Женщина в деле ослабления старообрядческого раскола: несколько исторических данных по этому вопросу

Первые случаи ознакомления власти с представительницами раскола. – Выдающийся процесс боярыни Морозовой, княгини Урусовой и полковницы Даниловой. – Другие этого рода данные из истории раскола XVII века. – Оценка мероприятий того времени: «градская» кара и игнорирование вопроса.

Первый факт, ознакомивший высшую церковную и гражданскую власть с женщиною, как деятельным противником церковных исправлений, и показавший, где и как может проявлять себя эта, хотя и не сразу заметная, сила, факт наиболее крупный и характерный, обнаружился в тот самый 1666 год, когда происходил известный московский собор русских иерархов, созванных именно для суждения о противниках церковных исправлений. Из Московского Вознесенского, что в Кремле, женского монастыря на имя царя Алексея Михайловича тогда поступили две челобитные, одна от Елены Хрущевой, бывшей уставщицы монастырской, другая от игуменьи Маремьяны Пальчиковой. Обе челобитные были вызваны присылкою в Вознесенский монастырь новоисправленных богослужебных книг и относились, по всем признакам, к ближайшему после 2 июля времени, когда от лица названного собора русских иерархов было издано «Наставление благочиния церковного», имевшее целью путем повсеместного введения иовоисправленных книг способствовать прекращению возникших тогда церковно-богослужебных беспорядков. Елена, с жалобой выступившая первой, присоединила извет еще на имя Крутицкого митрополита Павла, и объясняла, что Маремьяна, игуменья Вознесенская, будто бы, вопреки царскому повелению и распоряжениям высшей духовной власти, не допускала и не допускает ввести в монастыре в употребление богослужебные книги новоизданные и требует, чтобы служба совершалась по книгам до-никоновского издания. Говорим: «будто бы», – потому что Елена представила положение вещей в превратном виде. Присылка в Вознесенский монастырь правительством богослужебных книг, действительно, не прошла без протеста со стороны монастыря; по смуту учинила не Маремьяна, как доносила Елена, а сама она, эта бывшая уставщица монастыря. Объясняя дело не так, как оно есть в действительности. Елена путём ложного извета рассчитывала, вероятно, не только предупредить со стороны игуменьи донос на нее, Елену, но, если удастся, даже совсем удалить игуменью из монастыря, чтобы не иметь себе в ней лишней помехи. Об этом мы узнаем из челобитной самой Маремьяны, от которой власть, надо думать, и сама уже потребовала объяснений по содержанию челобитных Елены. Принявши в свое управление Вознесенский монастырь в 1660 году, Маремьяна в течение почти шести лет не предпринимала мер к введению в монастыре новоисправленных книг. Примечательный случай, особенно если вспомнить, что последние имелись тогда даже в церквях Сибири. Но таково было то смутное время, такова неопределенность отношения власти к обострившемуся вопросу. Дело дошло до того, что стали править службу «всяк по-своему», кто по книгам «новым», кто по «старым», и не только в различных церквях, но нередко и в одной и той лее. В Вознесенский монастырь несмотря на то, что он находился по соседству с патриаршими кельями и царским дворцом, «царского жалования» в виде новоисправленных книг «в прежние годы», до июля 1666 года, «не было»; вместе с тем, не было от государя «заповеди и закону» и о том, чтобы «по старым книгам не говорить». Поэтому в монастыре все было по-старому, держали только «старые» книги: игуменья, как главная ответчица перед властями, очевидно, утешала себя тем, что имеет на всякий случай, оправдание. По крайней мере теперь, когда власть потребовала у нее объяснения, она прямо и единственно указала на то, что новых книг монастырь не получал, а употреблять старые власть не запрещала. Но если игуменья Маремьяна была способна, при изменившихся обстоятельствах, подчиниться решению власти, то совсем не таково было настроение уставщицы Елены. Она уже и ранее вела пропаганду против новопечатных книг и успела окружить себя целым, по выражение игуменьи, «стадом» единомысленных себе монахинь и особенно клирошанок. Поэтому, когда – в 1660 году – в монастырь были присланы новопечатные книги, со строгим наказом служить по ним, а старые книги оставить, партия Елены этому воспротивилась и заявила, что «хочет петь и читать» так, как «приказала» Елена, по ее «уставу», т. е. только по «старым» книгам. В монастыре, естественно, началась смута, которая разделила на две стороны даже и самих монастырских священников. Одни готовы были служить и действительно служили по книгам новоисправленным, другие стояли за книги только старого исправления. Приверженность этих последних, т. е. Елены и ее партии к старопечатным книгам имела именно чисто раскольнический характер. «А та, государь, уставщица, – писала в челобитной Маремьяна, – и по днесь в церковь на собор не ходит для-ради нового пения, а в келье говорить по старым книгам, а меня, нищую твою, царскую богомолицу, тем пением доводит. Как те книги новые, по твоему, великого государя, указу, к нам в монастырь присланы, и она, Елена, с той поры и в церковь не стала ходить, потому что у них дума за одно с клирошанами». По примеру Елены «сошла с клироса» певчая Евфимия, «не хотя по новым книгам говорить», и поспешила внушить те же понятия даже келейной послушнице самой Маремьяны, еще только совершенно подростку. «Да из моей кельи крылошанку в младых летах запретила, – добавляла игуменья о вышеупомянутой Евфимии, – чтобы по новым книгам не говорить же, а та, государь, крылошанка еще книгам не довольно изучилась». Игуменье даже эту свою келейницу не удалось «поучить» как намеревалась, не говоря уже о том, что бороться против всего «стада» Елены она совсем была бессильна.

Таков первый случай, сразу, кому надлежит, показавший, что пропагандистов раскола нужно искать не среди только иноков н не в одних мужских монастырях, но не менее и среди инокинь. В лице Елены монастырь даль, действительно, примечательный пример. Уже в самом ближайшем будущем, по-видимому, мало поплатившаяся за свою интригу бывшая Вознесенская уставщица, оставив монастырь и пользуясь полной свободой, ревнует о расколе с отвагой и горячей преданностью, вмешиваясь в решение даже наиболее трудных жизненных его вопросов².

Вскоре власть встретилась с другой женщиной и уже применила к, ней строгие карательные меры. Это было приблизительно в последнюю треть 1669 года. На Мезени была заключена в земляную тюрьму вместе с двумя своими сыновьями известная Настасья Марковна, жена известного расколоучителя протопопа Аввакума. При каких обстоятельствах это случилось, с подробностями не известно, но, кажется, достаточно привести на память лишь некоторые факты, чтобы допустить известную причину или вину постигшего протопопицу наказания. Это был примечательный характер, не менее типичный, чем какой представлял сам Аввакум. Последний нашел в своей жене преданного друга, всегда шедшего с ним рука об руку, а в делах веры способного на неограниченные самопожертвования. Внешние обстоятельства внесли в жизнь этой супружеской четы, внутренне довольной и счастливой, непрерывный ряд невзгод. Еще до столкновения Аввакума с Никоном, по причине неуживчивого характера протопопа и его распрей со своими пасомыми, протопопице пришлось перенести много неприятностей и лишений при переходах мужа из одного места жительства в другое. А когда Аввакум был сослан в Сибирь, ей пришлось нести все горечи ссыльной жизни, и она несла их терпеливо и безропотно. Только однажды, на невозможном пути по льду, Марковна не выдержала, попеняла мужу: «долго ли, протопоп, муки эти будут». Но и здесь, едва Аввакум ответил, что «муки» их будут «до самой смерти», – жена быстро воспрянула духом и, вздохнув, промолвила только: «добро, Петрович». Петровичу это было великой поддержкой, слово тут означало дело. В другой раз. на обратном пути из Сибири, Аввакум смутился тем, что везде служили по новым книгам; он не знал, что делать, как быть: переходить ли к новому церковному порядку, или по прежнему проповедовать о «старине»? продолжать ли свою борьбу, или, как человеку обремененному семьей, сойти с поля битвы, скрыться? Тут-то и явилась к Аввакуму на помощь жена. Видя грусть мужа, Марковна подошла к нему «с опрятством» и спросила: «что печалит тебя?» Протопоп отвечал подробным изложением обстоятельств. «Жена, сказал он, что мне делать? Зима еретическая на дворе: говорить ли мне, или молчать? Связали вы меня». Тогда Марковна на это скоро и решительно отвечала: «что ты, Петрович, говоришь! Я с детьми благословляю тебя. О нас не тужи! Силен Христос и нас не покинуть. Поди, поди в церковь, Петрович, обличай ересь», – Аввакум за это жене бил челом, да и пошел, как и прежде, «учить» везде и всюду. Но не в эту только критическую минуту Марковна оказала нравственную поддержку своему мужу; она не изменила его убеждениям и после, когда ссылка окончательно разлучила супругов, да и детей воспитала так, как хотелось отцу. Именно как жена и мать, протопопица Настасья представляет собою весьма характерный и выдающийся пример, на котором, по причине обнаружения его судебным следствием, еще на самых первых порах существования раскола можно было убедиться, какую крепкую опору имеет, последний в семье, благодаря влиянию здесь женщины. По обстоятельствам жизни в ссылках, даже не считая последней пустозерской ссылки Аввакума, дети его более находились под воспитывающим воздействием, конечно, своей матери, и тем не менее это вышли такие Аввакумовичи и Аввакумовны, раскольническая стойкость которых и тюрьму выносила, и похвалы Аввакума заслуживала. По всем признакам мезенский дом Марковны в рассматриваемом случае потому обратил на себя внимание со стороны подлежащих властей, что имел деятельные сношения с московскою раскольническою средою и сразу сделался пристанищем для тогдашних пропагандистов раскола.³

В конце 1671 года началось новое громкое дело, взволновавшее всю Москву, в котором главным действующим лицом явилась опять женщина, даже не одна, и с известным в столице именем. В ночь на 16 ноября этого года была взята под стражу по делу о содержании и пропаганде раскола московская боярыня Федосья Морозова, а вместе с нею – и сестра ее княгиня Евдокия Урусова⁴. К ним вскоре была присоединена еще некая Марья Данилова, жена стрелецкого полковника. Этих трех, родовитых москвичек Аввакум не даром называл не только «троицею», но и тричисленною единицею». В отстаивании дела Аввакума, поскольку это проявилось особенно в их судебном процессе, oни составляли как бы одну душу. В свою очередь первая из них, т. е. боярыня Морозова, и ранее того была душою всего московского аввакумовского общества и далеко не в одной женской его половине.

В роли ярой защитницы церковной «старины» Морозова объявилась вполне естественно, т. е. не только как женщина своего времени, веками к тому подготовленная, но и в силу своего личного положения. С другой стороны, вполне понятно и то, что она сразу стала защитницей сильной, так как имела большие связи и была богачка. Постепенно сроднившаяся с идеалом постнической жизни, какой тогда господствовал в умах, искавших спасения души, а как вдова и в своем положении, по понятиям того века, носившая смысл монахини, эта, в известном роде целостная, натура, как скоро узнала о мнимом «развращении чина богослужебного», безраздельно посвятила себя на служение расколу, видя в этом долг веры и подвиг добродетели, и повела защиту его до конца, без колебании. Знатная по отцу и мужу, имевшая много родных и знакомых в московском боярстве, весьма близкая даже к царскому двору, Морозова, с другой стороны, как владевшая громадными материальными средствами, привлекала к себе нуждавшихся в ее помощи всех бедных, сирых и обездоленных, и таким образом имела возможность не только поддерживать раскол в высшем обществе, но и царить своим взглядом и словом и в этих низших слоях. В ее хоромах находили приют и юродивые Феодоры и Киприаны, и гнойные Федоты Степанычи, и изгнанные из монастырей инокини Елены и Меланьи, все знаменитые ученицы Аввакума – своего рода Аввакумы в сарафане, а сам этот протопоп, богатырь на поприще раскола, издавна состоял духовным отцом Федосьи Прокопьевны и даже уже по возвращении из Сибири «невыходя» жил в ее доме. Окруженная такой средой, Морозова находила в ней себе поддержку, в то же время и сама ее поддерживая, и многочисленные уста быстро и охотно разносили по Москве мысли сановитой благотворительницы. И сама Морозова ходила по улицам и стогнам града, но богадельням и темницам, оделяя всех, кому что нужно. С другой стороны, она вступала в словопрения с «никонианами» мужского пола и женами» и приобрела известность «беспрестанной обличительницы» их. Наконец, когда за все эти подвиги пропаганды Морозова подпала под удары суда и наказания, – она выиграла и еще больше, достигнув в своем лице самой вершины прославления раскола. Вот некоторые подробности этого дела, которому не могли надивиться сами представители церковной и гражданской власти, не исключая царя и патриарха.

Еще в самом начале процесса, когда обеих сестер допрашивали вместе, та и другая сумели показать себя в истинном своем свете. II похуление церкви, и презрение к властям, как к сынам ее, и безбоязненность при «обложении узами» – все было показано во имя безусловной преданности расколу. При допросе думным дьяком и архимандритом в доме Морозовой, обе сестры давали показания в постели и не хотели встать; Морозова сидя отвечала и комиссии в Чудовом монастыре. Председательствовавший митрополит на вопрос: «причастится ли она, боярыня, по тем служебникам, по которым причащаются царь, царица, царевичи и царевны», – получил ответ: «нет, не причащусь, потому что те служебники развращенные; все вы подобны Никону, врагу Божию, который своими ересями, как, блевотиной наблевал, а вы теперь то сквернение его подлизываете».

