С. В. Смоленский. Воспоминания. Казань, Москва, Петербург. Том IV

Том I • Том II. Книга 1 • Том II. Книга 2 • Том III • Том V • Том VI. Книга 1 • Том VI. Книга 2 • Том VII. Книга 1 • Том VII. Книга 2 • Том VIII. Книга 1 • Том IX. Книга 1. Часть 1 • Том IX. Книга 1. Часть 2

Содержание

От научного редактора

Впервые публикующиеся Воспоминания Степана Васильевича Смоленского можно поставить в ряд лучших русских мемуаров описываемого автором периода от 60-х годов XIX века до первых лет следующего столетия. Составители сознавали что этот текст по своему содержанию не может полностью вместиться в рамки данной тематической серии, хотя к проблематике духовной музыки самым непосредственным образом откосится большая часть Воспоминаний, прежде всего седьмая и девятая главы, посвященные Синодальному хору и училищу и Придворной певческой капелле (по объему примерно две трети мемуаров), а также фрагменты шестой главы, где рассказывается об опытах приобщения к церковному пению поволжских иноверцев. отдельные очень выразительные страницы казанских глав, главы о С.А. Рачинском и т.д.

Широта содержания Воспоминаний Смоленского, отражающая талантливость и многосторонность натуры их автора, который был прежде всего деятелем жизни, потребовала в ряде случаев подробного комментирования. с привлечением других материалов из архива Смоленского. Публикуемый после Воспоминаний Биографический очерк Н.Ф. Финдейзена отчасти восполняет не освещенный в Воспоминаниях последний период жизни автора и расставляет некоторые важные вехи и акценты в отношении всей его биографии.

ББК 85.318

От научного редактора

…Он был одним из больших русских людей – из тех, которым присваивается почетное звание «соль земли».

С.В. Смоленский о С.А. Рачинском

Перед читателями – текст, который дожидался своего времени ровно столетие. Текст пространный, захватывающе интересный, красиво и ярко написанный, хотя иной раз и не легкий для восприятия.

По нашему убеждению, Воспоминания Степана Васильевича Смоленского можно поставить в ряд лучших русских мемуаров описываемого автором периода – второй половины XIX века, от 60-х его годов и до первых лет следующего столетия. Включая Воспоминания Смоленского в серию «Русская духовная музыка в документах и материалах», мы сознавали, что по своему содержанию они не могут полностью «вместиться» в рамки данной тематической серии (а наверное, и какой бы то ни было иной), хотя к проблематике духовной музыки самым непосредственным образом относится большая часть Воспоминаний – прежде всего седьмая и девятая главы, посвященные Синодальному хору и училищу и Придворной певческой капелле (по объему – примерно две трети мемуаров), а также фрагменты шестой главы, где рассказывается об опытах приобщения к церковному пению поволжских инородцев, отдельные очень выразительные страницы казанских глав, главы о С.А. Рачинском и т.д. Широта содержания Воспоминаний Смоленского, отражающая талантливость и многосторонность натуры их автора, который был прежде всего «деятелем жизни», а не только (и даже – не столько) педагогом, музыкантом, ученым, ставит перед публикаторами сложные проблемы при комментировании. Мемуары Смоленского не похожи ни на одни из известных нам «музыкальных мемуаров», потому что и сам Степан Васильевич не вписывался в какую-либо замкнутую среду. Если бы, допустим, его Воспоминания издавались в серии «общественно-политических» или «педагогических» мемуаров (что вполне возможно), к ним потребовался бы совсем иной комментарий, нежели тот, который дается здесь, в серии «Русская духовная музыка»: естественно, мы уделяем преимущественное внимание этой стороне деятельности Степана Васильевича, нередко оставляя в тени иные моменты.

Затем, надо иметь в виду такую особенность натуры Смоленского, как горячность, страстность, доходившую иногда до «пристрастности». Он был человеком, о котором хочется сказать стихами Л.К. Толстого:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча!

