Часть третья. Странствие и путешествие по Турции, Молдавии и России

1841 года, апреля 8 дня, во вторник на Фоминой седмице, с душевным прискорбием и с горькими слезами, расстался я с Святой Горой Афонской и со святою обителью русскою святого великомученика Пантелеимона; и простился, получив последнее благословение, с духовными моими отцами и со всею о Христе возлюбленною моею братиею. Сели на корабль, и отправились в путь; но Бог не дал нам доброго ветру. Много претерпели в пути скорбей, и много нас по морям качало; едва в тридцать дней достигли до Царяграда..

По отъезде из Святой Горы Афонской, едва в третий день прибыли на остров Лимнос, и там стояли восемь дней, за противным ветром. И всегда очи свои устремляли на Святую Гору Афонскую, и слезами лице свое омывали. Потом, медленно двигались по морю: по правую страну был остров Лимнос, а по левую острова Тас, Самофрак и Имбро.

Достигнув Дарданельского пролива, там сами по берегу тянули корабль бичевой: ибо в проливе вода имеет быстрое течение с востоку. И прошли к дарданельским крепостям, которых есть довольно по обеим странам пролива: стерегут вход к Царюграду.

Остановившись у великого града, стоящего на азиатском берегу; по нынешнему называется Ченоколь, или по-русски Чашечный, потому что в нем много работают разной посуды: от всех держав живут здесь консулы; в древности сей город назывался Кизик; обагрен мученическою кровию, и доныне имеет престол митрополитский; но здешний митрополит всегда проживает в Константинополе на чреде, как член Святейшего синода; часто из них избираются Вселенские Константинопольские патриархи. Проживает же здесь викарный епископ. Церковь стоит по край города, прекрасная, хотя и без креста и купола; внутри убрана порядочно, по обычаю греческому; много икон и подсвечников, лампад и паникадил; иконостас мраморный, и пол также мраморный, и большие хоры для жен. Мы здесь стояли многие дни, за противным ветром.

Потом отправились, и шли проливом весьма медленно, и прибыли в город Калиполь, стоящий на европейском берегу; город велик, но мы в нем не замедлили. Напротив Калиполя, на азиатской стороне, город Лампсаки, где жил святой великий чудотворец Парфений Лампсакийский; ныне город не велик, наподобие села.

Из Калиполя отправились прямо в Мраморное море; и много нас по морю носило и качало противным ветром. Потом направили корабль к азиатской стране, и пристали к одному селу, в котором сто домов: пятьдесят турецких и пятьдесят христианских. Есть турецкая мечеть и христианская церковь. Мы все пошли в церковь. У греков такой обычай: как где вышли на берег, в селе или городе, первым долгом поставляют идти в церковь и поклониться, а потом идут и за другими делами. У греков только радости и утешения что церковь. Взошедши в церковь, много мы удивлялись усердию греческому к святым церквам: в селе только пятьдесят домов, а церковь великая каменная, иконостас мраморный, резьба вызолоченная, иконы новые высокой греческой работы, в три ряда висят люстры, и большие хрустальные лампады; кругом уставлена формами; есть хоры для жен.

Простоявши там три дня, потом отправились, и много по морю качались. В один день плыли малым ветром против острова Марморы. Когда пришли на одно место: вдруг все греки духовные и мирские бросились на оба края корабля, кто с чем мог: иные обмакивают в море платки, иные хлопчатую бумагу, иные полотенца. Я много тому удивлялся: что они нашли среди моря? И стал их спрашивать: что это значит? Они начали мне сказывать: «Видишь: на воде плавает масло; оно исходит со дна моря; потому что на сем месте, на дне моря, находится святая трапеза из святой Софии, и из нее точится сие масло». Я спросил: каким образом она попала в море на дно? Они сказали: «Когда царь, великий Иустиниан, выстроил церковь святую Софию, тогда и сию трапезу чудотворную сделал: она из разных дорогих камней, и из разных составов слита. Когда лили ее, тогда видели, что сам ангел Господень мешал, когда была на огне. Когда же совершили, и поставили в алтаре, тогда она показывалась разнообразно каждому смотревшему на нее. Когда же, грех ради наших, западные волки латиномудренные, во время крестовых походов, устремились на Святую Восточную Христову Церковь, с нею вместе и на Греческое царство, и взяли Константинополь, разорили его, обнажили его всего благолепия, и увезли многое на запад, тогда также и сию святую трапезу похитили, и положили на корабль, и повезли на запад; но она на сем месте прошла сквозь корабля, и потонула в море, и корабль пропал. И доднесь от нее исходит благовонное сие масло; а подлинно на котором месте находится, того узнать не можно, потому что масло захватывает места много, да еще и ветром с места на место его переносит». Это все я своими глазами видел. Известно, что ежели море волнуется или река, и пустить в воду масла, то волны уменьшаются и вода укрощается: хотя и зыблется, но не всплескивается. Так и на сем месте: кругом море от ветру синеется, и волна всплескивается, а на сем месте гладко, и вода только немного колеблется: и такого места довольно: настоящего сказать не можно, но верст на пять квадрату будет.

Вечером прошли мимо города Праклии: стоит на европейском берегу, где был замучен за Христа святой великомученик Феодор Стратилат. На азиатской стороне, за морем, показывались великие горы, под которыми стоит славный град Никомидия, местопребывание мучителя Диоклетиана, императора Римского. Сей город Никомидия обагрен и напоен кровию мученическою. Еще сказывали: там есть русское село раскольническое, казаков некрасовцев, называемое Майносы, имеющее четыре часовни, попа же ни одного. На море захватила нас ночь. Море сие называется Мраморное потому, что есть на нем остров, называемый по-гречески Мармора, а по-русски Мраморный; с него много вывозят мрамору. В древности сие море называлось Фракийское, потому что по европейскому берегу его лежит великая страна Фракия.

Поутру открылся нам славный и великий град Константинополь, и показал свои турецкие мечети, подобно лесу. Потом показала обширную свою голову святая София, ныне называемая Софийская мечеть; и шли мимо города весьма медленно. Он расположен по берегу моря. Греки много между собою о нем говорили, и головами своими качали. Я же много и скорбно удивлялся: надеялся видеть древнюю столицу Греческой империи в славе и лепоте, одно чудо в свете, по громкому его званию – Царьград; но я увидал напротив своей надежды: вижу не царя городов, но раба; только и видно, что торчат турецкие мечети, подобно как из развалин. Не видно ни улиц, ни каменных больших строений, ни крашеных кровлей; но постройка видна деревянная, из досок, покрыта черепицею, слита под одну крышу; улиц совсем и не видно; местами между домов много видится древних развалин. Вот что сделала злая рука турецкая: не только свою столицу не поправляют или не украшают, но час от часу разоряют и опустошают прежнее, и не имеют о ней никакого попечения. Мы целый день плывши, уже вечером пришли в гавань, где и ночевали.

Поутру была пятая неделя по Пасхе. Мы все монашествующие наняли себе барказ, положили свои вещи, и поехали на свое Афонское подворье. И приехавши, перенесли свои вещи; там дали нам двоим комнату. Потом пошли в церковь к Литургии. Пришедши в великую патриаршую церковь, прошли в алтарь, и там стояли Литургию. По Литургии прикладывались к святым мощам и к чудотворным иконам. Во время Литургии Патриарх Константинопольский стоял на своей патриаршей кафедре, которая еще соблюдается от времен святитель Иоанна Златоустого. По левую сторону Патриарха стояли двенадцать митрополитов, также на кафедрах, но пониже патриаршей; по правую же сторону стоял архидиакон, держал патриарший крест, которым он благословлял. Патриарх стоял в мантии и в черном клобуке, а митрополиты в рясах и черных клобуках. Пред Патриархом стоял подсвечник со свещею. Литургию служил один иеромонах с иеродиаконом. По окончании Литургии, Патриарх раздавал сам антидор. Прежде подошли митрополиты, потом мы, а после все прочие христиане; и по отпуске подходили все под благословение, и мы сподобились от Вселенского Патриарха Анфима получить благословение.

В понедельник, на шестой неделе по Пасхе, дали нам человека с подворья, показывать нам дома, и мы пошли разносить письма, данные нам из монастыря от игумена; и были мы во многих домах, господских и купеческих; везде нас принимали и угощали. Комнаты у них убраны прекрасно; потолки и стены расписаны и раскрашены портретами, зеркалами и разными фигурами изувешаны; полы устланы дорогими коврами; возле стен окладено пуховиками и подушками; стульев же и столов ни одного нет; принимали и угощали нас одни мужчины, а женского полу мы и не видали. Много удивлялся я тому, что комнаты убраны, а икон нет ни одной ни в каком доме. Я спросил брата: почему они не имеют икон? Хозяин дому, услышавши про икону, спросил моего брата: «А что русский отец говорит про иконы?» Мой же брат сказал: «Русский отец удивляется тому, почему у вас в комнатах нет икон».

Хозяин встал, взял меня за руку, и сказал: «Айда, патерос, влеписи», то есть: иди, отче, посмотри. И ввел нас в особую комнату, подобно церкви, токмо без алтаря, называемую по-гречески: параклис, по-русски сказать: моленная: в три ряда уставлена иконами древними, украшенными золотом и серебром, и много горит неугасаемых лампад с елеем; во всю переднюю стену сделан аналой, на котором лежат служебным книги псалтирь и октоих; внизу же во всю стену шкаф; хозяин отворил его, и он наполнен разными книгами и ящиками, в которых соблюдается разная святыня, переданная им от прадедов, и переходит из рук в руки; он нам показывал ее, также и иконы показывал, от древних родов переданные. Я, смотря на то, умилялся, что взошли мы подобно как в рай: не слышно и не видно никакого градского мятежа и шума; стоим кругом в святыне, и обоняем неизреченное благоухание. Устроена же она в заднем углу; окна обращены внутрь двора. Потом хозяин начал мне говорить: «Вот, отче святый, ты сказал, что мы икон не имеем. У нас в каждом доме есть особенная моленная комната. А как можно иметь святые иконы в тех комнатах, где гостей принимаем? К нам приходят разные люди, турки и другие иноверцы; а хотя и свои, то бывает там выпивка, курение табаку, разные разговоры и смех. Как там можно иметь икону? Это ей будет поругание, а не честь. Иконе должно стоять в месте чистом и честном; потому мы и имеем особливые молитвенные комнаты; мы и сами ходим сюда не всегда, но в чистоте и со страхом, утром и вечером помолиться Господу Богу; зажигают же лампады и кадят святые иконы старые и молодые люди, которые всегда пребывают в чистоте. И часто призываем священника, и святим воду; каждый праздник отправляем утреню; потому что турки ночью ходить не позволяют, и врата по улицам запираются. А к Литургии уже ходим в собор; а в некоторые большие праздники позволено нам от самого султана ходить в церковь и в самую полночь, на то мы имеем особливые фирманы». Слышавши я сие, весьма полюбил греческий благой обычай, и порадовался тому, какое они имеют к святым иконам уважение, и какую воздают им честь. Воистину благословенны греки! Хотя и в неволе турецкой живут, и тяжкое иго несут, но право имеют свое благочестие содержать. После сего я во всякий дом приходил, так и спрашивал: опу эхи параклис, т. е.: где у вас моленная? И везде мне показывали; в некоторых же богатых домах находил и церкви.

Во вторник, на шестой неделе, пошли мы к самому первому греку, именем Стефанакию, князю острова Самоса, тестю молдавского князя Михаила Стурдзы, управляющему молдавским посольством, в Оттоманской Порте первому члену, от всех христиан первому и старшему прокурору в Святейшем Патриаршем синоде, ктитора блаженной памяти Скарлата Каллимаха князя Молдавского близкому родственнику, задушевному другу учителя нашего и архимандрита Прокопия, который послал с нами на его имя письмо и гостинцы, и просил его об нас, чтобы он помог, в чем нам будет нужда. Когда мы взошли во двор, попался он сам навстречу нам, сопровождаемый своими родными, горько плачущими. Мы остановились. Он подошел к нам, и сказал нам: «Что вам, отцы, угодно?» Мы подали ему письмо. Он взявши распечатал и прочитал, и сам заплакал. Потом отдал письмо своим родным, и велел взять от нас гостинцы, а нам сказал: «Извините, отцы; теперь не имею времени заняться с вами: ибо позвал меня к себе султан строго, и теперь иду к нему, несу свою голову, и не знаю, возвращусь ли домой жив, или нет; и теперь вот меня родные провожают и оплакивают. А что со мною случится, о том будете слышать; а теперь простите меня, и помолитесь за меня грешного, а после понаведайтесь ко мне». И так проводили его до моря, и родные его все о нем плакали, и прощались. Он сел в легкий каюк, и с многими знатными греками поехал к султану. Мы же пошли к прочим знакомым. Однако греки все приуныли; все заговорили, что Стефанакия султан к себе позвал грозно; а чем кончится, неизвестно. О бедные греки! Повсечасно ожидают себе напрасной смерти или разграбления имений своих.

Вечером пришли мы на свое подворье, и увидевши всех своих монахов, приунывших и тяжко воздыхающих, спросили их: «Или получили какое известие от султана?» Они нам сказали: «Получили, что Стефанакий жив, а Патриарх низложен с престола; заутро как бы не было кровопролития на патриаршем дворе: ибо здешние обыватели как за Христа и веру стоят, так и за Патриарха. И прежде, когда этого переменяли Патриарха, весь двор обагрился кровию: больше двух сот человек убили». Поутру, в самое отдание Пасхи, зашумели по улицам греки: все бегут, все един другого предваряют, все спешат на патриарший двор положить головы за своего пастыря. Вот где благословенных греков познается любовь и доверенность к своим пастырям, что души свои полагают за пастырей! Греки считают за великое счастье умереть за Бога, за веру, за Церковь и за своих пастырей. И я стал собираться в патриарший двор посмотреть, какое произойдет действие. Стал звать своего брата, чтобы узнать, что они будут говорить, потому что я понимать по-гречески хорошо не могу. Отцы же наши нас отговаривали и не пускали, дабы не пострадать или не принять смерти. Я же им сказал: «Греки – люди мирские, имеют дома, жен и детей, – и не боятся смерти; а нам чего ее бояться? Мы монахи: у нас нет никого, некому о нас плакать». Они сказали: «Мы вас сожалеем, а вы как знаете». Мы же, простившись, пришли прямо в церковь, где пели еще утреню. После утрени вышли на паперть, и там нас объял ужас: полон двор народу, все толкуют, шумят и кричат. Мы же стояли и недоумевали, что дальше будет. Потом подошел к нам один грек, уже пожилых лет, и сказал: «Отцы святыя, вы бы шли в свое место: чего вам здесь смотреть? Теперь того и смотри, что в крови потонешь». Мы весьма испугались. Однако смотрим: с кем же будет драка? Воинства турецкого нет, одни греки. Но один сказал нам, что послали за воинством; потому и медлят.

Патриарший дом стоит к задней стене, четырехэтажный. Потом вдруг зашумели в верхних этажах, – это пошел народ по лестницам. На самом нижнем крыльце является князь Стефанакий, с своей седой бородою и веселым взором, уже не такой, какого мы его прежде видели, когда он ехал к султану. Потом Стефанакий возгласил веселым гласом: «Мир вам, православные христиане! Поздравляю вас с отданием Пасхи и с новым Патриархом. Вы что пришли? Не дать прежнего Патриарха? А его уже нет: ибо в шесть часов ночи (по нашему в двенадцать) увезен в назначенное ему место. А у нас уже Патриарх новый: извольте получать благословение; а мы теперь едем к султану на утверждение». Потом вышли все знатные греки, а за ними назначенный Патриарх, благословлял обеими руками народ, а за ним все митрополиты. Народ же весь замолчал и затих: ибо видят не то, за чем пришли. И пошли к новоназначенному Патриарху под благословение. Стефанакий с Патриархом пошли к морю, и сели во многие каюки, поехали к султану, и пробыли у него весь день. К вечеру улицы и кровли наполнились народу; из домов повыставили окна. После вечерни и мы все вышли на балкон.

В часу шестом пополудни услышали мы барабанный бой и военную музыку. Это уже вели Патриарха. Вперед шло воинство в параде, били в барабаны, и играла музыка; за войском ехал князь Стефанакий, со всеми знатными греками на царских лошадях; за ними ехали двенадцать митрополитов, тоже на царских убранных золотом лошадях, в рясах и клобуках, по два в ряд; за ними ехал Патриарх на султанском богато убранном коне; за узду лошадь вел молодой паша, в богато убранной одежде. Патриарх сидел в рясе и клобуке, и благословлял на обе стороны народ; за Патриархом ехали два архимандрита: один держал патриарший жезл, а другой бросал на обе стороны деньги. Потом ехали турецкие начальники и воины, а за ними толпился народ. И было народу многое множество: всякому желательно было посмотреть нового Патриарха, в таковой славе идущего, и от самого султана такою честью почтенного. Я, смотря на Патриарха, плакал и прославлял Бога, что еще в такой чести от земных царей пребывает Святейший Вселенский Константинопольский Патриарх. И не дивно бы было, если бы таковую ему честь воздавали благочестивые цари христианские; но то меня приводило в удивление, что воздает ему такую честь самый враг христианам, магометанин, султан турецкий, хотя не для Бога, но для сану его и для миру. Бедные греки еще не вовсе сироты: хотя царство их и разрушено, но имеют себе четырех верховных пастырей, святейших патриархов. Как только Патриарх прошел мимо нашего подворья, мы пошли в патриархию прямым переулком, и пришли прямо в церковь, в которой были уже все паникадила, люстры, лампады и свечи зажжены.

Стало смеркаться. Духовенство все стояло в алтаре, в облачении; было более ста человек. Потом отворили Царские врата; вперед понесли хоругви, фонари и много подсвечников; потом пошли диаконы со свечами по два в ряд; за ними священники, потом архимандриты, все по два, потом семь диаконов с кириями, а за ними Святейший Патриарх Иерусалимский, проживавший тогда в Константинополе, и пошли вне ограды на улицу. Потом приехал Патриарх, и ссадили его с коня, а также и все митрополиты слезли с лошадей. На Патриарха стали надевать мантию. Певчие запели: «Достойно есть» и прочее. Турецкие воины раздвинули народ, и сделали путь до самых Царских врат. Потом пошли духовенство и оба Патриарха прямо в алтарь, и затворили Царские врата. Воины стали возле иконостаса, дабы народ не подходил близко к алтарю. Патриарх был в алтаре более часа. В течение этого времени, в алтаре много читали и пели. Новый Патриарх делал присягу; Иерусалимский Патриарх возлагал на него патриаршие отличия, а митрополиты стояли кругом престола. Потом отворили Царские врата, вышел Патриарх, и благословил народ. Потом взяли его два митрополита, Халкидонский и Ефесский, под руки, и повели на патриаршую кафедру. Он же подошедши положил три поклона, и поцеловал кафедру, взошел на нее, и благословил народ патриаршим благословением, и пели ему многолетие. Митрополиты же, князья и весь народ, ему покланялись. Потом митрополиты стали каждый на своей кафедре, а князь Стефанакий с прочими князьями и знатными греками напротив их.

Потом сделалась во храме тишина и молчание. Один громогласный архимандрит взошел на высокую кафедру, где читают Евангелие, и стал сказывать весь ход дела, почему сменили Патриарха. Он говорил много, с час; а я упомяну хотя сотую часть. Прежде он похвалил преждебывшего Патриарха Анфима за то, что много исходатайствовал у султана добра своему стаду, как сие всем известно. Сменили же его не по ненависти какой-либо, ниже по усилию еретиков, как прежде сменили блаженнейшего Патриарха Григория, ниже по другой какой-либо причине, но по воле самого светлейшего султана. Причина же тому такая: вам всем известно, что нынешнюю весну восстали междоусобные брани и кровопролития между христиан и турок: во-первых, на острове Крите; во-вторых, в Болгарии; в-третьих, в Анатолии. От этого и мы, константинопольские жители, сделались у султана в подозрении, а наипаче наш глава и пастырь, Патриарх, и князь Стефанакий, хотя они и не были тому причинны. И Султан с гневом призывал к себе Стефанакия, и едва могли султана уговорить и успокоить. Тогда султан приказал сменить Патриарха. Стефанакий же с прочими знатными греками согласились его волю исполнить, и его успокоить. И приехавши в патриархию, объявили волю султана Святейшему синоду и самому Патриарху: и все на то согласились, дабы успокоить сердце султаново, дабы не пролилось напрасно крови христианской. И по согласию всего Собора, избрали сего блаженнейшего старца, тоже Анфима, митрополита Кизического, в патриархи. Потом сказывал родословие патриархово, дедов и прадедов, какие они оказали услуги Церкви благочестием и подвигами против разных еретиков и против папы Римского, и где он обучался, кто у него были учители, где пострижен в монашество, где рукоположен в иеродиакона, в иеромонаха, в епископа и в митрополита, как он был у султана, и что́ там ему говорил султан, и как он давал обещание султану не иметь никакого тайного заговора против султана, и свою паству от того увещевать, и как, пришедши в церковь, пред всем Собором, пред Престолом Господним, пред Евангелием, пред честным Крестом и пред Святыми Тайнами, Телом и Кровию Христовою, принимал присягу, и давал клятву – чтобы содержать святую веру православную, по преданию святых Апостол и по правилам святых седьми Вселенских Соборов и святых отец: Василия Великого, Афанасия и Кирилла Александрийского и Мелетия Антиохийского, и во всем последовать прежде него бывшим Константинопольским Патриархам: Григорию Богослову, Иоанну Златоустому, Фотию, Марку Ефесскому, и защищать Святую Восточную Христову Церковь и свою паству от неверных и еретиков, клялся положить душу свою за Церковь и за стадо свое. Народ же, как гром загремел, сказали: «Аминь». Потом еще стал говорить: «Да подаст ему Господь Бог содержать православную веру чисту и непорочну от всех ересей и раздоров; да подаст ему Господь ревность по благочестию, да подаст ему терпение, да подаст ему телесное здравие, да подаст ему всякое благоденствие». И иное многое говорил. Народ ко всякому прошению говорил: «Аминь». Народу же в церкви было весьма много. После всего начали подходить под благословение наперед митрополиты, потом Стефанакий с знатными греками, за ними и весь народ. А мы пошли домой.

В ту ночь приказано было не запирать градских врат, и всю ночь ходил по улицам народ. На другой день, в праздник Вознесения Господня, утреня была торжественная, по утрени и Литургия. Новый Патриарх не служил, но стоял на своей кафедре, также и все митрополиты. Литургию же служил архимандрит один с диаконом: ибо когда патриарх в церкви стоит, тогда не может служить ни епископ, ни митрополит. Константинопольский же Патриарх служит только четыре раза в год Литургию: на Пасху, в день Андрея Первозванного, в Рождество Христово и в неделю Православия; служит также, если кого случится рукополагать в епископа или митрополита, но не в праздник, а в простые дни.

Были мы у князя Стефанакия в гостях, и он любезно с нами разговаривал, и рассказывал, как был у султана. Были также в гостях и на благословении у Святейшего Патриарха Григория, ревнителя по благочестию, который удален от патриаршего Константинопольского престола по воле султана, по навету и проискам папистов и самого папы Римского; за него на патриаршем дворе много было пролито крови. Он принял нас любезно: потому что когда он еще был епископом в городе Серезе, брат мой Иоанникий был у него келейником. Разговаривал с нами любезно, угощал; а после прочитал нам разрешительную молитву, и благословил нас. Он живет в предместии, называемом Арнаутка.

Были еще на благословении у Святейшего Патриарха Иерусалимского, Афанасия, который живет на Иерусалимском подворье. Отыскали также многих знакомых, которые живали в нашем монастыре. Они нас водили по Царьграду, и показывали нам все древности.

Были на Балыклей, то есть на Живоносном Источнике, которому Церковь творит воспоминание в пяток на Пасхе. Сей источник находится вне Царьграда, с версту от градской стены, за Адрианопольскими вратами, в роще; огражден каменною стеною высокою, наподобие монастыря. И много внутри постройки: выстроена в 1834 году, при помощи султана Махмуда II, великая каменная церковь, во имя Богородицы, Живо- носного Ее Источника; сделана вся из тесаного камня, пол чистый мраморный, наподобие льду, иконостас весь мраморный, резьба вызолоченная, иконы самой высшей греческой работы, в серебряных вызолоченных ризах; много пожертвовано икон российских; а наипаче плащаница, арзамасской работы, всякой похвалы достойна и удивляет всех смотрящих на нее. Одно большое российское паникадило и два великих серебряных вызолоченных, пожертвованных султаном, – также удивления достойны; много люстр хрустальных и вызолоченных, множество лампад великих серебряных и хрустальных, много разных подсвечников. В два ряда стоят колонны, поддерживающие своды, все из чистого мрамора; три в ряд престола. Воистину храм сей всякой похвалы достоин. И два императора ему ктиторами: Российский и султан турецкий. Внизу под притвором точится неисчерпаемый благодатный живоносный источник Царицы Небесной. Купель сделана из чистого белого мрамора, четырехугольная; посреди купели чаша, из которой течет чудотворная Богородичная вода. Вода же в купели стоит аршина на два; вода чистая – как зеркало, холодная и приятная для питья, так что можно пить каждому два ока, т. е. шесть фунтов, хотя бы был и потный. Я сам много раз приходил потный, и боялся пить много воды холодной; но приставники говорили: «Отче, не бойся: больше будешь пить, больше здравия получишь». Я же когда выпил два ока, почувствовал перемену: стало легко и приятно; и благодарил Царицу Небесную за Ее великие чудеса. Если бы выпить столько простой воды, то надобно бы было умереть, или вечно быть нездоровому. В сей воде плавают семь небольших рыб. Греки говорят, что пущены они последним греческим Царем, Константином Палеологом. Напротив купели, к северу, небольшая церковь. Там стоить чудотворная Богородичная икона Живоносного Источника. Вокруг же стен стоят аналои; пред всяким – священник, и все поют неусыпаемые акафисты и молебны; и горит беспрестанно множество свеч и лампад. Возле купели стоят четыре человека, которые черпают святую воду, и подают народу с приглашением: «Приидите, приступите: без цены продается вода исцеления Матери Божия». Кругом поделаны чуланы – где обливают больных; там всегда народу – как на ярмарке; покупают без цены здравие от Царицы Небесной. Всем подается исцеление, верным и неверным, и все беспрестанно приходят: греки, турки, турчанки, армяне, католики, – все со слезами просят Царицу Небесную, и принимают исцеление. Сам султан часто посещает, и приказывает ежедневно брать оттуда воды для приготовления пищи; за нею ездят с тремя бочонками, и когда наполнят их, то игумен кладет печать. Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса. В самых врагах христианам, в магометанах, и там прославляются дела Его. И те, хотя и против Магометова их скверного закона, но прославляют Господа нашего Иисуса Христа и Пречистую Его Матерь, Пресвятую Владычицу нашу Богородицу, видящи повседневные бываемые от Них чудеса, и говорят: «Велика в женах святая Мария!» И называют сию воду: «Святая Мария». И весьма Ее почитают, говоря, что едина святая Мария родила великого пророка Иисуса, без мужеского семени, но от Духа Святаго. Оставим теперь об этом говорить: еще – после поговорим. А будем опять о Живоносном Источнике беседовать. Я спросил иеромонаха: «А что, записывают ли чудеса, бываемые от воды?». Он ответил: «А кто может их все переписать? Сколько ежедневно приходит народу разных вер, столько бывает и чудес; ежели же записывать все, то надобно иметь нарочитую канцелярию». Наверху в ограде есть место, где погребаются Святейшие Константинопольские патриархи. На церквах крестов, куполов и колоколов не имеется, но сделаны как и прочие константинопольские церкви. В пяток на Пасхе, сказывали, бывает великое стечение народа, в самом лучшем убранстве: жены и девицы, гречанки, надевают на себя все драгоценности; приезжают патриарх, султан, и приходит множество войска. И так мы, помолившись Божией Матери, и напившись, умылись святою Ея водою, и потом воротившись в город, пошли подле городской стены, и минули многие греческие церкви, потому что ныне греки больше живут по край города.

И пришли к летнему царскому дворцу Константина Великого: стоит в самой градской стене, – половина внутри, а половина вне града; велик и прекрасен, с разными фигурами. Имел два крыльца, или подъезда, один от города, а другой с поля; но ныне стоит пуст, верх обрушился, внизу поделаны каморки, и живут жиды.

Потом пошли к северу, к гавани. Там есть место и развалины, где была великая и славная церковь Пресвятой Богородицы Влахернская. В ней сохранялись разные святые достопамятные вещи, и дважды в ней чудесно являлась Божия Матерь, Царица Небесная: 1) в царство Льва Премудрого, явилась во время всенощного бдения святому праведному Андрею и святому Епифанию на воздухе, за мир Христу молящаяся; 2) явилась в виде Царицы мастерам каменоздателям, и послала их в Россию в Киев, для создания новой великой Киево-Печерской церкви. Ныне же сия Небеси подобная церковь разорена и рассыпана: ибо турки пробили стену и ворвались в Константинополь вблизи ее, и сию церковь разорили.

А где был престол, там есть небольшая пещера и стоит в ней много икон и великая икона Богородицы Влахернская, а внутри пещеры есть небольшой источник воды, называемый по-гречески агиасма, т. е. святыня, святая вода Влахернской Богородицы. Вместо церкви даровала Божия Матерь сию святую воду для утешения греков. Там всегда пребывает священник, и служит молебны; горит много свеч и лампад. Воистину велики чудеса Пресвятой Богородицы! Во всем Константинополе нет ни одного колодца, чтобы можно было пить воду; а хотя и есть колодцы, но в них вода соленая, пить никак нельзя, берут только для мытья. Жители же пользуются водою из фонтана, которая проведена издалека Царем Константином. А сия вода – чистая, холодная, приятная, вторая по Живоносном Источнике, и не только эта, но еще есть по Константинополю такие святые приятные воды. Воистину Божия Матерь, Царица Небесная, не оставляют Своего великого города, препорученного Ей Великим царем Константином, но посещает его Своею благодатию, утешает живущих в нем смиренных греков! От Влахерны пошли мы внутрь города близ гавани, и минули многие церкви, в которые заходили, смотрели и покланялись.

Потом пришли в монастырь, в подворье святой Горы Синайской: церковь велика и украшена, во имя святого Иоанна Предтечи.

Потом поднялись повыше, и пришли в монастырь, в подворье Иерусалимское: здесь пребывал и Патриарх Иерусалимский Афанасий; церковь велика и прекрасна, во имя святого великомученика Георгия. Оттуда возвратились на свое подворье.

На другой день с вожатым пошли мы вниз, подле гавани, в самую внутренность Константинополя; прошли сквозь Гостиного двора, и там много я удивлялся тому, что весь Гостиный двор – со, сводами, огню туда попасть невозможно; стены и своды раскрашены, там множество улиц и рынков, наполненных народом, так что с трудом можно было пройти.

И прошли мимо Дивана, т. е. Оттоманской Порты, или Сенату, и прошли прямо к святой Софии: ныне обращена в мечеть; обошли ее кругом, полюбовались на нее, и поплакали; а вовнутрь нас злые турки не пустили, и смотреть нам на нее много не дали; но прогнали злые турецкие дервиши.

И мы пошли на площадь, именуемую Царская, или конное ристание. Там прежде были греческих царей дворцы, а ныне на том месте выстроена первая и главная турецкая мечеть, которая превосходит и Софийскую.

На площади стоят два столпа: Феодосия Великого и Льва Премудрого; еще есть и третий, медный извитый: говорят, что было свито два змия, но ныне вполовину сломан. В углу северном стоит столп царя Константина Великого.

Потом пошли по самой большой улице, взошли в одну лавку: торгует грек разными съестными припасами; мы пошли в зад, нам сказали: «Подождите, там есть люди». Мы же удивлялись, что такое там. Потом, мало подождавши, смотрим: из низу вылезают женщины купчихи. Потом мы туда полезли: проход весьма тесен; и когда слезли вниз, то вдруг понесло благоухание ладаном; взошли в комнату: там стоит множество икон, горит свеч и лампад много, и сидит старый священник в ризах, а послушник читает; и мы поставили по свече; там – и колодезь неглубокий; вытащили воды, пили и умылись; вода холодная и приятная. Мы же спросили: что́ это значит? Вожатый наш, священник, сказал нам, что это был дом и лавка купца Феодора, который брал деньги у жидовина¹, а эта его была молитвенная храмина; а вода сия святая сама чудесно истекла, и доднесь бывают от нее чудеса.

Потом смотрели многие турецкие мечети, которые прежде были христианские церкви. В один день ходили смотреть самую древнюю патриаршую церковь, во имя святых Апостол: выстроена царем Константином Великим; в ней служили великие святители: Григорий Богослов и Иоанн Златоуст; в ней и мощи его положены были, когда перенесли из Коман; в ней собирался второй Вселенский Собор; в ней стояла патриаршая кафедра до лет царя Иустиниана великого. Он когда выстроил святую Софию, – туда перенес и патриаршую кафедру. Храм велик и прекрасен, с тремя куполами; но ныне обращен в мечеть, в недавнее время в 1830 г., ради сотворшегося в ней чуда при глазах султана; прежде того почти четыреста лет церковь стояла пуста; и мы только посмотрели в алтарь в окно, и ничего в ней нет, кроме одной люстры.

Против великих западных врат есть гроб царицы Евдоксии, которая изгнала святителя Иоанна Златоуста в заточение: на гробе лежит надгробный мраморный великий камень, сверху и с боков высечены четырехконечные кресты. И камень от времени почернел, стоит на ножках, внутренность выдолблена, наливается вода, и сделаны краны, для питья, или для умовения рук. Это все сделал сын Евдоксии, благочестивый царь Феодосий младший, стараясь своей матери исходатайствовать прощение грехов за изгнание неповинного Патриарха Иоанна Златоустого, или может быть еще муж ее царь Аркадий. Здесь обличается безумие и клевета российских раскольников, называющих себя старообрядцами, которые отметают четырехконечный крест, и называют его новым латинским. Пусть разверзут свои очи, и беспристрастно посмотрят: когда был царь Аркадий, и когда был царь Феодосий? Не явно ли, что во время Златоустого, уже более 1400 лет? Еще и Рим тогда был в цветущем благочестии. Из сего видно, что в Святой Христовой Церкви с самых времен Апостольских употреблялся крест более четырехконечный; а некоторые делали осмиконечные и шестиконечные, кто какой вздумает, и определенного положения на то не было.

