Архимандрит Павел (Груздев)

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Сегодняшняя программа будет посвящена жизненному пути и пастырскому служению одного из наиболее замечательных пастырей ХХ века Русской Православной Церкви, архимандрита Павла (Груздева).

Определив его сейчас словами «один из замечательных пастырей Русской Православной Церкви ХХ века», я невольно вспоминаю его образ и чувствую, что этих слов оказывается недостаточно для того, чтобы выразить глубокую духовную сущность этого подлинно народного пастыря. Сегодняшняя наша программа будет посвящена его замечательной, уникальной личности.

Сегодняшнюю программу веду я, протоиерей Георгий Митрофанов, а беседовать со мной будет моя супруга Марина Александровна. Связано это именно с тем, что отцу Павлу (Груздеву) довелось сыграть довольно значительную роль в жизни нашей семьи, о чем мы расскажем в дальнейшем.

А сейчас мне бы хотелось сказать несколько слов о том, чем же были в Русской Православной Церкви ХХ века те, кого сейчас принято называть «старцами».

Слово «старец» менее всего применимо именно к отцу Павлу (Груздеву). Ибо был он одним из многих в чем-то даже незаметных, служивших в глубокой провинции русских православных пастырей, которые и смогли на своих плечах вынести бремя сохранения русской церковной жизни в страшный ХХ век. Действительно, после тех испытаний, которые понесла наша Церковь в 1920–40-е годы, когда подавляющее большинство ее духовенства было физически уничтожено, когда были практически сведены на нет все веками развивавшиеся разнообразные стороны церковной жизни – и жизнь приходская, и жизнь монастырская, и жизнь духовных школ. Лишь отдельными, очень немногочисленными русскими пастырями, как правило проходившими через тяжелейшие испытания ХХ века, сохранялась в нашей стране память о том, что же такое Русская Православная Церковь. Память о той жизни, которой, казалось бы, жили веками наши предки, память о той жизни, которая открывала и открывает всем нам путь к вечности, путь ко Христу.

Действительно, при том, что подавляющее большинство нашего духовенства было уничтожено, немногочисленные выжившие священнослужители должны были нести на себе очень тяжелое бремя. Бремя окормления людей, которые уже достаточно глубоко расцерковились. Какими должны были быть эти пастыри ХХ века? Какой должна была быть их пастырская проповедь, их пастырское служение? Ответить на эти вопросы нелегко, тем более что для многих наших современников представляется, что пастыри ХХ века, среди которых были многие из тех, кого называют «старцами» сейчас, – это были пастыри, очень непохожие, например, на оптинских старцев, достаточно хорошо известных нам по описаниям современников. Пастырство ХХ века – это было пастырство мучеников и исповедников. Это было пастырство людей, часто поднимавшихся из низов народной жизни и стяжавших в своей пастырской деятельности подлинно духовный облик русского священнослужителя, которому уже, казалось, не оставалось места в советской действительности.

Архимандрит Павел (Груздев) был одним из таких пастырей, который чудом физически выжил в гонениях, в лагерном заточении; который чудом духовно жил и преображался сам и преображал других в тяжелом служении провинциального приходского батюшки советского времени. Но прежде чем мы будем говорить о его действительно во многом уникальном опыте, опыте и личностном, человеческом, опыте пастырском, духовном, мне бы хотелось, чтобы Марина Александровна познакомила нас с основными этапами жизненного пути этого пастыря, о котором сейчас все чаще и чаще говорят, о котором сейчас уже начинают выходить отдельные книги, но который именно в своих основных этапах жизненного пути еще мало кому известен в нашей церковной жизни.

Расскажите, пожалуйста, Марина Александровна, о том, каковы были основные вехи жизненного пути отца Павла.

Марина Александровна Митрофанова:

Отец Павел по паспорту родился 3 августа 1911 года, но по рассказам самого отца Павла своим днем рождения он считает 10 января 1910 года. Я потом объясню, с чем связаны такие расхождения. Родился он в деревне Большой Барук Мологского уезда Ярославской губернии в семье Александра Ивановича Груздева и Александры Николаевны Груздевой, урожденной Солнцевой. Отец отца Павла был мальчиком отослан в лавку мологского купца Иевлева, и там он выучился профессии мясника, и потом всю жизнь он старался, если ему это удавалось в силу разных обстоятельств, заниматься этим своим делом. У отца Павла была сестра Ольга, которая была инокиней Кирилло-Афанасьевского женского монастыря в уездном городе Молога, а две сестры бабушки отца Павла также были монахинями этого монастыря. И вот такие родственные связи определили весь дальнейший путь и становление отца Павла, потому что будучи еще совсем маленьким, трех лет, он впервые как убежал в этот Кирилло-Афанасьевский монастырь к тетке, так он всю свою жизнь практически с ним и соединил, потому что в 1913 году, в дни Романовских торжеств, когда архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон пребывал в Мологском Кирилло-Афанасьевском женском монастыре, получилось так, что среди и инокинь, и паломников, и местных жителей, которые собрались в монастырь по случаю приезда архипастыря, он благословлял участников этих торжеств памятными монетами и медалями, выпущенными по случаю юбилея. И получилось так, что уже трехлетним, совсем маленьким ребенком, отец Павел повстречался с владыкой Тихоном, который впоследствии был избран Патриархом Московским. И таким образом он как будто его благословил на всю его дальнейшую жизнь, в том числе и монашескую, потому что позже, когда в 1918 году Патриарх Тихон посещал родные ему по духу места, и в том числе Мологский Кирилло-Афанасьевский монастырь, он благословил его четками и скуфейкой, которые отец Павел и воспринял, будучи даже еще ребенком, как такое Патриаршее благословение на свое дальнейшее определение в жизни.

Прот. Георгий Митрофанов:

Марина Александровна, я бы хотел обратить внимание наших слушателей на одну очень важную деталь. Действительно, начало жизни отца Павла предвещало ему удивительно яркий и, казалось бы, очевидный путь – путь церковного служения. И происходил он – я бы хотел этот момент подчеркнуть – из ярославской земли, уроженцы которой отличались очень глубокими церковными традициями, крестьянство которой действительно было очень тесно связано с жизнью церковной. И вот это сочетание, с одной стороны, крестьянской среды, в которой родился отец Павел, со средой монашеской, с которой были связаны его родственницы, действительно создавало тот микромир подлинного народного благочестия, не так уж широко распространенного в начале ХХ века, но которое, видимо, во многом определило формирование личности будущего архимандрита. И здесь, конечно, для меня лично, как для церковного историка, занимающегося ХХ веком, интересен эпизод встречи Патриарха Тихона в 1918 году с будущим архимандритом Павлом. Действительно, ярославская земля была очень дорога Патриарху Тихону; он туда отправился после своего длительного служения в Северной Америке и очень сердечно воспринял эту землю. И вот то, что в 1918 году имел место такого рода его архипастырский визит, меня, конечно, очень заинтересовало.

Итак, казалось бы, все эти события свидетельствовали о том, что крестьянский мальчик уже предопределен с детских лет к такому традиционному монашескому житию. И, конечно, тогда, в 1918 году мало кому ведомо было, что этот вроде бы ясный, с духовной точки зрения определенный путь станет для будущего архимандрита Павла, как и для всей нашей Церкви, как и для самого Святейшего Патриарха Тихона, путем крестным.

Но что же было дальше?

М.А.Митрофанова:

Мне только хотелось бы для того, чтобы слушатели лучше себе представили, что такое был архимандрит Павел, процитировать его рассказ об этом событии. Дело в том, что Патриарх жил тогда в Толгском монастыре и в силу ряда обстоятельств вынужден был его покинуть и скрывался в более спокойной и тихой Мологской обители. И вот матушка-игумения истопила для владыки баню, а монастырь женский, и послать в качестве помощника в баню было некого. Поэтому в баню послали восьмилетнего Павлушу мыться вместе с Его Святейшеством.

И вот отец Павел рассказывает: «Топят баньку-то, а игуменья и зовет: «Павелко!» (меня, значит), «Иди, с владыкой в баньке помойся!» И Патриарх Тихон мне спинку мыл, и я ему».

Отец Павел очень любил рассказывать эту историю, она очень трогательно звучащая, и одновременно она для меня важна тем, что он своим таким нехитрым рассказом немножко снижал то пафосное значение этой встречи для слушателей. Потом из всего поведения отца Павла будет понятно, почему он это делал.

Тем не менее в этом монастыре отец Павел учился в церковно-приходской школе, нес послушание на скотном дворе, пел на клиросе, звонил в колокола. И когда после революции монастырь был закрыт и преобразован в так называемую Афанасьевскую трудовую артель, он работал в качестве трудника и помощника в этой сельскохозяйственной артели. Но в 1929 году произошла окончательная ликвидация монастыря, потому что в этом монастыре в отличие от очень многих монастырей спасалось больше сотни монахинь, которые не покинули свою обитель после закрытия. И когда пришло постановление о полном закрытии монастыря и ликвидации храмов Афанасьевской обители, то отец Павел оказался, так же, как и очень многие монахини и работники этого монастыря, абсолютно свободным. И 31 марта 1929 года с благословения игумении Августы отец Павел переехал на жительство в город Новгород. Произошло это не случайно, а по ходатайству бывшего сослуживца отца, который после Первой мировой войны принял монашеский постриг в Хутынском монастыре. И поскольку отец Павел очень хотел монашеского жития, то его отец обратился к своему бывшему сослуживцу, потому что во время мировой войны отец был унтер-офицером и командовал взводом, а его помощник, а тогда уже иеромонах Иона (Лукашев) подвизался в Хутынском монастыре. Таким образом, отец, списавшись с ним, отправил своего сына к нему. По приезде в Великий Новгород отец Павел работал на судостроительной верфи в Деревенице, возле Спасо-Преображенского Хутынского монастыря, и в свободное от работы время пел и читал на клиросе в монастыре, нес послушание звонаря, следил за порядком и чистотой у раки со святыми мощами преподобного Варлаама Хутынского. Во время пребывания в Варлаамо-Хутынском монастыре, по благословению епископа Алексия (Симанского), будущего Патриарха, он становится рясофорным.

Но после разгона монахов Спасо-Преображенского Хутынского монастыря в 1932 году отец Павел покидает Новгород и возвращается к своим родителям в Мологу, устраивается работать на скотном дворе на государственной селекционной станции, которая была размещена на территории бывшего Афанасьевского монастыря. И по мнению очень многих мологжан, в том числе и родных отца Павла, несмотря на все тяжести жизни, которые были в то время, материальные и другие, жизнь потихоньку стала налаживаться. Но в 1938 году в связи с затоплением мологских земель для строительства Рыбинского водохранилища семья Груздевых вынуждена была перебраться в город Тутаев, бывший Романов-Борисоглебск.

Отдельный рассказ о затоплении Мологи, о том, как жители разбирали дома и сплавляли на плотах вниз по течению, и как всем было тяжело, можно будет потом найти во многих источниках. Дело в том, что отец Павел очень хорошо это помнил, потому что всю свою жизнь вел тетради, где он записывал и поминал всех монахинь и монахов, псаломщиков, диаконов, священников и благочестивых людей, которых ему приходилось встречать в жизни, и у него сохранились рассказы об этом переселении, которое было сродни настоящей катастрофе. И вот здесь, на левом, крутом берегу Волги его отец ставит заново избу и поселяется на постоянное жительство. Отец Павел ходит в Леонтьевскую церковь, поет на клиросе и пономарит при иеромонахе Николае (Воропанове), который был насельником Павло-Обнорского монастыря, а после его закрытия оказался в Тутаеве. Павло-Обнорский монастырь был очень значим в духовной жизни отца Павла (Груздева), потому что именины свои он праздновал в день памяти преподобного Павла Обнорского, это был его небесный покровитель. И для него это было не случайно, а очень знаково.

Но 13 мая 1941 года все они были арестованы по делу группы церковнослужителей, возглавляемых архиепископом Варлаамом (Ряшенцевым). Это история, которая требует отдельного рассказа, здесь очень сложно долго на этом останавливаться. Но обязательно нужно сказать о том, что они были осуждены достаточно сурово. Отец Павел, отец Николай (Воропанов), игумения Олимпиада (Пальчикова) и вместе с ними еще тринадцать человек получили суровые приговоры. Владыка Варлаам (Ряшенцев), который был преемником владыки Агафангела (Преображенского) и вместе с ним подписал письмо об отказе от канонического общения с митрополитом Сергием (Страгородским), принял на своих руках уход владыки Агафангела и таким образом не только физически оказался рядом в момент его смерти, отпевал его, хоронил, но при этом он еще и принял на себя духовную сторону его. Власти недолго терпели владыку Варлаама, который управлял Ярославской епархией до 3 января 1930 года, когда он был арестован и был заключен в лагерь сроком на три года. Несмотря на то, что он вернулся в Ярославль, он был арестован повторно, отправлен на север в лагеря и умер в тюремной больнице Вологды 20 февраля 1942 года. Но, несмотря на то, что владыки Варлаама не было в тот момент в Ярославле, создание дел по ликвидации «контрреволюционно-монархических групп» было в полном ходу. Из справки по архивно-следственному делу №18685 мы узнаем: «В мае-июне 1941 года управлением НКВД Ярославской области ликвидирована церковно-монархическая организация «Истинноправославная Церковь» в количестве тринадцати человек, существовавшая под руководством архиепископа Варлаама (Ряшенцева). Груздев Павел Александрович, являясь участником антисоветской группы в городе Тутаеве Ярославской области, принимал участие в антисоветских сборищах этой группы. Обвиняемый, будучи участником антисоветской группы с 1938 по 1940 год, размножал для группы антисоветские стихотворения, хранил у себя частицы мощей, несколько сот печатных изображений святых и при помощи этого проводил антисоветскую агитацию против существующего строя в нашей стране». В вину ему ставилось также то, что он он переписывал антисоветские стихотворения о Павло-Обнорском монастыре и стихотворения, тоже антисоветского содержания, под названием «Под крестом».

Аресту тринадцати человек в Ярославле и Тутаеве предшествовал донос в органы госбезопасности священника Сергия (фамилия его не названа). Здесь мы узнаем дополнительные детали, из-за которых отец Павел был привлечен. Они очень просты, но они очень хорошо его характеризуют. Например, цитирую: «Высказывал среди окружающих лиц свои антисоветские настроения, в частности, говорил в отношении демонстрации, что «с красным флагом наперед одурелый прет народ». Вот такие обвинения были предъявлены отцу Павлу и по статье 58, части 1, пункт 10 и 11 – это «контрреволюционная монархическая деятельность» и «вхождение в организацию». Он был приговорен к шести годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Отбывал свой срок в вятских трудовых лагерях. А иеромонах Николай (Воропанов), игумения Олимпиада (Пальчикова) и еще несколько человек были расстреляны 3 сентября 1941 года.