Конечно, любил Степан Васильевич хоть и самозабвенно, но все же «с рассудком», людей, вполне того достойных. Главные его наставники, те двое, кому посвящены специальные главы в Воспоминаниях, Н.И. Ильминский и С.А. Рачинский, – люди замечательные и деятели уникальные. А вот насчет «рубнуть сплеча» – это явно имело место. Подобной «рубкой» нужно считать прежде всего пространные пассажи в последней, девятой главе о Придворной капелле, написанные почти как дневник, чуть ли не день в день с происходившими событиями. И если в главе о Синодальном училище сильно и поделом достается малосимпатичным чиновникам вроде Ш¹ или Ш² (то есть прокурорам Московской Синодальной конторы А.Н. Шишкову и А.А. Ширинскому-Шихматову), то резкость написанного в девятой главе о замечательных музыкантах М.А. Балакиреве, А.К. Лядове и особенно о С.М. Ляпунове, а также и о более скромных, но полезных деятелях Капеллы вроде Е.С. Азеева или С.А. Смирнова не может не смутить читателя. Похожий случай есть в разделе о Московской консерватории, но там филиппики в адрес директора консерватории В.И. Сафонова уравновешиваются все-таки признанием его выдающегося таланта и крупных достижений; в девятой же главе никакой «компенсации» нет. Остается только призвать читателя, во-первых, сделать скидку на характер Смоленского и на ситуацию полного развала, которую он застал в Придворной капелле, а во-вторых, припомнить величие заслуг тех же Балакирева, Лядова и Ляпунова перед русской музыкой в целом.

Сам Степан Васильевич называет себя в эпилоге Воспоминаний «неисправимым семидесятником», то есть человеком 70-х годов XIX столетия. Это – сложное определение, включающее и непосредственное влияние предшествующей эпохи (кое в чем, и не в малом, Смоленский – типичный «шестидесятник»), и нечто иное. Здесь, кажется, возможна даже аналогия с «шестидесятниками» и «семидесятниками» следующего, XX века. По общему складу убеждений Смоленского, как и его любимого наставника Рачинского, можно отнести к позднему славянофильству – недаром же на последних страницах Воспоминаний возникает имя главы этого движения Ивана Сергеевича Аксакова, человека иного, чем Смоленский, поколения, но во многом (по темпераменту, по рисунку жизненного пути) близкого Степану Васильевичу. Однако Смоленский, в отличие от Аксакова, был не столько теоретиком и публицистом (хотя и ими тоже), сколько практиком. В его отношении к народу и народному искусству, к церковному пению в частности, есть «народнический» восторг, но преобладает трезвая и глубокая оценка, основанная как на любви и преклонении, так и на настоящем знании.

Главный, самый удачный и плодотворный период деятельности Смоленского приходится на царствование Александра III. Собственно, новые общественные настроения, связанные с этим царствованием, и вынесли Смоленского на «гребень волны»: из обаятельной, но все же провинциальной Казани в самый центр Москвы (в прямом и переносном смыслах). Позволим себе привести достаточно длинную цитату из речи памяти Александра III, произнесенной в 1895 году К.П. Победоносцевым, то есть тем человеком, который и поставил мало кому известного в конце 1880-х годов казанского педагога и начинающего ученого во главе большого дела – реформирования Московского Синодального училища церковного пения и Синодального хора.

«[В период между царствованием Александра I и вступлением на престол Александра III] протекло с лишним полстолетия. В этот период времени трудно исчислить, сколько сделало успехов, как выросло русское историческое самосознание. (…) Открыто и обнародовано множество новых памятников, осветивших историю народной жизни, явились молодые ученые с самостоятельными взглядами на учреждения и события и характеры, в обществе проснулся живой интерес к памятникам народного творчества в песнях, в былинах, в музыке, в архитектуре.

В Москве собрался кружок культурно образованных людей, одушевленных мыслью о необходимости народного самосознания в исследовании прошедших судеб страны своей и своего народа; они явились в обществе и в литературе с протестом против ложного отношения к русской жизни и ее потребностям, против самодовольного невежества и равнодушия ко всему, что касалось до самых живых интересов России. Это были люди, искавшие в прошедшем своей родины идеала для устройства будущих судеб ее, и они первые сознательно выяснили перед всеми нераздельную связь русской народности с верою и с Православною Церковью. (…) Посреди таких явлений возрастал и образовался будущий император».

