Мертвое село

Я возвращаюсь из пустыньки в Сухуми. Монах Георгий взялся провожать меня. У пустынников есть обычай: они не отпускают гостей одних, а обязательно доводят их до шоссейной дороги, как бы далеко ни отстояла от этого места их келия.

Горы за озером Амткел не похожи на пустыню, о которой мы читаем в житиях египетских подвижников. Весной она похожа на прекрасный сад, огороженный стенами гор; в сравнении с ней мир кажется пустыней, а она – оазисом, где с гор сбегают ручьи, а ветви деревьев, подобно огромному зеленому шатру, дают путнику тень и прохладу. Только зимой пустыня как бы вступает в свои права. Замирает жизнь. Не слышно ликующего пения птиц; зеленый покров деревьев сменяется белым одеянием, как будто деревья поседели, как старцы, и стоят под тяжестью снега, как под тяжестью прожитых годов. Из всех красок осени зимой в пустыне остаются только два цвета, которыми окрашены земля и небо: днем – это цвет снега и облаков; ночью – черный цвет, когда тучи одевают в траур небосвод, и звезды вместе с месяцем кажутся флотилией кораблей, которые поглотила бездна моря. Впрочем, в лунные ночи вид пустыни меняется. Снег становится похожим на серебро, а далекие звезды – на драгоценные камни, чьей-то рукой разбросанные по черному бархатному небосводу. Свет луны отливает мертвой голубизной. Трудно сказать, что кажется холоднее: снег или свет луны. Пустыня особенно величественна в своем безмолвии.

Монах Георгий вел меня по краткой дороге, не знакомой мне. Он предусмотрительно сре́зал для меня ветку дерева и очистил от сучьев – без нее мне было бы трудно идти по снегу. Вдруг моим глазам предстала картина, которая навсегда врезалась в мою память, как раскаленное железо – в дерево. Передо мной лежало небольшое горное село. Не слышался оттуда лай собак, не мерцали огни в окнах домов, не было видно дыма от очагов. Село было пустым. Дома, засыпанные снегом, без окон, были похожи на черепа с зияющими черными провалами глазниц. Даже на кладбище бывает отраднее: туда все-таки приходят люди, чтобы навестить ушедших в другой мир; а здесь не было никого, словно мир забыл об этом месте, где когда-то жили люди.

Монах Георгий рассказал мне, что это было греческое село. В 40-х годах его жителей, как и других греков, выселили из тех мест, которые уже стали родиной их дедов и прадедов. Их сослали в Казахстан, как преступников. В селении стояла маленькая церковь. Говорят, что, покидая свои дома, греки просили, чтобы эту церковь не ломали: они надеялись, что вернутся сюда снова.

Пустынники иногда заходили в это село; они чинили крышу храма, а двери и окна забили досками, чтобы пастухи не загоняли туда скот на ночлег. После высылки греков, которые могли взять с собой только самое необходимое, их имущество было куда-то увезено. Рамы со стеклами, ворота – все, что можно было унести, постепенно исчезло; через несколько лет село стало похоже на разграбленную гробницу.

…Мне кажется, что в этом месте еще глубже, чем в глухой пустыне, можно размышлять о скоротечности времени, о превратностях жизни, о неизбежной смерти, о том, что, подобно этому селению, великие царства и города были разрушены и стерты с лица земли.