Прот. Георгий Митрофанов:

Здесь мне как церковному историку хотелось бы сделать небольшой комментарий. Действительно, когда мы размышляем над тем жизненным путем, который проходил отец Павел (Груздев), нельзя не поразиться тому, что он действительно оказался в гуще во многом трагических церковно-политических событий. Прежде всего, то, что он оказался в 1929 году в монастыре, то, что он стал рясофорным монахом в то время, когда начинается массовое закрытие монастырей, конечно, говорит о том, что, может быть, и не сознавая в полной мере всей ответственности своего решения, молодой монах готов был в самых тяжелых условиях, не считаясь ни с какими опасностями, идти по тому пути, к которому Господь его призвал с детских лет. Действительно, несмотря на то, что последние монастыри были закрыты в нашей стране в 1934 году, и многие насельники монастырей подвергались арестам, заключениям и высылкам, отец Павел остался на свободе и, пережив еще одну страшную трагедию – исчезновение с лица земли родной деревни, – он продолжал жить в лоне своей семьи, своего дома, который заново отстроил отец, и подвизаться в одном из приходских храмов. Может быть, именно тогда, не став монастырским монахом, поскольку монастыри были закрыты, он начал свое уже, собственно, приходское служение – пока еще в качестве пономаря, псаломщика. Но он уже избрал для себя путь монашеского служения на приходе.

Интересна еще и другая деталь. Действительно, то, что жизнь связала отца Павла с архиепископом Варлаамом (Ряшенцевым), весьма примечательно. Надо ведь иметь в виду то, что архиепископ Варлаам (Ряшенцев) был одним из наиболее близких для митрополита Агафангела (Преображенского), будущего священноисповедника, архипастырем. Точно так же, как сам митрополит Агафангел (Преображенский) был духовно очень близок со Святейшим Патриархом Тихоном – неслучайно Патриарх Тихон назначил в 1922 году именно митрополита Агафангела своим Местоблюстителем. То же самое решение он воспроизвел и в 1923 и в 1925 году. Действительно, Патриарха Тихона, благословившего ребенка Павлушу на монашеский путь, связывала с митрополитом Агафангелом глубокая духовная дружба.

То, что затем Варлаам (Ряшенцев) становится архипастырем, который во многом, видимо, формировал развитие будущего архимандрита Павла, весьма примечательно. Перед нами, по существу, преемство традиций в условиях гонений, преемство традиций тех архипастырей, которые не просто стали жертвами гонений, но которые в этих гонениях пытались сохранить ту церковную жизнь, в которой ощущение свободы и любви должно было определять умонастроение православных христиан. Я подчеркиваю этот момент – ведь далеко не случайна была оппозиция митрополита Агафангела и архиепископа Варлаама политике митрополита Сергия в 1927 году, пытавшегося подчинить Церковь государству. Они хотели отстоять другую Церковь, в которой бы присутствовала та духовная свобода, которой лишали наш народ богоборческие власти. Да, это обрекало их на гибель, это обрекало их на смерть, но они шли именно таким путем, пережив уже страшные гонения 1937 года, когда стало ясно, что церковная жизнь в нашей стране может просуществовать не более, чем несколько лет.

То, что арест будущего архимандрита Павла произошел в мае 1941 года, как раз свидетельствует о том, что гонения, резко усилившиеся в 1937 году, продолжались и в начале войны. И эта кампания по выявлению якобы контрреволюционных и монархических церковных групп и в Ярославской епархии, и в Костромской епархии, которая имела место как раз в 1942 году (там была серия процессов), все это свидетельствовало о том, что любая форма церковной жизни уже воспринималась властями как элемент контрреволюции, которая должна жестоко искореняться по всей территории нашей страны. Это звучит во многом странно, учитывая то, что для самого будущего архимандрита Павла церковная жизнь была прежде всего жизнью церковной. И оказавшись вне монастырских стен в одном из приходских храмов, он менее всего думал о том, чтобы заниматься какой-то политической деятельностью. В том и заключалось, видимо, будущее призвание отца Павла, что он уже в своей церковной, сначала псаломнической, а потом пастырской деятельности символизировал собой в жизни людей присутствие той, традиционной, народной церковной жизни, которую так пытались искоренить богоборческие власти по всей нашей стране. И он уже по одному тому рассматривался как контрреволюционер и получил в свои, достаточно еще юные, годы – ему в это время только исполнилось тридцать лет – приговор достаточно суровый, но не столь суровый, каким он мог бы быть в 1937 году. Слава Богу, он остался жив, но оказался в ситуации, когда жизнь для него стала новым испытанием – уже испытанием в лагерных узах.

Итак, в 1941 году он получил шестилетний срок и оказался в вятских лагерях.

М.А.Митрофанова:

Единственное, что я хотела бы добавить, что отец Павел сидел в тюрьме в Коровниках в Ярославле – это была одна из самых тяжелых и страшных тюрем. И вот как он рассказывал о том, как его допрашивали: «Ты, Груздев, если не подохнешь здесь, в тюрьме» – кричал следователь, – «то потом мою фамилию со страхом вспоминать будешь. Хорошо ее запомнишь. Спасский моя фамилия, следователь Спасский». «Прозорливый был, зараза» – рассказывал потом батюшка, – «страха, правда, не имею, но фамилию его не забыл. До смерти помнить буду – ведь все зубы мне повыбил, только один на развод оставил». Была у отца Павла привычка – когда он нервничал, то крутил одним большим пальцем вокруг другого. «Меня за то, что крутил пальцем на допросе – нервы-то не железные – так следователь избил: «А, колдуешь!» И бац, в зубы. Вот здесь три зуба сразу вылетело. Немного погодя опять машинально пальцами кручу – «Что, издеваешься?!» Опять – бац, в зубы. «У меня и так все кости переломаны» – пожаловался раз батюшка. Требовали от него на допросах подписать бумагу. «Подробного содержания не помню, но смысл уловил: от веры отрекаюсь, Бога нет, заблуждался». «Нет, говорю, гражданин начальник, этой бумаги я подписать не могу». Сразу мне – бац в морду опять: «Подпишешь, фашистская сволочь!» «Гражданин начальник, говорю, спать охота – который раз рожу мне мочалите». Бац – снова в морду. Так где же зубов-то столько наберешься?»

Прот.Георгий Митрофанов:

Я бы хотел опять-таки обратить внимание на обстоятельства вот этого следствия. С одной стороны, да, безусловно, органы Наркомата госбезопасности в это время должны были выявлять как можно большее количество контрреволюционных церковных группировок, и это уже одно вменялось им в заслугу. Конечно, они должны были выбивать показания о том, что подследственный занимался контрреволюционной деятельностью. Но, с другой стороны, мы видим, что следователь с фамилией Спасский – безусловно, свидетельствующей о том, что он происходил из духовного сословия и как-то осмыслял это для себя – стремится не просто выбить из подследственного показания в контрреволюционной деятельности, но стремится заставить его в прямом смысле отречься от Христа. Это далеко не часто встречалось на допросах в НКВД-КГБ, и в данном случае эпизод, о котором вспоминает в столь характерной для него форме отец Павел, очень показателен. По своему существу отец Павел уже тогда оказался перед очень духовно значимым для себя выбором: он должен был не просто отстаивать свое честное имя, отказываясь давать ложные показания, которые из него выбивали. Он должен был, действительно, сохранить верность Христу. И, может быть, это давало ему дополнительные силы.

То, что следователь Спасский в данном случае выступает, действительно, как достойный продолжатель дела гонителей Церкви со времен еще первых христиан, лишь подчеркивает то обстоятельство, что даже в мае 1941 года, даже в условиях уже начавшейся летом 1941 года войны, для властей Церковь оставалась заклятым врагом. И каждый честный христианин должен был не только признать себя виновным в контрреволюции, но должен был, отрекаясь от Христа, спасать свою жизнь. И уже тогда тридцатилетний отец Павел нашел в себе силы засвидетельствовать свою верность Христу, потеряв не только свои зубы на этих допросах, потеряв не только значительную часть своего крепкого крестьянского здоровья, но и обретя для себя ту самую веру во Христа гонимого, которая помогла ему во всей его дальнейшей деятельности. Он запомнил очень хорошо, что даже нося фамилию Спасский, представитель богоборческой советской власти является врагом Христовым. И с этой памятью он прожил, я думаю, всю дальнейшую жизнь.

А что же имело место в вятских лагерях? Есть какие-то воспоминания отца Павла по этому поводу?

М.А.Митрофанова:

Да, приговор по делу архиепископа Варлаама и группы тринадцати был вынесен 30 июля 1941 года, а в вятские лагеря отец Павел попал в декабре месяце. Вот как он вспоминает об этом: «В самый канун Рождества обращаюсь к начальнику и говорю: «Гражданин начальник, благословите в самый день Рождества Христова мне не работать. Зато я в другой день три нормы дам. Ведь я человек верующий, христианин». «Ладно, отвечает, благословлю». Позвал еще одного охранника, такого же, как сам, а, может быть, и побольше себя. Уж били они меня, родные мои, так, что не знаю уж, сколько за бараком на земле лежал. Пришел в себя, как-то ползком добрался до двери, а там уж мне свои помогли и уложили на нары. После того неделю или две лежал в бараке и кровью кашлял. Приходит начальник на следующий день в барак: «Ну что, не подох еще?» С трудом рот открыл: «Нет, говорю, еще живой, гражданин начальник». «Погоди, отвечает, подохнешь». Было этот как раз в день Рождества Христова.

=В вышине небесной

Много звезд горит,

Но одна всех ярче,

Ярче всех блестит.

=То звезда Младенца

И Царя царей,

Он положен в ясли

Матерью Своей.

И волхвы с востока

За звездой идут,

И дары с любовью

Господу несут.

Братья, поспешите

Господа принять,

Поспешим с любовью

Хлеб и соль подать.

Это одно из любимых стихотворений отца Павла о Рождестве, которое он прочитал в одном из дореволюционных сборников «Религиозно-нравственных стихотворений для народа». Он очень любил это стихотворение и на Рождество всегда читал, потому что Рождество было одним из самых любимых праздников отца Павла.

Вот такой была у него встреча Рождества в вятских исправительно-трудовых лагерях в Кировской области Кайского района в почтовом отделении Волосница. Но отец Павел ухитрялся даже в таких тяжелых жизненных условиях быть совершенно особым человеком. Я хочу привести одно свидетельство, оно довольно длинное, но его нельзя не привести, потому что во всех воспоминаниях, которые приходилось читать о том, что люди пережили в лагерях, такого я не встречала ни разу.

«В середине войны, году в 43-м, открыли храм в селе Рудники, который находился в пятнадцати верстах от лагпункта №3, где отбывал срок отец Павел. И настоятелем вновь открывшегося храма был назначен бывший лагерник священник Анатолий Комков. Это был протоиерей из Бобруйска, который был в лагере вместе с отцом Павлом, только во второй части. Статья была у него такая же, как у отца Павла. Но почему-то его освободили досрочно. Как говорил отец Павел, кажется, по ходатайству, еще в 42-м или в 43-м году. Протоиерей Анатолий Комков, освободившийся досрочно, приехал к владыке Вениамину, который управлял тогда Кировской епархией, и тот благословил его служить в селе Рудники.

«На ту пору отбывала с нами срок наказания одна игумения», – вспоминал отец Павел, – «не помню, правда, какого монастыря. Но звали ее мать Нина, и с нею послушница мать Евдокия. Ладно, живут они в лесу, и как-то игумения мне говорит: «Павлуша, церковь в Рудниках открыли, отец Анатолий Комков служит – не наш ли протоиерей из второй части? Если наш, братию-то в церкви причастить, ведь не в лесу». А у меня в лагере был блат со второй частью, которая заведует всем этим хозяйством, пропусками, справками разными – словом, входом в зону и выходом из нее. «Матушка игумения, спрашиваю, а как причастить-то?» А сам думаю: «Хорошо бы». «Так у тебя блат-то есть?» «Ладно, соглашаюсь, есть». А у начальника второй части жена была, Леля, до корней волос верующая. Деток-то у ней – одному год, второму – два, третьему – три, много их у нее было. Муж ее заведовал пропусками. Она как-то подошла ко мне и тоже тихо говорит: «Павло, открыли церковь в Рудниках. Отец Анатолий Комков из нашего лагеря там служит. Как бы старух причастить, которые в лагере-то?» «Я бы рад, матушка, да пропусков на всех нету». Нашла она удобный момент, подъехала к мужу и говорит: «Слушай, с Павлухой-то отпусти стариков до старух в Рудники причаститься». Подумал, подумал – «Ну, пускай идут», отвечает он своей Леле. Пришло время – как-то вызывает меня на вахту: «Эй, номер 513!» «Я Вас слушаю, говорю». «Так вот, вручаем тебе бесконвойных свести куда-то там, сами того не знаем, начальник приказал. Пятнадцать-двадцать человек. Но, смотри (кулак мне к носу ого!), отвечаешь за всех головой. Если разбегутся, то сам понимаешь». «Чего уж не понять! Благословите». «Да не благословите, а …» А матом-то….» При этих словах тяжело вздохнул батюшка и добавил: «Причаститься-то…»

Еще глухая ночь, а уж слышу, как подходят в бараку, где я жил: «Не проспи, Павелко, пойдем. Не опоздать бы нам, родненький… Верст пятнадцать идти, далеко…» Это они мне шепчут, шепчут, чтобы не проспать, а я и сам-то не сплю, как заяц на опушке. Ладно, хорошо. Встал, перекрестился. Пошли. Три-четыре иеромонаха, пять-шесть игуменов, архимандритов, просто монахи – человек пятнадцать-двадцать. Был среди них и оптинский иеромонах отец Паисий.

Приходим на вахту, снова меня затребовали: «Номер 513-й, расписывайся за такие-то номера. К примеру – 23, 40, 56 и дальше. Обязательство подписываю, что к вечеру всех верну в лагерь. Целый список людей был. Вышли из лагеря, идет. А радости-то у всех! Хоть миг пускай, а свобода! Но при этом не то, чтобы побежать кому-то куда, а и мысли такой нет – ведь в церковь идем, представить и то страшно.

«Пришли, милые!» Батюшка отец Анатолий Комков дал подрясники. «Служите!» А слезы-то у всех текут. Столько слез я ни до, ни после того не видывал. Господи, так бесправные-то заключенные в церкви! Родные мои, а служили как! Огонь сам с неба сходил на это домишко, сделанный церковью. А игуменья и монашки – так как же они пели! Родные мои, они причащались в тот день не в деревянной церкви, а в Сионской горнице, и не священник, а Сам Иисус сказал: «Приидите, ядите, сие есть Тело Мое».

