться благословением наставника.

Другая сторона душевно-плотского разума – это воображение. Оно особенно проявляется в искусстве. Поэтому монахом мирское искусство должно быть категорически отвергнуто, тем более что образное мышление еще более, чем логическое, связано с нашими страстями. Монах, жадно любующийся земной красотой, не видит красоты духовной. Смотреть на красоту природы позволено только для отдыха, в виде паузы между молитвой и работой, как снисхождение к немощи человека. У святых отцов нет того восхищения красотой видимого мира, которое мы называем эстетизмом. Иногда мы можем встретить у них слова о том, что если на земле, пораженной грехом, лишь отблески истинной красоты, то как же должен быть прекрасен Создатель. Но здесь надо возводить ум от низшего к высшему. Монах, любующийся восходом и заходом солнца, цветами и прозрачными струями реки или прислушивающийся к пению птиц, которое захватывает его сердце, до забвения молитвы, потерял чувство небесной красоты, он жив для отвергнутого с клятвой в монашеском постриге мира.

Кто живет в послушании, тот лишь едва-едва соприкасается с землей, послушание, как огненная стена, стоит между этим миром и его душой. Только через послушание человек может войти в свое сердце, иначе страсти, как черный полог, сделают сердце непроницаемым для ума, а ум, обремененный тяжестью собственных помыслов и мирских знаний, в свою очередь, не сможет войти в сердце, как ожиревшая туша не сможет пройти сквозь узкую дверь. Послушание освобождает ум от земного груза, делает его острым, как нож. Послушание, как вода, тушит огонь страстей в человеческом сердце, поэтому у послушника быстро соединяются ум и сердце в Иисусовой молитве.

Имя Иисуса Христа – Любовь. Но у Него есть еще одно сокровенное имя – это Смирение¹⁷⁶. Поэтому смиренное сердце безгласно зовет к себе Христа, и Христос входит в это сердце, как в Свою обитель. Преподобный авва Исаия в назидание монахам писал: «Я подобен птичке, пойманной мальчиком и привязанной им за ноги на нить. Когда мальчик ослабит нить, птичка вспархивает, полагая, что освободилась; но мальчик натягивает нить и снова низвергает птичку на землю»¹⁷⁷. Это надо помнить всем нам, когда нам кажется, что мы «свободны от страстей». Только послушание – искреннее, постоянное и всецелое – может разорвать вервь, посредством которой держит нас, точно на привязи, демон. Святитель Иоанн Златоуст утверждает странную, казалось бы, вещь: что подающий милостыню нищим ради Христа выше оказывавших благодеяния Христу во время Его земной жизни. Слова Христа были сладостны, лик Его прекрасен, Он совершал чудеса, а здесь человек видит нищих – грязных, зловонных и безобразных, но благодетельствует им ради Христа, и его милостыню в лице этих нищих приемлет Сам Христос. Поэтому будем слушаться наших наставников – также ради Христа, – не обращая внимания на их немощи и недостатки, и, быть может, такое послушание будет иметь больше цены, чем послушание ангелоподобным старцам, имевшим дар чудотворения.

Монах, не пребывающий в послушании, – уже лжец против своих монашеских обетов. Его душа не может воскреснуть со Христом, он дышит воздухом этого мира, и потому монашеская жизнь не дает ему радости и опытного ощущения благодати. А он, не понимая этого, ругает своих наставников и скорбит, что не родился тысячу лет тому назад.

Преподобный Ефрем Сирин пишет, что самое крепкое оружие в борьбе с демоном – это смирение, но оно выковывается на наковальне послушания. Часто люди, не понимающие тайну послушания, прочитав в книгах о том, как слова старцев исполнялись, как советы ученикам спасали многих от несчастий, идут к какому-нибудь известному монаху с одной целью: чтобы успешно совершились их житейские дела и предприятия. Берут благословение – как что-то вроде страховки – и спрашивают его о будущем, как гадалку или астролога. Это делается без покаяния и желания исправить свою жизнь, без решимости отсечь свою волю, которая, словно преграда, стоит между Богом и человеком, делается, по сути, лишь для того, чтобы хозяйство было крепче. Здесь не послушание, а искушение: от наставника требуют гарантий, что дело не прогорит, и буквально с каким-то насилием вырывают у него благословение.

Однако старец не прорицатель и не гадалка; тот, кто приходит к нему, получает ответ по своему собственному сердцу, и «неправильный» ответ служит для него наказанием. Первое условие для благословения в духовных и житейских делах – это доверие наставнику (прежде всего духовное доверие, которое должно проявляться во всей жизни), внутренняя связь, существующая между духовным отцом и чадом, и готовность послушаться не ради мирской выгоды, а ради Господа. Со стороны наставника же условием такой связи является чистое православие, желание спасения себе и своим чадам, личная незаинтересованность в ответе и молитвенное состояние. Пришедший к старцу вопрошает его, старец вопрошает Бога, а Бог дает ответ по сердцу духовного чада или посетителя. Если наставник слышит в своей душе этот ответ, то он говорит, что надо делать. Нередко ответ не устраивает вопрошающего, ему кажется, что наставник неправильно понял его, что он недостаточно подробно объяснил положение вещей и, вместо того чтобы принять первые слова, как сказанные ему от Господа, он начинает внутренне сопротивляться – объяснять, дополнять, пересказывать заново, как бы «подводя» старца к желаемому ответу.

Старец же, как и все люди, человек грешный¹⁷⁸, только он, образно выражаясь, больше, нежели прочие, сознает свою греховность и недостоинство перед Богом. Дух говорит тихим голосом, и старец должен услышать этот шепот в своем сердце; от малейшего сопротивления голос Духа порой тотчас замолкает: старец смотрит в свое сердце, а там уже ничего нет. Это сопротивление вопрошающего уже разорвало связь между ним, старцем и Богом. Когда выпадает одно звено, то распадается вся цепь. Лучший и наиболее правильный ответ в таком случае: «Не знаю». Старец действительно уже не знает. Даже в самом начале наставнику, видящему свои собственные немощи, трудно сказать: «Через меня тебе говорит Бог», он отвечает со страхом и осторожностью, хотя и имеет в себе самом некое удостоверение. Одним из условий действия благодати является готовность со стороны вопрошающего принять все, что он услышит, а проявленное сомнение или тайное недоверие лишает наставника такой опоры.

Но часто посетитель, не понимая всего этого, продолжает задавать вопросы, и если старец решительно не откажется от продолжения подобной беседы, то сам должен перейти от благодатного просвещения к человеческим рассуждениям, от внутреннего – к внешнему, и здесь, как человек, он никоим образом не застрахован от ошибок, поскольку его знания ограничены. Но иногда даже и при действии благодати дело, которое задумал человек, не получается именно потому, что оно было для него неполезно или преждевременно или же повлекло бы за собой духовные потери. Однако если есть послушание, то человек не бывает оставлен, только, скажем так, Господь открывает перед ним другие двери.

Теперь рассмотрим этот вопрос на более глубоком уровне. Что дает монаху монастырское послушание? Первое: отсекая свою волю перед старцем, он учится отсекать страсти и исполнять волю Божию, заключающуюся в заповедях и монашеских обетах. Второе: предоставляя старцу право принимать решения за него, монах не может гордиться успехами в своей духовной жизни, ибо приписывает их старцу; таким образом он освобождается от двух духовных воров – гордости и тщеславия. Третье: предоставляя право решения старцу, он избавляется от многих сомнений, недоумений, забот, от противоборствующих друг другу помыслов, изнуряющих ум человека и делающих нечистой его молитву. Четвертое: пребывая под руководством, послушник не может впасть в отчаяние или тоску, которые являются оборотной стороной гордыни, зная, что за него ходатайствует перед Богом старец. Пятое: монах испытывает радость, так как благодать хранит его сердце, а если он в чем и согрешит, то полученные раны быстро заживают. Шестое: ученик, находящийся в послушании, является преемником дарований старца. Седьмое: искреннее послушание святые отцы сравнивали с распятием. Восьмое – то, с чего мы начали: послушание приводит к смирению, а смирение является основой всех христианских добродетелей, в том числе и высшей из них – любви.

Диавол восстает против послушания со всей своей силой и лукавством. Он показывает ученику несуществующие или существующие грехи старца, только в последнем случае – всегда в искаженном виде, как бы через увеличительное стекло. Если ученик стяжал благодать, то он скажет: «Я больше верю старцу, чем своим ушам и глазам, так как они нередко обманываются». В другом случае он должен сказать: «Мой наставник грешен, как и все люди, носила Божия в немощи совершается¹⁷⁹. Грехи – его дело, он отвечает за меня, а не я за него; он послан мне для моего спасения, то есть исполняет по отношению ко мне служение Ангела-хранителя; только тот – бесплотен и безгрешен, а наставник – человек во плоти, зачатый, как и все люди, во грехах и рожденный, как и все люди, в беззаконии, под игом первородного греха».

Диавол начинает говорить, что наставник руководит неправильно. На это надо ответить: «Я слушаю человека ради Бога». Диавол внушает ученику: «Старец не любит тебя, он презирает тебя, он вовсе не заботится о твоей душе, он просто терпит тебя». На это надо ответить: «Истинная любовь – это не ласкательство, она сокровенна, как и все христианские добродетели. Величайшее проявление любви старца – его молитва обо мне».

Диавол напоминает послушнику суровые слова, сказанные наставником, и внушает, что они несправедливы. На это должно сказать: «Значит, наставник, видя мою болезнь, дает мне горькие лекарства». Если даже наставник побил послушника, тот должен держать мысль, что наставник не бил его, а отгонял рукой или палкой беса.

Диавол говорит: «Твой старец сам нерадивый и тебя не благословляет на подвиги и тем самым мешает твоему спасению. Сам не подражает святым отцам и тебе не дает». На это нужно ответить: «Высокий дом без прочного основания быстро рушится».

Диавол говорит: «Чем слушать грешного человека, лучше читать книги». На это надо возразить: «А почему ты, диавол, не занимаешься книгами, а бегаешь по всему свету и теперь, искушая меня, хочешь оторвать от моего наставника и сам стать моим старцем?».

Диавол говорит: «Сколько вокруг куда более духовных и преуспевающих монахов и священников! Почему ты выбрал одного из самых негодных? Перемени его на лучшего!». Нужно не уступать: «Я переменю старца, если он изменит Православию или прикажет мне совершить блуд. Пусть другие лучше него перед Богом; я не судья, но я верю, что за послушание благодать восполнит недостающее, а ты, сатана, отойди от меня: тебя Господь назвал лжецом и человекоубийцей¹⁸⁰».

Но бывает, что диавол и без всяких слов влагает в сердце послушника непонятную злобу и отвращение к старцу. Тогда должно исповедовать это своему наставнику, просить его молитв и знать, что это – огненное испытание, которое необходимо пережить. Надо сказать: «Если бы послушание не было спасительно, то ты, сатана, не прилагал бы столько усилий и трудов, чтобы оторвать меня от старца. Твои искушения лишь убедили меня, насколько тебе, моему врагу, ненавистно мое малое послушание».

Без послушания монашество невозможно, как жизнь без дыхания; послушание – это дыхание монаха. Без послушания монах мало чем отличается от мирского человека. Одного преподобного старца философы спросили: «Вы проповедуете нестяжание, и мы презираем богатство, вы учите о чистоте, и мы уклоняемся от разврата. Какая между нами разница?». Преподобный ответил: «Вы верите себе, а мы не доверяем своим помыслам, но уповаем на Бога»¹⁸¹.