От храма святых Апостол пошли вниз по одной улице, и пришли направо в ворота: внутри садочек и огород; и в самом угле пошли в пещеру: там много икон, и горит довольно свеч и лампад; священник в ризах читал акафист Богородице; и там – источник воды: мы напились и умылись; вода холодная и приятная. Я спросил: «Что это за место?» Вожатый наш сказал: «Это святая вода Богородицы, называемая третья, данная Богородицею в древние времена; и доднесь бывают от нее чудеса. Но место сие в руках турок, а наши христиане откупают». И я там рассмотрел много небольших крестов мраморных: и все почти четырехконечные и весьма древние, так что мрамор от камня не различишь.

Еще в один день ходили посещать гроб и место преподобного отца, Иоанна Кущника. На гробе его растут три великие дерева: кипарис, платан и маслина; посажены, говорят, еще его родителями на том месте, где была его куща и погребено тело. А где был дом, на том месте была сооружена церковь великая, но ныне обращена в мечеть.

Еще вожатый наш, священник, сказал нам: «В нынешнем (1841) году, в апреле месяце, не больше как двадцать дней, одному турку явился святитель Николай ночью, и сказал, чтобы он покопал на дворе; назначил и место; и там, сказал, есть моя икона, и будешь у себя иметь на дворе источник, который будет исцелять болезни. Турчанин поутру встал, осмотрел то место, и не стал копать. Святитель на другую ночь явился, и уже пригрозил; но тот не стал копать. На третью ночь опять явился святитель, и грозно сказал: «Ежели ты заутро не будешь копать, то уже больше жив не будешь, и дом твой разорю, жену и детей твоих погублю». Турка, пробудившись, весь стал трепетен. Поутру рано стал копать; и на верху стала появляться вода. Турка испугался, видя, что он в беде: ежели откопает, то турки убьют его; а ежели оставит, то святитель накажет: не знал что делать. После вознамерился идти к султану, и объявить ему: что султан скажет и сделает, так и будет. И пошел в дом, нарядился в праздничную одежду, простился с женою и детьми; сказал: «Прощайте: иду на смерть»; и пошел. Пришедши во дворец, просил доложить султану. Султан потребовал его к себе. Он, войдя, поклонился ему, и сказал: «Светлейший султан! руби мою голову: ибо буду чуждую веру хвалить». Султан сказал: «Что такое? говори скорее». Он же сказал, как христианский святитель трижды приходил к нему и что говорил ему Султан же рассмеявшись сказал: «А ты в чем виноват?» И приказал быть следствию. Назначил час, когда приедет сам, и послал к Патриарху, чтоб он в назначенный час в том месте был. Приехали Патриарх и султан, и сошлось множество народа. Султан приказал копать землю; и вдруг бросилась вода, и икона вышла с водой. Патриарх сказал, что это икона святителя Николая. Турка сказал, что этот самый старец и являлся ему ночью. Икону султан приказал поставить. И потом велел принести больного. Когда же напоили и обмыли больного, то сделался здрав. Султан покачал головой, и сказал: «Алла, Алла», то есть Боже, Боже; и сам уехал; а Патриарх в свое место уехал, оставивши там икону. И творились многие чудеса. И пошли туда почти со всего города христиане и турки, и я был трижды. Вода, сколько бы ни брали ее, не убывала, и через верх не бежала, а икона стояла при стене. Пришли многие священники, пели молебны. И по все дни был полный двор народу. И было так дней семь. После взбунтовались великие духовные турецкие: собравшись пошли к султану, и с гневом сказали: «Когда ты хочешь быть христианином, то принимай христианскую веру, а на обе стороны не хромай». Султан же, испугавшись, сказал: «Что это такое? я не понимаю». Они сказали про сию воду, и что он весь город соблазнил, дав волю христианам. Султан же сказал им: «Что я буду делать, когда сие случилось в глазах моих?» Они отвечали: «На то ты и царь; ты должен это прекратить, а то сам ответишь». Султан послал тот же час войско, и всех со двора выгнали, воду засыпали, а икону неизвестно куда дели; хозяина из дому вывели, и дом запечатали, и поставили у ворот двоих часовых. Теперь и ходить туда незачем, потому что далеко». Мы же упросили его сходить, и он послушал нас. Пришедши, хотели посмотреть сквозь забор, но часовые нас отогнали, и грозно нам сказали: «Идите прочь». Мы отошли, и видели, что дом запечатан, и окна закрыты. Тут подошел к нам один турчанин старый, качая головою, и говорит нам: «Вот какое чудо у нас здесь случилось: напрасно султан уничтожил такой дар; мы сожалеем о сем, да не наша воля». Мы же пошли в свое место. Еще много нам показывал разных древностей, которые все и описать невозможно. Весь Константинополь наполнен древностями: потому что он не был разорен, а разве только что пожары уничтожили. Еще нам Бог дал опытного и знающего вожатого священника; а другие – и жители, да не знают, потому что занимаются делами житейскими.

В один день шли мы мимо одной великой мечети. Вожатый нас остановил, и стал говорить: «Эта мечеть построена более ста лет назад, но турки в нее Богу молиться не ходят, и ею гнушаются, называя ее поганою; потому что который султан ее строил, поверовал во Христа. О сем рассказывают таким образом: В один день на Пасхе прогуливалась по Константинополю султанская мать с своею свитою, и шла мимо христианской церкви, в которой тогда совершалась святая Литургия, и услышавши пение, захотела полюбопытствовать и посмотреть; взошла прямо на хоры к женам, и простояла всю Литургию. Когда же разносили антидор, – и она взяла, и съела, и почувствовала некое благоухание. Пришедши во дворец, сыну ничего не сказала, где была. Султан же почувствовал благоухание, и начал удивляться и спрашивать, от чего происходит благоухание? И все недоумевали. Потом мать отозвала его в особливую комнату, и сказала, что это благоухание исходит от нее. И он почувствовал точно так, и спросил ее: отчего исходит от нее такое благоухание? Она же ему сказала: «Вот, любезный сын, какая вера христианская, которую вы ненавидите и гоните! Я только взошла в их церковь полюбопытствовать и посмотреть, и съела их просфоры, – и вот какое пошло от меня благоухание!» Султан задумался, и многие дни был в задумчивости и унынии. Потом призвал к себе своих духовных, великих муфтиев, кишишов, дервишей и муллов, и всех старших пашей. И почтив их и угостив, сказал им: «Я призвал вас затем, что хочу от вас узнать: что есть вера христианская, и что есть вера магометанская? Кто был Христос, и кто был Магомет? И скажите мне сущую правду: ибо я хотя и царь, но этого еще не знаю». Они сказали: «Оба были великие пророки, посланные от Бога». Царь опять спросил: «Для чего они были посланы?» Они ответили: «Весь мир от Бога отступил, и впал в идолопоклонство; потому Бог первее явился Аврааму, и сказал ему что нет другого Бога, кроме Бога вышняго, сотворшего небо и землю, и велел ему обрезаться. Потом Бог дал закон, писанный чрез Моисея пророка, одному народу еврейскому; но они от закона отступали: потому к ним посылал Бог других пророков, и извещал, что еще пошлет единого великого пророка, и уже не к одному еврейскому народу, но ко всем; и сказывали пророки о Его рождении, жизни и о смерти. И послал Бог Самого Сего великого пророка Иисуса, называемого Христа. И зачался Он не от мужа, но от Духа Святаго, и родился от чистой Девы, и сотворил великие чудеса. Но еврейские учители и власти, зависти ради, распяли Его на Кресте; но Он в третий день восстал, и пошел на Небо к Богу». Султан опять спросил: «Так Иисус на небо к Богу пошел?» Они ответили: «Точно так». Султан сказал: «А Магомет что значит?» Они отвечали: «Когда Бог увидал, что Иисуса народы не послушали, и закона Его не могли принять, потому что он очень строг и тяжек; то Бог послал другого великого пророка, Магомета, предать народам закон полегче, чтобы всем был вместителен». Султан спросил: «А пророк Магомет как родился, и сотворил ли какие чудеса?» Они отвечали: «Магомет родился от мужа и жены, а чудес он не сотворил ни одного, потому что они ему не нужны, и что закон его и без чудес всяк может принять за то, что он легок; а потом Магомет умер и пошел также к Богу». Султан спросил: «А кто на втором суде будет судить род человеческий?» Они отвечали: «Великий пророк Иисус Христос». Султан спросил: «А Магомет что будет делать?» Они отвечали: «Бог Магомету с его магометанами даст особливое место, где он будет покоиться». Султан спросил: «А Иисус Христос кого будет судить?» Они отвечали: «Весь прочий мир и Своих христиан». Султан опять спросил: «За что же Он будет судить Своих христиан, когда они в Него веруют?» Они отвечали: «За то, что они Его почитают равна Богу, и Сыном Божиим именуют». Султан сказал: «Только за это? Это что-то несправедливо. Может ли это быть? Христиане много Его любят, и в Него веруют, и Его почитают, и Он за то их будет мучить; а мы Его ненавидим и гоним, а Он нас помилует, – это совсем не приходится. Например: я теперь царь и судья; ежели мне кто верен и меня любит, тех и я люблю и награждаю; а ежели бы я их казнил, то бы меня весь мир осудил, что несправедливо поступаю; а я казню только врагов моих и кто мне противится; поэтому ваше решение несправедливо, я его не приму в уважение. А вы ступайте, и подумайте хорошенько; и дайте мне ответ настоящий, чтобы на чем было утвердиться; и даю вам сроку три дня, а потом все опять ко мне приходите». Они же вышли от султана, и в те три дня много советовались между собою, и не нашлись что другое сказать, как только то, что и прежде: Судия будет один великий Пророк, Иисус Христос. И пришли чрез три дня к султану Султан спросил их: «Какое сделали разрешение?» Они отвечали: «То же, что Судия будет один, великий пророк Иисус, а нам с Магометом Бог даст особливое прекрасное место». Тогда султан стал говорить: «А когда так, что Судия будет один Иисус Христос, то Он Своих христиан никогда не осудит; потому что они в Него веруют, и Его любят и почитают, и Его волю исполняют. А Он осудит тех, которые Ему не веруют, и Его повелений не исполняют, и в Него верующих гонят; тех воистину уже предаст вечному мучению». Потом султан встал с места и стал посреди их, и сказал: «Теперь вы, как знаете; а я верую Тому, Кто судить будет, то есть в Иисуса Христа». Тогда турки все взбесились, вскочили и бросились на него, и убили его. И так он крестился своею кровию, и принял венец мученический за великого Судию, Иисуса Христа. И теперь в сию мечеть турки не ходят».

Еще в один день шли мы мимо гроба султана Махмуда, который умер в 1839 г. Над ним сделана, наподобие часовни, великая и круглая крыша, вся вызолоченная; крутом сделаны окна; в них рамы вызолоченные, повешены занавесы златотканные; посреди стоит гроб султанов, покрытый золотою парчою; кругом гроба стоят четыре подсвечника со свечами; на окнах золотые чаши; проведен фонтан воды; там стоят люди, и наливают в них воду, и потчивают мимоходящих. Наш вожатый, священник, выпил чашу воды, и нам предложил, потому что время жаркое; и мы выпили: вода холодная. Я сказал своему вожатому: «Хорошо ли мы сделали, что выпили воды на могиле султана?». Он же стал нам рассказывать: «Этот султан после Российской войны, по 1829 годе, сделался добр и милостив для христиан: он простил множество виновников из христиан; в Константинополе выстроил церковь на свой счет². Иногда он долго наедине сиживал с Патриархом и разговаривал. Христиане на него смотрели, как на отца; турки же его ненавидели, и называли неверным и христианином. И нам говорили: «Теперь вы дождались своего царя; уже теперь султан – ваш, христианин». И много он переменил турецких обычаев. И смерть его, говорят, была насильственная: потому что вечером был здоров, ездил в каюке, а утром объявили, что умер». Когда вожатый сие нам рассказывал: мы еще посмотрели на гроб. Сколько в Константинополе есть султанских гробов, – ни одного нет так убранного, как этот. Молодой султан Абдул любит отца своего, и ему подражает. Еще много нам вожатый показывал древних монастырей и церквей: но иные разорены, а другая обращены в турецкие мечети.

Многажды мы ходили в Галату, или Перу, и там посещали многие греческие церкви; а наипаче часто посещали церковь святитель Николая, которая замечательна для русских и для всех славянских родов, потому что каждую неделю и праздник бывает поздняя русская Литургия. Живет при ней русский духовник, иеромонах Иероним, сербянин родом.

В один день прохаживались мы по Галате: вдруг попадаются знакомые мне раскольнические монахи, один именем Дорофей с прочими, которые живали со мной в Молдавии в Мануиловском скиту Когда же узнали один другого, то весьма были рады; потому что несколько лет не видались, и много между собою разговаривали, и они меня спросили: где я проживаю? Я им сказал, что во Святой Горе Афонской. Потом я их спросил: «А вы далеко ли вздумали путешествовать?» Они мне ответили: «Ты хорошо нашел себе пристанище; а мы все еще веру ищем. Теперь идем в Египет; говорят, что там есть наши старообрядцы, и у них есть епископы». Я же на них посмотрел, да головою покачал, и сказал им: «Какие ваши там старообрядцы? какие там ваши епископы? Там почти и христиан уже нет, только одни магометане; а хотя и есть христиане, то более еретики, которые отторгнулись от Святой Церкви еще во время четвертого Вселенского Собора. А когда хотите узнать, что есть в Египте, и что есть за Египтом, то идите в Афонскую Гору. Там много есть братии с тех стран: они вам скажут; а я много их спрашивал». Они же мне ответили, что у них есть вожатый, который сам там бывал, и сказывал, что там есть русские. Я же им сказал: «Это какой-нибудь пройдоха вас обманывает, – хочет вас с деньгами выманить в ту дикую страну, и или вас продаст, или убьет. Как вы себя такому человеку вверили? Желательно бы было мне его повидать». Они же рады были сему видя, что я им беспристрастно говорю, да еще и хорошо знают меня. Привели меня к себе на квартиру, угостили; потом пришел их вожатый: я стал его расспрашивать, а он все врал самую небылицу; видя, что я несколько про ту страну знаю, весьма усрамился. Монахи, видя его ложные слова, сказали ему: «Эх, брат, хотел ты нас обмануть и погубить! Бог с тобой! Сколько ты у нас забрал денег: мы прощаем; только иди от нас, куда знаешь». Он же со стыдом убежал, и больше не показывался. А меня много благодарили, что избавил их от беды. Я же стал им говорить: «Ох, отцы, отцы! Чего бродить по свету, чего искать в Египте? – Вы знаете, что здесь в Константинополе самая средина христианству: во Иерусалиме корень, а здесь средина. Здесь в Греции собирались все семь Вселенских Соборов, здесь писались правила и уставы Церковные. Здесь жили святые Отцы: Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Феодор Студит и прочие во множестве. Здесь царствовали благочестивые Греческие цари. Отсюда и наша Россия приняла православную христианскую веру. Здесь есть самое сердце христианству. Отсюда все благое произошло во вселенную, а наипаче в Россию. Здесь есть престол патриарший, престол апостольский, святого Апостола Андрея Первозванного. И наш любимый Патриарх Московский, Иосиф, в свидетельствованной им книге, называемой «О правой вере», пишет, «что Россия принадлежит Константинопольскому Апостольскому престолу, Вселенскому Патриарху, и во всем должна ему повиноваться». И доднесь живут здесь в Константинополе два православных христианских патриарха, Константинопольский и Иерусалимский, и двенадцать митрополитов, более двадцати епископов, и еще три патриарха на покое. И даже все греки содержат древние книги, иконы, правила и уставы и все обряды церковные, которые им преданы от святых апостол и от святых седьми Вселенских Соборов и святых отец, и имеют самые древние подлинники, без всяких переводов и переписок, потому что у них язык тот же, каким и древние святые Отцы говорили и писали; на самом том языке и ныне читают; а хотя и есть новые книги и иконы: но во всем с древними сходны. А в чем вы имеете претыкание и соблазняетесь, собственно в трехперстном сложении, именословном благословении и четырехконечном кресте, то это греки приняли и содержат от самых времен Апостольских и от святых седьми Вселенских Соборов. Здесь можно видеть самое ясное доказательство: есть здесь самые древние иконы и надгробные царские камни». Они же, выслушавши, спросили меня: «А что́ ты можешь показать древнего чего-нибудь?» Я им ответил: «Пойдем в патриаршую церковь, и там сами увидите». Они сказали «Мы боимся туда идти в таком нашем одеянии». Я сказал: не бойтесь; идите со мною; за то я отвечаю». Они пошли со мною, и пришли пред вечернею: в церкви никого не было, кроме пономарей. Когда же подошли к иконостасу, стали, и задумались. Я спросил их: «что, отцы, каковы иконы. » ни отвечали: «Мы таких еще не видали у себя и в часовнях, только благословящие руки не по-нашему написаны». Я же им сказал. «Теперь смотрите явно своими очами; явно обличилось ваше упорство и ложная клевета на Россию: этим иконам более пятисот лет, написаны еще до взятия турецкого».

Еще повел их к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, стоящей на правой стране в приделе. Пред ней горит множество лампад, и висит паникадило. И я начал им говорить: «Посмотрите сию чудотворную икону: не красками написана, как прочие, но мусиею изображена; принесена еще царицею Еленою из Иерусалима, и много она претерпела от огня и от иконоборцев, и была ввержена в море, но чудесно спаслась, и многие столетия стояла во святой Софии и по взятии турецком оттуда вынесена, и доднесь стоит в сем патриаршем храме, и источает чудеса с верою к ней притекающим. Только у греков осталось радости и утешения, что Царица Небесная и сия Ее чудотворная икона. И говорят греки, что когда она принесена была из Иерусалима царицею Еленою, тогда царь Константин препоручил сей Богородичной иконе город Константинополь на соблюдение. – Посмотрите Ее древность: мусия слилась под одно; и посмотрите у Превечного Младенца благословящую руку: как она изображена? не именословно ли?».

Они же подошли к ней, и стали смотреть; но мой знакомый монах Дорофей вдруг отскочил от нее и переменившись в лице, с дерзостию сказал: «Не только мы этой иконе не поверуем, но если бы и Сам Христос нам я вился, и сказал, что эта Церковь правая, и то не поверуем». Тогда и я весьма на них оскорбился, и сказал им: «Ох, вы безумные раскольники! Теперь вы стали хуже самых жидов. И жиды, увидевшие Самого Христа, и оттого ослепшие, когда показал им Его святой Григорий Омиритский, после уверовали³; а вы теперь хуже их: Самому Христу не хочете веровать. Ступайте же из Его храма». И они пошли, а я остался вечерню стоять. Вот какое закоснение и безумие раскольническое! Когда увидали ясное доказательство, то, вместо того чтобы признать свое заблуждение, и оставить его, они воскипели злобою, и произнесли хульные словеса на Самого Бога. Как это можно, чтобы Сам Христос с Небеси явился, и они Его не послушали? Это они сказали, сами не понимая что; потому что до конца их ослепила злоба их. Святый Апостол Павел был прежде гонитель Христовой Церкви; но когда явился ему Иисус Христос, и позвал его на служение Себе: то он сделался первый ревнитель по Христе. А эти заблуждшие овцы, неимеющие себе пастыря, бродят по свету, и ищут сами не знают чего. Прежде сами мне сказали: «Мы все еще веры ищем»; а после говорят, что «Приди Сам Христос с Небеси, и Того не послушаем, и своей веры не оставим». Не явно ли, что сами они сбились с большой дороги, зашли в сторону и блуждают, и нашли себе двадцать кривых тропинок, и по ним каждый бредет дальше в свое заблуждение, да и прочих к себе манят, как слепец слепца ведет, и оба в яму впадают; а на большую дорогу воротиться не хотят, да и Бога о том не просят, чтобы их вразумил и научил, и вывел на прямой великий путь? Господь сказал: никтоже может приити ко Мне, аще не Отец пославый Мя привлечет его (Ин.6:44). Но, однако, Господь велел просить Его милости, сказав тако: просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам (Мф. 7:7). Как же тот может получить, кто говорит, что хотя бы и Бог мне сказал, я Его не послушаю? Явно, что он есть противник Богу, антихрист, который Бога не слушает. О Господи, избави всякого человека от такового заблуждения!

В один день ходили мы на Арнаутку, и смотрели то место, где была славная святая Студийская обитель; ныне на том месте султанские оранжереи.

И так мы ходили, и гуляли по Константинополю двадцать дней, и весь его рассмотрели, его величину, длину и ширину. И сказывал, нам вожатый, что в городе есть до двух тысяч турецких мечетей, и более сорока греческих православных церквей. Греческие церкви велики: ибо считается половина города греков, хотя и не все – турецкие подданные, но разных держав. Много также церквей армянских и католических, и пятьсот маголов. На каждой маголе есть рынок (или базар), и каждая магола имеет свое название, своего старосту и гауптвахту. И бывает каждый день ярмарка по разным местам. Есть семь великих мечетей, возле которых бывают в назначенные дни базары великие. Весь город – как торговый: ходят по всем улицам разносчики, один за другим, и столь многолюден город, что как начинается день, – все улицы полны. Ходят же только одни мужчины, а женщин весьма редко увидишь. Проливы и заливы наполнены кораблями: более шести тысяч одних каюков, на которых возят народ; также ходит беспрестанно пароход, развозит народ. Константинополь рассеян между проливов и заливов. Только шесть городов стоят на азиатском берегу; а на европейском, от самого Мраморного моря и до Черного, верст на пятьдесят, беспрерывные города. Но сам Константинополь стоит по себе, между Мраморным морем и гаванью; обнесен кругом каменною стеною, великим царем Константином; ходу в окружности считают девять часов (или сорок пять верст); по-турецки называется Станбул. В нем живут султан и Патриарх; в нем все главные мечети и присутственные места, главные гостиные дворы. По всему Константинополю улицы узкие, не более двух и трех сажен, и с изгибами, вымощены диким камнем, постройка более деревянная и высокая, трех и четырехэтажная; внутри подштукатурено, а снаружи выкрашено: христианские дома черной краской, а турецкие красной, а хотя и есть каменные здания, но их не видно. Турецкие мечети и гостиные дворы все – каменные..

Греческие церкви все – каменные, высокие, но без куполов и крестов, наподобие великих магазинов; выкрашены темною краскою, обнесены высокою каменною стеною, наподобие монастыря; с улицы одни или двое железных врат; над ними на камне высечены небольшие кресты, дабы каждый мог знать, что внутри есть церковь. Церкви – велики и обширны, внутри весьма богато убраны и светлы, в два ряда великие окна; полы мраморные, и в два ряда стоят столбы мраморные, которые поддерживают верх сводов; иконостасы мраморные, или деревянные, но резбенные и вызолоченные. В каждой церкви по три престола в ряд. Иконы все высшей греческой работы; пред ними стоят великие подсвечники, и висит по три лампады. По всем храмам в пять рядов висят хрустальные люстры и лампады; кругом уставлены формами; в каждой церкви есть архиерейская кафедра.

Для женского полу сделаны великие хоры: ибо в Константинополе и по всей Греции женщины вместе с мужчинами в церкви не стоят. Ежели же где невозможно сделать хор, то сделана перегородка, дабы их не можно было видеть.

У церквей нет колоколов и досок, или бил; но созывают в церковь так: ходят пономари по улицам, и распевают громко и протяжно: «Православные христиане, пожалуйте в церковь Божию». При каждой почти церкви проживает епископ и несколько священников.

Патриарший монастырь стоит внутри Константинополя, на месте, называемом Фанарь; огражден двумя каменными стенами; во внешний ограде улица мирских домов, в числе которых и Афонское подворье. Во внутренней же ограде – патриарший дом, и прочих много, для Митрополитов, братии, и разных присутственных мест. Посреди двора стоит великая патриаршая церковь соборная, без куполов и крестов, но высокая: в два ряда окна, великая паперть, и вовнутрь трое врат, а четвертые чрез алтарь; внутри весьма светло; колонны в два ряда; иконостас деревянный резбенной работы, но не вызолоченный; много подсвечников, люстр и лампад хрустальных; три престола в ряд; иконы все древние, еще из святой Софии; на правой стране в приделе стоит чудотворная икона Пресвятой Богородицы, изображена мусиею; на правой стране, к стене, стоит древняя и чудотворная икона святого Иоанна Предтечи, изображенная мусиею. Возле ее стоит столп, к которому был привязан Иисус Христос, когда Его мучили; привезен из Иерусалима царицею Еленою: половину она оставила в Иерусалиме, а половину привезла в Константинополь. В том же приделе посреди церкви стоят три раки с мощами: первая – святой великомученицы Евфимии; вторая – святой Феофании царицы; третья – святой Саломии. Для жен здесь сделаны двое хор, одни над другими; кругом уставлено формами. Посреди церкви к правой стране стоит патриаршая кафедра; подле ее, по левую сторону, стоят двенадцать кафедр митрополитских. Напротив патриаршей, на левой стране, кафедра царская. Сей храм велик и просторен, может вместить множество народу и часто наполняется весь: ибо всякому желательно посмотреть своего великого Архипастыря, Патриарха Вселенского. Воистину, Святая Соборная Апостольская Христова Церковь хотя и в неволе турецкой пребывает, и тяжкое несет иго, но как крин посреде терния процветает; и хотя храмы не имеют ни крестов, ни куполов, ни звона, ни вида, ни доброты, но внутренним украшением и благочинием превосходят церкви в России и Молдавии.»

Всякую службу, пение и чтение, совершают не спеша и не борзясь, но тихо и кротко, со вниманием. Духовные себя ведут скромно и благочинно, и имеют великое уважение от всех мирян. Одежду носят каждый чин особую: мирские священники носят черные рясы, на головах скуфьи, немного разнствующие от монашеских камилавок; усы не стригут; ходят кротко с жезлами. Диаконы одежду носят такую же; только в скуфьях немного разности. Причетники – с бородами, и носят рясы не такие, как священники; скуфьи носят другого рода; власы носят длинные. Чтецы и канонархи носят рясы не совсем черные, рукава весьма широкие, почти до полу, когда держат книгу; скуфьи носят невысокие, аккуратные, барахатные; власы длинные, висят по спине до пояса; когда канонаршут или читают, тогда скуфьи скидают. Жены всего духовенства одежду носят черную, наподобие монахинь, и от мирских весьма уважаются. Духовниками всегда бывают иеромонахи. Духовенство греческое даже и от самых турок уважается; они воистину – свет миру и соль земли. Одним видом могут к себе привлечь всякого.

Греки соблюдают всю свою древность. Сношения с расстроенным западом не имеют, и весьма им гнушаются, потому что оттуда все злое исходит; а от турок расстроиться нечем, да с ними и дружества не имеют, но как на врагов своих смотрят. Все они – образованы или хотя грамотные. Они за необходимую обязанность почитают выучить детей своих читать священные книги: Псалтирь, Октоих, Апостол и прочие служебные книги, – петь по гласам и нотам, также изучить грамматику и арифметику. Это им необходимо нужно, потому что счетов не имеется.

Философии и богословию и прочим высшим наукам только те из греков учатся, которые имеют намерение поступить в духовное звание. У них бывают и священнические дети купцами, и купецкие дети по избранию бывают священниками и архиереями, смотря по учению и по скромности жизни. Греческое духовенство – благоустроенное и скромное: каждый оставил мирское и житейское попечение, и посвятил себя на служение единому токмо Богу. Туркам ныне дань дают все равную, как мирские, так и духовные.

При каждой церкви находятся духовные училища, содержатся на общественную сумму, а иной богатый содержит на свой счет, ради Бога. Греки весьма усердно любят украшать храмы Божии.

Водивший нас священник рассказывал нам следующую вещь, случившуюся в недавнее время, в царствование султана Махмуда. Один турчанин становил дом: копавши яму под фундамент, выкопал человека, не предавшегося тлению, а одежда истлела; какой он был веры, того познать не могли. Тело поставили к стене и объявили султану. Султан сам приехал, и много дивился и спрашивал: «Что это значит?» Некоторые ему говорили, что этот человек должно быть связан клятвою. Султан призвал старших муфтиев, и приказал над телом читать: они много читали, но ничего не было. Послано было за еврейским раввином: и тот много читал, но ничего не было. Также армянский архиерей читал: и ничего не было. Потом призвали католического бискупа: и тот много читал, но ничего не было. Наконец, послано было за Патриархом. Патриарх, надев омофор, стал читать разрешительную молитву, и еще не докончил, как мертвое тело упало. Султан приказал поставить: но как стали поднимать, то оно уже стало рассыпаться. По приказанию султана принесли гроб, и когда в него стали класть тело, уже остались почти одни кости⁴. Султан приказал тело погребсти на кладбище, а на Патриарха указав рукою, сказал: «Великий сей старец, что и мертвые его слушают». Потом все разошлись. «Я сему, – говорил священник, – самовидец».

Водою Константинополь и все предместия пользуются из фонтанов: везде сделаны фонтаны, и при всяком доме колодезь дождевой есть, и другой колодезь соляной для мытья. Гавань – великая и пространная. Всегда стоит множество многое кораблей, и то только около берегов; чрез гавань сделаны на плотах два моста, стоят на якорях. Под них сделаны по два проезда, где плавают каюки. Выше верхнего моста купеческих кораблей нет, а только одни казенные и военные корабли, там и адмиралтейство. Гавань столь тихая и спокойная, что, говорят, во всем свете такой нет: хотя бы когда ветер сильный был, но там всегда тихо, и волны никогда не бывает, как на дворе; она внутри самого города; со всех четырех стран город. По проливу и гавани каюков плавает весьма много; кишат как черви; кораблей же как темного лесу стоит. Жителей считают до миллиону; много посторонних. Вокруг его великие рощи кипарисов, подобно как леса. Турецкие мечети очень высоки, со многими куполами и главами, наподобие церквей, только без крестов; бо́льшею частью мечети поделаны из греческих церквей, но уже и новые строят наподобие тех. Каждый султан обязан выстроить свою мечеть, которая его именем и называется. Ежели бы Господь предал Царьград паки христианам, то много было бы готовых церквей, только стоило бы пристроить колокольни.

И так мы прожили в Константинополе двадцать дней. Мне было хорошо, что со мной был добрый товарищ, монах Иоанникий: потому что он знал хорошо говорить по-гречески и по-турецки. Еще и то хорошо, что был у нас вожатый священник, знающий и опытный. Спаси их, Господи: греки знали, кого с нами послать. По окончании своих дел мы отправились из Константинополя в Молдавию, на австрийском пароходе, и шли Черным морем двадцать четыре часа, берегу не видали. Пришли в город Варну: там только стояли один час, и опять шли морем двадцать часов. Увидевши в море белую мутную воду, все возрадовались: познали, что уже близко дунайские берега; а чрез четыре часа пришли в самое устье Дуная, в Сулинское гирло. При самом устье стоит город Сулин, под русской державой, по обе стороны гирла, в дунайских плавнях, на низком месте, так что часто его потопляет, когда подует ветер с моря. Огородов и садов нет. Торговля весьма хорошая. Всегда стоит множество кораблей, идут с моря и в море. Большие корабли делают здесь перегрузку: ибо здесь врата во весь Дунай, в Турцию, Россию, Молдавию и Валахию. Сей город уже стоит за карантином; отстоит от российского бессарабского берега верст стопятьдесят, такожде и от турецкого. Мы же в Сулине замедлили не более получаса; пошли по Дунаю, по Сулинскому гирлу, извитому как змия; и множество здесь кораблей: иные плывут вниз, а другие тянут вверх. По обе стороны гирла стоят российские кордоны, где ходят часовые: ибо тут лежит граница России.

Потом пришли в город турецкой державы, Тульчу; но турок в нем мало живет: все почти христиане из России; там две церкви: одна греческая; при ней живет архиепископ грек; другая русская; при ней живут три священника русские, под ведением архиепископа Греческого. Тут мы замедлили час, и пошли вперед. В правой стране в виду остался российский город Измаил; далее, в левой руке, на берегу Дуная, остался город турецкий, Исакча; и в этом живут более христиане. Далее, в правой руке, на берегу Дуная, остался город российский, Рени.

Потом пришли в молдавский город, Галац. Из Константинополя до Галаца мы плыли на пароходе шестьдесят часов, а расстояние более тысячи пятисот верст; но сухим путем ближе. Выдержавши седьмидневный карантин, взошли в город. Город Галац стоит по течению реки Дуная на левом берегу, велик и пространен; в нем порт, великая корабельная пристань, четыре базара, пятнадцать церквей, все наподобие российских, с куполами, главами, крестами, колокольнями и колоколами. Из него мы отправились в свой город Яссы, на конях, и прошли путем мимо городов Берлата и Васлуя; и в пятый день прибыли в Яссы.

Въехали на Афонское подворье – трех Святителей, в монастырь; и дали нам комнату, где проживали не малое время, пока исправили монастырское дело. Я был несколько раз у родителей, увещевал их оставить раскол, и присоединиться ко Святой Церкви; но они моих слов не приняли, и, просто сказать, не велели говорить, хотя я их и со слезами просил, и говорил, что я за тем и послан из Святой Горы Афонской, чтобы присоединить их к Церкви. Но они мне сказали: «Ты нам про это не говори. Когда сам пошел, то и будь там; а нас уже не тревожь: мы в чем жили, в том и помрем».

Я же весьма огорчился, что всуе мое было путешествие. Потом и вторая меня скорбь постигла: друга и брата моего, монаха, расстроили посторонние греки, и он не захотел ехать в Россию, но захотел опять в Афонскую Гору возвратиться, и сборную книгу от меня отобрал. Я же положил – до конца крест нести, и исполнить отеческое послушание: зная, какие нужды и недостатки претерпевает обитель наша, – еще и застроили новую церковь для русских, – я отправился в Россию один. Но какое мое было путешествие по России! Только и было что повседневные скорби: первое, что один; второе – нищета: ничего не имел у себя; третье, книги сборной нет; четвертое, моя скорбь, паче всех скорбей, что нахожусь среди шумного мира, среди мирских соблазнов; и всегда оплакивал свою горькую участь. И если бы не молитвы моих афонских отцов, если бы не подкрепляла помощь Божия, то и не был бы жив от своих скорбей и печали и от тяжких моих болезней. Пробыл в России почти два года: много претерпел скорбей и искушений, много видел и святости и соблазнов, много посетил монастырей и пустынь и три лавры, много видел богоугодных святых мужей, и слышал от них душеполезных наставлений.

