Материалы к истории трехлетнего заключения православного епископа Виктора (Садковского) в польских тюрьмах

22 числа июля сего года исполняется сто лет со времени освобождения западнорусского епископа Виктора Садковского из трехлетнего тяжелого заключения в польских тюрьмах. Биографические сведения о жизни и деятельности этого епископа известны печати¹; но история его ареста и страданий в польских казематах остается еще мало раскрытой. Для разъяснения этой истории приводим ниже два документа, вышедших из под пера его современника, вместе с ним разделявшего тюремное заключение, братского игумена Киприана Островского, управляющего наместничеством слуцкой кафедры и затем в 1807 году назначенного в архимандриты пустынного Николаевского монастыря в Киеве. Предлагаемые документы извлечены из рукописей московского главного архива министерства иностранных дел (картон 8 «духовных дел»). Первый из них представляет собою список с обширного письма игумена Киприана, отправленного им из Варшавы в Киев сряду по освобождении из варшавского заключения и содержит подробное описание этого заключения; второй документ содержит речь того же игумена при встрече епископа Виктора в Слуцке 20 марта 1793 года. Ввиду научной важности указанных документов и уяснения их содержания, приводим здесь необходимые исторические указания.

Виктор Садковский был родом киевлянин, воспитанником киевской академии, 15 лет учителем и префектом могилевской духовной семинарии; по рекомендации архиепископа Георгия Конисского, назначен в Варшаву исправлять должность капеллана при русском посольстве; в ноябре 1783 года киевским митрополитом Самуилом Миславским переведен в город Слуцк в архимандриты Слуцкого Троицкого монастыря и сделан администратором над всеми православными церквями и монастырями, бывшими тогда в пределах польских; с открытием же здесь православного епископства, посвящен 09 июня 1785 г. в сан епископа переяславского и бориспольского, коадъютора киевской митрополии. Положение епископа Виктора в латино-польском государстве, фанатически настроенном против православия, было весьма тяжелым. Латинство, в начале 18 века успевшее закрыть почти все православные епархии в Западной России, сильно встревожилось восстановленим здесь православного епископства и напрягло все усилия к тому, чтобы помешать деятельности нового епископа. Прежде всего оно хотело связать его юридическими путами и требовало, чтобы епископ Виктор, как русский подданный, присягнул на верность Польше и получил королевскую привилегию на право церковного управления западнорусскими православными. Хлопоты о выработке этой присяги и привилегии в духе благоприятном латинству тянулись долго и обставлялись всякими невыгодными условиями для православного епископа, так что он два года не мог свободно обозревать свою обширную паству. Управление этою паствою стеснено было и в других отношениях. В инструкции, данной из Св. Синода, предписывалось ему не вмешиваться ни в какие политические и мирские дела пасомых, с кротостью внушать духовенству жить в мире с латинянами и униатами, возникающие жалобы на притеснения от последних улаживать домашним образом и только в крайних случаях обращаться к посредничеству русского посла в Варшаве, жалобы на православных разбирать скоро и справедливо. Между тем пасомые его, издавна привыкшие к вольностям и порядкам польской жизни, не могли скоро освоиться с порядками, вводимыми епископом, назначенным из России, и часто не слушали его указов, как для себя необязательных; в среде же местного православного духовенства являлись свои противники епископа, которые в честолюбивых и корыстолюбивых видах недовольны были им за призыв на церковно-административные должности лиц посторонних, вызванных