То, о чем говорит здесь преподобный, стяжевается только послушанием. Поэтому монах, не отвергший своей воли, может достигнуть степени философа, но, не познав тайны и силы послушания, истинным монахом не сделается никогда.

Как приобрести благодать? Мы будем говорить здесь не о благодати как о присутствии Божественной силы в церковных Таинствах, но о стяжании благодати человеком в его повседневной жизни. Господь вдохнул в лицо Адама дух жизни¹⁸², с самого момента своего сотворения Адам уже был причастником Божественной благодати – этого дыхания Божества. Благодать – это та Божественная сила, которая извечно изливается из существа Бога и делает человека причастником Божественного света и новой тварью. Как уже говорилось, благодать возвращается к человеку тем путем, каким она ушла. Другими словами, человек должен бороться с тем грехом, из-за которого он потерял благодать.

Первый грех, поразивший нашего праотца и переходящий из поколения в поколение со все более нарастающей силой,– это грех гордыни. Это та неизменно высокая оценка, которую дает себе человек, по крайней мере, в глубине своей души. Он может играть в смирение. Он может смиреннословить, но если не смирит себя действительно, в чувстве сердца, то так и останется гордецом, хотя и надевающим маску смирения.

Вторым грехом Адама было непослушание Богу, желание самому стать «как Бог»¹⁸³, желание не свободы в Боге, а свободы от Бога. Поэтому, чтобы стяжать благодать, человек должен научиться послушанию. Это послушание прежде всего Церкви (а через Церковь – евангельским заповедям), а затем послушание в миру: послушание дома, на работе – словом, послушание всем. Это осознание своего места в Церкви, в обществе, в семье. Господь создал мир иерархичным, низшие в нем подчиняются высшему. Ложная свобода – это рабство сатане. Источник зла, демон, назван Евангелием лжецом и отцом лжи. Современное человечество пропитано ложью, как губка водой. Мы видим везде игру и обман, которые стали настолько привычными, что воспринимаются как естественная норма жизни. Человек за лживыми словами скрывает свои истинные мысли и вовсе не сообразует дела со сказанным, будь то дружеское обещание или клятва. Слова стали для современного человека сором, шелухой. Ложь мешает молитве. Лжец не может соединить ум с сердцем. Один из древних мыслителей сказал: «Змея, чтобы войти в свою нору, должна выпрямиться». Лживый ум постоянно делает какие-то зигзаги. Сердце остается для него закрытым. А сердце есть то место, где человек встречается, вступает в общение с Богом.

Мы говорили уже о том, что диавол назван и человекоубийцей. Когда человек теряет Бога, он теряет любовь. Он оказывается во власти страстей, в другом человеке видит своего соперника и врага. Поэтому он сам человекоубийца в своих помыслах и словах, которые выплескиваются из него наружу, точно потоки лавы из вулкана.

Человеку был дан выбор: хранить девство или вступать в брак, чтобы иметь потомство, а он выдумал и избрал нечто третье: блуд вместо брака и брак без потомства. Поэтому главные пути, которыми возвращается к нам благодать, своего рода «двери» души,– это смирение, послушание, правда, милосердие и целомудрие: смирение перед Богом, послушание Церкви, правда как единство слов, мыслей и дел, милосердие по отношению к людям, целомудрие в отношении своей собственной души.

Но как стяжать эти добродетели, как изгнать страсти из своего сердца? Ответ один: возвратиться к самому себе, возвратиться от этого мира, а затем идти от себя к Богу. На этом пути ум должен избрать краткую молитву и как бы заключить себя в ее немногих словах. Молитва имеет два действия: она преграждает путь потоку впечатлений внешнего мира и обращает душу к Богу.

Наш праотец должен был хранить Эдем, как заботливый садовник – свой цветник, но согрешил и был изгнан, подобно лукавому, то есть неверному, рабу. Мы должны исполнять ту же заповедь: храни и возделывай¹⁸⁴ в отношении таинственного сада нашей души. Этот сад зарос колючками и бурьяном. Ум, возвращаясь к сердцу, молитвой постепенно очищает его. Это – главное духовное делание человека.

Духовные знания открываются человеку настолько, насколько он покорил себя воле Божией. Уже царь Соломон писал, что премудрость может обитать лишь в целомудренном сердце¹⁸⁵. Мирские знания сами по себе не делают человека мудрым. Они только сообщают ему внешнюю образованность, наполняют его память информацией, но вместе с тем оставляют спокойно жить в его душе грехи и страсти. Мир утратил память о мудрости духовной. Он ищет мудрость земную, человеческую, являющуюся всего-навсего подделкой, суррогатом.

Что значит благословение? В точном переводе – это благое слово, несущее в себе ту Божественную силу, которая именуется благодатью. Отвергнутое благословение – отвергнутая благодать, это внутреннее сопротивление Богу, это тайное противоборство человеческой воли с волей Божественной, и потому отвергнутое или не исполненное по забвению благословение становится препятствием, как бы камнем преткновения на пути человека. За неисполненным благословением следует наказание; оно может быть немедленным или же последовать спустя много лет. Но рано или поздно оно обязательно постигнет человека. Оно может проявляться в различных формах: в несчастьях, болезнях, неожиданных нравственных падениях, преследующих его неудачах. Но самое страшное из наказаний – охлаждение к духовной жизни и состояние внутренней мертвости.

Если послушанием отсекается голова змеи – гордыни, лежащей в глубине человеческого сердца, то непослушание – пища, которой питается эта мерзкая гадина, захватчица человеческой души. Непослушание – это поле, на котором растут ядовитые травы: самомнение, тщеславие, высокоумие и властолюбие; они заглушают и умерщвляют цветы покаяния и молитвы. Говоря современным языком, человек через непослушание «программирует» свое собственное падение. Поэтому старцы последних времен очень осторожно давали благословение, опасаясь, что оно останется неисполненным и, подобно волне, откатившейся обратно от берега, отбросит человека назад – от Христа к демону. Старцы зачастую говорят уклончиво, давая человеку возможность выбора, но в то же время и достаточно ясно, чтобы человек, желающий того, мог понять, как ему поступить. Некоторые отвечают примерами, как притчами, другие облекают благословение в форму совета. Нередко старцы, чувствуя, что их благословение не будет исполнено, отвечают: «Не знаю». Были старцы, которые дерзновенно говорили: «Я помолюсь, а ты получишь ответ в обстоятельствах твоей жизни»¹⁸⁶.

Напомню, что старец не астролог, который угадывает будущее по звездам. Он чувствует, что нужно для спасения человека, и в некоторых случаях – для его земного благополучия, но он вовсе не обязан решать все житейские вопросы и проблемы, особенно в наше время, когда ложь и лицемерие стали практически нормой жизни и взаимоотношений между людьми. Для него невозможно благословить человека лицемерить, говорить неправду и тому подобное, а требовать правды в определенных ситуациях – значит благословлять на мученический подвиг, на который способны далеко не все.

Здесь – испытание для самого старца. Благословить нечистые средства он не может: это будет оскорблением самого благословения. Благословить не отступать от правды, невзирая ни на какие внешние последствия, особенно если человек имеет семью,– значит дать неопытному пловцу повеление плыть против течения. Есть только один выход: сам человек должен измениться. Но изменение редко происходит быстро, необходимы продолжительный труд и молитва. Поэтому старец старается постепенно подвести человека к правильному решению и не спешит с благословением. Мало получить ответ от старца. Этим благословение не заканчивается. Между старцем и человеком, обратившимся к нему, возникает невидимая духовная связь. Эта связь не должна прерваться с окончанием какого-либо дела, о котором спросили наставника, но должна остаться на всю жизнь. Если человек послушал наставника, тот не забудет его, а станет молиться, как за родного ему. Если же, вопросив, не послушал, то имя его как бы стирается из памяти старца и выпадает из молитвы.

Ослушник – это для учителя «инородное тело», которое душа отторгает. Поэтому наставника и ученика разделяет в духовной жизни не расстояние, а непослушание. Многие находятся около старца, встречаются с ним каждый день и становятся не лучше, а хуже. Они не понимают, что благодать – это духовный огонь и обращаться с ним надо осторожно; они не согреваются, а опаляются этим огнем. У них возникают соперничество, ревность, не духовная, а плотская привязанность, они беспокоят наставника житейскими делами, думая угодить ему. Здесь вступают в силу человеческие эмоции, обостряется чувство гордости (хвастовство: «какой у меня духовный отец» и т. п.). В результате эти люди не только не получают никакой пользы, но теряют даже и то, что у них было.

Господь сказал, что весь закон и пророки вмещаются в двух заповедях – о любви к Богу и о любви к людям¹⁸⁷. А тут память о Боге постепенно слабеет, человек становится каким-то кумиром, и любовь также охладевает, появляются зависть, недоброжелательство, тонкая клевета друг на друга и тому подобное. Забывается самое главное: что наставник – это путеводитель к Богу, он должен определить, какие преграды стоят между человеческой душой и Богом, и помочь преодолеть их. Поэтому наставник дан не для развлечения, не для «уюта», не для многословных бесед, не для тайного соперничества, а для спасения.

Искренний послушник всегда со старцем, хотя бы и был разделен с ним тысячами верст. Мы уже сказали о том, что молитва наставника имеет особую силу по отношению к тому, кто хранит послушание. Однако есть еще и некая высшая степень проявления этого закона духовной жизни: когда послушник слышит в своей душе ответ от старца на расстоянии. Но это совсем не наша мера.

Еще одна характерная черта: настоящий послушник всегда недоволен собой, в том смысле, что всегда считает свое послушание недостаточным. Он видит в нем много ошибок и изъянов, которые нужно исправлять, он видит, как в чистый поток послушания примешивается муть его самоволия и грехов. Само послушание, как и все добродетели, не имеет конца и предела, оно открывает человеку путь к постоянному совершенствованию. Между тем люди, говорящие о своем беспрекословном послушании, как бы хвастаясь перед собой и другими деланием, к которому только приступили,– так, как будто овладели этой добродетелью вполне и исполнили подвиг самоотречения, эти люди, не видя своих грехов и несовершенств, внезапно падают, отвергая всякое послушание, и покидают своего духовного отца, в преданности которому горячо клялись. Или же они постепенно начинают скрывать от него свои грехи и переходят к какому-то теплохладному лицемерию. Истинный послушник испытывает радость от отсечения своей воли, но в то же время видит, что еще не отсек ее до конца, что много трудов предстоит впереди. Истинный послушник переживает как потерю, если он даже немного, хотя бы на волос, отклонился от воли старца, и кается в этом, как в своем падении.