Все мы причастились. Отец Анатолий Комков всех нас посадил за стол, накормил – картошку, миску сумасшедшую, грибов нажарили. «Ешьте, родные, на здоровье». Но пора домой. Вернулись вечером в лагерь – а уже теперь хоть и на расстрел: приобщились Святых Христовых Таин. На вахте сдал всех под расписку. «Молодец, 513-й, всех вернул».

«А если бы не всех?» – спросила слушавшая батюшкин рассказ его келейница Марья Петровна. «Отвечал бы по всей строгости головой, Манечка». «Но ведь могли же сбежать?» «Конечно могли, только куды им бежать – лес кругом, Манечка. Да и люди они были не те. Честнее самой честности. Одним словом, настоящие православные люди».

Вообще отец Павел очень любил и часто рассказывал, особенно в последние годы своей жизни, о том, как он жил в лагере. И всегда эти рассказы сопровождались памятью о чем-то очень светлом. Он всегда говорил о том, что тюрьма и лагерь его многому научили, и вот, слушая эти рассказы, читая их, удивляешься тому необыкновенно светлому чувству, с каким он вспоминал то, что с ним тогда происходило.

В 1947 году отец Павел был освобожден по истечению срока заключения и возвратился в Тутаев, где работал в конторе «Заготсено», а в свободное время он продолжал ходить в церковь, пономарил, читал и пел на клиросе. Но 1 декабря 1949 года он был повторно арестован по старому обвинению и сослан на неопределенный срок в город Петропавловск в Северо-Казахстанской области, где работал чернорабочим в облстройконторе. Там он жил у одних старичков, которым помогал вести хозяйство, а по воскресеньям помогал батюшке в Петропавловском соборе за богослужением. Так продолжалось до 20 августа 1954 года, когда в спецкомендатуре МГБ города Петропавловска отцу Павлу было объявлено о снятии с него всех ограничений. Он возвратился в Тутаев к родителям и опять устроился работать рабочим в горкомстройконторе, занимался строительством дорог, обустройством парков и скверов, а в свободное время опять пел на клиросе и пономарил в Воскресенском соборе. И здесь произошла его встреча с Преосвященным Исаией, епископом Угличским, который управлял в то время Ярославской епархией. 25 апреля 1955 года отец Павел отправляет епископу Исайе просьбу о рукоположении его в священники. Хочу немножко прочитать из этого прошения:

«Преосвященнейшему епископу Исайе покорнейшая просьба от Павла Александровича Груздева.

Христос воскресе! Ваше Преосвященство, владыко святый! Господь наш Иисус Христос святым Своим ученикам и апостолам, а в лице их и всем христианам сказал: «Жатвы убо много, делателей же мало». На основании этих святых слов дерзнул и аз, недостойный, молити убо Вас, Господина жатвы, да изведете меня делателя на жатву Господню: то есть причесть мое недостоинство к лику служителей святого алтаря. Множество верующих нашего города Тутаева мне заявляют, почему я с моими познаниями и способностями не прошу Вашу святыню о рукоположении меня во священники. И сам я духом чувствую, что моя дорога должна идти на службе Богу. С богослужением Православной Церкви знаком, духовно-нравственное мое поведение могут засвидетельствовать мой духовник священник Ярославской Феодоровской церкви отец Дмитрий Смирнов, с которым я был забран и судим по одному делу, алтарница той же церкви монахиня Агафангела, сторожиха церкви Архангелов села Норское Манькова Екатерина Ивановна, псаломщик села Крест инокиня Агапия. Упомянутые лица знают меня и жизнь мою иоты. Из города Петропавловска характеристику можно затребовать от настоятеля собора протоиерея Владимира Осипова. Для личных объяснений по первому Вашему вызову прибуду в отделение Патриархии. Остаюсь преданный всецело воле Божией и Вашему архипастырскому попечению Павел Груздев»

И владыка Исайя, который обратил внимание на отца Павла, сказал ему о том, что ему обязательно, прежде чем он сможет поднять вопрос о его рукоположении, нужно снять с себя судимость. На это тоже ушло некоторое время. 21 января 1958 года был подписан протокол заседания Президиума Верховного Совета СССР о снятии судимости с Груздева Павла Александровича. И 9 марта 1958 года за Божественной Литургией в Феодоровском кафедральном соборе города Ярославля он был рукоположен Преосвященным Исаией, епископом Угличским в сан диакона, а 16 марта – в сан священника и определен настоятелем Воскресенской церкви села Борзово Рыбинского района.

Прот. Георгий Митрофанов:

Сейчас мне бы тоже хотелось сделать некоторый комментарий по поводу основных вех жизненного пути отца Павла (Груздева). Действительно, получив, наконец, свободу после своего тяжелого лагерного срока, он лишь на короткое время оказывается вне заключения. Очередной арест в 1949 году совпал с началом новых гонений на Церковь, которые продолжались с 1949 по 1953 год. Мы видим, что отец Павел оказывается в ситуации, когда по нему, еще даже не принявшему священный сан рясофорному иноку проходит каток этой репрессивной машины богоборческого государства. И тем не менее он продолжает идти своим путем, благо в условиях ссылки у него была возможность даже подвизаться в храме Божием.

Далее следует освобождение из ссылки в 1954 году, это тоже оччень характерно, потому что, действительно, период 1954–56 годов был периодом определенного рода ослабления давления государства на Церковь; это было время, когда возникло ощущение, что, может быть, суровых гонений дальше уже и не будет. И здесь показательно желание отца Павла (Груздева) продолжить свое служение в Церкви в священном сане. Но вот что примечательно: его рукоположение происходит уже в 1958 году, а это был практически второй год новой кампании гонений на Русскую Православную Церковь, уже гонений хрущевского времени. И показательно, что отец Павел, конечно же, пройдя лагерь и ссылку, прекрасно сознавая то, что происходит в стране, прекрасно отдавая себе отчет в том, что Церковь вновь оказывается гонимой, уже в 1958 году, будучи зрелым человеком, 47 лет, принимает на себя священный сан для того, чтобы продолжать свое церковное служение в том качестве, которое и определит всю его последующую жизнь именно как служение пастыря.

Я думаю, что на этом эпизоде жизни и служения архимандрита Павла (Груздева) мы прервемся, и в следующей нашей программе продолжим разговор о дальнейшем жизненном пути архимандрита Павла (Груздева).

Благодарим вас за внимание. Всего доброго!

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Мы продолжаем наш разговор о жизненном пути и служении одного из выдающихся пастырей Русской Православной Церкви ХХ века архимандрита Павла (Груздева). У микрофона я, протоиерей Георгий Митрофанов, и вместе со мной в студии моя супруга Марина Александровна. В связи с тем, что в жизни нашей семьи архимандрит Павел (Груздев) сыграл очень большую роль, мы решились рассказать о нем, о его жизненном пути, о нашем небольшом опыта общения с ним.

В прошлой программе мы попытались представить рассказ о том, как проходил первый этап жизни архимандрита Павла (Груздева), когда он, пройдя через все те испытания, через которые проходила наша страна, наша Церковь в страшные 1920–40-е и 1950-е годы, принял священный сан в 1958 году. С этого времени мечтавший когда-то с детских лет о монастырской жизни, но так и не вкусивший ее рясофорный инок Павел (Груздев) становится священником, которому и предстояло в дальнейшем войти, не побоюсь этих пафосных слов, хотя всякий пафос был чужд самому архимандриту Павлу (Груздеву), войти в историю Русской Православной Церкви ХХ века.

Итак, какого же рода приходское служение осуществлял отец Павел по принятии им священного сана в 1958 году?

Марина Александровна Митрофанова:

«Помоги мне, Господи, поприще и путь священства без порока прейти. Иерей Павел (Груздев)» – записал батюшка в своем дневнике в знаменательный день, в Крестопоклонное воскресенье, 16 марта 1958 года, когда его рукоположили во иереи. Вскоре отца Павла назначили настоятелем Воскресенского храма села Борзово Рыбинского района. Он приехал туда за два дня до Пасхи 1958 года и потом вспоминал: «Увидали его женщины в церкви: идет поп по дороге босиком, сапоги на палке через плечо несет. «Ой, кого это нам прислали!» – чуть ли не запричитали сразу. Заходит отец Павел в Воскресенский храм, а грязища везде, немыто. Он и говорит: «Бабы, когда Пасха?» «Ну и поп! Не знает, когда Пасха будет!» – стали бабы возмущаться. А ума-то не хватило понять, что батюшка их этими словами обличил – что ж вы, бабы, в храме не убрали, ведь Пасха через два дня!

В 1946 году произошло радостное событие в жизни Церкви – была возобновлена монашеская жизнь в Троице-Сергиевой лавре. И когда отец Павел вернулся из лагерей, для него известие об открытии лавры стало невероятным событием. И отец ему говорил: «Павел, вроде лавру открыли. На деньжонок, съезди, побывай в лавре». Отец Павел рассказывает: «Я и поехал. Приезжаю, смотрю – всенощная идет, и вроде как и монахи ходят. Вышел один монах читать Шестопсалмие. Ну, думаю, робот! Всех монахов-то пересажали, извели. Я и подошел к нему потрогать – почувствую, железо или не железо? А тот говорит: «Поаккуратнее, не толкайтесь». И стал дальше читать».

Монахом этим был отец Алексей (Казаков), один из первых насельников лавры после ее открытия, а потом его перевели в Самару. В обители преподобного Сергия состоялось их знакомство с отцом Павлом, которое переросло в крепкую дружбу. В 1986 году незадолго до смерти отец Алексей писал отцу Павлу: «Дорогой старец, всечестнейший и досточтимейший отец архимандрит Павел, благослови! Рад и утешен твоим письмом и поздравлением. Спаси Господи и паки спаси Господи. Живу по милости Божией. Избенка покрыта и одежонка пошита. В лавре я не был давно и прямо скажу – охоты нет. Все новые люди и порядки, и все натянуто, надуто, чопорно. Так потихоньку живу, служу. Молись обо мне. Целую братски. Недостойный архимандрит Алексий».

Отец Павел часто говорил о том, что он последний, что не только ему пришлось поминать всех усопших друзей и близких своих, но и быть свидетелем целого века, который ушел. И он действительно постепенно оставался почти единственным носителем старого православного духа. И вот когда он служил в храме села Борзово, он старался сделать жизнь в этом храме такой, которая была ему родной, которая ему представлялась единственно естественной. Но вскоре после своего возвращения из паломнической поездки в Псково-Печерский монастырь он услышал нерадостную весть о том, что Воскресенский храм села Борзово Рыбинского района подлежит закрытию. И ему было очень жалко расставаться с этим храмом, потому что в нем он надеялся обрести постоянное место, будучи всю жизнь гонимым и не по своей воле переселяемым в разные концы нашей родины. Неслучайно тогда он очень часто вспоминал знаменитую песню «Ветка», которую очень любил петь сам и которую знают все, кто к нему ездил и многие в Ярославской епархии: «Уж ты ветка бедная, ты куда плывешь? Берегись, несчастная, в море попадешь. Там тебе не справиться с сильною волной, Как сиротке бедному с злобою людской…» И так далее. И жалко было отцу Павлу расставаться с прихожанами, которые его успели полюбить. Он даже хотел увезти, как потом сам он признавался, древнюю икону Богородицы, а вместе нее вставить в киот копию, написанную братом Алексием, талантливым художником. Но он не поддался на это искушение: «Не буду первым храм разорять». И оставил все, как есть, на волю Божию.

«15/28 февраля 1960 года служил последний раз Литургию в селе Борзово», – сделана запись в батюшкиных тетрадках. А 7/20 марта 1960 года начал службу в Свято-Троицком храме села Верхне-Никульское. Отцу Павлу после закрытия храма в Борзове было предложено на выбор три прихода в Некоузском районе: Воскресенское, Верхне-Никульское и райцентр Некоуз. Некоуз ему не понравился, а в Воскресенском он старосте не понравился: «Маленький, плюгавенький, нам такого не надо» – сказала старостиха, – «нам попа надо представительного, видного, ражого» (то есть красивого). А в Верхне-Никульское приехал, там староста еще с войны была. Она ему открыла храм, и отец Павел перед иконой «Достойно есть» отслужил молебен. «Так пел, так пел», – вспоминали прихожане, – «что староста сказала: приезжайте, мы Вас возьмем». Тогда от старосты во многом зависела регистрация священника на приходе у уполномоченного по делам религии. В Верхне-Никульском этот вопрос благополучно решился, и 7 марта 1960 года управляющий Ярославской епархией епископ Исайя издает указ: «Моим определением от 7 марта 1960 года настоятель Воскресенской церкви села Борзово Рыбинского района священник Груздев Павел Александрович переводится, согласно прошению, настоятелем Троицкой церкви села Верхне-Никульское Некоузского района Ярославской епархии».

И вот с этого дня начинается тридцатидвухгодичное служение отца Павла в Троицком храме села Верхне-Никульское.

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Хочется отметить еще одну выразительную историческую деталь. Действительно, 1960 год был временем, когда храмы в нашей стране интенсивно закрывались. Но тем не менее случилось так, конечно же, по милости Божией, что именно в этом году, потеряв один храм, к которому уже так прикипела его душа, архимандрит Павел (Груздев) оказывается на том самом приходе, который, собственно, и станет местом всего его дальнейшего служения и который многих православных христиан – и тех, кто был обращен в православную веру в 1960–80-е годы и даже в начале 90-х годов, и станет местом подлинного паломничества.

Но тогда это был один из отдаленных храмов, который вряд ли мог бы привлечь внимание даже жителей близлежащих сел. Это был, действительно, храм, в котором для архимандрита Павла (Груздева) начинался самый главный этап его жизненного пути, этап служения приходского священника.

Марина Александровна Митрофанова:

«12 ноября нового стиля в понедельник в Ярославле, в Феодоровском кафедральном соборе от руки Его Высокопреосвященнейшего Никодима, архиепископа Ярославского и Ростовского принял пострижение в мантию иеромонах Павел (Груздев)». Так записано в дневниках отца Павла поздней осенью 1962 года. При пострижении отца Павла владыка Никодим оставил ему его имя, то есть практически сохранил весь его жизненный путь и духовную биографию. Это тоже было волей Божией, как бы знаменующей, что Павел Груздев всегда шел иноческим путем и менять в его судьбе ничего не надо. Только Ангелом-хранителем отца Павла теперь стал святитель Павел, Патриарх Константинопольский, исповедник, и новый день именин иеромонаха Павла совпал с днем празднования преподобного Варлаама Хутынского, чудотворца, которому Павел Груздев столько лет служил. В день своего пострижения в мантию новоначальный инок пишет в дневнике стихи:

Отец Павел, 12 ноября 1962 года

Тобой дано святое слово,

Произнесен святой обет.

Под знамя стал ты Иеговы,

Клялся забыть людей и свет.