из Киева. Но пока русское правительство держало в руках другого своего ставленника, польского короля Станислава Понятковского, пока русские войска после усмирения гайдамацкого бунта и первого раздела Польши оставались еще в польском крае для защиты православных, до тех пор личность епископа Виктора была обеспечена от открытых на него нападений со стороны поляков и латинян, хотя и окружена была тайными шпионами и кознями. В январе 1787 г. Виктор Садковский, из-за болезни митрополита Самуила, был вызван в Киев встречать русскую императрицу Екатерину VI при поездке ее в Крым и сопутствовал ей до польского тогда города Канева, где встретил ее и польский король со своею свитою. Полякам очень хотелось, чтобы здесь же при необычайной торжественной обстановке принесена была унизительная присяга православного епископа на верность Польше; но по настоянию князя Потемкина она принесена была не в Каневе, не в присутствии императрицы, а позже – 7 мая 1787 г. в Тульчине в присутствии только короля, русского и иностранного послов; переделанная русскими, эта присяга по своему содержанию походила более на красноречивую речь, в которой православный епископ благодарил короля за принятие его в свое подданство и за признание гражданских его прав в польском государстве и, коротко очертив давние страдания православных в этом крае, высказывал надежду за защиту этих прав в будущем. Такая присяга и начатые затем епископом объезды по епархии только усилили злобу против него со стороны латинян и вызвали новые интриги. В октябре того же 1787г. началась вторая при Екатерине война России с Турцией; русские войска, стоявшие в Украине и пределах Польши, очистили ее и выступили на войну; поляки почувствовали себя свободнее. В Украине возобновились насилия над православными для совращения их в унию. Против православного епископа распущен был слух, будто бы он во время своих объездов по епархии подучал русских восстать против поляков, что по приказу его в разных местах у православных заготовлены уже склады кинжалов и ножей, образцы которых в моделях и рисунках открыто выставлялись на площадях и в окнах магазинов, что скоро возобновятся времена гайдаматчины, а сам епископ выставлялся главою нового бунта, главным резником и возмутителем народа против польского правительства. В конце 1788 г. в Варшаве собрался обыкновенный сейм, вскоре переименованный в чрезвычайный или конфедератский. На этом сейме объявлен разрыв с Россией; назначена особая военная комиссия для расследования и подавления подготовленного бунта; во все польские города и селения посланы строгие приказы разыскивать русских бунтовщиков и устроенные ими склады оружия; розыски производились в частных домах, в церквях, монастырях, даже на кладбищах и в могилах православных; несколько лиц из православного духовенства было арестовано, некоторые, спасаясь от преследований, бежали в Киев. Главное внимание сейма обращено на епископа Виктора Садковского, только вначале октября 1788 г. вернувшегося в Слуцк после второй своей поездки по епархии. Виленскому воеводе князю Радзивиллу, в владениях которого находился Слуцк, приказано было собрать подробные сведения о подготовке бунта в этом городе, как главном месте пребывания епископа; несмотря на то, что слуцкий комендант Попиний доносил в Варшаву, что он не мог открыть у себя никаких следов предполагаемого бунта, князь Радзивилл приказал произвести новое расследование; тогда капитан надворных радзивилловых войск в Слуцке Дружаловский вынужденно донес о мнимых противозаконных действиях православного епископа; донесение его Радзивилл представил сейму, и здесь 21 апреля 1789 г. состоялось определение арестовать епископа и доставить его в Варшаву для объяснений.