И так по двухлетнем моем странствии по России опять возвратился в Молдавию, и въехал прямо в дом родителей; а в Афонскую Гору послал письмо к отцам моим, спрашивал, что мне прикажут делать. Проживая в дому родителей, которые сначала мною гнушались, я ежедневно увещевал их, и представлял им разные доказательства, что Восточная Греческая Церковь стоит в своем древнем благочестии, как столп неподвижный; и более пятисот лет не было никаких там ересей и раздоров, но все содержат одну православную веру, от святых Апостол, им преданную, и святыми седьмью Вселенскими Соборами утвержденную и мученическою кровию запечатленную, и множеством святых и преподобных отец свидетельствованную. Родитель стал мало-помалу смягчаться, в разговоры входить и в рассуждение, стал со мною вместе молиться Богу, а также и в церковь ходить; понемногу начал суеверие и толки отвергать; но родительница никак не соглашалась, и говорила: «Оставьте меня в этом помереть». Я же всегда просил Господа Бога, дабы не оставил ее погибнуть в душепагубном расколе, и да воспомянет ее великие добродетели и милостыни, и да присоединит ее к Святой Своей Церкви. Потом она заболела, и стало ей час от часу хуже. Я же много упрашивал ее, чтоб присоединилась к Церкви, и причастилась Святых Таин. Она сказала мне: «Любезный мой сын, не погуби меня»; а потом стала соглашаться на все. Мы призвали священника: он присоединив ее к Святой Церкви, причастил Тела и Крови Христовой. Она же, когда причастилась, пала на колени, и поднявши руки на небо, облилась слезами, стала благодарить Господа Бога, что сподобил ее причаститься Тела и Крови Своея; и многие говорила благодарственные слова. Потом обратилась ко мне, и благодарила меня: «Благодарю тебя, любезное мое чадо, что ты позаботился о душе моей». Потом всем сказала: «Простите меня, Христа ради; теперь я стала сердцем весьма спокойна, хотя уже и умереть готова». И так легла на постелю. К вечеру ей стало весьма тяжко. Я ей стал говорить, чтобы на исход души прочитать канон; но она сказала: «Подожди до утра». Поутру я пришел к ней, и увидел ее в лице изменившуюся. Она же, увидавши меня, весело посмотрела на меня, и сказала: «Вот, любезный мой сын, вечером хотел ты мне на исход души канон читать: а Господь Бог еще оставил на сем свете пожить». Потом взяла меня за руку, и сказала: «Благодарю тебя, что ты к нам пришел, и нас постарался присоединить к Святой Церкви; за то воздаст тебе Господь в будущем веке; а я еще поживу двенадцать дней, и потом буду здрава я». Я, слышавши это от нее, недоумевал, что она говорит, и пригласив родителя, начали ее спрашивать. И она сказала, что ночью было ей от некоего святого юноши извещение, что двенадцать дней будет лежать на одре своем, и потом будет вдруг здрава. И лежала она двенадцать дней, так что и головы не подъимала; а в тринадцатый день, рано утром, когда еще все спали, а я читал утреню, она встала, и, одевшись, пришла ко мне, и стала Богу молиться. Тогда я разбудил всех, и все прославили Бога, творящего дивные дела; и была в дому у нас неизреченная радость. После того все родные мои оставили раскол, и присоединились к Святой Церкви, и уже не так, как прежде меня ненавидели и гнушались мною, и не хотели со мной говорить; но весьма меня возлюбили, и не могли на меня насмотреться, и наговориться со мною; называли меня отцом своим, много сожалели о прежнем, что много меня оскорбляли. Каждую неделю призывали священника, и святили воду. Не хотели со мной разлучиться, и говорили: «Если бы не ты, отче Парфений, то погибли бы мы в расколе». Я им говорил, что это не от меня сделалось, но за молитвы святых отец моих афонских: ибо они меня нарочито к вам послали, и их молитвы поспешествовали.

Прожив в доме у родителей четыре месяца, получил письмо из Святой Горы Афонской от отцов моих, которые меня звали назад во Святую Гору Афонскую, в свою святую обитель. О, какой я радости неизреченной исполнился! Родные же все плакали и скорбели; но я скоро от них отправился, препоручив их Богу и пастырям; и прибыл в Галац; отсюда лодкой в город Тульчу. Вещи же свои отправил на пароходе, во Святую Гору Афонскую, с одним иеромонахом; а сам поехал посмотреть рыбный завод, принадлежащий нашей обители, находящийся вниз по Дунаю, в Георгиевском гирле, и пробыл там несколько дней. Еще трое монахов поехали со мною в монастырь. И ехавши мы обратно в Тульчу истратили все свои деньги. И хотели из Тульчи идти в Афонскую Гору сухим путем; но люди расстроили, и говорили, что в зимнее время сухим путем идти не можно: есть великие реки, а на горах глубокие снега́, – тогда был месяц ноябрь. И мы решились отправиться на корабле, а денег надобно было много; однако, пошли искать корабль, и нашли. Один грек взял с нас четверых только 80 левов, т. е. 16 рублей, до Константинополя. Мы сели на корабль, накупили себе сухарей; и ноября 6-го отправились, а 9-го числа сего же месяца прибыли в Сулин.

Когда вышли в Черное море, то претерпели много бед и скорбей. Носило нас по морю многие дни, и ежеминутно ожидали себе смерти: ибо время было зимнее, погода непостоянная, ветер сильный, с снегом, берегов не видно, волны как горы. Уже отчаивались в своей жизни: три дни не ели и не пили, лежали полумертвые. Черное море и в летнее время страшно кораблям, и разбивает много; кольми паче в зимнее: море весьма широко и глубоко, а островов нет. И мы с нуждою пристали к европейскому берегу. Великой исполнились радости, когда увидели берег, и подошли к городу Варне, где и пустили якорь. Но опять в ночи разъигралась буря с дождем и снегом, с самого открытого моря, и качала нас тут три дня, оборвала у нас два якоря, и мы были уже в отчаянии. Хотя и недалеко берег, но не можно на него попасть. Ибо море воскипело как в котле, и не можно никак стать на ноги. У одного якоря была железная цепь, и она только могла удержать нас. Потом затихло, и наши корабельщики нашли оба якоря. Потом опять пошли в море, и всю ночь шли. Хотя и качало, но ветер был попутный. Днем же опять разъигралась буря и с снегом, и бежали недалеко от берега, но скрыться негде.

К вечеру пришли в великий залив, и пристали к городу Хило́, где стояло много кораблей, укрывшихся от непогоды; и мы стояли там многие дни, терпя голод и холод. Время уже стало близко дню святителя Николая чудотворца; выпал снег, и стали великие морозы, так что уже начал от всплескивания волн обмерзать корабль, а мы были в верху корабля. У нас вышли все сухари; хотя, спаси их, Господи! греки и давали нам вареной пищи, но хлеб свой ели. Пришли в город к епископу, и объявили ему свою нужду, что мы идем с послушания, и сидим на корабле, не имея ни хлеба, ни денег. Он призвал эконома своего, и приказал ему, чтобы собрали по всем церквам для странних монахов милостыню, а нам велел прийти после Литургии. Была в то время Неделя. Мы после Литургии пришли опять к Владыке, к которому принесли старосты из всех церквей для нас милостыню. Владыка ссыпал все в одно место, и сказал нам: «Возьмите, что Бог послал: все – ваше». Мы же, взявши, поблагодарили и ушли. Потом пересчитали, и оказалось сто левов, т. е. двадцать рублей. Спаси их, Господи, – греки не оставляют бедных! Город Хило́ стоит в Европе, во Фракии, расстоянием от Константинополя восемь дней сухого пути. В нем живут все греки; имеет пятнадцать церквей, но только не большие: на них ни крестов, ни звонов нет; народ весьма добрый. Вокруг него много находится озер соленых. Простоявши тут многие дни, пошли в море, которое от волнения не утихло, почему принуждены были воротиться назад; и пошли далее в залив, в тихое место: тут стоит множество кораблей, забежали от непогоды. Весь залив был покрыт наподобие как черным сукном. Мы много дивились: что это значит? Когда же подошли поближе, то увидали, что все дикие утки плавают: тут они зимуют.

В том же заливе, от берегу версты с две, на средине стоит каменная скала, а на ней устроен монастырь во имя святой Анастасии; токмо не мог узнать, которой Анастасии. На сей скале она спасалась, и устроила монастырь во имя Пресвятой Богородицы, и собрала себе много сестр; но когда скончалась, тогда монастырь переименован был во имя ее, и выстроен соборный храм. Скала пространством не велика, и вся занята монастырем, так что вокруг его обойти не возможно. Воду пьют дождевую; монастырь весь каменный, и три церкви. Ныне он обращен в мужеский; и игумен весьма добрый и страннолюбивый: много надавал нам хлеба и рыбы скумврии. На берегу имеют хутор, где занимаются хлебопашеством и скотоводством; есть великие сады виноградные. Мы простояли в этом заливе более двадцати суток, и не только одни мы, но было тут до ста кораблей; потому что ветры были северные и восточные.

Когда переменилась погода, – декабря 20 числа пошли все в море добрым ветром, и в полтора дня пришли в Константинополь. Корабельщики за провоз с нас ничего не взяли; но еще и сорок дней нас пищею упокояли. Спаси их, Господи! Великие добродетели имеют греки и удивительное страннолюбие, а наиболее к иноческому чину: таких людей мало видел. По прибытии в Константинополь, мы нисколько в нем не медлили: скоро попался корабль, плывущий прямо в Афонскую Гору, и мы отправились. Праздник Рождества Христова были в Мраморном море. Ветер был благополучный; скоро минули Мраморное море, прошли Дарданеллы, и вышли в Архипелаг, где открылась нам Святая, небеси подобная Гора Афонская. О коль мы исполнились радости и веселия, что увидели свое тихое пристанище и конец своему странствию!

Шли мимо острова Лимноса, к которому и пристали, потому что хозяин корабля был с острова Лимноса; и пристали к городу Лимносу: стояли там многие дни, заплатили туркам харачь, т. е. дань, по пятнадцати левов с человека, т. е. по три руб. Остров Лимнос имеет шестьдесят сел и два города; лесу не имеет отнюдь никакого; хлебопашества же, скотоводства и садов виноградных, довольно. Турок на острове нет. Город Лимнос порядочный, живут почти одни греки; церковь одна, но великая и прекрасная; кафедра архиепископская; но тогда архиепископа не было. Много раз ходили мы к службе. Один обычай весьма мне полюбился, которого мне еще нигде не случилось видеть. Стояли мы вечерню под Новый год, под 1-е января 1843 года. Певчих было много и доброгласные. Вечерня была великая. «Блажен муж» все три псалма, все стихи, пели нараспев. Стихиры все пели с канонархом, нараспев. Когда начали петь литию, тогда дали всем в руки по свечке, и стояли всю вечерню до отпуска со свечами: благословляли хлебы, и помазывали от лампады Святого елеем. Вечерня продолжалась более четырех часов. Храм велик и украшен. Женский пол стоял на хорах. Женщины во всем городе одежду носят наподобие русских: длинные сарафаны, на головах большие кокошники; и весьма благообразны. Сей остров самый близкий к Святой Горе Афонской, не более как шестьдесят верст. Мы с полуночи пошли в путь, и ночью много нас качало: хотя меньше, как на Черном море, но так, что даже не могли лежать, все затосковали. Поутру, на рассвете, были мы уже недалеко от Святой Горы. И к полудню пришли к самой Горе, а за Горой ветер слаб, и мы бились до самого вечера, пока подошли к пристани.

Вышли на берег: и много радовались, и от радости плакали, и благодарили Господа Бога и Божию Матерь, Царицу Небесную, что сподобила опять достигнуть благополучно в Свой святой жребий, в тихое и небурное пристанище. И пошли ночевать в монастырь Ксиропотам, где приняли нас любезно на гостиницу. И угостили нас любезные наши братия по-афонски: сладкими варениями и разными напитками и кофеем. Потом представили нам изобильную трапезу. После трапезы спокойно спали уже в тихом пристанище: уже не качали нас великие волны морские, уже не плескала на нас холодная вода, не грозила нам страшная морская пучина, уже не мочило нас ни снегом, ни дождем. Были мы на корабле десять недель в зиму: сколько мы претерпели страху нужды и скорбей, холоду и голоду, – невозможно и объяснить; только единому Господу Богу то́ известно. Много терпишь зимой, идя сухим путем; кольми паче на море: прежде намочит, а потом навалит снегу, а после заморозит, а с моря вода еще прибавляет, а корабль с боку на бок качает. Но сказать надобно и то: что было, все прошло, и Господь избавил от всех скорбей. Теперь, слава Богу, в Афоне, в едемском Богородичном красном раю. Поутру ходили к утрене и к ранней Литургии. Потом гостинник нас угостил; и мы, поблагодаривши, пошли к своей возлюбленной матери, к святой русской обители. Было тогда 2-е число января: по обе стороны дороги трава была зеленая, и цвели цветы. Вот какой рай – Гора Афонская!

От Ксиропотама до Русского монастыря один час ходу. Увидевши свою обитель, исполнился я радости, а более того скорби; и смесилась радость со скорбью, так что не мог более идти, пал на землю, и горько заплакал и возрыдал: радовался, что увидал свою обитель, и возвращаюсь из дальнего и долгого странствия почти чрез три года, к своей матери, отцам и братии; а скорби неизреченной исполнился о том, что возвращаюсь с пустыми руками: странствовавши три года, не сделал обители никакой пользы, и боялся, как явлюсь отцам моим и братии; горько было странствие, а горьче того возвращение, хотя это не от меня, и не в моей было власти, но в Божией. И много я плакал, и едва мог ноги двигать; но возложил надежду на Божию Матерь и святого великомученика Пантелеимона. Пришедши к воротам, положил три поклона великомученику Пантелеимону, и взошел в ворота. Вратарь сначала меня не узнал; а когда узнал, то много плакал, и сказал: «Ты ли, отче Парфений? Уже мы тебя оплакали, и не чаяли больше видеть». Я пошел прямо к духовнику Иерониму. Пришедши к нему в келию, пал ему в ноги; он поднял меня, и спросил: «О чем ты так плачешь?» Я ответил: «Как мне, отче святый, не плакать? Странствовал три года, а пользы вам никакой не принес». Он сказал мне: «Мы тебя не за пользой посылали: исполнил ли то, за чем тебя посылали, насчет родителей?» Я же ответил: «В этом, слава Богу, за ваши святые молитвы, Господь помог». Он же обнял меня, и сказал: «Мы только за тем и посылали; ты теперь будь покоен: это нам дороже всего, чтобы души спасти свои и родителей; а нужды, и недостатки наши все Господь Сам исполнит. Посмотри теперь на нашу обитель: такую ли ты оставил? Уже мы теперь ее украсили, как невесту добрую». Потом стал спрашивать, какое мое было странствие? Я стал ему рассказывать все мои бедствия, скорби, искушения, напасти и болезни телесные, претерпенные мною беды и страхи в морях. Он много плакал, и сказал: «Теперь, слава Богу, что благополучно прибыл; теперь мы тебя успокоим за твои труды; пойдем к отцу игумену». Пришли к игумену Герасиму; он, увидя меня, заплакал, и сказал: «Откуда явился, чадо мое Парфений?» и облобызал меня, и слезами омочил голову мою, и много меня расспрашивал, и потом сказал: «О том ты не скорби, что ничего не принес: это не в твоей воле, но так Богу угодно; мы рады, что ты сам возвратился, и мы тебя успокоим».

И дали мне келию лучше первой, и целый месяц не посылали меня на послушание, пока уже сам стал проситься. В обители я уже увидел все другое: везде устроено, убрано, расписано, выкрашено, вызолочено, все перекрыто; и братии уже стало более вдвое. Когда отправился в Россию: было только двое русских иеромонахов; а теперь уже шестеро; также и полны клиросы певчих. И я стал жить, радоваться и веселиться, и благодарить Господа Бога моего, Царя Небесного, что провел меня сквозь огнь и воду, и ввел паки в покой. И не мог быть я никогда без слез от радости: подобно как я воскрес из мертвых, или пробудился от крепкого сна. Что́ я в течение трехлетнего странствия видел и слышал разных соблазнов, и что́ претерпел скорбей и болезней, – это мне стало казаться как будто бы было во сне.

Потом пошел посетить блаженнейшего моего старца, духовника и пустынножителя, иеросхимонаха Арсения. Увидевши сего блаженнейшего отца и святолепные его седины, от радости много плакал, что еще сподобился застать его в живых, и слышать от него душеспасительное наставление, и принять от него отеческое благословение. Но только в жизни его не в такой застал, в которой оставил. Пошедши в Россию, я оставил его одного в пустыни; а теперь уже он на келии Святой Троицы, и имеет при себе шестерых учеников. И он мне весьма рад был; много мы с ним разговаривали. Потом я его спросил: «Чем вы, отче, пропитываетесь семь человек?» Он отвечал мне: «Не только что семь, но ежели бы и семдесять со мной жили, все бы сыты были, и всех бы нас Господь пропитал». Я дивился, какую имеет веру на Бога: живут семь человек, не имеют никакого дохода, ни подаяния, ни саду, ни хорошего рукоделия, но пребывают в молитве и в малом рукоделии, и Господь их питает, и исполняется на них евангельское слово, которое говорит: ищите прежде Царствия Божия: и сия вся приложатся вам. Потом посетил я всех моих старых друзей и духовную братию, и все радовались о моем возвращении; а я наипаче их радовался, что опять сподобился их видеть ангельские постнические лица, и ходить по Святой Горе, по прекрасной пустыне афонской.

Возвратившись в свою русскую обитель, стал я проживать с возлюбленными моими отцами и братиею, и утешаться их лицезрением, и пользоваться их душеспасительными беседами и наставлениями. И всегда благодарил Господа Бога мое го за Его великие и неизреченные милости, излиянные на меня: хотя и наказал, но опять и помиловал и утешил меня. Хвалил, славил и воспевал пречестное и великолепное имя Его святое и Пречистую Его Матерь, Пресвятую и Преблагословенную Владычицу нашу, Богородицу и Приснодеву Марию, Заступницу рода христианского и Назирательницу Святой Горы Афонской; и стал просить слезно, чтобы Господь и Богоматерь помиловали меня от странствия, и сподобили остальные дни жизни моей препроводить во Святой Горе Афонской, и в покаянии скончать живот свой..

В том же году откопаны были кости блаженных наших старцев: иеросхидиакона Венедикта, стошестилетнего, который принял русских в обитель, и иеросхимонаха, игумена Павла, который первый взошел в русскую обитель. Кости их оказались благодатными, желты как воск, и испущают некое благоухание. И мы все, русские и греки, исполнились неизреченной радости. Отпели по них соборную панихиду; братия стояли все со свечами. Потом написали чернилами на главах их: «Иеородиакона Венедикта, учителя»; а на другой: «Иеромонаха Павла русского» и положили кости их в общую гробницу под церковь святых Апостол; и главы поставили там же рядом, на особо устроенном месте. Теперь пусть помнят русские и греки своих старцев, которые положили начало жить в союзе, любви и мире, в вечные роды, и нести один другого немощи.

В том же году, в скиту святого пророка Илии, откопали монаха Савву, который выгнал из скиту отца Павла с прочими великороссиянами; вытащили его из могилы всего целого и не предавшегося тлению, но весьма черного и смрадного. Игумен Паисий стал читать разрешительную молитву: но ничего не было. Потом пригласили архиепископа Панкратия, жившего в Афоне на Карее, и тот читал: но тело осталось в своем виде. Архиерей начал спрашивать: «Какая бы была тому причина?» Ему сказали, что не та ли, что он был первым гонителем на великороссиян, и выгнал из скиту отца Павла с прочими великороссиянами? Архиерей спросил: «А жив ли отец Павел?» Ему сказали, что давно помер. Тогда Архиерей сказал: «Я этого разрешить не могу: поезжайте к самому Патриарху. А которые живы великороссияне, вы их позовите, и попросите, чтобы они его простили». И уехал. Игумен Паисий ездил в Константинополь к Патриарху, и взял от него разрешительную грамоту. Приехавши, позвал всех великороссиян и архиерея, и отстояли всенощное бдение. По Литургии, опять откопали тело монаха Саввы, и все великороссияне говорили ему прощение; а архиерей прочитал патриаршую грамоту: и тело стало рассыпаться, и закопали его в землю. По малом времени посмотрели: и уже остались одни кости. Видевши сие, малороссияне испугались, и ходили к великороссиянам просить прощения.

В один день, игумен Герасим и духовник Иероним позвали меня к себе, и стали мне говорить: «Отче Парфений. Не имеешь ли желания в пустыню, в тишину, на безмолвие?» Я, сие услышавши, исполнился слез, пал игумену в ноги, и начал говорить: «Отче святый, от юности моей имею желание жить в пустыни, одному с одним Богом; но еще не было воли Божией, и не позволяли мне обстоятельства; а проситься у вас дерзновения не имею, потому что я в обители ничего не заслужил». Духовник Иероним сказал: «Теперь пришло время, и мы тебя успокоим за твои труды, претерпенные в странствии. Иди в пустыню к отцу Тимофею, и поживи с ним немного; а после мы его возьмем в монастырь, ибо он желает в затвор; а ты после там один будешь жить, даже до смерти. Пищу, одежду и все нужное будешь получать из монастыря; а послушание такое: каждую неделю ходи в монастырь на всенощное бдение, и канонарши, также и на все великие праздники; а больше ни о чем не имей попечения, а занимайся только одним безмолвием, и за нас Бога моли». Я, сие услышавши, возрадовался, и благодарил их за великие милости, являемыя мне недостойному. И получив благословение, и удалился в пустыню, поселился с пустынножителем и безмолвником, монахом Тимофеем, на келии святого великомученика Георгия.

Сия келия – расстоянием один час ходу от монастыря, в самой внутренней пустыни, стоит в тихом и безмолвном месте; вокруг нее великие горы и темные леса; вблизи кругом великий сад разных дерев, а именно: виноград, смоковницы, разные орехи, дули и черешни, и большой огород разного овощия, и три источника воды. Келия каменная двухэтажная; внизу подвалы, а вверху две келии, и церковь прекрасная, с куполом, во имя святого великомученика Георгия: в ней довольно икон. И стал я полагать начало пустынной жизни, помалу обучаться безмолвию. Тогда уже совершенно успокоилась душа моя, и возрадовался дух мой о Бозе Спасе моем, и воспевал я с пророком Давидом: Се ныне удалихся от суетнаго мира и от его разврата и суеты, и от сильныя мирския бури, бегая, и водворихся в пустыни, чаю Бога спасающаго мя (Пс. 54:8). О, душе моя! блажен путь, имже пошла еси, яко уготовася тебе место упокоения! О, душе моя! добро есть нам с тобою зде быти! Теперь сотворим и уготовим место своему Небесному Владыце: и тогда Он прийдет и посетит нас, и обитель в нас сотворит; тогда еще больше возрадуемся, и возвеселимся уже радостию совершенною и неизреченною. О душе моя! пустынным живот блажен есть, божественным желанием воскриляющимся. О душе моя! пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира сущим суетнаго кроме. О душе моя! теперь Господь тебя от всего земного попечения, освободил, и Божия Матерь, Царица Небесная, утешила, и отцы тебя от послушания освободили и успокоили; теперь благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его: благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех воздаяний Его, которые воздал тебе. Теперь, о душе моя! помни и не забывай великого и многовожделенного святого имени Господа Бога твоего, сладчайшего Иисуса Христа; призывай Его день и нощь от всего сердца твоего и от всего помышления твоего: тогда познаешь, коль сладка словеса Его гортани твоему, и паче меда будут устам твоим. Тако мне живущу и в радости поющу и веселящуся, и много утешительнаго души своей говорящу, стал я помалу познавать силу словес святаго Апостола Павла: лучше пять словес умом глаголати, нежели тьмы словес языком (1Кор. 14:19). Всему этому житию моему был наставник и учитель – живший со мной старец, пустыннолюбивая и безмолвнолюбивая горлица, схимонах отец Тимофей.

Жизнь сего старца была удивительная и пречудная; и я хочу сказать немного о жизни и подвигах его, то, что я видел своими очами, а некоторое от него самого слышал, для пользы моей души. Родом он был из Великой России, Вологодской губернии; еще в юности оставил суету мирскую, и поступил в общежительный монастырь на Валаам, и многие годы проходил послушание. Потом постригли его в мантию, наречен был Тихоном. И вкусивши сладчайшего меда безмолвия, затворил уста свои телесные, да разглагольствует с своим Господом, сладчайшим Иисусом; и четырнадцать лет не проговорил ни одного слова. Много чрез это принял истязания и скорбей от братии, и находился в беспрестанном, день и ночь, послушании. Потом послали его в Санкт-Петербург, в монастырскую часовню. Он не мог более терпеть соблазнов и человеческой славы, подал прошение в Святейший синод, чтобы уволили его в Иерусалим на поклонение. Когда уволили, он сначала отправился в Иерусалим, а оттуда пришел в Святую Афонскую Гору, в нашу обитель; духовник Арсений благословил ему говорить для пользы прочих. Постригли его в великую схиму, и отпустили в сию пустыню. Жизнь его такая была, что я всегда удивлялся: я жил в келии, а он всегда пребывал в церкви, и келии себе не имел, потому что другая у нас келия была вместо кухни. Правило его было такое: каждую ночь с вечера становился он среди церкви на умную молитву, и стоял двенадцать часов, а иногда и более, как столп неподвижим. От того стояния ноги у него опухли, и сделались весьма толсты. Утром прочитывал часть от Апостола, часть Евангелия и Акафист Богородице, и часть от Добротолюбия, а иногда Исаака Сирина. Потом занимался малыми трудами в своем огороде. Пищу же употреблял не мастящую. На ребрах своих никогда не лежал, но давал упокоение своему телу и место сну после трапезы один час, и то сидя в церкви; потом отправлял монашеское келейное правило, положенное от игумена и монастыря, тысячу пятьсот поклонов: триста земных, а прочие поясные. Потом занимался малыми трудами. И так проводил жизнь свою. И до конца умертвил свою плоть, прежде смерти: был весьма сух, так что одни только видно кости и кожу; очи всегда были наполнены слез. Я же, ленивый и непотребный, не только в чем бы ему подражать мог, но и смотреть на его подвиги ужасался. Каждую неделю ходили мы в монастырь на всенощное бдение, и на Литургии причащались Святых Таин Тела и Крови Христовой. Потом ходили с братиею на общую трапезу. По трапезе, получивши от игумена благословение и взявши себе потребное, возвращались в свою пустынную келию. И там проводили дни и месяцы в тишине и безмолвии, в духовной радости и веселии. Иногда приходил к нам в пустыню духовник, а иногда присылал иеромонаха, и служил у нас Литургию, и мы причащались Святых Таин. Спаси их, Господи, отцов моих, игумена Герасима и духовника Иеронима, что они совершенно меня успокоили, как сказали: «До смерти своей живи там, ни о чем не пекись, и благодари Бога, и за нас молись!»

В июне 1845 года получено было на Афонской Горе радостное для греков, а наипаче для русских, там проживавших, известие, что прибыл в Константинополь Российский царевич, Великий Князь Константин Николаевич. Начали думать: не посетит ли и Святую Афонскую Гору? Но впрочем не имели надежды: потому что царевич поехал из России не монастыри смотреть, а царства, города и страны, и проч. В один простой день понудила меня совесть сходить в монастырь для некоей своей потребности; и взявши от своего старца Тимофея благословение, пошел в монастырь. Это было в июле месяце. Пришедши в монастырь, пошел с братиею в трапезу. После трапезы, смотрим, идет от Солуня пароход, и как только минул полуостров Сику, то поворотил прямо к Святой Горе Афонской. Мы все удивились, что это значит? Потому что пароходы никогда еще к Святой Горе не захаживали. Посмотрели в подзорную трубку, и увидали русские флаги. Тогда все поняли, что едет царевич, Великий Князь Константин Николаевич. Все наши отцы забегали в испуге от того, что нечаянно приезжает такой великий гость. Игумен Герасим прибежал к русскому духовнику Иерониму, и сквозь слезы сказал: «Отец Иероним, встречайте вы русские сего дорогого гостя, как знаете; потому что мы греки еще не встречали таких великих гостей, особ Царского Дома; теперь распоряжайся ты, как знаешь». Духовник приказал благовестить в большой колокол, а братии всей собираться в церковь. Собравшись, все иеромонахи и иеродиаконы облачились в лучшую священную одежду. В церкви зажгли все свечи и паникадила. Игумен взял крест, и вышли с хоругвями и фонарями из монастыря. Братия с хоругвями пошли к самому морю, а иеромонахи с иеродиаконами остались близ ворот монастырских. Пароход держал прямо к нашему монастырю. После нам сказывали, что когда царевич посмотрел в подзорную трубку, и увидал братию с хоругвями, положил трубку, и с чувством сказал: «Вот наши русские, знают как встречать». Его тронуло наипаче то, что, сколько он ездил по Турции и греческим островам, нигде не видал такой встречи. Когда пароход подошел близко к берегу, то послан был к берегу каик, и подъехавшие спросили нас: «Есть ли у вас русские? по крайней мере, знает ли кто по-русски говорить? Такие пожаловали бы человека три на пароход. Великий Князь желает поговорить». Наши три брата тотчас разоблачились и отправились на пароход: духовник Иероним, иеросхимонах Антоний, пришедший с Валаама, и иеросхимонах Сергий, прежде бывший Серафим, Вятской губернии, из студентов семинарии. Когда они приехали на пароход, царевич взял от них благословение, и спросил их, откуда они родом? И когда узнал, что истые великороссияне, то изъявил радость; спросил, сколько братии. Потом сказал: «Поезжайте с Богом, и скажите отцам, чтобы на солнце не стояли: теперь жарко; а я еще замедлю час, буду обедать». Когда о том отцы приехавши сказали нам, мы возвратились к монастырю и пождали час.

Потом заиграла на пароходе музыка, и мы пошли к морю. Царевич вышел на берег, поклонился и сказал нам: «Здравствуйте, отцы, и благословите!» Мы поклонились. Потом пошли к монастырю. Близ врат стояло все духовенство. Игумен благословил царевича крестом. Потом запели: «Достойно есть» и пошли. Царевич был весьма весел, и сказал: «Это Киевская Лавра, и певчие киевские». Взошли в церковь Успения Божией Матери, где горело множество свеч и лампад: был молебен и многолетие по-русски. Царевич стоял посредине церкви. Потом вынесли из алтаря все святые мощи в ковчегах, и поставили среди церкви. Царевич стал прикладываться с благоговением: пред каждою святынею творил по три поклона. Братия в это время пели стихиры. Наши отцы, греки и болгары, плакали от великой радости: 1-е, о том, что со страхом и благоговением подходит царевич к святыне; 2-е, что сподобились видеть своими глазами отрасль Православного Христианского царя. Также говорили: «Блажени очи наши, видевшие днесь Православного Христианского царского Сына! Чего мы не знали уже более 400 лет, то ныне видим своими очами. Велик день сей для нашей обители и для всей Святой Горы Афонской: она сподобилась принять такого гостя, поклонника и богомольца, какого не видала у себя многие веки».

Поклонившись всей святыне, царевич пошел в русскую церковь святителя Митрофана, и посетил весь русский корпус и три церкви. Потом пошел к новостроющемуся храму во имя святителя Митрофана, и полюбовался им. Спрашивал об иконостасе. Ему сказали, что иконостас делается в Санкт-Петербурге. Потом, пройдя по всему монастырю, прошел прямо в гостиницу, где угощали сладким варением, кофеем и афонскими орехами, которые ему понравились. Потом иеросхимонах Сергий говорил ему по бумаге речь: ублажил его пришествие во Святую Гору Афонскую, и сколь возрадовалась сия пустыня о его пришествии, сколько будет благодарна Святая Гора за его посещение, и прочего много, – все в стихах. Царевич слушал внимательно и со слезами на глазах. Потом взял и еще сам, прочитал и оставил у себя. Хотел также сказать слово архимандрит Прокопий, грек, но консул отсоветовал, потому что слово было на ново-греческом языке. Сидел в гостинице часа с три; много разговаривал и расспрашивал, пока приготовили мулов и дали повестку в прочие монастыри.

Когда проводили Его Высочество на пароход, он пошел в монастырь Ксеноф, а прочие поехали сухим путем. Здесь была встреча царевичу так же, как и в первом монастыре; также прикладывался к мощам, и был угощаем в гостинице.

Отсюда Великий Князь отправился пароходом в монастырь Дохиар; здесь то же самое было, что и в Ксенофе.

Отсюда дошел пароходом до Зографской пристани, сел на мула, и поехал в монастырь Зограф; тут встретили также, как и в русском монастыре. И здесь ночевал. Поутру ходил к Литургии. Литургию служил русский иеромонах Илиодор; пели болгары; и он стал петь сам, и пел прекрасно.

После Литургии сходил в гостиницу, и потом сел на своего мула, и отправился в монастырь Хилендарь. Здесь встреча так же была, как выше сказано. Взошедши прежде в храм, приложился к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, нарицаемой Игумении. Прочую святыню всю поставили на престол, и, желая почтить особу Царственного Дома, просили царевича, чтобы взошел в алтарь приложиться к святыне; но царевич не соизволил, и сказал: «Я не священник и не царь, чтобы мне входить в алтарь». Греки, удивляясь его смирению, вынесли из алтаря всю святыню и поставили на средине церкви, и он прикладывался с благоговением, так что все болгары плакали. Потом много рассматривал храм, удивлялся красоте его; в гостинице угощали Его Высочество кофеем, вареньем и орехами.

