Путь Первосвятителя

В сторожке Илорского храма во все времена года горел бухар. В долгие зимние ночи можно было часами сидеть у камина и смотреть на трепещущее, будто сшитое из тысяч пылающих ниток, пламя. Оно колыхалось и переливалось огненными красками, прозрачными и сверкающими. У основания оно было бледно-голубого цвета, который слепил глаза; затем – желтого, похожего на расплавленное золото; выше – кроваво-рубинового оттенка, а на концах языки пламени переходили в багрянец с черными полосами, который напоминал мне лепестки мака или цвет облаков при закате. Пламя казалось каким-то живым существом: оно то вздымалось вверх, как зверь в прыжке, то опускалось вниз, как раненая птица; оно постоянно изменяло формы, очертания и оттенки. Пламя, как облака, никогда не бывает одинаковым; оно то разгоралось, кидая отблески мерцающего света на стены, и эти отблески казались тенями огня, то замирало, как будто погружалось в дремоту, и в комнате наступал полумрак, то становилось похожим на пасть с огненными зубами, и опять свет и тени, сменяя друг друга, чертили рисунки на стене.

Есть у огня какая-то манящая сила, которая приковывает к нему взоры. Во времена праотцев посредством огня приносились жертвы Богу. Жертвенники складывались из нетесаных камней, и внутри них разжигали огонь наподобие костра, на котором сжигалась жертва. Во дворе Иерусалимского храма стоял жертвенник, называемый «пламенным львом». Ночью свет огня указывал странникам, где можно найти пищу и приют.

У камина был слышен треск дров: иногда равномерный и тихий, как будто убаюкивающий душу, а иногда похожий на скрип, будто горящее дерево содрогалось от боли. Над пламенем взлетали, как светлячки, искры, которые, сверкнув на мгновенье, гасли на лету. Я любил смотреть и на затухаюшие угли, казавшиеся огненными цветами, над которыми едва светилось пламя, прозрачное, как хрусталь.

Иногда сторожа вместо дров и хвороста приносили ствол дерева во всю длину комнаты, очищали его от веток, клали одним концом в бухар и зажигали. Этот ствол был похож на огромную свечу, упавшую на пол; он горел в течение всей ночи медленным, ровным огнем, оставалось только по временам задвигать его в бухар.

Огонь – будто далекий, древний символ жизни. Трудно сравнить его с чем-нибудь; трудно подобрать слова, чтобы описать его цвета и краски: кажется, что от сравнений потускнеет само пламя, так как всякое сравнение только оземлит и обесцветит его.

Почему сердце чувствует что-то манящее в огне? Я думаю, это не только воспоминание о минувших веках, которое сохранено в глубинах человеческой души, но еще другое: огонь – эсхатологичен. У апостола Петра написано о том, что небеса и земля сгорят в огне, но не уничтожатся, а будет другое небо и другая земля ⁴⁴. Значит, в огне скрыто предвестие о будущем преображении мира.

Монах Амвросий ⁴⁵ любил вечерами сидеть у огня в церковной сторожке и беседовать с гостями. Это место служило чем-то вроде гостиной для служащих храма и посетителей. Часто приходил посидеть у камина и старый священник отец Димитрий Какубава. В 30-е годы, после закрытия храма, в котором служил отец Димитрий, он работал учителем в маленькой сельской школе, а когда снова стали открывать храмы, то Патриарх Мелхиседек послал его служить в Илори. Он рассказывал, что в 20-х годах служил в церкви недалеко от селения Сарджи. В Сухуми прислали епископа Ефрема (Сидамонидзе), будущего Патриарха Грузии. Время было тревожное; большинство монастырей и храмов было закрыто. Священники и епископы подвергались арестам; каждый раз, идя на службу в храм, священник не знал, вернется ли он домой или будет арестован. Арестованных и ссыльных священников и монахов нарочно помещали вместе с самыми жестокими преступниками, и те, для забавы, издевались над ними. Начальство знало и поощряло это, так что жизнь священника в заключении часто превращалась в сущий ад: приходилось терпеть не только пытки на допросах, но и избиения в камерах от воров и бандитов. Но случалось, преступники оказывались более сердечными, чем следователи и тюремная охрана.