Но сам арест его последовал на несколько дней раньше до издания сеймом того определения и состоялся по распоряжению того же князя Радзивилла. Еще 17 апреля прибыл из Варшавы в Слуцк генерал-адъютант радзивилловского войска Мацкевич; сряду же явился к епископу Виктору и передал ему словесное предложение князя ехать в Варшаву. Епископ, заранее предупрежденный доброжелателями об угрожавшей ему опасности и сознавая правоту своего дела, не допускал возможности насильного его ареста, не согласился ехать в Варшаву добровольно без письма о том Радзивилла, без приказа Св. Синода и русского посла, и в тот же день в 4 часа пополудни выехал в свой грозовский монастырь, состоящий в 30 верстах от Слуцка. Узнав о том, Мацкевич тотчас же отправил за ним отряд из конных и пеших солдат с приказом арестовать епископа, а город Слуцк окружил войском, чтобы прервать сношения его с окрестными жителями. Не смотря на эти предосторожности, игумен Киприан и архиерейский дворецкий успели на другой день прибыть к своему епископу и известили его о предстоящем для него аресте; епископ по-прежнему не верил возможности этого ареста и после обеда 18 апреля, вопреки совету приближенных, решил возвратиться в Слуцк. Не успел он проехать и 4 верст от монастыря, на дорогу выскочили из засады до 40 конных солдат с ротмистром и поручиком, которые тут же и арестовали епископа Виктора с его свитою, в числе которой был игумен Киприан, дворецкий Алексей Чернявский и один канцелярист Павел Барышевский. Сначала привезли их в дом одного шляхтича близ села Баславцев, где уже собрано было несколько других шляхтичей и крестьян с дубинами, цепями и косами для охраны арестованных и на случай их сопротивления; а из Баславцев повезли их в местечко Романов, старосте которого заранее приказано было приготовить ночлег для арестованного епископа; здесь продержали их до обеда 19 апреля и к вечеру того же дня привезли в г.Несвиж. Горожане, предуведомленные о прибытии к ним православного епископа, не верили слухам о его аресте и во множестве выходили на улицы встречать его с почтением, с непокрытыми головами и поклонами; иначе встретила его княгиня Радзивилл, вдова Иеронима Радзивилл; она выехала вперед за две версты от города, окруженная кавалькадою из молодых польских панов; одни из этой молодежи позволили себе открытые насмешки над епископом, другие высказывали мнимое сожаление по поводу его ареста; не смотря на это, епископ счел долгом выйти из кареты, чтобы приветствовать княгиню и благодарить ее за внимание к себе. Перед заходом солнца арестованные привезены были в несвижскую крепость или радзивилловский замок, где ждал их комендант крепости Девилле и рота солдат. В Несвиж привезены были в этот день только трое – епископ Виктор, игумен Киприан и канцелярист Павел Барышевский; архиерейский же дворецкий Алексей Чернявский, по просьбе епископа, был отпущен из местечка Романова в Слуцк для доставки ему и игумену нужного белья, платья и денег для вызова из Слуцкой консистории секретаря священника Стефана Симоновича и другого канцеляриста Ивана Скуловского на случай составления подробных письменных докладов и объяснений епископа в Варшаве. Последних три лица вместе с архиерейским келейником Лукою Копыстенским прибыли в Несвиж только на третий день после епископа и также посажены были под арест в несвижской крепости, где уже находился сельский православный священник Иродион Облонский, арестованный за несколько дней до ареста епископа. Пребывание всех их в несвижском замке продолжалось более двух недель, пока не было получено приказа о переводе их в Варшаву, и, хотя имело характер предварительного заключения, но обставлено было сво­ими тяжелыми строгостями. Все арестованные размещены были в одиночных камерах верхнего этажа замка и находились под охраною особого к каждому приставленного часового; свидания им дозволялись только по одному и в присутствии офицера; зато в казематы к ним могли вторгаться поляки, позволявшие себе грубые насмешки и ругательства над заключенными. На другой день пребывания епископа в Несвиже генерал-адъютант Мацкевич потребовал от него издания особой окружной грамоты к православной его пастве с наставлением духовенству и народу под угрозой анафемы за ослушание, чтобы никто из них против польских властей и панов не возставал, бунтов не учинял, чтобы все западно-русские были верными и послушными не кому либо другому (т. е. русскому правительству), а только речи посполитой и ее панам. Вопреки ожиданиям Мацкевича, преосвя­щенный согласился на издание такой грамоты; она была подписана 25 апреля и списки с нею были разосланы для прочтения по всем православным церквям и монастырям в воскресные и праздничные дни.

