Пастырское богословие сегодня: недоумения и проблемы

Положение Церкви в современном секулярном мире повышает требования к уровню пастырской подготовки и заставляет заново продумать еë концептуальную сторону. Это тем более важно, что, если базовым предметом в данном случае является пастырское богословие, то в русских духовных школах нет сегодня единого устоявшегося взгляда на его структуру, предмет и задачи. В предлагаемой статье анализируются исторические причины сложившейся ситуации и выдвигается ряд конкретных предложений по затронутой проблематике. В частности, предлагается определить специфику пастырского богословия, исходя из представлений о пастырском опыте как объективном выявлении благодатных даров пастырства; актуализировать связи предмета с русской духовной традицией и выделить три основных структурных блока учебного курса, в соответствии с возникающим через акт хиротонии трояким изменением положения пастыря в его отношении к Пастыреначальнику, Церкви и пастве.

Принятое недавно Высшим Церковным Советом Русской Православной Церкви решение об удвоении часов, отведëнных в духовных школах на преподавание пастырского богословия, свидетельствует о повышенном внимании как к пастырской подготовке, так и к самому предмету. Причины этого очевидны, но стоит, кажется, обратить внимание на другое. Нетрудно себе представить, например, структуру и предмет догматического богословия, или патрологии, или церковной истории, и к кому бы из преподавателей этих дисциплин, в какую бы духовную школу мы ни обратились, мы получим примерно одинаковые ответы. Но если вопрос коснётся пастырского богословия, то нам неминуемо придется столкнуться с многообразием не всегда примиримых друг с другом мнений и позиций. Таким образом, возникает парадокс: соглашаясь с тезисом о важности пастырского богословия, мы, судя по всему, не очень хорошо знаем, чем конкретно оно должно заниматься, и не имеем единого представления о его программе, предмете и структуре. Правда, для этого есть ряд исторических причин.

1

Как известно, пастырское богословие возникает поздно – после Тридентского Собора – как чисто практическая дисциплина и изначально говорит, собственно, не о пастырстве, а о приспособлении к пастырским нуждам тех или иных богословских и канонических установлений, относящихся прежде всего к христианской нравственности. Иными словами, это не столько пастырское богословие в смыс ле богословия пастырства, сколько практическое богословие для пастырей.

В этом своем виде оно может вызвать (и вызывало не раз) сомнения в своей необходимости. Действительно, как служить по уставу, священник может узнать из литургики, как проповедовать – из гомилетики, как толковать Священное Писание – из библеистики, как учить добродетельной жизни – из аскетики и т. д. Что может прибавить к этим наукам пастырское богословие само по себе? Очевидная неуверенность в ответе на последний вопрос сквозит хотя бы в том, как авторы соответствующих курсов XIX–ХХ века высказывались о предмете пастырского богословия, в этом смысле мало чем отличаясь от нас. Кто-то видел в Пастырском богословии «систематическое изложение правил и наставлений по прохождению пастырского служения в Церкви» [5, c. 10]; кто-то – «систематическое изложение нравственных обязанностей и качеств пастыря» [5, c. 11]; кто-то – определение духовной настроенности пастыря «и описание законов еë усвоения, охранения, развития и воздействия на жизнь прихода» [3, c. 17]; кто-то – просто аскетику, а кто-то полагал, что у пастырского богословия нет своего предмета вообще [8, c. 3].

Всë же можно считать, что среди этих и иных предложенных точек зрения наиболее перспективной оказалась та, которая предполагала, что задача пастырского богословия состоит не только в том, чтобы снабдить пастыря компендиумом необходимых ему сведений из иных областей богословского знания, но и в том, чтобы найти к ним особый пастырский подход. Эта точка зрения имплицитно как бы предполагала размышление над тем, в чëм же заключается этот особый па стырский подход не только с практической, но и с богословской точки зрения. Таким образом, наконец был поставлен вопрос о богословии пастырства как таковом. В конце XIX в. в русской традиции на него был дан, как известно, двоякий ответ: в работе о. Сергия Соллертинского «Пастырстово Христа Спасителя» [11], целью которой было рассмотреть внеисторические евангельские основания пастырского служения, и в учении митр. Антония (Храповицкого) о сострадательной пастырской любви [2, c. 17]. Случайно или нет, но нельзя не заметить, что параллельно с этим возникает и достаточно мощное обратное течение, отрицающее за иерархическим священством какие-то особые (помимо права на совершение сакраментальных действий) духовные дары и возможности. Одним из самых серьëзных образчиком этого направления явилось опубликованное в «Богословском вестнике» за 1908–1909 годы обширное исследование Н. П. Аксакова «Предание Церкви и предания школы» [1].