Когда, на другой после того день, упорным сестрам стали возлагать на шеи цепи со стулами, Морозова, перекрестившись и поцеловав огорлие, выразила радость, что «сподобляется возложить на себя Павловы узы»; а когда затем ее повезли на дровнях через Кремль на Печерское подворье, то у царских переходов, полагая, что царь смотреть на ее поезд, Морозова часто крестилась, высоко поднимая руку с двуперстием и звенела цепью, показывая царю, что не только не стыдится своего поругания, но и услаждается своими узами. Часто ездил к заключенной для увещевания Рязанский митрополит Илларион, но без всякого успеха: напротив, имели полный успех письменные и личные сношения обеих заключенных с главнейшими представителями раскольнического миpa, в роде Иова льговского или протопопа Аввакума. Для последователей раскола дело Морозовой и Урусовой имело громадное значение; в «подвиге» последних открывался сильный и яркий пример для распространения раскола в народе; поэтому все, кто мог, и всеми средствами естественно должны были помогать довести этот «подвиг» до конца, что и достигалось упомянутыми сношениями. Здесь, как в подобных же сношениях дальнейшего времени, требовавших не мало предприимчивости, смелости и отваги, много приложили старания опять же женщины, из которых одни являлись для заключенных в роде духовных руководительниц и наставниц, другие считали богоугодным делом послужить им в качестве «рабынь», несмотря на свое боярское происхождение. Но делом Морозовой и Урусовой интересовалась» вообще вся Москва, волнение и соблазн охватили все столичное население. Разлученная с сестрой, после первого допроса, Урусова была послана под крепкое начало в Алексеевский монастырь, с приказанием водить ее там в церковь. И вот монастырь ежедневно был заставлен рыдванами и каретами приезжавших посмотреть подвиг «восприявшей мужескую мудрость и отложившей женскую немощь» княгини. Подвиг ее заключался просто в том, что она всеми силами сопротивлялась, когда нужно было идти в церковь. «Как я пойду в ваш собор, когда там у вас поют, не хваля Бога, но хуля, и законы его попирая». Нужно помнить, что съезд карет был далеко не результатом простого любопытства: чаще это были взгляды сострадания и сочувствия, когда приезжавшие видели княгиню в состоянии религиозного возбуждения и несомою па рогожных носилках в церковь. Таков уже был идеал тогдашнего русского человека, воспитанного в духовной своей сфере понятиями аскетическими, примерами мученическими, – чтобы всегда и неизменно являлось общее сочувствие всякому страждущему и особенно страждущему под знамением – «ради веры, ради Христа». Сама власть скоро поняла, что дело приняло оборот крайне неблагоприятный. что это публичное «влаченье» в церковь служить только к прославлению раскола, возвышая в глазах народа мужество и терпение его знатных последовательниц, а потому решила скорее положить конец соблазну. Но и дальнейшие меры: увещания, пытка и земляная тюрьма не сломили упорства «тричисленной единицы». Вот в Чудовом монастыре в соборной палате патриарх Питирим в присутствии духовных и гражданских властей, после безуспешного увещания Морозовой, говорит ей: «я сам потружусь, исповедаю тебя и причащу». Морозова отвечает: «что ты говоришь: сам: чем ты отличен от прочих, если творишь то же, что и они; не требую твоей службы». Во все время увещания Морозова не хотела стоять пред властями: ее поддерживали стрельцы, так что она висела у них на руках. Но вот патриарх облачился, чтобы совершить помазание священным маслом, предполагая, в надежде на исцеление, что боярыня страдает болезненным расстройством ума; увидавши это намерение, Морозова не только встала на ноги, но и приготовилась «яко борец» и, отстранив рукою хотевшего помочь патриарху митрополита, завопила к первому из них: «не губи меня, грешницу, отступным своим маслом»! и позвяцав цепями, продолжала: «для чего эти оковы? я, грешница, уже целый год их ношу, а ты весь мой недостойный труд одним часом хочешь погубить. Отступи, удались; не требую вашей святыни никогда». Еще бесцеремоннее поступила княгиня Урусова, когда и к ней явились в ту же ночь те же увещатели. Увидя идущего к ней с масляною спицею патриapxa, она мгновенно сняла со своей головы покрывало, опростоволосилась и воскликнула: «о, бесстыдные и безумные, что вы делаете? разве не видите, какова я есть»? т. е. в каком срамном виде; и темъ устыдила властей и миновала помазания. Морозова не переставала укорять и обличать «лукавое отступление» властей далее во время пытки, когда висела па стряске. Как безнадежно упорных, Морозову, Урусову и Данилову сослали в Боровск, где они, нравственно поддерживаемые посещающими их известною Еленою и еще более известною тогда, знаменитою инокиней Меланьей, которую сам Аввакум называл «матерью», «великой», «начальницей», – оставались уже до самой смерти⁵, ни разу не ослабев в своем «подвиге», несмотря на все физические тесноты, какими под конец были обложены в своей земляной тюрьме⁶.

За нисколько месяцев до смерти Морозовой, Урусовой и Даниловой, именно около 1 июля 1675 года, но распоряжению присланного из Москвы в Боровск для розысков по делу о сношениях раскольников с этими заточницамн дьяка Кузмищева, была сожжена в срубе некая инокиня Иустина, которая. попав в боровскую тюрьму, – очевидно за содержание и пропаганду раскола, – ранее «тричисленной единицы», так сказать встретила здесь последнюю и прожила с ней до самой своей казни⁷.

Но перечисляя всех случаев, где женщина запечатлела свою преданность расколу смертью в срубе, случаев, которых в начальный период истории раскола было не мало, но которые говорят все об одном и том же⁸, – остановимся несколько на других примерах, в свое время засвидетельствованных в официальных донесениях и представляющих также некоторый интерес и свою характерность.

Прежде всего нужно назвать княгиню Анну Хилкову. Хотя похождения этой сиятельной раскольницы недостаточно известны, однако видно, что и она со своей стороны принесла расколу долю поддержки. По-видимому, Хилкова искусно умела служить расколу тайно, не объявляясь пред взорами властей. В Москве она имела свою домовую церковь и держала при ней попов. По показанию попа Прокопия, он служил у Хилковой вплоть до того времени, когда раскол княгини был открыть. Но и «объявившись» в содержании раскола, Хилкова постаралась «утечь» из рук властей. Она была послана под надзор в Воскресенский Горицкий женский монастырь, что в Новгородской eпаpxии, и оттуда бежала. Пока производились розыски и горицкие старицы за слабый надзор сидели под караулом, беглянка благополучно достигла знаменитого Пошехонья и нашла себе здесь покойный приют⁹.

В 1679 году в донесении царю Феодору Алексеевичу из Тюменской приказной избы были засвидетельствованы следующие два случая.

28 октября 1677 года, во время совершения литургии в соборной церкви города Тюмени, в церковь вошли неизвестные пришлые люди, – «три человека и четвертая старица» – и на Херувимской песни, во время Великого выхода, учинили раскол. «Православные христане, – кричали они, – не кланяйтесь, несут мертвое тело, и на просфорах печатают крыжем, антихристовой печатью». На допросе в приказной избе оказалось, что это вологжанин Афонька Антонов, тотмянин Демка Степанов, мезенец Перша Григорьев» и тотмянка старица Варвара и что пришли все четверо на Тюмень «истинные веры изыскивать», т. е. с пропагандою раскола. В тот же день делу дан был ход по тогдашним законам.

Другое известие сообщало о самосожжении раскольников по научению тюменского попа Дометиана, в иночестве Даниила, случившемся в ночь на 6 января 1679 года в Тобольском уезде на речке Березовке. Описывая, как Даниил достроил кельи и часовню, как служил в ней вечерню и часы, пел молебны и воду святил, как иостригал вновь приходивших, документ добавлял, что тут, при часовне были две черницы и две девки, которые «бесновались пред иконами» и «бились о землю». «И говорили они в то время, как бились, Пресвятую Богородицу и небо отверсто, ангелы венцы держать тем людям, которые в той пустыни постригались». При такой обстановке пропаганда имела чрезвычайный успех. «Многие из Тарска, из Тюмени и из иных городов и уездов, всяких чинов люди, оставив дома с животы свои и скот, бежали» в Данилову пустынь «с женами и детьми и многие постригались» здесь, пока не набралось 1700 человек, которые все и сгорели в раз¹⁰.

От 1693 года сохранилось донесение подлежащих властей царям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу – о поморских раскольниках. Факт был в Подожком погосте и состоял в следующем. 21 ноля 1693 года туда пришли многие незнаемые люди, с ружьями. На колокольне ударили в набат. Когда собрался народ, пришельцы вломились в церковь и принялись обмывать иконы и пелены. С водой появились также в куполе и лили ее на крест. Через день был крестный ход вокруг церкви. Это были раскольники, пришедшие в Пудожский погост с целью «пересвятить» церковь. Заводчиками дела были чернец Тимошка из Рогозерской пустыни и дьячок Васька Заяц, попа с ними не было. 1 августа, взяв иконы и кресты, раскольники ходили на реку и там «святили воду», потом ежедневно «строемъ съ ружьями» являлись въ церковь и «пели» здесь вечерни, утрени, молебны, отправляли и все другие церковные потребы, какие открывались у окрестных обывателей. По свидетельству одного из очевидцев, и это удивительное событие не прошло без вмешательства и пособия со стороны женщин, оказанное также не менее удивительным способом. Оно состояло в том, что пока пришлые раскольники били в набат, да мыли иконы, – «того Пудожского погоста три женки соблазн чинили, и были будто вне ума, а как образумились, говорили, чтобы в церквях Божиих действовать Ваське с советники, а попов отказать». Когда руководитель дела Васька Заяц устроил, в сообществе с соловецким иноком Иосифомъ, самосожжение в деревне Строкиной, близ Пудожскаго погоста, – «с ними ворами вместе сгорели» и эти три женки»¹¹. Как здесь, так и в предыдущем случае – у попа Дометиана, женщины, очевидно, принимали на себя роль пророчиц, чтобы доказать правоту раскола путем сверхъестественным, т. е. ссылкой на видения и откровения, и, как видно, это их состояние, было-ли оно действительно экзальтациенное, или просто притворное, эти их «пророческие» речи и странные действия оказывали сильное влияние на душевное настроение темной толпы, которая и без того уже достаточно была религиозно возбуждена, чтобы подчиниться ему.

Некоторые из указанных нами примеров, особенно дело Боровских заточниц, в свое время достаточно показали, что в применены к женщине, как защитнице раскола, внешняя карательная мера столь же мало надежна и чаще – далее совсем бессильна, как и в применены к мужчине, не смотря па естественную женскую «немощь» физическую и духовную. Такая мера считалась тогда самою действительною, конечно, крайне ошибочно. Но не совсем быль безопасен н другой тогдашний взгляд, который на практике имел, по-видимому, широкое приложение. Это взгляд – что женщина в делах веры ответственна менее, чем мужчина, что она стоить здесь не на теоретической почве сознательного убеждения, а лишь на почве простой привычки, и что, поэтому, приличнее игнорировать ее упорство, чем употреблять меры настойчивого искоренения такового. Такого взгляда, по сказанию биографа Морозовой, держался, например, патриарх Питирим. который в начале рекомендовал царю применить его далее к этой ревнительнице раскола. Советуя царю освободить Морозову и Урусову из заключения, возвратив первой ее дом, а вторую – ее мужу, Питирим, поэтому, не заключающему в себе ничего невероятного, сказанию, считал такую тактику более «приличною» потому, что ведь «женское их дело: мною ли они смыслят». И Алексей Михайловичу по тому же сказанию, принципиально не возражал против такого взгляда, и не согласился применить его лишь, собственно, к боярыне Морозовой в виду ее особенной «лютости» и причиненных ею оскорблений самому царю¹². Такое мнение могли разделять тогда и вообще многие представители власти, потому что оно согласовалось с современною оценкой женщины, как малолетка по сравнению с мужчиной, недоросля, вообще величины меньшей. Но такое мнение, если судить, по существу, имело для себя оправдание лишь с той стороны, что женщина поскольку живет рассудочною жизнью менее всего, менее всего способна к созданию религиозной доктрины, а также констатировало современный факт, что, по условиям положения тогдашней женщины, ее наличная сумма знаний по вопросам веры несравненно ограниченнее, чем сумма знаний мужчины. Другая сторона дела, т. е. практическое применение женщиной вопросов веры к жизни этим мнением оценивалась недостаточно, если не прямо совсем упускалась из виду. А между тем здесь-то именно и была сильна женщина, здесь она оказывалась энергичнее мужчины, потому что руководилась прежде всего сердцем, жила религиозным чувством, – которое никогда не сокрушимо, всегда живо и действенно. Этот порядок вещей хорошо понимал и по достоинству ценил опять все тот же протопоп Аввакум. И он соглашался, что вообще «у бабы волоса долги, а ум короток»; но он ни на минуту не сомневался и в том, что эти, имеющие «короткий ум», способны «мучиться за Христа хорошенько, не оглядываясь назад»¹³. Признавал, в частности, Аввакум и то, что «женский» современный «быт» в богословских познаниях стоит на самом последнем месте, что в женской его времени среде плохие могут быть прения о «догматстве». Однако, констатируя это, Аввакум тут же давал и такое наставление: «женский быть одно говори: так в старопечатных книгах напечатано, так я держу и верую, с темь и умираю»¹⁴. Значит, ограниченность познаний в вопросах веры, по мнению Аввакума, ничуть не подрывала в женщине того времени твердости в защите содержимой «веры», потому что женщина имела возможность узнавать последнюю по внешним признакам. Так на деле тогда действительно и было, и мы это уже видели. Не спорим, рассматриваемый взгляд отчасти был и прав и носил в себе долю целесообразности. Но это можно сказать о нем никак не безотносительно, а лишь по сравнению с той внешней мерой, которая в своем применении тогда достигла последней крайности и о которой уже была речь выше. Отвергая эту последнюю, рассматриваемый взгляд непременно должен был предполагать меру и другую, которая, будучи вообще действенна по отношению к расколу, как явлению религиозному, в то же время могла бы рассчитывать на успех, собственно, в приложении к женской половине раскола. Но такой постановки дела тогда не было. В памятниках того времени мы совсем не встречаемся далее с простыми намеками в этом роде. Самые первые и самые главные акты: «Наставление благочиния церковного», изданное собором 1666 года в целях противодействия расколу, и «Изречение» собора следующего 1667 года, произнесшее окончательное осуждение его последователей, – не содержат в себе ничего более кроме призыва «покоряться святой восточной церкви», обращенного вообще ко всем «православным христианам всякого чина», как мужского пола, так и женского, и кроме наказа священникам, чтобы каждый из них в своем приходе поучал тому «вся своя дети духовные, мужи и жены»¹⁵. Все частнейшее здесь ограничивалось только тем одним. чтобы архимандриты, игумены, протопопы и старосты поповские «досматривали у всех просфорниц», где кому приказано, чтобы просфоры печатали печатью креста четвероконечного»¹⁶. Примечательна, однако, эта единичная частность, что среди забот об искоренении раскола путем обновления церковно-приходской обстановки, по мнению собора, единственным, собор сразу встречается с такою особенностью последней, в которой фигурирует женщина, и отмечает эту особенность, несмотря на всю видимую ее малозначимость. Очевидно, в жизни тогдашнего православного прихода, насколько она нуждалась в усвоении новых церковных порядков, местная просфорница представляла своего рода единицу, по подобию того, как единицу же представлял и каждый приходской священник. Уже самое ближайшее время показало, что собор вспомнил о просфорницах вполне предусмотрительно¹⁷.

Положение вопроса в XVIII столетии. – Факты из миссионерской деятельности Питирима Нижегородского. – Взгляд Св. Синода, высказанный в 1723 году. – Данные из разновременного официального делопроизводства. – Сведения в «Извещении» 1748 года и в «Известиях» самого конца XVIII столетия.

Ясное понимание значения для раскола женщины с решительными попытками направить ее в обратную сторону. т. е. на дело ослабления раскола встречаем, и по-видимому впервые, в миссионерской практике Питирима, сначала иеромонаха Никольского в Переяславле- Залесском монастыря, потом архиепископа Нижегородского, противораскольническая деятельность которого в лесах нижегородских уже в 1707 году получила официальный характер, по особому царскому указу, а началась и еще ранее того. Как вышедший из раскольнической среды и еще более ознакомившийся с состоянием последнего путем непосредственного наблюдения над таким знаменитым раскольническим центром, каким был тогда нижегородский Керженец, знаменитый миссионер, очевидно, скоро распознал эту силу раскола, как равно оценил ее и с точки зрения миссионерских успехов православия. В одном официальном документе, относящемся к 1722 году, находим известие, что по случаю присоединения к церкви раскольнических «начальных» стариц Досифеи и Меланьи, вместе с другими – «рядовыми» – старицами, Питирим исходатайствовал у Св. Синода разрешение построить в керженских лесах церковь – «ради лучшего других от раскола ко святой церкви обращения», – и что при этой церкви скоро возник целый женский монастырь¹⁸.