В этих словах описан, вообще говоря, идеал Смоленского, который преклонялся перед русским народом, был убежденным «государственником», до конца дней своих верил в величие исторической миссии России и в «народного царя» (ненавидя и презирая при этом окружавшую царя бюрократию), являлся, по его собственным словам, «искренне православным», притом церковно православным – и «генетически», по происхождению, и по личным убеждениям.

Отсюда острая боль, которая выплескивается на страницах Воспоминаний в связи со всем тем, что омрачало высокий идеал. Гневные суждения Смоленского о «чиновничьем царстве» в многоликих его проявлениях (скорее всего, именно действия чиновников и укоротили жизнь этому от природы очень сильному и здоровому человеку) в особых комментариях не нуждаются. Предполагаем, однако, что многие читатели будут поражены – как были поражены и мы – теми страницами московской главы Воспоминаний, где Смоленский пишет о нравственном состоянии церковной среды, которое раскрылось ему при переезде из патриархальной Казани в древнюю столицу. Это – жесткие и даже жестокие страницы, но у нас нет оснований сомневаться в правдивости всегда искреннего и прямого Смоленского. Речь здесь не идет о каких-то личных столкновениях с церковными кругами по поводу деятельности Синодального училища или пения Синодального хора. Смоленский умел отделять частное от общего: так, например, испытывая трудности в служебных отношениях с митрополитом Московским Иоанникием, он все же пишет о нем как о достойном, добром и честном человеке. А чтобы понять глубину душевной оскорбленности Смоленского обнаруженными им, скажем мягко, «нестроениями» в церковной среде, надо вспомнить ту проникновенную нежность, с которой он говорит на других страницах своих мемуаров о духовных светочах русской земли: о будущем митрополите Московском Макарии (Невском) – «совершенно праведном иноке, великой добродетели перед Господом»; о просветителе северных народов, епископе Якутском (впоследствии – Уфимском) Дионисии, герое гениальной повести Лескова «На краю света»; о пламенном православии новокрещеных инородцев, о московских «любителях церковных искусств» из простонародья, наконец, о старообрядцах, поразивших его при первой случайной встрече и, собственно, наставивших его на тот путь, которым он шел далее до конца жизни…

Все это и многое другое в Воспоминаниях Смоленского заслуживает самого серьезного осмысления. Несколько проще обстоит дело с профессиональной деятельностью Степана Васильевича в области церковного пения: тут и он сам подробно рассказывает обо всем, и комментарии дают много дополнительного интересного материала. Важно, думается, только подчеркнуть несколько моментов.

Во-первых, Смоленский, с детства певший в церковном хоре, выросший в среде профессуры Казанской духовной академии, пришел к последовательным занятиям церковным пением зрелым человеком, получив два университетских образования (юридическое и филологическое), приобретя значительный педагогический опыт и – будучи полным автодидактом в специально музыкальной сфере. Здесь он – типичный русский «самородок», но с очень крупной и рано проявившейся одаренностью, позволившей ему и овладеть практически игрой на нескольких инструментах, и сформировать весьма широкий музыкальный кругозор – шире, чем у профессоров Московской консерватории, с которыми он повстречался в более поздние годы и которые, в значительной их части, отнеслись к Смоленскому, с его увлеченностью древнерусским искусством, более или менее скептически. Примечательно при этом, что ближайшим его товарищем в консерваторской среде стал самый достойный и образованный музыкант Москвы того времени – Сергей Иванович Танеев.

Во-вторых, в отличие от деятелей в области церковного пения предшествующего периода, которые подходили к задачам обновления и реформирования этого нения во многом с историко-теоретических позиций, Смоленский, будучи настоящим ученым, опирался все-таки прежде всего на свой живой слуховой опыт и непосредственное эстетическое чувство. Церковное пение явилось для него (как и для его друга С.А. Рачинского) той областью, где пересекались любовь к народу, к России и любовь к идеальной, возвышенной красоте. Смоленский высказывал свое заветное убеждение, когда в финале статьи «О собрании русских древнепевческих рукописей в Московском Синодальном училище церковного пения» призывал отечественных музыкантов обратиться к изучению этого мира: «…смею думать, что ознакомление с нашими древними церковными напевами вполне необходимо каждому русскому музыканту, особенно же начинающему композитору… И отчего бы не задуматься каждому из них над причинами того, почему иногда его обуревает чувство беспочвенности? почему же так чужд его духу целый мир вековых и родных музыкальных идей? (…) Своеобразные мелодии, прекрасные по форме и содержанию, совершенно оригинальные ритмы не могут не удивить, не могут не освежить миросозерцание современного русского художника и должны отрезвить его простотой, ясностью и глубиною их мыслей». Так писал Смоленский в 1899 году, и едва ли ошибался.