Наконец, в эти же годы в русской традиции появляются и образчики пастырского богословия ещë в одном, третьем его значении – значении богословия пастырей.

Именно эта последняя разновидность пастырского богословия в конечном счете позволила посмотреть на предмет по-новому, указав на особые, свойственные только ему источники. Ведь, как известно, предмет науки помимо общего целеполагания определяется ещë и кругом тех источников, которые кладутся в еë основание, иными словами, тем материалом, с которым она имеет дело и исходя из которого строит свои выводы. В чëм тогда состоит родовой признак специфических источников пастырского богословия и есть ли они у него?

К сожалению, курсы пастырского богословия, как правило, затрагивали и затрагивают эту тему лишь вскользь, мимоходом указывая, что пастырское богословие опирается на Писание, труды святых отцов и каноны Церкви. Всë же, пожалуй, ближе всего к содержательному выводу по интересующей нас проблеме подошëл в своих лекциях по пастырскому богословию будущий митр. Вениамин (Федченков). В качестве ближайших источников пастырского богословия он называет дневник св. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе», а также лекции митр. Антония Храповицкого, но главное значение для митр. Вениамина имеют святоотеческие трактаты по вопросам пастырства. Для нас важен, однако, не столько их конкретный список (достаточно общеизвестный), сколько то, что митр. Вениамин, не ограничиваясь его составлением и отмечая отсутствие специальных трудов по этому вопросу, говорит, что именно «святоотеческие трактаты ставят пастырское богословие на нормальную постановку» [6, c. 29], и затем объясняет, в чëм она заключается. «Прежде всего, читатель их видит, что в подобных работах совершенно отсутствуют вопросы общехристианские, взятые сами по себе. Везде, наоборот, выступает исключительно одна личность пастыря, с точки зрения которой обсуждаются и все другие – догматического, нравственного, литургического и т. п. характера – частные вопросы; везде выступают не столько те или иные общие предписания об обязанностях или перечисление свойств, сколько те или иные переживания пастыря, его настроения, вытекающие из цельной живой его личности. Таким образом, специально пастырская психология, специально пастырская духовная жизнь или, ещë короче говоря, пастырская аскетика – вот что составляет содержание указанных трудов» [6, c. 29].