Документа объясняет цель постройки монастыря вполне верно и констатирует один из случаев неуклонной миссионерской тактики Питирима. Подтверждение этого мы находим у иеромонаха Гурия, одного из ближайших сотрудников Питирима в миссионерской деятельности, который оставил после себя и описание последней. Гурий подробно рассказывает о постройке Питиримом нескольких женских монастырей в соседстве с керженскими раскольническими скитами и починками и всякий раз неизменно добавляет, что это было сделано с целью миссионерского воздействия монастыря на окрестное раскольническое население. Так, в 1707 году был основан Троицкий Белбашский женский монастырь. «По реке Белбашу церковь Пресвятой Троицы вновь построил и монастырь оградил и в нем монахинь, обратившихся из раскола, жить определил, ради других обращения». В 1713 году с той же целью мужской Спасораевский монастырь был переименован в женский. «Для близости к керженским келейным жителям, для обращения, в 1713 году, в Балахонском уезде, при реке Кезе Спасораевский монастырь возобновил и из того Троицкого Белбашского монастыря пять-на-десять монахинь в нем жить посади». Наконец около 1722 года был начать постройкой вышеупомянутый Рождественский женский монастырь. «В дворцовых лесах керженских и дрюковских церковь вновь Рождества Богородицы построил и монастырь оградил; в нем монахинь обратившихся из раскола жить для других обращения определил, к которому земли и леса и штат ружнаго жалованья по указу определен». Примечательно, что из четырех построенных Питиримом с миссионерской целью монастырей только один был мужской, именно Успенский в Юрьевецком уезде, а три – женские. Особенно обращает на себя внимание судьба Спасораевскаго монастыря: миссионерские интересы потребовали сделать этот мужской монастырь женским и по этой причине жившие здесь монахи были переведены в названный Успенский монастырь. При этом, как в данном случае, так и в двух других, для населенья женских монастырей Питирим воспользовался не другим кем, как именно обратившимися из раскола монахинями¹⁹. Все

это показывает, что опытный миссионер действовал под живым впечатлением от внимательного наблюдения над жизнью керженского раскола. Этот знаменитый центр, впоследствии сделавшийся даже своего рода царством женских раскольнических скитов, уже и в период деятельности Питирима заключала, в себе массу женского скитнического населения. А ведь скиты и монастыри в то время, как и впоследствии, составляли главную силу раскола, самую коренную его поддержку. Применительно к своему взгляду на переживаемое время, как на время антихристово или, по крайней мере, как на время последнего отступления всех христианских народов от истинной веры христианской, когда для крепких хранителей последней уже не оставалось и но может быть другого спасительного жития, кроме жития пустынного, с его аскетическими подвигами и монашеским отвержением мирских удовольствий, – раскол с самого начала своего существования не только все свои «общежительства» организовать на началах монастырских, но и разнокелейному устроению усвоял тот же скитский облик. Монастырь и скит явились в глазах раскольников с чрезвычайным призванием, как охранители веры от поругания антихриста и представители «пустынного» жития, непричастного суете, оскверненного стопами антихриста и его слуг, миpa. Вообще в образе монастыря и скита раскол заключил весь свой жизненный идеал и потому самая судьба раскола связывалась с судьбою монастырей и скитов. Исполнительностью собственно богослужебного устава, с продолжительными стояниями и точностью обрядовых действий с одной стороны, и соблюдением устава иноческого, с непременными сверхдолжными аскетическими заслугами по силам и умению каждого с другой, – всем этим раскол имел целью показать во-вне этот идеал, так что скит и монастырь являлись конкретным образцом основной жизненной идеи раскола. И такой чрезвычайной миссии женские монастыри служили не только не менее, чем мужские, но и более, потому что женских монастырей было больше числом и самая организация их в известном смысле была прочнее. Отсюда понятно, что для противодействуя расколу, особенно в главнейших центрах его скитско-монастырской обстановки, нужны были православные монастыри, особенно с монашествующими из обращённых из раскола. Как представители жизни истинно иноческой, православные монастыри, конечно, имели все средства к тому, чтобы парализовать обаяние раскольнических монастырей и скитов. А как населенные лицами, вышедшими из раскола, они способны были и более чутко относиться ко всем частностям своей миссионерской применимости. Лучшими проводниками на этом пути Питирим признавал женские монастыри и образовал их из тех монахинь и белиц, которые прежде сами были в расколе. А что эти православные монастыри, основанные Питиримом, действительно грозили крепости и устоям раскола, это доказывает факт разграбления, которому подверглись два из них: мужской и первый женский, – подверглись вскоре после своего возникновения, – и которое учинили «злые люди», как объясняет современник, «по научению неких раскольников». «Отыдите от места сего и от страны сея и со оным вашим учителем Питиримом, – говорили разбойники монахиням, которых при этом даже били, – аще ли не отыдите скоро, то паки пришедше мы всех вас погубим зле». Питириму пришлось просить у начальства военную для монастырей охрану.²⁰

Вторая особенность миссионерской практики Питирима состояла в том, что на свои собеседования с раскольниками он обыкновенно приглашал монахинь и белиц, как уже обратившихся из раскола, так еще и остававшихся в нем. Обь этом говорить тот же Гурий, свидетельство которого подтверждается и официальным документом об известном обмене ответами между Питиримом и раскольниками в селе Пафнутове 1 октября 1719 года.²¹

Вероятно, не без указания того же Питирима тогда был высказан по рассматриваемому вопросу взгляд и со стороны высшей духовной власти. В определении от 15 февраля 1723 года, отвечая, следует ли брать штраф с укрывающихся от записи в раскол мужних жён, девиц и вдов, – Св. Синод постановил: согласно синодальному приговору 20 мая 1721 года, как с мужеска, так и с женска пола брать равно, «понеже от женска пола паче происходят раскольнические прелести»²². Из обозреваемого XVIII столетия можно указать, для примера, следующие официальные данные; которые в свое время могли служить подтверждением такого взгляда на значение женщины, как с точки зрения пропаганды раскола и борьбы с нею, так равно и по отношению к его внутренней организации.12 февраля 1720 года допрошенный в кабинете его величества по делу о принадлежности к расколу известный диакон Александр, прежде служивший при женском монастыре костромского пригорода Нерехта. рассказал об обстоятельствах своего перехода в раскол следующее. Однажды он прочитал в чине приятия от яковит проклятие на некрестящихся двумя перстами, затем слышал от одного попа, что трегубая аллилуиа есть латинская ересь, наконец в Часослове встретил аллилуию сугубую. Этого было достаточно, чтобы Александр впал в сомнете на счет спасительности православия; но колебание длилось и еще не меньше полгода, пока, наконец, не разрешила его старица Елизавета, переселившаяся в Нерехтский монастырь из Ярославля. Как только диакон намекнул старице о своем «сомнении», та поведала «с великим ужасом. что-де ныне вера не правая и говорить-де о том она не смеет, потому что ныне за это мучают». Но высказав эту боязнь и темь еще более заинтересовав Александра, Елизавета немедленно обнаружила, наоборот, самую развязную смелость. Много бесед старица потратила на то, чтобы разъяснить диакону, – «как было при Никоне». А когда, в заключение, тот спросил ее: «где же истинная вера»? Елизавета указала: „истинная вера обретается в сокровенном месте, а именно в лесу, в нижегородских пустынях, и коли хочешь спастись, то-де туда поди». Это так подействовало на Александра, что он, продав имущество, тайно, в зимнюю пору, ушел, вместе с женою, в Ярославль, а оттуда па лошадях керженских старцев добрался и до «спасительных пустынь»²³. Обратим внимание, что ведь это тот самый Александр диакон, который вскоре по переходе на Керженец сделался основателем известной диакоповщины, поповщинскаго толка его имени, существующего даже и доселе.

Имея в виду подобные изложенному сейчас случаи, мы не затруднимся понять, почему в одном из правил об обязанностях причта церковного по отношение к раскольникам, распубликованных Св. Синодом 31 мая 1722 года, при указании, чтобы священники внимательно охраняли свои приходы от раскольнических пропагандистов, – о раскольнических черницах и их пропаганде не только не было умолочено, но упомянуто даже прежде, чем о «пустосвятах» и «учителях» чернецах²⁴.

4 декабря 1732 года были допрошены пойманные в волоколамском лесу по распоряжению Сената стольником Иваном Мякининым – старицы: Евфросинья, Меремьяна, Марфа, Аполлинария и Иустина, и вот что показали о себе три последние. Все они жили в волоколамском лесу в келье некоей старицы Феодосьи, которая потом съехала на Ветку, все от нее «научены в расколе», а Аполлинария и Иустина и сманены были в лес ею же. В 8 верстах от кельи Феодосьи над могилой старца Филарета, которого раскольники считали за святого, была построена часовня и народ сходился сюда для молений. Молитвенные чтения исполняли здесь означенные старицы. «В нынешнем 1732 году, в Троицкую субботу, – показывала Марфа, – с старицами Полинарию да Устиньею для моления и для поминовения Филарета я ходила и по нем читала сама канон за умершего, и в то время было и других молельщиков мужеска и женска полу много». Аполлинария показывала, что «по книгам читать не умеет», но «по Филарете канон читывала сама». Иустина добавляла еще, что чтению ее «выучила» та же старица Феодосья²⁵.

Когда, в 1755 году, пропаганда Выгореции вынудила Новгородскую Консисторию просить местную гражданскую власть «о сыске и представлении к учрежденному в Олонецком Духовном Правлении следствию» главнейших поморских «наставников», то не преминула добавить, что надлежит «сыскивать» одинаково и «женских скитов наставниц», очевидно уже заявивших себя тогда пропагандою²⁶.

Нельзя не отметить, что стараниями черниц раскол поддерживался даже в дворянских домах, как это обнаружилось из дела о принадлежности к расколу бывшего генерал-рекетмейстера Василия Павлова, которое Синод рассматривал 5 марта 1725 года²⁷.

Но пропаганду, и иногда даже прямо с насилием, вели не одни скитские наставницы и бродячие монахини.

Пойманная в 1733 году в муромском лесу капитаном Федором Прямым и доставленная в числе других 44 человек в Москву раскольница Марина Иванова дала о себе следующее показание: родом она крестьянская дочь села Юлова, вотчины Сергиева монастыря, Мокшанского уезда, в белицах звали ее Марфою, расколу научена от посадской вдовы города Мокшанска Агафьи Степановой, а пострижена в старицы керженским иеромонахом Софонием еще около 1688 года²⁸. В 1760 году Астраханской Консистории стало известно, что мать войскового атамана Ивана Иванова, который и сам укрывал в своем доме беглых раскольников, – мать Анисья, как показывал дворовый человек атамана Михайлов, принуждала свою прислугу, в том числе и его, Михайлова, с женою, проклинать православную церковь, причем. встретив с их стороны сопротивление обращению их в раскол, прибегала, при помощи живших в атаманском дворе раскольников, к побоям и даже угрозе утопить²⁹.

Имеются, с другой стороны, свидетельства и о безуспешности мероприятий по обращению раскольниц в православ1е. Одни раскольницы до конца оставались непреклонными: другие, напротив, скоро проявляли согласие присоединиться к церкви; но делали это притворно, с целью легче совершить побег. Побег практиковался вообще в широких размерах и нередко вызывал раскольниц на разные хитрости.

Так, например, из «обратившихся к Св. Церкви» в 1720, 1721 и 1722 гг. тридцати скитских стариц и посланиях из Приказа Церковных Дел в розные, преимущественно московские женские монастыри, «в подначальство», как видно из доношения Приказа Св. Синоду, рассмотренного последнимъ 30 января 1723 года, к тому времени бежало уже 11 человек, причем в некоторых случаях бегству не помешали даже и «железа», в которые были закованы старицы³⁰. Подобным образом, обнаружили свою неискренность и вышеупомянутые старицы из волоколамских пустынь. Все они заявили при допросе, что «быть в расколе» не желают: но, как видно из того же официального документа 1732–1733 года, сделали эти с хитройю целью. Так, Иустина и Аполлинария бежали из назначенных им для жительства монастырей вскоре по прибыли в них. Маремьяна 10 января 1733 года умерла и пред смертью отказалась от причастия³¹.

11 февраля 1737 года в Св. Синоде было заслушано донесение тобольского митрополита Антония относительно присланных в Тобольск для ссылки и содержания в сибирских монастырях 12 раскольнических старцев и 72 стариц. Объясняя, что хотя эти старцы и старицы «о обращении к церковному соединению довольно увещеваемы были, однако обратились из и них малое число», – именно: три старца и девять стариц, – преосвященный добавлял, что трудность возникающего отсюда вопроса о содержании присланных в монастырях усугубляется еще от частого бегства раскольников из мест монастырского заключения. В данном случае, показывалось в донесении, три старицы из числа «обратившихся» уже бежали в том же 1736 году, прямо после своего мнимого «обращения»; а чего можно ждать от тех, которые «к церкви не обратились», по объяснению преосвященного, показывает пример монахини Евпраксии, которая, чтобы совершить побег, «учинила притворное себе под караулом умерщвление». т. е. притворилась мертвою и «снесена была во гробе за город в убогий дом»; там екатеринбургским раскольником Осеневым была освобождена из гроба, наделена одеждою и выпущена на все четыре стороны. Прибавляя, что и ранее присылавшиеся за раскол для содержания в сибирских, монастырях чинили побег и разбежавшихся можно насчитать уже целые десятки, митрополит Антоний вообще заключал, что предусмотреть и прекратить эти побеги нет никакой возможности и что поэтому рассылка раскольников и раскольниц по монастырям является совершенно бесцельною. Синод признал эти доводы основательными и выразил с своей стороны мнение, что монахов, о которых речь, «удобнее содержать при горных работах», а монахинь – «разослать на прежние места, кто откуда бежал», на положении «светских» раскольниц. Кабинет министров согласился с этим³².

21 октября 1741 года, вследствие донесения новгородского архиепископа Амвросия, Св. Синод постановил находящихся на увещании в монастырях новгородской епархии 15 раскольниц, по причине их безнадежного упорства в содержании раскола, как то показало «довольное увещание» их со стороны назначенных на то лиц, – отослать в Новгородскую Губернскую Канцелярию, с тем, чтобы та поступила с присланными по действовавшими, тогда законам³³.

Особенно много хлопот причинили духовной власти монахини, задержанные на Ветке в 1735 году, в так называемую первую ветковскую выгонку. Оказавшаяся в количестве 809 человек, превышавшем количество задержанных, ветковских монахов более чем в три раза, они были предназначены к рассылке но женским монастырям, с тем, чтобы там производилось им «увещание к соединению с церковью». Но уже в 1736 году в Св. Синоде; слушалось дело о переводе их из Федоровского при Переяславле – Залесском монастыря четырех посланных туда ветковских монахинь, из опасения, что от них в том монастыре «могут произойти непорядки», при чем 1 сентября было постановлено заключить их – и притом с назначениям «в тяжкие работы» – в более «крепкие девичьи монастыри», каковыми признаны монастыри московские³⁴. В 1738 году, постановлением от 6 марта, по поводу доношения ростовского архиепископа Иоакима, что из Ростовского Рождественского женского монастыря бежали две бывшие ветковские монахини, в мире Пелагея Авдеева и Александра Григорьева, не смотря на то, что, согласно их заявлению, были «приведены к отрицательной от раскола присяге» и числились в ряду «обратившихся», вместе с «правоверными», – Синод определил: «прочих раскольников и раскольниц, которые хотя от раскола и обратились, содержать в монастырях, как указы повелевают, неослабно, понеже таковые уже и по обращении от раскола стали быть невероятны³⁵.

