Архиепископу херсонскому и таврическому Иннокентию от 2 марта 1848 г.
Не знаю, как просить у вас прощения в том, что я до сей поры не писал к вам. Но вы лучше умеете прощать, нежели я просить, и это уменье ваше успокаивает меня и вместе побуждает к исправлению.
Исправлюсь, благословите же меня во имя Триединого Бога и удостойте вашим вниманием. Я спешу поведать вам частью продолжение моих наблюдений в Сирии и Палестине, частью некие новости. Без сомнения, вы уже знаете о моем прибытии на Ливан и на святой Сион. Начинаю с первой горы. Ливан все тот же, в снегу и зелени, в морщинах и язвах. Тамошние православные жены ворчат на своих архиереев за то, что они запрещают им носить известный рог на головах. В некоторых деревнях они уже переменили этот головной убор на фески, а в иных еще колеблются или упорствуют в старой привычке. Все ливаногорцы обезоружены турецким правительством. Племя ансариев не ладит с православными жителями гор Аккарских. Марониты и друзы, словно гром и молния, соседятся в одном облаке. Православное племя на Ливане получило небольшой вес политический, которого давно домогалось, ибо оно имеет теперь своих представителей или советников у эмиров маронитского и друзского, между которыми разделена власть управления под бунчуком бейрутского паши. В совете маронитского эмира Хайдара заседают православные Сулейман Шуэри и Шдит Энеи, а в совете друзского эмира Эммина – Ханна Хури и Дагер Бунибген. Я видел их в Бейруте и припоминал слова псалмопевца царя: «воздвигаяй нища от земли». В бытность мою в сем городе почти каждый день собирались эмиры и их советники в доме паши и рассуждали об уравнении поземельных повинностей и сборов на Ливане. Но совет их походил на расстроенные гусли. В Сидоне я застал на одре болезненном тиро-сидонского митрополита Исаию и подал ему святую милостыню. Кажется, он безнадежен и приложится к недавно усопшим собратиям своим, архиепископу эмесскому (в Хомсе) и селевкийскому (в Сайданае). О, Господи Иисусе, Пастыреначальниче! Призри на сиротствующую церковь сирийскую и воздвигни ей, хотя от камений, пастырей добрых.
Антиохийский патриарх Мефодий здравствует. Он писал ко мне на днях и убедительно просил меня к себе в гости. Шестиугольная камилавка багрового цвета бесит униатов дамасских. Одни из них принимают ее с отвращением, другие отвергают с презрением и надевают арабский тюрбан. Наместник патриарха их Максима, как предъявитель сего нового наглавия, принужден был удалиться из Дамаска от ярости единоверцев своих и проживал в селе Ябруде, доколе не получил новых повелений и подкреплений от своего владыки. Но вторичное предложение шестиуголки вторично раздражило униатов.
Мое появление в Иерусалиме против чаяния моего не обошлось без шума. У ворот сего города два магометанина кофеем поливали дорогу предо мною. Во всю масляницу келья моя подобилась улью, куда влетали и откуда вылетали разные пчелки. Умалчиваю о посещениях нашего патриарха, архиереев, святогробского братства и арабского духовенства. Не говорю о достопочтенном посольстве ко мне от лица патриарха армянского. Но не могу не поведать вам вкратце о посещении здешнего римского духовенства. Гвардиан св. Гроба и патриарх Валерга предупредили мою учтивость и прислали ко мне с поздравлениями, первый несколько францисканцев, второй двух молодых священников, прибывших к ним из Рима. Я проповедовал им о мире и любви на месте примирения человека с Богом. На мою речь, произнесенную внезапно и от избытка сердца, они отвечали молчанием, смотря на пол моей кельи. Здешние протестанты не видели меня. Но со стороны магометанского духовенства один белобрадый и важный ἀρχιγραμματεύς в белой чалме и с ним сухонький διαβασμένος, по-нашему сказать, святоша в зеленой чалме приходили приветствовать меня. Я беседовал с ними о мудрости и кротости их падишаха, об его благоволении к христианам, о дружбе Турции с Россией и о благополучии мусульман под державою нашего Государя. Всем этим лицам и сословиям, кроме чалмоносцев, я отвечал взаимно, кому с любовью, кому с почтением, кому с учтивостью. Латинский патриарх, мужчина белокурый, тонкий, статный, красивый с рыжеватой бородой, ниспускающейся до пояса, принял меня очень ласково. Наши галльские речи походили на разные цветы, кои бросают как попало. О чем и чем не говорили мы? И о папе, и о преобразованиях его, и об униатском патриархе Максиме, который, по мнению Валерги, против правил церкви усвоил себе тройной титул, и о брожении умов в Италии, и о начале образованности в Турции, которая, по словам римлянина, лучше принимается на берегах Тигра и Евфрата, где он трудился в качестве миссионера, нежели в Сирии и Палестине, и о несторианах, и о сирохалдейском языке, которым говорил Иисус Христос (тут Валерга упомянул, что ему удалось найти халдейский перевод некоторых творений Аристотеля, и что скоро отпечатают его в Риме и Париже), и о состоянии коптской церкви в Египте, которую я обозревал в 1845 г. Преосвященный Валерга очень любезен, в нем просачивается мир; зато от гвардиана св. Земли веет суровой пустыней. Армянский патриарх показался мне тяжелым. Святогробское братство улыбается и рисуется предо мною. Но Бог ведает, что я ему друг, брат и, если оно захочет, советник, страж, громовой отвод.
В Палестине все спокойно. Патриарх наш живет (по-здешнему) великолепно. Во время священнослужения его в преддверии храма стоит почетная стража из турецких солдат для предупреждения смятений. Все здешние монастыри православные обновлены или перестроены. Поклонникам из всех племен покойно в них, кроме русских, которых смирение не под стать высокому понятию Востока о России и увлажается сыростью и духотой, отправляющей иных на кладбище. Протестантсткая кирка с пристроивающимся к ней помещением для английского консула уже покрывается. Не могу смотреть на нее без особого волнения души, обуреваемой многими помыслами. Почему нет в Иерусалиме русского златоглавого храма и иноческого терема? Купол над ротондой гроба Господня ветшает, свинцовая крыша его с южной стороны полуоблезла и скатилась на карниз. Между этим куполом и близнецом его находится гарем мусульманский. Это унижение, поругание, попрание единственной на земле святыни видит мое око ежечасно из окон моей кельи. Сердце мое надрывается, рассудок мой волнуется, память моя вызывает из гробов всех крестоносцев, душа моя любуется пламенем их веры. Ах, для чего не уложат в их гробы холодность к вере и философию нашего века? Гарем над Гробом Господним! Внемлите, святители церкви российской, и рыдайте. Гарем над Гробом Господним! Слышите, все боящиеся Бога, и плачьте. Гарем над Гробом Господним! Жены и девы России, приидите хоть вы истощить его до оснований земли.
Иерусалимский патриарх будет писать в Петербург о нашем помещении. Не предваряю его. Где прикажут, там и будем жить. Нам дадут церковь, но жаль, что некому петь в ней и возглашать: миром Господу помолимся. У нас нет никакой домашней утвари и рухляди. Можем ли мы просить их себе и своим преемникам, не знаю.
В столицу приедет наш генеральный консул Базили. Просим вас похвалить его усердие к нам. Его уже любят везде.
Поручаю себя вашим святительским молитвам и любви и сохраняю в сердце моем глубочайшее уважение и искреннюю преданность к вам.