В начале мая в Несвиже получено предписание военной комиссии представить епископа и свиту его в Варшаву. Каждого из арестованных везли туда в отдельной повозке, а епи­скопа в карете с особым военным конвоем. Перед отъездом из Несвижа епископ просил Мацкевича освободить из под ареста и отпустить в Слуцк игумена, дворецкого и писца Барышевского, как лиц, добровольно согласившихся ехать с ним в Варшаву; Мацкевич сначала обещал исполнить эту просьбу, на три дня оставил их в Несвиже, но потом и их отправил вслед за епископом. В г. Слониме все арестованные съехались и 8 мая вместе вывезены в Варшаву. Военный ка­раул в дороге над ними усилен, чтобы они не сбежали из под ареста и не могли вести взаимных переговоров; на ночлегах к каждому арестанту приставляли еще двух солдат. В предместье Варшавы, Прагу, они привезены были к вечеру 25 мая. Здесь им предстояла встреча более тяжелая, чем в Несвиже. От Праги вплоть до центра Варшавы, где находился дом воен­ной комиссии, на улицах и площадях было такое скопление на­рода, такая давка, что кортеж арестованных – епископа и его свиты едва мог пробираться среди зрителей; от тесноты и давки многие из зрителей падали под ноги лошадей конвоя и под колеса экипажей; любопытные платили по два червонца за окошко или взбирались на крыши домов, чтобы посмотреть на проезд арестованных; при виде их фанатизм поляков и латинян проявился сначала в обычных ругательствах: „бестии, москали, резуны, схизматики“; некоторые плевали даже в лицо арестованных; другие имели на готове камни, но бросать их не реша­лись из опасения, чтобы не убить кого-либо из конвойных солдат, во множестве окружавших арестованных. Во дворе воен­ной комиссии ожидала масса польских панов и паней во главе с князем Сапегою; неистовые крики раздались и здесь, осо­бенно в то время, когда выводили православного епископа из кареты; а когда подвезли за ним коляску с игуменом Островским, то не сдерживаемая никем народная толпа с криком бросилась на игумена, рвала его за волосы и бороду, пинками по­валила его на землю; и только благодаря защите генерал-адъютанта, всем корпусом навалившегося на лежащего игумена, последний спасся от неминуемой насильственной смерти. Разъярен­ная толпа долго не расходилась от места, где были заключены арестованные, и после не один раз собиралась под их окнами и требовала их казни.

Настало новое мучительное положение для наших заключенных. Около месяца они содержались в доме военной комиссии в отдельных камерах с железными решетками в окнах, стекла которых наполовину были закрашены зеленой краской и закрыты деревянными затворами. Военный караул из солдат отборной величины расставлен был повсюду внутри камер, сна­ружи при дверях, на крыльце и перед окнами на улице; кроме того, у преосвященного неотступно сидел капитан, а у игумена унтер-офицер. К заключенным не допускали никого, даже са­мого короля, если бы он захотел видеть их; только в первый день заключения их в Варшаве осмотрел их литовский гетман Тышкевич, а через две недели маршал Малаховский с сеймовыми депутатами. Арестованным не выдавали ни писем, ни книг, ни газет; им запрещено было петь даже церковные песни, чтобы не дать возможности переговариваться; последнее распоряжение особенно тяжело было для епископа, любившего пение, а у всех оно ослабляло бодрость духа.

