Митрополит Димитрий

Христианин, особенно монах, – это искатель духовной красоты – вечной, мистической, нетленной красоты, которая преображает мир. Эта красота Божественного света, соприкасаясь с душой человека, делает ее прекрасной. Духовная красота – тайна Божественной любви, которая заложена в самом творении, сокровенно пребывает в нем и откроется в последнем акте мировой истории. Духовная красота – это цель и эсхатология, будущее мира. Нам дана картина будущего – это Откровение святого Иоанна Богослова, о котором отцы сказали: «Сколько в нем слов, столько тайн». Мы часто воспринимаем Апокалипсис как мировую трагедию, но это не только нарастающая канонада катастроф, которые будут потрясать землю, как ветер – ствол дерева, чтобы, превратившись в ураган, вырвать его с корнями; Апокалипсис – это прежде всего книга надежды, пророчество о воскресении мертвых, о возрождении земли из мусорной ямы цивилизации, где кровь смешана с грязью, и о возвращении космоса к его первозданной красоте. Духовная красота – отблеск Святой Троицы в Его творениях, светозарная тень Божества, упавшая на землю. Духовная красота – это тайна будущего века, слава святых, смысл самого мироздания и содержание вечной жизни.

Митрополит Димитрий (Иашвили)

Но есть еще другая – душевная красота. Это – благородство человеческой души, подобное цветку, выросшему на стебле многовековых традиций; это – великодушие и сострадание, чувство чести, верность слову, стремление к нравственной чистоте. Эту душевную красоту мы иногда называем личным обаянием человека. Здесь душа как бы пересекается с духом. Когда душа получает импульсы от духа и чувствует себя христианкой, то ее силы, деформированные грехом, становятся гармоничными, словно струны духа, и ее красота кажется песней, чарующей слух. При отлучении души от духа нравственность в первое время еще существует как привычка, а затем она оскудевает, точно поток, отрезанный от источника. Слово «честь» становится декорацией для сцены, и душевная красота, отстраненная от духа, превращается в красивость, которой так часто обманывается мир.

В своей жизни я встретил человека, который обладал душевной красотой в высоком значении этого слова. Он дышал благородством; оно проявлялось в его словах и взгляде, в тоне его голоса и в каждом его движении; в нем чувствовалась не вычурная манерность, а благородная простота души. Это митрополит Димитрий (в миру князь Давид Иашвили)7, аристократ не только по происхождению, но и по духу. Он не был аскетом в обычном понимании этого слова, но имел дар – любить людей. Его доброта, душевная отзывчивость, доходящая до какой-то материнской нежности, его великодушие и умение обращаться с душой другого, как с драгоценностью, которую страшатся повредить неосторожным движением, его высокая сословная культура, лишенная, тем не менее, клейма сословной гордыни, создавали вокруг него атмосферу особой теплоты, и те, кто приходил в его дом, словно становились членами его семьи. Он был хорошо образован, но интеллигентность и интеллектуальность не подавляли в нем жизни сердца. Он писал не только богословские статьи, некоторые из которых, как, например, «Ответ профессору Кекелидзе» ³⁰, представляли собой апологию христианства; в молодости он сочинял стихотворения и драмы, которые получили высокую оценку в литературных кругах, но не могли быть опубликованы, так как их автор стал духовным лицом. Он был одним из лучших грузинских проповедников; речь его отличалась чистотой и изяществом языка. И вместе с тем он был по-детски наивен. Он не предполагал в других людях зла, поэтому его часто обманывали и злоупотребляли его доверчивостью. Кажется странным, что человек, обладающий глубоким умом, занимающийся литературным творчеством, следовательно, знакомый с психологией, в том числе с психологией греха, не понимал и не верил, что его собеседник может лгать, смотря ему в глаза. И здесь – опять психологический парадокс: человек, составляя свое представление о другом, моделирует в нем себя, ставит себя на его место и затем анализирует, как тот (а на самом деле – он сам) может поступить в данной ситуации. Поэтому благородному человеку трудно предположить подлость в другом, и даже когда он видит явный обман, который ставит его под удар, то старается объяснить это каким-то недоразумением. Я никогда не слышал от митрополита Димитрия грубого слова, раздраженного или нетерпеливого тона. У него была постоянная готовность нести тяготы другого. Когда ему в монашестве дали имя Димитрий в честь мученика царя Димитрия Самопожертвователя ³¹, он сказал: «Как бы я хотел быть на его месте, чтобы отдать жизнь за свой народ».

Еще была в нем одна черта, редкая в наше время: он старался никого не осудить, как будто боялся причинить боль человеку даже словом на расстоянии. Низкие люди легко и охотно осуждают других чаще всего потому, что подсознательно хотят создать черный фон, на котором грязноватый цвет их собственного лица казался бы светлее; такие люди обличают чужие пороки якобы во имя правды, но на самом деле для того, чтобы их куцая нравственность и гнилая жизнь казались более порядочными. Это самозащита каракатицы, которая выпускает черную жидкость, чтобы спрятаться в ней. Одно из свойств благородной души – стараться во всех случаях сохранить честь другого имени, как мужество воина – покрыть в бою собрата и даже раненого врага своим щитом.

Митрополит Димитрий, еще будучи священником, рано овдовел, но по своей глубокой порядочности не хотел, чтобы какая-нибудь женщина, прислуживая ему, находилась в его доме и тем вызвала нарекание в народе. Тогда дочь владыки Димитрия решилась на христианский подвиг: она не стала выходить замуж, не создала своей семьи, а посвятила жизнь служению своему отцу.

Двери дома митрополита Димитрия, как двери его сердца, были открыты для всех. Каждый уходил от него утешенным не только его словами, но еще сознанием того, что в мире не до конца оскудела та сила, которая называется любовью, а в любви нуждается каждая человеческая душа, какой бы она ни была, как растение – в солнечном тепле. За свою доверчивость митрополит Димитрий часто получал удары; но казалось, что его глубокой потребностью было отводить удары от других и принимать их на себя. Часто люди отплачивали ему черной неблагодарностью, но он как будто не замечал этого и продолжал относиться к ним с прежней любовью.

Помню, когда я был еще ребенком, родители повели меня в картинную галерею. Я жадно смотрел на картины старинных мастеров, где были изображены рыцари, князья и седовласые старцы. На лицах их была печать душевного величия. Как я жалел, что этих людей уже нет на свете! Когда теперь я вспоминаю митрополита Димитрия, то мне кажется, что один из этих старинных портретов ожил, он сошел с полотна и стоит передо мной. Я видел в лице митрополита Димитрия духовного рыцаря и еще то, что неизъяснимо дорого мне: старую уходящую Грузию.