Ты изрекал: Отдам всю волю,

Покой свой в жертву принесу,

Восприиму в свою я долю

Труды и пост, души красу.

Предстану Господу в молитве,

Не уставая день и ночь,

Пребуду в непрестанной битве

С страстями, отгоняя их прочь.

И вот придет Жених желанный,

Предстанет Друг и воззовет.

Имей ответ на зов нежданный –

И Он в чертог тебя введет.

Будь истинным иноком, и Господь не оставит тебя.

Это изречение совпадает в тетрадях отца Павла с другими: «Живи проще, и сам Отец не оставит тебя».

Весь жизненный путь отца Павла и был таким очень простым, но его простота была очень сложной для очень многих людей, в том числе и тех, кто жил в селе Верхне-Никульском. Поэтому в храме, особенно поначалу, людей было не так много. Это потом, когда отец Павел стал известен, и к нему приезжали ярославские, тверские, московские и питерские батюшки, он стал так популярен, что даже автобусная остановка от Шестихино, где все выходили, называлась не «Верхне-Никульское», а «Отец Павел» в просторечьи.

Но это все было потом, а пока начиналось все с того, что отец Павел должен был жить в каменной холодной сторожке. Когда он пришел туда, он увидел, что все, что могло быть разрушено в этой сторожке, было разрушено. И даже вызывала сомнения надежность потолка. Поэтому в первую ночь своего пребывания в Верхне-Никульском он пододвинул стол к окну и лег головой на подоконник, а туловище на столе, думая что если потолок обрушится, то его хотя бы не убьет, не раздавит голову. Начиналось все его служение с самых простых вещей – то есть с работ по обустройству не только своей бытовой жизни, но в первую очередь с обустройства храма, потому что воды Рыбинского водохранилища очень сильно подняли грунтовые воды, и в храме очень много было разрушений, несмотря на то, что он был открыт. Храм был бедный, поэтому у него не было возможностей заниматься тем, что мы сейчас называем реставрацией и восстановлением. И поэтому отец Павел занимался самыми простыми вещами: он приводил в порядок в храме то, что он в силах был сам сделать, и при этом постепенно, как это всегда происходит, незаметно, если священник служит очень истово и добросовестно, то в храм всегда начинают притекать люди. А отец Павел был знаменит тем, что служил он истово, очень долго поминал усопших, потому что усопших у него на памяти было очень много, и всех он считал своим долгом помянуть. И постепенно храм в Верхне-Никульском становился прибежищем для очень многих людей, которые искали спасения или просто утешения, понимания и любви, которой так не хватало в окружающей жизни.

А затем его путь кажется очень простым, потому что когда перебираешь даты, здесь только идут его награды: 1963 год – награжден наперсным крестом, 1966 год – награжден саном игумена, 1971 год – награжден палицей, 1976 год – крестом с украшениями. Это все внешние приметы жизни отца Павла, которая была очень простой и продолжалась в этом самом храме в Верхне-Никульском. Продолжалась она до тех пор, пока к концу жизни отец Павел практически не ослеп – тут сказались допросы этого самого следователя Спасского, который во время допросов направлял ему в глаза очень сильную электрическую лампу, и зрение отца Павла сдавало давно, но уже где-то с 1991 года он практически ничего не видел. И в конце июня 1992 года он был перевезен в Тутаев, где жил в сторожке при Воскресенском храме. Несмотря на то, что он был окружен людьми, которые его любили, понимали, за ним ухаживали, все равно, я думаю, жизнь в церковной сторожке была в достаточной степени тяжела. Там, например, не было даже умывальника, воды и прочее. Такие условия провинциальной жизни довольно тяжелые, хотя несмотря на все это, он иногда приходил в Воскресенский храм к отцу Николаю Лихоманову и всегда просил его смиренно, можно ли ему послужить. На что отец Николай, теперь архимандрит Вениамин, очень смущался, изумлялся, почему у него отец Павел просит благословения, потому что он всегда рад его видеть за службой. И в Тутаев ведь добраться легче, чем до Верхне-Никульского, и туда людей стало приезжать еще больше. Но 13 января 1996 года на 86-м году жизни в больнице после тяжелых своих болезней, причастившись Святых Христовых Таин, архимандрит Павел умер. Похоронен он на Леонтьевском кладбище города Тутаева.

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Мы много говорили о том, что, действительно, пройдя такой тяжелый жизненный путь, пронеся сквозь все эти испытания свою еще в детстве обретенную веру, веру, которая, конечно же, во всех этих испытаниях, надо полагать, крепла, привела его в конце концов именно к пастырскому служению на приходе, которое продолжалось чуть меньше сорока лет, архимандрит Павел (Груздев) действительно оказался пастырем, имя которого стало широко известно.

Чем же объяснить то обстоятельство, что этот провинциальный священник, не имевший никакого богословского образования, значительную часть жизни переживавший тяжелые испытания, все-таки на фоне других священнослужителей выделялся своим духовным и человеческим своеобразием? И в чем заключалось это своеобразие архимандрита Павла? Ведь в кругу его духовных чад были очень разные люди: от маститых московских протоиереев и академиков до простых крестьянок, немудрящих прихожанок его же собственного храма. С чем можно было бы связать особенности его служения, в чем заключались эти особенности его духовного облика, который привлекал к нему столь разных многочисленных духовных чад? Действительно, очень многие люди, даже лишь изредка, периодически приезжавшие к нему, становились его духовными чадами, и во многом их жизненный путь определялся его советами, его благословениями.

Марина Александровна Митрофанова:

Для себя я бы определила это так: отец Павел был самым свободным человеком в мире, которого я могла бы себе представить. Но он был свободен не той свободой, которой мы сегодня видим – свободу неоновых джунглей, – он был свободен как свободны люди, которые познали истину. Так были свободны первые христиане. Но эта его свобода еще каким-то удивительным образом сочеталась с какой-то трогательной, умилительной, простонародной традиционностью. И вот это сочетание вещей совершенно, на первый взгляд, трудно сочетаемых выделяло, например, для меня его духовный облик.

Например, совершенно замечательные проповеди отца Павла, очень простые. Он выходил на клирос и говорил – поскольку прихожане-то были в основном старухи: «Дорогие мои старухи!» И тут же обращался к своей келейнице: «Верно, Марья?» Та из угла кивает: «Верно, батюшка, верно». И вот эта простота обращения делала людей сразу открытыми и доверчивыми. Но при этом эта его простота всегда поражала.

Вот он сам о себе рассказывает: «Родные мои, не особо давно позвали меня в Борок…» А Борок – это было место недалеко от Верхне-Никульского, где существовал научно-исследовательский институт охраны внутренних вод СССР, и там жили и работали ученые, которые отца Павла, надо сказать, очень любили и почитали, и там он был частым гостем. И вот он вспоминает: «Не особо давно позвали меня в Борок. «Отец Павел, приди, мамку причасти!» Пришел. Интеллигентный дом, что ты, пироги – вакса: ешь и пачкайся. Живут – страсть! Палку не докинешь. Богачи ради своих трудов. Женщину причастил, напутствовал. А этот мужчина говорит: «Отец Павел, знаешь что? Ты к нам никогда так не зайдешь. И вот я, пользуясь случаем, пригласил тебя к мамке, так ты погляди, как мы живем». Как распахнул дверь-то, а на столе-то, робята! Нажарено, напекено. «Отец Павел, на любое место!» Я говорю: «Парень, ведь пост!» А он и головушку повесил, говорит: «Недостоин, недостоин посещения твоего». А жена-то все вздыхает. Я думаю: «Господи, а пост будет!» «Парень, режь пирога, давай рыбы, давай стопку!» Господи, робята, напился, наелся на две недели, и домой пришел с радостью – и парню благотворил. Дай ему, Господи, доброго здоровья! А пост-то! Поститеся да молитеся, когда люди не видят. Верно? Верно. Вот так-то». Такая была у него проповедь, например.

И еще у него была замечательная проповедь, он часто любил ее повторять: 1947 год, Тутаев. Очередь за хлебом. Очередь большая, и видно, что хлеба на всех не хватит. Выходит из магазина продавщица и говорит о том, что человек пятьдесят пусть стоят, а остальные могут уходить, потому что хлеба им не хватит. И где-то примерно в сотне стоит женщина, у которой трое детей, мал-мала меньше. И она понимает, что хлеба ей уже не хватит, но сразу уйти у нее сил нет. Это понятное чувство. А дети, конечно, спрашивают у нее, получат ли они хлебца. И вот выходит из толпы один мужчина, который стоял в этой счастливой части очереди из первых пятидесяти человек, и говорит ей: «Вставайте на мое место». И женщина сначала пугается, отнекивается, но потом встает на его место и спрашивает у него: «А как же Вы?» А он говорит: «Да как-нибудь», машет рукой и уходит. И вот отец Павел, когда приводил этот рассказ, увиденный им в жизни послевоенного Тутаева, он всегда говорил об одном, что вот этот человек спасется, потому что он живет в соответствии с тем, что заповедал нам Господь. И отец Павел для себя на всю жизнь верно запомнил слова одного архимандрита Иннокентия. Этот архимандрит Иннокентий был в Свято-Ростовском монастыре и жил он в первой половине XIX века. Не знаю, откуда знает его отец Павел, но он очень часто вспоминал его слова: «Не смею не принять Христа, а в чьем лице придет Он, не ведаю». И вот эта заповедь, которую отец Павел себе где-то в сердце сложил и всегда ее исполнял. И для него человек, который мог вот так передать в голодный год свою очередь за хлебом человеку, который более нуждался, чем он, для него было ясно, что этот человек достоин спасения и будет спасен.

И все его проповеди носили очень простой характер. Он был прекрасный рассказчик, и у него был совершенно замечательный, выразительный язык. Когда он произносил свои проповеди, иногда можно было очень много смеяться, и даже непонятно, как среди таких рассказов, каких-то повестушек, небольших притчей можно было увидеть сразу что-то, что мы называем «духовным». Вот, например, такая проповедь: «Развелось попов как клопов, и все кусаются. Одного корысть заела, у другого жена как сатана, а мы, что же, Господи, веруем, помоги нашему неверию!» Вот такая проповедь. И в этом для меня, например, совершенно очевидно соединение удивительной свободы, которой невозможно подражать, ее невозможно имитировать, потому что так можно только жить. Наверное, это у него был дар Божий вот этой свободы, которая позволила ему пройти без оглядок, без отвлечений на что бы то ни было таким ясным, прямым путем с трехлетнего возраста в Мологском монастыре до самого своего земного конца. Вот таким очень ясным, светлым, простым и свободным – и одновременно человеком, который умудрялся людей, которые с ним пересекались и сталкивались, радовать этой самой настоящей пасхальной радостью. Потому что несмотря на свой сложный жизненный путь, он был человек очень радостный. Когда говоришь о людях, далеких, святых, великих, это звучит очень обыденно и привычно. А вот когда ты видишь реального человека, знаешь его реальные жизненные сложности и при этом видишь, что он очень светлый и радостный, это всегда производит очень сильное впечатление.

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Мне бы хотелось обратить внимание на одну черту, которая пока еще, как мне кажется, не очень явно проступила в сегодняшней программе об отце Павле (Груздеве). Я имею в виду черту определенного рода юродства. Действительно, мы в истории Церкви знаем примеры того, как юродствовавшие во Христе подвижники действительно проявляли тем самым свою какую-то очень широкую, безграничную свободу. Если говорить об элементах юродства, которые были в служении, в пастырской деятельности, вообще во всем образе жизни отца Павла, что можно было бы упомянуть?

Марина Александровна Митрофанова:

В служении отца Павла юродства не было. Он был очень последовательный, грамотный, опытный священник, и в самой службе никакого юродства не было. Все остальное – я никогда бы не назвала это словом «юродство». Я бы назвала это чистым, открытым сердцем. Мы читаем заповеди блаженства в Евангелии: «блаженны чистые сердцем» и довольно плохо представляем себе, что это такое. Умом вроде бы что-то понимаем, а сердцем не представляем. Только глядя на таких людей, как отец Павел, можно понять, что такое чистый сердцем человек.

Он не был юродивым. Я думаю, он был очень смелым. Поскольку он стоял на самой низшей ступени – ниже, чем в деревне, ему оказаться уже было негде, это определяло еще и внешнюю его свободу поведения. К тому же он был удивительно любящий человек. И поэтому его наставления всегда носили характер особый. Например, одна из его любимых присказок: «Не бойся сильного грозы, а бойся нищего слезы». Если об этом как следует подумать, то очень много можно чего надумать. А у него все было очень простое по одной простой причине: он не был юродивым, но он видел духовную реальность так же четко, как и физическую. С годами, потому что с возрастом человек как-то меняется, он видел это все отчетливее и отчетливее. И для меня эти черты юродства – если говорить о том, что кого-то пугает его язык, с одной стороны, простонародный, а, с другой стороны, он допускал то, что мы называем «непечатные выражения», но это никогда не обращалось в бытовой речи. Он мог что-то сказать, рассказывая очередные байки, притчи, он очень любил детские сказки. Я думаю, что он сам не понимал, что иногда у него грубоватая лексика проскальзывала. А проскальзывала эта лексика по одной простой причине: во-первых, он был человек самый простой, родившийся в определенной среде, прошедший лагеря – и это естественно определяло эту лексику. Но при этом здесь есть, как я думаю, очень важное нам указание на то, чтобы мы никогда не старались сделать из него того, кем он никогда не был и не хотел быть. Он был настоящий, живой, духовный человек, и если мы сейчас будем видеть во всех его разговорах, проповедях, воспоминаниях, которые о нем сохранились, чудачества и юродства, мы таким образом исказим не только его духовный облик, мы исказим тот путь, которым он шел к Богу, и нас при этом старался вести. Поэтому, если говорить обо мне, я категорически не согласна с тем, что он был юродивый. Я никогда не думала, если речь идет о ненормативной лексике, что это кого-то смущает, меня это никогда не смущало. И теперь я понимаю, что это для того, чтобы его нельзя было «произвести» ни в какие «почетные» и «непочетные» «великие духовные люди». Я теперь понимаю, что это от Бога нам дано было такое указание, чтобы мы не смели к нему подступать со стремлением сразу его наградить какими-то регалиями, поместить в красный угол и таким образом исказить все то, что он нес в жизни.

Потому что, когда он говорил, что он – последний, он имел в виду самые простые вещи. Действительно, он оставался одним из последних священников, которые помнили ту хорошую, русскую старую жизнь, когда, как он сам говорил, «еще русские люди были». А старцем он себя называл не в том смысле, какой мы вкладываем в слово «старец» и каким стали его называть его многочисленные гости, а в слово «старец» он вкладывал очень простой смысл: он просто старый, старик. И в этом было столько духа, столько свободы, столько Бога, а не в том, что можно попытаться представить все как юродство, а юродство – это необходимый признак некоей духовной субстанции, которая нам позволит в этом человеке что-то провидеть. Это все не про отца Павла. Он был совершенно живой человек в том высоком смысле слова «живой», какой только можно вложить в это слово, когда говоришь о христианине.