Еще нисколько лет – и Синод приходит к заключению, что ветковские монахини составляют для православных монастырей бремя прямо непосильное. Это видно из определения Синода от 14 марта 1743 года. Предписывая новгородскому архиепископу Aмвросию, вследствие его собственного доношения Синоду, имеющихся в новгородской епархии 13 ветковских раскольниц разослать, впредь до указа, по местным монастырям, – Синод, в то же время, делает предложение Сенату: не найдет ли последний возможным находящихся в монастырях раскольников и раскольниц разослать «в вечное содержание к казенным работам». При этом указывая, в качестве обоснования своего предложения, что раскольники и раскольницы, о которых идет речь, доселе не вняли многолетним увещаниям, так что «и впредь к обращению безнадежны», Св. Синод вместе с тем ссылался и на чинимые раскольниками и раскольницами побеги из монастырей. «Оные, – писал Синод, – из монастырей бегут и за то бывшие при них на карауле усыновленные церкви святой и довольно заслуженные бедствуют и страждут». По выражению Синода, раскольники и раскольницы настолько «на побег весьма отважились», что «за каждым» из них «надобно собственному быть караулу по нисколько человек»; оставляя без исполнения действительные монастырские обязанности, приставленные к караулу лица вынуждены «время втуне тратить» и быть такими же «невольниками», как и те, коих они караулят. Синод не добавил только, что не менее отяготительна, по своей, конечно, непроизводительности, была и та переписка с разными учреждениями, которые по требованию подобных дел выпадала на долю самого Синода³⁶.

Обращаясь к внутренней организации раскола, помимо известий о женских скитах в менее видных средоточиях раскола³⁷, встречаемся еще со следующими официальными данными, правда очень немногими, но все же достаточно характерными.

В 1720 году было напечатано «Объявление, како преосвященный Питирим, епископ нижегородский» с керженскими раскольниками «обменялся вопросами и ответами», – из которого легко было видеть преобладание женского элемента в этом центре раскола, по крайней мере в поповщинской его части. При «обмене» присутствовало 28 «начальных стариц», т. е. проживавших особыми «кельями» с известным числом подчиненных у каждой старицы, тогда как поновщинских старцев присутствовало только четырнадцать и из них лишь четыре – «начальные»³⁸. О значении некоторых из этих стариц в местной среде раскола и о характере их деятельности в свое время стало известно, между прочим, из доношения миссионера иеромонаха Иосифа Решилова. присланного в Синод черниговским епископом Иродионом и заслушанного Синодом 15 июня 1724 года. Доношение было основано на показании пойманных в Почепе раскольников и раскольниц, живших ранее на Керженце, а потом примкнувших к начавшемуся тогда переселенческому раскольническому движению отсюда на польскую Ветку, известный и в то время знаменитый заграничный приют русских раскольников. Посадский человек Иван Козмин, родом москвич, а житель Балахны, наказывал о себе, что он был крещен в православии и много лет неопустительно в церковь ходил, но «тому лет с 7», познакомившись с раскольническою старицею Аполлинариею, родом из Саратова, «вступил в раскол» и «был в согласии» с этою старицею, т. е. придерживался «веры» ее и считал ее своей учительницей». В 1722 году Аполлинария переехала на Ветку_; за ней последовал и он, Иван Козьмин, с женою и внукою, и оттуда, по поручению Аполлинарии. ездил на Керженец, чтобы помогать переселению других керженских раскольников. Что в этом переселенческом движении деятельное участие принимала названная Аполлинария, об этом дал показание и другой раскольник, крестьянин Балахонскаго уезда Алексей Гаврилов, который также был знаком с Аполлинарией и называл ее «учительницей». В документе относительно другой керженской «учительницы» старицы Феодоры, в белицах Феклы, имелось показание ее самой. Родом из Романова, она пришла на Керженец около 1678 года и приняв в Онуфриевомъ скиту постриг от попа Досифея, сначала отдана была «в подначальство» старице Марфе, своей родной матери, а потом и сама сделалась «начальной», имея в своем управлении стариц до 30. Досифей наделил Феодору «агнцем» своего «действа» и она причащала им не только стариц ей подчиненных, но и других раскольников, как женского пола, так и мужского, после предварительной их исповеди у нее же. «По обретающимся при ней книгам со своими келейницами отправляла она утреню, вечерню, часы и молебное пеше, также и погребение с псалмодейством и прочим образом совершала». У Феодоры была найдена, при поимке на Почене, просфора, которую она называла «соловецкою». Вероятно тоже происхождение приписывала своим просфорам, и «мать» Дорофея, жившая там же на Керженце, одну из коих в 1722 году в первый день Пасхи она прислала с некой Ефросиньей Степановой крестьянину Ивану Матвееву, долго укрывавшему свое «расколство» в Москве, а потом перекочевавшему на Керженец в Семенов починок³⁹.

В 1730 году в Синод поступило доношение судьи Новгородского архиерейского Разряда архимандрита Андроника о потаенных раскольниках в Каргопольском уезде^– и в доношении сообщалось, что на земле Ангорского пояса живут раскольники Данилова толка, числом до 45 человек, и что «старая дева Ирина, грамоте умеющая, у них, в построенной для того часовне, все службы отправляет».

В 1731 году 29 ноября Синодом было слушано доношение тобольского митрополита Антония, в котором, между прочим, было сказано, что «на Нижне-Тагильском заводе в своих домах живут старцы и старицы пришлые, а называются керженцы», и что «между ними обретается девка керженка Анфиса Аврамова, называемая наставницею и учительницею»⁴⁰.

Начатыми въ 1738 году допросами в Синоде и в Тайной Канцелярии колодника Ивана Круглого, долго жившего в Выговской пустыне, между прочим установлено, что в безпоповщинском Поморье на ряду с мужским Выгозерским существует, обширное женское общежительство Лексинское, находящееся в 20 верстах от первого, и что оно иметь свою образцовую организацию, поддерживаемую самими же его насельницами⁴¹.

Приведём еще два документа из провинциального производства

В 1751 году Исетская Провинциальная Канцелярия, донося тобольскому митрополиту Сильвестру о самосожжении 72 раскольников в деревне Коноваловой в доме крестьянина Облазова, объяснила, между прочим, что все сгоревшие были подговорены к самоубийственной смерти крестьянином Буткинской слободы Пантелеем Ивановым Путинцевым и сестрой его Маремьяной Ивановой, которые пред горением всех насмертников напутствовали исповедью н причастием, – Пантелей мужчин, а Маремьяна женщин⁴².

Около 1768 года в Киевской Губернской Канцелярии производилось дело крестьянина Мамаева, Крупецкой волости, Путивльского уезда, с монахинями стародубского посада Клинцы, из которого, между прочим, выяснилось, что две раскольнические келейницы, Евфросиния и Ираида, занимаясь «мастерством» учительства, открыли в Клинцах нечто в роде сельского пансиона для детей обоего пола, в который принимались для обучения грамоте дети не только слобожан, но привозились далее изб соседних губерний⁴³.

Некоторые сведения о положении женщины в расколе были в свое время сообщены также в официальных записках о современном состоянии отдельных раскольнических толков и еще более в специальном печатном сочинении по истории раскола. Писатели прежде сами принадлежали к расколу, много наблюдали его настоящую жизнь, отчасти знали его прошедшее, а потому сведения их имели большую ценность. Разумеем собственно два сочинения: «Извещение праведное о расколе, безпоновщины» бывшего безпоповца Григория Яковлева, впоследствии архимандрита Гермогена, и «Полное историческое известие о раскольниках» протоиерея Андрея Иоаннова.

Григорий Яковлев, сын православных родителей, но еще в детстве по настоянию своей матери перекрещенный в безпоповщину, знал хорошо не только поморский раскол, потому что около 27 лет прожил в известных выгорецких скитах, но и раскол феодосеевский, потому что имел с его последователями сношения в Новгороде, в Старой Руссе, Польше н особенно в Москве. Свое сочинение о безпоповщинском расколе Григорий Яковлев написал в 1748 году, пред самым своим присоединением к церкви, с намерением представить его Св. Синоду, которому, действительно, оно и было представлено. Помимо общих замечаний о значении женщины в безпоповщинских толках, что она выступает здесь в роли священнодействующего и миссионера, т. е. совершаете богослужение и видет пропаганду – в «Извещении» сообщались н более частные характерные сведения, именно о том. что, например, в филиповщине в то время существовали «толк Евдокиин», по имени старицы Евдокии, и «толк Гостьин», по имени девки Прасковьи Гостиной, и что филиповщина тогда, и вообще имела «усердную защиту» и «помощь» в деятельности некоторых женщин, например, сестер Кирнлловых – в Надеждином ските, Ирины Клементьевой и Елены Фаддеевой – в Cepгиевском ските⁴⁴.

Протоиерей Большеохтинский в С.-Петербурге церкви Андрей Иоаннов прежде также был в расколе и по этой причине, а равно и по другим обстоятельствам своей жизни, знал раскольническая предания, собрал разные письма и записки, касающиеся истории раскола, вообще располагал сведениями по тому времени довольно значительными. В законченном виде сочинение Иоанново вышло в свет в 1799 году, после нескольких более кратких изданий, из которых более полные были в 1794 и 1795 годах. В отношении рассматриваемого нами предмета книга Иоаннова в свое время представляла ценность собственно со стороны сообщаемых в ней тех или других частных сведений, хотя автор делал иногда и личные свои заключения. Обрисована здесь была преимущественно поповщинских центров женщина. Так, в истории Ветки, при описании периода после первой ветковской выгонки, была охарактеризована деятельность ветковских монахинь, как они еще в то время, т. е. приблизительно около половины XVIII века, «часто отъезжая с Ветки в Россию, развозили от церкви своей тайну причащения, просфоры, благословенные хлебы, освященную воду», – как «тайну исповеди по городам и деревням под видом нужды отправляли», – как «роженицам молитвы очистительные давали, младенцев крестили, умерших по ночам отпевали и разрешительные молитвы над ними читали». При изложении истории Стародубья были отмечены подобные же деяния «стариц» и «девок» среди прихожан известного попа Патрикия и по его «попустительству», причем были констатированы случаи пзготовления женщинами даже причастия, как одна старица, разведя в квашне тесто и всыпав в него «остаток старинки», потолченной в порошок, намазала эту смесь на тонкое полотно, высушила на солнце и затем резала полотно на части «и раздавала раскольникам в качестве причастия. Подобно этому в описании стародубскаго женского раскольнического Казанского монастыря, вообще ценном для истории деятельности женщины в расколе, между прочим подробно можно было читать о том фанатическом разделении какое произвел среди насильниц монастыря известный перемазанский собор, когда часть монахинь стала на сторону попа Михаила Калмыка, часть же сохранила, по ее выражению, «веру иорженскую». и когда раздорницы не хотели ни смотреть друг на друга, ни пить воду из одного колодца. В главе о Керженце весьма выразительно было сказано, что там, по издавна заведенным порядкам, на ряду с «простыми монахами», – «старицы и девки священная действуют и всем духовенством управляют».

Любопытно, что протоиерей Иоаннов, сам три года миссионерствоваший в Стародубке, поместил в своей книге в подлинном виде и без всяких оговорок «историческое описание» Казанского монастыря, что при посаде Климовском, составленное известным «летописцем ветковской церкви» Яковом Беляевым. А здесь в качестве результата из наблюдений над живою действительностью, в свое время для соображений православной миссии весьма внушительного, были записаны следующие строки этого «самовидца» и «самослышателя» всего описанного. «И не дивно, что много там жен и стариц в простоте и неведении заматоревают», – писал Беляев о подавляющем большинстве насильниц Казанского монастыря: «для просвещения их кажется потребно особенного дара от Утешителя Духа Святаго, или надобно быть великому чудеси – ко обращению и уверению их о непорочности святой церкви, о которой, по невежеству своему, бабы и старухи оные так дурно мыслят, как бы и о самых неверных и некрещенных язычниках и жидах, почему столь далеко они от сынов церкви и отвращаются»⁴⁵.

пределение Секретного Комитета 1837 года, как дополнение правил Св. Синода 1836 года о первоначальном обучении поселянских детей. – Ближайший повод и возможные исторические справки для этих правительственных распоряжений по министерским и синодальным делам о расколе до 1837 года. – Факты и наблюдения последующего времени но министерским отчётам специального изучения раскола в местах его нахождения: ведомости .губернаторов и чиновничьи отчеты по губерниям Саратовской, Московской, Ярославской, Костромской и Нижегородской. – Распоряжения Св. Синода о мерах к ослаблению раскола, состоявшиеся по разным епархиям в 1855 – 1858 годах на основании вышеназванных министерских отчетов и специальных донесений от епархиальных архиереев и отводившие видное место вопросу об ослаблении женской твердыни раскола. – Характер первоначального обучения по правилам 1836 – 1837 годов и данные для суждения об осуществлении их по епархиям со стороны женского в деле борьбы с расколом вопроса приблизительно до 1860-хъ годов: симбирское училище для девиц духовного звания и пермской школы для девочек.

Вступая в XIX век, мы встречаемся с правительственным распоряжением не ранее 1837 года. Целесообразное в практическом отношении, распоряжение это было примечательно, главным образом, темь, что решало вопрос в самой его основе, иначе сказать – имело весьма важное значение с принципиальной стороны. В Высочайше утвержденном 13 февраля 1837 года журнале Секретного Комитета относительно первоначального обучения поселянских детей, проектированная в целях ослабления раскола и для предохранения от него православных ранним наставлением в духе православия, на основании составленных Св. Синодом в 1836 году правил такового обучения, было постановлено предоставить Св. Синоду – «обратить внимаше епархиальныхъ начальств», между прочимъ, на то – «не окажется ли возможности» вместе с обучениемъ детей мужского пола «заводить подобное обучение детей женского пола», частично «при женскпх монастырях», частично под надзором священнических или диаконских жен, или вдов, имеющих потребное для того образование, и при благонравном поведении, материнский и наставнический характеръ»⁴⁶. В этомъ определении ясно выразился взгляд и на значение женщины в расколе, и на необходимость борьбы с ним при помощи самой женщины, и на способе этой борьбы в виде школы. Вопрос о школе показывал собственно лишь практическое осуществление того, что при этом необходимо предполагалось теоретически и принципиально, – и это признание принципиальной стороны в данном случае для нас важно, так как школа представляет лишь одно из средствъ борьбы с расколом, пусть более плодотворное, но не единственное. Весьма важно отметить здесь также и то, что Секретный Комитет, выработавший рассматриваемое определение, состоял из лиц разных ведомств, – из представителей власти духовной и светской, знакомых с расколом из разных источников и с разных точекъ зрения, и, значит, если состоялось в данном случае согласиe членов Комитета, то нельзя не признать это признаком достаточно характерным.

