Католикос-Патриарх Мелхиседек III

Патриарх Мелхиседек (Пхаладзе)(4) был человеком исключительных дарований. За всю историю Тбилисской семинарии он был единственным учеником, который никогда не получал других оценок, кроме высшего бала. Затем он поступил в Казанскую Духовную Академию. Его способности отмечал известный богослов Несмелов, желавший, чтобы молодой человек остался при Академии и занимался научной работой. Будучи студентом, Михаил (таково было мирское имя будущего Патриарха) настолько хорошо овладел греческим языком, что переводил на грузинский язык Геродота (эти переводы хранятся в библиотеке Тбилисского университета), а помимо того, самостоятельно изучал высшую математику. Он разработал оригинальный метод вычисления пасхалии, имеющий значение для исторической хронологии. Еще до принятия сана, являясь преподавателем математики, Михаил разрабатывал также математическую теорию шахмат. Кроме того, будущий Патриарх был церковным композитором и оставил несколько музыкальных литургических произведений, в том числе Херувимскую песнь.

Вскоре после рукоположения во священники у него умерла супруга, и он принял монашество с именем Мелхиседек. Жизнь его была полна скорбей. Власти преследовали его, не давали ему служить. Рассказывают, что когда после епископской хиротонии владыка Мелхиседек был направлен в Сухуми, то первую свою проповедь он начал словами псалмопевца: Сказал безумец в сердце своем: нет Бога ²⁴. В то время эти слова воспринимались как оскорбление атеистической власти, и владыка оказался в положении человека, окруженного сворой разъяренных псов. Многие годы он оставался практически без средств пропитания – с детьми, которым надо было помогать. Наконец Патриарх Калистрат(5) выпросил для него, как большую милость, место при кладбищенской церкви, где владыка Мелхиседек, в то время уже митрополит, служил панихиды на могилах. Затем трагически погибла его дочь, и он всецело посвятил себя Церкви.

При нем были восстановлены и открыты такие известные в Грузии храмы, как храм святого великомученика Георгия в Сигнахи, где находятся мощи святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, храм Моцамета в Кутаиси, куда были вновь перенесены мощи святых великомучеников Давида и Константина, князей Арагветских, Илорский храм святого Георгия, а также другие храмы.

У Патриарха Мелхиседека (как и у Патриарха Ефрема)(6) был обычай: когда он заходил в алтарь, то прежде всего разворачивал на престоле антиминс и смотрел, нет ли на нем частиц Тела Христова. Если он находил, что священник поступает небрежно со Святыми Дарами, то делал ему строгий выговор. (Надо сказать, что, делая внушение, Патриарх Мелхиседек не повышал голоса, но в его облике было нечто такое, что заставляло провинившегося трепетать перед ним.) Затем он проверял, имеется ли достаточно запасных Даров для причащения больных и мира для совершения Таинства Крещения. После этого он обходил алтарь и смотрел, как он убран, нет ли в алтаре лишних вещей, как вычищены лампады, нет ли пыли на иконах. Он говорил, что небрежность по отношению к образу Божьему (иконе) – это неуважение к Первообразу, что чистота алтаря – это свидетельство веры священнослужителя, потому что алтарь – это обитель Божества, и священнослужитель должен наблюдать за порядком в алтаре, не упуская никакой мелочи.

Во время хрущевских гонений на Церковь Патриарх Мелхиседек издал указ, предписывающий всем священникам и диаконам ходить в рясах, в противном случае провинившиеся на первый раз лишались полученных наград, а при последующих нарушениях запрещались в священнослужении. Он хотел, чтобы народ видел в облике священника исповедника православной веры, а не наемника, который на службе надевает рясу, как спецодежду, а затем снимает ее и растворяется в толпе, как будто стыдится своего сана. Это был мужественный поступок для того времени.

Я любил слушать проповеди Патриарха Мелхиседека. Он говорил просто и доступно, но в то же время его наставления звучали как-то особенно; чувствовалось, что он не повторял чужих слов, не пересказывал прочитанного в книгах, а с какой-то душевной теплотой говорил о том, что пережил сам.