В Священном Писании и в литургических текстах христианин именуется рабом Божиим. Раб принадлежит своему господину, он зависит только от него, раб не может принадлежать одновременно двум господам или выбирать хозяина по своему усмотрению. Древние законы гласили: «Раб моего сына не мой раб»; даже император не мог распоряжаться чужим рабом (пример тому – случай с Августом и Ведием Поллионом¹⁸⁸). Мы же, называя себя рабами Божиими, чаще всего лжем: мы рабы другого господина; имя ему – мир, а нашему постыдному рабству – человекоугодие. Я говорю не о внешнем рабстве, не о системе насилия, что практически неизбежно соединено со всякой государственной системой, не о внешних правах или бесправии, не о конституциях, опубликованных в газетах, и сложной системе «тормозов», благодаря которым они существуют в действительности только на бумаге. Внешнее насилие еще не делает человека рабом; внешняя несправедливость и зло, становясь глобальными фактами истории, не отнимают у человека свободной воли. Я говорю о внутреннем рабстве, о том психологическом прессе, который постоянно давит на человека, делает его приспособленцем, рабом людей, близких ему, обезволивает, превращает в хамелеона, постоянно меняющего свои цвета. Эта сеть, в которой находится человек, подобно рыбе, бьющейся в неводе,– неписаные законы мира, гордого, лживого, развратного, всегда языческого мира, его правила, обычаи, мнения, оценки и представления, его сложные церемониалы.

Все это действует как гипноз, во время которого человек забывает, кто он. Мир смотрит на человека множеством змеиных глаз, приводящих его обезволенную душу в оцепенение. Говорят, что животные под тяжестью взгляда змеи сами идут или ползут навстречу этому гаду. Говорят, что на некоторых людей так же действует вид огромного водопада; он притягивает их к себе как магнит: уже сломленная воля ищет подчинения воле более сильной.

Человек, сломленный миром, чаще всего без сопротивления покоряется ему. Очень многие, едва ли не большая часть христиан, называя себя «рабами Божиими», на самом деле выбирают «свободу» от Бога и от своей совести и становятся рабами иного божества – сгустка мирских страстей. Эти страсти принимают вид добродетели, оставаясь притом всегда мишурой, «блестящими пороками». Мир предлагает человеку то, что он имеет, что скопил за время своего существования,– яд гордыни и сладострастия, ненависти и сластолюбия. Однако яд, когда его подают в хрустальных бокалах, не теряет своей смертоносности. Мир похож на артиста, который надел царскую одежду и корону с поддельными камнями. У мира есть свой шифр, свой тайный язык: гордость он называет человеческим достоинством, распущенность – свободой, жестокость – справедливостью, похоть и разврат – естественностью нравов, ложь – мудростью, лицемерие – гуманностью и уважением к человеку, трусость – кротостью, безволие – смирением, жадность – осмотрительностью, расточительство – широтой души, грубость – прямодушием и т. д. Мир не замечает истинных добродетелей, они скрыты от него; он видит только то, что можно различить в свете реклам и театральных рамп, он признает только парад фальшивых добродетелей, принимает за святых процессию ряженых.

Человек мало-помалу привыкает к тому, что навязывает ему мир. (Говорят, что, даже поступив на работу в морг, человек адаптируется и через несколько дней перестает ощущать зловоние разлагающихся трупов.) Человек постепенно приучается смотреть сквозь призму мирских оценок и представлений. Вначале он еще чувствует, что ложь – это ложь, но затем устает сопротивляться и принимает ее на веру. Есть сказка о том, как крестьянин вел на продажу быка, а встречные люди называли быка козлом. Поначалу крестьянин сердился, затем усомнился, а потом поверил, что его бык – это не бык, а и в самом деле козел. Так мир навязывает нам свои оценки, приклеивает на все свои ярлыки.

Желающие быть свободными от мира похожи на пловцов, плывущих против течения. Во времена римских императоров на арене Колизея устраивали битву двух гладиаторов, один из которых был закован в доспехи, вооружен мечом и копьем, а другой держал нож и сеть. Если вооруженный воин не успевал уследить за движением противника, то сеть, наброшенная на него, опутывала его со всех сторон и делала беспомощным, подобно ребенку, закутанному в пелены. Тогда не помогали уже тяжелые доспехи; противник легко бросал его на землю, наступал ногой на грудь и вонзал нож в горло. И каким бы мощным интеллектом ни обладал человек, если он попал в плен мира, то исход их борьбы уже предрешен: ведь и Платону не помог его ум, когда сиракузский тиран продал его в рабство¹⁸⁹.

Рабы жили вместе со скотом в сараях и конюшнях своего господина, мы живем в огромной тюрьме, которая называется человекоугодием. Где начало этого плена? Что это за цепи, которыми неожиданно оказались окованы наши ноги?

Первое здесь – страх перед людьми, некая боязливость, рождающаяся от постоянного, иногда тайного, стремления к чувственным наслаждениям: душа, обессиленная жаждой наслаждения, всегда безвольна и труслива. При наслаждении действует один и тот же механизм: гаснет ум, человек погружается в темные недра своего подсознания и там ощущает некую сладость, похожую на зуд кожи, пораженной экземой. Этот момент «слияния» человеческого духа с чувственным наслаждением всегда одинаков, едим ли мы вкусную пищу или рассматриваем произведение Леонардо да Винчи. При наслаждении, как правило, парализуется воля. Воля и наслаждение – это антиподы, поэтому культ наслаждения приводит к рабству миру.

Иногда причина трусливости иная: ее искусственно воспитали в человеке, приучая бояться вообще всех людей, начиная с его собственных родителей. Такое обращение с ребенком в основном может иметь три завершения. Первое – страх становится постоянным состоянием; мир и люди вызывают у человека чувство боязни, он готов бежать от столкновения с людьми, как дезертир с поля боя. Второе – ребенок озлобляется и впоследствии, войдя в возраст, мстит как действительно виноватым перед ним родителям, так и своим ни в чем не повинным детям. Третье – он привыкает лгать и хитрить с людьми, чтобы обезопасить себя.

Близко к трусливости находится другой порок – ложное сострадание. Человек испытывает острую реакцию на состояние или настроение другого человека; в сущности говоря, ему жаль не этого другого, но жаль своего испорченного настроения, и потому он готов лгать или идти на уступки и исполнять чьи-то прихоти, чтобы выйти из этого тяжелого душевного состояния. Указанным недугом страдает значительная часть гуманистов. Иногда такая «обратная связь» возникает только лишь по отношению к узкому кругу родных, друзей и знакомых: человек становится их рабом. Сентиментальность лишает его свободы и часто обращается в жестокость по отношению к прочим людям. Сентиментальны были многие палачи в нацистских лагерях смерти, которые нежно любили своих детей и посылали узников на казнь под звуки музыки (наши, отечественные палачи сентиментальны не были).

Привязывает нас к миру ложное представление о дружбе как о союзе, требующем солидарности во всем. Мы смотрим на дружбу как на взаимопомощь и некую «гарантию». Просьбу своих друзей мы обычно оцениваем с точки зрения ее трудности и наших возможностей, но редко задумываемся, нравственна ли эта просьба, не принесет ли наша помощь зла и ущерба другим, незнакомым нам людям; они для нас как будто и не существуют. Например, человека просят помочь кому-то поступить в учебное заведение с высоким конкурсом. Человек соглашается, находит возможность составить протекцию ради дружбы (не говорю уже о других, более прагматических мотивах), его просьбу удовлетворяют, и в результате теряет место неизвестный, но, быть может, гораздо более достойный человек. Совершается преступление: у человека украли, отняли возможность учиться, и это рассматривается как «дружеская услуга», а не как подлость и разбой; это похоже на то, как преступник не чувствует угрызений совести лишь потому, что не рассмотрел в темноте лицо своей жертвы.

Когда дело касается родных и близких, то часто для судей перестают существовать законы, а для проповедников – Евангелие. Поэтому дружеская, семейная солидарность, перерастая во взаимную, круговую поруку, становится одним из тяжелейших видов рабства миру, чем-то вроде каторжных работ на галере (при этом гребец, закованный в цепи, любуется тем, как быстро и плавно плывет галера). Пристрастие к друзьям и близким или же взаимный расчет делают человека несправедливым к другим. Среди древних христиан, понуждаемых язычниками к отречению от Христа, были и такие, которые, выдержав физические пытки, не могли затем устоять перед мольбой родных и отрекались.

Пристрастие к родным и друзьям создает для человека два мира: один, находящийся в световом круге,– это его близкие; другой – все прочие люди. Этот второй мир как бы погружен во тьму: для человека он не существует или же трогает его весьма мало. Человек, обезволенный привязанностью к своим близким, уже потенциальный преступник, он беспрекословно делает то, что повелит ему мир – его жестокий господин.

Рабом людей делает нас и ложное чувство благодарности. Человек считает, что, получив помощь от другого, он должен «отработать» это, как наемник, получивший заранее плату. Таким образом, добро, сделанное ему кем-то, тяжелой ношей ложится на его плечи. Здесь идет речь не о чувстве благодарности. Святые отцы сказали: «Добро, сделанное тебе, напиши на камне, чтобы память об этом не смыло время». Здесь иное: человек не благодарит Бога, Который помог ему, избрав человека Своим орудием, инструментом Своего Промысла, но, забывая о Боге, видит только проводника Его милости. Чувство же своей благодарности он проявляет в виде желания «расплатиться», нередко потакая при этом страстям и грехам своего благодетеля, то есть фактически за добро платит ему злом.

Благодарность – это чувство, которое должно прежде всего предполагать в оказавшем помощь или благодеяние бескорыстие: иначе за что благодарить? Это чувство может побудить человека к ответному действию, если в нем есть необходимость, но оно не должно заставить танцевать только лишь потому, что заказана музыка. Когда утрачивается надежда на Бога, возникает потребность надеяться на человека. Эгоизм требует гарантий и страховки; инстинкт – ползучее чувство, он ищет материальной опоры – на что-либо или на кого-либо.

Ныне стало распространяться учение о том, что человек может спастись своими добрыми делами (то есть их одних уже довольно для его спасения). Здесь – смещение акцентов. Если прежде говорили, что Бог спасает человека, то в сегодняшнем представлении все более внедряется мысль, что человек сам спасает себя, а Бог дает ему вечную жизнь, как обязательную награду за его труды. Если спросить у современного человека, что такое вечная жизнь, то он скажет: «Это райская жизнь, это место дивной красоты и вечной радости; это место и состояние, в коих упразднены всякое зло, смерть, тление, дисгармония, в коих ничто не омрачает человеческую душу; вечное пребывание там, где пребывают Ангелы и святые и куда нисходит Божество Своим неизреченным светом». И здесь опять смещение акцентов: вечная жизнь – это место блаженства и состояние, которое характеризуется как радость души. Однако тут пропущено что-то очень важное, а именно: Бог дает не только Свое, что само по себе уже превосходит человеческий ум, но дает Себя Самого, делает человека богом по благодати. Перед этим даром все человеческие деяния не могут не явиться бесконечно малыми. Господь обещал воздать за дела милосердия неизмеримо большим¹⁹⁰, но здесь Он дает человеку то, чему нет сравнений и аналогий, то, что превышает все человеческие понятия: дает Себя Самого. О каких заслугах может быть здесь речь? Как можно «заработать» Бога, как можно получить в награду Бога? Здесь тайна мистической любви Божества к человеческой душе. Остальное нужно лишь для того, чтобы зов этой любви был услышан¹⁹¹.