Собственно говоря, распоряжение состоялось по поводу отчета сенатора Баранова, по поручению Министерства Внутренних Дел b 1828 году ревизовавшаго Олонецкую губернию и признавшего нужным учредит там для целей борьбы с расколом духовное училище, чтобы «дети старообрядческие, воспитываясь в оных, приносили с собою священные чувства православного христианского учения в свои семейства». Так как эти предположения Баранова, в докладе о них Министерства государю, были Высочайше одобрены, то, по передаче дела в Св. Синод, последним были составлены особые, также Высочайше утвержденные, правила, касательно первоначальная обучения поселянских, в том числе и раскольнических, детей, имевшие первоначально в виду собственно Олонецкую губернию, а потом, по инициативе Св. Синода и с разрешения государя, в том же 1836 году распространенные и на все губернии, где есть раскольники⁴⁷. Когда эти правила подверглись обсуждению в Секретном Комитете, как специальном учреждении по выработке мер для борьбы с расколом, то Комитет нашел необходимым восполнить их пунктом об обучении детей женского пола, что и сделал вышеназванным своим определением. Так как труд обучения синодскими правилами был возложен на приходское духовенство, то и Секретный Комитет указал именно на священнических и диаконских жен и вдов, но привлек к тому же и женские монастыри, как привлек и монастыри мужские, о чем также совсем не говорилось в синодских правилах.

Но члены Секретного Комитета, решая вопрос о борьбе с расколом посредством женских школ, могли руководиться данными не одной лишь олонецкой ревизии. В делах Синода и Министерства Внутренних Дел⁴⁸ даже из недавнего прошлого можно было найти соответствующее факты и наблюдения. Некоторые из этих фактов и наблюдений исследователю не трудно указать даже и в настоящее время, когда соответствующие министерские и синодские архивные документы изучены еще не полно или даже совсем» не изучены. Министерство Внутренних Дел имело возможность ознакомиться с характерными случаями еще в то время начального своего существования, когда рассматривало каждое проявление раскола только с точки зрения полицейской и уголовной и, еще не заботясь о специальном изучении его, располагало лишь очень немногими и скудными данными из его жизни.

В 1811 году в Министерство поступило дело о пропаганде раскола в Васильском уезде Нижегородской губернии; раскольница, 58-ми лет, совратила в раскол 36 человек; ей воспрещено дальнейшее совращение под опасением высылки из места жительства⁴⁹.

В 1823 году в Министерство было доставлено, через московское духовное начальство, дело об устроенной федосеевцами, около 1816 года, в Коломне, часовне, в одном частном доме, с женской общиной при ней в 70 человек; совращенных посредством этого заведения уже и тогда насчитывалось 16, кроме «неизвестных»; в заведение принимались даже младенцы из православных семейств, которые здесь перекрещивались и воспитывались в учении и понятиях раскола; при часовне был колокол, похоронные процессии совершались публично⁵⁰.

В 1826 году на предписание Министерства оренбургскому военному губернатору собрать сведения о находящихся в Уральске часовня» и других приютах раскола, от уральского прокурора поступило донесение, что хотя в Уральске есть общественная раскольническая часовня и при ней состоять два попа, присылаемые обыкновенно из известных раскольнических Иргизских монастырей, но местные капиталисты и значительные чиновники посещают часовню редко или же и совсем не посещают, имея в своих домах отдельные молельни, в которых богослужением и всем вообще управлением заведуют иногда также иргизские попы, а чаще особые «девицы или вдовы»⁵¹.

В 1826 году Министерство сделало первую попытку собрать через Губернские Начальства статистические сведения о раскольниках. Хотя власти обязаны были собирать эти сведения без огласки, под рукою, чрезвычайно осмотрительно и осторожно, чтобы не возбудить каких-либо опасений между совратившимися, а вследствие этого сведения не могли отличаться безусловно полнотой, тем не менее они давали более или менее приблизительное понятие и о местах существования раскола, и о сравнительной его численности. При этом цифры удостоверили, что старообрядческий раскол преобладал более в женском поле, чем в мужском, так как число женщин, по многим губерниям, оказалось значительно больше, чем мужчин. В статистических данных 1827 года наблюдение это повторилось и таким образом подтвердило отсутствие в. нем случайности, не говоря уже о других фактах для сравнения⁵².

В 1827 году епископ пензенский и саратовский Ириней довел до сведения Cв. Синода о следующем факте пропаганды раскола в гор. Кузнецке: приехавший туда с Иргиза поп открыл богослужение на соблазн всему городу и образовал нечто в роде миссионерского общества из девиц, вдов и замужних женщин; эти проповедницы ходили по всему городу, входили в дома православных, хулили православную веру: понимая огромное влияние женщины в домашнем быту, они действовали сначала на женский пол, а потом уже через них и прямо, и на мужчин: кроме того они устроили несколько училищ, не только для раскольнических, по и для православных детей: молодое поколение таким путем было забрано в руки раскольников; наступал базарный день, – раскольницы шли со своею пропагандой раскола на базарную площадь⁵³.

Из донесения чиновника Шлыкова, посланного в Судиславль в 1828 году собрать сведения о находившейся там безпоповщинской богадельне купца Папулина, Министерство убедилось, что силу богадельни, имевшей громадное значение для поддержки и распространения раскола, составляет женская ее половина; все насельницы производили на посетителя впечатление большой набожности, при всяком ответе на вопрос повторяли молитвы; не менее привлекало народ пение на клиросе тридцати молодых клирошанок, чисто одетых и хорошо накормленных; далее крестильня была устроена на женской половине, очевидно признанной более приличной для такого важного в безпоповщиие акта, как перекрещивание; число насельниц всегда в несколько раз превышало число насельников и достигало до 400⁵⁴.

В 1834 году Министерство получило, через московского митрополита Филарета, жалобу московского мещанина Парамона Николаева на чинимые ему матерью его, мещанкою Авдотьей Егоровой, притеснения за то, что он, будучи с малолетства федосеевцем, оставил раскол и присоединился к православию; московскому военному генерал-губернатору было поручено войти, через особое лиц, в посредство между матерью и сыном, внушая первой не лишать сына имущественного наследства «за дело совести», и оказывая преследуемому сыну нужную помощь⁵⁵.

Как ни отрывочны вышеприведенные данные из министерских и синодских дел, однако и они показывают, что правительство тогда имело под руками недавние факты и наблюдения над живою действительностью, чтобы судить по ним о значении женщины в современном расколе и о значении ее для борьбы с ним. Но гораздо богаче наблюдениями и потому несравненно интереснее для исследователя период, непосредственно следовавший за 1837 годом, ознаменовавшимся изданием вышеприведенного определения Секретного Комитета, когда Министерство Внутренних Дел предприняло специальное изучение раскола в местах его нахождения через посредство особых чиновников, а Св. Синод, руководясь доставляемыми ему Министерством отчетами последних, с Высочайше одобренными заключениями самого Министерства, а также добытыми со своей стороны данными, делало соответствующие распоряжения для руководства епархиальным начальствам.

Фанатическая преданность расколу в женской его половине весьма характерно обнаружилась в случаях происходившей тогда передачи раскольнических монастырей и часовен единоверцам. Случаи эти относятся к 1837 – 1840 годам.

Когда в 1837 году произошла передача иргизского Средне- Никольского монастыря в ведение единоверцев, потребовавшая, как известно, гарнизонных команд, то Министерство получило по этому случаю донесение, что в «защите» монастыря участвовало 617 раскольниц, гораздо больше, чем раскольников⁵⁶.

В 1839 году Министерство ознакомилось с донесениями о передаче единоверцам нижне-тагильских раскольнических часовен: выйской, вогульской, кувшинской, а в 1840 г. – троицкой, – где участие женщин-раскольниц проявилось в самых резких активных формах⁵⁷.

При том значении в поддержке и пропаганде раскола, какое всегда имели раскольнические монастыри, скиты и вообще молитвенные здания, и сведения о котором доходили до Министерства из всех официальных донесений, – весьма ценными являлись статистические данные, полученные им в течение трех лет, начиная с 1839 года. Дело в том, что они касались как количества самых монастырей, скитов и молитвенных зданий, так и числа проживающих при них лиц мужского и женского пола. В смысле показания общего числа молитвенных зданий и проживающих при них во всей Имnepии эти данные не были вполне точными, но все они с наглядностью подтверждали тот несомненный факт, что число лиц женского пола в общем превышало число лиц мужского пола и превышало во всех трех годах весьма значительно. И везде одинаковый вывод этот тем более имел значение, что условия, при каких собирались статистические сведения. были далеко не одинаковы.

В 1839 году в ведомостях губернаторов были показаны лишь общественные молитвенные здания и таким образом проживающие при молитвенных зданиях в частных домах здесь совсем были опущены. Результат выразился в следующих цифрах: церквей 58, часовен и моленных 851, монастырей 15 мужских и 6 женских, скитов 71, всего 1001 молитвенное здание, при них, проживало 7257 человек – 1787 мужского пола и 5470 женского пола.

В 1840 году в губернаторские ведомости были внесены, кроме общественных, еще раскольнические моленные, находившиеся в частных домах, с проживающими и при них мужчинами и женщинами. Так как часть скитов и молитвенных зданий тогда была уничтожена, то общее число этих зданий, как и проживающих при них, в этом году оказалось меньше предшествовавшего, но и теперь – с превосходящим числом женщин. Именно: молитвенных зданий 958, мужчин 1582, женщин 3603.

В 1841 году показано: 38 церквей, 813 часовен и моленных, 20 монастырей, 26 скитов, всего 901 молитвенное здание, при них живших 3222 мужчин, 6441 женщин, всего 9663; следовательно в один год число молитвенных зданий уменьшилось на 51, но число проживавших при них увеличилось на 4478, из них женщин на 2838; следовательно, далее, уничтожение молитвенных зданий не вело к сокращению проживающих при них⁵⁸.

Изложенные губернаторские ведомости стоят в полном согласии с донесениями губернаторов, последующего времени, относящимися к 1853 году, дополняющими их и обобщающими. Донесения губернаторов 1853 года имели специальное происхождение и важны, кроме того, тем, что па ряду с цифрами и фактами содержат интересные для нас общие выводы и заключения. Но всеподданнейшему докладу Министра Внутренних- Дел, 18 февраля 1853 года был учрежден особый Комитет для пересмотра постановлений о раскольниках и составления основного проекта правил. которые бы служили, на будущее время, руководством при всех административных распоряжениях и в судебных делах, относящихся до раскольников. Приступив к выполнению своей задачи, Комитет признал нужным привести через Министерство Внутренних Дел и духовное ведомство в точную известность современное состояние раскола, вследствие чего Министерством предложено губернаторам и генерал-губернаторам доставить подробные сведения о положении раскола в каждой губернии отдельно. Общий вывод из этих новых донесений начальников губерний, между прочим, показывал, что «раскол свободнее и сильнее укореняется между женщинами, мужчины, большею частью, равнодушны к нему», т. е. по сравнению именно с женщинами, – что в пропаганде раскола самое деятельное участие принимают «раскольнические монахини, большей частью старые девицы, из мещанок и вольноотпущенных», которые «по обращении своем в раскол отправляются в раскольнические монастыри и скиты, принимают там иночество и получают право отправлять богослужение в домах раскольников, нанимаются у богатых молиться за них у себя дома»⁵⁹.

Затребовав сведения от начальников губерний, Министерство образовало еще особые экспедиции из своих чиновников, поручив им изучение раскола в местах его нахождения. Сведения и отзывы, доставленные в министерство чиновниками, в общем по отношению к вопросу о значении женщины в расколе и для борьбы с ним, согласовались со сведениями и отзывами губернаторов, но они подробнее и в деталях характернее. В свое время они имели для правительства бесспорно более решающее значение, чем все другие донесения. Нужно, впрочем, заметить, что изучение раскола, в местах его нахождения, через специально командированных чиновников, Министерство предприняло ранее, чем возник Комитет 1853 года.

Чиновник, посланный в Саратовскую губернию в 1843 году, в своем отчете отметил, что влияние женщин в расколе он наблюдал не один раз. По отчету, фанатизм женщин доходил до того, что они останавливали, при исправлении треб, попа, если поп делал ошибку в направлении кадила, вмешивались в чтение, если поп, по их мнению, пропускал что-либо при чтении. Раскольницы удерживали от принятия единоверия мужчин, которые поддавались своим женам, матерям и бабкам единственно потому, чтобы сохранить семейное спокойствие. Достигнув преклонных лет раскольницы, по праву уважения к старшим. получали частицы для причащения, разъезжали с ними по городам и селениям и снабжали ими зажиточных раскольников. Раскольницы-помещицы поддерживали раскол в среде своих крепостных⁶⁰.

В 1844 году была составлена для Министерства записка о московском федосеевском учреждении, известном под именем Преображенского кладбища, из сведений которой можно было вывести заключение, что и федосеевщина, по примеру других раскольнических толков, пользуется женщиной, как силою для целей пропаганды весьма пригодною. В записке говорилось о молодых федосеевских клирошанках, подвизающихся на кладбище и посылаемых в иногородние федосеевские общины и везде своим пением привлекающих в федосеевские моленные посетителей из раскольников и православных: указывались федосеевские общины, управлявшиеся женщинами, которые совершали для федосеевцев принятое у них богослужение, получая на то благословение непосредственно от настоятелей кладбища, а также вели пропаганду среди православных взрослых и малолетних, последних обучая грамоте и правилам раскольнического «благочестия»; собраны были сведения о федосеевских моленных в самой Москве, существовавших вне стен Преображенского кладбища, причем оказывалось, что из 41 молельни – 15 содержались в домах московских купчих и мещанок и, конечно, под их управлением⁶¹.

Надо думать, что именно эта записка побудила Министерство установить над московскими федосеевцами особый негласный надзор.

По крайней мере сохранились специальные дневные дозорные записи о московских федосеевцах, веденные, по всем признакам, по поручению правительства, в течение нескольких лет, начиная именно с 1844 года. Вот некоторые выдержки из этих записей.

Под 1844 годом записано, между прочим, что настоятельница коломенской федосеевской женской общины Елена Антонова, по благословенно настоятеля Преображенского кладбища, перекрещивает и исповедует всех приходящих к ней, не только из ближайших селений, но и из Москвы, куда и она, в свою очередь, наезжает каждый год, собирая здесь подаяний тысяч по 15-ти.

Под 1845 годом названа федосеевка Настасья Адрианова, из Романовского уезда, взявшая у сельского священника, в приходе, которого прежде жила, сына, для определения «к занятиям», и в Москве его перекрестившая в федосеевскую беспоповщину.