«Я был еще раньше знаком с епископом Ефремом,– рассказывал отец Димитрий,– и поэтому он, приехав в Сухумскую епархию, вызвал меня и сказал, что прежде всего хочет сам объехать все монастыри и приходы. Сделать это было нелегко и опасно. У старых революционеров того времени была какая-то дикая, демоническая ненависть к Церкви. Для них священник был врагом, которого надо уничтожить. Епископа могли застрелить по дороге, сославшись на то, что это сделали бандиты (в то время действительно было много разбойников) или отряды противников власти, которые прятались в лесах и горах. Епископ Ефрем сказал, чтобы я достал ему лошадь и сопровождал его в поездке. Я хорошо знал дороги, так как родился и вырос в этом районе. Я нанял лошадь в соседней деревне. Владыка предложил неожиданный для меня план: ездить по епархии ночью. Прежде всего мы отправились в селение, где служил я. Путь был трудным, дорога проходила по холмистой местности, иногда тропа вообще исчезала, но епископ, видно, в детстве хорошо научился верховой езде: он уверенно сидел в седле, перекидывался со мной словами, а иногда шутил. Мы приехали в село на рассвете. Я предложил владыке отдохнуть у меня, но он сказал, чтобы я открыл храм, и прежде всего вошел в церковь. Подойдя к престолу, развернул антиминс и стал внимательно рассматривать его. Я спросил: “Вы хотите узнать, какой епископ благословил антиминс?”. Он ответил: “Я хочу узнать, верующий ты или нет” – и добавил: “Это написано на антиминсе”. Я ничего не понимал; владыка любил пошутить, но сейчас он говорил вполне серьезно и каким-то строгим тоном. Он аккуратно сложил антиминс и сказал: “Если антиминс в порядке и на нем нет частиц от прежней службы, то, значит, священник боится Бога; а если на антиминсе остались частицы Тела Христова, то вера такого священника для меня сомнительна” ⁴⁶ . Он пробыл у меня весь день и беседовал с собравшимся народом, а в сумерки мы поехали в другой приход. Несколько суток я сопровождал епископа, затем он сказал, что должен отдохнуть, а после продолжит осмотр своей епархии. Больше он не вызывал меня к себе».

Также отец Димитрий Какубава рассказывал: «Я слышал, что к епископу Ефрему пришли монахи из Драндского монастыря и сказали: “Мы не понимаем, что творится вокруг, что канонично, что нет; люди верующие держатся разных ориентаций; мы же хотим только одного – сидеть в монастыре и молиться”. Епископ ответил: “Я тоже хочу этого. Идите, отцы, в монастырь, молитесь и меня поминайте в своих молитвах. Потерпите, и в будущем все прояснится”. Монахи, услышав такой ответ, земно поклонились и сказали: “Благослови, владыко”.–“Пусть Бог благословит вас, и вы благословите меня, отцы”,– ответил епископ и поклонился им. Они вернулись в монастырь с миром в душе. После этого владыка Ефрем сказал: “Сейчас нам нужна не полемика, а духовное доверие и любовь”.

Впоследствии я спросил об этом случае Патриарха (тогда митрополита) Ефрема. Он ответил: “У драндских монахов были окладистые широкие бороды до пояса. Таких бород я раньше не видел нигде”. На этом разговор окончился».

Владыка Ефрем начал свой монашеский путь после окончания университета, в Шио-Мгвимском монастыре ⁴⁷. Вскоре, однако, монастырь был закрыт. Большинство монахов оказалось в тюрьмах и ссылках. Тяжелым и во многом трагичным был и жизненный путь Патриарха. Он подвергался гонениям, его лишали возможности служения. Действующих храмов становилось все меньше, и одно время, будучи уже епископом, он занимал место священника в тбилисском храме святой великомученицы Варвары. В ту пору в храме не было даже пономаря, и сам епископ разжигал кадило, а после службы убирал алтарь.

В 30-е годы его арестовали, и он пережил все ужасы застенков и лагерей. В это тяжелое время игумения Ольгинского монастыря Ангелина с помощью некоторых людей посылала ему передачи, но затем и это было запрещено. Его выпустили из заключения в последний год войны в тяжелом состоянии, почти умирающим от голода. По дороге в одежде арестанта он пришел к Новосибирскому епископу Варфоломею (Городцову) в кафедральный собор и попросил у него благословения. Владыка вместо благословения взял его за руку, пристально посмотрел на него и сказал: «Я не благословляю архиереев». Епископ Ефрем спросил: «Откуда вы знаете, кто я?». Тот ответил: «Я вижу в вас архиерея. Куда вы едете из заключения?».– «К себе на родину, в Грузию». Тогда владыка Варфоломей сказал: «Может быть, вы не знаете меня, но слышали обо мне. Я служил в Грузии много лет. Мое имя тогда было протоиерей Сергей Городцов».– «Конечно, я вас знаю. На вас террористы сделали покушение, и вы были тяжело ранены»,– отвечал епископ Ефрем. Тот сказал: «Я до сих пор вспоминаю Грузию и люблю ее» ⁴⁸ .