Через две недели варшавского заключения начались допросы арестованных в особых заседаниях следственной комисси о замышляемых бунтах. Епископа водили к этим допросам несколько раз; допрашивал его латинский луцкий епископ Турский в присутствии сеймовых маршалов и депутатов; игумена Киприана допрашивал князь Сапега вечером около 24 июня. В конце этого месяца после допросов они переведены были из дома военной комиссии по другим казематам и тюрьмам. Епископ Виктор переведен в военные казармы на краю Варшавы; здесь же помещены арестованные после него новые лица – слуцкий протопоп Иоанн, игумен медведовского монастыря Виссарион, священнический сын Иван Бочковский и униат из подольского воеводства Андрей Бондарь. Игумен же Киприан, свя­щенники Симонович и Облонский и другие переведены в военный арсенал, где и сидели около двух лет до 22 мая 1791 года. Здесь они размещены были на чердачном этаже в отдельных малых, темных и душных камерах, отделявшихся узким и грязным коридором, с забитыми окнами и под двумя замками. К каждой камере приставлен был часовой с заряженным ружъем; ему настрого было приказано не разговаривать с арестантом и не подпускать его к себе близко из опасения, чтобы он не сделал нападения на часового. Пища здесь была хуже, чем в доме военной комиссии, и состояла преимущественно из вареных трехдневных рубцов. Некоторые из заключенных закованы были в кандалы и цепи. Строгость заключения, недо­статок движения и свежого воздуха, отсутствие особых ретирадных мест, духота и жара летом от накаленной черепичной кровли, холод зимою от нетопленных печей, худое питание, не­достаток одежды, полное одиночество и опасение за свою будущ­ность причиняли арестованным самые тяжкие физические и нравственные страдания; все они до того ослабли, что когда, после трехмесячного заключения в арсенале, велено было выводить их на воздух для освежения, то с трудом могли двигаться. Некоторые из них пали духом, и для поддержания их бодрости сами коменданты арсенала, без ведома начальства, сочли нужным тайком доставлять им крепкие напитки и переменять свое су­ровое обращение на милостивое. Но так делали не все комен­данты. Все сношения заключенных с польскими властями по их личным нуждам происходили только через генерал-адъютанта военной комиссии; впрочем, иногда арестованные посредством карбованцев умели задабривать тюремных стражей и часовых, через которых по временам получали отрывочные сведения о текущих политических событиях и друг о друге. Положение епископа Виктора было более тяжелым; его считали главным виновником затеваемых смут и потому к нему относились строже и суровее. У него не было своих денег; и игумен Киприан, имевший в них некоторый достаток и даже в заключении случайно выигравший их в лотерею, нередко помогал епископу и своим товарищам то одеждою, то пищею, то день­гами. Главная печаль их заключалась в том, что они долгое время лишены были возможности отправлять свои церковные молитвословия особенно в большие праздники. По этому поводу игу­мен Киприан осенью 1789 г. обратился от имени всех за­ключенных с просьбой устроить для них в одной из камер особое помещение, куда бы они могли собираться для богослужения, указывая при этом, что еще на допросах в комиссии маршал Малаховский и гетман Тышкевич обещали удовле­творять все их нужды. Но эта просьба долгое время не удовлетворялась под разными предлогами. Только через восемь месяцев дозволено было и то одному епископу приглашать к себе в большие праздники капеллана посольской церкви архимандрита Гавриила для отправления молитвословий, и их совершал он под строгим надзором в присутствии генерал-адъютанта, коменданта и переводчика; игумену же Киприану дозволено было то уже на третий год его заключения, когда последовали значительные пе­ремены в судьбе всех заключенных.