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Я все-таки осмелюсь настаивать на элементах юродства в его служении. Именно потому, что под служением, конечно, не подразумеваю совершение богослужений, а имею в виду именно его пастырскую деятельность, общение с людьми. Его юродство, конечно, было обусловлено, с одной стороны, его очень типичным, я бы сказал, настоящим великоросским характером. В его юродстве проявлялась его самоирония. Он своим юродством сбивал тот самый пафос, которым, конечно, преисполнялись многие, приходившие к нему, как к «святому старцу», как к «прозорливцу» и «целителю». Ведь немало было и таких людей. И, конечно, своим «нестандартным» поведением, подчас даже с ненормативной лексикой, он всячески сбивал этот самый ложный пафос.

С другой стороны, его юродство заключалось в том, что прожив, действительно, вместе с гонимой Церковью очень трудную жизнь, пережив по сути дела с поколениями гонимых русских христиан все их испытания, он действительно отдавал себе отчет в том, какую же страшную трагедию пережила Церковь, пережил русский православный народ в ХХ веке. Пережив такую трагедию и осознав переживание этой трагедии, очень сложно было всерьез и прямолинейно, пафосно говорить о каких-то важных духовных истинах, о которых он, конечно же, как священник, думал постоянно и которые пытался донести до окружающих его людей. И здесь его так называемое «юродство», которому многие умилялись, не понимая его подлинной природы, было по существу вызовом тем, во многом подчерпнутым из, так сказать, «репринтных» православных изданий (хотя тогда еще этих «репринтов» не было, по крайней мере, в таком количестве, как сейчас) представлениям, которые искажали и искажают до сих пор у многих образ подлинного пастыря – даже тогда, когда они с ним встречаются.

И вот здесь мне бы хотелось рассказать об опыте моей встречи с отцом Павлом, которая действительно была очень важна в моей жизни и которая, на мой взгляд, очень выразительно явила его мне, а через меня – и тем моим близким, которые после этой встречи оказались обращены к архимандриту Павлу.

В 1983 году произошла моя встреча с отцом Павлом, на его приходе в Ярославской епархии. Я практически ничего о нем не знал до этой встречи и вообще в те годы, как, впрочем, и в последующие не отличался тягой к посещению каких-то старцев. И тем не менее, отдавая себе отчет в том, что в своей церковной жизни, которую мне нужно было тогда совмещать с жизнью своей профессиональной, общественной, семейной, я чувствовал необходимость получить конкретный совет по очень конкретному поводу. Случилось так, что в 1983 году, когда я женился, когда у меня родился сын, а я работал младшим научным сотрудником в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки, мне надо было писать кандидатскую диссертацию как молодому историку, занимающемуся научной деятельностью. Все мое естество тянулось уже не один год в Духовную семинарию, и я сам уже тогда размышлял о будущем священническом служении, но те несколько священников, с которыми я советовался тогда, в наших ленинградских храмах, по поводу своего дальнейшего пути, убеждали меня в том, что мне нужно продолжать занятия моей диссертацией, продолжать занятия научной работой, что внутренне мне тогда казалось уже совершенно чуждым. Тем более, что в те времена тема моей диссертации была идеологически достаточно сложной «Экономические взгляды кадетов в период Третьей и Четвертой Государственной Думы». При написании такой диссертации, действительно, нельзя было не покривить душой против своих взглядов, против своих убеждений, что для меня как для христианина казалось уже неприемлемым. Более того, мой научный руководитель постоянно настаивал на том, чтобы я вступил в Коммунистическую партию, что для историков в те годы было очень важным подспорьем. Казалось бы, очевидная вещь: нужно оставить то, что тебе внутренне чуждо, не идти не на какие компромиссы. Но, к сожалению, ни один из священников, с которыми я беседовал тогда, не сказал мне почему-то этого прямо. Внутренне я очень тяготился своим двойственным положением, мне хотелось услышать из уст священника слово, которое бы укрепило и поддержало меня.

Конечно, отдавая дань привычным представлениям о том, что за таким благословением по поводу какого-то важного эпизода собственного бытия нужно идти к священнику, «к старцу», я стал размышлять о том, а к кому же мне отправиться? И услышал от крестной своего сына, дочки священника Тверской епархии, об отце Павле, о котором до этого не знал ничего. Я отправился к нему, причем ехал я на поезде из Ленинграда до Весьегонска, ехал с очень показательным набором книг: у меня были сочинения Симеона Нового Богослова и толстый том новелл американского писателя Уильяма Фолкнера. И вот, вооружившись таким двумя книгами, я отправился в дальний путь к архимандриту Павлу, совершенно не представляя, кого я встречу на этом приходе.

Я доехал до Весьегонска, добрался до одного из сельских приходов в Тверской, тогда еще Калининской, епархии, где получил такое рекомендательное письмо, записку даже, я бы сказал, для архимандрита Павла от одной из церковных женщин, пачку гречневой крупы, которую должен был передать отцу Павлу. И затем уже перебрался на автобусе в Брейтовский район Ярославской области из Весьегонского района Тверской области, а потом добрался, уже даже автостопом, что было для меня совершенно непривычно, до села Верхне-Никульское, в котором служил отец Павел.

Конечно, для меня это была совершенно непривычная, нестандартная ситуация, и когда я шел уже к храму, я ожидал увидеть у храма такого патриархального, сошедшего со страниц ведомой мне тогда уже агиографической литературы старца. И я, действительно, увидел немолодого человека, старика, одетого в какое-то странное пальто, хотя была летняя жара, причем пальто женское; в каких-то странных галошах. Он шел по полю, и только указания людей на то, что это отец Павел, подвигнули меня к нему подойти. Конечно, это было поразительное разочарование. Я не знал, как реагировать на того человека, которого увидел. А самое главное, я не знал, как донести до него мои проблемы. Все, что меня мучило тогда в нашем городе, моя диссертация, моя работа в Отделе рукописей, казалось явлением из совершенно другого мира. И что я мог узнать здесь, вот от этого, живущего какой-то совершенно другой жизнью, старика?

Но тем не менее я оказался у цели своей, для меня в достаточной степени трудной психологически и нравственно поездки, и нужно было идти до конца. Я подошел к отцу Павлу, с трудом взял благословение – никак даже руки не складывались под благословение этого странного, не похожего совершенно на священника человека. И я услышал от него очень странные слова: «А что ты здесь ходишь-то? Смотри, заберут в колхоз на работу». Мне трудно было себе представить, что меня могут забрать на работу в колхоз, но уже в этой фразе я ощутил еще большую несоизмеримость того, с чем я приехал, и этого человека. А потом, взяв пакет гречневой крупы, он сказал: «Иди в храм, я сейчас приду».

И я вошел в храм, ожидая его появления, теперь уже не зная, как я буду с ним говорить и о чем я буду с ним говорить. Мне просто захотелось уйти. И вдруг я увидел его преобразившимся. Он вошел в подряснике, уже явно представ перед мной в виде настоящего священника, настоящего старца. И, комкая руки, волнуясь, я пытался донести до него свои проблемы. Не могу сейчас дословно воспроизвести наш разговор, но основные его реплики были характерны. Когда я стал рассказывать ему о своей диссертации, я понял, что нужно просто говорить то, что у тебя на душе, не пытаясь как-то адаптировать для такого странного сельского священника. Он внимательно слушал, и как только я упомянул о своей диссертации, он сказал: «Пиши диссертацию, конечно, христианин может писать диссертацию. Ко мне вот приезжают академики (он назвал фамилию академика), приезжают ученые – они все диссертации пишут. Пиши». Я был несколько разочарован, в глубине души мне хотелось услышать другое. Тогда я стал говорить о том, что работа над диссертацией предполагает в дальнейшем писание других произведений, в которых я буду неискренен. «Неважно», – сказал отец Павел, – «христианином нужно оставаться. Можно и неискренним быть». Я ничего не понимал и тогда прибегнул к последнему аргументу: «Мне придется тогда вступить в Коммунистическую партию, если я буду заниматься как историк научной работой. Это требование научных учреждений, в которых я буду работать». «Можно и в Коммунистическую партию. Христианин может все, если он настоящий христианин. Пойдем», – сказал он мне, подвел меня к фреске, на которой Спаситель беседует с Никодимом и сказал: «Вот тайный ученик Христа. Таких тайных учеников Христа во все времена было много. Чем только они не занимались. И в партии могли быть. Но при этом оставались христианами. А Господь всех их, конечно же, спас. Так что можешь диссертацию писать, можешь в партию вступать – если будешь оставаться христианином». И вот в этот самый момент, когда я почувствовал себя совершенно раздавленным от того, что в нем столь неожиданно проступила вот эта его свобода, он мне сказал свое выразительное «но»: «Но подумай – если все это тебе действительно нужно». Вот, собственно, одна была сказана фраза: нужно ли тебе все это? Христианин, если он чувствует необходимость, может многое. Может делать очень многое, может быть, самые неожиданные действия осуществлять – если ему это духовно нужно. И он мне даже не задал вопрос, а просто поставил это условие. И я вдруг почувствовал, что мне, конечно же, ничего этого не нужно. Возникла пауза, после которой он сказал: «Ну что, все, возвращайся к семье, а то смотри, в колхоз тебя заберут работать». Что означала эта фраза, я до сих пор понять не могу, но для меня было очевидно одно: он открыл мне великую тайну духовной жизни, которая основана на духовной свободе. А значит – и ответственности за все свои поступки. Я нисколько не сомневаюсь, что когда к этому прошедшему сталинские лагеря и ссылки, искалеченному в них во многом физически, но духовно несгибаемому пастырю приходили люди, шедшие на компромиссы в советской действительности, он находил для них слова и понимания, и сочувствия, и сопереживания, сам будучи совершенно на них не похожим. И в этом заключалась его глубокая внутренняя свобода.

Я вышел тогда на дорогу из этого храма, остановил машину, чтобы автостопом добраться до райцентра Брейтово. И вот ощущение поразительной внутренней свободы, которая в стенах этого храма открылась для меня. Свободы от всякой непоследовательности, от всякого лукавства, двоемыслия, двоедушия. Это было самое главное переживание. Да, еще только через два года я поступил в Духовную семинарию, отрабатывая свой диплом после окончания университета. Но уже тогда для меня стало ясно, что путь мой, конечно же, лежит в направлении служения Церкви и именно в качестве священнослужителя.

Собственно, мое личное общение с отцом Павлом ограничилось именно этой встречей, и эта встреча предопределила всю мою последующую жизнь, предопределила во многом жизнь моей семьи, в которую отец Павел тогда вошел, произнеся по сути дела всего лишь несколько фраз для этого мятущегося, прекрасно понимающего, в чем истина, но не находящего в себе сил этой истине следовать, молодого ленинградского интеллигента. И, конечно, этот урок духовной свободы, духовной ответственности во многом определял мои собственные решения впоследствии.

У меня не было в дальнейшем какого-то регулярного общения с архимандритом Павлом (Груздевым). Более того, для меня стало приятной неожиданностью то, что сейчас о нем стали появляться книги. Но память о нем, столь не похожем на многих известных мне священнослужителей и пастырей, пастыре, который воплощал в себе идеал простого русского человека, прошедшего сквозь страшный ХХ век с высоким, возвышающим его душу во всех страшных ситуациях чувством близости ко Христу – этот образ, конечно же, запечатлелся для меня как образ пастыря и христианина, каковой и являет в этом мире присутствие Церкви.

Прошли годы, и для меня стало ведомо значение в нашей церковной жизни и митрополита Агафангела, и архиепископа Варлаама (Ряшенцева). Сейчас я, действительно, только сейчас я в полной мере могу представить, в каких тяжелых условиях, в общении с какими выдающимися людьми происходило формирование великой, духоносной личности архимандрита Павла, из простого крестьянского мальчика ставшего настоящим православным пастырем. Но главное значение его, мне кажется, заключается именно в том, что в нем воплотилось то лучшее, что было в нашем простом русском народе – в том народе, который уже давно перестал быть похожим на самого себя. Это поразительное стремление в своей жизни, какой бы тяжелой она ни была, быть возвышенней, духовней, открывать непосредственно, по-детски просто и одновременно по-взрослому мудро свое сердце для Христа. Жить со Христом, во Христе и Христом, переживая самые тяжелые жизненные испытания. Действительно, архимандрит Павел в своей жизни не был обременен ничем – ни образованием, ни профессией, ни семьей, ни богатством. У него не было ничего, кроме Христа, Который не оставлял его нигде. Я даже вспоминаю, что во время нашего разговора, когда он упомянул о своем пребывании в лагере, тем самым как бы обозначив свою позицию в отношении того мира, в котором мы все жили, он мне сказал: «Как же я в лагере спасался? Да, хорошо знал, какие травы от чего помогают. Сам лечился, других лечил». Помню, меня это тоже разочаровало – я ведь ждал рассказа о том, как он, так сказать, духовно наставлял своих солагерников. Но и здесь прозвучали простые слова, за которыми стояло опять-таки его служение ближним в качестве вот такого знахаря народной медицины, помогающего людям в условиях, когда никакой медицинской помощи не было.

Живой, добрый крестьянин, возвысившийся до подлинных высот православного пастырства. Примечательно то, что на протяжении многих лет он был связан узами, не побоюсь этого слова, духовной дружбы с таким нашим иерархом, как митрополит Никодим. И мне очень понятны взаимоотношения этих совершенно не похожих друг на друга людей. Неся на себе тяжелейшее бремя церковной политики в условиях, когда любая политика была грязным делом, митрополит Никодим не раз поступал так, как бы ему не хотелось, не раз переступал через самого себя. И тем отраднее было видеть ему изредка приезжавшего к нему архимандрита Павла (Груздева), не только напоминавшего ему о его родной ярославской земле, с которой были связаны у митрополита Никодима многие светлые воспоминания – там начинал он свое пастырское служение, – но и являвшего ему образ того подлинного христианина, который не имея ничего, кроме Христа в сердце, прошел свою жизнь последовательно, честно, не сгибаясь. Вот, может быть, для того, чтобы таким христианам жилось в этом мире немножко легче, и шел митрополит Никодим на те многочисленные политические компромиссы, которых требовали от него обстоятельства. И наверняка общение с архимандритом Павлом было нужно ему для того, чтобы не потерять ощущение подлинного христианства, которое так легко было утерять в коридорах высокой церковной политики. Конечно, казалось бы, так связанный с историей нашего ХХ века и так свободный от исторических издержек ХХ века архимандрит Павел проявлял себя, конечно же, как прежде всего пастырь. И я думаю, что очень многие люди, нерегулярно даже, а изредка посещавшие его, получили от него то, что, может быть, важнее всех старческих благословений и прозрений, – ощущение той подлинной жизни во Христе, которую, увы, очень часто трудно встретить даже в нашей церковной жизни.