Трагедия современных христиан заключается в том, что они ищут Божиего, как своего наследства, но не ищут Самого Бога, как источника вечной жизни. Им непонятно святоотеческое выражение – обОжение; им непонятно, что значит стать богом по благодати. Не понимая, они и не желают этого; они желают лишь возвращения потерянного Эдема, как дивно прекрасного сада, где цветут небесные цветы, где нет старости и смерти. Для них добрые дела становятся своего рода гарантией получения вечного блаженства. Но тайна воплощения Сына Божия, тайна искупления – не только как возвращение в безгрешное состояние, но и как путь души к Богу через причастие Его Божественного света, через восхождение и озарение, через вхождение в Божественную жизнь, путь вечного, бесконечного богоуподобления, – нашим современникам непонятна.

На Кресте Господь заменил нас Собой. В церковных Таинствах Дух Святый подготавливает человеческую душу к новой жизни через соединение с ней по мере приуготовленности ее к этому соединению. Спасение – это великий дар, а современный человек смотрит на него, как на нечто должное и соответствующее достоинству самого человека. Необходимо понять, что есть самое главное, что есть высшая цель человека. Конечная и в то же время бесконечная цель для человека – это обОжение. Оно осуществляется только посредством благодати. Благодать сообщается человеку лишь в Церкви, в этом поле вечного Божественного света, который взаимодействует с человеческой душой и незримо просвещает ее (в некоторых случаях это просвещение души Божественным светом может быть настолько сильным, что становится очевидным, зримым даже для окружающих людей¹⁹²).

Таинства Церкви имеют своим основанием искупительную жертву Христа Спасителя. Господь, возлюбив нас еще до нашего существования, исполнил все, чтобы даровать нам не только Свои неизреченные блага, но и Себя. Спасенных Он видит как отражение Своего неизреченного образа, в спасенных Он пребывает как в живых, бессмертных, нерукотворенных храмах. Для них Он всё – начало и конец. Без освящения благодатью спасение невозможно. Те, кто говорит о спасении через одни только добрые дела, тем самым проводят некий знак равенства между этими делами и дарами Божиими, в то время как добрые дела – лишь условие для проявления и развития чувства любви, поскольку любовь к Богу и любовь к людям неотделимы друг от друга. Человек с его добрыми делами, надеющийся за них получить спасение, похож на нищего, который, собрав несколько медных монеток, считает, что на них можно купить царский дворец.

Для спасения необходимо преображение человека. Это преображение Духом Святым начинается на земле, в Церкви, и с переходом в Церковь Небесную не кончается никогда. Только благодатью Духа Святаго, действующего в Церкви, человек может стать богом по благодати в вечности.

Одна из ошибок в духовной жизни, которую мы постоянно наблюдаем, это незнание различий между душевной и духовной деятельностью человека или неумение различать эти две самостоятельные области его деятельности. Образом существования всех ересей и церковных расколов является, по сути, погружение в душевную жизнь и при этом – имитация духовных состояний.

Каждое лжеучение есть бунт души (вернее, душевных страстей, и прежде всего гордости и похоти) против духа, души, которая, призывая себе в союзники фантазию и соединяясь с демоническими силами, создает как бы сказочный замок посредством своей изобретательной эвристики¹⁹³ и эмоций. В этом замке, созданном его собственным воображением, человек живет до самой смерти.

Сама по себе душевная жизнь является вполне законной стороной земного бытия человека. Даже больше того: без нее человек не мог бы существовать. Но здесь необходимо соблюдение строгой иерархии: если тело – служанка души, то душа должна быть служанкой духа. Если эта субординация нарушена, то дух замыкается в себе, он как бы добровольно отрекается от принадлежащего ему по праву и уступает свое место захватившему его. Раб, неожиданно получивший власть, не может жить по прежним законам. Поэтому начинается переоценка прежних ценностей. Как во время революции уничтожаются аристократическое сословие, интеллектуальные силы страны, и место их заступают популисты и лжецы, так после победы души над духом человек теряет такие способности духа, как созерцание, прозрение, внутренний логос сердца¹⁹⁴, духовные интуиции и способность различать темные и светлые силы, действующие как в космосе, так и в его собственной душе. Ум смыкает свое око, обращенное к вечности, и душа остается слепой. Здесь начинается новый процесс: веросочинительство и вероизобретательство.

Религия – это союз Бесконечного с конечным, Вечного – с созданным во времени, Творца – с Его творением, Бога – с человеком. Ереси хотят извратить порядок: превратить ее в союз человека – с Богом, то есть не принять условия, данные в Откровении, а поставить Богу свои условия. Поэтому лжеучение есть отказ от Божественного Откровения и замена его неким плодом изобретательности страстного ума. Всякое лжеучение – подмена Божественного Откровения позднейшими подделками, и как Откровение сохраняется Священным Преданием, так подмена традиций – реформаторством.

Религия – это союз. Но союз динамичный, предполагающий сближение и единение. Единение возможно только через уподобление, поэтому религия является путем уподобления человеческой души Божеству и борьбой с тем, что ведет душу к инобытию, к потере образа Божия, что на славянском языке верно называется безобразием.

После завоевания душой области духа ответственность за «духовную жизнь» берут на себя две худшие страсти: гордость и похоть. Гордость никак не может уподобить человека Божеству, но с успехом уподобляет его демону. Похоть не может любить Бога и потому имитирует религиозное чувство – страстными порывами, вдохновением. В некоторых сектах эта тонкая космофилия¹⁹⁵оканчивается ниспадением в эротику.

Православному христианину умение отличать духовное от душевного необходимо. Душевное – это органически нам принадлежащее, но душа после грехопадения поражена недугом, и ее силы и чувства приобрели болезненный характер страстности; поэтому дух должен властвовать над душой, оживлять ее своими импульсами, укрощать страсти, возрождать то доброе в ней, что осталось не поврежденным грехом. Поэтому слово «душевный» не имеет однозначного, отрицательного характера, это силы и способности, данные человеку для жизни на земле. Душа, находясь в состоянии недуга, как бы колеблется между жизнью и смертью. Но, не подчиняя себя духу, она отказывается от возможности возрождения и того, что мы называем вечной жизнью.

Сама вера есть процесс исцеления. Поле души на земле – это человеческое общение, семья, общность интересов и эмоциональных привязанностей. Это поле взаимной поддержки и взаимозависимости, поле неровное и колеблющееся, поле, на котором могут проявляться как благородные чувства, так и низменные страсти души, поле высокого напряжения, которое иногда захватывает, как бы поглощает человека, вследствие чего отступает и перестает действовать его дух, замыкаясь сам в себе.

Поле духа – это вечность. Это как бы выход из земного притяжения. Это обращенность ума к Божеству, это пробуждение логоса сердца через молитву.

Особенно часто смешиваются понятия – духовной и душевной любви. Духовная любовь видит в человеке вечное – образ и подобие Божие, чем более всего и дорожит в нем. Самая большая радость заключается для нее в том, чтобы любимый ею принадлежал Богу. Она не ищет своего¹⁹⁶, потому что ее достояние – Бог, а в Боге она имеет все. Она не может никого потерять, ибо она и не требует взаимности. За любовь к человеку душе отвечает Своей любовью Бог, или скажем по-другому: она мистически любит Христа через благодать, живущую в человеке, как в Его образе, а не эмпирического, страстного, изменяющегося человека, которого псалмопевец назвал ложью¹⁹⁷. Видя величие человека как образа Божия, а не болезненный комочек нервов и плоти, она до самого конца надеется на его спасение, памятуя о временности и текучести этой жизни, где все поглощается смертью. Она не гневается и не раздражается; будучи чистой и простой, она верит тому, кого любит, хотя бы эта вера и была обманута тысячу раз¹⁹⁸. Если ей больно, то не за себя, а за другого. Эта любовь – дар Духа Святаго, и в то же время она естественна для человеческого духа, ибо человек рожден для нее. В духовной любви больше мудрости, чем во всех книгах, написанных философами. В ней больше красоты, чем во всех произведениях искусства, спрятанных за дверями музеев. Эта любовь есть истинная жизнь человека.

Душевная любовь – это зависимость от того, кого любишь, в ней нет свободы. Это любовь к плоти, а так как плоть тленна, подлежит тлению и все в ней тлен, то душевная любовь заменяет реальность фантазией, она видит то, что хочет видеть, а не то, что есть на самом деле. В ней – беспрерывное волнение и тревога: волнение – как бы приобрести, тревога – как бы не потерять; разочарование, когда человек очнется от собственных грез.

Душевная любовь не имеет опоры в самом человеке, это фейерверк чувств, который, засверкав внезапно, так же внезапно может погаснуть. Как часто душевная любовь сменяется равнодушием и отчужденностью, как часто переходит в ненависть! Душевная любовь не исчерпывается плотским влечением: есть, например, дружеская любовь. Но как непрочна эта любовь! Как часто она не выносит и малейшего испытания и разбивается, точно хрустальный бокал от легкого удара. Как часто преуспевший друг встречает своего прежнего товарища и смотрит на него совершенно иными глазами, словно деньги или власть сделали его сердце каменным, и товарищ чувствует, что между ними возникла дистанция, которую не измеришь и тысячей верст. Практически вся поэзия – плач о неразделенной или потерянной любви. В основе почти всех театральных пьес – история разбитой любви, приводящей к страданию, отчаянию или мести.

Христианин должен возвыситься над душевной любовью. Он не должен находиться, как узник, в ее власти. Только борьба со страстями может открыть путь к духовной любви, только духовная любовь если не освятит, то просветлит душевную любовь.

Дух ищет лишь Бога. Поэтому на земле он довольствуется немногим. Духовная любовь дает человеку счастье как внутреннее состояние. Он может быть счастлив малым. Душа, «отключенная» от духа, находится в постоянном искании, она ищет многого, но не удовлетворяется ничем. Поэтому ее колеблют, как волны поверхность моря, два чувства: страх и гнев. Когда человек боится или ненавидит кого-либо, то это верный признак того, что в нем оскудела духовная жизнь и он погряз в топком болоте душевности.

Особенно большие искушения для духовной жизни заключают в себе власть и богатство. Человек, надеясь на них, перестает уповать на Бога и вместе с упованием теряет веру и любовь. И открывается прямой путь к порабощению человека его же собственными страстями. Страсть ненасытна: будучи удовлетворена, она восстает затем с новой силой. Поэтому чаще всего богатство и власть губят тех, кто добился их. Поэтому трудно найти любовь среди богатых и обладающих властью. Чем выше человек поднимается в гору, тем ему труднее дышать. Но здесь главное препятствие к любви не власть и богатство сами по себе, а привязанность к ним, надежда на них, их воплощение в то чудовище, которым поглощается человеческое сердце.

Господь сказал: мир Мой даю вам¹⁹⁹. Этот мир – благодать Духа Святаго. Воспринять ее может только человеческий дух, чтобы затем осенить миром душу, в которой – постоянное беспокойство, смена эмоций, противостояние мыслей. Самая суть аскетики заключается в умении подчинить душу духу, а дух – благодати. Христианину необходимо уметь разграничивать область душевного и область духовного, чтобы воздавать кесарево кесарю, а Божие Богу²⁰⁰: миру – ту дань, которую он должен платить ему посредством жизни своей души, Богу – то, что он должен Ему отдать через устремление духа к вечности и Вечному, через то единственное, чем может человек оправдать свое имя и призвание.

Все религиозные заблуждения – это подмена реальности, воспринимаемой духом, который не мечтает, не анализирует, а видит, душевными чувствами, силой воображения или грезами логизирующего ума и рациональной моралистикой.