Продолжительность заключения и перемены в судьбе наших заключенных зависели главным образом от хода второй русско-турецкой войны и от политического состояния самой Польши. При самом начале русско-турецкой войны поляки, обнадеженные обещаниями Пруссии, натравившей против России и Швецию, рассчитывали воспользоваться затруднительным положением русских, чтобы совершенно освободиться из-под их влияния и переустроить свою жизнь на новых началах. Во главе начавшегося движения против России стояла небольшая, но сильная партия из польских магнатов, Игнатия Потоцкого, Станислава Малаховского, Колонтая, которая успела составить и обнародовать 3 мая 1791 г. пресло­вутую майскую конституцию. По правилам этой конституции, все дела по управлению решались не единогласно, как было прежде, на сеймах, но болшинством голосов; права польского короля были ограничены предоставлением ему только исполнительной вла­сти; вся же законодательная власть сосредотачивалась в польском сенате и палате депутатов; богатым горожанам и землевладельцам открывалась возможность вступать в шляхетство. Но при всей кажущейся широкой свободе и гуманности новой конституции в ней оставались большие и темные пробелы: бедное рабочее и крестьянское населенее по-прежнему оставалось приниженным хлопством, лишенным свободы и юридических прав в государстве; в решении религиозных вопросов и дел майская конституция отстаивала польско-латинский фанатизм, по-прежнему недопускавший свободы совести и стеснявшей права диссидентов. Хлопотами о составлении этой конституции, также религозным ее фанатизмом и объясняется задержка следствия и суда над арестованными пред­ставителями православной церкви и продолжительность заключения их в варшавских тюрьмах. Следственная комиссия, назначен­ная для расследования о бунтах, окончила свои дела только в марте 1790 г. и представила подробный доклад о том сейму; никаких прямых улик против арестованных она не указала. Но вся злоба ее направлялась против православного епископа, и он предан был суду той же комиссии, преобразованной теперь в судебную. Распущенный ранее слух о замышляемом бунте оказался до того неверным, что в апреле того же 1790 г. сеймовые маршалы сочли нужным успокоить жителей и особым универсалом приглашали их принести благодарение Богу за избавление Польши от угрожавшей опасности, а православным обе­щали свободу их веры и лучшее устройство управления их церковными делами. С последней целью и состоялась в июне 1791 г. известная пинская конгрегация из православных духовных и светских лиц. Составленный здесь проект управления православ­ною церковью в Польше направлялся к проведению в жизнь начал соборного управления во всей их широте; но подобно ус­таву майской конституции он также обходил молчанием право простого народа заявлять свое участие в разсуждениях о делах церковных и – главное – направлялся к совершенному разъединению западно-русских православных с восточною Россией, запрещал им всякие церковные сношения с русским правительством и св. синодом и восстановлял иерархическую зависимость запад­но-русской церкви от константинопольского патриарха. Во время этих заискиваний польского сейма перед православными западно-руссами для привлечения их на свою сторону жизнь наших заключенных в варшавских тюрьмах была несколько облегчена. Из душных казематов их стали выводить на воздух для освежения; около мая 1790 г. к епископу Виктору допущен был причт посольской церкви отправлять богослужение; к зиме того же года игумен Киприан переведен был из своей мрачной и холодной камеры через коридор в другую уже светлую камеру того же арсенала с окнами на улицу и с теплой печкой; арестованным дозволено было читать польские книги и покупать вино; часовые и офицеры стали даже открыто высказывать им свое сочувствие и заявлять о незаконности их ареста и страданий. Осо­бенное внимание им оказал коронный писарь Ржевусский, человек честный и гуманный; сразу по своем назначений на долж­ность коменданта арсенала он вошел в нужды заключенных, снял кандалы и цепи с тех, на ком они были надеты; сам принес им славянскую библию и следованную псалтырь, улучшил их пищу и выхлопотал у сейма перевод их из арсенала в гвардейские литовские казармы за городом на берегу Вислы против королевского дворца Лазенок. Перевод этот состоялся 22 мая 1791 г. в самый разгар объявлений новой конституции и во время подготовки пинской конгрегации. Новое помещение ока­залось удобным, не только потому, что оно было светлым с ви­дами на реку и королевский дворец, но и потому, что оно не было одиночным заключением; в камерах его после двухлетней разлуки помещалось уже по 2 и по 4 человека вместе под присмотром только одного часового. Правда такое облегчение не простиралось на епископа, находившегося в другом томительном заключении; но оно предвещало близость той или другой развязки в жизни арестованных. Развязка эта наступила через год и ускорена была успехом русского оружия и возстановлением прежнего влияния России на дела Польши.