Наконец, выдающийся организатор и педагог по природным своим данным и по воспитанию, Смоленский был в душе и ученым, и художником одновременно. Художественность натуры Степана Васильевича читатель Воспоминаний ощутит с первых же страниц. И таков же он в своих научных работах – отсюда их непревзойденная яркость и огромное место, которое занимают в них интуитивные прозрения и всякого рода «догадки».

Не будем снова возвращаться к вопросу о роли Смоленского в истории русской духовной музыки, отечественной музыкальной медиевистики и т.д. – об этом достаточно подробно говорится как во вступительной статье Н.И. Кабановой, так и во всех предыдущих томах серии «Русская духовная музыка в документах и материалах», где широко представлены и работы Смоленского, и тексты о нем. Здесь же хочется сказать о многолетнем подвижническом труде исследовательницы из Брянска Надежды Ивановны Кабановой, которая, преодолевая бесчисленные трудности, подготовила к печати текст Воспоминаний, и вообще – первой осмыслила рукописное наследие Смоленского. Ее вступительная статья к этому тому не просто предваряет Воспоминания, но дает читателю многогранное представление о содержании неопубликованного архива Степана Васильевича.

Что касается рукописи Воспоминаний, то она явно была хранима судьбой. Долгое время путешествуя по разным рукам, она не подверглась уничтожению в бурном водовороте отечественной истории XX века, а вовремя «осела» в очень надежном месте – в квартире (потом – Музее-квартире) великого русского дирижера Николая Семеновича Голованова. И это было вовсе не случайное попадание. Голованов не просто интересовался документами своей alma mater – Синодального училища; он и в самые трудные годы, подчас рискуя (и ему было чем рисковать – например, постом главного дирижера Большого театра), писал духовную музыку (правда, «в стол»), собирал русскую религиозную живопись и иконопись, поддерживал московское духовенство, ни от чего в собственном прошлом не отрекался и вообще вел себя храбро и достойно. Смоленский мог бы гордиться таким выпускником своего любимого Синодального училища.

Хотелось бы выразить особую, самую теплую признательность сотрудникам Мемориального музея-квартиры H.С. Голованова – В.И. Руденко и О.И. Захаровой, проявившим редкое понимание и терпение в связи с подготовкой к печати рукописи Воспоминаний С.В. Смоленского, а также принести благодарность руководству Государственного центрального музея музыкальной культуры имени М.И. Глинки и лично генеральному директору А.Д. Панюшкину.

Текст Воспоминаний печатается по правилам современной орфографии и пунктуации, с сохранением некоторых особенностей оригинала. Позднейшие вставки автора выделяются курсивом. Максимально воспроизводятся «дополнительные материалы» – схемы и нотные примеры (факсимиле). Относительно вклеенных в рукопись печатных текстов было решено ограничиться двумя вырезками из «Русской музыкальной газеты» – очерком о В.Н. Пасхалове и заметкой памяти С.А. Рачинского. Не воспроизводятся три другие печатные вклейки – воспоминания о Казанском университете и воспоминания о Н.И. Ильминском – как во многом совпадающие по содержанию с соответствующими главами основного текста, а также заметка памяти А.А. Эрарского; не перепечатывается также вклеенная в восьмую главу вырезка из газеты «Новое время» со статьей о Рачинском В.В. Розанова. К двум печатным документам в Приложении присоединяются рукописные дополнения Смоленского к разделу о старообрядцах, не вошедшие в автограф Воспоминаний, но примыкающие к нему по смыслу. Что касается помещаемого после материалов Смоленского «Биографического очерка» Н.Ф. Финдейзена, то его публикация, на наш взгляд, не только отчасти восполняет не освещенный в Воспоминаниях последний период жизни Степана Васильевича, но и расставляет некоторые важные вехи и акценты в отношении всей его биографии, показывает, как оценивалась его деятельность современниками.

Марина Рахманова.