Почти все душевные чувства имеют свои духовные аналоги, которые теперь, когда после грехопадения чувства подверглись деградации, прослеживаются с трудом. Противоположностью любви является ненависть. У этого темного чувства, которое делает человека потенциальным убийцей, «репетирующим» убийство врагов в своих мыслях, чувства, которое мы так часто испытываем, есть свой духовный аналог. Это – концентрация, сосредоточение духа в молитве, когда он не принимает посторонних помыслов и впечатлений, ненавидит их бесстрастной ненавистью. Это – сила, с которой дух отражает приражение к душе демонических сил. Ненависть есть способность духа ненавидеть то, что чуждо ему по природе, что препятствует его единственной цели – богообщению. Духовная ненависть – это постоянное анафематствование демона и греха. Чем сильнее духовная любовь, тем сильнее человек ненавидит все, что может погасить или уменьшить ее. Чем более дух стремится к Богу, тем более ненавидит человек все, что служит препятствием на пути к Нему. Духовная ненависть проявляется как аскетическое делание – бдение и трезвение ума над сердцем, которое отбрасывает и отражает, как врага, все, что проникает в световое поле молитвы.

Господь говорит не только о любви, но и о ненависти к близким²⁰¹. Это бесстрастная, мы бы сказали, святая ненависть, которая не дает духу порабощаться земной, плотской привязанностью, поставляет человека выше душевной любви. В этой ненависти – постоянный подвиг аскетов, отрекшихся от мира ради Единого Бога. Святая ненависть не разрушает семейной и дружеской любви, но ставит ее под контроль духа, дает ей свое место в иерархии ценностей, освобождает человека от рабства привязанностям, от безвольного подчинения эмоциям и страстям. Духовный человек более, нежели душевный, внимателен к своим друзьям, более ответствен в своей работе, более остро чувствует долг перед своей семьей и в то же время свободен от насилия этих внутренних уз, которые так часто обезволивают человека и заставляют его совершать грехи и преступления ради тех, кого он любит слепой, душевной любовью.

Человек имеет цель за пределами этого мира, идеал, который всегда находится впереди него, как бы приоткрывается ему из вечности. Поэтому он видит мир не как единственную и самодовлеющую ценность, а как картину, изображенную на фоне вечности, и саму земную жизнь – как путь к вечности.

Святые отцы считали неведение и незнание ложным направлением душевной деятельности, рождающимся от нежелания знать то, что противоречит человеческим страстям, и прежде всего гордости и похоти. Это – бегство в неведение и забвение, словно в какую-то темную нору, где копошатся, как змеи, наши страсти. Нередко человек бежит от знания к ненужному для негомногознанию, чтобы не оставить ни места, ни времени для познания главного. Когда с таким человеком говорят о Боге, об ответственности за свои поступки, он, опираясь на мнимое многознание, стремится защититься от этого знания и порой становится похожим на ежа, который от прикосновения сворачивается и превращается в клубок игл.

Но, как ни странно на первый взгляд, это незнание также имеет духовный аналог. Дух – око души, устремленное к Богу. Для духа высшее знание и мудрость – это созерцание. Оно состоит из внимания (устремления духа к Божеству), пребывания (удержания духа в этом состоянии, то есть в молитвенной сосредоточенности) и восприятия невидимого света Божества, которое также можно назвать приближением к Богу и преображением человека. Созерцание связано с волевым желанием не знать того, что ниже богопознания, ограничением душевного многознания и сведением его лишь к необходимому. Здесь духовное знание противостоит душевному любопытству.

Подвиг исихастов основан на этом волевом неприятии и сведении внешних впечатлений к минимуму, чтобы освободить силы духа для боговедения. Один из философов-мистиков назвал свою книгу: «Мудрость незнания»²⁰².

Святые отцы учат, что основа всех грехов – себялюбие. Но и здесь мы можем найти духовный аналог. Обычно себялюбие отождествляет человека с его телом и стремится к удовлетворению его страстей и инстинктов. Оно проявляется в вожделении богатства и власти, в стремлении к комфорту, иногда в чрезмерной, ненормальной заботе о своем здоровье, напоминающей заботу фараонов о мумифицировании своих тел в надежде обеспечить себе земное бессмертие, и в подобном тому.

Однако есть правильное себялюбие: это отождествление человека прежде всего не с телом, а с духом и попечение о состоянии духа, этой искры вечности. Дух находит себя и раскрывает свои силы в богообщении, поэтому правильная любовь к себе не противоречит любви к Богу, а обретает себя в ней. Обычно себялюбие держит человека в состоянии непрекращающегося конфликта с окружающими его людьми. Этот конфликт может принимать разные формы: от открытых ссор до скрытых противоречий, когда тлеющий костер наполняет атмосферу дымом. Себялюбие, основанное на страстях, обуславливает столкновение со страстями и притязаниями других людей, порождает ложь, насилие и превращает жизнь людей в борьбу друг с другом. Духовная любовь свободна от разделения на свое и чужое; где она, там нет ни захвата чужого, ни потери своего. Достояние этой любви – Бог, Который един и неразделим. Тот, кто приобрел благодать, одним только своим существованием помогает другим, одним уже своим присутствием вносит небесный мир в царящее на земле смятение. Поэтому любящий себя, свою душу часто становится соперником и противником для других, а любящий свой дух, ставший проводником, как бы лучом Божественного света, – их благодетелем. Духу принадлежит то, что вечно, душе – то, что временно.

Наш век – это особый, трагичный век. Такое чувство, словно мы присутствуем при последнем акте исторической трагедии. Человечество в своем бытии всегда представляло собой разъедаемый грехом, точно язвой, больной организм. Но теперь кажется, что болезнь достигла своей последней стадии и переходит в агонию. Нашу планету непрестанно потрясают войны, стихийные бедствия и катаклизмы, такое впечатление, что земля устала от людей и хочет сбросить их, как насекомых, со своего тела. Не только христиане, но и люди других религий, и неверующие чувствуют признаки приближающегося конца.

Нам кажется, что самым главным признаком апокалипсиса является оскудение любви и духовное вырождение человечества. Грех существовал всегда. Первый сын первого человека из зависти убил своего брата²⁰³. С тех пор кровавый дождь орошает землю на протяжении семи тысячелетий. Любовь – это та таинственная сила, которая дает человеку возможность воспринимать другого человека как самого себя, как бы жить в другом человеке, радоваться его радостям, скорбеть его скорбью, болеть его болью. Ныне же человек внутренне обособлен от других. Его душа словно окаменела, сердце сузилось и не может вместить в себя другого человека. Более того, человек видит в другом такое же чуждое и безразличное к нему существо. Грех был всегда, но наряду с грехом существовало добро; грех остался, каким он был, только принял более бесстыдные формы и перестал прятаться. Он становится все циничнее, а добро катастрофически оскудевает.

Человек не только потерял ближнего, но потерял вместе с тем также и самого себя. Он угасил свой дух, осквернил свою душу, отождествил себя с куском мяса. Он подчинил себя самым низменным страстям и стал жертвой страшного самообмана. Современные люди, будь то бедные или богатые, одинаково несчастны. Только, может быть, богатый имеет больше времени и средств для того, чтобы растлевать и безобразить самого себя, глумиться над образом Божиим, данным ему. Жизнь без любви становится скучной и неинтересной. Более того, сегодня человек часто даже не понимает, что значит слово «любовь», уравнивая в своем сознании это чувство со страстью, с влюбленностью, с кровной привязанностью, с тем, что относится к его низшим и слепым влечениям. Любовь же, как духовное единство, как чувство сострадания к ближнему, как умение видеть красоту образа Божия в другом человеке, как жертвенность, потеряна.

На смену страсти приходит чувство утраты и пустоты, а нередко и отвращения, поэтому страсть есть своего рода диавольская карикатура на любовь. Страсть не дает счастья, это мыльный пузырь, который сверкает на солнце, но спустя несколько мгновений превращается в мокрое пятно. Именно из-за отсутствия любви жизнь становится мертвенной и тоскливой, точно окрашенной в серый цвет. День сменяется днем, один следует за другим, как клубы тумана, ползущие по земле, а душа говорит: «Это не то, что я хотела бы». Человек, может быть, не понимает, чего он хочет, но он все-таки чувствует в своем сердце, что это – ложная жизнь. Он хочет убежать от нее. Кто-то всеми силами стремится к стяжанию денег, полагая, что когда он соберет достаточно средств, тогда начнется для него настоящая жизнь. Другие ищут забвения в работе. Она может быть никому не нужной, но, погружаясь в свой муравьиный труд, люди как бы отключаются от этой жизни. Иные ищут забвения в алкоголе и наркотиках, в рок-музыке, в соприкосновении с демоническим миром, надеясь таким образом уйти от своих серых будней, забыть свою духовную нищету. Многие проводят жизнь в разврате, словно хотят анестезировать, то есть сделать совершенно бесчувственной, собственную совесть. И, хотя разврат не дает им счастья, они ищут того же забвения в этом грязном болоте, какого-то наслаждения – в поругании самих себя.

Если посмотреть на предающегося разврату, то мы увидим в нем не человека, а демона, который стремится всячески осквернить ту нерукотворную икону, которую Господь дал человеческому духу, – частицу Своего сияния, луч Своего света. Кажется, этот человек употребил все силы своего воображения для того, чтобы превратить себя в комок зловонной грязи.

Грех в мистическом плане представляет собой сочетание души с сатаной. Грех – это желание уподобиться сатане, хотя бы человек и не понимал этого рассудком. Грех – это желание испытать ощущение полета через падение в бездну. Посредством греха в душе человека запечатлевается лик демона, образуется тайный союз между человеком и падшим ангелом. И хотя вначале совесть говорит человеку, что он отдает себя в руки своего убийцы, но затем ее голос становится все тише, тише, и человек с какой-то злобой глушит даже ее шепот. Он хочет распять ее своим грехом, чтобы она скорее замолкла навсегда. Сатана, как друг, протягивает ему руку, и он не раздумывая хватается за нее.

Но демон не может дать человеку того, что не имеет сам: он не имеет мира, и грешник всегда беспокоен; сатана не испытывает радости, и грешник всегда погружен в какой-то мрак. Его жизнь проходит в постоянном смятении – между кратким опьянением и внутренним унынием, которое он часто старается скрыть за наигранной веселостью. Сатана – дух тьмы, и у грешника нет света в душе: тьма отражается даже в его глазах и лежит, как печать, на его лице; сатана – дух гордыни, и человек в своем падшем состоянии горд и самолюбив; сатана – человекоубийца, и грешник находится все время в состоянии раздражения, зло, которое он стяжал, легко превращается в ярость и гнев. Сатана уже осужден на вечные муки, жизнь грешника здесь, на земле, если заглянуть в глубину его души, – это мучение; так мучается безумный, который лижет острие бритвы, намазанное медом, так мучается узник, ожидающий в темнице своей смерти.

Грешник даже если и верит в Бога, то не ощущает Его: грехом он лишен Божественной благодати и не может любить Бога. В иные минуты его охватывает предчувствие вечной гибели, вечного одиночества, вечной оставленности, но чаще всего он опять ищет забвения в грехе. Для человека, потерявшего Бога, земная жизнь становится жуткой трагикомедией, как бы преддверием ада.