Потом царевич поехал в монастырь Есфигмен, где встречен был также с иконами и крестами, и прикладывался к святым мощам.

После угощения в гостинице, сел в легкий каик и пошел морем в монастырь Ватопед, великую Лавру; а прочие на мулах туда же ехали горами. Здесь греки встречу сделали по-своему: от самой церкви до пристани выстлано было дорогими коврами, на которые набросали разных благовонных цветов и лаврового листу. Встречать вышли до самой пристани митрополит с архимандритами, которые тут живут на покое, все иеромонахи и иеродиаконы. Вынесли много хоругвий и крестов, в том числе и крест царя Константина великого, который носил он пред полками, большое Евангелие и чудотворную икону Пресвятой Богородицы, Ктиторшу.

Здесь было великое стечение монахов из всех ближних скитов и келий; ибо уже почти все на Святой Горе узнали и поспешали в Ватопед. Здесь великому князю готовили обед. Царевич, подъехав, посмотрел и спросил: «Что это значит, что такую мне делают встречу?» Ему сказали, что это греки по своему обычаю. Митрополит держал крест из самого честнаго древа; и когда царевич вышел на берег, митрополит трижды его осенил крестом, и дал поцеловать его. Певчие пели не «Достойно есть», но торжественную и радостную песнь: «Слава в вышних Богу, и на земли мир», и прочее до конца. Пошли тихо; у царевича на глазах были слезы.

Здесь можно было видеть множество афонских монахов: ибо почти все афонские отцы и пустынножители оставили свои уединенные келии и пещеры, и пришли посмотреть благоверного Российского царевича и великого князя, Константина Николаевича. Все проливали от радости слезы, и, крестя лица свои, благодарили Бога, и смотрели на царевича, как на светлого ангела Божия, посланного с Небеси. Удивлялись, что пришел не с пышностью и не с гордостью, как имеет обычай султан ездить, но со смирением и кротостью, не имея вокруг себя ни стражи, ни телохранителей, но окружен был одними монахами и немногими своими спутниками, и одежда была на нем не златотканая и богатая и не воинская, но самая простая: соломенную шляпу держал в руке.

В Ватопеде что-то было особенное со всеми. В прочих монастырях опасались турок оказать какое-нибудь великое уважение; но ватопедские отцы позабыли весь страх, и встретили от всей своей души, как только лучше могли.

Взошли в Великий собор: он был убран и украшен; горело множество светильников, и все свечи и паникадилы. Выставлена была вся святыня, и царевич прикладывался с благоговением. И когда подошел прикладываться ко кресту Константина Великого, тогда митрополит воздвиг крест, и трижды осенил им, говоря: «Сим побеждай враги твоя».

Отсюда пошли в гостиницу, где угощали великого князя. Потом он кушал, и после обеда отправился в скит Илии пророка, расстоянием от Ватопеда верст десять, все горами и темным лесом. Царевич поехал прямым путем, сопровождаемый множеством монашествующих, предъидущих и последующих ему. Дорога узкая, так что с трудом можно проехать; по обе стороны темный лес. От Ватопеда долго ехали на гору, а потом по ровному месту, после под крутую гору. Царевич слез с мула, и пошел пешком; смотря на него, и все слезли, и также пошли пешком.

Увидев впереди строение, царевич спросил: «Что это такое?» Ему отвечали, что это скит Богородицы, живут болгары, и принадлежит к Русскому монастырю. Царевич пожелал заехать туда. А братия скитские ничего не знали и не слыхали; потому что живут от монастыря далеко, сами никуда не ходят, а им никто не сказал, и занимались своими трудами. Вдруг скит их наполнился народу, монахов и мирских; начали звонить. Скитские братия испугались; вышел игумен Никифор и спросил, что это значит. Ему сказали, что приехал Российский царевич. Игумен испугался, и не знал, что делать. Сторонние братия подвели его к царевичу, но он от испуга ничего не говорил. Хотя и говорили ему, показывали рукою на царевича: это, отче, Российского императора Николая Павловича сынок, Великий Князь Константин Николаевич; заехал к тебе в гости; но игумен ничего не говорил, а только кланялся. Царевич подошел к нему и сказал: «Благослови, отче». Игумен благословил. Царевич взял его руку, и держа оную, сказал: «Отче! не бойся. Поведи нас в церковь, скажи ектению, и помолись за нас». Игумен, ободрившись, побежал в церковь, надел на себя епитрахиль и ризы, и встретил с крестом царевича на паперти. Взошли в церковь; по ектении и многолетии вынесли святые мощи, к которым царевич приложился, а потом пошел в гостиницу, где его угощали.

Потом отправился в путь, в скит Илии пророка, почти непроходимою пустыней. В скиту встретили по-русскому: в церкви была ектения и многолетие по-русскому. Потом пошел в гостиницу, где и ночевал. Поутру стоял Литургию; сам помогал петь. Из церкви пошел в гостиницу. Сюда приходили отцы из монастырей Ставроникиты и Ивера, и просили царевича, чтобы он посетил их святые обители. Но он, посоветовавшись с путниками своими, отвечал со вздохом: «Рад бы я все ваши обители посетить: но времени не имею».

Потом отправился на Карею, т. е. на афонский базар: в левой стороне от дороги остались монастыри Пантократор и Ставроникита; только слышны были звоны их. Когда выехал на Капсал: остановился и полюбовался на Святую Гору Афонскую, и поехал далее на Карею, на которую собралось монашествующих не одна тысяча; для принятия было приготовлено училище. Встречать пошли из карейскаго протатскаго собора с хоругвями, крестами, свечами, иконами и Евангелием, так же, как и в Ватопеде; более ста человек было духовенства, и архиепископ Панкратий, и все члены синода. Из всех монастырей были игумены и проестосы, а также множество простых монахов. Шли встречать более версты. Когда же встретили: архиерей благословил великого князя крестом, а певчие запели: «Слава в вышних Богу». Кто тогда мог не плакать от радости? Когда подошли к училищу и хотели в него входить, царевич спросил: «Разве великой церкви нет?» Ему сказали: «Есть, да далеко идти». Но царевич пожелал идти в великую церковь. Взошедши в церковь, по ектении и многолетии, прикладывался к святым мощам и чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, называемой «Достойно есть». Потом ходил в протат, и возвратился в училище.

Пришедши туда, сел и всем приказал сесть. Его угощали разным варением, кофеем и фруктами; и сделался весьма весел. Монахов было множество, все кругом сидели на диванах, и он со всеми любезно разговаривал, расспрашивал.

Потом предложили царевичу, что многие отцы желают поднести ему афонские подарки. Он приказал всем невозбранно иконы, а более всего разных ложечек от своего рукоделия; и он от всех принимал и награждал щедро.

Потом подошли иверские отцы, и со слезами просили посетить их святую обитель, потому что они имеют сношение с Россиею, и имеют подворье внутри самой Москвы; но царевич говорил, что невозможно: времени не имеет. Потом стали просить лаврцы, чтобы посетил их святую Лавру Афанасия Афонского. Царевич обещался заехать пароходом. Просили и прочих монастырей отцы посетить их обители: но царевич не соизволил по неимению времени.

Потом отправился в монастырь Ксиропотам, в сопровождении множества монахов. В Ксиропотаме встретили также; и по ектении и молебне Кресту прикладывался ко кресту из честнаго древа, с отверстием, где был гвоздь. Духовник трижды осенил царевича крестом, и он трижды целовал крест; после того было многолетие. Потом был в гостинице. Там были при нем все старшие братия из нашего Русского монастыря, и с ним говорили: просили его, чтобы еще посетил русскую обитель, но он отказался, и сказал: «Пусть братия Русского монастыря придут на пароход, ежели кто желает со мной проститься». И мы все русские отправились на пароход, и многие из греков. Мы приехали прежде; и нам пока на пароходе все показывали; а царевич, в Ксиропотаме простившись со всеми афонскими отцами, приехал на пароход после, и с нами здесь простился; от игумена и от духовника и от всех иеромонахов взял благословение. Мы в каиках поехали в монастырь, а пароход пошел в путь.

И шел подле Горы Афонской: царевич рассматривал с моря все монастыри и скиты, но в них не останавливался; а встречали и провожали его колокольным звоном. В Лавре святого Афанасия остановился, ходил вовнутрь; встреча была как и в Ватопеде; прикладывался ко всей святыне, был в гостинице, и потом отправился в Константинополь.

Так Его императорское Высочество, Царевич и Великий Князь, Константин Николаевич посетил жребий Царицы Небесной, Святую Гору Афонскую! Побывал в девяти монастырях, двух скитах и в главном месте Афона, на Карее; а вблизи проехал шесть монастырей, их хорошо видел; скитов и келий видел множество. Где был, везде снимал планы. Вся Святая Гора Афонская радовалась и веселилась о таковом поклоннике и посетителе, все благодарили за сие Бога и Божию Матерь; благодарили и Всероссийского Государя императора Николая Павловича, что прислал любезного своего сына на поклонение во Святую Гору; также благодарили великого князя Константина Николаевича, что заехал во Святую Гору, и обрадовал своим посещением всех афонских отцов и пустынножителей.

Наступало великое торжество в нашей обители, храмовый праздник святого великомученика Пантелеимона. Здесь кстати описать, как на Святой Афонской Горе торжествуют храмовые праздники. Ибо как в Руссике совершали, так совершают праздники и во всех монастырях и скитах; а в некоторых еще превосходнее. – В последнюю субботу, пред праздником, на Карее просили отцов афонских к себе на праздник, и для сего наняли одного сердара, то есть стража афонского, и он ходил по базару, и кричал: «Отцы святые и братия! отцы русского монастыря просят к себе на праздник: ежели кто любит святого великомученика Пантелеимона, да приходит, и всех упокоют». Значительных людей и певчих приглашали письмами. Июля 26 числа, рано утром, пошли мы с своим старцем Тимофеем в монастырь, и пришли еще во время утрени. На Литургии причастились Святых Таин Тела и Крови Христовой. На праздник сошлось, по обычаю афонскому, множество монашествующих; пришло много также и доброгласных певцов. Потом приехал архиепископ; его встретили все братия с хоругвями, а игумен с крестом. Когда настало время вечерни: начали звонить в большой колокол, потом в малый. Прочитали девятый час в притворе, и взошли в храм. Архиерей стал на своей кафедре; служащий иеромонах пред Царскими вратами сотворил три поклона в пояс, потом обратился к архиерею, сотворил ему поклонение до земли, взял от него благословение, и стал посреди церкви; сотворивши три поклона, возгласил: «Благословен Бог наш» и прочее. Архиерей сказал: «Аминь». Потом начали читать: «Придите, поклонимся» и прочее и псалом 103. Потом пели стихиры на «Господи, воззвах», а екклесиархи ручными кадильницами кадили братию. Стихиры все пели нараспев с канонархом. После малой вечерни пошли из церкви два монаха в мантиях с двумя подсвечниками; за ними иеромонах в мантии и епитрахили нес икону святого великомученика Пантелеимона; за ними шел игумен, и все братия пели тропарь святому, и пошли в трапезу. Икону поставили на аналое, а сами все сели за столы, и было великое утешение; во время трапезы читали на кафедре из жития святого Пантелеимона. По трапезе, опять вошли в церковь с пением. Ко всенощному бдению ударяли в било редко, потом в один колокол, а потом в железное било, после во вся; в притворе читали малое повечерие; по отпуске вошли в храм, и творил каждый по три поклона, и садился на своем месте. Екклесиарх возжег на подсвечнике свечу пред Царскими вратами. Священник отворил Царския врата, и покадил престол и весь алтарь; потом взошел екклесиарх, и возгласил: «Востаните!» И все встали. Екклесиарх свещу поставил среди церкви, а священник кадил иконы по трижды. Архиерея трижды по трижды, а братию всю – каждого по дважды, и творил поклон, и ему вся братия также. Потом пред Царскими вратами возгласил: «Господи, благослови». Екклесиарх сказал: «Аминь». Потом священник, покадив престол, возгласил: «Слава Святей» и прочее Архиерей сказал: «Аминь», и начал читать: «Приидите, поклонимся» и прочее и псалом «Благослови, душе моя, Господа» и прочее до «отверзшу Тебе руку». Тогда певчие запели, и пели почти два часа; потом была ектения. «Блажен муж» – все три псалма пели нараспев, по стихам, с полчаса; стихиры на «Господи, воззвах» пели полтора часа или более. Когда запели протяжным голосом «Господи, воззвах к Тебе» и прочее, тогда два диакона начали кадить весь храм и всю братию, каждого. На левом плече они носили ковчег, или дароносицу, сделанную наподобие церкви пятиглавой с крестами, серебряную вызолоченную; поддерживали рукою в пелене, и весьма прилично и благообразно. Когда пели стихиры, тогда екклесиарх ходил по всей церкви, и приглашал всех иеромонахов и иеродиаконов в алтарь. Тогда иеродиаконы по два выходили и становились среди церкви, творя два поклона в пояс, а третий земной, подходили к Владыке с земным поклоном, и брали от него благословение. Поклонившись, уходили в алтарь; за ними иеромонахи так же творили, и уходили облачаться. Когда же начали петь «и ныне» и Богородичен: тогда вышли из алтаря наперед два екклесиарха в мантиях, несли по подсвечнику; за ними два диакона с кадилами; за ними два же диакона, один с кириями, а другой со свечою; за ними два диакона с рипидами; за ними один диакон нес великий запрестольный крест; прочие диаконы шли по двое со свечами; за ними шли по двое священники с опущенными вниз руками; за ними уже и игумен. Всех же вышло около ста человек, и сделали великое полукружие; а когда диаконы покадили иконы и Владыку, и один из них возгласил: »Премудрость, прости»: тогда "Свете тихий« пели одни только священники и диаконы. Когда начали петь слова: »пришедше на запад солнца«: тогда игумен на правый и левый клирос сотворил по малому поклону, и вошел в алтарь; священники по двое такожде сотворили; диаконы в Царских вратах кадили каждого, и допевали стих уже в алтаре; далее и прочее по уставу. На литию выходил Владыка, и износили праздничную икону. Была лития со стиховными почти два часа. По благословении хлебов было великое чтение из жития святого; в это время все сидели, а певчие подкреплялись на гостинице питием, потому что уже более шести часов потрудились. Шестопсалмие читал Владыка. По ектении, »Бог Господь« пели весьма протяжно, такожде и тропарь. При чтении кафизм, братия стояли; седальны же пели с канонархом сидя. Между кафисм было обычное чтение. Полиелей пели все три псалма по стихам почти два часа. На полиелее зажгли в паникадилах и на хорусе все свечи, и паникадилы все раскачивали. И было великое во храме торжество. Сам Владыка кадил весь храм и каждого из братии. Антифоны пели протяжно. Евангелие читал Владыка на кафедре. Канон со всеми стихами пели с канонархом распевом, наподобен ирмоса. На первой песне кадили диаконы, имея на плечах ковчеги. По третьей песне погасили свечи, и было чтение. По шестой – опять чтение. На восьмой зажгли свечи; девятую песнь пели высшим гласом, и кадили диаконы, тоже с ковчегами; светилен пел один посреди церкви. »Всякое дыхание« пели, все три псалма, протяжным гласом, по стихам. Тогда Владыка помазывал всех от лампады святого елеем. Славословие пели по клиросам нараспев, по стихам, торжественно. Потом »Святый Боже« и тропарь, ектения и отпуск, и первый час. И так продолжалось бдение более четырнадцати часов. Потом пошли в крестный ход с хоругвями и со свечами; а священники взяли из алтаря святые мощи и всю святыню, и среди монастыря святили воду; потом прикладывались все ко святыне; игумен кропил святою водою; я в это время держал хоругвь.

Вдруг, нас как солнце осияло, увидели мы своего старца и духовника Арсения, пришедшего из своей пустыни. Все обрадовались его пришествию, вкупе же и весьма удивились, и переговаривали между собою: «Что́ это значит, что он пришел на праздник? Какое-нибудь имеет великое дело, которое его понудило идти». Потому удивлялись мы, что он к нам в два или в три года приходил единожды, и то по нужде великой, и тогда мало его кто видал, кроме духовника Иеронима. Я более не мог терпеть, отдал хоругвь другому, и пошел, поклонился ему до земли, и получив благословение, лобызал его десницу омочив ее слезами, и спросил: «Или, отче святый, пришли нас посетить?» Он ответил мне: «Да, пришел к вам на праздник; я уже дома отслужил Литургию, да еще и к вам пришел на Литургию». Я его еще спросил: «Какой, отче святый, приход ваш?» Он сказал: «Во славу Божию». Я поклонился, и отошел к своему послушанию. (Вот каков был старец седьмидесятилетний! Дома отслужил всенощное бдение и Литургию, и двадцать верст перешел с горы на гору, и к нам еще пришел, и застал бдение). Потом мы обошли вокруг собора, и пришли в церковь и начали облачать архиерея, потом читать часы. Началась Литургия: «Святый Боже» пели протяжно, так что в то время екклесиархи ручными кадильницами могли покадить весь храм и братию... Апостол и Евангелие читали по два, на греческом и русском языке. По Литургии, Владыка раздавал антидор, и пили святую воду. По окончании Литургии, с иконою и великим торжеством и пением пошли в трапезу, где было великое утешение; жертвенник⁵ читал диакон на кафедре. По трапезе, пошли опять в церковь, и там провозглашаемо было многолетие Константинопольскому Патриарху Российскому Императору, игумену Герасиму и всей братии.

Потом, получив от игумена благословение, я пришел к духовнику Иерониму, с которым сидел и старец мой Арсений, и от них получивши благословение, пошел в свою тихую и уединенную пустынную келию. Старец же Тимофей остался еще в монастыре. Пришедши, напоил я водою огород, и взошел в пустынную церковь, зажег лампады, и много радовался и благодарил Господа Бога моего, что всюду меня утешает: в монастыре радовался и торжествовал со святыми отцами афонскими и братиею; здесь же наипаче радуюсь и веселюсь в тишине и безмолвии один с единым моим Богом; и много от радости изливал слез. – Но, увы мне паче всех человек окаяннейшему! Это мое торжество и радость были последние: последний мой был праздник, последнее было радостное бдение, последняя была утешительная трапеза, последний раз походил и порадовался я в соборной мантии, последний раз носил афонскую хоругвь, последний раз шел в радости и веселии путем во свою возлюбленную пустыню, последний раз напоял свой огород, более уже я в нем не бывал. Последний раз в пустынной моей церкви воздавал Господеви моему благодарные молитвы: последняя моя радость во Святой Горе Афонской и конечная. Висела уже надо мною страшная и грозная туча. Близ вечеру приходит мой старец Тимофей из монастыря, изменившийся весь в лице, очи наполнены слез. Я, увидевши его в таком изменении, весьма испугался, и спросил его: «Или что случилось в монастыре?» Он отвечал: «Иди сейчас же в монастырь: там узнаешь». Я более уже не стал спрашивать, что́ такое там есть? А он еще сказал: «Знать, пришло время, что Господь нас с тобою разлучит. Иди скорее в монастырь, там узнаешь». Я, слышавши сие, едва устоял на ногах: сия весть пронзила мое сердце, как стрела, и весь я исполнился скорби: пошел в монастырь, взошел прямо к духовнику Иерониму.

Взявши благословение, я спросил его: «Зачем меня, отче, так не вовремя потребовали?» Он отвечал: «Есть до тебя великое дело: приходил сегодня старец наш Арсений, и сказал нам, чтобы тебя отправили в Россию навсегда. Но мы ему сказали: «Зачем ему идти в Россию? или он еще мало странствовал? или мало претерпел еще скорбей? Мы теперь его успокоили: пусть живет; да Бога молит; ему теперь хорошо». А он нам сказал: «Ему хорошо, и вам хорошо, да Богу не угодно: есть ему воля Божия идти в Россию; а вы его не держите». Мы говорили ему: «Мы его не отпустим страдать, да еще и в мир; да и с чем он пойдет? У него денег нет ни копейки, а нам дать нечего, у нас у самих нет». Много мы с игуменом его уговаривали и противоречили ему; но он нас не послушал, и сказал: «Вы его держать не можете: потому что он мой ученик; я за его душу отвечаю; а о деньгах мне не поминайте: это вы человечески рассуждаете. Ежели дадите ему что: то добре; а не дадите: то ему Господь даст, Который его посылает; а о скорбях его не ваше дело рассуждать. Бог лучше вас знает, что ему на пользу, и я более вас о нем имею попечение. А вы ежели его не хотите отправлять, то отпустите его ко мне: я его отправлю». Мы на это более ему не могли ничего говорить. Вот зачем я тебя призвал. Иди в Россию. Старец твой тебя посылает в Россию. А мы тебе благословения не дадим, также и денег».

Я, выслушав все это, пал на землю, много плакал и рыдал от болезни сердца моего, так что едва в себя пришел, и стал в слезах ему говорить: «Отче святый, откуда мне нечаянно пришли сии скорби? Откуда прилетели стрелы? Неужели я еще доживу до того горького часа, что буду разлучаться со Святой Горой Афонской, да еще и вечно? – Никогда я этого не сделаю, и не подумаю, чтобы мне выйти из Святой Горы; лучше живого закопайте в землю, и я радостью предам душу свою Господеви, а тело свое положу с своею братиею, с святыми отцами афонскими, и буду с ними дожидаться всеобщего воскресения». Отец Иероним сказал мне: «По нашему бы так, да воля не наша, и мы тебе помощи дать не можем; а заутро иди сам к духовнику, и поговори с ним; а теперь иди, спи: уже скоро утреня». Я пошел на гостиницу, и до самой утрени проплакал, размышляя, какие великие нечаянно нашли на меня скорби. Как мне будет расставаться с возлюбленною моею пустыней? Как мне будет разлучаться со Святою Горою Афонскою? Как мне будет расставаться паки с возлюбленными моими афонскими отцами духовными и братиею? Как мне идти в далекий путь, не имеющему у себя ни единой копейки денег? На что я буду выправлять себе заграничный паспорт? Как я буду проходить карантины и границы? В монашеском образе пускать никого не позволено. Что́ сотворю, – не знаю. Если и в Россию приду: то и там что найду добра, кроме одних скорбей? Ох! увы, увы мне паче всех человек окаяннейшему! О Господи, Владыко и Человеколюбче, Царю мой Небесный! прости мя грешного, яко много изнемогаю в скорбях моих, и до-зела расстроил душу мою! Но, о Господи, буди на мне святая воля Твоя! твори со мною, еже хощеши! Но только, Владыко, не оставляй меня единого, без Твоей помощи, да будет благодать Твоя святая со мною грешным, и даруй мне терпение в скорбях моих! Без Тебя, моего Создателя, един быть не могу, и таких великих скорбей не понесу. О Господи, прости мя за сии дерзкие словеса! Не учу Тебя, но прошу Твоей милости; ибо несоделанное мое видеста очи Твои; якоже хощеши, устрой о мне вещь; только не отрини мене от Твоего лица, и устрой мене по Своей святой воле, во вся дни живота моего! Когда стали звонить к утрене, я пошел в церковь, стал в притворе, и всю утреню, от великой скорби проплакал. По утрени, вся братия меня обступили, много о мне сожалели, а иные и плакали. После того пошел я к своему духовнику, старцу Арсению, и застал его в келии. Он, увидевши меня, скоро пошел в церковь; я за ним пришедши, пал ему в ноги, и с горькими слезами начал ему говорить: «Отче святый, что́ вы со мной хощете делать? Или я пред вами что согрешил, и за то хотите меня выгнать из Святой Горы Афонской? Или вы хотите меня удалить от своего лица? За что вы так строго хотите поступить? За что вы так хотите меня без милости наказать? Или я паче всех афонских отцов грешнее? Всем грешникам в Святой Горе есть прибежище, и сколько тысяч в Афоне монашествующих, и все препровождают жизнь свою в спокойствии, а одному мне окаянному места нет! И у меня место есть, и мне Царица Небесная дала прекрасную пустынную келейку, и меня возлюбленные мои отцы успокоили. Зачем ты, отче святый, хочешь выгнать меня из пустыни, из самого душеспасительного места? Зачем ты хочешь меня разлучить с возлюбленною моею матерью, со святою моею обителью? Или я еще мало странствовал? Или я еще мало претерпел скорбей, и по морям и по суху? Я прошел сквозь огнь и воду, и паки пришел в покой, паки возвратился в тихое пристанище, во Святую Гору Афонскую; паки меня Царица Небесная приняла в Свой Святой жребий, и отцы мои, спаси их, Господи, меня успокоили: а ты паки меня разлучаешь со Святой Горой Афонской, да еще и вечно; паки посылаешь меня в суетный мир, наполненный суетами и соблазнами? Ты меня разлучаешь со Святой Горой Афонской, и вместе разлучаешь и с Пресвятою Царицею Небесною, разлучаешь уже и с Богом». Он, выслушал сие, исполнился слез, и сказал мне: «Стой: этого не говори, что я тебя разлучаю с Богом. Ты недоумеваешь, куда посылаю тебя: я больше всех о тебе сожалею, но посылает Сам Бог, и есть Его святая воля тебе идти в Россию. И Сам Бог будет с тобою, и благодать Его святая не оставит тебя. А хотя и разлучишься со Святою Горою Афонскою, но благословение Святой Горы Афонской, жребия Божия Матери, да будет с тобою во вся веки, такожде и мое отеческое благословение да будет с тобою!» Я, сие услышавши, немного утешился, и сказал: «Если Господь меня посылает, и со мною будет: буди Его святая воля надо мною! Но только, отче святый, как мне можно идти в Россию? Первое: отцы мои меня не отпустят, и благословения не дадут; ибо они и на тебя оскорбились; а второе: с чем я пойду? Сколько надобно денег на паспорта, на дорогу, на карантины; а я не имею ни одной копейки! Третья – главная причина: как я пойду в Россию? На границе монашеского и духовного звания никого не пущают». Он ответил мне: «Отцы тебя удержать не могут, и дадут тебе благословение, потому что они противиться Богу не могут; а о деньгах ты не говори, и не имей попечения:, все нужды и недостатки исполнит Тот, Кто тебя посылает; ты только иди, а Господь тебя не оставит, и пошлет тебе все потребное. А в Россию чрез границу иди, как прежде проходил, по мирскому паспорту. А после тебе Господь поможет дела твои устроить». Я же спросил: «А где я в России буду жить, и что́ делать?» Он же ответил: «Иди в Россию, в восточную страну, в Сибирь, в Томскую губернию; а там Господь тебе дело покажет на пользу души твоей и прочим». Я же сказал: «О, отче, куда ты меня посылаешь, в какую далечайшую страну! Где та Сибирь? Где та Томская губерния? Я про нее и не слыхал». Он мне сказал: «Когда пойдешь, тогда найдешь». Я опять спросил: «А теперь что́ мне делать, и где мне жить?» Он сказал: «Иди в монастырь, и возьми благословение: приходи ко мне, и поживи, пока Господь откроет путь». Я пришел к духовнику Иерониму; он спросил меня: «Что́ тебе старец сказал?» Я ответил: «Что́ вам, то и мне: посылает в Россию, да еще и в Сибирь». Иероним меня спросил: «С чем ты пойдешь?» Я сказал: «Отче святый, мне идти не с чем; ежели вы дадите мне хотя немного, – хорошо; а то он велел от вас благословение взять, да к нему переходить». Иероним мне сказал: «Не дадим тебе ни благословения, ни денег; а живи в монастыре». Я обрадовался, и сказал ему: «Я, отче, того и желаю: благослови меня идти на послушание собирать орехи». Он сказал: «Бог благословит». Я с радостию пошел, и думаю, эта буря не пройдет ли мимо меня? И собирал с братиею орехи шесть дней. Потом опять призывает меня Иероним, и спросил меня: «Что, ты мирен ли был на послушании?» Я ответил: «Мирен, слава Богу». Он сказал: «Ты мирен, да мы не мирны. Иди к своему старцу, и кончи дело. Пусть он паки благословит тебя в нашей обители жить. А мы тебе в Россию благословения не дадим». Я же исполнился опять неизреченной скорби и печали, и всю дорогу горько проплакал. Один старец не благословляет жить, а другие отцы не благословляют идти. Что сотворю, не вем. И распяли меня надвое, и не стало мне на земли места: всем на земли людям Бог дал место, одному мне окаянному не дал. Прилично мне теперь сказать с апостолом, что не имею себе на земли пребывающего града. Пришедши к старцу Арсению, пал ему в ноги, и со слезами начал его просить, да помилует меня, да оставит меня паки вечно жить в русской обители, и кости свои положить. Старцы сказали, что благословения мне не дадут; а мне без их благословения идти невозможно. Он же мне сказал: «В Русском монастыре благословения жить тебе нет; предел тебе от Бога положен идти в Россию, и сего миновать тебе невозможно; а отцы твои противиться Богу не могут: дадут тебе благословение, и отпустят тебя с миром и любовью; но только еще не пришло время. А теперь поживи у меня, и подожди; скажу тебе день – когда получишь благословение».

Августа, 5-го числа, пришли Кореневы звать старца Арсения к себе на праздник Преображения Господня, и меня стали приглашать; и я имел желание идти, но старец мне сказал: «Ты не ходи к Кореневым; у тебя свой праздник. Иди в Русский монастырь, и получишь сегодня благословение; там и празднуй праздник». Я сие слышав, скоро пошел в Русский монастырь, взошел к духовнику Иерониму; он спросил: «Что, дал ли тебе благословение – к нам?» Я ответил: «Нет, отче святый; вы знаете старца: он слова не меняет, а велит к нему переходить». Иероним сказал мне: «Иди к нему, а мы благословения не дадим». Я сказал: «Как знаете; а только желательно бы мне проститься с отцом игуменом, и поблагодарить за его великие милости». Иероним сказал: «Пойдем». И пришедши я пал в ноги игумену Герасиму, и со слезами просил у него прощения во всех моих согрешениях, и благодарил за великие его милости, излиянные на меня. Он, взяв в свои объятия главу мою, омочил ее слезами, и много обо мне сожалел. Потом встал, надел на себя епитрахиль, и я пал на колени; он положил епитрахиль на главу мою, и прочитал мне разрешительную молитву, перекрестил главу мою, и сказал: «Господь тебя простит, чадо мое Парфений; и я тебя прощаю и разрешаю, твой старец и игумен, грешный Герасим». Потом взял икону святого великомученика Пантелеимона, велел мне положить три поклона, и стал говорить: «Буди с тобою Господне благословение и Святой Горы Афонской, и нашей святой обители святого великомученика Пантелеимона, и от меня твоего старца и игумена – на все четыре страны во век века; только помни свое монашество, и слушай своего старца Арсения, помни его наставление, и на всяком месте получишь спасение». И отдал мне икону. И я благодарил его святыню, и умилился, смотря на его святолепные седины. Жалко мне было с ним расстаться. Духовник Иероним сказал мне: «Смотри, как игумен тебя благословил; я так не думал». Потом отец Герасим сказал: «Отец Парфений, какая у тебя есть одежда, всю себе возьми; Господь благословит». И я много благодарил его, и вышел весьма радостен. Также сказал я и отцу Иерониму: «Отче святый, и вы меня благословите, и вы такой же мне старец». Он мне ответил: «Уже когда игумен благословил, то я тебя держать не могу. Уже двое благословили, а третьему надо благословить. Пойдем, благословлю». Взошедши в келию, он спросил меня: «Чем тебя благословить?» Я ему ответил: «Иконою, отче святый». Он сходил в церковь, взял медный крест, надел епитрахиль, велел мне положить три поклона, прочитал разрешительную молитву; потом взял крест, и начал говорить: «Буди на тебе благословение Божией Матери, Царицы Небесной, и Святой Горы Афонской, и нашей русской обители святого великомученика Пантелеимона, и от меня твоего старца, духовника иеросхимонаха Иеронима, во век века; и благословляю тебя, чадо Парфений, не только в Россию, но и за Россию; и благословляю тебя сим медным крестом: он будет тебе медная стена и ограждение от всех врагов твоих, видимых и невидимых, и медяное непобедимое оружие на диавола и на всю силу его, и на все козни его, и на все сети его, во вся дни живота твоего». И дал мне крест. Еще дал мне Следованный Псалтирь; дал также денег шестьдесят левов, т. е. двенадцать рублей. И я весьма остался благодарен за их великие милости, и много радовался, что, по крайней мере, совсем сделался развязан, и всеми тремя старцами прощен, разрешен и благословлен. Теперь буди воля Господня! И стоял всенощное бдение в радости; и отец Иероним заставил меня последний раз канонаршить. Все были спокойны духом. И по трапезе, в праздник, я пошел к старцу Арсению, а он уже прежде меня пришел с праздника; и я пришедши сказал ему все, – что получил благословение от обоих старцев, и все совершилось в спокойствии духа и в мою пользу, и еще дали двенадцать рублей денег. Он сказал: «Теперь, слава Богу, совсем ты на пути; а эти двенадцать руб. проведут тебя двенадцать тысяч верст. Теперь тебе Господь открыл путь; теперь иди прежде в Иерусалим, и поклонись Живоносному Христову Гробу и прочим святым местам, а потом в Россию: тако есть воля Божия». Я, сие слышавши, пал ему в ноги, и со слезами начал говорить: «Отче святый, не искушай меня выше силы моей. Како возможно мне нынешний год идти во Иерусалим с двенадцатью рублями? Вы знаете, что только за корабль надобно двадцать руб. в один конец; еще надобно на пищу, надобно на паспорта, на пошлины, за перевозку; надобно в Иерусалиме за квартиру двенадцать рублей, на полгода на пищу, а хлеб там дорогой, и там не в России, подать некому; поэтому мне идти никак невозможно. Хотя я и имею желание побывать во Иерусалим, и поклониться Живоносному Христову Гробу и на горе Голгофе, где соделалось наше спасение, и Гробу Божией Матери; но не в нынешний год, а уже после, ежели угодно будет Богу, из России побываю во Иерусалим». Он строго сказал мне: «Ты больше не противоречь; а теперь сряжайся; как корабль из Солуня придет, на нем и поедешь; а здесь в Святой Горе денег ни у кого не проси; а после как знаешь. Знай, возлюбленное мое чадо Парфений: в немощах твоих совершит Господь силу Свою, и явит на тебе чудеса Своя; Господь проведет тебя с этими двенадцатью рублями двенадцать тысяч верст, и ни что тебя не может удержать, ни моря, ни горы, ни границы, ни злые люди, ни враги твои; только ты не ослабевай духом, и назад не оглядывайся; но иди в назначенный тебе от Бога путь, и будешь в пути спокоен, и всеми телесными потребами доволен, и не устанут твои ноги от дальнего пути, и достигнешь благополучно до назначенного тебе места; только веруй Господу Богу, что получишь, и все будет тебе готово». Я ему сказал: «Отче святый, не могу иметь такой веры, потому что я немощен и прихожу в уныние». Он сказал: «Не изнемогай; Господь тебя во всем утешит, и будет тебе помощник. А теперь живи у меня, пока до корабля». И начал жить с ним в одной келии. Я прежде не живал с ним в одной келии; но на последних днях сподобил меня Господь с ним пожить в одной келии, и посмотреть на его равноангельную жизнь. Прожил с ним семь недель, от 6-го августа до 23-го сентября. И слышал ежедневно его душеполезные беседы; ежедневно давал мне душеспасительные наставления, как мне провождать жизнь свою в странствии, среди мира и соблазнов, и как мне терпеть скорби и напасти и переносить их с благодарением, и за врагов своих приносить теплые к Богу молитвы, чтобы Господь простил их грехи. Почти каждый день он служил Литургию. И я насматривался и любовался на его святолепные седины. И упокоилась душа моя, и просил его святыню, чтобы меня благословил при себе пожить хотя один год. Он же мне сказал: «Рад бы я с тобою жить и до смерти, но воли Божией нет; а поживи только, пока корабль придет. И теперь, пока есть время, спрашивай, что тебе нужно: уже мы больше с тобою на сем свете не увидимся». Я же восплакал о том, что сказал о последнем свидании, и спросил его: «А что, отче святый, как мне благословите: из Иерусалима заехать ли мне во Святую Гору Афонскую, или прямо пройти в Константинополь?» Он мне отвечал: «Там как Господь тебя управит: ежели тебе Господь откроет путь, то иди прямо в Константинополь; а ежели не даст Господь случая, то зайди сюда, в Святую Гору». Хотя и много он меня как младенца утешал, но я всегда духом изнемогал и много скорбел: первое, о разлуке со Святой Горой Афонской, а второе, о том, с чем я пойду во Иерусалим? Пенязей не имею, а просить не велит; аще и уповаю на Бога, аще дух бодр, да плоть немощна. К тому же посетила и телесная болезнь: наипаче болели ноги, так что с великою нуждою мог я ходить; также слаб был и всем телом. Говорил я старцу: «Как я могу идти в путь при таком слабом здоровье?» Он сказал: «Эта болезнь только до корабля, а там будешь здрав». Еще я ходил к некоторым друзьям, и без старцева благословения просил денег, но мне никто не дал. Еще я желал и просил старца, чтобы выхлопотать бумагу от афонского Протата за подписом присутствующих и за печатью Святой Горы Афонской; но он и того не велел, а сказал: «Иди с одним паспортом, и неси свое тело; а после все получишь». Еще я ходил в Русский монастырь, и увидал там новоприезжего российского архимандрита Порфирия. Он, увидевши меня на гостинице, спросил: «Откуда я, и кто такой?» Я же все рассказал о моем положении. Он дал мне денег двенадцать левов, т. е. четыре рубли, и сказал: «Да это дело, может, и Божие. Приходи из Иерусалима: ежели застанешь меня здесь, я вывезу тебя в Россию». Я же благодарил его, и опять возвратился к старцу.