Под 1846 годом названы пропагандистки раскола: мещанка Надежда Дмитриева, отправленная в село Зуево, Владимирской губернии, где «не только обращала в секту взрослых, по и малолетних детей, обучая их грамоте и воспитывая в правилах федосеевства», – мещанка Марья Ларионова, посланная в село Некрасино, Клинского уезда, с целью «учредить там школу для обучения детей и молодых девок правилам федосеевства», – экономка фабриканта Гучкова, известная на его фабрике под именем Калинишны, которой главнейшая обязанность состояла в совращении в федосеевство девиц, нанимавшихся на фабрику, в чем она имела большой успех и получала за это особое жалование

Под 1847 годом упомянуты: мещанка Аграфена Михайлова, которая, откупая у помещиков молодых девиц и вдов, давала им еще, кроме того, авансом по 200 и 300 рублей, с целью, чтобы они, проживая у нее на фабрике и зарабатывая эти деньги, давали ей возможность успешнее совращать их в федосеевство, – и крестьянка Елена Карнеева, посланная Гучковым в Улитинскую женскую общину, Клинского уезда, для «утверждения» там «веры», так как она там и ранее совратила и перекрестила 15 человек.

Вообще «дозиравший» пришёл к выводу, что в целях поддержки и пропаганды раскола Преображенское кладбище женщиною дорожит прежде всего, как более ревностною, в сравнении с мужчиной, в исполнении возложенного на нее поручения, но менее приметною для надзора правительственных властей⁶².

Чиновник, посланный в Ярославскую губернию в 1847 году, донес Министерству, что в расколе женщины, по начитанности в книгах и закоснелому упорству, обыкновенно берут верх над мужчинами, и что влияние их так сильно, что вступивший в брак с раскольницею православный обыкновенно вскоре после того отпадает от церкви⁶³.

В 1853 году в Ярославскую губернию была послана целая экспедиция, на которую было возложено снова исследовать местный раскол, с возможной подробностью. Экспедиция одновременно была назначена для изучения и Костромская губерния. Донесение 1847 года этой экспедицией было подтверждено и дополнено. Вот некоторые выдержки из министерского отчета по Ярославской губернии.

Объясняя, откуда в простом народе распространено и утверждено повсеместно сильное предубеждение, что раскольническая вера – будто бы святая вера, настоящая христианская, что в одной только этой вере и можно спастись, и что вера православная или, по народному названию – «вера по церкви» есть вера мирская, в которой невозможно спастись среди трудов и сует житейских, – отчет полагал, что причиною такого предубеждения нужно считать раскольнических келейниц. жизнь которых простому народу представляется именно истинною христианской жизнью. При входе в крестьянские избы православных чиновник часто был встречаем словами: «мы не христиане», что означало: «мы не раскольники». Объяснение давалось такое: «мы во Христа веруем, но мы – по церкви, люди мирские, суетные; христиане – те, что по старой вере; они молятся не по нашему, а нам некогда». При этом указывали на так называемые кельи, говоря: «вот там, так там уже христиане». Оказывается, по словам отчета, что вдовы и девицы лет с 25 и 27 уже переставали рядиться в светлое платье, а с тем вместе ходить в церковь и к исповеди: готовились во «святую веру». Устаревшие женщины, даже матери семейств, особенно же вдовы и девы, приходили иногда к священникам за советом: «а что, батюшка, не пора ли нам во святую-то веру». Никакие убеждения не действовали и oни шли спасаться в кельи. Отчет так описывает кельи и их насельниц. «Это небольшие бобыльские избы, устроенные обыкновенно или позади родственных домов. или совершенно в стороне, особой улицей, которая и называется келейной. Обитательниц этих изб называют келейницами, потому что на них смотрят как на отшельниц, посвятивших себя молитвам не только о себе, но и за всех. Тех из них, которые побывали в скитах, зовут матушками, при встрече кланяются им в пояс не только раскольники, но и православные». В одном Романовском уезде чиновник насчитал 2374 келейницы. Несмотря на бедность, многие из них строили новые большие дома, со множеством полок в нескольких комнатах; об одной из них местный священник объяснил, что она строить помощью московских купцов, с очевидной целью обратить дом в моленную. Во многих кельях чиновник нашел признаки моленных: богослужебные книги, аналои, множество лестовок, подручников, кадильницы.

Многие из келейниц, мещанки, выкупились на волю тайной помощью богатых раскольников. Выкупленные девицы в то время, по словам отчета, обыкновенно делались местными пропагандистками: читали и пели каноны у себя и по домам крестьян, совершенно отвлекая их от церкви. «На этих мещанок-келейниц, писал чиновник, жаловались и местные жители и духовенство». Один священник говорил чиновнику, что келейницы «дерзко и с самонадеянностью повсеместно действуют против православия, будучи уверены, что им, как девицам, ничего не сделают, причем объяснил, что их можно считать главной причиной всеобщего охлаждения прихожан к церкви и склонности к расколу». Другой священник отзывался письменно, что «девки-келейницы всемерно стараются завлечь в свою веру каждого крестьянина, особенно женщин; при всей зазорности своего поведения, они презирают и поносят духовенство и каждого православного, особенно же поносят таинства и обряды церкви православной». По словам священников, беседовавших с чиновником, многие крестьяне, жалуясь на келейниц при исповеди, отзывались, что они не ручаются за себя, устоять ли против соблазнов, брани и насмешек, которыми осыпают их «девки-келейницы». Отчет свидетельствовал, что у многих келейниц есть незаконные дети, приемыши, подкидыши. «Оставленные без должного надзора, они почти всегда делаются жертвою раскола и разврата, а впоследствии, продолжительной и надежной, по молодости и фанатизму, опорой раскола».

Особенно важное значение мог иметь отзыв отчета о необходимости открытия училищ для борьбы с расколом и именно женских училищ.

Чиновник наблюдал, что обучение детей большей частью остается в руках упомянутых келейниц. Обучая детей грамоте, келейницы заботятся главным образом о воспитании их, т. е. в духе раскола. «До какой степени передают такие наставницы свой фанатизм детям, это, говорилось в отчете, доказывается открытой ненавистью раскольнических детей к нашему духовенству. Одна девятилетняя девочка в Романове так приучена к этой ненависти, что не дает прохода священникам, весьма дерзко понося их и саму церковь». Для ослабления этого фанатического влияния келейниц отчет находил необходимыми как было уже сказано, во всех местностях, наиболее зараженных расколом, учреждение училищ, как для мальчиков, так особенно для девочек. «Общий отзыв духовенства и жителей, писал здесь министерский чиновник, а также исповедные росписи удостоверяют, что в делах веры совершенно преобладают женщины. Есть много примеров, что отец семейства – православный, но, по жене-раскольнице, все дети – раскольники; есть далее примеры, что лица, бывшие до брака всегда православными, женясь на раскольницах, и сами делались раскольниками».

Общий вывод рассматриваемого отчета состоял в том, что женщины и особенно келейницы, составляют самое деятельное, грамотное, смелое и огромное ополчение пропаганды, которая потому и дорожит ими, помогая в выкупе их на волю и наделяя всякими пособиями⁶⁴.

В отчете по Нижегородской губернии, составленном в 1854 году, было указано значение раскольнических женских скитов и охарактеризованы те меры, к каким пробегают скиты для поддержки и прославления раскола. Важно было здесь собственно то, что женские скиты отчетом так сказать были выделены из скитов мужских и так как речь шла о знаменитом керженском царстве женских скитов и монастырей, то и характеристика вышла наиболее полной и яркой.

«Pyccкий раскольник, если он занял почему-либо видное место в кругу сектаторов, вообще отличается ханжеством и лицемерием. Но нигде это лицемерие не достигает таких размеров, как в скитах, особенно женских. Этим ханжеством скитские жители поддерживают доброе о себе мнение богатых раскольников и соблазняют простой народ окрестных деревень». Из долговременного своего наблюдения над бытом скитских раскольников чиновных пришел к заключению, что всякий скитский раскольник или раскольница на каждом шагу употребляет рассчитанное ханжество и лицемерие в разных видах и формах. «Он ханжит пред чиновниками и притом иначе пред высшим, иначе пред низшим, иначе пред молодым, иначе пред старым. Он ханжит пред богатыми раскольниками, ханжит пред простым народом. Одна обитель ханжит пред другою, и в одной обители старухи ханжат пред молодыми, а молодые лицемерят пред старыми, – словом каждый час, каждую минуту скитский раскольник лицемерить, живет обманом, с малолетства до преклонной старости ходит в личине».

Чиновнику пришлось однажды быть в женских керженских скитах с саратовским преосвященным Иаковом. Встреча за воротами, поклон в пояс, угодливые речи, беспрестанные предложения покушать чаю, вина. Когда преосвященный увещевал скитниц, то отвечая на его доводы, они кланялись ему в ноги со словами: «оставьте нас на прежнем положении», или же говорили: «мы люди темные, неученые, мы знаем только молитву Иисусову, как нам отвечать на слова ваши». Называя его преосвященным, иные далее владыкой, скитницы на предложение его принять единоверие, все в раз одно говорили: «как родители жили, так и нас благословили», и вслед затем снова предлагали чаю или закуску, хотя преосвященный уже не раз отказывался от таких предложений. Все старания преосвященного, чтобы oни вступили с ним в беседу, были напрасны: уставщицы притворялись не умеющими читать и по словам всех никто не знал ничего, кроме молитвы Иисусовой. Характерен и другой случай из практики того же преосвященного Иакова. занесенный чиновником в свой министерский отчет со слов самого Иакова. В одном Ските Саратовской губернии преосвященный очень долго увещевал несколько женщин, которые сначала кланялись, а потом стали слушать с вниманием. Наконец одна старуха прослезилась, по-видимому. огнь искреннего чувства. Преосвященный, обратись к ней, убеждал ее сказать, что ее тронуло. Старуха долго не говорила, но наконец призналась следующим образом: «Об вас плачу, ваше преосвященство». – Что же ты обо мне плачешь? – «Да вы таково красно говорите, таково учительно, мне и жаль вас стало». – Отчего же жаль? – «Да что душенька-то ваша на том свете все-таки к дьяволу пойдет?».

Отчет описывал, как скитницы принимают губернаторов, чинов полиции, богатых раскольников, простой народ. Приезжает богатый покровитель раскола, – в часовне или моленной чинно стоять рядами женщины, одетые в древнее иноческое одеяние; впереди старухи, сверх «венца» надевающие флеровую «накидку», а между ними иногда стоят, опершись на посох, схимницы в черной одежде, расшитой красными крестами. Перед богатым иконостасом, составленным из древних икон, теплятся лампады и горит нисколько десятков свеч. Среди часовни, перед аналоем стоит смиренная уставщица: опустив глаза в землю, она внятно, благоговейно делает возгласы. По клиросам стоять головщицы и чистыми, звонкими голосами стройно поют церковные песни. Молодые девицы в широких черных передниках и в таких же платках на голове стоят перед аналоями и читают, не торопясь, с приличным благоговением. Все крестятся и кланяются в одно время: все в раз бросают перед поклоном подручники; все в раз поднимают их; все в раз перебирают лестовки. Никто не скажет ни слова; никто не взглянет на сторону; все погружены в богомыслие и молитву, и это продолжается сразу четыре или пять часов. Приезжий раскольник, чувствуя уважение к отшельницам при виде такого благолепия, заказывает им панихиду по своим родным, и, видя слезы поющих, он тронуть их участием к его скорби; он поражен скитским благочестием и щедрее отсчитывает милостыню. Но такая внешность общественного богослужения еще сильнее действует на простой народ. Обращая на это внимание, министерский отчет объяснял, что в благовидной внешности раскольнических женских монастырей простой русский народ находит удовлетворение тому своему чувству уважения к отшельникам, которое ему сродно, но ответа на которое он, к сожалению, не всегда находит в монастырях православных. «Глядя на скиты, народ сильнее и сильнее привязывается к расколу, тем более, что скитницы в известные праздники и напоят, и накормят приходящий народ, а доброму до них раскольнику, пли православному, подающему надежду на отпадение от церкви, стоить только слово сказать в ските о ходатайстве перед чиновными людьми, или перед купцами-раскольниками, как помощь уже готова: ходатайство «матерей не бывает безуспешно».

Отчет обратил внимание также и на то, что женские скиты собирали девочек, чтобы учить их грамоте и расколу, а потом по достижении этими воспитанницами 16–17 лет, отправлять в канонницы и на пропаганду раскола⁶⁵.

Не останавливаясь па отчетах министерских чиновников по другим губерниям⁶⁶, отметим здесь, что отчеты эти не остались без последствий в отношении усиления мероприятий против раскола. Так как из отчетов вытекала необходимость мероприятий, зависящих от духовной власти, то Министерство Внутренних Дел сообщило эти отчеты Св. Синоду, который, в свою очередь, затребовал сведения о расколе в соответствующих епархиях от тамошних преосвященных, затем, на основании тех и других данных, делал те или другие распоряжения и посылал преосвященным указы для исполнения, вместе с извлечениями из министерских отчетов. Но так как для осуществления синодальных предположений требовались мероприятия, зависевшие от гражданской власти, то соответствующие объяснения посылались Синодом одновременно и министру внутренних дел, с возвращением министерских отчетов, а иногда и с приложением донесений и отзывов епархиальных архиереев. В 1855 году последовало распоряжение Синода о мерах к ослаблению раскола в Курляндской епархии, в 1856 – Нижегородской, Псковской, Казанской, в 1857 – Симбирской, Олонецкой, Тверской, в 1858 – Черниговской. Одной из существенных мер против раскола всегда признавалось заведение школ на правилах 1836 года, причем в некоторых случаях прямо было указываемо на ту силу, какую имеет в расколе женщина. Вот, для примера, пункты из указа Св. Синода на имя симбирского преосвященного: предписывалось «озаботить духовенство зараженных расколом приходов, чтобы оно имело в виду преобладание раскола в женском поле, который, как легковерный и восприимчивый по самой своей природе, удобнее поддается влиянию раскольнических наставников и наставниц и особенно девок-келейниц, и который поэтому нуждается, для своего вразумления, в более сильных, действующих не столько па ум, сколько на сердце нравственных убеждениях; затем – «чтобы прекратить распространение раскола посредством обучения девками – келейницами детей грамоте, озаботиться епархиальному начальству заведением при церквях училищ для безмездного обучения детей, и особенно на правилах. Высочайше утвержденных для Олонецкой епархии, и иметь о сих училищах, как предохранительных от раскола заведениях особенное попечение, донося Св. Синоду, где таковые училища уже существуют и где необходимо еще учредить оные»: наконец, сообщить о вышеизложенных распоряжениях министру внутренних дел и обратить его внимание «на те предметы и обстоятельства», помещенные в его отчете и представлениях синодских, которые «не входя прямо в круг действий духовного ведомства, требуют, между тем, принятия деятельных мер со стороны гражданского ведомства», причем в ряду этих предметов названы девки-келейницы: «законом, говорилось в синодальном определении, изображенным в уставах народного просвещения и ремесленном, запрещено заниматься воспитанием детей, или учить их грамоте, каким – либо наукам или ремеслам, а тем более Закону Божию, без соблюдения установленных на то правил, под опасением взыскания штрафа, – не смотря на cиe девки-келейницы совершенно безнаказанно занимаются воспитанием детей н обучением их грамоте и Закону Божию, посевая в юных их сердцах семена раскола и отвращения к православию». Подобные же распоряжения и предложения были прописаны в секретных указах епархиальным архиереям и в отношениях министру, состоявшихся по делу о мерах портив раскола в других вышеупомянутых епархиях. Хотя об обучении детей женского пола и при посредстве именно женщин в них прямо не говорилось, но оно само собою предполагалось и необходимо требовалось указанием, что училища должны быть заводимы па правилах 1836 года, конечно с дополнением их вышеназванным предложением Секретного Комитета. Мало этого, Св. Синод особым пунктом и настойчиво прописывал, что хотя средства воздействия на раскольников, говоря вообще, могут быть, смотря по обстоятельствам и местным нуждам, неодинаковы, но что вопрос о значении женщины в расколе имеет исключительное значение и потому всегда требует к себе «особенного внимания» со стороны приходских священников. Так, в определении о мерах к ослаблению раскола в Тверской епархии, сообразив сведения министерского отчета и донесения тверского епископа, Синод предписывал последнему, что, при всем разнообразии мер, обуславливаемых наличными потребностями, необходимо, однако «обратить особенное внимание приходских священников на преобладание раскола в женском населении», и что «вразумление» этого пола «тем необходимее, что сколько вредно влияние его по расколу на оба пола и на все возрасты, столько же и еще более благотворно будет для православия истинное обращение лиц сего населения». Подобно этому в определении о мерах к ослаблению раскола в Черниговской епархии, говоря о необходимости заведения школ на правилах 1836 года, Св. Синод констатировал вред для православия от женской твердыни раскола, так сказать, самым фактом, самой наличной действительностью, предлагая министру принять меры к закрытию известных старообрядческих Казанского женского монастыря и Каменского женского скита и особо выдвигая их, со стороны вреда, перед мужскими раскольническими монастырями. Наконец. в определены Синода 10 июня 1857 года об открытии в городе Вольске единоверческого училища, в видах ослабления раскола, прямо было сказано, что таковое учреждается для обучения 50 мальчиков и 25 девочек. Все это показывает, что в изложенных распоряжениях Св. Синода, по разным епархиям, состоявшихся по поводу чиновничьих, отчетов Министерства Внутренних Дел и по согласованию их с донесениями епархиальных архиереев о наличном состоянии местного раскола, вопрос об ослаблении женской твердыни раскола стоял на весьма видном месте⁶⁷.