Патриарх Ефрем рассказывал, как епископ Варфоломей повез его в свой дом. Тогда автомобилей у епископов еще не было, и они сели в открытую коляску, запряженную лошадью. Люди удивлялись, видя в коляске рядом с архиереем человека в оборванной одежде…

В течение нескольких недель владыка Варфоломей ухаживал за епископом Ефремом. Он пригласил врачей, и те сказали, что владыке Ефрему еще долго нельзя будет есть твердую пищу, потому что от голода стенки его желудка стали настолько тонкими, что может быть прободение со смертельным исходом. Его прежде всего искупали, сожгли его одежду, дали новую и затем понемногу начали кормить какой-то жидкой кашей. Патриарх Ефрем рассказывал, что на другой день он увидел на кухне у епископа свежий хлеб, и ему так захотелось съесть его, что он, несмотря на запрещение, отломил кусок и быстро, чтобы не видели, проглотил – и тут же почувствовал сильные боли. Опять позвали врачей, и каким-то образом кусок был извлечен. Епископ Варфоломей сказал владыке Ефрему, что не отпустит его из своего дома в дорогу, пока не получит разрешения от врачей. При этом он предложил ему служить вместе с ним по праздникам в кафедральном соборе.

Когда епископ Ефрем приехал в Тбилиси, то прежде всего, не заходя никуда, он пришел в храм святой великомученицы Варвары. Его охватило настолько сильное волнение, что он сел прямо на ступени и, опустив голову, заплакал навзрыд. Из храма к нему вышел священник; узнав, что перед ним епископ Ефрем, вернувшийся из ссылки, он заплакал вместе с ним. Собрались верующие. При виде больного и изможденного архиерея в гражданской одежде одни также не могли удержаться от слез, другие поздравляли его, третьи обнимали и целовали ему руки. Затем они вошли в храм. Ефрем стал громко благодарить святую Варвару за свое спасение. Он еще в заключении дал два обета: если вернется живым, то, во-первых, босиком пройдет от Сионского собора до храма святой Варвары, а во-вторых, от Мцхета пешком дойдет до Шио-Мгвимского монастыря. На праздник великомученицы Варвары, память которой совершается в декабре, епископ Ефрем в сопровождении нескольких людей исполнил свой обет, пройдя босиком около пяти километров.

…В начале 60-х годов, во время хрущевских гонений, новоизбранного Патриарха Ефрема вызвали на секретное совещание, где присутствовали высшие правительственные лица. Ему сказали, что необходимо закрыть в Грузии хотя бы несколько храмов, так как этого требует идеологический аппарат Хрущева. Уполномоченный предложил закрыть в первую очередь тбилисский храм преподобного Давида, около которого был создан «пантеон». Тогда Патриарх решился на крайнюю меру. Он впоследствии признавался, что сам удивился своим словам, как будто их сказал за него кто-то другой. Он ответил: «Во время своей интронизации я дал слово грузинскому народу, что готов положить свою голову на плаху за Церковь, поэтому, если вы начнете закрывать храмы, я должен буду умереть, и сделаю это так, что узнает весь мир». Посовещавшись, грузинские власти решили передать ответ Патриарха в Москву и ждать решения оттуда. И случилось чудо: гонения 60-х годов, которые прошли, как смерч, по всему Советскому Союзу, почти миновали Грузию. Может быть, Кремлевский Диктатор отступил перед решимостью Патриарха. Впрочем, в это время и многие выдающиеся грузинские ученые выступили в защиту Церкви.

Однажды в день Благовещения Патриарх Ефрем, обращаясь к народу, сказал: «Сегодня я хочу сделать вам подарок – поделиться своим опытом. Когда мне тяжело на сердце, то я подхожу к иконе Благовещения и говорю: “Святой Архангел Гавриил, ты принес радостную весть Деве Марии, принеси и мне радость, исполни мои молитвы, но только по воле Божией”».

Надо сказать, что Патриарх Ефрем скончался в день Благовещения – на свой любимый праздник.

Поистине дивны судьбы Твоя, Господи!