А что сказать о тех, кого этот мир называет «порядочными людьми»? В сущности, слово «порядочность» означает соблюдение определенных законов. Если хотя бы на несколько часов можно было высветить, сделать очевидным для всех, что происходит в душе этих «порядочных людей», если бы можно было показать, как на экране, мысли и картины, которые возникают в их сердце и проходят через их сознание, то мы увидели бы тех же духовных зверей и змей, тех же спрутов, захвативших их сердца. Порядочность людей без веры в Бога – тот же труп, только одетый в дорогую одежду; если в их сердце нет веры и любви, то и там жизнь, полная лжи, греха и внутренних разочарований.

Но неужели жизнь бесцельна? Лучшие из язычников не могли понять, зачем живет человек, подобно тому, как не может найти выход из лабиринта не имеющий в руках путеводной нити. Наиболее глубокомысленный и нравственно чуткий из них – Сенека²⁰⁴ – считал великим счастьем для человека закончить жизнь самоубийством. Величайший из восточных поэтов Омар Хайям писал, что никто из мудрецов не нашел дороги из этой темной ночи. Только Христос открыл миру вечный Божественный свет, указал путь к преображению, уничтожил смерть Своим воскресением. Только для христианина открылась возможность возвратить то, что потерять страшнее всего, – любовь к Богу и вместе с тем – любовь к людям. Только христианам дана Божественная сила для борьбы с грехом и страстями: это сила благодати. Только христианам даны настоящие радость и покой души среди скорбей и бедствий.

Человек был создан богоподобным существом, но по собственному произволению, по собственной воле он стал подобным демонам. Христианство – это возможность возвращения человеку образа²⁰⁵ и подобия Божиих. Но достигается это возвращение через борьбу – с собственными страстями, злом в самом себе, и потому земная жизнь есть борьба. Для того чтобы победить на войне, воин должен быть готов умереть, а христианин должен ежечасно умирать для своих страстей и греха, для привязанности к преходящему миру, умирать для жизни призрачной, чтобы получить жизнь истинную, чтобы уже здесь, в сумерках земли, видеть вечный свет.

Чем отличается мистика от религии? Мистика представляет собой опыт соприкосновения с вечностью, ощущение высшей реальности, чувство того, что есть таинственное Существо, Которое стоит над текучим потоком времени, за пределами материального мира и в то же время проникает в эту материальность и высветляет ее. Мистика является переживанием таинственной встречи с Тем, Кто неуловим человеческой мыслью, недоступен для телесных чувств, невыразим словом; с Тем, Кто одновременно вблизи нас и бесконечно далек, Кто является в момент встречи высшей очевидностью и в то же время всегда остается непостижимым; Кто ищет нас, но желает, чтобы мы искали Его; Кто является для человека высшим счастьем, для обладания которым надо отречься от себя и покорить свой дух Ему. Если у мистика спросить об имени Бога, то он скажет: «Первое имя – Сущий, а второе – Непостижимый».

Религия неотделима от мистики, но обращается ко всей человеческой личности, открывая путь и предоставляя средства к вечному богообщению. Основа религии – откровение, которое воспринимается через веру. Вера дает знания, подтверждаемые мистическим опытом. Вера открывает Бога как Личность и определяет условия, при которых конечное может соединиться с Бесконечным через озарение Божественным светом. Откровение обращено к трем силам души: к разуму – догматика, к воле – заповеди и правила Церкви, к чувствам – богослужение и молитва. Мистика является ядром, или сердцем религии. Без нее религия распадается: догматика становится философией, нравственность (заповеди) – нормами общественной морали, а богослужение – эстетикой. Вне мистики Церковь представляет собой социально-исторический институт.

В свою очередь, без религии (здесь мы имеем в виду Православие) мистика остается чем-то субъективным, аморфным. А поскольку духовный мир содержит в себе и духовное зло, сосредоточенное в падших ангельских существах, то мистика вне религии или соединенная с ложными религиями приводит человека к демонизму. Поэтому для нас так важна принадлежность к Православной Церкви, этому высшему критерию духовной истины. Поэтому теософия и экуменизм представляются нам как добровольное разоружение перед силами космического зла и демонической ложью. Православная мистика основана на ощущении тайны, чувстве благоговения перед Создателем мира и в некотором смысле перед Его творениями, в которых мистик видит как бы тень Божества.

Мистика неразрывно связана с аскетизмом. Первородный грех, поразивший все человечество, проявляет себя в демонических импульсах и страстях. Человек – это сочетание добра и зла, возвышенного и низменного, ангельского и демонического. Он постоянно находится в состоянии внутренней борьбы с самим собой; он перекресток действующих на его душу темных и светлых сил. Его воля похожа на маятник, колеблющийся между двумя полюсами – добродетелью и грехом. Его сердце – драгоценный камень, который он может подарить Богу или отдать сатане. Поэтому для мистика необходимы аскетизм и послушание Церкви. Без аскетизма, укрощающего страсти, и без послушания Церкви как источнику освящения он оказывается лишенным помощи благодати – той единственной силы, которая способна обуздать демонические импульсы в душе человека.

Католицизм исказил понятие о первородном грехе, и этим он «усыпляет» человека. Он свел аскетизм к минимуму, оставив его в достояние лишь очень немногим монашеским орденам. Протестантизм обычно смотрит на аскетизм как на патологию. Образно выражаясь, католицизм разрушил стены аскетики, а протестантизм унес их последние камни на строительство мирских жилищ. Он заменил аскетизм другими понятиями: умеренность, бережливость и порядок. И в католической, и в протестантской религии мистика уничтожена или деформирована. В одном случае ее заменяет морализм, в другом она часто приобретает оккультный характер (почему в наше время и становятся столь популярными различные оккультные течения и школы).

Естественно, что человек, потерявший или деформировавший свое мистическое чувство, для которого религия оказалась сведенной к морали, никак не может понять, какая разница между Православием, католицизмом и протестантизмом. Он осознает их как исторические традиции и возмущается, почему христианские конфессии, а затем и вообще все религии не соединятся друг с другом на основе общих нравственных принципов. Веру в Православие как единственную возможность истинного, благодатного богообщения он считает дефицитом любви к людям, конфессиональной гордыней, обскурантизмом, а в некоторых случаях – злоумышлением против человечества.

Однако если бы ювелир не усматривал различия между видами драгоценных металлов и камней, а утверждал, что все одинаковы, его назвали бы профаном. Высшее знание его должно было проявиться именно в умении различать их свойства и определять их ценность. Если человеку все предметы кажутся окрашенными в один цвет, то это говорит не о широте взгляда, не о зоркости зрения, а о болезни глаз. Если бы кто-нибудь заявил, что между философскими системами нет разницы и что все они совпадают в главном, то его назвали бы невеждой, незнакомым с различными философскими постулатами. А здесь мы утверждаем лишь одно: без мистики нельзя понять и оценить православную веру, человек, лишенный мистики, будет не православным, хотя бы и считал себя таковым, а всего лишь рационалистом «православного образца». Без мистики и аскетизма невозможно почувствовать реальность православных догматов, а без исповедания догматов и участия в церковных Таинствах нельзя стяжать богатство мистиков, Фаворский свет, а не лжемистику, которая ослепляет человека отблесками адского пламени и погружает затем душу в непроницаемую тьму. Поэтому для нас Бог – высшая из всех ценностей, а Православие – тот таинственный Синай, где Божество является человеку.

Что представляет собой душевное заболевание? Психиатрия бессильна справиться с ним, как современная онкология – с заболеваниями раковыми. Более того, число психически больных людей беспрерывно увеличивается, можно сказать, что душевные болезни – чума двадцать первого века. Если во время эпидемий чумы в средние века на улицах городов лежали непогребенные трупы, к которым люди страшились приблизиться, то в наше время пораженные безумием люди превращаются в живых мертвецов. Они ушли в себя, точно зарывшись в могилу, они живут среди нас, как будто общаются с нами, иногда даже работают, но люди эти бесконтактны, оторваны от реального мира, от Церкви, погрузились в свою ирреальность, которую считают единственной действительностью.

Есть два вида безумия. Первый – явная одержимость демоном, когда душой человека овладевает темный дух, живет в человеке, как хозяин в своем доме, парализует его волю, отключает его сознание и кажется, что у человека две души: вторая душа – это диавол. Как ни странно, но этот вид безумия, обычно сопровождающийся одновременно кощунственными действиями и страхом перед святыней, исцеляется легче, чем второй вид безумия, о котором будет сказано ниже. Здесь явно действует демон, но так же явно помогают святыня, исповедь и частое причащение.

Второй вид безумия – безумие, овладевающее человеком по причине его гордости. Есть, правда, еще и третий вид – наследственное поражение не психики, а психического аппарата, которое проявляется или уже в самом детстве, или на определенном этапе формирования человека. Однако наследственной патологии мы касаться не будем; в этом случае человек такая же несчастная жертва, как родившийся слепым или с другими отклонениями. Мы хотим остановиться на втором виде безумия – безумия, проистекающего от неискорененных страстей.

Прежде всего следует уточнить, что происходит во время психической болезни. Что болеет? Душа дается человеку во время зачатия, она бестелесна, у нее нет органов, нет никакой сложности в природе и структуре, она обладает определенными силами и способностями, но при этом остается простой в своем существе. Душа соединена с телом, но после смерти тела она продолжает существовать без него, продолжает мыслить и чувствовать. Однако душа умершего не может вступить в контакт с нами. Так в уме композитора может звучать мелодия, но без инструмента он не может воплотить ее в звуки, передать ее вовне. Тело – инструмент души, но существует некая тонкая материя, как бы система каналов, соединяющая душу с телом, как система каналов соединяет реку с полем, которое орошается потоками воды. Это не собственно душа, а особый психический аппарат, нервная ткань, пронизывающая все клетки человеческого тела, но имеющая своим центром мозг человека. Здесь создаются необходимые условия для взаимоотношений души с внешней средой – это грань между душевным и телесным. Здесь образуются некие комплексы, рефлексы, здесь мысли облекаются в форму слов и так далее. Здесь перерабатываются внешние впечатления и затем откладываются в памяти. Это система связи и взаимоотношений. Это как бы поверхность души, как бы оболочка, но она не сливается с самой душой.

Безумие – это разрушение правильного взаимодействия между душой и миром. Когда сигнальная система человека дает сбой, рушится, он теряет способность адекватно воспринимать внешний мир. Он теряет самопознание, погружается в какую-то бездну хаоса. Что происходит с ним? У человека есть инстинкт самосохранения. Человек, скажем так, имеет мощную подсознательную способность просчитывать в трудных обстоятельствах все варианты и выбирать тот, который сохраняет ему жизнь. В этом отношении безумие – попытка человека сохранить свою жизнь, убежать в болезнь, скрыться в ней, создать иллюзорный мир и жить там, как в скорлупе, отгородившись от действительного мира, который стал для него невыносим. Причина этого, образно говоря, – микроб гордости, который внедрился в него с самого детства (так бывает чаще всего) и затем незаметно развился до грандиозных размеров.