Мечты поляков устроить у себя независимую от постороннего влияния государственную жизнь и учредить особую церковную иерархию для православных западноруссов вскоре разлетелись в прах и оставили по себе только грустное воспоминание. Несбы­точность этих мечтаний тогда же сознавалась многими благомысля­щими патриотами, составившими особую старопольскую партию, кото­рая шла вразрез с защитниками майской конституции. Затя­нувшаяся вторая русско-турецкая война хотя велась с препятствиями, но окончилась успехом для России. Знаменитые Суворовские победы над турками в Крыму, разрушение Очакова, битвы при Фокшанах и Рымнике, взятие Измаила содействовали окон­чательному закреплению таврического полуострова за Россией; 3 ав­густа 1790 г. заключен мир между Россией и Швецией; 29 дека­бря следующего года заключен в Яссах новый мир между Россией и Турцией. Теперь русские войска могли спокойно напра­виться в пределы Польши, и к лету 1792 г. фактически вла­дели Украиной, значительной частью губерний Киевской, Подоль­ской, Виленской и Минской. Положение поляков стало отчаянным; они сознавали близость расплаты со стороны России за насилия православным. Сторонники старопольской партиии и король обрати­лись к русской императрице с просьбой о помощи; защитники майской конситуции выставили свое войско, которое только отсту­пало перед русскими войсками, направлявшимися к польской столице. Ввиду наплывавшей грозы польский сейм спешил покон­чить с арестованными православными, и 18(29) мая постановил окончательный приговор по их делу. По этому приговору, арестован­ные делились на три категории: одни признавались невиновными в бунте и должны быть выпущены на свободу; другие объявлялись участниками в бунте, но, во внимание к перенесенному ими трехлетнему заключению, также выпускались из тюрем за поруками других лиц; третьи считались главными заговорщиками, достойными полного осуждения, и оставлялись до более мирного времени под стражей для окончательного решения их участи. К первой кате­гории причислены игумен Киприан, оба канцеляриста Скуловский и Барышевский и келейник епископа Копыстенский; 8 июня и они освобождены были из заключения. Вскоре за ними выпу­щены на поруки лица второй категории: слуцкий протопоп Иоанн, священник Иродион Облонский, священнический сын Иван Бочковский и униат Андрей Бондарь. К третьей категорий причи­слены епископ Виктор Садковский, игумен Виссарион, священ­ник Стефан Симонович и архиерейский дворецкий Алексей Чернявский: из них двое первых 12 июня отправлены были для безопасности подальше от Варшавы в Ченстоховскую крепость, где прожили месяц и едва не лишились жизни от строгого и смрадного заключения. Когда русские войска приблизились к Вар­шаве и русский посол Булгаков настойчиво потребовал от польского правительства вывода из тюрем всех русских, обвиненных за мнимое участие в вымышленных бунтах, польский король 19 июля должен был издать указ о немедленном их освобождении; к епископу в Ченстохов отправлены были чиновник русского посольства Юзефович и капеллан посольства архимандрит Гавриил. 22 июля епископ Виктор выпущен был из тюрьмы и оказался до того слабым и истомленным, что его пришлось вынести на руках и с большим трудом привести в чувство. 25 июля он привезен в Варшаву и жил здесь у архимандрита Гавриила до 5 марта следующего года, пока не окреп в силах, не получил здесь от короля письменного определения о своем оправдании и инструкции св. синода для дальнейших своих действий. 20 марта он прибыл из Варшавы прямо в Слуцк, где разделявший с ним заключение игумен Киприан встретил его в соборе восторженной речью, в которой, описав страдания епископа и бедствия, постигшые православных от латино-польского фанатизма, приглашал святителя вступить в управление своею так долго разлученною с ним паствою и во имя христианской любви забыть преступления и притиснения со стороны врагов православия. Но не могло забыть этих насилий русское правительство и готовило за них расплату. В начале 1793 г. последовал второй раздел Польши, по которому от последней переходили к России губернии Витебская, Минская в целом ее составе и восточные половины губерний Волынской и Подольской, по прямой линии от Пинска до Каменец-Подольска. Все православные церкви здесь входили сначала в состав одной новой епархии минской и поручались по-прежнему епископу Виктору, который, оставаясь архимандритом Слуцкого монастыря и коадъютором киевской митрополии, получил теперь новый титул архиепископа минского и много потрудился для восстановления здесь православия и воссоединения униатов с православной церковью; 13 мая 1796 г. он переведен был на епархию в Чернигов, где и скончался 11 ноября 1803 г.