«Правилами первоначального обучения детей поселянских и особенно раскольнических», выработанными Св. Синодом в 1836 году, требовалось:

2. Обучение производить домашним образом в доме одного или двух из членов приходского причта, смотря по способности и по надежности.

5. Обучать чтению церковной и гражданской печати, а желающих и письму; между тем учащиеся должны изучить на память Молитву Господню, Символ Веры, Заповеди, стих «Богородице Дево радуйся», к чему учащий присоединить краткое и само простейшее изъяснение оных из Катехизиса и главнейшие сказания из Священной Истории.

6. Оказавшим успехи в церковном чтении в праздничные дни давать в церкви место на клиросе, приохочнвать их к церковному пению и по возможности употреблять к церковному чтению, дабы очевидность успехов их служила в утешение родителям их и в поощрение прочих к учению.

8. Начать обучение можно с детей православных, дабы за ними привлечь и раскольнических.

9. Если раскольники не иначе пожелают отдать детей своих в учение, как по книгам старопечатным, или с старопечатных изданным в единоверческой типографии, то принимать их с сим условием и обучать по сим книгам.

10. Учащий должен употреблять особенное внимание, чтобы, не смущая детей раскольнических и не раздражая родителей их жестокими укоризнами портив раскола, внушать им уважение к православной церкви и к ее учению.

12. Учебные книги: азбука, часослов, псалтырь и начатки xpистианскогo учения. – могут быть заведены на счет церковной кошельковой суммы и считаться церковными; а те, которые пожелают обучать детей своих по книгам старопечатным, должны представить их от себя.

14. Дети. достаточно обученные, испытываются при благочинном, местном священнике и сельском поселянском начальнике, и о сем постановляется журнал.

При pacпpocтранении настоящих правил на все губернии, где есть раскольники, они были дополнены следующим пунктом.

По прошествии каждого года благочинный доставляет в Консистории сведения о числе домашних учебных заведений, с показанием числа учащихся в оных, а Консистория сообщает ежегодно директорам училищ общие о том сведения.

Затем вышеупомянутым журналом 13 февраля 1837 года Секретного Комитета было постановлено предоставить Св. Синоду:

1. Поощрить способных и благонадежных из приходского духовенства заводить первоначальное обучение поселянских детей на правилах 1836 года не только вью зараженных расколом приходах, для ослабления раскола, но и в прочих, для предохранения от раскола ранним наставлением в духе православия.

2. Монастырям поручить, где окажется благонадежная возможность, заводить подобное первоначальное обучение детей монастырских служителей, а смотря, но местной удобности и предусматриваемой пользе, распространять оное на детей и прочих окрестных жителей, нуждающихся в средствах наставления.

3. Обратить внимание епархиальных начальств и на то, не окажется ли возможности заводить подобное обучение детей женского пола, при женских монастырях, а также под надзором священнических или дьяконских жен, или вдов, имеющих потребное для того образование и, при благонравном поведении. материнский и наставнический характер⁶⁸.

Таков был характер «начального обучения» по правилам 1836 и 1837 годов и таковы требования, которые предъявлялись к нему. В частности от «наставниц» для «обучения» детей женского пола требовалось, как видном, не только «потребное образование». но и нравственный качества, чтобы обучение сопровождалось еще «воспитанием» обучаемых. Но в миссионерских, против раскола, целях, каковые правилами собственно и преследовались, «образование» обучающих могло быть вполне «потребным» только в том случае, когда не было лишено, кроме общих, еще особых, специальных сведений и познаний, необходимых исключительно для борьбы с расколом. И действительно, в некоторых епархиях были предприняты специальные меры к тому, чтобы жены священников и дьяконов, или их вдовы могли оказаться наставницами, применительно к правилам 1836 – 1837 года, по возможности с должной подготовкой. Так, например, в симбирском училище девиц духовного звания, изучение раскола было введено в число обязательных предметов. Преподавателем состоял магистр богословия пpoтoиepeй Павел Охотин, профессор Симбирской семинарии и местный противораскольнический миссионер, знакомивший своих учениц с краткой историей раскола, с разбором его учения и с правилами миссионерской тактики. Обработав эти свои уроки, протоиерей Охотин в 1857 году напечатал их отдельной книжкой, которая по своим достоинствам справедливо могла служить тогда учебным руководством и для других женских училищ⁶⁹. Но были ли еще где-либо примеры, подобные симбирскому, сведений о том мы не имеем.

Во всяком случае возникшие в силу правил 1836 и 1837 гг. школы сразу получили быстрый рост: в три года их было открыто до 2000, в которых 2586 наставников и наставниц обучали около 19000 детей обоего пола. Правда, школы имели благотворное влияние собственно в отношении к православным, в отношены же к раскольникам непосредственные успехи их были весьма незначительны. «Раскольники поняли цель распоряжения, и либо совсем не пускали в церковные училища своих детей, либо, пуская, в то же время с особенною силою преследовали их своими внушениями и, при oпaceнии сближения с православием, спешили взять их из училищ»⁷⁰. Но большую в миссионерском отношении важность имело непосредственное влияние школ собственно на православных, потому что оно предупреждало раскольническую пропаганду среди последних, особенно среди подрастающего поколения. Наибольший успех в этом отношении имели единоверческие школы. Здесь можно указать и характерные образцы школ именно для девочек, например – из истории единоверия в Нижнетагильском заводе и его округе. С 1846 по 1860 год в этом округе было открыто 17 единоверческих училищ, из них 6 для девочек и два смешанных. Если брать средним числом, в школах ежегодно обучалось девочек более 33%, всего же в течении 15-ти лет из них вышло 426 учениц. Материально поддерживаемые заводским начальством и благотворителями, женские школы преуспевали в деле обучения не ниже мужских и на ряду с ними благотворно влияли и на ослабление раскольнического духа в среде единоверия, и на ослабление самого раскола. В современных записках и документах об этих школах содержатся сведения очень любопытные.

Первая нижнетагильская единоверческая школа для девочек была открыта 26 января 1847 года при Никольской единоверческой церкви, на средства единоверца Я. А. Морозова, почему и названа была Морозовскою. Признавая, что мрак раскола легко может быть разогнан светом школьного обучения в духе православия, ревностный основатель школы главным образом уповал на то, что «дети женского пола, быв обучены и вразумлены в законе Божием, впоследствии будут передавать это своим детям с самого младенчества, ибо первое воспитание и первые мысли о вере и добродетели передаются детям матерями семейства». Открытие училища происходило с особенною торжественностью, – совершен молебен, была произнесена речь. Обучение приняли на себя единоверческий благочинный о. Пырьев и диакон Конюхов, а надзирательницею за поведением воспитанниц, по желанию Морозова, была назначена и епархиальным начальством утверждена вдова единоверка Александра Серебрякова. Жены о. Пырьева и о. Успенского были избраны попечительницами школы, но желанию самого пермского преосвященного Аркадия, вникавшего в это дело с отеческою заботливостью и мудрою предусмотрительностью. «Я уверен, писал он о. Пырьеву о названных двух «матушках», – что они не откажутся быть попечительницами сего училища; предложите им от меня о сем, и когда изъявят coгласие. объявите им мое благословение на материнские подвиги в сем звании». При открытии учения в училище поступило J7 девочек: впоследствии училище было обеспечено от заводского управления всеми принадлежностями и учебными пособиями. – 15 июля 1849 было открыто Авроринское училище при Троицкой единоверческой церкви. Первоначально оно помещалось в доме приходского священника о. Пырьева; еще тогда заботами жены о. Пырьева, ближайшей помощницы его в обучении девочек, на средства купчих благотворительниц малютки – дети бедных родителей или вовсе сироты были обуты и одеты в новенькие сарафанчики, стоившие около 140 рублей. А когда из Петербурга на заводь приехала его владелица Аврора Карловна Карамзина, то училище было переведено в каменное здание, причем ученицам были сшиты полные pyccкиe костюмчики, стоившие около 300 рублей. Открытие училища в новом здании состоялось в присутствии самой заводовладетельницы, ее мужа, сына и заводской администрации сопровождалось молебствием и приличной случаю речью о. Пырьева. Вскоре произведено было первое испытание в Авроринском училище, также в присутствии владельцев завода, управляющих, духовенства, попечителей и родителей, причем, девочки обнаружили xopoшиe в своих познаниях успехи. За такое прилежание, при хорошем поведении, а равно и для того, чтобы приохотить к обучению других детей единоверцев и раскольников, все девочки были одеты, как упоминалось выше, в pvcскиe костюмчики. Кроме того девочки Авроринского и Морозовского училищ, при публичном испытании отличившиеся особенно, получили от Авроры Карловны в награду ящички с инструментами для вышивания узоров, зонтиками, шелковыми платочками и кушачками. – Затем училища для девочек были открыты еще: в 1848 году Черноисточинское при Покровской церкви, в 1849 – Павловское в Нижнесалдинском заводе при Никольской церкви, Андреевское в Висимошайтанском заводе, в 1859 – Выйское при Богородицкой церкви. Обучение в этих школах производили или сами приходские единоверческие священники, или под их руководством благонадежные учительницы. Приспособление училищ, кроме образовательной цели, к цели противодействия расколу можно видеть из самых предметов обучения, к которым, кроме объяснения азбучных имен под титлами и священной истории Ветхого и Нового Завета с катехизисом, по начаткам христианского учения, при пособии старопечатных книг, принадлежали еще: объяснение первых 20-ти псалмов, краткое объяснение литургии, изучение примеров христианских добродетелей из «Училища благочестия» и церковное пение. Успехи нижнетагильских единоверческих школ в свое время были известны даже Св. Синоду и отмечались во всеподданнейших отчетах синодального обер-прокурора. О значении же их и в частности школ женских для дела противораскольнической миссии в решительных выражениях отзывались не только о. Пырьев, благочинный нижнетагильских единоверческих церквей, много и с большою пользою потрудившийся на пользу церкви против раскола и в силу этого опыта верно ценивший средства борьбы с расколом, но и сам преосвященный пермский Аркадий, особенно известный знаменитый противораскольнический миссионер⁷¹.

Положительное решение вопроса о женской миссии в Уставе Епархиальных Братств 1864 года. – Училище саратовского Братства Св. Креста для приготовления сельских наставниц. – Миссионерская школа для взрослых девиц при вятском Братстве св. Николая. – Изучение раскола в сельских школах этого Братства, как мальчиками, так и девочками. – Женская противораскольническая школа для взрослых в Ярославле, – Отзывы епархиальных и приходских миссионеров по данному вопросу. – Взгляд преосвященного Викторина. – Постановление казанского миссионерского съезда 1897 года. – Миссионерши-начетчицы, по отзывам противораскольнических миссионеров. – Общий вывод.

С 1864 года, когда выработан и утвержден Устав Епархиальных Братств, в ряду других своих целей имевших и цель борьбы с расколом, мысль об ослаблении раскола при посредстве женщины находить осуществление в деятельности этих последних. Будучи внесен в основной братский устав, пункт этого содержания является затем и в местных братских уставах, хотя, кажется, лишь в некоторых.

Саратовское Братство Св. Креста, в ряду других Братств первое по времени возникновения, внеся таковой пункт в свой устав, прежде других и осуществило его. В утвержденном 25 января 1866 года саратовским епископом Иоанникием уставе Братства на этот счет было сказано следующее: «так как в раскольническом суемудрии бывают фанатичнее женщины, передающие неприязнь к православию детям и по большей части обучающие юношество грамоте но своим понятиям, то при увеличении средств Братство будет заводить училища для детей женского пола в селениях, зараженных расколом, и назначать в них наставниц, по возможности ознакомленных с истинами православной веры и отличающихся особенно не укоризненной нравственностью и доброю христианской жизнью». Предпочтение наставниц лицам мужского пола вызывалось, конечно, и тем, что раскол, как известно, издавна привык посылать детей преимущественно к мастерицам. В 1868 году Братство уже имело возможность осуществить свое намерение. О событии было донесено местным епископом в Синод н опубликовано в обер-прокурорском всеподданнейшем отчете за 1868 год. Во всеобщее сведение здесь было изложено, что для воспрепятствования влияния на народ раскольнических учительниц, известных под именем келейниц или черничек, Братство Св. Креста учредило училище для приготовления сельских наставниц: на содержание назначено ежегодно по 500 р. из средств Братства и по 200 рублен из средств саратовского преосвященного, по личному его желанию; при однолетнем курсе, в 1868 году пройдены, кроме предметов элементарного обучения и рукоделия, Закон Божий и дидактика: приготовлялось 6-ть наставниц: 4 из духовных, 1 из мещан. 1 из крестьян: Братство озаботится об определении учительниц на места, предполагая не оставлять их пособиями н руководством; положив правилом, чтобы все учительницы представляли Братству ежегодно отчеты о своей учебной деятельности. Братство намерено выдавать пocoбие тем из них, которые будут сами открывать школы, на первый год по 3 рубля в месяц, а потом – по два, за каждое дитя, обученное читать, писать, считать и молитвам⁷².

Не поставляя своей задачей проследить историю братских женских школ во всей ее полноте, укажем, однако, для примера еще. два-три факта.