Думаю, что наш рассказ об архимандрите Павле (Груздеве) не может, естественно, претендовать на то, чтобы исчерпывающе показать его жизненный путь, его духовный облик. Но, слава Богу, в настоящее время выходят книги, не все они одинакового уровня, одинакового качества. В некоторых книгах уже намечается стремление создать такой вот сусальный образ классического «старца последних времен». И воспоминания людей, встречавшихся с ним, подчас, оказываются весьма различными в своем качестве, в своей способности воспринять этого поразительного пастыря. Но то, что память о нем живет в Церкви, то, что в Церкви продолжают оставаться люди, которым архимандрит Павел оказал свою духовную, пастырскую, да просто человеческую помощь, является очень важным элементом нашей церковной жизни, в которой, может быть, уже и нет больше старцев, но в которой все-таки еще встречаются такие подлинные пастыри, каким был архимандрит Павел (Груздев), имя которого, конечно же, стоит в одном ряду с наиболее выдающимися пастырями Русской Православной Церкви ХХ века.

Благодарю Вас, Марина Александровна, за участие в нашей программе. Надеюсь, что нам удалось нашим радиослушателям указать на того пастыря, воспоминания о котором, рассказы о котором, сейчас уже выходящие в различных книжных изданиях, могут помочь выбрать верные духовные ориентиры в нашей очень непростой современной церковной жизни.

До свидания!

Марина Александровна Митрофанова:

До свидания!

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Здравствуйте, дорогие братья и сестры!

Сегодня мы предлагаем вам прослушать заключительную, третью программу о жизни и служении одного из выдающихся священнослужителей Русской Православной Церкви ХХ века, архимандрита Павла (Груздева). У микрофона я, протоиерей Георгий Митрофанов, и моя супруга Марина Александровна.

В предыдущих программах мы попытались представить вам по-своему очень драматичный, но весьма напоминающий жизнь всей нашей страны жизненный путь архимандрита Павла (Груздева). Мы попытались рассказать о том, в каких условиях сформировалась его во многом уникальная личность и как христианина, и как священнослужителя, как пастыря. И вот сегодня, дабы образ отца Павла, столь выразительно запечатлевшийся в душах многих наших современников, отраженный сейчас уже и в книгах о нем, был явлен нашей аудитории, мы попытаемся привести конкретные эпизоды, связанные с его жизнью в период уже его пастырского служения, опираясь, прежде всего, на воспоминания наиболее близких ему современников. Многие годы его жизни рядом с ним была келейница Мария Никанорова, впоследствии монахиня Павла, которая во многом разделяла с ним все тяготы его жизненного пути, его пастырского служения, которая во многом смогла воспринять его человеческую личность в самых подчас неожиданных ее проявлениях. И не только воспринять, оценить, но и донести до современников, до потомков очень выразительные детали жизни и служения отца Павла. Будучи человеком из народа и при этом весьма одухотворенным и воцерковленным, она не боялась фиксировать в своих воспоминаниях то, что, возможно, и не соответствовало каким-то традиционным образам благочестивых старцев в нашей традиции, но что по существу выражало главное содержание личности отца Павла. Именно воспоминания монахини Павлы могут послужить очень хорошим введением в историю жизни этого выдающегося священнослужителя, хотя, может быть, у некоторых наших слушателей вызовут определенные вопросы.

Итак, каким же предстает архимандрит Павел в воспоминаниях человека, прошедшего с ним многие годы его жизни рядом?

Марина Александровна Митрофанова:

«Рассказывал отец Павел, как он приехал в Верхне-Никульское, когда его туда служить послали. Приехал – все снегом по пояс занесено. А вечером на службе надо было крест выносить. И вот он взял лопату, вышел, начал снег разгребать. Идут мимо храма местные мужики. Посмотрели на него и засмеялись: «Мы думали, к нам попа прислали. А это, оказывается, не поп, а дворник». Но он внимания не обращает, расчистил дорожки, чтобы вечером можно было нормально выйти и крест вынести.

В приходе нашем в те годы, как и везде, в основном были старушки. И вот стоят-стоят, да и начинают между собой шушукаться. Потом разговор и погромче пойдет. И вот отец Павел потерпит, а потом как крикнет им: «Эй, старухи, картошка вся продана!» Это значит: «Вы, наверное, думаете, что стоите на базаре и картошкой торгуете? Вот, представьте, что вы всю свою картошку продали, и молчите». Или еще скажет им: «Тише, черная речка!» И они сразу замолкают.

Когда мы пели на клиросе, он нам иногда говорил: «Девки, чередом пойте». Это значит – стройно, по порядку, каждая свой голос. Он любил, чтобы в богослужении все было благолепно.

Как-то схоронили в колхозе мужичка, и отец Павел его отпевал. А время было советское, отчетное. Надо было написать, кто хоронил по церковному обряду. И отец Павел в этой графе написал: «Весь колхоз», чтобы ни на кого поименно не накликать никаких неприятностей. Узнало об этом колхозное начальство, и приезжают они к нему в полном составе. «Отец Павел, а ну-ка, иди сюда!» «Что вам от меня надо?» «Ты почему написал, что весь колхоз его хоронил? Мы его не хоронили». «А вы-то причем? Вы и не колхозники никакие, вы лоботрясы. И идите отсюда, чтобы я вас больше не видел». Так они и ушли несолоно хлебавши.

Отец Павел и священника мог смирить и даже архиерея. Как-то в Толгском монастыре на праздник Толгской иконы Божией Матери был один архиерей со своими священниками. Сидели за столом, архиерей что-то рассказывал. А потом отец Павел и говорит: «Слушай, как ты все рассказываешь-то хорошо. А вот деньгами своими со мной не поделишься?» А тот отвечает: «Да у меня нет». «Неужто совсем нет? А мне и домой-то отсюда не на что будет доехать». Тот посидел, посидел, пошел, достал бумажник, дал отцу Павлу денег. Отец Павел говорит: «Ну вот, сразу бы так. А то если бы я тебе не сказал, то ты бы и не догадался».

Как-то поздно вечером сидим мы с ним вдвоем в сторожке. Вдруг стук в окно. Спрашиваю: «Кто?» «Мы к попу пришли», – отвечают. «Нам поп пужен. Здесь он?» «Он-то здесь, а вам-то чего?» «Нам нужен поп». «Ну, отец Павел, говорю ему, там попа требуют». Отец Павел мне отвечает: «Раз требуют, Маня, пойдем. Только ты шапку надень, и я надену». «А шапка-то зачем?» – удивляюсь я: «ведь на улице тепло?» А он мне: «Говорю тебе, надевай! Если по голове ударят, не так больно будет». Ладно, надели мы с ним шапки, да и выходим на крыльцо. Только батюшка на ступеньку встал, запнулся и упал. А там с крыльца три ступеньки. Вот поднимается он с земли и спрашивает: «Чего вам, ребята? Я знаю: вы – воры, а я – поп. Так чего вам от меня надо?» А я сзади гляжу: трое их, и все такие сильные, крепкие пареньки. «Нам бы выпить», – говорят они. Тут уж я не выдержала: «Выпить?! Это вы в храм, как в питейное заведение, пришли?! Нечего у нас выпить!» «Ладно, Марья, ты пока помолчи», – говорит мне отец Павел, и к ним: «Вот что, ребята, видите у меня на голове ни одного черного волоса, все седые. Эту седину я в лагерях, в ссылке заработал. Так вы этих седин не позорьте, прошу вас. Оставьте меня здесь спокойно помереть». А они ему: «Давай поговорим». А он: «Не о чем мне с вами разговаривать, потому что вы церковь грабить пришли. Раньше власти церкви грабили, а теперь вы. Так судите сами, чьи вы дети будете? А потому, пока я живой, вы из храма ничего не возьмете. Так и знайте. А лучше уходите подобру». Пошушукались они между собой, потом старший и говорит: «Ладно, пойдем. Пусть сам подыхает». А батюшка ему: «Стой, парень, стой, не уходи. Я как раз подыхать не буду. Я как человек, хотя и грешный, буду помирать». «А какая разница-то?», не понимает вор. «Большая разница», отвечает отец Павел, «подыхает скотина, а человек умирает. И умереть – это благо, потому что умереть – это с Богом примириться». Так и ушли они от нас ни с чем. Может, связываться не захотели, а может, как-то батюшкины слова до них дошли, не знаю.

Поскольку я была долгие годы келейницей отца Павла, то, наверное, многие думали, что я не пускаю к нему посетителей. На самом-то деле наоборот было, особенно в последние годы, когда он очень сильно болел. Приедут, например, к нему сестры из Толги. Человек двадцать, целым автобусом. А он лежит у себя в кельи и встать не может. Я захожу, говорю ему, что гости приехали. А он мне: «Мария, да как же я встану? Не могу я». Я говорю: «Пойду я, батюшка, скажу, что принять не можешь». Тут они все меня уговаривать начинают, а то и ругать – как же, им ведь обидно: ехали-ехали, а их к отцу Павлу и не пускают. Иду опять к батюшке, начинаю его уговаривать – мол, хорошие девушки-то приехали, как их не принять? «Ну, пойдем». Возьмет он меня за шею, я поднимаюсь, и он с постели кое-как поднимается. Через силу встанет, выходит к ним. Но уж когда выйдет, тут уж он сразу и радостный, и веселый. «Как, батюшка, Ваше здоровье?», спрашивают его. «А у меня никогда ничего не болит – ни голова, ни ноги». А сам – еле жив. Такой был человек.

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Вот так вспоминала об отце Павле его келейница Мария Никанорова, в монашестве Павла. Конечно, в этих, на первый взгляд, безыскусных рассказах уже проступает личность до боли знакомого народного русского пастыря. Народного в том смысле, что он, действительно, будучи человеком, обращенным к Богу, жил той же жизнью, которой жили поколения простых русских людей. И отличало его, может быть, от многих его как современников, так и предшественников из среды простого народа, из среды русского крестьянства прежде всего то, что в душе его жила поразительная обращенность к горнему. И это чувство присутствия Божия в мироздании, может быть, часто не формулировавшееся им богословски, это чувство, безусловно, пронизывает многие его поступки, многие его слова. И вот эта готовность положить свою жизнь за святыню, о которой вспоминала его келейница, в высшей степени характерная черта жизни этого не только выдающегося пастыря, но и исповедника Русской Церкви ХХ века.

В связи с этим хочется процитировать святителя Игнатия (Брянчанинова): «Отступление попущено Богом. Не покусись остановить его немощною рукою твоею. Устранись, охранись от него сам – и этого с тебя достаточно. Ознакомся с духом времени, изучи его, чтобы по возможности избегнуть влияния его. Тогда хотя и имя христианское будет слышиться повсюду, и повсюду будут видны храмы и чины церковные, но все это одна видимость. Внутри же отступление истины». Об этом писал уже святитель Феофан Затворник». И вот здесь, в этих выписках, которые делал архимандрит Павел из отцов Русской Церкви XIX века, мы встречаем его собственные размышления, которые вызвали у него высказывания двух выдающихся святителей: «Можно и в монастыре быть грешником; можно уединиться в пустыню и не получить спасения. Но можно жить в обществе, среди людей и исполнять обязанности своего звания, быть благочестивым человеком и наследовать вечное спасение». Вот почему отец Павел не разделял людей на церковных и нецерковных, а принимал всех, всех согревая своей отеческой любовью.

Действительно, живя в эпоху, когда огромное количество его современников были людьми, далекими от Церкви, и будучи сам человеком, для которого церковная жизнь составляла существо его бытия, он тем не менее готов был отзываться на духовные вопрошания, житейские невзгоды самых разных людей, отдавая себе отчет, что Господь может испытывать каждого христианина, в особенности, монаха, в особенности, пастыря, и посылает ему людей самых разных.

Надо сказать, что в жизни отца Павла (Груздева) был священнослужитель, с которым он был связан весьма глубокими духовными узами. Увы, не всегда в советское время отношения между священнослужителями были всегда так уж доверительны и открыты. Но вот с протоиереем Анатолием Денисовым, который являлся тогда и является сейчас благочинным Брейтовского округа Ярославской епархии, отца Павла связывала многолетняя духовная дружба. И этом при том, что в чем-то это были весьма различные священнослужители, как по типу своих личностей, как и по особенностям жизненного пути, так и с точки зрения даже чисто возрастной. Они принадлежали к разным поколениям русского народа, и тем не менее в тяжелую эпоху гонений на Церковь, гонений уже послевоенного времени созрела в душе будущего протоиерея Анатолия мысль о том, чтобы посвятить себя служению пастыря. И вот именно во взаимоотношениях этих двух выдающихся пастырей мы можем обнаружить то, что позволяло русскому православному духовенству в тяжелые годы советского времени, так, впрочем, и не ставших «временем безвременья», так сказать, для русской церковной жизни, осуществлять свою пастырскую миссию. Тем ценнее для нас, конечно же, воспоминания об отце Павле, оставленные протоиереем Анатолием Денисовым.

Марина Александровна Митрофанова:

«Еще до того, как я поступил в семинарию, отец Павел пригласил меня в первый раз к себе на приход. И вот едем мы из Тутаева. У него было восемь сумок, все набиты чем-то, тяжелые. Он говорит: «Толянка, ты буланкой мне послужишь». Я говорю: «Батюшка, так конечно!» Он босиком, жара невыносимая. Через плечо навешали – Марья две сумки, я сумки четыре. Пот во все ручьи. Приехали в Рыбинск, оставили сумки на вокзале. Отец Павел говорит: «Толька, пойдем на Мытный рынок». Это старый рынок в Рыбинске. Отец Павел всех там даже по имени знал. Вот мы идем, подходим – памятник Ленину. Смотрю, отец Павел крестится, кланяется. Я говорю: «Батюшка, так это ж Ленин!» А он говорит: «Толька, дурень, смотри внимательно на пьедестал-то». А я смотрю – пьедестал-то никак не вяжется с Лениным. Оказывается, Ленин-то современная скульптура, а на пьедестале там царь Николай стоял раньше. И это очень заметно: старинный постамент, а на нем Ленина поставили. Заходим на рынок: одни грузины, да армяне, да азербайджанцы сидят, да в одни арбузы и дыни ножики воткнуты, и никто ничего не берет. Увидели батюшку отца Павла: волосы распущены, босиком, шаровары. Подходит отец Павел к мужику азербайджанцу, берет дыню, отрезает от дыни сантиметра три пласточек мне, отрезает Марье. Этот мужик подошел – он и ему отрезал. Тот берет. Все едим. Мужик смотрит, а отец Павел говорит: «Ешь-ешь». Он ест. Хочет, наверное, поперек сказать – у нас денег-то нет, а отец Павел говорит: «Хороша дынька, вкусно!» Мужик говорит: «А у нас все такие». Мне: «Толянка, возьмем?» Я думаю, что же сказать – у нас и так восемь сумок. И вот мы пошли по рынку, а этот азербайджанец бросил свой лоток и ни на минуту от нас не отстает. Я говорю: «Ты иди, тебя ограбят». А он говорит: «Где этого деда можно найти еще?» Я говорю: «Да тут много таких бородатых ходит». «Я тебя спрашиваю, где вот этого деда можно найти?» «Чего ты к нему пристал-то?» «Не твое дело. Где его можно найти?» И вот так целый час ходил за отцом Павлом. Потом надавал ему этих дынь просто так.