Основа психического спокойствия человека – смирение: смиренный лег на землю, и буря пронеслась над ним, а гордый встал во весь рост, и буря швырнула его на камни. То же происходит и с бурей страстей. Человек смирил себя, признал свое бессилие, признал свою греховность – и буря, прошумев, прошла. Гордый во всех искушениях обвиняет лишь других и даже Самого Бога, страсти клокочут в его сердце, можно сказать, что он находится в постоянной борьбе – только не со своими страстями, а с мнимыми врагами. Гордый человек всегда неблагодарен Богу, неблагодарен за дарованную ему жизнь; он неблагодарен окружающим его людям, так как в глубине души считает, что для них великая честь и счастье общаться с ним. Он верит, что обладает теми талантами и способностями, которых нет больше ни у кого. Он тяжело переживает малейшие проявления не только неуважения, но и безразличия по отношению к нему. Ему кажется, что ему дано какое-то особое право распоряжаться другими людьми, а когда он получает отпор, то негодует на них, как на неблагодарных и глупых животных, которые не могли понять его великую душу. Впрочем, гордость многолика, можно лезть в чужие дела и получать по носу, но можно молчать и презирать людей, решив, что по сравнению с тобой они не более чем лающие собаки²⁰⁶.

Самая страшная гордость – духовная гордость, когда человек восстает против Бога, когда он считает, что Бог несправедлив к нему; он как бы говорит: «Почему люди, худшие меня, пользуются Твоими благами, а я несправедливо обижен?». Если он неверующий, то ему кажется, что весь мир объединился в борьбе против него. У гордого в сердце постоянно тревога, у гордого в душе постоянно страх.

Люди соединены друг с другом любовью, гордый теряет любовь, а потеря любви – уже начало безумия. Здесь происходит внутренний конфликт: если он верующий, то считает, что Бог, как жестокий отец, выбросил его из дома, у него в сердце глухая ненависть к Богу; если неверующий, то полагает, что он единственно достойный человек, который живет среди подлецов и негодяев, живет в доме, где по стенам ползают скорпионы, готовые ужалить его, поэтому он в хроническом нервном напряжении. В глубине души он убежден, хотя бы и не признавался в этом, что люди достойны того, чтобы земной шар начинить динамитом и затем взорвать.

Гордый всегда неудовлетворен. Гордый не может быть счастлив, потому что счастлив лишь тот, кто довольствуется тем, что имеет. Гордый живет в этой земной жизни. Он не ощущает вечности своим сердцем, поскольку в нем гнездятся нераскаянные грехи, страсти: ведь гордый не может каяться, он во всем прав. Он не может молиться, хотя бы даже читал слова молитвы, потому что считает, что это недостойно его: просить о чем-нибудь и умолять; он хочет говорить с Богом как равный. Когда же это не удается, то нередко происходит срыв в оккультизм и демонизм. Демонизм – один из поставщиков живого товара в дома умалишенных.

Гордый постоянно входит в конфликт со всеми, и здесь его психический аппарат, изношенный и разрушенный, уже не выдерживает. Здесь или смерть, или, как альтернатива смерти, безумие. В это время активизируются темные демонические силы и помогают человеку создать тот мир безумия и хаоса, в который он затем погружается. Попав в этот мир, человек уже не может выйти из него. Самый характерный симптом в этом случае – отсутствие любви. Если безумный плачет, то он оплакивает себя; если говорит, то только о себе; диавол холоден, и человек, пораженный безумием, становится холодным и безучастным. Только смирение может спасти человека от безумия, но в том-то и дело, что он уже не может смирить себя. Даже в своих галлюцинациях и навязчивых идеях безумные воображают себя обычно великими людьми – и в этом проявляется тот же комплекс гордыни. Без смирения невозможно действие благодати, без благодати – невозможна любовь; без любви мир становится больным и несчастным. Мы говорим о явных видах безумия, а сколько «стертых» видов этого недуга, как часто мы сами становимся на время безумными – именно тогда, когда теряем любовь!

Гордый весь исполнен страстей, но сама по себе гордость – это такая сильная страсть, что может заглушить все остальные. Человек, одержимый гордостью, нередко удовлетворяется ею одною, и потому с первого, поверхностного взгляда он может показаться порядочным и даже нравственным, но эта мнимая порядочность основана на самовлюбленности, на вере в свои собственные силы, на страшной духовной слепоте. Для гордого его собственная душа закрыта. Желания гордого, как правило, не исполняются, потому что они исходят из ложной предпосылки, а именно: люди должны относиться к нему так же, как относится к себе он. Поэтому между желанием и реальностью – постоянное противоречие, поэтому нервы у гордого всегда натянуты как струны; даже сны у него тяжелые и тревожные.

У гордого своеобразная мораль: он должен быть царем, а его не признают, – следовательно, люди для него – это взбунтовавшиеся подданные. Гордый постоянно чувствует себя одиноким, он не может иметь настоящих друзей, несчастен в собственной семье. Убеждение, что с ним постоянно поступают несправедливо, рождает в его душе глубокую, непроходящую обиду. Эту обиду – на всех и на вся – он всегда носит в своем сердце; это самый тяжелый груз, это какая-то свинчатка, которую он привязал к своей душе и которая тянет его к земле. Часто гордый хочет освободиться от этого тягостного состояния, но как? Через ссору, брань, через состояние, похожее на беснование (истерии, как правило, подвержены именно гордецы). После ссоры и брани он несколько успокаивается, но лишь на время; затем наступает уныние, не раскаяние, а именно уныние. Гордый не болеет душой за то, что причинил боль другим, а стыдится, что бранью унизил себя и как бы поколебал своего собственного идола, но тот, немного покачавшись, снова встал на свое место.

Если гордый попадает под власть такого же гордого человека, как он сам, то считает себя мучеником за правду. Часто ему приходится терпеть оскорбления, но гордость этим не исцеляется, только ненависть, как ядовитая змея, растет в душе. Иногда бывает и так, что гордый из тщеславия ищет опасности, чтобы продемонстрировать, точно на картинке, свою храбрость. Гордый не терпит, чтобы кто-то был над ним, поэтому одна из самых распространенных причин неверия – гордость ума. Если же гордый верит в Бога, то хочет утвердить себя в вере, как учитель и пророк, хочет использовать веру для того, чтобы властвовать над людьми, чтобы быть центром их внимания. Здесь происходит то, что, к сожалению, можно наблюдать порой в православном храме. Люди с апломбом учат других, когда их никто не просит, и учат тому, чего и сами не знают и не понимают. Или же поступают еще хуже: неосведомленность и ошибки человека, только пришедшего в храм, они используют для того, чтобы показать свою ревность в вере, используют как возможность удовлетворить свою страсть властолюбия и тщеславия, безнаказанно оскорбляя другого.

На более высоком интеллектуальном уровне гордость может привести таких людей к ереси и расколу. Гордость не терпит послушания, а вера – это послушание догматам. Гордость хочет реализовать себя, найти что-то необычайное, что поразило бы воображение людей. В этом одна из причин религиозного реформаторства. Гордость убивает любовь, и религия воспринимается уже на другом, на страстном уровне. Здесь отсутствует главный критерий истины – ощущение, переживание присутствия благодати; а страсти, словно бушующие волны, швыряют ум человека, как легкую лодочку, из стороны в сторону. Гордость рождает ереси, она находит в них свое; на уровне души религия не доказывается ни фактически, ни логически, поэтому многие еретики убеждены в том, что они открыли истину: «проверка благодатью» им недоступна.

Само неверие носит эмоциональный характер: в этом может убедить история гонений, которым вера подвергалась и подвергается, когда атеисты захватывают власть. Здесь не теоретическое несогласие, а какая-то диавольская вакханалия, желание уничтожить святыню или оплевать, осквернить ее. Кощунство само по себе – явление психологическое. Гордый хочет отделаться от мысли о Боге. Даже предположение о том, что существует Божество, может приводить его в неистовство, похожее на состояние припадка. Произнесите имя Бога в присутствии гордого, и в глазах его блеснет злоба, хотя бы он и хотел сдержать ее, – как огонек в глазах у волка.

Мы сказали, что нередко человек стремится «разрядиться» через брань и ссору, которую подсознательно провоцирует. Но когда он по трусости или по каким-либо иным причинам (возможно, чтобы не ударить в грязь лицом) сдерживает себя, то эта энергия обращается против него самого. Человек должен сдерживать гнев, но на других внутренних основаниях – таких, как самообвинение, молитва за своих обидчиков; а здесь гнев приобретает форму устойчивой, хотя и скрываемой иногда, ненависти. Если гнев сравнивать с огнем, то ненависть – это огонь, превратившийся в лед, и этот лед может горами лежать на дне человеческого сердца.

Гордость – ненормальное состояние. Гордый открывает свою душу для демонических импульсов, он – человек, попавший в поле страшной духовной «радиации». Одно из проявлений гордости, а также путь к ней – это непослушание. Вся человеческая жизнь – и духовная, и физическая – проходит в определенных, если можно так выразиться, структурах. Непослушание – выход из структуры, ломка ее; результат этого – самоизоляция человека. Мысль о собственной исключительности, своем превосходстве делает послушание в глазах такого человека неприемлемым. Но без послушания невозможно научиться чему бы то ни было по-настоящему: чтобы усвоить какие-либо знания, послушание необходимо. Поэтому гордый человек чаще всего обрекает себя на некое неистребимое невежество, особенно в духовном плане.

Непослушание – это завышенная самооценка, презрение к другим людям. Характерно, что отвергающие послушание в то же время очень активно, настойчиво требуют, чтобы слушались их; оттого-то в наше время так много недоучившихся учителей. Гордый не видит в человеке образа и подобия Божия, поэтому общение с человеком не удовлетворяет его, не дает ему радости. Гордый везде и всегда одинок. Он наказан уже здесь, в этой жизни, тем, что не может быть счастлив. Душевные болезни – это один из тех страшных путей, на которые может привести гордого его гордость. Из этого состояния никто и ничто не может вывести человека, разве только особый Промысл Божий.

Даже если человек желает себе счастья только во временной жизни, на земле, и то он должен знать, что лишь смирение может дать ему душевный покой. Но как обрести смирение без благодати Божией? Еще один характерный факт: потомство величайших злодеев мировой истории нередко вымирало спустя несколько поколений, и уже среди их внуков и правнуков почти всегда оказывались психически больные люди, алкоголики и наркоманы, которые несли на себе проклятие, лежавшее на их отцах, на их роде.

Одним из проявлений гордости является трусость. Казалось бы, трудно найти прямую связь между двумя этими качествами, но, по нашему мнению, причиной трусости являются именно те глубокие внутренние травмы, которые пережила (особенно в детстве) гордая душа. Чаще всего боязливость – следствие насилия, подавившего человеческую волю, однако на смиренную душу насилие действует не глубоко, оно как бы «скользит» по поверхности сознания, в этом отношении смиренный похож на известную игрушку, которая, как ни переверни ее, выправляется и снова встает. Гордый внутренне противится насилию, противопоставляя ему свои собственные силы, а главное, ненависть и злобу, и в то же время глубоко переживает несправедливость, – но не по отношению к другим, а к себе. Наконец, исчерпав свои силы, он находит выход в бегстве: страх выключает сознание человека, у него парализуется способность сопротивляться, он уже старается приспособиться к окружающей среде, а при каждой опасности сдается.