Однако при всей ценности рассуждений митр. Вениамина, в них всë же есть один уязвимый момент. Даже признав неоспоримым тезис о том, что в центре любых положений пастырского богословия должна стоять именно личность пастыря, мы обязаны, очевидно, либо дать какие-то общие богословские обоснования, позволяющие установить объективную ценность такого подхода, либо согласиться, что имеем дело с чисто субъективным переживанием, чисто психологических явлением, которые не имеют существенной связи с дарами священства. Иными словами, перед нами становится новый вопрос: открывает ли хиротония новорукоположенному пастырю какие-то недоступные ему ранее горизонты или только даëт право на соответствующие действия в Церкви? Речь идëт, подчеркну, не о формальной власти учительства или чëм-то ином подобном, но об объектив но возможном опыте, обусловленным объективно этими, а не другими данными дарами. Конечно, Дух дышет идеже хощет (Ин. 3:8), однако, как кажется, либо мы должны признать, что хиротония, так сказать, метафизически никак не сказывается на личности пастыря и дальше психологии дело никуда не идëт, либо – что еë дары предполагают (разумеется, при их достойном употреблении) и благоприятствующий особому восприятию и осознанию жизни особый пастырский опыт, который и будет тогда существенным признаком всех источников пастырского богословия, определяющим в том числе и его предмет. В этом смысле не лишним будет напомнить, что, согласно молитвам хиротонии, священник поставляется в том числе и на священнодействие слова истины, – выражение, заключающее в себе, быть может, наилучшее определение не только пастырского, но и церковного богословия вообще. Кроме того, выражение пастырский опыт представляется наиболее удачным и адекватным, поскольку преодолевает разделение между «пастырским настроением» и «пастырскими должностями» как различно понимаемыми предметами/областями пастырского богословия. Для подкрепления высказанной точки зрения напомню, что о. Георгий Флоровский, который в «Путях русского богословия» противопоставлял путь исходящей из Откровения патристики и путь «нового», идущего от опыта душевных явлений богословия [13, c. 565], – одновременно называл «опытным» [14, c. 507–508] богословие о. Иоанна Кронштадтского, вкладывая в это понятие именно патристический, а не психологический смысл¹. Таким образом, представление о пастырском опыте не есть механическое воспроизведение философско-богословских парадигм начала ХХ в., поскольку этот особый пастырский опыт обусловлен особым (по благодати священства) местоположением пастыря в Церкви: «С сего священного места, – замечает святитель Филарет, – можно и должно видеть далее, нежели обыкновенно видит мир и его стихийная мудрость» [12, c. 108]. Здесь же можно привести и знаменательные слова о. Сергия Булгакова: «Богословие надо пить со дна евхаристической чаши» [10, c. 151], – знаменательные тем более, что согласно его же общетеоретическим рассуждениям не иерархия, но вся Церковь является «держательницей» истин Откровения [4, c. 313]. В конечном счëте, на основании сказанного мы можем заключить, что существует два рода источников пастырского богословия: 1) те, в которых пастырский опыт служит основанием для богословского обоснования проблем непосредственно пастырского служения; 2) те, в которых с точки зрения пастырского опыта разрешаются общебогословские или общецерковные проблемы. Именно первая группа источников является собственной для пастырского богословия, а вторая – общей для пастырского богословия и других богословских наук, хотя, как понятно, формальное разграничение не всегда может быть точно проведено. Так, в частности, признаками обеих групп обладают дневники св. Иоанна Кронштадтского, чему способствует прежде всего сам жанр, в котором они написаны и который предполагает достаточную свободу в выборе предмета для рассуждений, хотя, конечно, это не единственный источник такого рода (и жанра). По крайней мере с конца XIX века круг подобных источников в русской традиции значительно расширяется. Это связано с появлением практически неизвестного прежде духовного типа – выдающихся пастырей, подвижников, и «старцев» из среды приходского духовенства. Кроме названных выше, к ним принадлежали о. Валентин Свенцицкий, о. Анатолий Жураковский, о. Понтий Рупышев, о. Петр Серегин (духовник Пюхтицкой обители), недавно почившие отцы Тихон Пелих, Всеволод Шпиллер и немалое число других. Не все, но многие из них оставили нам в том или ином виде описание своего пастырского опыта, расширяющее наше представление о возможностях и задачах пастырского богословия. Надо признать, что этот опыт до сих пор не только не изучен, но и не собран. Между тем, именно он как опыт раскрывших в своей жизни дары хиротонии пастырей есть очевидный источник, предмет, основание и цель пастырского богословия, – источник, тем более важный в наше время, что непосредственно передаваемая пастырская традиция, строго говоря, прервалась.

Предположим, однако, что мы решим двигаться в этом направлении. Каким тогда могло бы быть пастырское богословие? Позволю себе высказать несколько соображений.

2

Прежде всего, нельзя не признать того факта, что технологический прогресс кардинально изменил наш мир, уничтожив одни формы общения между людьми и создав другие; продлив человеку жизнь при невозможных ранее условиях и сделав условия этой жизни невыносимыми; предлагая обществу недоступные ранее комфорт и удовольствия и приводя к массовому распространению депрессии в нëм и т. д, и т. д. Должно ли в связи с этим пастырское богословие – именно как пастырское богословие – учить будущего пастыря работе в соцсетях, основам психиатрии и другим подобным вещам? Рискну утверждать, что – нет. Навыки подобного рода ему должны дать, очевидно, какие-то дополнительные спецкурсы, семинары, практикумы, но не основной богословский курс, в рамках которого следует сосредоточиться на обучении пастырско-богословскому подходу к жизни в целом, опираясь на пастырский опыт отцов Церкви, наших предшественников и духовных наставников. В связи с этим представляется важным ввести в пастырское богословие составляющую, так или иначе связанную с отечественной духовной и пастырской традицией, – составляющую, которая отсутствует сегодня, насколько мне известно, в большинстве курсов и учебных программ. На первый взгляд, последнее утверждение может показаться противоречащим общей установке на богословский – то есть по определению универсальный-церковный – подход к проблемам, одна ко это не верно. Так или иначе каждая исторически возникшая церковная традиция по-своему читает Евангелие, порождает свой тип святости, а значит, и свой тип пастыря, и свой род пастырского опыта. Поэтому и сегодняшний пастырь будет успешен в своей деятельности только, если он, позволю так выразиться, «попадет в резонанс» с традицией. Без этого же все самые замечательные, актуальные и, на первый взгляд, востребованные начинания могут принести обратный эффект. Это не значит, разумеется, что традиция всегда права. Но осмыс лить еë, чтобы сознательно опираться на то, что живëт в коллективном подсознании церковного народа, анализируя для этого опыт и рефлексию выдающихся пастырей отдалëнного и ближайшего к нам прошлого – вот еще по-другому выраженная, но все та же по сути задача пастырского богословия. Следует отметить при этом, что именно русская традиция, быть может, как никакая другая, даëт обильный материал для современного пастырского богословия, причëм не только в сочинениях пастырей-священников, о которых упоминалось выше. Действительно, если Бог воплощается и сходит на землю, чтобы человек взошëл к Богу, то это, как говорил святитель Филарет, «кругообращение славы Божией» [13, c. 37] может быть представлено нисходящим вектором «освящения» (идти в мир) и восходящим – «обожения» (увести из мира). Очевидно, что первое более соответствует служению священническому, второе – монашескому.