Устали, сидим на вокзале с Марьей. Что же делать-то будем с этими сумками? Как быть-то? Отец Павел говорит: «Пойдем к Ваське». «Да, поди, скоро уж поезд?» «Толенька, оставляй дыни, пойдем». Заходим, смотрим. Начальник отделения линейной железной дороги подполковник Василий Иванович какой-то там важный. Отец Павел открывает двери: «Ой, Васенька! Батюшка, дорогой ты мой, то ли вези, то ли сади – как хочешь». Подполковник выбежал, сразу обнял батюшку, закрыл кабинет свой изнутри поплотнее: «Батюшка, по восемь капелек». «Обязательно». Сразу по коньячку да по стопарику, помаленечку. Марья кричит: «Батюшка, тебе нельзя!» В шутку, конечно. Подполковник троих участковых вызвал, все эти сумки взяли, остановили поезд не на две минуты, а на пять, посадили в вагон, денег еще на дорогу дали – и рукой помахали. Отец Павел говорит: «Толенька, вот так я и живу. Не имей сто рублей, а имей сто пятьдесят».

А вот как ехал отец Павел в Тутаев брата своего навестить. Опоздал он на тутаевский автобус, подходит к таксисту и говорит: «Мой дорогой, отвези меня к Шурке, я ему щуку везу в подарок». А таксист говорит: «Дедушка, вот какое дело. Нам за пределы города запретили выезжать». «А ты скажи, если спросят, что до Октябрьского». «Будет сделано». Сел на заднее сиденье, держит щуку. Едет. Волосы распущены, босиком – как обычно. Только выезжают из города, милиционер останавливает. Спрашивает: «Дедушка, Вы куда?» А отец Павел забыл это называние: «М-м». Милиционер говорит: «Видать, это немой». Батюшка обрадовался: «Немой, немой».

Просторечье всегда как-то очень трогало отца Павла, хотя бывали и курьезы. В одном из монастырей послушание привратницы исполняла очень хорошая добрая монахиня. И вот как-то раз приезжают высокопоставленные гости и спрашивают: «Где найти матушку игуменью?» «А матушка в отъезде за границей, ей должны делать операцию». Гости интересуются: «Какую?» «Кесарево сечение», отвечает монахиня. Гости в шоке, а монахине откуда знать? Где-то она услышала это выражение, ей и запало на память, а что это такое – невдомек. Так и оконфузила в простоте сердца и себя, и матушку игуменью. «Дурак за дуру помолится, дура за дурака поклон положит», сказал отец Павел на исповеди этой монахине, приехавшей в Верхне-Никульское.

Как-то приехали две монахини в Верхне-Никульское под самый Новый год. Естественно, что-то там поделали, помогли нам по хозяйству. А на следующий день соседка Настя пригласила нас в гости. Мы захватили бутылочку, а там уж полный стол: мясо, котлеты, рыба, всякое разное. Приходим и начинаем есть. Рождественский пост. Монахини сидят как в рот воды набрали. Такими глазами смотрят на нас. Так ничего и не поняли. «Сумасшедший грех, когда придешь в гости и будешь из себя святошу строить», –поясняет мой собеседник.

В отношении поста батюшка держал неизменную позицию: пост должен быть прежде всего духовный. Будь внимательнее к себе и к ближнему, остерегайся кого-нибудь невзначай обидеть. Не причиняй зла. «Не ешь людей», – говорил батюшка. «Берегись измерять пост простым воздержанием от пищи», – писал он в своем дневнике. «Те, которые воздерживаются от пищи, а ведут себя дурно, уподобляются диаволу, который хоть и ничего и не ест, однако ж, не перестает грешить».

Развозчик хлеба Коля Левчиков по прозвищу «Хлебный» возил постоянно хлеб в магазин, а заодно и гостей отца Павла подбрасывал, да и самого батюшку частенько, куда тому надо. Как-то раз поехал отец Павел с Колей Хлебным по деревням, взял причастие. Коля хлебом торгует, а батюшка причащает. И в каждой деревне стремятся батюшку угостить, и Колю Хлебного тоже. «До чего наугощались», – вспоминал отец Павел: «Приехали куда-то, остановились. Я задремал. Очнулся, гляжу: кругом птицы летают. «Ах, как жаль, что я проспал! Наверное, это уж рай. Райские птицы летают!» А на самом деле мы въехали в курятник…»

Однажды поехал я к отцу Павлу с экономом из лавры, отцом Спиридоном. Вот едем, добираемся. На улице жара ужасная. Обычно, когда к батюшке едешь, все чего-то купишь на стол. Он сельский батюшка, чего у него там есть. А он заботится, чем нас накормить. А в этот раз мы засуетились и ничего с собой не взяли. И вот эконом едет, и я еду – и стыдно. Даже куска хлеба с собой нет. А пока шли пешком, проголодались. Приходим к нему: «Батюшка!» «Ой, Толька, здорово!» «Да вот, привез эконома из лавры». А он говорит: «Да я ничего не сэкономил. Заходи, давай». А в это время отец Павел отпевал Васю, первого коммуниста в Верхне-Никульском. Народу пришло, все такие видные. А мы зашли в храм; отец архимандрит Спиридон в штормовке, я в какой-то скуфейке. Подошло время Апостол читать. Отец Павел на меня надел епитрахиль, я прочитал Апостол. Потом снял епитрахиль и на отца архимандрита Спиридона повесил: «А ты Евангелие читай». И когда дело дошло до разрешительной молитвы, он ее не читал, только так ее свернул, перекрестил ею покойника и говорит: «Васенька, мы с тобой хорошо жили, не ругались». А когда отнесли покойника на кладбище, коммунисты там стали говорить речи-митинги, а отец Павел нам говорит: «А я-то первый».

После отпевания мы пришли к отцу Павлу. Батюшка поставил на стол капусту и говорит: «Капусту и поставить не стыдно, и съедят – не жалко». Потом говорит: «Отец архимандрит, ты нас обожди. А мы с Толянкой куда-то сходим». У него шаровары короткие, волосы длинные, вдоль деревни идет. Смотрю, красивый дом, наличники все украшены, замок висит. Он руку куда-то засовывает, достает ключ, открывает дом. Заходим – там все так чисто, убрано, намыто. Он открывает русскую печь, там стоит чугун. Он берет горшевик – это тряпка, которой горшки вытаскивают. Мне дает этот чугун. Я беру, выхожу. Он закрыл дом. Идем – я впереди с чугуном, он сзади. Он говорит: «Надо же эконома накормить». Вот он налил нам вкусных щей из этого чугуна, потом говорит: «Ты помнишь, где брал-то? Вот иди, туда и поставь». А это дом-то председателя колхоза был. Он пока на работе был, а мы у него щи уперли. Пошел и думаю: «Ой, а если поймают? Я-то из печки щи упер, да вместе с чугуном!» Боюсь, да как батюшку не послушать? Руки трясутся, на пол поставил чугун – как бы не пролить. Открываю дверь, захожу, оглядываюсь – как бы не зашла хозяйка. А как закрыл дом-то, так я не помню, как бежал. Грязь выше затылка летела.

Наелись. Отец Павел говорит: «Вот, отец архимандрит, так и живу. Не имей сто рублей, а имей сто пятьдесят».

Один парень, Коля, кончил сельскохозяйственный институт, а отец у него первым коммунистом района был, первым организатором колхоза, депутатом съезда. И вот после получения аттестата идут толпой ребята мимо храма, где батюшка служил. И один паренек говорит: «Слушайте, ребята, пошли забежим. Тут батюшка такой интересный служит». А Коля говорит: «Батька-то узнает, так выпорет меня. Скажет, к попу ходил, с работы еще снимут». А отец Павел увидал их всех, подошел к этому Коле и говорит: «Колянушка, дай-ка бумажечку, которую тебе дали за пять лет учебы». Коля аттестат-то подает, а там все красиво выведено чернилами. А отец Павел взял и написал прямо посередке: «Колянушка, полюби всех, и тебе также». И точка. Парень вроде и расстроился, а отец Павел так прижал его к себе и обнял – так тот говорит, что и по сей день такого тепла он ни от кого не видел.

Очень многие хотели побывать у отца Павла, и просили меня отвезти их к нему. Однажды одна игуменья обратилась ко мне: «Повези меня к отцу Павлу». «Повезу». А она уж такая важная была, что ты. Приезжаем, а времени – двенадцатый час ночи. Смотрим – замок. Соседи говорит, что он в Борке в больнице. Подходим во втором часу ночи к больнице. На втором этаже лежит батюшка. Нас только увидели, говорят: «А, это к отцу Павлу. Ведите». Заходим. Он в подушках сидит, в нижней рубахе длинной, как в подряснике. Я говорю: «Батюшка, игуменью привез». «Да ты что?» Смотрит на нее и говорит: «Во какая баба здоровая. Ты глянь-ка. Ну-ка, повернись еще. Да ты здоровая!» Она говорит: «Батюшка, чего-то я болею». «Врешь, зараза!» «Батюшка, а я вот кое-как просыпаю и на службу-то идти». «Лентяйка!» Она думала, что он ее пожалеет, а как-то разговор не клеится. Тут отец Павел говорит: «Игуменья, ты умеешь петь?» «Умею». «Давай молебен, а? Давай, начинай». И сколько есть мочи в два часа ночи: «Благословен Бог наш». И кричит, сколько есть сил. Я думал, сейчас врачи прибегут: «Вы чего делаете?» Но никто не пришел.

Был еще такой случай. В Брейтове, где я сейчас служу, сильно почитали батюшку. Кто-то сказал, что отец Павел умер. И настолько достоверный человек, что все поверили. Райпотребсоюз выделил «уазик», купили венков, взяли мешок судаков. Поехали к отцу Павлу на поминки. Приезжают, приходят в Верхне-Никульское, идут все в черных платках. Выходит Марья. Они спрашивают: «Где отец Павел?» Она говорит: «В Борке, в больнице». «Видать, еще не привезли». Поехали туда. Подъезжают, староста Валентина Михайловна говорит: «Осиповна, ты иди первая». «Нет, ты иди». «Ты хоть платок-то сними – вдруг он живой?» «Как это живой?! Та баба не обманет. Она каждый раз к нему ездит». Спорили, спорили. Подымаются обе. «Вы к отцу Павлу? Проходите на третий этаж». Третий этаж – значит, живой. Идут, открывают двери, заходят. Батюшка лежит. Увидел их и говорит: «Михайловна!» «Чего?» «Отнеси рыбу Тольке, Анатолию Карпычу. Тольке рыбу дадим, так он мне еще здоровья даст. А помянуть меня всегда надо. И венки пригодятся – я долго не проживу».

Рассказывают и такой случай. Собрались как-то батюшка и его друг Иван Дмитриевич Овчинников в баню в Марьино. А незадолго до этого сын из армии привез Ивану Дмитриевичу в подарок ботинки. А батюшке академик Марцинович подарил часы. Вообще-то батюшка на руке их не носил, они висели у него на спинке кровати; он по ним время замечал, когда яйца варил. Но в тот день ради торжественного случая батюшка надел дареные часы, а Иван Дмитриевич – ботинки, подарок сына. Попарились всласть, пришло время одеваться. Смотрят – у Ивана Дмитриевича ботинок нет, у батюшки – часов. Украли. И вот Иван Дмитриевич в шутку и спрашивает: «Батюшка, а который час-то, не подскажете?» А батюшка помолчал-помолчал, да и отвечает: «Ладно, Иван, обувайся-ка, да и пошли».

В церковной сторожке отца Павла несколько лет хранились две таинственные вещи: схима и гроб. Схимническое облачение было аккуратно убрано в чемодан, который лежал под кроватью. «Да ему схиму привозили уже», рассказывают соседи, «Знаете, это такой наряд для монаха, который совсем отрекся от мира, дал обет полностью посвятить себя Богу. И у отца Павла была такая схима – треугольная, с капюшоном. Лет семьдесят восемь ему тогда было. Толга в то время восстанавливалась. Из Толги ему и привезли, кажется, эту схиму». Батюшка все говорил: «Вот, схиму хотят на меня надеть». Но ему-то это не надо было. «Хотят», – повторял он: «но мне-то на что это все? Богу я и так служу». Конечно, отец Павел всю жизнь с людьми прожил, и уйти в монастырь, отказаться от всех этих забот о других людях, от того, что тащил всегда этот груз, помогал, кому мог? Батюшка так и не принял схиму, остался до последних дней с людьми – и с церковными, и с мирскими, земными, житейскими людьми.

Приезжает к нему духовный сын из Ярославля на мотоцикле. Я как рокер прикатил. Отец Павел сел сзади меня и говорит: «Поедем к Овчинникову. У него там какой-то праздник». От сторожки церковной до Овчинниковых метров тридцать-тридцать пять. Дом деревянный, у них там две длинные лавки, стол. Человек пятьдесят мужиков сидят, женщины хлопочут, то-се. И мы с отцом Павлом вгоняем во двор мотоцикл с грохотом. Я глушу, шлем снимаю. Входим в дом. Я позади батюшки – как его телохранитель. Входим, и он объявляет присутствующим: «Вот, приехал на мотоцикле к вам. А это из Ярославля Володька». Местные смотрят: какой мотоцикл, какой Ярославль? Но точно, видят мотоцикл. Отец Павел любил пошутить: «Вот, мы с Володькой из Ярославля приехали».

Смертное свое облачение отец Павел заказал в 1980-м году. У монахов погребальное одеяние особенное: наличник – лицо покрывать, поручи, епитрахиль. Сделали ему в первый раз наличник маленький, не угодили: «Это, говорит, только нос покрыть». Пришлось переделывать. А гроб изготовил для батюшки один хороший мастер, там же, в Верхне-Никульском. Делал не торопясь, от души. Чуть ли не полгода, что ли. И гроб получился на загляденье – из древесины самого высокого качества, украшенный со вкусом резьбой, богатый, уютный гроб. Лежи не хочу. И все понимали, что батюшка не просто уезжает из Верхне-Никульского. Он уезжает умирать. А когда отец Павел умер, то гроба этого на колокольне Воскресенского храма, куда он был положен при переезде отца Павла в Тутаев, не оказалось. Как выяснилось, он каким-то образом исчез, и в нем похоронили умершую заведующую магазином. Поэтому, когда отец Павел умер, то гроб ему сделали очень простой, на скорую руку. Но брат отца Павла всегда говорил: «А к нему и в простом гробе дорога не заросшая».