Старец Арсений каждый день занимался трудами: от утра и до вечера копал землю для сеяния бобов, и один вскопал весь огород; хотя имел шесть учеников, но их не заставлял. Я один раз спросил его: почему он сам один копает, а учеников своих не заставляет? Он мне отвечал: «Мне уже немного осталось времени копать; а они еще накопаются и без меня».

Сентября 22-го, пришел корабль из Солуня за поклонниками. О, коль горестно мне было то слышать, что платы за корабль по сто левов (двадцати руб.); а у меня всего осталось четырнадцать руб., да и пищи нет! Старец стал посылать паспорт брать, и отдать капитану. Я заплакал, и стал ему говорить: «Отче святый, с чем я пойду? не подождать ли какого случая?» Он же сказал: «Тебе случай – на сем корабле идти». И еще послал двух своих учеников в Иерусалим, тоже без денег. Мы пошли, и взяли паспорта, и отдали капитану. Это было в субботу. И опять пришли на келию, и начали собираться, и всю ночь не спали: служили бдение, потом Литургию.

Старец нас стал благословлять в путь во всем облачении; держал в руках Евангелие, и велел положить три поклона и приложиться к Евангелию. Потом сказал: «Чадо Парфение, буди на тебе благословение Господа нашего Иисуса Христа и Святой Горы Афонской, жребия Божией Матери, и от меня твоего старца и духовника, иеросхимонаха, грешного Арсения, – идти в Россию, в сибирскую страну, в назначенное тебе место, в Томскую губернию!» Потом заплакал, и начал говорить: «Возлюбленное мое чадо, посылаю тебя, яко овцу посреди волков: будут тебя терзать, уязвлять, хулить, поносить, и укорять; но не съедят. Господь тебе будет помощник, и Он тебя заступит; ты же все терпи с благодарением, и переноси без роптания. И не имей надежды ни на что тленное и мимоходящее, ни на деньги, ни на людей; но уповай только на единого Бога, и Он все твои дела исправит и совершит; но только иди на назначенное тебе место, и назад не оглядывайся, а то потерпишь великое искушение. Назначил я тебе крест весьма тяжкий; ты же неси, не отягчайся; но паче радуйся и веселись, и благодари своего Создателя. Еще, чадо, блюдись мирских прелестей и соблазнов и роскошества, да не увязнешь в сети его. Прочее же говорено было тебе прежде; ты же помни и не забывай, и меня грешного, своего старца, поминай». Подобно и прочих благословил. Потом пошли в трапезу, а по трапезе пошли на корабль.

И он, возлюбленный наш старец, проводил нас более версты. Дорогою опять мне сказал, что мы больше с тобою в жизни сей не увидимся. О, сколь мне было болезненно слышать сии словеса! О, сколь мне было горестно расставаться с таким великим старцем, с земным ангелом и небесным человеком, от которого почти пять лет получал душевное окормление и во всех скорбях моих утешение! Но пришло время с ним разлучиться, да еще и навсегда. Разлучаюсь я и с возлюбленною моею братиею, с святыми афонскими отцами. Ох! увы, увы! Днесь разлучаюсь со Святою Горою Афонскою, с жребием Царицы Небесной, с тихим и небурным пристанищем, и пускаюсь в страшное, великое и свирепое море! Со всех стран обыдоша мя скорби и печали: первая моя скорбь, что со всеми прощаюсь и со всеми разлучаюсь, и всего блага и утешения лишаюсь; вторая скорбь, что отправляюсь в далекую страну, Палестину, за великие моря, не имея ни пищи ни денег, кроме единого отеческого благословения; и идем, как на базар, почти с одними жезлами, хотя и с благословением Святой Горы и с верою и упованием на единого Бога. Сумочку мою нес другой брат, а я шел со старцем, и держал его десницу, и слезами омочал, и говорил ему: «Отче святый, куда ты меня провожаешь? Куда ты меня от себя отлучаешь? Куда ты меня посылаешь единого? Кто меня научит добродетелям? Кто меня наставит на путь спасения? Кто меня утешит в скорбях моих?» Он же мне сказал: «Не плачь: не одного я тебя посылаю, но с Богом и благословением Святой Горы Афонской; Бог тебя научит и наставит, и утешит в скорбях твоих». Потом простились с ним, и взяли последнее благословение; он возвратился в свою келию, а мы пошли в путь прямо в Русский монастырь – проститься с моими отцами, старцами и благодетелями, и со всею братиею. Идя путем, я скорбел, что не сподобился проститься с возлюбленным старцем моим, схимонахом и пустынножителем Тимофеем, с которым жил я в пустыни; а зайти на келию далеко. Но вдруг, он идет навстречу, совсем к его келии не по дороге. Я весьма возрадовался; и распростились с ним, и получил от него в путь благословение, и разлучились. Потом пришли в монастырь к отцу Иерониму. Он же спросил: «Куда собрался?» Я ответил, что старец посылает во Иерусалим. Он паки спросил: «А денег где взял?» Я сказал: «Только что дали двенадцать рублей». Он сказал: «Ох, старец, старец! что́ он делает? Мы и с деньгами ходили, и то много скорби приняли; а без денег никак не возможно идти: не надобно о Иерусалиме и помышлять идти; впрочем, как знаете. Что же, ты к нам проститься зашел?» Я ответил: «За тем, отче святый». И пошли к игумену. Он же, увидевши меня, заплакал, и спросил меня: «Куда собрался, чадо Парфений?» Я сказал, что в Иерусалим. Он же благословил, и дал двенадцать рублей, и приказал духовнику дать, что мне нужно, хлеба, сухарей и маслин и одежды. И я благодарил его, и простился. Духовник же Иероним всем меня наградил, и дал еще денег двадцать руб. Спаси Господи отцов моих! наградили меня всеми нужными потребами. Простившись, мы поехали на корабль. Вот, какой я стал богатый: уже более сорока рублей денег, и пищи почти до Иерусалима достанет. В один день и много принял скорбей, и Господь утешил. Но старец Арсений этого уже не знал.

Того же дня, корабль пошел в путь, то есть сентября 23-го числа, 1845 года; того же года, октября 30-го, пришли во святой град Иерусалим, и въехали в патриарший монастырь. И положил я в патриархию два рубля, и записал имена своих родителей, и от Патриарха просил прощения, что мало жертвую; но наместник патриарший, митрополит Мелетий, сказал мне: «Отче, твои два рубля приняты, как вдовицы две лепты: ты более всех положил». Такожде на всех святых местах я жертвовал по своей возможности, а последние двенадцать руб. отдал за келию. И так проживал во святом граде Иерусалиме, яко птица, ни о чем не заботясь, в радости и веселии препровождая дни и нощи. Тако препроводил во Иерусалиме шесть месяцев; и благодарю Господа Бога моего: был сыт и доволен, не только хлебом и водою, но и тем, что́ только моя душа желала. Хотя хлеб на базаре и был тридцать коп. фунт, но мне было хлеба довольно: не просил ни у кого, сами давали: до утра не оставалось ни хлеба, ни денег, а поутру паки кому-нибудь Господь по сердцу положит, – или пообедать позовут или денег дадут; кормили же только российские поклонники и свои афонские братия. Часто ужинал в трапезе у Гроба Господня, когда ночевал в храме Воскресения Господня; и посетил всю Палестину и святой град Назарет: овые на конях, овые на верблюдах, овые на ослах, аз же во имя Господне пеший. В Афоне был нездоров ногами и всем телом; но когда сел на корабль, – все зажило; а во Иерусалиме обновися яко орля юность моя, и не знал как устают. И много радовался, что привел мне Господь посетить святой град Иерусалим, и поклониться Живоносному Гробу. Только и была скорбь одна, что не хотелось ехать в Россию.

В Филиппов пост, первую неделю, говели. Потом Митрополит Мелетий всех русских исповедовал; и я исповедовался, и рассказал ему свою скорбь: как меня старец разлучает со Святой Горой Афонской, и посылает в Россию, чего я не желал, и как я не хочу разлучиться с тихим пристанищем; и просил Архипастырского благословения паки мне возвратиться в Святую Гору Афонскую, и препроводить там остальную жизнь свою; и прибавил: «Старец против вашего благословения противоречить не будет, и я буду спокоен».

Он же, выслушавши, помолчал, потом сказал: «Так точно, Афонская Гора хороша для спасения; но Адаму в раю было лучше, нежели тебе в Афоне: там не было ни людей, ни диавола, а только двое; но когда преступил Божию заповедь, и оттуда изгнали; а во Афоне все есть, диавол и множество людей. И там ежели кроме Бога и Божия благословения, – все грехи может человек сотворить; а ежели с Богом и Божиим благословением, то и в великих городах и многолюдных спасешься. Иди, куда тебя старец посылает; там и спасение получишь». Я заплакал, и сказал: «О владыко святый! я хотел от вас отраду получить, а вы то же говорите». Он же спросил: «Кто такой твой старец?» Я ответил: «Духовник Арсений». Он же сказал: «Я знаю его; он был здесь, и всех удивил своими подвигами». Я стал просить его, да благословит меня хотя зайти и побывать во Святую Гору, и попросить своего старца, не оставит ли меня паки жить; а вы, владыко святый, напишите письмецо ему, чтобы он меня оставил. Владыка же мне сказал: «Как хочешь: пожалуй, зайди в Святую Гору; но только ты старца своего едва ли застанешь в живых; а письма писать я не стану, потому что я афонских старцев учить не могу. Я бы тебе советовал, куда послан, туда и идти, а больше не хлопотать; ибо на всяком месте владычество Господне». С тем и вышел от него. Я имел надежду на митрополита Мелетия, что он освободит меня от моего креста, но он еще более утвердил и укрепил, – велел слушать своего старца, и идти куда послан. Потом причащались все мы на Христовом Гробе. Пред праздником Рождества Христова, всех поклонников соборовали маслом; и я трижды в один день сподобился пособороваться маслом: первое, во своем монастыре Архангельском соборовал митрополит Севастийский; второе, позвали в монастырь Екатерининский: там соборовал митрополит Заиорданский, Мелетий; потом пошли ночевать в храм Божия Гроба: там всех соборовал митрополит Назаретский. И так проживал всю зиму, и обходил Святую Землю, посещал святые места, и покланялся им. Дождались святого Великого поста. Первую седмицу постились, и в субботу причащались. Единожды я ночевал во храме Божия Гроба; братия стали говорить, чтобы я остался один год пожить при храме Гроба Господня. Я же со всею охотою согласился. Они предложили игумену Божия Гроба. Игумен же велел мне взять благословение от митрополита Мелетия, и переходить. Я утром пошел к митрополиту Мелетию, я сказал ему, что желаю остаться на год, и потрудиться у Гроба Господня, и игумен желает меня принять; только желаю получить ваше Архипастырское благословение. Он же мне сказал: «Да, нам теперь люди нужны, только не ты; а ты иди, куда послан; а здесь поживи только до Пасхи. И потом, с благодатию и с благословением от Живоносного Христова Гроба, иди в назначенный тебе путь». Дождавшись страстной седмицы, ходили на Иордан. В Великий четверток было умовение ног. Потом в каждом монастыре соборовали всех поклонников маслом; и я сподобился пособороваться в Екатерининском монастыре от митрополита Мелетия.

Здесь я ничего не описываю о Святой Земле, ни мест, ни обрядов, ни обычаев; потому что это все в другой (4-й) части написано. А здесь пишу о том, как Господь в немощах моих Свою силу совершал. – Пришли и дни святых Страстей; дожидаемся и святой Пасхи; а на Пасхе, во вторник или в среду, необходимо надобно отправляться в путь; а я себе случая никакого не приискал никуда, ни в Россию, ни в Святую Афонскую Гору, и денег нет ничего; а остаться во Иерусалиме Владыка благословения не дает; просил у многих помощи, но все отказали.

Наступила Великая суббота; пришли поклонники и обыватели Иерусалима, в великую церковь Гроба Господня, получать благодатный Небесный свет, имея каждый в руках по тридцати три свещи; аз же окаянный ни одной не имею: ибо не на что мне их купить. Был у меня один пятикопеечный, турецких десять пар; хотел купить одну свечку, но и эту мою монету обраковали и не взяли. И аз отдал ее нищим, и стал дожидаться благодати без свечей. И помолился Господу Богу, да не прогневается на мя грешного, что не имею свещи, ибо не имею – на что купить. О, Владыко Человеколюбче и Сердцеведче! Аще и не имею свещи, чтобы получить святой Твой свет; но возжги свещу души моей, и просвети потемненное мое сердце! И тако стоящу мне и помышляющу и от очию моею слезам источниками текущим, се едина российская жена, стоящая на хорах против Гроба Божия, прислала за мной, чтобы я к ней подошел. Аз же идох. Она стала меня просить, чтобы я взял у ней два пука свеч, потому что она имеет четыре пука, и сама все не может запалить. Я сказал ей: «Не имею я ни единой себе свещи». Она же весьма рада бысть, и дала мне два пука; я взял, и благодарил Господа Бога моего, что скоро услышал и утешил меня скорбящего. О, кто Бог велий, яко Бог? Ты еси Бог творяй чудеса! Я был в храме всех убоже, не имел ни одной свещи; но во едину минуту Господь сделал меня почти всех богаче: было у меня в обеих руках по тридцати по три свещи белого воску, вызолочены, российской работы, которая в России по пятидесяти коп. одна свеча, дорогими лентами перевязаны, так что мне монаху афонскому неприлично было стоять; но не сам так захотел, а Богу тако изволившу, чтобы утешить меня скорбящего. Потом, в субботу, в третьем часу пополудни, сподобился получить новую благодать Небесного света, и все сподобились зажечь свои свещи; и тогда все исполнились неизреченной радости и веселия, упившись благодати, якоже апостолы, ликующе и торжествующе. Потом была Литургия. После Литургии понес я свещи своей благодетельнице: она много благодарила, и дала денег один руб., и сказала, что это тебе на обед; а заутро, т. е. на Пасху, приходи ко мне обедать. Я благодарил ее.

В субботу, вечером, пошли все ночевать в храм ко Гробу Господню. Наступила священная и всепразднственная нощь светоносного дня. Осветили весь храм множеством светильников, наподобие огненного солнца и луны; а кувуклия над Гробом Господним вся обвешана была лампадами, и обставлена восковыми белыми свечами, и была наподобие огненного фонаря; и было в храме – как на Небеси: все ликовали и торжествовали, радовались и веселились.

Все зажгли свещи в руках своих. Потом понесли из алтаря двенадцать хоругвий и двенадцать подсвечников; несшие были все в стихарях, а за ними шли певцы, потом диаконы; а за ними священники, – все по два в ряд; а потом диаконы с трикириями и дикириями и рипидами; а за ними епископы и митрополиты; а потом Святейший Патриарх Иерусалимский, Кирилл; а потом мы монашествующие и все православные христиане. И пошли яко с мироносицами, зело рано, прямо ко Гробу Господню – Христа искать. И обошли Гроб Господень кругом трижды, припевая: Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити! Остановились у дверей Гроба. Патриарх покадив, якобы ангел нам возгласил: что ищете живаго с мертвыми? несть зде, но воста. Потом вошел внутрь Гроба, якоже Петр, и виде ризы едины лежащие. Тогда возгласил велиим гласом по-гречески: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав! Мы же, сие услышавши, и радости неизреченной исполнившись, воспели с певцами заедино: Христос воскресе из мертвых, и прочее. Кто тогда мог не проливать источники слез от неизреченной радости, и не восклицать с торжеством: Христос воскресе из мертвых! И Гроб Христа Спасителя пред очами нашими стоящ празден, и ангел на камени гробнем седящ, и к нам вопиющ и глаголющ: «Радуйтеся и веселитеся! ликуите, яко воскресе Господь!» Потом призвали из Лавры Саввы Освященного златословесную церковную ластовицу – преподобного Иоанна Дамаскина, и с ним единогласно воскликнули: «Воскресения день: просветимся, людие!» Привел нас Господь единожды во всей жизни своей торжествовать на самой горе Голгофе, где совершилось искупление и таинство нашего спасения; и привел нас Господь воспеть победную песнь у Его живоносного гроба, где лежало Его пречистое тело, на самом том месте, где была стража, воины Пилатовы; и видели мы тот камень, где сидел ангел Господень, и благовестил женам мироносицам, вопия: «Во свете присносущнем Сущаго, с мертвыми что ищете яко человека? Видите гробныя пелены: тецыте и миру проповедите, яко воста Господь, умертвивый смерть, яко есть Сын Бога, спасающаго род человеческий. О, воистину священная и всепразднственная сия спасительная нощь и светозарная светоноснаго дне, востания сущи провозвестница, в нейже безлетный Свет из гроба плотски всем возсия!» Все песни Иоанна Дамаскина полную и низреченную возвещали нам радость, и полным веселием услаждали наши сердца. Ибо что́ поем и восклицаем устами, то́ самое и видим явственно своими очами: видим святую гору Голгофу, обагренную Христовою кровию; видим на ней и Крест стоящий; видим и то место, где повивали плащаницею тело Христово, и помазывали его миром; видим и камень, отваленный от дверей гроба, на котором сидел ангел Господень. А вокруг нас, во все стороны, видим святой град Иерусалим, и в оном Иерусалиме, в Святой Церкви, в храме Воскресения Христова, ликуем и торжествуем, и возводим очи свои, и видим се, бесчисленным множеством светильников освещаемую, и веселящися восклицаем: «Светися, светися, новый Иерусалиме! слава бо Господня на тебе возсия: ликуй ныне и веселися, Сионе, с нами заедино! Мы пришли к тебе от севера, поклониться на тебе, святый Сионе, единому всевышнему истинному Богу, совершившему на тебе, святый Сионе, великое дело спасения нашего. Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада и севера и моря и востока чада твоя, в тебе благословить Христа во веки. Греки пришли от запада и моря; болгары, сербы, молдаване, валахи, и русские пришли от севера; грузины, персиане, сириане и много греков пришли от востока; африканцы, египтяне, копты, кабеши пришли от юга. И так мы пришли к тебе, святый Сионе, от четырех стран вселенной, поклониться Гробу нашего Спасителя, и торжествовать сей великий и знаменитый праздник, в оньже воскресе Христос от мертвых. О, воистину был для нас сей нареченный и святый день, един суббот царь и Господь, и праздников праздник и торжество торжеств, в оньже благословим Христа во веки! Приидите, новаго винограда рождения, божественнаго веселия, в нарочитом дни воскресения, Царствия Христова приобщимся, поюще Его, яко Бога, во веки!» Кто может изъяснить нашу радость, и кто может ее исследовать, кроме единого Бога? Мы уже не думали, что находимся на земле, а мнили на Небеси стояти, в горнем Иерусалиме. После утрени, без расходу, началась и Литургия: служил Патриарх всем собором, четыре митрополита, три архиепископа и множество архимандритов, священников и диаконов; и всю Литургию стояли все со свещами; читали Евангелие на многих языках; по Литургии давали всем по два яйца. Потом пошел я к благодетельнице, и у ней трапезовал. И было велие утешение. Потом дала мне еще денег дойти до Святой Горы Афонской; спаси ее, Господи! Так утешил меня Господь во един день, душевно и телесно.

И положился я возвратиться паки во Святую Афонскую Гору. В среду на Пасхе, с горькими слезами и с душевным прискорбием, расстались и простились мы с Живоносным Христовым Гробом и со святым градом Иерусалимом. Взяли двое одного верблюда, и приехали в Ионнию. А потом сели на корабль, и шли морем пять недель; и 19-го мая, 1846 года, пришли паки во Святую Гору Афонскую. Все братия афонские радовались на корабле, что благополучно возвратились из странствия, и паки пришли в свое тихое пристанище; а я плакал и скорбел: ибо пришел не на покой, не на жительство, а как в гости, пришел возобновить свои старые скорби; только имел одну надежду на возлюбленного своего старца Арсения. Еще питал свою душу надеждою, что, может ему Господь известит паки оставить меня в Святой Горе Афонской препровождать жизнь свою, или, может, упросит Господа Бога, чтобы послал скорую кончину мне, и взял душу мою. Потом мы с корабля на каюке поехали прямо в Русский монастырь; день был недельный; к пристани вышли братия нас встречать. «Что́-то со мной будет?» – мыслил я, выходя на берег.

Увидевши меня, один духовный брат стал со мною здороваться, а сам горько заплакал, и сказал: «Любезный мой отче Парфений, покинул нас духовник, а твой старец Арсений, и отъиде ко Господу на вечное блаженство; а нас оставил в мире сем еще скорбеть и плакать, грехов ради наших». Я, сие слышавши, пал на землю, и много плакал, так что едва встал. Потом пошел к духовнику Иерониму. Он, увидевши меня, заплакал, и преподав благословение, сказал: «Или, возлюбленное наше чадо, паки возвратился к нам во Святую Гору Афонскую? Или еще захотелось посмотреть нас? Но уже всех нас не увидишь: любимый твой старец Арсений скончался, и покинул нас. Теперь, что́ будешь делать?» Я упал ему в ноги, и со слезами стал говорить и просить: «Отче святый, аще старец мой Арсений скончался, то вы мне остались старцы: теперь вы имеете надо мною волю; примите меня паки в свою святую обитель; и паки в послушании буду у вас препроводить остальную жизнь свою». Он же мне сказал: «Теперь твое дело, отче Парфений, кончено, запечатано: блаженной памяти старец твой Арсений послал и благословил тебе идти в Россию, и сам помер, – это он своею смертью запечатал. Теперь нам тебя принять никак невозможно, а иди куда послан. А хотя и примем, то ты сам не будешь спокоен, да и мы пострадаем». И я наипаче восплакал, и стал паки ему говорить: «Отче святый! как я пойду в Россию и с чем? Только осталось у меня денег два рубля; а без денег идти невозможно, да и сам я отнюдь не имею желания; что́ сотворю, не вем». Иероним же сказал: «Про это как сам знаешь. Вот в Иерусалим и без денег сходил, еще остались два рубля; так и в Россию, аще есть воля Божия, то Бог даст и случай, и без денег выедешь; а здесь, в Святой Горе, тебе оставаться опасно».

Потом пошел я к своему старцу Арсению. И пришедши спросил: «Где похоронили возлюбленного моего старца? Где положили тело моего наставника и утешителя? Где положили его многотрудные тленные останки? Покажите мне скорее, да поплачу о возлюбленном моем старце». Ученики же его мне показали. Я пал на гроб его, восплакал и возрыдал горько от великой моей скорби, и возглаголал в болезни сердца моего: «Отче святый! благослови меня, возлюбленное свое чадо, грешного Парфения, исполненного многих скорбей! Паки, отче святый, заехал к тебе из Иерусалима, принять от тебя душеполезное наставление, и получить в великих скорбях моих утешение. Ты, отче святый, успокоился от великих своих трудов, на вечный покой отошел; а меня оставил единого на сем свете скорбеть и горько плакать, и назначил мне дальний путь, которого я совершить не в силах. Отче! помолись ко Пресвятой Троице, к Ней же теперь имеешь дерзновение, и предстоишь лицом к лицу: да возьмет Господь душу мою и тело; а ты, отче святый, прими меня в гроб свой, и будут два гроба вместо единого. Ты назначил меня в сибирскую страну, а я не имею случая. А оставаться здесь, в Святой Горе, по твоему завещанию, отцы мои отказали мне. Ох! увы, увы мне, паче всех окаяннейшему, не имеющему где главы подклонить! Как бесприютный сирота я в Афоне; духом я уже во странствии. Отче! востани и утеши меня плачущего, и научи, как перенести эти великие скорби?» Ученики старца Арсения стояли надо мною, и много меня уговаривали, зачем я так много плачу, и сердце свое скорбью отягощаю? Надобно радоваться, что имеем такого великого старца, о нас к Богу ходатая: он за много времени провидел свою кончину. – Я им отвечал: «Я не о старце плачу, но о своей горькой участи, что уже теперь во всей Горе Афонской нет меня несчастнее, что я остался совершенно бесприютный; а хотя бы я съискал себе сто приютов, но благословения старец не дал; а хотя я и должен идти в назначенный от него путь, но не имею с чем, не имею на что паспорт выправить, ни за провоз отдать. Что сотворю, не знаю. А когда бы он благословил меня в Святой Горе жить, да еще и при своем гробе; то бы я радовался и веселился в сем тихом и небурном пристанище, в Святой Горе Афонской». Потом отвели меня в келию, и много утешали.

Потом пошел я посетить прочих моих друзей и духовных братьев; и все радовались о моем возвращении, и все меня утешали, и всяк к себе на келию приглашал. Многие меня уговаривали, и советовали мне оставить отеческое приказание втуне, и не ходить в Россию, а остаться до смерти проживать в Святой Горе Афонской, и говорили: «Неужели Господь только за то пошлет в муку, что не пойдешь из Святой Горы? Неужели Божия Матерь не упросит за тебя Сына Своего?» И стал я в мыслях колебаться, и перешел жить к одному духовному брату под Ватопедский монастырь, в келию святых Архангел, в одну прекрасную долину между Афонских гор, и пожил там два месяца. А после, когда хозяин келию продал, я перешел под Иверский монастырь, на келию Преображения Господня, к отцам Кореневым. И так еще в Святой Горе Афонской препроводил время полгода. Телесными потребами, благодарю Бога, был доволен и спокоен, но духом беспрестанно скорбел и смущался, и колебался туда и сюда: иногда исполнить волю старца моего понуждаюсь, а иногда слагалось остаться в Святой Горе; но совесть всегда меня беспокоила, и внушала исполнить волю старцеву; но не было никакой возможности.

Господь, за мое двоедушие и охладевшую во мне веру, стал меня наказывать, взял от меня Свою благодать: напало на меня уныние, отяготили меня помыслы, и начали во мне рождаться страсти, и стал я приходить в отчаяние о своем спасении, и был уже в опасности подвергнуться душевной смерти. Тогда вспомнил словеса своего старца: «Иди в назначенный тебе путь, и назад не оглядывайся, а то пропадешь». Еще вспомнил и словеса митрополита Мелетия, что без Бога и Божией воли и в Афоне погибнешь, а с Богом, и во граде спасение получишь. Потом пошел я к духовнику Иерониму, и исповедал ему все скорби и искушения, со мною случившиеся. Он же, слышавши, заплакал, и сказал: «Бог от тебя Свою благодать взял, и наказывает тебя за твое преслушание; иди скорее, иди в назначенный тебе от старца путь; а то пропадешь душою и телом». Я стал ему говорить: «Отче святый! послушал бы я своего старца, и пошел бы в назначенный мне путь, но не имею у себя ни одной копейки денег, и не имею в виду никакого случая, а подходит зима. Что́ сотворю, не знаю!». Он же мне сказал: «Имей совершенную веру в Бога, и имей неотлагаемое намерение сотворить волю своего старца, и Бог пошлет тебе случай; а за то Бог тебе и не дает случая, что ты колеблешься туда и сюда». Возвращаясь на келию, я всю дорогу проплакал, и просил Царя моего Небесного, да даст мне Свою помощь совершить Его волю, и да пошлет мне случай идти в назначенный мне от старца моего путь, и обещался, что уже больше противиться святой Его воле не буду, и в Святой Горе Афонской жить не останусь, и не подумаю, а исполню завещание своего старца. И пришедши на келию, уже жить больше не мог, хотя меня отцы и уговаривали. И пошел я, кругом всей Святой Афонской Горы, посетить все афонские монастыри и скиты, поклониться чудотворным иконам, и посетить всех знаемых отцов, друзей и братьев, и проститься с ними, и развеять скорбь по Святой Горе Афонской.

Обшедши многие монастыри и скиты, пришел в монастырь Есфигмен, или Симен, во имя Вознесения Господня. На гостинице меня упокоили. Потом пришли братия ко мне на гостиницу, и с прочими схимонах Вениамин, русский, мне знакомый, и много разговаривал со мною. Потом стал меня спрашивать: «Не знаешь ли такого из русских, хорошего человека, который бы мог ехать в Россию? Послали мы прошение в Российский Святейший синод, дабы позволил выехать нам в Россию для испрошения милостыни, трем человекам, и ожидаем скоро разрешения, а послать некого. Греки по-русски не знают, а русского в обители, кроме меня, нет, а я уже устарел, немощен». Я сие слышавши, сказал ему: «Я самый тот человек, которого вы ищите; я сотворю вам послушание, и послужу вашей святой обители; потому что я имею завещание от старца выехать в Россию, и ищу удобного случая; ежели бы вы вывезли меня в Россию, я бы вам за то послужил два или три года, пока кончим сбор; а потом ваши братия возвратятся в свою обитель, а я останусь в России». Слышавши сие, отец Вениамин весьма обрадовался, и пошел объявить игумену Агафангелу. И игумен рад был, и призвал меня к себе, и сказал: «Я сам с тобою поеду в Россию; а теперь переходи к нам в обитель и поживи, и посмотри наши общежительные уставы и братию».

Получив благословение, я перебрался в общежительный монастырь Есфигмен. Духовные братия мои весьма возрадовались сему случаю, и прославили Бога. Ибо все обо мне много скорбели, смотря на мое бедствие. И проживал я в монастыре шесть недель.

Господь сподобил на последних днях во Святой Горе Афонской еще пожить в общежительном монастыре. Еще привел Господь посмотреть на земных ангелов и небесных человеков, и во всем ангельскому житию подражателей. Как ангели повинуются своему Небесному Владыце, славословят и воспевают всех Творца Бога: тако и сии повинуются о Христе отцу своему игумену, и союзом любви к нему привязаны, якоже к Владыце Христу апостолы; и все погрешности и воюющие их мысли часто исповедуют, и беспрестанно в молитве и послушании упражняются, и мало сна очам своим дают: первую половину нощи провождают в келейной молитве и безмолвии, а вторую в соборной молитве, в пении и славословии. И всю почти утреню поют на гласы, мало что читают; и всегда утреня продолжается пять часов, а потом Литургия. День весь трудятся на послушании, а спать дают только четыре часа в сутки, и то новоначальным. Причащаются все братия через две недели, и постятся ко причащению по целой седмице. Всенощное бдение бывает каждую неделю по двенадцати часов. Живут весьма спокойно; братии человек до ста; но монастырь не богатый и весьма древний, и с моря одну стену корпусов подмыло: того и смотри, что разрушится. Соборная церковь новая и прекрасная, и вся расписана иконным писанием высокой греческой работы; иконостас нововызлащенный, пол разномраморный; библиотека богата древними кожаными книгами; и много святых мощей, и есть великий крест самого Честнаго Древа, окован златом, пожертвован царицею Пулхериею; она выстроила и монастырь сей; ризница же весьма убогая и самая простая, и той немного. Еще вновь застоили церковь во имя преподобного Антония Киево-Печерского, на горе Самаре, над его пещерою, где он спасался: ибо предание говорит, что он в сей обители постригался. И прожил я в сей святой обители сорок дней в спокойствии духа, и благодарил Царицу Небесную и Владычицу мою, Богородицу что во всю мою жизнь, в Святой Горе Афонской, упокояла меня всеми потребами душевными и телесными; а хотя и терпел скорби, но за свое маловерие. А когда совершенно поверовал, тогда и помощь готова, и получил спокойствие.