Взглянув теперь с этой точки зрения на русское святоотеческое богословие XVIII–XIX вв., мы увидим, что его во многих отношениях можно охарактеризовать именно как богословие освящения, а значит, и богословие священства в том широком смысле, который усваивал этому понятию свт. Иоанн Златоуст, – в отличие, например, от позднейшего Византийского богословия, справедливо названного о. Иоанном Мейендорфом «монашеским богословием» [9, c. 121]. Но много ли места занимают в наших курсах пастырского богословия сочинения русских отцов Церкви? В заключение ещë несколько слов о возможной структуре курса.

Хиротония ставит пастыря в новые личные отношения с Христом, с Церковью как таковой, с иными еë членами. Вследствие этого можно было бы предложить следующие основные структурные блоки пастырского богословия:

– Пастырь и Пастыреначальник: ветхозаветные прообразования пастырства Христа; Христос как икона пастырства; опытное богословие ап. Павла (подражатели мне бывайте, якоже и аз Христу); внешние (канонические) и внутренние (аскетические) требования к «новой» личности пастыря («пастырь в жизни»); молитва; специфика пастырского следования за Христом.

– Пастырь и Церковь: иерархическое и царское священство в Церкви; благодатные дары хиротонии; сакраментальное служение; Евхаристия как средоточие пастырского служения и пастырского опыта; пастырь и храм, священнодействие слова истины.

– Пастырь и паства: община как непосредственная единица церковной жизни; пастырь – глава и устроитель общины; пастырь и традиция, миссия в современном мире; душепопечение – пастырская антропология, начала духовничества.

Несомненно, предложенная структура может быть и дополнена, и усовершенствована, и – тем более – оспорена. Как бы то ни было, подводя итог вышесказанному, подчеркну ещë раз, что будущее пастырского богословия представляется мне именно в развитии «опытно-богословского», а не описательно-практического направления. Не претендуя при этом на безусловность выдвинутых выше тезисов, я всë же счëл возможным представить их на публичное обсуждение коллег и собратий в надежде, что они дадут толчок к размышлению о не разрешëнных нами до сего дня недоумениях и проблемах пастырского богословия и послужат тому, что откроются искусные (1Кор. 11:19).

Литeратyра

1. Аксаков Н. П. Предание Церкви и предания школы // Богословский вестник. – 1908. – №2 – 1909. – № 11.

2. Антоний (Храповицкий), митр. Лекции по пастырскому богословию. – М., 1994.

3. Антоний (Храповицкий), митр. Пастырское богословие. Псково-Печерский монастырь, 1994. Булгаков С., прот. Невеста Агнца [Электронный ресурс] // URL: http://www.odinblago.ru/nevesta_agnca/

4. Вениамин (Милов), еп. Пастырское богословие. – М., 2002.

5. Вениамин (Федченков), митр. Лекции по пастырскому богословию с аскетикой. – М., 2006.

6. Гаврилюк П., Георгий Флоровский и религиозно-философский

ренессанс.– Киев., 2017.

7. Константин (Зайцев, архим. Пастырское богословие.– Решма,

2002.

8. Мейендорф. И., протопр. Византийское богословие.

Исторические тенденции и доктринальные темы. – Минск, 2001.

9. Монахиня Елена. Профессор протоиерей Сергий Булгаков //

Богословские труды. –№ 27. – М., 1986.

10. Соллертинский С., прот. Пастырство Христа Спасителя. – СПб., 1887.

11. Филарет, митр. Московский, свт. Слова и речи: В 5 т. – М.,

1873–1885. Т. 1.

12. Филарет, митр. Московский, свт. Слова и речи: В 5 т. – М., 1873–1885. Т.2.

13. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. – М., 2012.