Протоиерей Георгий Митрофанов:

В прошлой передаче мы говорили о том, что архимандрита Павла (Груздева) связывали узы глубоких духовных взаимоотношений с митрополитом Никодимом. Мы говорили о том, сколь не похожа была церковная деятельность, церковное служение одного из ведущих иерархов Русской Православной Церкви и провинциального пастыря, служившего, впрочем, в очень дорогой для митрополита Никодима ярославской земле. И вот не такие уж частые, но все же достаточно регулярные встречи митрополита Никодима с архимандритом Павлом оказались запечатленными в воспоминаниях современников. И, конечно, рассказ об этих встречах создает еще одну очень выразительную картину жизни архимандрита Павла – жизни, повторяю, столь не похожей на жизнь митрополита Никодима, и вместе с тем подчас пересекавшейся с жизнью этого выдающегося иерарха Русской Церкви ХХ века.

Марина Александровна Митрофанова:

«Отец Павел говорил: «Когда меня спрашивают о взаимоотношениях с владыкой Никодимом, пусть про владыку Никодима говорят, кто что хочет. А для меня он был и тятя, и мама». Батюшка всегда называл владыку «тятей». Владыка постригал отца Павла в монашество. Они сдружились до такой степени, что батюшка очень часто бывал у владыки в Ленинграде, когда его туда перевели. Бывало, приедешь к нему, и если владыка сам служит, то батюшке сразу говорил: «Становись, служи». И мы с батюшкой приедем из нашей зимы в питерскую слякоть – идем по собору в валенках, на коврах лужи остаются. Но даже никто и замечания не делает – так все батюшку уважали и любили».

И после назначения митрополита Никодима на ленинградскую кафедру отец Павел – всегда желанный гость в митрополичьих покоях в здании Ленинградской духовной школы на Обводном канале. Конечно, видимо, только глубокая вера соединяла таких совершенно разных по возрасту и по жизненному опыту людей как митрополит Никодим и отец Павел. Думается, что отец Павел, всю жизнь гонимый, был еще и просто по-человечески благодарен владыке Никодиму за его отношение к нему, каторжнику. Приедет в Ленинград, зайдет в митрополичьи покои. Одет как всегда: зимой тулуп и валенки, а летом и вовсе босой. Станет позади всех, а владыка Никодим за трапезу приглашает, и всегда отца Павла сажает рядом с собой: «Отец Павел, иди сюда». Да еще и велит своему шоферу отвезти верхне-никульского старца на вокзал: «Отвезите батюшку». Как-то раз стоит отец Павел на улице у автомашины, дожидается шофера. Тот вышел, увидел босоногого старика, вернулся в митрополичьи покои и спрашивает владыку: «А где батюшка-то?» Такое случалось с отцом Павлом нередко.

Как-то был такой случай. Служат они с митрополитом в соборе Александро-Невской лавры. Всенощная идет к концу, а батюшка помазует. А владыке надо срочно уезжать. Он и говорит своему иподиакону: «Беги за отцом Павлом и приведи его. Мы уезжаем». Иподиакон в ответ: «Так ведь он помазует». «Ладно, беги и зови, а то он там промажет». А в это время происходит следующее – это уже со слов отца Павла. Сначала отец Павел, как и положено, помазывал кисточкой. А старухи ему: «Батюшка, ты помажь побольше». Тогда он откладывает кисточку и начинает мазать пальцем. Естественно, тут же прихожане окружают его толпой – ведь пальцем может помазывать не какой-то обычный иерей, а человек духоносный, старец. И каждый просит помазать его побольше. Бабы кричат: «Вот, ее так помазал. И меня так помажь!» А одна уже в третий раз подходит. И тогда батюшка берет масло всей пригоршней – и на голову ей: «На, баба, и не болей».

Конечно, влияние времени настигает отца Павла и у себя в Верхне-Никульском. То и дело кто-нибудь из своих же церковных или сельских пишет донос на отца Павла архиерею: «Такой-де у нас священник – пьет, матерится, и паче того: еретик-католик». «Вызывает меня владыка Никодим (это в бытность еще Никодима ярославским архиереем)», – вспоминает отец Павел один из случаев такого доноса. «Прихожу в епархию, владыке в ноги поклонился. «Ругаешься матом?» – спрашивает. «Ваше Преосвященство, Преосвященнейший владыка, я ведь каторжанин, одиннадцать лет в лагерях». «Пьешь сколько? Одну стопку, две?» «А сколько нальют. Принесут покойника хоронить на кладбище – и как на поминках не выпить, когда угощают». «Католик, еретик?» – допрашивает владыка. Тут я трижды перекрестился – вот так, и говорю: «Слава Богу, православный». «Иди», – говорит владыка: «будешь на поминках угощаться – за меня стопку выпей».

Как-то раз, когда отец Павел был в гостях у владыки Никодима, тому понадобилось срочно уехать, и он вызвал к себе отца Павла и говорит: «Отец Павел, я уезжаю по особому делу. На тебе двадцать пять рублей денег, зайдешь в столовую и поешь». И дал двадцать пять рублей. Идет отец Павел, видит – написано: «Столовая». Зашел, а там говорят: «Нет, в валенках не пускаем, надо в ботинках». «А у меня», – вспоминает отец Павел: «ботинок и не бывало». В другую зашел, там говорят: «Нет галстука». Ходил-ходил, жрать охота, как соловецкой чайке. Пришел в какую-то – без галстука, без ботинок. Говорят: «Садись, дедушка». «А у меня чемоданишко был. В чемодане подрясник, скуфейка, четки». Говорят: «У нас тут комплексный обед». Я говорю: «Ладно, давай комплексный». Заплатил, сел за стол. Принесла похлебки, того, другого – а ложки-то и нету. Буфетчица говорит: «Знаете что, дедуля, пойдите к стойке в тот буфет, Вам выдадут прибор. А, может, если захочешь и ливанут». Тогда можно было. Я говорю: «Понял». А чемодан под столом. Прихожу – сто грамм побулькал. Батюшки! За моим столом старикан сидит какой-то и хлебает мой обед! Я думаю: «Зараза, старый дурак! Не надо комплексный-то брать было! Взял бы простой!» Он первое хлебает, а я второе-то взял, ему отделил – и себе отделил. Он на меня глядит. Я ем, а он на меня глядит. Компота стакан ставит. Я ему в стакан половину, а половину – себе. А он все на меня глядит. Ну, ладно. Он первое-то съел, да и ушел. Я все доел, перекрестился. Глядь, а чемодана-то моего и нет. Ну, думаю, зараза, этот комплексный обед. Пошел стороной – гляжу: и моя еда стоит, и чемодан под столом. Я перепутал. У меня голова сразу заболела. Думаю: Господи, что же делать-то? Потихоньку-потихоньку чемодан взял – да и убежал. Вот тебе и комплексный обед.

Хоронил одного сельчанина, шебутного деда, крепкого работягу. Хороший был мужик, но в Бога не верил. Поставил на могиле старинный кованный крест с распятием Спасителя, а на кресте повесил фанерку с надписью: «Во блаженном успении вечный покой безбожнику Алексею Братухину». Так ведь и впрямь – веришь ты в Бога или нет, а живешь и умираешь под святым Его кровом.

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Когда мы вспоминаем эпизоды, связанные с жизнью архимандрита Павла, мы, действительно, видим, что в своей жизни он встречался с очень разными людьми. Причем, это далеко не всегда были церковные люди. Часто это были люди, от Церкви далекие и воспринимавшие самого архимандрита Павла весьма противоречиво. И все-таки наш рассказ о событиях, связанных с жизнью архимандрита Павла, о его, прежде всего, как у всякого пастыря, встречах с людьми, а общение с людьми для любого пастыря является главным делом жизни, главной формой его церковного служения. И вспоминая все эти эпизоды, хочется в заключение вспомнить о встрече архимандрита Павла с ныне уже покойным Святейшим Патриархом Алексием Вторым. Встрече, которая произошла незадолго до кончины архимандрита Павла; встрече, которая даже в характере своего описания, в том, как проявил себя в ней архимандрит Павел, передает нам своеобразие его личности и позволяет нам в то же время представить и нашего покойного Первосвятителя в общении с теми, кто нес бремя пастырского служения в русской провинции. Воспоминания о встрече архимандрита Павла со Святейшим Патриархом Алексием Вторым оставил нам протоиерей Анатолий Денисов – человек, как мы уже говорили, хорошо знавший отца Павла, очень ему духовно близкий. И вот в этих воспоминаниях, в этой последней встрече архимандрита Павла, простого пастыря Русской Церкви, пережившего столь много вместе с ней в ХХ веке, и Первосвятителя Русской Православной Церкви, на долю которого выпала миссия возрождения нашей церковной жизни после стольких десятилетий гонений, в этой встрече символично отразилось своеобразие двух этих священнослужителей, посвятивших свою жизнь Русской Православной Церкви.

Марина Александровна Митрофанова:

Визит Святейшего Патриарха Алексия Второго в 1993 году на ярославскую землю – это был первый визит Святейшего со времен Патриарха Тихона. Это яркое событие не могло не оставить след в воспоминаниях людей, которые принимали во встрече Святителя непосредственное участие. Протоиерей Анатолий Денисов рассказывает: «Когда приезжал Святейший Патриарх в Тутаев, мне пришлось служить во время этого торжества. Есть такой обычай: при встрече архиерея, а тем более Патриарха, подносить крест. Стоят священники, и последний должен подносить крест. Это почетное место предоставили отцу Павлу. Он в митре с крестом, уже очень плохо видел. Пришлось нам, двум священникам, отец Григорий из Рыбинска с одной стороны, а я – с другой, поддерживать батюшку. И вот он стоит и держит на подносе крест. И говорит мне: «Толька, я, знаешь, что сейчас Святейшему скажу?» «Что, батюшка?» «Ваше Святейшество, я как Ленин: все по тюрьмам да по ссылкам, все по тюрьмам да по ссылкам». В приветственной речи Патриарху Алексию Второму архимандрит Павел вспомнил Мологу и то, как отроком получил он благословение от Патриарха Тихона на иноческий путь. «Вы, Ваше Святейшество, впервые на ярославской земле. Я, как старейший клирик, приветствую Вас». Рассказал, как игуменья отправила его в баню мыться вместе с Патриархом Тихоном: «Иди, Павелко, спину помоешь Святейшему». Как Патриарх Тихон надел на него подрясник, ремень и скуфейку. «Ваше Святейшество, вот смотрите, как», –показывает отец Павел на свою мантию: «Это митрополит Никодим (Ротов) дал». Показывает подрясник: «Это другой митрополит дал». Митру тот дал, еще что-то – другой. И все это свидетельствует о том, что пришлось пережить батюшке в самые трудные времена. «А тебе – крест», – говорит отец Павел Святейшему и подносит ему крест. «Батюшка, дорогой, как имя твое, откуда?» – растрогался Патриарх. «Ваше Святейшество», – говорит отец Павел: «у меня к Вам просьба». «Дорогой батюшка, слушаю». «Вы после обедни ко мне с Марией на похлебку заходите», – приглашает старец. И Патриарх пошел». Так вспоминает настоятель Воскресенского собора архимандрит Вениамин (Лихоманов). «Охрана не ожидала, и Владыка не ожидал. Все было просто и хорошо. Только охрана все переживала – скорей, скорей. У них там времени в обрез».

Отец Анатолий Денисов продолжает: «Мне посчастливилось встретиться с людьми, которые присутствовали при разговоре архимандрита Павла со Святейшим Патриархом Алексием в сторожке при Воскресенском соборе. И оказалось, что ярославский старец зазвал Святейшего не просто чайку попить. Он прямо и конкретно предупредил главу Русской Православной Церкви о тех событиях, которые предстоит пережить. На прощанье Патриарх Алексий Второй подарил батюшке свою фотографию с дарственной надписью, а отец Павел выпросил у Святейшего платок. «Как это, батюшка, ты у него платок выпросил?» – удивлялись духовные чада. «А так», – весело отвечал отец Павел: «А что ты мне в подарок привез?» Он говорит: «У меня ничего нет, вот только один платок». «Ну давай платок». Конечно, не ради озорства выпросил батюшка платок у Святейшего Патриарха. Но кто поймет его поступки? В народе есть примета: дарить платок – к разлуке. И, конечно, архимандрит Павел знал, что эта встреча с Патриархом в сторожке Воскресенского собора первая и последняя».

Протоиерей Георгий Митрофанов:

Мы попытались в этой, третьей, программе, посвященной архимандриту Павлу (Груздеву), представить живые картины его жизни; картины, которые запечатлели для нас наиболее близкие к нему современники. Наверное, образ отца Павла в чем-то не соответствует какому-то стереотипному представлению о старце нашего времени. Но вместе с тем перед нами живой человек, воплотивший в своей жизни очень многие выдающиеся черты и русского национального характера, и одновременно сумевшего пройти свою жизнь как самоотверженный, одухотворенный священнослужитель.

Надо полагать, что сейчас, когда прошли уже годы с момента кончины архимандрита Павла, много из того, что было сделано им, что отозвалось в сердцах людей, знавших его, дало себя знать в нашей церковной жизни. Интерес к его личности, связанный с появлением ряда книг, посвященных архимандриту Павлу, теперь, безусловно, будет усиливаться. Но хочется пожелать лишь одного: чтобы в сознании наших современных русских православных христиан архимандрит Павел запечатлелся тем действительно выдающимся представителем русского народа и очень одухотворенным, добрым и пронзительно честным пастырем, каким он был на протяжении всего своего, может быть, хронологически и не очень продолжительного – оно насчитывало всего лишь тридцать два года – пастырского служения. Ибо именно трудами таких пастырей, часто служивших смиренно и незаметно в русских провинциальных храмах, на протяжении веков созидалась жизнь Русской Православной Церкви; именно трудами таких пастырей и смогла пережить Русская Православная Церковь страшный ХХ век; именно трудами таких пастырей Русская Православная Церковь сможет осуществлять свое служение в нашей стране в последующие десятилетия.

Благодарим вас за внимание. Напомню, что программы, посвященные жизни и служению архимандрита Павла (Груздева), вел протоиерей Георгий Митрофанов. Помогала мне в этих программах моя супруга Марина Александровна.

До свидания!

Марина Александровна Митрофанова:

До свидания!