Ноября 20 числа, пришли духовные братия посетить меня, вместе и проститься. Они шли в Хилендарь на праздник Входа во храм Божия Матери. И я взял от игумена благословение, и пошел на праздник: Хилендарь от Есфигмена не более пяти верст. – Последний праздник праздновал я во Святой Горе Афонской; последний праздник торжествовал Царицы Небесной, Владычицы Богородицы, во святом Ея жребии и во святой Ея обители, в которой Она Сама Игуменией; последний раз получил я от Нея благословение; последний раз проводила Она меня за монастырь; последний раз посмотрел я множество афонских отцов и своих русских братий. Но еще получил радостное известие, что в нашем Русском Пантелеимоновом монастыре, 23 ноября, будут освящать нововыстроенный русский собор во имя святителя Митрофана, Воронежского чудотворца, которого ради я принял много трудов и скорбей. И весьма я пожелал быть на том освящении и торжестве, и разделить с русскими великую радость, и последний раз повидать возлюбленных моих отцов и благодетелей и всю мою братию, и последний раз проститься со всеми; и известил есфигменских отцов греков, что хощу идти в Русский монастырь. Они же мне сказали, что заутро игумен поедет в путь, и я с ним. Слышавши сие, я поскорбел, что не сподобился быть на освящении храма, для которого положил я много трудов; но так Богу угодно. И простился я со всею русскою братиею, и просил поклониться Русского монастыря отцам, и попросить у них прощения и заочного благословения.

И так мы простились и расстались. Братия пошли в Русский монастырь, а я воротился в Хилендарскую соборную церковь к Игумении, Пресвятой Богородице, и пал пред Чудотворным Ее образом, и стал благодарить за Ее великие милости, излиянные на меня грешного и недостойного, и начал к Ней глаголати таковая: «Благодарю Тебя, моя Владычице, Пречистая Богородице, Дево Марие; благодарю Тебя, моя Небесная Царица, за Твои великие неизреченные милости и благодеяния, излиянные на мя окаянного и недостойного. О Владычице! Ты меня приняла сначала, когда пришел из Молдавии; Ты, Владычице, в пути нас сохранила от турков и от разбойников; с любовью приняла меня во Свой святой жребий, в сию святую обитель, и упокоила от пути утружденного. О Владычице! пришел я в Твой святой жребий без денег, не знал никакого рукоделия, и не имел никакой человеческой помощи, разве Тебе, моей Владычицы, заступницы и покровительницы. Ты же, о Владычице моя, Богородице! с любовью приняла меня, яко заблуждшую овцу в Свою небесную ограду, и причислила к Своему избранному стаду; и шесть лет упокоивала меня всяким спокойствием, душевным и телесным, и утешала меня, как малое дитя, и провела по всем путям монашеской афонской жизни: показала уединенную и скитскую и келейную жизнь; общежительную и пустынную; и сподобила меня, Владычице, иметь трех пастырей и учителей, великих старцев иеросхимонахов, и четвертого схимонаха; и сподобила меня, Владычице, дважды постричься во святом Твоем жребии, и принять великий ангельский образ. О Владычице! как достойно воздать Тебе возмогу благодарение за вся, яже воздала еси мне во святом Своем жребии, во Святой Горе Афонской? Я желал, Владычице, во святом Твоем жребии скончать живот свой; но по моему желанию не сотворилось. Ныне, о Владычице! паки разлучаюсь со святым Твоим жребием; ныне паки расстаюсь со Святою Горою Афонскою, и паки исхожду из тихого пристанища во свирепое многоволнистое великое море, во всяких соблазнов преисполненный суетный мир. Но исхожду, Владычице, уже не мирским, ниже молдавским, но Твоим, Владычице, святогорским, афонским монахом, и не по своей собственной воле, но по воле возлюбленного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, такожде и по Твоему благоизволению, и по благословению моего старца. Но аще и отхожду, то только телом; а духом всегда буду во Святой Горе Афонской. И иду не один, но с благодатию Сына Твоего, Господа моего Иисуса Христа, и с благословением Святой Горы Афонской, Твоего жребия, такожде и с благословением духовных моих отцев, троих старцев. Такожде и Ты, о Пречистая Владычице моя, Богородице! Сама теперь благослови меня грешного, и Сама иди, Владычице, со мною, и веди меня, куда знаешь; и куда приведешь, тамо и буди со мною, и помогай мне во всех моих обстоятельствах. О Владычице! кроме Тебя, моей заступницы и покровительницы, идти не могу: потому что я отправляюсь в далечайший путь на восемь тысяч верст, не имеющи у себя ни одной копейки денег, ниже пищи, и не имею ни на кого надежды, разве Тебя, Владычицы моей, помощницы и заступницы, и Сына Твоего, Господа моего Иисуса Христа. Ты же, Владычице, буди в пути моем вождь, и помогай мне во всех нуждах, спасай и сохраняй меня от всех враг, видимых и невидимых! Аминь». Потом лобызал я чудотворную Ее икону, Игумению Афонскую, Троеручицу.

Потом пошел в свой монастырь, Есфигмен. И подошел к Чудотворной иконе Богородицы, стоящей на пути, которая встречает и провожает приходящих; пал пред нею, и много плакал, и благодарил Ее, что вышла меня проводить, что с любовью она меня, в 1839 г., в ноябре месяце, встречала, а в 1846, в том же месяце, провожает. Сколько мне тогда было радостно и весело, что пришел в тихое пристанище к Божией Матери: столько ныне скорбно и грустно, что вышла Владычица проводит меня из Своего жребия, из Святой Горы Афонской, из Своего красного рая. О, кто бы дал мне источники слез! Я плакал бы день и ночь, и рыдал бы о множестве грехов моих, которых ряди я разлучаюсь со Святою Горою Афонскою, да еще и вечно. О, прости меня, Богородице! много согрешил пред Тобою, и осквернил Твой святой жребий скверными моими ногами. Прости меня, Владычице, и благослови! Уже жить больше во Твоем жребии не буду, и Святой Горы Афонской не увижу, и ходить по ней не стану. – Потом лобызал чудотворную икону, и пошел в путь. О, как растрогал свое сердце помыслами, что последний уже раз иду по Святой Горе Афонской! И всю дорогу горько плакал. Трудно разлучаться со жребием Царицы Небесной, иноческим царством, с прекрасной пустыней афонской! Пришедши в монастырь, спросил игумена, можно ли сходить в Русский монастырь на освящение храма. Он же сказал, что заутро в путь будем отправляться. Однако, 22 числа не отправились.

23 числа отправились в путь, в самый тот день, в который освящали соборный русский храм святителя Митрофана, Воронежского чудотворца. И поехали мы верхами на мулах до града Солуня, сухим путем, на семи мулах с провожатыми. И ехали четыре дни высокими горами и великими лесами, и много миновали сел христианских; и везде нас греки ласково принимали и угощали.

Последний день ехали по ровному и чистому полю; в правой руке, недалече, оставался великий греческий монастырь святой Анастасии.

На четвертый день к вечеру приехали в славный и великий град Солунь, прямо на Есфигменское монастырское подворье; и проживали в Солуни двои сутки, и много по нему ходили, и много видел я древних зданий; но узнать всего не мог: потому что мало время проживали. Были подле церкви, где почивают мощи святого великомученика Димитрия Солунскаго; ныне она обращена в турецкую мечеть. Вовнутрь зайти не удостоились, и поклониться гробу святого Димитрия не сподобились, потому что не вовремя пришли; а в другое время турки христиан пускают покланяться гробу святого Димитрия.

Подле общего Афонского подворья есть одна мечеть весьма древняя, круглая, наподобие столба, и весьма великая, со многими комнатами. Сказывали мне монахи, что этот храм выстроен за много лет до Христа. До лет царя Константина великого был идольским храмом, и в нем многие мученики сокрушали идолов. Константин Великий обратил его в христианскую церковь, и освятил во имя святого великомученика Георгия. Потом греческими царями отдан был Афонской Горе, и при нем было Афонское подворье, и всегда проживали при нем афонские отцы, и ежедневно приносили бескровную жертву единому Всевышнему Господу Богу, и существовал даже до взятия турецкого. Турки обратили храм в свою мечеть, которая и доднесь существует; в нее со всех стран поделаны врата, а ныне некоторые закладены. Еще ходили смотреть прежде бывшую церковь святой Софии: велика и прекрасна, но ныне обращена в мечеть.

Доднесь в Солуни существует греческих православных церквей до тридцати, только без куполов, крестов, и без звонов. В Солуни всегда живут митрополит и епископ. В митрополии препочивают на вскрытии святые мощи святителя Григория Паламы. Град Солунь весьма велик и многолюден; кругом обведен крепкою каменною стеною, земляным валом и рвом. Постройка – деревянная, пополам с камнем, и смазанная глиной; улицы не очень узки.

28 числа сели на пароход, и отправились в Константинополь, и полетели яко птицы. От Афонской Горы до Солуня ехали четыре дня, а от Солуня до Афонской Горы летели восемь часов. Хотя и мимо шли, но видеть ее не сподобились, потому что прошли нощию. В правой руке виднелась, на азиатском берегу, славная гора Олимпийская; а в левой руке оставались полуострова: Кассандра, Сика и Святая Гора Афонская, и острова: Тас, Самофрак, Имбро и Лимнос. Всего от Солуня до Константинополя шли только сорок часов. Прошли два моря, Архипелаг и Мраморное, и Дарданельский пролив. Кто Бог велий яко Бог наш? Ты ecu Бог, творяй чудеса. Не имея ни одной копейки, приехал вместе с купцами; еще и угощали на пароходе; за провоз заплатили по двадцати два рубля с человека. Прибыли в Константинополь 30 числа ноября, на память святого Апостола Андрея Первозванного, в шестом часу с полунощи. Только пароход остановился, – сделалась по всему Константинополю пушечная пальба; и мы испугались. Потом приехали на пароход турки, и сказали, что у султана родился сын. Дождавшись дня, поехали мы на каюке на Афонское подворье, и там дали нам лучшую комнату; а игумена нашего Агафангела Патриарх к себе взял в патриархию; потому что Патриарх Анфим – постриженик афонский, Есфигменского монастыря. Поскольку Российский Святейший синод Патриарху сделал еще запрос: то нам надобно было дожидаться обороту, и проживать в Константинополе месяца четыре или пять.

И стали в Константинополе проживать, и ежедневно по нем ходить и рассматривать. В один день игумен, пришедши от Патриарха, сел подле меня, и стал мне говорить: «Отче Парфений! Патриарх хочет тебя рукоположить во иеромонаха: достоин ли ты, или нет?» Я ему ответил: «Отче святый! как я грешный могу быть достоин такового сана? Да и еще мне старец не дал благословения – за границею принять хиротонию». Игумен же сказал: «Лишь бы великих грехов не сотворил; а то в воле Патриарха». Потом пошли к Патриарху. Патриарх сказал: «Отец Парфений! я тебя хиротонисаю во иерея: на Рождество Христово – во иеродиаконы, а на Православие – во иеромонахи». Я ему ответил: «Ваше Святейшество! старец мне не дал благословения – за границею принять хиротонию». Патриарх сказал: «Это все едино, что в России: отпуская тебя в Россию, дам тебе свидетельство; по окончании сбора, ежели захочешь, то там и останешься, я дам тебе благословение». Я поклонился, и сказал: «Буди воля Господня и ваша, Святейший Владыко!» Патриарх велел мне сходить к духовнику, и готовиться. Пришедши в свою квартиру, я возвел свои душевные очи ко Всевышнему, моему Творцу и Создателю, да устроит меня по Своей святой воле: аще на пользу души моей хиротония, то да устроит; аще не на пользу, то да разрушит Сам, якоже знает; а я, яко человек подначальный, противиться Патриарху не могу. Потом сходил к русскому духовнику. Пред Рождеством Христовым, в субботу, в патриаршей церкви причащался Святых Таин.

Причастников было много, так что всю утреню и Литургию, и после Литургии, из приделов запасными дарами причащали народ. Вот сколько греки усердны ко Святой Христовой Церкви! У них каждый христианин обязан необходимо причаститься четырежды в год.

Пред праздником Рождества Христова, сошлись со всего Константинополя бедные нищие, сироты и вдовицы, в патриарший монастырь к своему отцу и пастырю, Святейшему Патриарху. И их всех собрали в церковь, а потом по одному выпускали, и каждому выдавали по пяти левов, то есть по рублю, и по литре сыру; и было нищих не одна тысяща. Были и вдовицы с малыми детьми, и не только были одни христиане, но и турков и туркинь и прочих вер был много, и была как великая ярмарка, и все получали и радовались, и благодарили Святейшего Патриарха, что всех утешил ради великого праздника; и отходили, прославляя Господа Бога, Иисуса Христа. И я, смотря на сей благой обычай, не мог, удерживаться от слез, и ублажал Святейшего Патриарха, как он для наступающего праздника, Рождества Христова, утешал всех бедных и нищих, а во образе нищих Самого Господа Иисуса Христа.

Потом были Царские Часы: присутствовал сам Патриарх. Стихиры пели по клиросам с канонархом нараспев. На каждом часе по одной стихире пел сам Патриарх, один с канонархом. Многолетие вычитывал канонарх, на девятом часе, среди церкви. Потом вечерня и Литургия, святого Василия Великого, были торжественны. Патриарх с митрополитами стояли на своих кафедрах, а Литургию служил один иеромонах с диаконом. Антидор раздавал сам Патриарх. Вечером повестили всем христианам от самого султана фирман, что в двенадцатом часу ночи отворятся по всему Константинополю врата, и каждому вольно идти в церковь, только чтобы был на три человека фонарь, а то будут взяты на гауптвахту В самую полунощь раздался по всем улицам звук: воспели церковные пономари радостную песнь громким гласом: «Днесь Христос родися, и радость всему миру явися! Православные христиане, пожалуйте в Божию церковь!».

Отворили все градские врата; во всяких вратах стала военная стража. Наполнились все улицы народом, осветились светом множества фонарей. Мы посмотрели из окна на улицу, и ужаснулись: по улице течет как огненная река; больше шли в патриаршую церковь, потому что в этот праздник сам Патриарх будет служить Литургию. А он служит только четырежды в год. Потом и мы пошли с фонарями. Патриарший двор и вся снаружи церковь освещены были плошками. Мы прошли прямо в алтарь. Весь храм освещен был множеством люстр и лампад и свещей, и уже был наполнен множеством народа.

Потом пришел Патриарх со всеми митрополитами; и встретили его на паперти архимандрит, протосинкелл с крестом и семь диаконов с кириями; и певцы запели: «Слава в вышних Богу!» и прочее. Патриарх с митрополитами прикладывался в то время ко всем иконам. Потом стали каждый на своей кафедре. Патриарх благословил народ на все четыре страны. Потом начали всенощное бдение, и продолжалось по уставу. «Хвалите имя Господне» пели, все три псалма, нараспев, по стихам. Евангелие читал Патриарх на кафедре. Каноны все пели на глас. Когда начали петь «Хвалите Господа с небес» все три псалма по стихам, тогда митрополиты по двое подходили к Патриаху, и покланялись и лобызали его руку, и входили в алтарь и облачались; а семь диаконов взяли все патриаршее облачение, и вынесли в Царские врата, и облачали Патриарха на кафедре, торжественно, с пением. А один архимандрит в то время проскомидию совершал. Славословие великое пели торжественно. По окончании утрени протодиакон возгласил: «Владыки, изъидите из алтаря!» Архиереи все вышли Царскими вратами во всем облачении, без митр, а в камилавках; и поклонившись Патриарху, стали на своих кафедрах. Потом, по обычаю, началась Литургия. Продолжалась Литургия весьма торжественно и великолепно: служил Патриарх и четыре митрополита, и шесть архиепископов и два архимандрита, – всех двенадцать, а тринадцатый Патриарх, наподобие того, как у Христа было двенадцать Апостолов; и семь диаконов, наподобие как было у апостолов семь диаконов. С великим входом шли только два архимандрита и семь диаконов. Архиереи же с Патриархом стояли, от самого престола и до амвона, лицом на запад. И самый младший архиерей принял от диакона дискос с Агнцем, обратился на восток, и возгласил: «Патриаршество твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и присно, и во веки веков!» Потом второй архиерей принял, и сотворил такожде; и так все один от другого принимали, и Патриарха поминали. Патриарх же стоял подле престола лицом на запад, главу имея весьма низко наклоненну. От последнего митрополита принимал сам Патриарх, и вышел в Царские врата, и поминал трех Восточных Патриархов, потом благочестивых царей, потом обратился на обе страны, и сказал: «Архиерейство ваше да помянет Господь», и прочее. Потом поминал многие частные лица, потом возгласил: «Всех вас православных христиан да помянет», и прочее, и потом поставил дискос на престол. Такожде творили и с потиром, и потом отправляли по чину Литургию. Когда же пришло время причащаться, то прежде Патриарх сам причастился, потом причащал митрополитов и архиереев, потом младший архиерей причащал архимандритов и диаконов. По Литургии, сам Патриарх раздавал антидор. Так совершилось великое торжество праздника Рождества Христова в Константинопольской патриаршей великой церкви. Продолжалась вся служба девять часов. – Но Патриарх своего обещания не исполнил, и в диаконы меня не рукоположил. Видно, Господь хощет со мною другое устроить на пользу души моей, и в немощах моих совершить силу Свою.

По Литургии, пришли мы в свою келию, изготовили себе пищи, и потрапезовали. Потом огласились все константинопольские улицы звуком и гласом пения. И я весьма удивился, что́ такое за многогласное пение? Отворил окно, и еще более удивился, ибо слышу со всех сторон много поющих гласов, мужеских и детских. И спросил я: «Что́ это значит, что всюду поют?» Отцы мне сказали: «Это прославляют новорожденного Превечного Младенца Иисуса Христа и рождшую Его Пресвятую Деву Марию». Потом пришла толпа, человек пятнадцать, старых и малых, к нам под окно, стали против нашего подворья, перекрестились, и все запели приятными голосами, тенорами и басами. И мы все отворили окна, и слушали: пели они весьма долго разные стихотворения, и прославляли рождшагося Превечного Младенца Иисуса Христа и Богоматерь Деву Марию. Потом каждый им бросал деньги. И так беспрестанно подходили одни за другими. И продолжалось такое пение три дня. Христиане не торговали. Под новый год (1847) была великая вечерня, и был за вечернею Патриарх. Утреня и Литургия были торжественные; Патриарх стоял на кафедре.

На святое Богоявление, вечером по Литургии, было великое стечение народа. Вечером паки объявили всем от султана фирман, что в первом часу по полуночи отворятся все врата, и вольно каждому идти в церковь, только чтобы с фонарем. И по полунощи, услышавши распевание пономарей, созывающих в церковь на молитву, паки весь народ пошел в церкви, паки все улицы осветились огнями. Потом и мы пошли. Была утреня и Литургия торжественная. Литургию служил один архимандрит с иеродиаконом; а Патриарх с архиереями стояли на своих кафедрах. По Литургии было освящение воды: освящал сам Патриарх. Литургия окончилась еще до свету.

И так проводил я великие праздники в радости и веселии; но паки готовились мне скорби. После Богоявления, в скорости, в один день приходит игумен Агафангел из патриархии, и сказал мне: «Отче Парфений! прости нас, что мы тебя обманули: мы тебя с собой в Россию не возьмем». Я спросил: «Почему так, отче святый?» Он же мне сказал: «Весь собор мне сказал, что тебя взять никак невозможно: потому что ты не нашего моастыря постриженик. Ты теперь говоришь, что останешься в России; а когда случится, что много насобираем, тогда ты передумаешь, и паки приедешь во Святую Гору; тогда ты свою часть возьмешь в свой монастырь. Потому никак нельзя взять; и Патриарх так сказал». Я ему сказал: «Отче святый! что же я теперь буду делать? У меня денег нет ни одной копейки». Он же мне ответил: «Иди обратно в Святую Гору Афонскую; когда я тебя вывез оттуда, то паки на свой счет представлю в Святую Гору». Я ему сказал: «Я бы со всею радостью возвратился во Святую Афонскую Гору, только ежели бы Святейший Патриарх разрешил моего старца завещание, и я был бы спокоен совестью». Игумен же сказал: «Пойдем к Патриарху: он тебе разрешит и благословит в Святую Гору».

Пошли к Патриарху. И пришедши, взяли благословение. Патриарх же сказал мне: «Иди, старче, иди в Святую Афонскую Гору, и там спасайся». Я ему ответил: «Ваше Святейшество! аще Вы разрешите старца моего завещание, то с радостью возвращусь в Святую Гору Афонскую, и буду спокоен». Патриарх спросил: «Какое завещание?» Я сказал, что старец мой, духовный отец, благословил мне идти в Россию, а сам умер. Патриарх же сказал: «Когда старец умер, то аз разрешить тебе этого завещания не могу; иди куда послан. Ежели бы он был жив, то бы я ему послал письмо, чтобы он тебя разрешил; а теперь твое дело кончено; разрешить тебе этого никто не может. Ты знаешь ли? Один старец послал ученика своего на некое особое послушание, и не дал ему благословения хлеба есть, пока не окончит назначенного дела. Ученик пошел, а старец без него умер. Пришедши и увидевши старца мертвого, ученик не осмелился есть хлеб без благословения старца. После он ходил к самому Патриарху, но и Патриарх с собором не разрешили ему, чтобы он хлеб ел; а благословили ему питаться овощием⁶. Так и ты, хотя бы и подлинно знал, что на Черном море потонешь, иди: мученик будешь». Я ему ответил: «Ваше Святейшество! с чем я пойду? Не имею ни одной копейки денег». Патриарх сказал: «Поживи здесь, подожди; Бог тебя не оставит, даст тебе денег; а на хлеб игумен будет давать». Потом игумену сказал, чтобы мне на хлеб давал денег.

Когда мы пришли на подворье, то игумен с своими меня от себя отделили, и дали мне келию одному, в нижнем этаже. И стал я проживать, яко птица, ни о чем не пекущися, и в совершенном нестяжании, не имеющи ни денег, ни хлеба, но только полагал всю свою надежду на единого истинного Господа Бога моего; кому Господь Бог по сердцу положит, – подаст кусок хлеба мне страннику. И благодарю Господа Бога моего за Его великие милости, излиянные на мя грешного: хотя русских не было ни единого, но был всеми потребами телесными доволен и преизобилен, не только что хлебом и водою, но чего моя душа желала. Спаси их, Господи! – греки не оставляли меня; игумен Агафангел давал мне на хлеб, и прочие афонские отцы все меня миловали и награждали, кто пищею, кто деньгами, кто углями для нагревания келии; и всегда у меня в келии стоял манголь с огнем, и прочие приходили ко мне греться; и говорили: «У отца Парфения денег хотя и нету, но его Бог лучше всех нас согревает; еще и нас богатых своим теплом наделяет». Так я проводил зиму; и ежедневно по Константинополю прохаживался, ходил к Живоносному Источнику, иногда на Галату, иногда к святой Софии; и ежедневно приметался в дому Божием, ходил в святую церковь к утрене и Литургии; более ходил в патриаршую церковь, а к вечерне, где случится. Но когда к вечеру прихожу в свою келию, всегда имею приготовлену пишу и манголь с горящими углями.

Любил я часто ходить провожать усопшие тела православных христиан, греков. Там вынос тела бывает в два часа пополудни с великою церемониею: всегда бывает архиерей, и провожает из дому до церкви; все бывают со свечами. Призываются из училищ мальчики, надевают одежду наподобие стихарей, из синей материи; подпоясываются белыми широкими поясами, и держа в руках великие свещи, идут вперед по два в ряд. В церкви зажигают все паникадила, и раздаются всем свещи, и всегда бывает великое стечение народа. Поют погребение медленно, и каждому бывает надгробное слово: иногда говорит сам архиерей, а иногда иеродиакон. По отпуске, во вратах ограды каждому дают по белому сухарю и по кренделю, подносят по стакану красного виноградного вина и по большой ложке сладкого колива; дают и денег, по состоянию умершего. Впереди несут великий запрестольный крест и две рипиды, и всегда бывает много священников и сам архиерей, и много певцов. Поют «Святый Боже» сладкогласно, и далеко по улицам раздается глас пения: потому что улицы узки, а дома высокие. Из христианских домов, из верхних этажей, жены кропят розовой благоуханной водой гроб и весь народ, и от того бывает великое благоухание.

В один день прохаживался я по Константинополю, и попались мне русского племени казаки, некрасовцы, с Мраморного моря, из села Майносы. Я сказал: «Здравствуйте, казаки!» Они ответили: «Здорово, батюшка! Знать, ты русский?» Я сказал: «Русский». Они спросили: «А что ты, батюшка, не священник ли?» А я шутя сказал: «Священник». Они сказали: «Приди-ка ты, батюшка, к нам на кунак (постоялый двор); нужно бы нам с тобой поговорить», и сказали мне свою квартиру. Я обещался к ним побывать.

После, я пришел к ним, и начал их спрашивать: «Как они живут, и что имеют?» Они отвечали: «Мы, батюшка, у себя много имеем благодати». Я спросил: «Какую же вы имеете благодать: Патриарх, что ли, у вас есть?» Они отвечали: «Нет у нас Патриарха». Я еще спросил: «Что́ же, разве епископа имеете?» Они ответили: «Нет у нас епископа». Я еще спросил: «Что же, разве священника имеете?» Они ответили: «Был у нас и священник, да помер; теперь нужно бы нам священника». Я еще спросил: «Что, разве имеете церковь?» Они же отвечали: «У нас церкви нет, а только имеем четыре часовни». Я еще спросил: «Что же, разве святые мощи имеете?» Они отвечали: «Нет, мы мощей не имеем; не знаем, какие и мощи». Я еще спросил: «Какую же вы имеете благодать, когда вы не имеете ни Патриарха, ни епископа, ни церкви, ни священников, ни святых мощей?» Они же отвечали: «Мы, батюшка, имеем святые старинные книги, уже не по одной тысящи лет: еще наши старики сами из России вывезли; наши книги от самого святого Иосифа». Я сказал: «От Иосифа Патриарха всего прошло только двести лет, да и Россия приняла крещение только восемьсот лет». Они же отвечали: «Мы вашего Патриарха Иосифа не знаем; а мы книги имеем от того Иосифа, который был Богородице обручник». Я спросил: «А давно ли вы ушли из России?» Они же ответили: «Давно, батюшка, уже не одна тысяща годов, еще при царе Петре І-м». Я спросил: «А что, есть у вас в Майносе кто вас умнее?» Они же ответили: «Мы не знаем; а только мы первые старшины в обществе: избрали нас от всего общества, и послали к султану по общественным делам; стало быть, умнее нас не нашли». Я покачал головою, а сам горько заплакал, и начал им говорить: «Любезные мои братия, куда вы зашли, куда вы забрели? До какого крайнего безумия вы дошли, что и сами не знаете, чему веруете, и кому последуете? И заблудили вы, заблуждшие овцы, без пастыря: мирские вашему безумию смеяться будут, а мы, иноки, о вашей погибели горько плачем, да и плакать не престанем, доколе вас Господь обратит на путь истинный». Они же больше слушать не стали, и сказали: «Нас учить нечего; уже мы веры не переменим, какая она есть; в том и помрем, в чем родились; только плохо, что у нас попа нет, некому венчать браки. Мы думали, что ты к нам пойдешь». И пошли вон, а я ушел к себе. – Трудно обратить человека от заблуждения; Сам Господь сказал: никтоже может приити ко Мне, аще не Отец пославый Мя привлечет его (Иоан. 6:44). – После стали уже от меня бегать.

Многажды мне случалось видеть султана, как по пятницам в параде ходит в мечеть, сопровождаем множеством воинства и с музыкой.

Января 30-го, в Константинополе торжественно праздновали праздник трех Святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. Когда наступила неделя сырная, и в один день прохаживался я по Галате, то вдруг увидел одного русского, и спросил его: «Откуда и куда идет?» Он же ответил, что идет из России в Иерусалим. Я спросил: «Много ли вас?» Он ответил: «Трое: две женщины, да я один мужчина». И они мне дали денег тридцать рублей, – спаси их, Господи! На эти деньги мог я выправить себе фирман, только уже в пост. Так утешил меня Господь на сырной неделе, и провождал я сырную седмицу в радости и веселии. В сию седмицу велик был во граде шум и много соблазнов; но мы больше приметались в дому Божием. В субботу была великая вечерня; поутру в воскресенье – утреня и Литургия; и по всем церквам великое было стечение народа.

В тот день по всем церквам читали патриаршее приказание, чтобы воздерживались от пьянства и роскошества, а приготовлялись к посту. И греки оказались послушны своему архипастырю, Святейшему Патриарху: что́ он сказал, то́ и сделали. После Литургии, в воскресенье, по всему Константинополю все затихло и умолкло. К вечерне мы пошли на Галату в Николаевскую церковь. Вошедши в храм, вдруг увидели странное явление: весь иконостас, резьба и злато, покрыты и обиты черною материею, такожде и все киоты; и архиерейская кафедра и все подсвечники, люстры и паникадила, все облечены черною материей. И нигде отнюдь не видно было ни злата, ни иного чего блестящего; но весь храм облечен якобы во вретище, скорбит и плачет о грехах человеческих, и вопиет к народу, что пришли дни плача и раскаяния о грехах. Сей благой обычай по всем константинопольским церквам наблюдается; и бывает так до Пасхи.

Наступила первая седмица святого Великого поста, и по Константинополю все приутихло, все приуныло; отошел у греков праздник и гульба, и у турков не стало. И мы радовались, что проводили шумные дни, и дождались тихого и приятного времени, святого поста. На первой неделе поста я получил от Оттоманской Порты открытый фирман ехать прямо в Россию: это стоило мне более двадцати руб. Но паки скорбь: российское посольство мне воспрепятствовало, и велело мне ехать в Молдавию. Ежели в Молдавию ехать, то на что мне был фирман? Я бы мог ехать и с паспортом. Но так было Богу угодно.

В первую неделю поста, в день Православия, служил сам Патриарх с митрополитами и архиереями, такожде, как и на Рождество Христово, было великое стечение народа; но проклятия еретикам не было, потому что турки возбраняют.

Потом пришел я к игумену Агафангелу, и показал ему фирман. Он же удивился, и спросил: «Где денег взял?» Я сказал, что русские поклонники дали. Еще стал его просить, чтобы дал мне денег на дорогу, которые обещался ему выслать. Он же с любовью мне дал, сколько мне нужно. Спаси его, Господи, за его великие благодеяния! Довез на пароходе до Константинополя, и здесь не оставлял; да еще награду дал, и ни в чем не отказывал.

Получив деньги, я пошел на корабль; и отправились в путь, радующися и веселящися. Но недалеко отошли от пристани: остановились по причине противного ветра. Потом паки пошли, и паки остановились на месте, называемом Арнаутка.

Там стояли мы две седмицы, за противным ветром. Там есть две церкви православных: одна – во имя Преображения Господня, а другая – во имя святого пророка Илии. Сия Ильинская церковь столь велика и богата, что во всем Константинополе другой такой не случилось видеть: более патриаршей. Нигде не видал по Константинополю икон в серебряных окладах: а здесь весь иконостас, местные иконы, коих осьмнадцать в ряд, все в серебряных окладах; еще много на столбах и на стенах икон в окладах. И ежедневно бывает такое стечение народу, что церковь всегда полна; и весьма строго наблюдают церковный чин и порядок: избраны нарочитые старики, которые беспрестанно ходят по церкви и наблюдают чин. При сей церкви живет архиепископ и Святейший Патриарх Григорий, удаленный от престола. В этой церкви праздновал я третью неделю Великого поста, крестопоклонную. Крестопоклонение было торжественное. Когда прикладывались ко кресту, архиерей раздавал из-под креста по цветку, а диакон каждого кропил розовой водою, исполненною благоухания

У греков по всему Константинополю сохраняется такой благой обычай. Каждую неделю Великого поста, в пяток вечера бывает великое стечение народу по всем церквам; убирают и украшают, разными цветами и пеленами, икону Богородицы, которая стоит подле Царских врат, и вешают пред нею много лампад с елеем; становят по обе страны иконы по подсвечнику, зажигают много свеч, и зажигают по всему храму паникадила, люстры и лампады. И приходит в церковь сам Патриарх или епископ. Потом читают малое повечерие; после «Верую» поют канон Похвалы Богородицы весь нараспев весьма торжественно. По шестой песни поют кондак «Взбранной воеводе» самым протяжным умильным гласом; в то время два диакона кадят святые иконы и весь народ; у греков обычай такой: каждого человека кадят. Потом архиерей сходит с кафедры, и пред иконою Богородицы читает три кондака и три икоса; два диакона кадят икону, а концы «Радуйся, Невеста Неневестная» и "Аллилуиа» припевают протяжным гласом. Потом паки – «Взбранной воеводе». Потом допевают последние песни канона, потом «Достойно» и прочее. Молитву «Нескверная неблазная» читает чтец, пред иконою Богородицы, на глас умиленно; по окончании ее переходит на другую сторону пред икону Спасителя, и читает на глас молитву: «И даждь нам, Владыко». И тако продолжается сия служба более двух часов. Потом прикладываются все к иконе. И так четыре пятка прочитывается весь акафист. А на пятой неделе, под субботу, с вечера, бывает стояние торжественное.