Однажды на проповеди Патриарх Мелхиседек сказал: «Мне рассказывали, что в пасхальную ночь в одной деревне умер юноша, единственный сын отца. И вот отец, чтобы не омрачать праздник Пасхи и не огорчать своих родственников и односельчан, скрыл от них смерть сына. Он запер комнату, где лежал его мертвый сын, и когда по обычаю к нему пришли поздравить с Пасхой его друзья, то он радостно приветствовал их, посадил за стол, угощал их и вместе с ними пел: «Христос воскресе из мертвых». Он не подал вида, что у него великое горе. На столе было угощение, как принято в деревне, а за стеной лежало бездыханное тело юноши, и никто не знал об этом. Нет больше горя, чем потерять единственного сына, но ради Пасхи он поборол это горе».

Мелхиседек – имя великого и в то же время сокровенного от мира ветхозаветного патриарха, таинственного лица, которое мелькнуло, как звезда, на страницах Библии и затем исчезло, оставив после себя какое-то необъяснимое безмолвие. Это имя, как мне казалось, больше всех имен подходило Грузинскому Католикосу-Патриарху. Облик его напоминал древних праотцев: движения были спокойны и величественны; в своем патриаршем служении он сохранял царственное достоинство и власть. Тогда было время гонений. Церкви стояли полупустыми даже в большие праздники. Но когда Патриарх Мелхиседек совершал богослужение, то казалось, что открываются страницы «Картлис Цховреба» ²⁵. В нем невольно чувствовалась сила духовного вождя народа, какими были патриархи в минувшие века.

Часто он в простом монашеском подряснике выходил на клирос в Сионском соборе ²⁶ и читал шестопсалмие и каноны, читал негромко и проникновенно. Это была незабываемая картина. Полупустой храм, тускло горит электричество (он не любил яркого света), дрожат огни лампад, и Патриарх читает на клиросе молитвы, как будто Грузия молится его устами. Какой-то мистический трепет я испытывал в эти минуты. Кончалась служба, а мне не хотелось выходить из Сионского собора; казалось, что души грузинских царей и патриархов призваны сюда молитвой первосвятителя, и невидимое богослужение будет продолжаться всю ночь.

В Патриархе Мелхиседеке сочетались строгость и милосердие. Он был строг, но эта строгость была обратной стороной его любви к Богу; он был добр и милосерд, но в то же время его боялись именно за его справедливость. Он наказывал виновных вплоть до отлучения от Церкви, чтобы сохранить святость алтаря, но прощал, когда видел искреннее раскаяние человека. О нем можно было сказать словами псалмопевца: Неправду возненавидех и омерзих, закон же Твой возлюбих ²⁷. В его присутствии священнослужители и иподиаконы держались как солдаты в строю; в алтаре царила тишина; если кто-нибудь совершал ошибку, то только посмотрит Патриарх и слегка покачает головой – и это действовало сильнее строгого выговора. Говорил он немного, но чувствовалось, что каждое слово его продумано и как бы взвешено на весах.

Патриарх относился с одинаковой любовью к людям всех национальностей, никто не чувствовал себя под его святительским омофором пасынком. Но в то же время люди чувствовали, как любит он свою многострадальную отчизну, ее историю, традиции, которых не смогли уничтожить нашествия магометан в минувших веках и мутные волны революции. Можно сказать, что его первой любовью была Церковь, а второй – Грузия. Эта любовь была чужда гордости и кичливости, свойственных людям с низкой духовностью, поверхностным умом и узкой душой, – такие люди обычно гордятся тем, чего не имеют сами. Напротив, любовь Патриарха Мелхиседека к Грузии имела ту благородную форму и ту внутреннюю красоту, которые помогали и другим лучше почувствовать и полюбить эту страну. Патриарх особенно почитал чудотворную Дидубийскую икону Божией Матери и перед решением тех или иных сложных вопросов приезжал в Дидубийский храм Рождества Пресвятой Богородицы ²⁸ (обычно – поздно вечером, когда там не было народа) и подолгу молился Божией Матери, прося у Нее ответа и помощи. Патриарх Калистрат ²⁹ был любимцем грузинского народа, а Патриарх Мелхиседек – его достойным преемником.

Я услышал о смерти Патриарха Мелхиседека, когда служил в Илори. И мне припомнились слова фиваидского монаха, который, духом узрев смерть святого императора Феодосия, сказал: «О, Византия, исчезли дни твоей радости! Умер великий царь, умер наш отец».