Как видно из сообщения 1870-х годов, в ведении казанского Братства св. Гурия состояла школа, которую содержала женщина, обратившаяся из раскола: почти половина обучавшихся в ней детей была из раскольнических семейств; никакого стеснения в содержании обряда им не делалось: чтение молитв допускалось и старообрядческое, укоризн насмешек на старообрядчество, наоборот, не допускалось; вследствие всего этого школа имела хорошее воздействие на раскольнических детей; они свыкались с православным чтением молитв, на экзамене отвечали по Закону Божию, о разностях в Символе Веры искренно судили но-православному, вообще выходили из школы с задатками православия⁷³.

2-го октября 1891 года вятское Братство св. Николая открыло женскую миссионерскую школу, в которую приняло 12-ть девиц из крестьянского сословия в возрасте от 20 до 35 лет, из разных мест. большею частно отдаленных от Вятки; школа была помещена в вятском женском монастыре, чтобы тут же ученицы могли жить, причем к ним была приставлена надзирательница из монахинь; содержит школу Братство, преподаватели – из братской же мужской миссионерской школы.

Кроме мужской и женской миссионерских школ в Вятке, Братство св. Николая к 1891 году имело еще 32 миссионерские школы в селах и деревнях; учащихся в них было 613 мужского пола и 79 женского, в том числе из раскольников, 100 мужского пола и 12 женского; кроме изучения истории и обличения раскола, введено систематическое преподавание священной истории, катехизиса, краткой истории церкви, объяснение богослужения с историческими сведениями о богослужебных книгах⁷⁴.

30 ноября 1893 года открыта женская противораскольническая школа в Ярославле; это было давним желанием ярославского архиепископа Иоанна; воспользовались замеченным в женском населении ярославского фабричного предместья стремлением к духовному просвещению; сначала просьба нескольких фабричных девиц «научить их грамоте, чтобы им читать священные книги» – удовлетворена была предложением заниматься при одной церковно-приходской школе города, после классных занятий учеников: а потом, принимая во внимание, что в Ярославской епархии раскол и в настоящее время преобладает в женском населении и насчитывает 6190 лиц женского пола, епархиальное начальство озаботилось устройством особой миссионерской женской школы; на первый раз изъявило желание обучаться более 30 женщин и взрослых девиц; обучение поручено священнику одной из городских церквей, с тем, чтобы, по изучении священной истории, катехизиса и богослужения, учащимся были преподаны история и обличение раскола⁷⁵.

Не имеем под руками данных, чтобы точно судить о практических последствиях сейчас указанных мероприятий, но сомневаться в плодотворности их, конечно, нельзя. Во всяком случае в параллель вышеприведенным данным можно поставить и отзывы противораскольнических миссионеров, а также некоторые случаи и факты из их миссионерской деятельности.

Симбирский миссионер кафедральный протоиерей Павел Охотин, речь о деятельности которого была у нас и ранее, еще в 1857 году высказался по данному вопросу печатно и со всею решительностью. Как мы знаем уже, он издал в этом году книжку «Очерк раскола», с историческими и полемическими сведениями, и в конце ее присовокупил правила касательно обращения раскольников. В этих правилах прямо было указано, что хотя «обязанность вразумлять заблуждающих преимущественно лежит на пастырях церкви», но она «падает и на каждого христианина, не исключая и женского пола», и на женщин она падает «тем» более, что раскол распространяется преимущественно через женский пол»⁷⁶. При этом автор подробно указывал на те средства, какими всякий миссионер, всякий борец с заблуждениями раскола, в том числе и женщина, может сломить предубеждение против православия и упорство взрослых раскольников и пресечь совращение в раскол поколения юного⁷⁷. В книжке, назначенной для изучения в духовной женской школе, речь о пользе женского противораскольнического миссионерствования, конечно, вполне понятна; но сколь примечателен, и не для своего только времени, самый факт изучения раскола, какой видим в примере симбирской школы, столь же авторитетен и отзыв, какой слышим в данном случае из уст симбирского миссионера. Протоиерей Охотин был не только ученый богослов и специалист расколовед, но н ревностный миссионер, с успехом вразумлявший раскольников и знавший трудности этого дела⁷⁸.

В свое время не без причины обратило на себя миссионерское внимание письмо одного священника Казанской епархии, приход которого сильно был заражен расколом и который в деле борьбы с ним имел уже достаточную долю опыта. В 1869 году этот священник писал казанскому Братству св. Гурия, как имевшему своею задачей, между прочим, и противодействие усилению местного раскола, – что если главным средством к ослаблению раскола признать школу, то школа должна иметь в виду непременно обучение и девочек, а не одних мальчиков. Автор письма, выражая свое мнение в качестве приходского миссионера, проводил ту основную мысль, что пастырские увещания и вразумления в борьбе с расколом, говоря вообще, далеко недостаточны для цели, что одной из более надежных мер должно признать училище и что особенно нужно иметь в виду училища женские. Справедливо утверждая, что в школе, кроме обучения грамоте, незаметным образом можно передать юным, еще неиспорченным раскольническим детям настоящее понятие о древней православной христианской вере и об истинно святой добродетельной жизни» и что «ученики на первых же порах своего возраста могут свыкнуться со своим учителем-священником, чтобы и впоследствии слово его принимать с доверчивостью», – миссионер о воздействии в частности на женскую половину раскола писал следующее: «Так как раскол в нашей местности и начался от женщин и теперь поддерживается собственно ими, то не бесполезно было бы к училищному обучению приглашать и девочек. Этот пол, как известно, по своей легковерности всегда очень податлив бывает на красные слова различных бродяг и святош-попрошаек. Особенно раскольнические пропагандисты с большим успехом действуют на женщину. И они, увлеченные подобными людьми, первым своим делом ставят поселять свои заблуждения в своем семействе, и потом перед смертью связать детой своих заклятым завещанием ненарушимо хранить оные. Когда же свет учения проникнет в их темные души, но всей вероятности они уже не будут так доверчивы ко всяким злонамеренным неправославным толкам и не станут безотчетно держаться их как святыни»⁷⁹.

Особенного внимания заслуживает отзыв покойного полоцкого епископа Викторина, как по глубокому знанию дела, так и по ясности и отчетливости, с какими отзыв выражен. При посредстве пародической печати он сталь известен в 1882 году, уже по смерти Викторина, но и сам преосвященный официальным путем выразил его в одном из своих епископских отчетов Св. Синоду, вследствие чего отзыв в свое время был внесен в обер-прокурорский всеподданнейший отчет и там печатно опубликован.

«Не оставляя возрастных без учительных бесед, – писал Викторина одному преосвященному, – где бы они не происходили – это все равно, ибо это есть только вспомогательное средство, – главные силы православной миссии должны быть направлены на детей раскольнических, – это нива для сеяния православного учения: что будет посеяно на этой ниве, то и вырастет». Почему? «Каждый исповедует ту религию, какая насаждена в его душе из детства. Умножение школ есть дело безотлагательное, привлечение же в школы девочек есть потребность более необходимая, чем привлечете мальчиков». Опять почему? «Женщина в деле религии есть самый лучший миссионер. Мужчине некогда заниматься обучением детей грамотности и религии: это дело матери, сестры, тетки, племянницы, вообще женщины. Мужчина в семье есть источник средств к жизни; а женщина есть распорядитель и главная в семье сила, движущая и направляющая семью, – она домашнее солнце». Доказательство этого Викторин удачно приводил из жизни самих раскольников. «У них нет своих отдельных школ, нет церкви, нет духовенства, а между тем они почти все грамотны, и все без исключения знают свое вероисповедание, твердо веруют, знают многие молитвы, и строго соблюдают религиозную обрядность. Кто же их научил? Бабки, матери, сестры, вообще женщина. Если мать будет православная, то и семья будет православная; если она будет благочестива, то и семья будет благочестива; если она будет грамотна, то и семья будет грамотна. Если бы раскольнические женщины не были тверды в своих верованиях, то мужчин легко можно бы поколебать; женщины очень ревниво оберегают раскол»⁸⁰.

Так думал преосвященный Викторин, хорошо знавший раскол в его жизни и многолетним наблюдшем строго взвесивший меры борьбы с ним.

Имел случай высказать свое мнение по рассматриваемому нами вопросу и съезд миссионеров, бывший в Казани в 1897 году. По поводу одного прочитанного на съезде доклада О введении в курс преподавания в епархиальных женских училищах истории и обличения русского раскола, комиссия съезда, обсуждавшая вопрос о духовных мероприятия борьбы с расколом, признала женское миссионерствование, в лице, учительниц и жен священников, весьма полезным и выразила желание, чтобы епархиальным архиереям предоставлено было право, не стесняясь программами, по местным нуждам, разрешать преподавателям церковной истории в епархиальных женских училищах расширять курс этого предмета уроками по изучению расколоведения, одним в неделю⁸¹.

Противораскольническим миссионерам случалось встречать и таких женщин-миссионеров, своего рода самоучек, которые научились собеседованиям с заблуждающимися благодаря частому присутствованию на них и путем простой начитанности, но которые примечательны были тем, что предпринимали опыты этого рода исключительно по любви к делу.

Одну из таковых в свое время похвалял покойный знаменитый миссионер архимандрит Павел Прусский. Это – некая Зиновия, по мужу Дановская, проживавшая в Пруссии, в среде переселившихся туда русских беспоповцев. Поступив 12-ти лет от роду в прусскую раскольническую женскую обитель и занявшись «изучением Писания». она с течением времени настолько успела в начитанности, что вела касающиеся православия и раскола беседы даже с упомянутым Павлом Прусским, когда он, случалось не раз, приезжал в их обитель. Первым благим последствием всего этого было то, что Зиновия сама присоединилась к церкви, а затем, выйдя замуж, и мужа своего расположила к православию. В 1885 году, в приезд в Пруссию единоверческого протоиерея Добровольского, с целью ведения миссионерских бесед с раскольниками, Зиновия принимала в них участие и «отличилась», по отзыву миссионера. как защитница церкви⁸².

Известный «миссионерскими записками» священник Полянский, в бытность вологодским миссионером, в одну из своих миссионерских поездок встретил некую Анну Савельеву, из крестьянок. «Женщина лет 45, довольно порядочная начетчица: зимой она иногда делает даже отлучки из своей деревни в другие места, где есть староверы, и ведет с ними беседы». Между прочим она сопутствовала Николаю Игнатьеву Косаткину, известному основателю в странничестве брачного толка, впоследствии присоединившемуся к церкви – в его путешествиях для бесед с раскольниками. В поездку о. Полянского Савельева явилась также с нарочною целью быть на его беседах с раскольниками, внимательно слушала эти беседы и даже дала отзыв о приемах миссионера, для последнего, по собственному его сообщению, не совсем благоприятный, но не ошибочный и характерный⁸³.

Подобные же факты женского миссионерствования засвидетельствованы и в официальных отчетах по епархиальной миссии⁸⁴. Но официальными документами свидетельствуется и другой характерный факт, – что раскол, как только заходит речь о школах «для образования старообрядческого юного поколения», – всякий раз на ряду со школами мужскими ставить школы женские. Раскол желает иметь свои особые школы, конечно, в целях собственной охраны и защиты его, а не в целях ослабления. Всегда хорошо понимавший значение женщины в интересах этой охраны и защиты, раскол естественно и доселе стоит на той же точке зрения. Напр., когда в 1868 году, по поводу сделанного Комитетом 1864 года предположения дозволять раскольникам открывать школы грамоты с подчинением их ведению общих учреждений по народному образованию, московские раскольники подавали правительству прошение о разрешении им открывать свои отдельные школы под управлением набранных самими раскольниками лиц, то они ходатайствовали о школах не для мальчиков только, но и для девочек. Тогда раскольникам в такой просьбе было отказано⁸⁵, но желания их и теперь все те же. Каких школ добивается у правительства современный раскол, кого желает обучать в них и чему, – это видно из заслушанного на съезде представителей раскольнических общин 1904 года последнего «отчета» раскольнического «общественного попечительства», имеющего своею целью всевозможную поддержу раскола, особенно при посредстве школ. Как оказывается, богатый деньгами австрийский раскол расходует на школы большую часть средств своего «попечительства»; в школах, кроме мальчиков, обучаются и девочки, которые, по отзывам учителей пения, на которое в раскольнических школах обращено особенное внимание, оказали не меньшую способность, чем мальчики⁸⁶. Почему раскольнические школы озабочены между прочим обучением школьников пению и почему пению с большим старанием обучают и девочек, это, по приведенным нами выше примерам, понять не трудно…

Итак, исторические данные приводят нас к следующему общему выводу:

Представители раскола прекрасно поняли и верно оценили значение женщины, как его силы и опоры, еще в XVII веке. В начале XVIII века мы встречаемся с ясным пониманием дела и у выдающихся представителей православной противораскольнической миссии. Решительные попытки направить женщину в обратную сторону, т. е. на дело ослабления раскола, тогда выразились в создании в центрах раскола женских монастырей из лиц, обратившихся из раскола. Это было в высшей степени целесообразное средство для противодействия соседним раскольническим монастырям и скитам, этим коренным устоям раскола, особенно в то время. Однако, в практике знаменитого миссионера Питирима мы имеем всего лишь один примерь, не встречая далее подражания ему ни прямого, ни косвенного. И это не смотря на то, что значение женской твердыни раскола выяснялось с течением времени все более и более, не смотря далее на то, что сам Синод давно уже высказал мысль, что «от женского пола паче происходят раскольнические прелести». Только в 1837 году в журнале учрежденного но делам раскола Секретного Комитета относительно первоначального обучения поселянских детей, проектированного в целях именно ослабления раскола и для предохранения от него православных ранним наставлением в духе православия, на основании составленных Св. Синодом правил такового обучения, было постановлено предоставить Св. Синоду – «обратить внимание епархиальных начальств», между прочим, на то – «не окажется ли возможность» вместе с обучением детей мужского пола «заводить подобное обучение детей женского пола», частью при женских монастырях, частью под надзором священнических или диаконских жен или вдов. В этом определении уже ясно выразился взгляд и на значение женщины в расколе, и на необходимость борьбы с ним при помощи самой женщины, и на способ этой борьбы в виде школы. С тех пор выяснение вопроса значительно прогрессирует и отчасти получает практическое осуществление. В 50-х годах, когда борьба с расколом приобретает наибольшую степень энергии, во всех распоряжениях Синода по епархиям настойчиво рекомендуется обратить особенное внимание на женский элемент в расколе, как на более устойчивый. В этом случае наблюдения и выводы духовного ведомства вполне совпадают с наблюдениями и выводами правительства светского. Так как в основе дела остаются правила 1837 года об устройстве школ. то заводятся, кроме общих начальных школ, единоверческие училища для девочек, а в некоторых епархиях вводится преподавание раскола в епархиальных училищах для девиц духовного звания. В последнем случае имелось в виду приготовление учительниц для школ, как это вытекало из названных правил 1837 года. С 1864 года положительное решение вопроса о женской миссии находим в уставах епархиальных противораскольнических Братств. Братства открывают в некотором роде специальные миссионерские женские школы. Но делают это лишь некоторый Братства, так что попытки этого рода и доселе еще слишком единичны. Но темь необходимее внимательно выслушать приведенный нами отзывы авторитетных лиц. Из этих отзывов легко убедиться, сколь не малую важность имеет данный вопрос для дела ослабления раскола⁸⁷.