Еще есть у греков похвалы достойный и строго соблюдаемый следующий обряд, или обычай: под Великий пяток, в нощи, на стоянии, по прочтении пятого Евангелия, все держат в руках непогашенная свещи, и внутри храма, позади столбов, бывает лития, или малый крестный ход. Духовенство все в облачении; несутся хоругви вперед с фонарями; мальчики идут в стихарях с подсвечниками; старший священник несет великий крест, по сторонам идут два священника: один несет икону Божией Матери, а другой икону Иоанна Богослова. Священники поют в то время стихиру, глас шестый: «Днесь висит на древе, Иже на водах землю повесивый: венцем от терния облагается. Иже ангелов Царь: в ложную багряницу облачается. Одеваяй небо облаки: заушение прият, Иже во Иордане свободивый Адама: гвоздьми пригвоздися Жених церковный: копием прободеся Сын Девы. Покланяемся страстем Твоим, Христе. Покланяемся страстем Твоим, Христе. Покланяемся страстем Твоим, Христе. Покажи нам и славное Твое Воскресение». Сия стихира писана по пятом Евангелии в Триоди Постной. То же повторяют певчие. Потом становят крест, посреди церкви, и иконы Богородицы и Иоанна Богослова. Потом подходят и покланяются кресту и иконам, творя по два поклона земных, и целуют крест и иконы; потом еще поклон земной, и отходят каждый в свое место.

Простояв у Арнаутки две недели, отправились; и отойдя верст десять, паки стояли десять дней. На том предместье три церкви: первая – Преображения Господня, вторая – Успения Богородицы, третья – святителя Николая: туда ходили мы к службе, к утрене, часам и вечерне. Потом подул ветер благополучный, и мы пошли в путь. Но только стали выходить из Константинопольского пролива в Черное море, – вдруг подул паки северо-восточный сильный ветер; и мы, а с нами более ста кораблей, все воротились в пролив, и пристали к предместью, называемому Буюкдере, где все европейские посланники имеют летние дворцы. Там и русского посланника летний дворец с церковью. Здесь есть и греческая церковь. Здесь мы стояли неделю.

В среду, на пятой неделе, поехал я, в каюке, в Константинополь, и сподобился отстоять великое стояние в знаменитой церкви святителя Николая. Стояние было с вечера; великий канон не читали, но пели весь на глас с канонархом; ночевал я на Афонском подворье, и отцы много о мне сожалели, что так долго Бог не дает пути. Поутру рано пошел на Галату, в церковь святителя Николая, и там у русского духовника, Иеронима сербина, исповедался, и на Преждеосвященной причастился Святых Таин. Потом паки пошел на корабль, и пришел уже ночью. От Галаты до Буюкдере восемь часов ходу. И так просидел я на корабле почти весь Великий пост; а из Константинополя выйти не мог, и деньги почти все истратил. Потом, на шестой неделе поста, поехал в Константинополь, чтобы найти случай совсем уехать на первом пароходе в Молдавию, потому что Бог знает, когда корабль пойдет. Хотя денег не имею не только что на проезд на пароходе, но и на корабле: но положил надежду свою на Господа Бога, и приехал паки на Афонское подворье, и попросил игумена Агафангела, чтобы еще дал мне денег на пароход. Он еще дал тридцать рублей, – спаси его, Господи! Еще и прочие помогли.

Неделю Ваий праздновал в патриаршей великой церкви, и сподобился получить ваии из рук самого Святейшего Патриарха. Позднюю Литургию стоял на Галате, русскую, в храме святителя Николая. Афонские отцы утешили меня своею трапезою.

Под понедельник, по всему Константинополю, у греков с вечера было стояние. И до часу с полунощи не запирали градских врат. Я стоял в патриаршей церкви. Там был сам Патриарх, и читал шестопсалмие. «Се Жених грядет в полунощи» пели целый час; кафисмы читали, а трипеснец пели нараспев. Было великое стечение народа, и зажигались все паникадила. Стояние продолжалось шесть часов. Такое стояние бывает во всю Страстную седмицу, каждый день. В самую полунощь вышли из церкви. И все улицы осветились множеством фонарей. Вот греки как празднуют Страстную седмицу, и прославляют имя Господа нашего Иисуса Христа, между поганых турок! Воистину, смиренные греки аще и в неволе турецкой живут, да право имеют благочестие содержать. Утром, в пять часов, начались часы, и была преждеосвященная Литургия. И был сам Патриарх. Потом пошел я к духовнику посоветоваться: ибо желательно мне было проводить святую Пасху в Константинополе, а на втором пароходе, на Фоминой неделе, во вторник, отправиться. Но духовник так не благословил, а благословил отправиться на первом пароходе, и святую Пасху праздновать в Молдавии, в городе Галаце. Я пошел и заплатил деньги за пароход сто семьдесят пять левов, т. е. десять рублей серебром, и взял билет. Вечером, под вторник, паки было по всем церквам стояние. Я паки стоял в патриаршей церкви, и все такожде отправляли, как и в понедельник.

Во вторник, по отпуске преждеосвященной Литургии, получил я последнее благословение от святейшего Вселенского Константинопольского Патриарха Анфима, 1847г., марта 18-го дня, простился со всеми афонскими отцами, пошел на Галату, получил последнее благословение от духовника, и отправился на пароход, и в первом часу по полудни пошли в путь; и полетели, яко птицы. И простился я со славным и великим градом Константинополем, в котором прожил почти четыре месяца.

И перелетели великое и страшное Черное море в шестьдесят часов, и прибыли в Молдавию, в город Галац; здесь и праздновал святую Пасху, радуюся и веселяся. Теперь мне прилично было воспевать: Воскресения день: просветимся, людие! Пасха, Господня Пасха! от смерти бо к жизни и от земли к небеси Христос Бог нас приведе, победную поющия. И паки: О божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго Твоего гласа! с нами бо не ложно обещался еси быти до скончания века Христе, егоже вернии утверждение надежды имуще, радуемся. И как мог я не радоваться и не веселиться, и не прославлять Господа Бога моего за Его неизреченные чудеса? Ежели бы я прибыл на корабле, то это было бы не дивно: потому что и бедные ездят на кораблях; но то дивно, что не имея ни одной копейки, три моря переехал на пароходе во сто часов, подобно как трижды шагнул. Истинны Господни словеса: невозможная у человек, возможна суть у Бога (Лук. 18:27). И паки: сила Моя в немощи совершается (2Кор. 12:9). Поистине, кто Бог велий, яко Бог наш? Ты ecu Бог, творяй чудеса!

В четверток на Пасхе отправился в город Яссы на конях с попутчиками. Только в пути обуреваем был помыслами о том, как мне одному ехать сухим путем в дальнюю дорогу, до города Томска: пешему невозможно, потому что имел при себе некие вещи, а коня не имею на что купить; хотя и помогут родные, но одному никак невозможно ехать, горше пешего. Но положился на Господа Бога моего: как Он Сам знает, так да управит. В понедельник на Фоминой прибыл в Яссы, прямо к своим родным. Имел я желание выехать в Россию в монашеском звании, но российское консульство воспрепятствовало. Потом согласились со мною ехать в Россию два по плоти родственника; но только были не готовы, а заняты мирскими делами; и я дожидался их два месяца.

В сие время я получил известие, что скончался отец Иоанн, пустынножитель, который мне благословил идти в Афонскую Гору, и предсказывал, что буду в Иерусалиме, и много буду странствовать. Сей блаженный старец скончал свой путь, и достиг тихого пристанища, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная. Много сожалел я, что видеть его больше не сподобился.

Теперь почитаю за нужное сказать немного о Молдавии. Молдавия есть сама собою княжество, имеет свои права и законы, имеет своего господаря, или князя, в подданстве Турции, а под покровительством России; имеет своего митрополита, подлежащего Константинопольскому Вселенскому Патриарху. Природные молдаване все – православные христиане, и строго наблюдают правила святых отец; все повинуются своим пастырям и учителям церковным; добре помнят словеса своего Спасителя: слушаяй вас, Мене слушает. Между молдаванами нет ни еретика, ни раскольника. Богослужение совершают на своем природном языке. Но в Молдавии много и других родов и вер: много евреев, немцев и венгров, много русских, которые живут селами и по городам и по местечкам; но русские все раскольники разных сект, зашедшие из России от Никона, Патриарха Московского, и во время императора Петра І-го. Молдаване весьма ими гнушаются; и которые из раскольников обращаются, тех они перекрещивают, говоря, что от раскольников невозможно ни единой Тайны принять: потому что как у них нет епископов, у них и нет ничего справедливого; а хотя у них и есть попы, но беглые, от своих епископов запрещенные, от Святой Соборной Апостольской Церкви отлученные; и еще многие у них бывают самозванцы, да еще и святого миро не имеют. Еще в Молдавии от западной церкви приходящих и присоединяющихся к Святой Восточной Церкви всех перекрещивают, и обливательного крещения отнюдь не принимают, и даже приходящих из Малороссии весьма истязуют, не обливан ли кто в крещении?

Молдавия к востоку граничит с Россиею; отделяется рекою Прутом и Бессарабиею. К северу граничит с Австрией, – сухая граница. С запада тянутся по всей Молдавии высокие непроходимые Карпатские горы, покрытые непроходимыми лесами. С юго-запада граничит с Княжеством Валашским, или с Валахиею. С югу граничит с Турциею, отделяется рекою Дунаем. По всей Молдавии ровного места отнюдь нет. Впрочем, как горы Карпатские непроходимы и к житию человеков неспособны: так Молдавские горы удобны к житию человекам. Почва земли самая хлебородная, камню отнюдь нет; воды, источников и речек преизобильно; довольно и лесов; и вся Молдавия изобилует хлебопашеством, скотоводством, и пчеловодством, а наиболее изобильна садами, виноградом, черносливом, яблоками, грушами, дулями, вишней, черешней; земли вольной отнюдь нет, но – или господская или монастырская; жители живут на таковой земле по контрактам. Господствующий язык у них молдавский.

По всей Молдавии находится до трехсот монастырей, более не самостоятельные, а принадлежат к прочим монастырям; самостоятельных же не более шестидесяти монастырей. Монастыри значительные суть: первый монастырь Нямец, во имя Вознесения Господня, в котором жил великий старец Паисий Величковский; и доныне в нем до осьмисот человеков братии; второй – женский, называемый Варатик, до осьмисот монахинь; третий – женский, называемый Агапиев: в нем до трехсот монахинь; четвертый – мужеский, Секул, до ста монахов; пятый – мужеский, Рышков; шестой монастырь – Слатин. Сии все монастыри стоят при подошве Карпатских гор. Еще есть монастырь Ворона, мужеский, во имя Рождества Богородицы; славится строгим своим общежитием. Много есть скитов; живут самоизвольно, только под старцами, на афонских скитских уставах.

Город Яссы – первый город всей Молдавии, и столичный; в нем живет князь и митрополит. Внутри Ясс – семьдесят приходских церквей, из числа которых двадцать монастырских, монастыри обнесены оградами каменными, но не самостоятельные: одни принадлежат Гробу Божию, в Иерусалиме; другие святой Горе Синайской, иные Святой Горе Афонской, а иные Молдавской Митрополии. Самый главный монастырь – святых трех святителей, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого; выстроен из белого камня резбенного. Сей монастырь принадлежит Святой Горе Афонской. В нем, в соборной церкви, на правой стране, в серебряной раке препочивают святые целокупные мощи преподобной матери Параскевы, на вскрытии, источают неизреченное благоухание. Память ее празднуется октября 14-го числа. Когда бывает крестный ход, тогда носят мощи преподобной Параскевы в раке. Еще и второй славный монастырь – Голиев, во имя Вознесения Господня, принадлежит Святой Горе Афонской, монастырю Ватопеду. В монастыре Голиеве находится чудотворная икона Богородицы. Здесь на колокольню проведена трубою вода извне града, и проходит сквозь львовы уста, и оттуда трубами расходится на весь град. Еще великий монастырь – Митрополия, где проживает митрополит. Здесь, в церкви святого великомученика Георгия, стоит чудотворная икона Богородицы. Соборный храм вновь строится, – еще не докончен. Постройка города больше каменная, а улицы широкие, хотя и не по плану, но прямые. Жители – разных вер, родов и языков. Господствующий народ и язык есть молдавский.

Часто город Яссы оглашается колокольным звоном; ибо там такой обычай: как кто помрет, то ходят по церквам, и дают деньги, чтобы позвонили. Это бывает весьма часто. А к вечерне, утрене и к Литургии, прежде ударяют в доску, а потом в колокол.

Еще скажу, как в Молдавии бывает вынос мертвого тела, чего во всем моем странствии не случалось мне видеть. В назначенный к погребению день, сносят из всех церквей и монастырей хоругви и фонари на двор умершего, и сходится все духовенство; аще богатый, то приглашают митрополита, аще ли средний, то одного епископа. Потом раздаются всем свещи с платками, по состоянию умершего: аще богатый, то больше свечи, и лучше платки; и бывает великое стечение народу; и приготовляют великие коливы и хлебы, – три колива и три хлеба; и несут каждый хлеб и каждое коливо по четыре человека на носилах; и во вратах умершего оделяют всех деньгами, по состоянию умершего, и провождают по улицам, наподобие крестного хода, с колокольным звоном, и оглашаются улицы пением; поют на два хора. Причетники поют «Святый Боже» молдавским языком: «Сфинте домнезеу, сфинте тары, сфинте фардеморте, милуешти непреной». А другой хор – на греческом языке: «Агиос о Феос, агиос исхирос, агиос афанатос, елейсон имас». Некоторые приглашают и военную духовную музыку. В Молдавии дороже становятся похороны, нежели свадьба.

Еще есть в Молдавии обычай, согласный с греками: чрез семь лет каждаго умершего откапывают, и смотрят кости; потом служат панихиду, и паки там же закапывают. Часто попадаются тела связанные и тлению не предавшиеся: тогда просят епископа прочитать разрешительную молитву; аще не разрешит епископ, то призывают митрополита; аще митрополит не разрешит, то ездят к Константинопольскому Патриарху.

Скажу одну вещь, случившуюся в 1832 г. В 1829 году, во время мира России с Турциею, в Адрианополе, было такое условие, чтобы султан заплатил все убытки Молдавии и Валахии за то, что турки разграбили и разорили и сожгли; и султан обязался исполнить. В Молдавии был всем допрос: кому турки сделали какой убыток и на какую сумму? Показывали – кто что хотел: одни показали правду, а другие много лишнего. Послали эту бумагу в Константинополь, к султану. Султан же Махмут, собравши требуемую сумму денег, послал эту бумагу Патриарху, чтобы он положил благословение и клятву: аще кто собственное свое берет, – на том благословение; аще кто лишнее, – на том клятву. Потом послал денег в Молдавию. Когда пришли деньги: дали всем повестку, и все с радостью получили – кто что показывал. Прошло немного времени, и начали некоторые из получивших умирать: но сначала не могли этого понять. Многие богачи померли и из русских. Но Бог не захотел этой тайне долго быть сокровенной, и скоро объявил сицевым образом: у одной русской купчихи умер сын, чрез два года после своего отца. Мать захотела положить сына своего с его отцом, в одной могиле. Егда откопали гроб мужа ее, – захотелось посмотреть его кости, и велела открыть гроб его. Егда же открыли, – увидали его всего целого, тлению отнюдь не предавшегося; она же, испугавшись, приказала его вытащить, и пригласила митрополита прочитать над ним разрешительную молитву: но он не мог разрешить; и паки положили в землю, и еще после дважды откапывали, и митрополита призывали, но ни чтоже бысть. И много о том сомневались: какая тому причина? Человек был весьма доброй жизни; только все знали, что он показал неправильно на счет денег; от этого начали все сомневаться, стали и прочие своих смотреть, и нашли всех истуканами нетленными; тогда все познали причину – что которые неправду показали, – все лишились жизни, и умерли под клятвой. Писали чрез митрополита к Святейшему Патриарху, чтобы прислал разрешение. Патриарх же, всех простивши, прислал разрешительную грамоту. Когда ее получили, и над всеми прочитали: то после, раскопавши, обрели одни кости.

В 1834 году, митрополит Вениамин ездил по Молдавии, обозревал свою паству, и многих значительных людей откапывал. В монастыре женском, Агапиеве, откопал первую игумению, по плоти родную свою сестру, и вынули ее нерастлевшуюся, как под клятвою. Поставили ее к стене. Монахини смотря на нее, рыдали; и сам митрополит горько плакал, а разрешить не мог. Причина была такая: прежде сей монастырь выстроен монахами, и было положено завещание, чтобы всегда в нем проживать монахам, мужескому полу. Потом осталось монахов мало. Митрополит Вениамин обратил его в женский, и сестру свою сделал игуменией. От того монахини все пришли в смущение, и просили митрополита переместить их в другой монастырь. Митрополит же их уговорил остаться, а сам писал к Вселенскому Патриарху. Патриарх прислал умершим разрешение, а живым благословение. И паки митрополит приехал и прочитал патриаршую грамоту; и умершие, получив разрешение, предались тлению, а живые успокоились, и доныне живут. Еще митрополит откопал в городе Буташан протоиерея, тоже связанного клятвою; но сего сам митрополит разрешил. Еще много господ откапывал, и находил связанных клятвою: иных сам разрешал, об иных посылал к Патриарху⁷ (*

Молдавская Митрополия имеет под собою три епархии: Ясскую, Гугровскую и Бордюжинскую; но епископы все живут в Яссах.

Наконец, Бог послал мне пенязей: наградили меня старые друзья. И спутешественники мои с делами управились; и мы выправили паспорта, я купил себе коня, и отправился в путь, 28 числа мая, 1847 г. Прибывши в город Киев, прожили четыре дня, и сподобились приложиться ко святым мощам. По дороге посетили Глинскую общежительную пустынь, и в ней прожили четыре дня; и сподобился я, недостойный, здесь причаститься Святых Таин, Тела и Крови Христовых. Потом прибыли во град Курск, а потом в Воронеж, и там проживали четыре дня; и поклонился мощам святителя Митрофана, Воронежского чудотворца. Потом миновали города: Тамбов, Пензу, Городище, Кузнецк, Сызрань; здесь переправились чрез великую реку Волгу, и потом миновали города Самару, Бузулук. Потом ехали шесть дней башкирами, татарами, и приехали во град Уфу. Потом ехали шесть дней по мало проходимым местам, лесами, Уральскими горами. Проезжали чрез железные заводы, чрез Сим и Устья, и выехали на великий завод Златоустовский, и здесь переехали Уральский хребет, и въехали в Сибирь. Потом миновали город Челябу, и прибыли в город Шадринск. Здесь остался мой родной сопутник, и не захотел уже далее ехать. Итак Сибирью мы ехали двое при обозе.

Прибыл же в назначенное мне от духовного моего отца и старца, иеросхимонаха Арсения, место, во град Томск, 11 сентября, 1847 г. Приехали еще по сухой дороге и при теплой погоде. И так я переехал пять тысяч верст, почти в три месяца, от Молдавии до Томска. А от Святой Горы Афонской до Молдавии почти три тысячи верст. В проезде всего было одиннадцать дней, исключая стойки и проживания. И приехавши в Томск, еще денег имел один руб. серебром. Теперь исполнилось предсказание старца Арсения. Он сказал: что я пройду с двенадцатью рублями двенадцать тысяч верст: так и случилось; еще и осталось. Еще он говорил, что не устанут мои ноги от дальнего пути: так и сотворил Господь: три моря перелетел во сто часов, на пароходе; сухим путем более пяти тысяч верст переехал на коне, да еще и с провожатыми. И только тогда шел пеший, когда наскучит сидеть, и захочется ноги поправить. Еще он говорил, что не могут воспрепятствовать мне злые люди, ни враги: так и случилось. Сколько было таких людей, которые мне хотели преградить путь еще во Святой Горе Афонской. Но ничтоже успеша. Были такие в Константинополе, что все силы употребляли, чтобы воротить меня паки в Афонскую Гору, и сделать напротив определения старца Арсения; от того и расстроили Патриарха и синод, чтобы не взять меня игумену Агафангелу: но вместо вреда сделали в мою пользу. Где теперь Агафангел, – не знаю. Не знаю – позволил ли ему Святейший Российский синод выехать в Россию, или нет; а хотя и позволили бы, то не должен ли бы я с ним пробыть два или три года? Итак, когда бы я попал в город Томск? А теперь Господь так устроил, что скорее и попасть невозможно. Хотя и проживал в Константинополе четыре месяца; но в то время была зима: ни корабли ни пароходы в Россию и Молдавию не ходили. Но когда пришла весна, то все нужное Господь послал, и тому Господь по сердцу положил, который ни одного слова не знает по-русски. И так во всех немощах моих сотворил Господь силу Свою, и явил на мне чудеса Своя. Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса! С нами Бог! разумейте язы́цы, и покаряйтеся, яко с нами Бог! Слава Ему Единому Всевышнему Богу! Переплыл я великие моря, и кончил дальний свой путь, который назначен был выше естества моего. Теперь уже в Сибири, теперь уже в Томске. Здесь Господь определил мне нести крест свой. Прилично мне теперь воспевать со Псаломником, и горько плакать, когда вспомню Святую Гору Афонскую. На реках здесь сибирских сижу и плачу, и горько рыдаю, внегда помянути мне Святую Гору Афонскую. О Господи, прости мя за дерзость мою, яко изнемогаю в немощах моих! Буди, Господи, милость Твоя на мне, якоже уповах на Тя! Благословен еси Господи: научи мя оправданием Твоим. Благословен еси Владыко: вразуми мя оправданием Твоим. Благословен еси Святый: просвети мя оправдании Твоими. Господи! милость Твоя во век: дел руку Твоею не презри. Тебе подобает хвала. Тебе подобает пение. Тебе слава подобает, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков: Аминь.

Приближаясь к городу Томску, я радовался, что кончаю дальний путь, назначенный мне от старца моего, до двенадцати тысяч верст; и думал, что, с окончанием моего двухлетнего из Святой Горы странствия и путешествия, окончатся все мои скорби. Но сначала не оправдались мои предположения и надежды. Десять месяцев проживал я в Томске, в мирском доме, у одного доброго человека; и тяжко мне сие было после проживания в благословенной Святой Горе Афонской, посреди одних иноков. Но наконец, Господь послал мне милость и утешение. Преосвященный Томский, Афанский, принял меня в свой архиерейский дом, дал мне спокойную келию, и сделался мне отцом и благодетелем. Шесть лет он изливал на меня свои отеческие милости, ежедневно делал меня, непотребного, соучастником своей трапезы, лелеял меня, как свое любимое детище, и весьма много времени проводил со мною в беседах.

При многократных наших разговорах, Владыка кое-что узнал от меня о Востоке, и понудил меня описать многолетнее мое странствие, хотя вкратце, вменив мне сие в дело послушания. Хотя я много и долго от этого дела отговаривался: но не мог до конца противиться своему отцу и благодетелю, и принялся исполнять дело послушания. Полтора года я писал свое сказание о путешествии вчерне, и один год переписывал набело: ибо преосвященный не давал мне много заниматься, чтобы мне не повредить своего здоровья.

Еще, проживая в Томске, собрал я воедино из разных книг слова и беседы разных святых отцов на Господские и Богородичные праздники, на русском языке, всего более осьмидесяти, в двух книгах, и назвал сие собрание Торжественник, который теперь находится в Гефсиманском ските.

Еще составил книгу, в трех частях, в которой собраны повествования о разных особенно замечательных вещах и случаях, мною виденных и слышанных.

В первые годы проживания моего в Томске, познакомились со мною два юноши из купцов, оба Григории, возгоревшие любовью ко Господу. Два года ежедневно приходили они ко мне в келию; потом, воспламенившись до конца любовью к Господу Богу, не захотели более жить в Томске в своих домах, а взявши от общества увольнение, пошли в Россию. Пришедши в Киево-Печерскую Лавру, там остались на жительство, и стали в подвигах подражать киевским чудотворцам. Сии два Григория, живши в Томске, много чудного слышали о подвигах и жизни блаженного старца Даниила, и ходивши в Иркутск на поклонение святителю Иннокентию, сами были в Ачинске и деревне Зерцалах, где препровождал жизнь старец Даниил, и были в его келии, подобной гробу или могиле. В 1852 году, из Киева они писали мне несколько писем, и усильно просили, чтобы, пока живы современники и самовидцы старца Даниила, собрал я сведения о его жизни, и прислал им. Но я, ово отказывался, ово молчал: потому что боялся приняться за это дело без Божия на то извещения. Хотя я и сам много слышал великого и удивительного о старце Данииле, но отлагал до времени писать о нем что-либо. Но получая беспрестанные и усильные просьбы и даже понуждения, как от обоих Григориев, так и от других многих людей, собрать сведения о жизни старца Даниила, все это я принял за Божие извещение, и в 1853 году начал спрашивать о нем, письмами, тех, которые его лично знали и были ему близки; а в 1854 году, что́ мог, собрал и написал. Сказание мое здесь предлагаю.

Возлюбленные мои о Христе братия и духовные чада, два Григория! Желаю вам о Христе радоваться, и тещи безостановочно начатый вами путь, во след своего Спасителя. Еще вы здесь, в Томске, зажгли свои сердца искрою сладчайшей любви своего Создателя, Господа Бога, и Его Единородного и Единосущного Сына, Господа Иисуса Христа; уязвившись Его любовью и скрывши сию драгоценную искру внутри себя, потекли во след Его, и ради сего оставили свои дома и родителей, и сродников, и имение, и даже свою страну. Хорошо вы познали, что посреди мира и его соблазнов неудобно эту драгоценную искру любви Божией сохранить непогашену: ибо мир и его прелести, диавол и плоть, не только могут эту искру потушить, но даже и память о ней истребить. Не возможно работать совокупно миру и Богу. И вы добре уразумели словеса своего Спасителя: аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мф. 16:24). Наконец, достигли вы тихого пристанища; и вот уже четвертый год находитесь во святой обители, во Свято-Киевской Печерской Лавре, между толикого сонма святых отец, которых святыми нетленными мощами наполнены все ваши храмы и пещеры, и которых вы учинились и сподобились быть искренними чадами и законными наследниками их добродетелей и имения. Они сеяли и трудились, а вам досталось плоды собирать: теперь имеете – кому подражать и с кого брать пример жизни!

Но вы тем не удовольствовались, а еще хощете получить как некое духовное наследство со своей сибирской страны. Вы меня про́сите убедительно, дабы я собрал сведения о жизни великого старца Даниила Ачинского, и прислал оное к вам, дабы вы могли отчасти подражать его житию и подвигам. Конечно, это ваше желание – самое богоугодное и спасительное, только для меня весьма тяжкое; потому что я прибыл в сибирскую страну уже после кончины старца Даниила, спустя четыре года с половиной; потому, я сам его лично не видал, и благодатных его словес и наставлений не слыхал. Благодарю Господа Бога, что еще застал в живых весьма много людей, которые его лично знали, и слышали из уст его душеспасительные слова и беседы, и наставления! От них нечто мог я узнать; но совершенного удовлетворения получить не мог, хотя и письма к некоторым писал. Все отвечали очень скудно; потому что мир и его суеты все заглушили и совсем почти истребили.

Хорошо – быть очевидцем подвигов знаменитых мужей и поборников благочестия, и, взирая на них своими очами, извлекать для души пользу. Все достохвальное, когда видишь его собственными очами, является привлекательным, становится вожделенным, и возбуждает в зрителе желание приобрести оное. Но не мало приносят пользы и повествования о таких подвигах, передаваемые очевидцами в слух тех, которые сами их не видели. Зрение, говорят, достовернее слуха; однако же и слух заслуживает доверие, если он различает речи, судя по достоверности лиц говорящих.

Вот, и я приступаю к сему жизнеописанию со страхом и трепетом: потому что буду говорить только чужие слова и рассказы, и боюсь, чтобы в чем не погрешить; притом, первый я приступаю к описанию жития такого великого старца, который прославил Господа Бога в жизни своей делами своими.

И вот, по любви моей к вам, мои возлюбленные братия, исполняю вашу просьбу, слушая слово ангела Господня, к Товии старшему и юнейшему реченное: тайну цареву добро хранити, дела же Божия открывати славно (Тов. 12:7).

А наипаче добро и потребно, и нужно есть проповедати пути Божии и Его истинных рабов в нынешние времена, когда по всей земле умножилось нечестие и беззаконие, и враг диавол разверз свои челюсти на Святую Соборную Восточную Апостольскую Христову Церковь. Он же проклятый со всеми своими полчищами и слугами, магометанами и еретиками, поднял брань и войну на Христа и на Его Святую Церковь, и на всех православных христиан, чувственно и духовно, – чувственно – войною, а духовно – страстями, разлиянием роскоши и разными грехами и беззакониями, ересями и расколами.

В такие прискорбные времена наипаче нам нужно особенное Божие покровительство, и нужны нам верные и возлюбленные Богом Его рабы и подвижники, а о нас теплые молитвенники ко Господу Богу о Церкви и о Православном благочестивейшем Императоре, о воинстве его и о всех православных христианах.

Призвав Бога в помощь, с упованием на молитвы в Бозе почившего великого старца Даниила, приступаю к описанию его жизни; которая вам отчасти уже известна; ибо вы сами были в городе Ачинске и в деревне Зерцалах, и видели сами тех людей, которые его лично знали, и были вы сами в его келии, подобной гробу. Хотя все вы это хорошо своими очами видели; однако хорошо для вас кое-что и повторить.

Игумения Евгения и города Ачинска священник, Димитрий Евтихиев, и другие многие о юных летах и о жизни старца Даниила пишут мне следующее:

Родом старец Даниил был из малороссиян; но из какой губернии, неизвестно; достоверно только, что из крестьян; его называли Даниил Корнильев, по фамилии Дема. В молодости отдан был в военную службу, и в двенадцатом году был на войне с французами застрельщиком, и был ранен. После французской войны были вызваны охотники учиться грамоте; в числе прочих и Даниил пожелал учиться грамоте. Был уже он фельдфебелем, и имел денег до трехсот рублей, но был очень скуп, так что жалел себе купить калач; ходил с часами (это он сам про себя рассказывал). Потом, когда Бог открыл ему грамоту, он познакомился с одним диаконом доброй жизни, который дал ему довольное понятие о Святом Писании; и начал читать священные книги и жития святых отцов. Это ему очень понравилось, и он вознамерился во всем последовать жизни их. С тех пор возимел он большую ревность и любовь к Богу, и рассмотрев суету и непостоянство мира сего и кратковременность жизни человеческой, стал непрестанно иметь в мысли вечную будущность и вечное праведных наслаждение, а грешным вечное наказание. Когда он прослужил земному царю семнадцать лет, вышел ему за верную службу чин благородного. Но он не захотел принять чина, и отказался от службы. А восхотел он препроводить остальную жизнь свою или в монастыре, в иноческом чине, или единому в пустыни, дабы беспрепятственно послужить и поработать Господу Богу всем сердцем и всею душою, и всем помышлением. Посему решился он сказать полковому командиру, что уже не желает больше служить и принять чина, а вознамерился остальные дни своей жизни посвятить на служение Богу. Командир, знавший его хорошее поведение, равно и прочие начальники уговаривали его, чтобы он служил по данной им присяге царю и отечеству, а потом уже – единому Богу; а иначе, говорили они, ты должен получить наказание. Но он решительно им объявил, что он не хочет более служить. Достоверно не известно, сие ли только поставлено ему в вину, как противление власти, или к сему присоединилась какая на него клевета; только взяли его под строгий арест. Но это для него было великое утешение: он день и ночь хвалил Бога. К большему его удовольствию, дозволено было давать ему книги Божественного Писания. Долгое время находился он под судом; потом ему сказали, что его должно расстрелять. Он на сие ответствовал: «Буди воля Господня». Чрез несколько дней сказали, что надобно наказать его проведением сквозь две тысячи строя. На сие он отвечал: «Мало мне этого». Потом, по милостивому решению, без наказания послали его в Сибирь, в Нерчинские заводы, на работу. Шел он вместе с преступниками, в кандалах, которые несколько раз хотели с него снимать, но он сам никак не позволял их снимать, и называл их карманными часами. Но тобольская экспедиция определила его в Томскую губернию, в Боготольский винокуренный завод, на вечную работу. В сем заводе находился он несколько лет, под ведением первого пристава, Егора Петрова Афанасьева, от которого претерпел много гонения и даже мучения. Сей называл его святошею, и употреблял его в самые тяжкие работы. Но он все работы, возлагаемые на него, исправлял без опущения, и по вся ночи стоял на молитве; пищи вкушал очень мало, и то только хлеб и воду. Среди дня, когда прочие отдыхали, он удалялся на молитву в уединенное место, где бы его не было видно. От того наипаче начальник Афанасьев на него сердился, и насмехался, говоря ему: «Ну-ка, святоша, спасайся в каторге!» Однажды, в зимнее время, обнаженного его посадил на крышу дома своего, велел из машин поливать его водою, и с насмешкой кричал ему: «Спасайся, Даниил! ты святой!» Он ему ничего не отвечал, а молился только о нем же Богу, чтобы не поставил сего ему в грех; а это наказание он считал для себя еще малым. Потом, Богу было угодно наказать того смотрителя завода, Афанасьева. Вдруг повернуло ему голову на сторону, так что лицо его было уже назади. Жена его начала его укорять за неповинного старца. Тогда приказал он позвать к себе старца, просил у него прощения, и говорил ему: «Прости, прости меня ради Христа, добрый старец! за тебя меня Бог наказывает». Он же ему сказал: «Бог тебя простит; ибо я этого наказания достоин, потому что я клятвопреступник». Вероятно, под сим разумел он то, что упорно отказался от службы, против воли начальства. После сего Афанасьев сделался совершенно здоров, и начал уважать старца Даниила. На другой же день, поехал Афанасьев в город Ачинск: ночью заблудились путники, сбившись с дороги, ибо поднялся страшный буран. Кучер говорит ему: «Это за то нас Господь наказывает, что ты вчера очень оскорбил старца Даниила. Надобно тебе просить еще заочно прощения; а то мы здесь замерзнем». Афанасьев восплакался, и сказал: «Прости, прости, старче Данииле, и избавь нас от этой беды и смерти! более тебя держать не буду и отпущу на волю». И что же? – Тут же очутились они близ дороги. Возвратившись в завод, он немедленно написал донесение к губернатору, что такой-то Даниил неспособен к работе, и отпустил его на волю, на пропитание. Старец переселился в город Ачинск, и построил себе келию самую маленькую. Потом перешел он в дом купца Алексия Хворостова, и у него также построил келию, и жил в ней несколько лет. В эту келию двоим поместиться было нельзя. Трудно было занятие его: трудился он, по ночам копая в огородах, чтобы никто его не видал; также и в поле косил и жал хлеб до совершенного изнеможения; потом немного отдыхал и вкушал пищи. Пища его была ржаной хлеб с водою или картофель, которого он никогда не чистил. Пред вкушением пищи, он под пояс забивал деревянный клин, чтобы меньше съесть. В последние годы он жил в деревне Зерцалах у крестьянина. Здесь уже келия у него была совершенный гроб, в которой он пребывал нагой, а платье свое оставлял в сенях; ибо в ней только мог поместиться на коленах, для молитвы ко Господу Богу. Окно у него было в медный гривенник. Сия келия и доныне стоит цела, и вы сами ее видели. Из нее он по целой седмице не выходил; светильника и лампады никогда не зажигал, но беспрестанно находился в молитве; иногда занимался и рукоделием: в сенях шил простую одежду, но платы за то не брал, разве хлеба для пищи. Милостыни отнюдь не принимал, и не давал, потому что нечего было подавать; жил в совершенном нестяжании, подобно птице; работал безмездно, к бедным ходил жать и косить, наипаче в ночное время, чтобы мало его видели. Всегда он говаривал: «Лучше подавать, нежели принимать; а ежели нечего подать, то Бог и не потребует; нищета Бога ради лучше милостыни; а милость может оказать и неимущий: помоги бедному поработать, утешь его словом, помолись о нем Богу, – вот чрез сие и можно любовь оказать ближнему». Носил он более двадцати лет тяжкие железные вериги и берестовый пояс, который уже и врос в тело его, с которым и похоронили его. Еще носил он на теле железный обруч. Но незадолго до смерти вериги с себя снял. Спрашивал его один духовный его сын: «Отче, для чего ты снял вериги?» Он ему ответил: «Любезный мой брат, потому я снял с себя вериги, что они уже не стали мне приносить пользы: тело мое так к ним привыкло, что отнюдь не чувствует ни тяжести ни боли. Посему и не стали они приносить никакой пользы душе моей. Ибо только тогда бывает полезна вещь, или подвиг, или добродетель, для души, когда они наносят скорбь и обуздание телу А люди видят на мне вериги, да и думают, что я, нося оные, через это приобретаю себе великую пользу, тогда как они уже совсем мне бесполезны. Пусть лучше говорят, что Даниил ныне уже разленился, и вериги с себя скинул: это будет для меня полезнее; а ты не соблазняйся о мне».