Но это вовсе не смирение, которое уступает внешнему нажиму, оставаясь при этом благодушным. Обычно трус проявляет жестокость по отношению к тем, кто слабее его, как бы мстя им за свой страх. Поэтому трус всегда жесток, жизнь его проходит в непрекращающейся тревоге, даже когда нет реальной опасности, он выдумывает ее, и это – «стертый» вид безумия. Однако, как ни странно, для гордеца в таком состоянии есть момент своего рода наслаждения, заключающегося в упоении своим унынием или в наслаждении болью.

Нередко боязливость переходит в явную психическую болезнь с различными маниями и фобиями: человеку кажется, что его преследуют враги, что опасности окружают его со всех сторон. Он ищет выхода в бегстве от преследователей, образы которых вызваны из небытия его воображением и диавольской фантазией; демон – дух смерти, и одержимый страхом ищет наслаждения в состоянии, подобном смерти.

Когда мы говорим, что гордый болезненно воспринимает реальную или мнимую несправедливость, то действительно надо иметь в виду, что речь идет о несправедливости и обиде, причиненных лично ему, а что касается других, то до них гордому нет дела. Гордый не откликается на боль ближнего, он равнодушен к несчастьям окружающих людей; более того, в душе он часто злорадствует, когда видит, как страдают другие. Зато он крайне обостренно переживает пренебрежительный взгляд, грубое слово, замечание, а иногда даже простой совет. Душа такого человека бесчувственна к другим, как камень, по отношению же к себе проявляет болезненную чувствительность: она похожа на нежные листочки мимозы, которые складываются и опускаются от самого легкого прикосновения.

Смиренный, когда его оскорбят, прежде всего подумает о том, не заслужил ли он это оскорбление, и если даже не заслужил, найдет в себе довольно великодушия, чтобы простить обидчика. Гордый носит в себе обиду годами, она разъедает его сердце, как ржа железо, отравляет его кровь, как гнойная язва, поэтому гордый – враг в первую очередь самому себе. Есть такая форма безумия: человек представляет себя диким зверем, чаще всего волком. Были случаи, когда такие безумцы подстерегали в глухом месте путников, даже детей, и перегрызали им горло зубами, как перегрызает горло своей жертве волк. В этом безумии воплощалась их ненависть к людям.

Некоторые считают, что причина безумия – это урбанизация, то есть образование огромных городов, где человек чувствует себя одиноким, всеми забытым и заброшенным, а также технический прогресс, который все большей и большей тяжестью давит на психику человека. Но это только побочные факторы; главная причина все та же – гордость. Технический прогресс дает для человеческой гордыни обильную пищу, а жизнь в большом городе отрывает человека от земли и делает по отношению к людям отчужденным и холодным.

Вся наша жизнь проходит в определенных ритмах. Некоторые люди, пытавшиеся понять природу мысли, говорили, что она похожа на музыкальный аккорд. В космосе, в атоме, в самом человеческом организме заключены сложнейшие структуры, которые действуют по принципу ритмов. При поломке структуры сбивается ритм, но существует обратная связь: при нарушении ритма разрушается структура. Почему у человека есть врожденная потребность петь? Потому, что пением он настраивает себя на определенный ритм. В чем заключается очарование поэзии? Опять-таки в ритме, который захватывает человеческую душу.

Современное искусство становится все более аритмичным, а авангардное искусство основано на диссонансах. Рок-музыка, металлизм, кубизм²⁰⁷ – все это искусство взрывов и разрушений, искусство хаоса и смерти. Известно, что рок-музыка приводит людей в состояние некого демонического транса, когда в душе рождается жажда насилия и разрушения, нередко выливающаяся в какое-то коллективное безумие. Но почему современный человек упорно ищет те формы искусства, которые еще недавно вызывали бы неприятие и отвращение, как крики и визг из окон сумасшедшего дома? Как раз потому, что в этих апокалиптических картинах и музыкальных «революциях» или, если угодно, бойне звуков микроб безумия, внедрившийся в сознание человека, узнает свое. Это искусство сродно внутреннему безумию человека, поэтому оно объединяет людей в одно черное поле.

Уже XIX век был началом декаданса²⁰⁸, который сорвал покров романтики с человеческих страстей, как грабитель гробниц срывает саван с покойника. Он воспевал демоническое лицо порока, находил наслаждение, копаясь в мусоре и помоях, скопившихся в испорченной и развращенной человеческой душе. Жизнь многих декадентов, таких, как, например, Бодлер, Бальмонт или Блок, окончилась явным безумием²⁰⁹. Однако характерно, что декаданс XIX и начала XX столетий сохранил изящество формы. Зловонную грязь он разливал в хрустальные бокалы. Декаданс же второй половины XX века уже не смог сдержать безумия даже в пределах той внешней ритмики, которая присутствовала в стихах Верлена²¹⁰, в живописи Врубеля²¹¹ и в музыке Скрябина²¹². Узда созвучий, рифм, ассонансов²¹³ и т. д. была сорвана.

Современный человек, как бы сотканный из противоречий, ищет выхода в мире диссонансов. Это образ ломки структур, ломки законов, ломки морали. Говорят, что глубокие пропасти имеют какую-то притягательную силу: некоторые люди чувствуют непреодолимое желание броситься в их бездну. Точно так же у некоторых людей возникает желание броситься в гущу зла, отдаться ему, служить демону, как какой-то огромной, влекущей силе, которой они не могут, а точнее, уже не хотят сопротивляться. Человек, отдавшийся греху, ставший как бы единым духом с демоном, уже безумен.

Есть слово «безобразие»; обычно его понимают, как некрасивый или возмутительный поступок, но на самом деле смысл этого слова более страшный, можно сказать, зловещий. Человек – это образ Божий. Безобразие – это потеря образа Божия, вследствие чего человек становится образом демона. В какие только бездны греха он не впадает, какие мерзости не совершает по отношению к другим и по отношению к своей собственной душе! Поэтому преподобный Иоанн Лествичник говорит: «Наказание гордому – его падение, досадитель – бес, а признаком оставления его от Бога есть умоисступление»²¹⁴. Современное искусство – своего рода барометр духовного состояния человека. Стрелка этого барометра упала почти до нуля, как бы предвещая бурю. Безумие все больше охватывает человечество. Цивилизация одновременно питает его гордость и обрекает на одиночество. И помочь может только вера, но наша интеллигенция хочет познать Бога разумом, а не сердцем, познать без личного подвига, без борьбы со своими страстями. Кто-то, напротив, ограничивается лишь внешним исполнением обрядов и ритуалов, при этом так же не стараясь изменить своей жизни. Поэтому большинство людей живет в состоянии какого-то полуверия. Почти все забыли о самом главном – об очищении своего сердца от гнездящихся в нем страстей.

С чего же начать? С евангельских заповедей. Прежде всего осознать себя духовно нищим, это первая ступень и в то же время основание для второй и последующих. Девять заповедей блаженств²¹⁵ похожи на девять ангельских чинов, высший из которых стоит у Престола Божия, а низший касается земли. Эти заповеди вырвут душу человека из цепких когтей безумия. Но как действительно осознать свою нищету, как стяжать смирение? Путь к этому – находиться в послушании, находиться в том чине, к пребыванию в котором ты призван; иметь в Церкви духовного наставника и руководителя; во всех жизненных ситуациях стараться оправдать других и обвинить себя. Святые отцы сказали: «Господь в пример смирения поставил Себя Самого, потому что добродетель эта неисчерпаема, не имеет пределов и границ». Гордый боится своей собственной тени, хотя и скрывает это, а смиренный остается спокойным среди бурных волн. Кто победил гордость, тот победил страх, отчаяние и безумие, потрясающие весь мир.

Наша душа по природе своей – христианка, но по страстям своим – язычница. Она невеста Христова, но изнасилованная демоном; она царица, ставшая блудницей. Она образ и подобие Божие, но вместе с тем в ней отразился темный лик сатаны. Она обитательница земли – пылинки, кружащейся в космосе, в космическом вихре, и вместе с тем – поле великой и последней битвы между Богом и падшим архистратигом. Она рабыня мира, обусловленная, ограниченная в своем существовании пространством и временем, и она же решает его конечные судьбы. Она живет в бурлящем потоке времени, но вместе с тем принадлежит вечности. Она забыла о самой себе, зачарованная фантасмагорией земных картин, призраками своего страстного воображения и снами несбыточного счастья, но ничто на земле не удовлетворяет ее, и она чувствует себя здесь странницей. Она сама забыла о себе, но Бог ради нее создал бесчисленные миры; для ее спасения Промысл Божий управляет космосом и историей.

Образно говоря, человеческая душа в руке своей держит руль вселенной. Она создана для богообщения, но чаще всего стремится к общению с демоном. Она частица неба, упавшая в грязь. Она одинокая маска среди шумного, пестрого карнавала. Она или, забыв свое божественное достоинство, отождествляет себя с червем и зарывается в грязь; или, ощущая трагизм своего бытия, безмолвно вопиет: «Для чего мне дана эта жизнь, зачем я попала сюда?».

…Ответь мне, душа моя, кто ты? Если ты от небес, то почему ищешь счастья в грязи? Если ты от земли, то откуда у тебя тоска по небу? Если ты царица, то зачем надела вместо порфиры нищенские лохмотья; если родилась нищей, то почему ищешь богатства, которого не имела? Если ты не знаешь Бога, то почему вдруг среди мирского шума сердце твое внезапно дрогнет от слов молитвы, непонятных тебе, как от звуков песни, слышанной в далеком детстве? Если ты не помнишь о рае, то откуда эти горячие слезы, которые обжигают твое сердце, слезы неведомой любви, более сладкие, чем все наслаждения мира? Кто напечатлел в глубине твоей таинственное имя Бога? Как могла ты забыть о Нем, точно богач, зарывший клад и затем потерявший место, где он сокрыт?

Кто ты? Горный орел с поломанными крыльями или еще не оперившийся птенец, который беспомощно ползает по земле, а вороны каркают, глядя на него с веток деревьев? Почему порой ты кричишь и бьешься во внутренних муках, как зверь, попавший в капкан, грызет железо, желая вырваться на волю и падая в изнеможении?

Будучи подобна бесплотному Ангелу, ты облечена в бренное тело, которое по смерти истлеет в гробу. Как стала ты трупоносицей, душа моя? Почему, видя вокруг картины и призраки смерти, ты отгоняешь, как врага, мысль о неизбежном приходе ее к тебе? Почему ты впилась в эту земную жизнь, как клещ в собачье ухо?

Господь дал тебе все для спасения, но ты как слепец, который несет мешок с золотом и не знает, что в нем. Почему, душа, ты, простая по природе, как луч света, превратилась в клубок неразрешимых противоречий, в узел со спрятанными концами, развязать который сам человек бессилен? Почему, душа моя, уподобилась ты малому, неразумному дитяти, играющему с ядовитой змеей, любуясь ее окраской, или собирающему цветы на поверхности топкого болота?

И отвечает душа: «Я падшая звезда, хранящая память о небе, я любовь Христа; ради меня Он сошел на землю. Господь, сотворив меня, как отблеск Божественного света, вручил мне царский перстень, чтобы я обручилась с Ним; этот перстень – моя свободная воля. Как велика любовь Божия ко мне: я сотворена Его словом, а искуплена Его Кровию, о спасении моем будут радоваться небеса, а о гибели – скорбеть Ангелы, как братья над гробом своей младшей сестры! Больше не спрашивай меня ни о чем: я тайна для себя самой. За гранью слов – область молчания, тайну же мою откроет вечность».