Молитва у него текла из сердца, как река эдемская; ум его всегда находился в делании сем; посему часто молитва у него прерывала его разговор, и он приходил умом в восхищение. Все разговоры его были душеполезные и спасительные: или о Боге и о Спасителе мира, о Его учении и о страданиях, или о блаженстве праведных и о наказании грешных. Все разговоры и слова его были растворены слезами и любовью, так что без слез почти не мог ничего говорить. Тело его было как восковое, лицо приятное и веселое, с малым румянцем; часто он постился по целой седмице и более; исповедовался и причащался Святых Таин Тела и Крови Христовой весьма часто.

Когда он удалился с завода: уже и тогда протекла о нем слава, так что народ начал приходить к нему. Ибо еще в заводе он всех удивил своею жизнью. Посему и обращались к нему – одни, чтобы принять на какое-либо дело благословение, другие – испросить душеполезный совет; а иные приходили только посмотреть на него, и то́ за великое почитали. Ибо он такую имел благодать, что кто только его увидит, весь изменяется, хотя бы и закоснелый был грешник: вдруг зарыдает, и признает свои грехи, и просит наставления.

Этого брата Даниила (так он себя велел называть при жизни своей, и говорил: «Не называйте меня отцом, а называйте братом, ибо все мы о Христе братия, а один есть наш общий Отец Господь Бог, в Троице славимый»; посему называли его современники братом Даниилом), – этого, говорю, брата Даниила, знавшие его, почитали земным ангелом и небесным человеком. Он имел от Бога великие дарования: некоторые поступки его давали повод думать, что он знал дела и помышления других людей, прозревал отчасти и будущее. Говорил он больше в притчах и намеками, чтобы понятно было одному тому, кому говорит, а иногда и прямо, ежели то было полезно. О сем нижеследующее явит слово.

Еще когда он жил в городе Ачинске, то проездом по епархии был у старца в келии преосвященный Михаил, архиепископ Иркутский. В то время Енисейская губерния принадлежала к епархии Иркутской. Владыка беседовал со старцем долгое время о разных духовных предметах. Старец говорил ему о великом его сане и его великой обязанности, о том, как ему должно управлять своею обширною паствою, чтобы ни одна овца не погибла от его нерадения или беспечности; и как он должен всех исправлять, наказывать бесчинников, которые подают соблазн прочим. Так он о сем говорил, что Владыка плакал и даже рыдал. Старец сказал: «Владыка святый, прошу тебя, благослови мне грешному поцеловать твою святительскую десницу и твои ланиты». Владыка с любовью позволил. Потом Владыка хотел дать ему денег, сколько ему угодно, для милостыни и на масло для лампады, и на прочие нужды. Хотя Архипастырь и убедительно его просил принять от него сколько-нибудь; но старец совершенно отказался, и сказал: «Владыко святый, на что мне деньги? Я их отнюдь не требую; пропитание имею от своих рук. А милостыню давать для чего мне из чужих денег? Ты сам раздай, кому знаешь, и кто в них имеет нужду. Равно и лампадку для чего мне иметь, когда в душе моей тма? А когда бывает в душе моей свет, тогда кольми паче мне не нужна лампадка; ибо и без того светло и радостно». Владыка начал его просить, чтобы он его проводил до перевоза через реку. Старец с радостью согласился. Когда взошли на паром и стали прощаться, Владыка взял в руки просфору и давал старцу. Он же, не принимая оную из рук Владыки, отломил ее верхнюю часть, и сказал: «Владыко святый, мы ее с тобою разделим пополам: верхнюю часть мне, а нижнюю тебе». Владыка удивился прозорливости старца, поклонился ему почти до земли, и сказал: «Прости меня, брат Даниил!» А Владыка в нижнюю часть просфоры искусно положил пятирублевую ассигнацию, дабы старец, не познавши, принял подаяние. Но от него сие не скрылось.

Еще тому подобное написал мне во втором письме города Ачинска священник Димитрий Евтихиев, которого я просил подробнее узнать о старце Данииле. Он, между прочим, повествует следущее:

Два брата купцы, проезжие с Ирбитской ярмарки, зашли к старцу посетить его и принять благословение. Старец очень любил братьев. Это случилось на святой неделе, и надобно было похристосоваться по обряду христианскому: а они, вместо красных яиц, взяли с собой по яблоку, которые везены были ими с ярмарки. Старец, вышедши из келии и увидавши их, сурово взглянул, и громко им сказал: «Мир вам, братия!» Братья, видя старца гневным, не знали, что́ сказать, и в недоумении молчали. Тогда старец с улыбкою сказал им: «Знаете ли, что́ наделало это яблоко? (А они не показывали ему яблоков). Вкусили яблочка Адам и Ева: и вот теперь все мы мертвецы, враги Господа и рабы греха». Взявши у них яблоки, бросил так сильно, что не осталось и малейших частиц, все разлетелись. Братья, принявши наставление от старца, поехали домой с радостью.

Он же Евтихиев продолжает:

Многие из жителей города Ачинска сказывали мне, что когда только они собирались посетить старца в его келии, и намеревались в какой-либо определенный день ехать в деревню Зерцалы, где старцева келия (эта деревня от города в 17 верстах), – старец сам предупреждал их намерение, и рано приезжал в город. Приблизясь к порогу дома, всегда с улыбкой говаривал домохозяевам: «Мир дому сему! вы хотели ехать ко мне непотребному, а вот я к вам сам пришел. На что вам меня?» Так всегда посещал знатных людей.

Он же Евтихиев продолжает:

В городе Ачинске был некто А. И. Орлов. По свойственному многим равнодушию, он всегда отзывался о старце вольно; но слыша постоянно о его строгой жизни и подвигах, принял решительное намерение призвать старца к себе в дом. На другой день старец сам пришел в город, и идет прямо к нему; взойдя в комнату, громко воскликнул: «Здравствуй, здравствуй, орел!» Орлов как ни был от природы смел, но пришел в страшный испуг и трясение, и не мог сказать слова. Тогда старец сказал: «То-то, брат, ты высоко летаешь; смотри, не пади; а то убьешься, когда крылышки-то обрежут». Вскоре после этого Орлов был за что-то отдан под суд и отрешен от должности. Впрочем, после того он питал к старцу особенное глубокое уважение.

Еще продолжает Евтихиев:

Старец был знаком и с преосвященным Агапитом, первым епископом Томским, и уважаем Владыкою. Также и епископ Агапит искусил старца, как преосвященный Михаил, архиепископ Иркутский. Однажды епископ Агапит, при обозрении епархии, посетил старца. Когда старец провожал преосвященнаго чрез перевоз, Владыка, желая дать ему денег, но зная совершенное его нестяжание, так что он, если давать ему в руки, денег не возьмет, подклеил под дно просфоры пятирублевую ассигнацию, и, благословив старца, подал ему просфору. Старец же не взял ее в руки, но только верхнюю часть сломил, и сказал: «Владыко святый! верхняя часть – моя, а нижняя – твоя», и денег не взял. Дозде иерей Димитрий.

Один брат, известный мне и вам, жил неподалеку от старца Даниила. Диавол уязвил брата завистью против старца, потому что старца все прославляли и уважали, и почитали как великого подвижника; а его нет. Посему вознамерился он старца умертвить. В одно время, взявши нож, пошел он к келии. Старец сам встречает его в сенях, и говорит: «Любезный брат, за что ты хочешь меня зарезать? Ну, ежели виноват, так режь же!» Брат затрепетал и выпустил нож, который был под его одеждою; пал на колени, заплакал и стал просить прощения. Старец простил его, и сказал: «Брат любезный, не надобно диавольскому внушению верить. Чего мне грешному завидовать? – Что меня прославляют? Но я этого не ищу и не желаю; я бы тебе эту временную славу, которая не мало вредит душе моей, с любовью отдал, но не моя на то воля, а воля Господня: ибо Он славящих Его прославляет еще в жизни сей временной. Живи и ты так, как я живу; да и проси Господа, чтобы тебя не прославлял в этой жизни, а только моли Его о прощении грехов своих: и тебя Господь прославит. Но ежели будешь желать здешней славы, то хотя бы жил и по-ангельски, ничего не получишь, ни в здешнем веке, ни в будущем».

Одна томская старица, из благородных, Анисья Ивановна, рассказывала мне о себе следующее:

Долгое время имела я желание посетить старца Даниила, ибо беспрестанно слышала о его благочестивой жизни. Потом, Бог и привел посетить его келию. Случилось нам прийти к старцу с каким-то незнакомым человеком из купцов. Пришедши в сени его, сотворили мы молитву. Старец вылез из своей келии, или, лучше сказать, из гроба, потому что келия его – совершенный гроб. Увидавши его, я исполнилась ужаса, и слезы полились из глаз моих: я думала, что увидела ангела. Он же, ничего не говоря, подошел к человеку, взял его правую руку, и, сложив три первые перста, сказал: «Так молись, так подобает творити на себе крестное знамение; так мать наша Святая Восточная Христова Церковь учит детей своих молиться; так пре дали святые апостолы и святые отцы; так и ты молись, и спасешься». Человек ничего не мог ответить ему; только поклонился ему до земли. Потом, старец обратился ко мне, начал своей рукою водить около носа своего, и сказал: «На что же так делать? Это грешно, это самая та сеть, в которую птичка попадает одним ноготком, да и вся пропадает; я и сам в молодости в эту сеть попался было; но, однако, Божией помощью скоро вырвался. Да; ты плохо видишь, – так табак тебе даст зрение? Нет; с него и вовсе ослепнешь. Бог дает зрение, и посылает за грехи слепоту». А я, грешная, с молодости понюхивала иногда для глаз, когда они заболевали. С тех пор не нюхала, а глаза перестали болеть, хотя и старее стала.

Тогда я еще жила с мужем своим; иногда посты мы не соблюдали, как должно, и хотя не ели скоромного, но по постам ели рыбу. Вот он, мой батюшка, и начал говорить о посте следующее: «Какая тех людей ожидает радость и вечное веселие, которые сохраняют святые посты в среды и пятки, по узаконению церковному! И какое ожидает вечное мучение тех, которые их нарушают!» Потом вздохнул и заплакал, и сказал: «О, горе мне, паче всех грешнейшему! О, какую те люди делают невозвратную потерю, которые против церковных правил разрешают святые посты в среды и пятки! Каких они достойны слез, что за малое наслаждение лишаются вечного блаженства! Да, некоторые говорят: что-де едим мы не скоромное, а только рыбу; а того не знают, что мы сделались изгнанниками из рая, и учинились смертными, и находимся под грехом не за мясо и не за рыбу, а только за одно яблоко; – а что в яблоке соромного и греховного?! – Но было заповедано не есть его; вот в том самом и был грех, что преслушали заповедь Божию. Так и теперь: хотя бы была рыба, хотя бы масло, хотя бы и что иное, – в какие дни не позволено чего Церковью есть, того и не подобает. А кто преслушает заповедь святой Церкви, тот и грешит, и за это подлежит наказанию».

Вот я, грешная, что удостоилась слышать от такого великого старца, которого все слова как бы запечатывались на моем сердце! Еще сказывали мне многие следующее:

Старец, когда еще жил в Ачинске, ходил в Иркутск на поклонение новоявленному чудотворцу и святителю Иннокентию, первому епископу Иркутскому. Был там он в женском монастыре у игумении, которая приглашала его остаться навсегда у них в монастыре, и обещалась его успокоить до смерти, и похоронить его. Он же сказал ей: «Нет, я не ваш житель, а мне надобно умереть в енисейском женском монастыре, у игумении Евгении». Эта игумения Евгения, у которой он помер, в то время еще была барыней и жила с своим мужем.

Еще старица Мария Иконникова, томская мещанка, сама про себя мне рассказывала следующее:

Вот, я, великая грешница, много по свету постранствовала, но без всякой душевной пользы. Раз пять была я в Киеве; ходила и в другие российские монастыри и к святым мощам; была в Сарове у батюшки Серафима, и в Иркутске у святителя Иннокентия. Много слышала я доброго про старца Даниила; и вот, по пути из Иркутска, бывши в городе Ачинске, зашла повидать и старца Даниила, и принять от него благословение на будущее странствие. Он же, мой батюшка, встретил меня еще на пути, не допустя до келии своей, почти полунагой. Он, мой батюшка, взглянул на меня с самым гневным и сердитым видом, и громким голосом упрекнул меня: «Что ты, пустая странница, пришла ко мне? Я давно тебя ожидал; вот будешь меня помнить!» А сам палкой грозил на меня. Я вся от страха затрепетала, чуть не упала на землю: язык оцепенел, и не могу ни бежать, ни слова сказать, ибо знаю свою вину. Он же начал говорить следующее: «Зачем ты бродишь по свету, да обманываешь Бога и людей? Тебе дают деньги в Киев на свечи и на молебны: а ты их тратишь на свои прихоти. Много станций ехала на подводах, нанимала, тратя данные Богу деньги. А в таком-то месте пила вино, и столько-то его купила; а в таком-то месте пустое празднословила». И так он, мой батюшка, рассказал мне то, что я уже и сама позабыла; как будто со мной ходил он и записывал дела мои. А я стою ни жива ни мертва; он же еще сказал: «Теперь уже полно тебе ходить по свету; ступай и живи в Томске; питайся от свое го рукоделия, вяжи чулки; а когда устареешь, тогда для пропитания собирай милостыню; да слушай же, больше не ходи в Россию». Потом пошел он в свою келию; а я поклонилась и пошла, не сказавши ему ни слова. Пришедши в Томск, я отложила попечение о странствовании, и начала жить дома и заниматься рукоделием. По прошествии полгода, мои сродники и знакомые молодые люди начали собираться в Киев на поклонение, и стали звать меня с собой, чтобы их проводить до Киева, потому что дорога мне знакомая. Я долгое время сначала не соглашалась; потому что старец Даниил мне ходить благословения не дал. Но наконец, по усиленной просьбе, согласилась, и отправились мы в путь. Прошедши три тысячи с половиной верст, пришли мы в Саровскую пустынь, сначала на гостиницу, а потом к батюшке Серафиму, принять на путь благословение. Он же моих сопутников принял ласково, и всех благословил, и дал сухариков на дорогу; а меня грешную не благословил, и даже прогнал, ни слова со мной не сказав. Вот, прожили мы с неделю; ежедневно мои сопутники к нему ходили, и он наставлял их душеспасительными словами; а меня и на глаза не принимал, сколько я к нему не приходила. Наконец, мои сопутники начали собираться в путь, и только дело за мной. Посему я решилась его беспокоить, и пришедши к его келии, закричала со слезами: «Батюшка Серафим, благослови меня в путь; товарищи мои хотят идти!» Вышедши из келии, он сурово на меня взглянул, и громко сказал: «Нет, нет тебе благословения! Зачем ты пошла в Россию? Ведь тебе брат Даниил не велел больше ходить в Россию! Теперь же ступай назад домой!» Я ему сказала: «Батюшка, благослови меня сходить в последний раз; больше уже ходить не буду». Он же громко отвечал: «Я тебе сказал: ступай назад, а вперед идти нет тебе благословения!» Я ему еще сказала: «Батюшка, как же пойду назад одна такой дальний путь, а денег у меня ни копейки?» Он же ответил: «Ступай, ступай обратно; и без денег довезут на лошадях до самого Томска». После сего благословил меня, и дал мне один сухарик; а сам затворил дверь. Я пришла на гостиницу, да поплакала, и простилась с сопутниками: они пошли в Киев, а я в Нижний Новгород. Там нашлись мне попутчики, наши томские купцы, и довезли меня до самого Томска. Вот и исполнилось слово батюшки Серафима! Так далеко видят и слышат един другого рабы Божии, – за четыре тысячи верст! А я, по слову старца Даниила, собираю милостыню. Но тогда, когда он говорил это, я того не предвидела, потому что имела детей богатых; а теперь давно уже всех похоронила.

Монахиня Сусанна, казначея иркутского Знаменского женского монастыря, о старце Данииле пишет ко мне следующее:

Всечестнейший отец Парфений! О жизни и подвигах великого старца Даниила не могу я передать вам подробного сведения, но только скажу нечто. Была я, грешная, в его келии, и видела, что она была подобна гробу, выкопана в земле, ширины – вершков двенадцать, вышина и длина оной – в его рост, и окошечко на восток самое маленькое. А как он в ней подвизался, – этого уже не знаю. Вид его был и казался мне ангелоподобным; беседа его казалась для меня, недостойной, столько усладительною, что я забывала и сама себя, хотя и сама, великая грешница, много читывала божественных книг. Он говорил, как мне казалось, не читанное, а виденное, при озарении благодатию, все самим им, или чувственно, или духовно. И тогда я так думала, и доныне так помышляю: ибо невозможно – так коротко и вразумительно сказать и изъяснить красоты небесные, как он бывало начнет рассказывать о праведниках, кому за какие подвиги какие уготованы венцы и награды, и что ожидает грешников. Спрашивала я его о посте. Он всегда говорил: «Я, грешник, беспрестанно ем и пью, и не знаю, что тебе сказать; знаю только, что, по захождении солнца, хлеб да вода – добрая еда; а кто как хощет. Надобно иметь более всего смирение и страх Божий». Я его еще спросила: «Сколько должно молиться Богу и когда?» И этого также он не назначил, а говорил: «Всегда, беспрестанно имей Господа пред очима своима, и Он научит тебя на вся благая». Потом я о иркутском монастыре спросила. Он же мне ответил: «Был я и там. Там очень простенько для спасения души; можно и там спастися». Когда же я отправлялась совсем в Иркутск, он очень был рад и весел. Я спросила его: «Где же мне, батюшка, благословите остаться: в Иркутске, или в общежительный монастырь возвратиться?» Он сказал: «Я не знаю; Бог знает». Я еще просила, чтобы он назначил для жительства мне обитель. На это он мне сказал: «Я – человек, а не Бог; я тебе назначу, а тебе что-нибудь будет невыносимо, и ты скажешь: я бы здесь не осталась, да вот он мне велел; и тяжело тебе будет. А кому где Сам Бог определит жить, там и всякие скорби бывают легки». Я опять просила его благословения. Он сказал: «Ты сама узнаешь; сердце твое тебе скажет, и ты почувствуешь сие в ту же минуту, и там останься с благодарением Господу». Вот я и шла всю дорогу, от Ачинска до Иркутска, размышляя: как же может то́ случиться, что мне сказал старец? В скольких я была монастырях в России, но мне не падало на сердце – где лучше остаться; а все казались хороши. Но в Иркутск влекло меня обещание поклониться святым мощам великого чудотворца, святителя Иннокентия, данное при моем исцелении. Наконец, достигла я Иркутска; немного остановившись в Вознесенском монастыре, и исполнивши свое обещание, пошла я в город. На пути виден был девичий монастырь; ограда низкая, и келии также едва видны из-за ограды; а в ограде мне казалось, что рай насажден. И я не ушла так из города в Вознесенский монастырь, но зашла в девичий монастырь. Подхожу к святым воротам: вдруг, такое встретило меня благоухание, что я даже остановилась; и будто сзади кто следы ног моих обрезал, чтобы не возвращаться мне, а остаться тут. Какое-то сделалось радостное в сердце ощущение, как точно будто бы оно сказало: остаться здесь. Я тут же вспомнила слова отца Даниила, как будто сам при мне он был. Когда же я вошла в церковь, – вид Распятия так меня поразил, что я долго не могла сойти с места, где стояла. Старец еще говорил мне: «Ну, Мария, много у тебя будет, по-видимому, друзей в монастыре, будут тебя и уважать в глаза, и в ребрушки будут стрелы пущать, клевета и зависть будут тебя преследовать всюду; а уличить тебя будет нечем: Господь Сам будет твоим защитником». Сие также оправдалось: так я живу по настоящее время. Иногда поражают меня скорби сильно, и впадаю в уныние. А иногда почувствую какое-то тайное утешение в душе моей; верую, что Господь меня не забыл; вспомню слова старца Даниила, – и подкрепит меня сила Божия.

Еще Анна Семеновна сама про себя мне рассказывала следующее:

Пришедши в Сибирь, на чуждую сторону, разлученная со всеми своими родными, и поселившись в городе Ачинске, я плакала три года, отчего и повредила свои глаза, так что плохо стала и видеть, уже на глазах начали появляться и бельмы. Слышав многое о старце Данииле, начала я просить одну женщину, чтобы она свела меня к старцу. Она же отзывалась тем, что старец нас не приймет; но я усердно просила, чтобы хотя до келии меня проводила; наконец, она согласилась. Подошедши к келии, я исполнилась слез, и зарыдавши вскричала: «Батюшка Даниил, благослови меня горькую на чуждой стране!» А сама стою на коленах. Вот он, мой батюшка, вышел из келии, и спросил меня: «Что́ тебе надобно?» Я сказала: «Благослови». Он же положил свои руки на мою голову, и крепко пожал, так что сделалось у меня в голове волнение. Потом посмотрел мне в глаза, и дунул прямо в них. У меня вдруг открылся другой свет, так что показалась мне его келия золотою и сияющею; а сердце мое наполнилось такой радости, что как бы я была уже не на земле, а в раю. Шла я домой, не знаю, по земле ли, или по воздуху. После того прошло вот уже лет 15-ть, и благодарю Господа: глаза видят, слава Богу, хорошо.

Александр Данилович Данилов, купец Ачинский, сын крестный и духовный старцу Даниилу, из уважения к великому своему старцу носит, по имени его, отчество и фамилию. Он теперь пребывание имеет в городе Енисейске. О старце говорит он следующее:

Когда я проживал в городе Ачинске, и находился еще в жидовстве, – часто слышал я о старце Данииле, что он – великий раб Божий. А я уже в то время начал иметь сомнение относительно еврейского закона, и уже отчасти исследовал свои заблуждения. Наконец, мне захотелось старца видеть и с ним поговорить. Когда я вошел в келию его и начал с ним разговор; то почувствовал в сердце моем какую-то сладость и радость, и познал его быти истинного раба Божия, и полюбила его душа моя. Равно и он меня полюбил; и стал я к нему приходить и просить его святых молитв. И вот, за его святые молитвы Господь Бог открыл мне истинный путь, и я истинно познал, что Иисус Христос есть истинный Мессия, Искупитель мира, предсказанный всеми пророками; что Он есть Сын Божий, прежде еще век непостижимо от Отца рожденный, а потом, ради нашего спасения, от чистой и святой Девы Марии воплотившийся, рожденный, пострадавший и погребенный, воскресший и вознесшийся на небеса, и что Он же паки, во второе Свое пришествие, придет судить живых и мертвых. И сделался я христианином, только еще кроме крещения. За молитвы старца успел я убедить и жену свою, и детей, и еще мою сестру с мужем, который теперь называется Петр Иванов Розанов, Ачинского собора церковный староста. Потом начали мы готовиться ко крещению. Я пришел к старцу, и начал просить его, чтобы он был мне отцом крестным, и принял бы меня от святой купели. Он же никак на это не соглашался. Я много просил его, припадая к ногам его; но он непреклонен был. Наконец, я сказал: «Ежели ты не хочешь быть моим отцом крестным и восприемником от святой купели; то я отложу крещение». Он заплакал и сказал: «Победил: буду, буду твоим отцом крестным». Вскоре за сим, благодатию Господа моего Иисуса Христа, принял я святое Крещение со всем семейством, и сестра моя с мужем. И так для меня сделалось драгоценно имя Даниил; посему и усвоил я себе фамилию Данилов, дабы знали и дети мои, и все потомство мое помнило, почему они прозываются Даниловы: их отец имел наставником и отцом крестным великого старца Даниила.

Но о жизни и о подвигах старца и отца моего я вам ничего не могу передать; потому что я с ним вместе не жил, а находился все в суетах мира сего. Скажу только, что велик был старец и верный раб Божий; ибо все его дела и подвиги, и слова и вся жизнь его являют сие. Две келии его удивляют всех зрящих на них; одежду он носил – только по названию одежду. Ежели бы бросить ее на улице, то никто бы ее не поднял. Тело его было как бы восковое. Пища его была – хлеб, и то больше гнилой, да еще иногда – картофель, и то не чищеный; а питие – вода. Никто его не видал ядущего; ибо он больше принимал пищу по вечерам, да и то не каждый день. Нестяжание его было совершенное: он, как ничего не имел, так ничего и не желал, и ничего ни от кого не принимал. Даже, я едва мог убедить принять от меня новый молитвослов; потому что мне хотелось получить в наследство его старый, который я и получил от него, и блюду, как великую святыню, для памяти и благословения. Если бы продавать сию книгу, – никто бы не дал десяти копеек; а для меня она – неоцененный дар. Имея таковое нестяжание, старец говорил, что и самая малейшая вещь, или украшение, приносит вред душе, любящей Бога. Сколько я его ни убеждал, чтобы он взял от меня хотя малую милостыню: он никогда на это не соглашался. Только в одно время он мне сказал: «Брат Александр, я у тебя никогда ничего не хотел взять; а теперь очень прошу тебя: купи мне масла постного, конопляного или льняного, а для чего? – открою тебе сие, как возлюбленному моему брату». Потом показал мне свое колено, и сказал: «Вот, в этом колене завелись черви; да черви-то бы ничего, пусть едят мое грешное тело, оно того и стоит, но то – беда, что нельзя стоять на молитве». А я, как взглянул на его колено, очень испугался: ибо на нем, от молитвенного стояния, наросли струпы бугром, и под ними завелись черви. Тот же час просьбу я исполнил с любовию, и после он меня благодарил.

Молитва у него, должно быть, была беспрестанная и духовная; потому что он любил весьма молчание, так что нужное говорил кратко и мало, и то больше притчами; а разговоров мирских, политических и исторических, даже отнюдь и не терпел. Когда я куда отправлялся в дальний путь, – ходил брать у него благословение. Однажды, он мне сказал: «Брат мой, прошу тебя, не беспокой меня своим посещением. Ибо когда ты у меня бываешь, то я после о тебе сожалею, и от того претерпеваю не малый вред для души моей, потому что ум оставляет свое дело». И я, с тех пор, стал опасаться – старца беспокоить.

Вот что я мог упомнить из жизни старца Даниила; а более ничего не могу вам сказать.

Петр Борисов Шумилов, томский мещанин, о старце Данииле рассказывал мне следующее:

Когда я по обещанию моему странствовал в России по святым местам; то на обратном пути из Киева, в 1843 году, проходя свою сибирскую страну, желал было видеть старца Даниила, но не сподобился. На пути, около реки Иртыша, встретился со мною знакомый брат, молодой юноша, крестьянин села Красной Речки; село сие от деревни Зерцал, где келия старца Даниила, только в шести верстах. Брат этот, именем Дорофей, ученик старца Даниила, весьма кроткий, и смиренный, и послушливый, меня весьма удивил тем, что он, идя в дальнюю страну, не имел при себе ни сумы, ни посоха, ни денег. Я его спросил: почему он так очень легко идет? Он же мне ответил: «Так было угодно моему старцу, отцу Даниилу; ибо он меня благословил в этот путь, конечно, по моему желанию, и сказал мне: иди, брат, во след Христа по-апостольски, по тесному пути, и не бери на путь ни сумы, ни жезла, ни денег: и Господь тебя не оставит и пропитает; а с половины дороги поедешь вместе с архиереем, и будешь монахом. Вот, поэтому я и иду так, с одною надеждою на Бога и на молитвы старца Даниила. Но старец уже уехал в Енисейск». Что же? Когда этот брат Дорофей, уже прошедши Екатеринбург, был около Кунгура, – вдруг, приближается к нему преосвященный Евлампий, бывший Пермский Викарий, епископ Екатеринбургский, проезжавший тогда на назначенную ему Орловскую епархию. Увидав странника, он остановился и спросил его: откуда и куда идет? Узнав, что путник из Сибири идет в Киев, Владыка посадил его с собой, привез в Орел, и оставил его пожить при себе, как истинного раба Божия. Он прожил при Владыке около двух лет; потом Владыка отпустил его в Киев на поклонение. А после, Дорофей пожелал остаться в общежительной Белобережской пустыни, в которой и доднесь пребывает, и уже давно пострижен в монашество и наречен в пострижении Д. – А преосвященный Евлампий после был епископом Вологодским, а теперь уже архиепископом Тобольским.

Еще рассказывал Шумилов:

Один духовный брат, ходивший беседовать к старцу Даниилу, говорил мне сие: «Во един от дней, бывши у старца, побеседовавши и простившись, вышел я из келии обратно; только, вдруг вздумалось мне посмотреть к старцу в окошечко, и полюбопытствовать – чем старец занимается один в келии, и послушать. Вот и подполз я к окну на коленах тихонько; и вдруг из окна вышло пламя, так что едва меня не опалило. Я, испугавшись, вскричал: «Батюшка Даниил, прости меня грешнаго!» Старец из келии ответил: «Бог простит тебя, брате; но вперед так не делай, и сего не испытывай"».

Еще Александр Данилов сказывал мне следующее:

Когда я переехал на жительство в Енисейск, вытребована была в игумении в Енисейский женский монастырь из Иркутска монахиня Евгения, послушница и дочь духовная старца Даниила. Потом, как мать игумения, такожде равно и я, начали старца звать в Енисейск в женский монастырь на жительство. Он долгое время никак на это не соглашался, и говорил: «Надобно хорошенько посоветоваться с келией своей; а она меня не отпускает». Наконец, в 1843 году, согласился ехать в Енисейск; и так как мне случилось быть у него в январе месяце, то он пожелал вместе со мной ехать. Но в день выезда из города Ачинска он постоянно отказывался ехать в Енисейск, и говорил: «Меня не отпускает моя келия, надобно еще ее спросить». Но по усиленной просьбе согласился выехать того дня. Отъехали ли мы верст пять от того города, не знаю; быть может, гораздо менее: как поднялась страшная буря, и от поднявшегося снега не видно было и дороги. Сколько ни усиливался бедный извозчик ехать далее, увеличившаяся буря заставила нас воротиться в город. А старец, вошедши в дом, сказал: «Вот, мы воротились; поедем завтра!» И действительно, в ту же нощь, на той станции убили человека. Тогда мы узнали истинность слов старца: «Видишь на море волны: не пускайся в море».

Еще священник Димитрий Евтихиев пишет следующее:

В 1843 году, в январе месяце, старец оставил нас, и уехал из Ачинска в Енисейск. Енисейского монастыря игумения Евгения, в свое время, по наставлению старца Даниила, оставила жизнь мирскую, и поступила на подвиг монашеской жизни. Он обещался пожить при ней, и, как она сама удостоверяет, все слова его к ней исполнились верно. В енисейском монастыре и жизнь свою окончил старец. За три дня до смерти он пришел к игумении, собрал всех сестер, дал им наставление, и сказал: «Я от вас уеду скоро, скоро!» Сестры же опечалились, и думали, что ему у них не понравилось; и хочет он опять в Ачинск. Потом велел он позвать священника, отца Василия Кассианова: у него исповедался и причастился Святых Таин Тела и Крови Христовой. После Причащения, стал на колени, и, помолившись Господу Богу на руках игумении скончался, 15 апреля, 1843 года.

Наконец, свидетельствует о старце Данииле сама настоятельница енисейского Христорождественского девичьего монастыря, игумения Евгения, своеручным письмом, следующее:

Достопочтеннейший старец, отец Парфений! Хотя я сама вас лично и не знаю, но вынуждена вам ответить на второе ваше письмо о богоугодном старце Данииле. Видно, так Богом определено вам испытать и узнать о жизни странника. Я вам не могу писать о его жизни подробно; а что только знаю, то́ напишу.

«Во-первых: как он предъуказал в молодости моей жизнь мою, так по словам его и сбылось».

Потом писала она о молодых летах, что́ я уже и поместил в начале сего жизнеописания.

Далее пишет следующее:

«Не могу я точно определить – в котором году он прислан в завод и выпущен на пропитание; но только, должно быть, он пришел в Сибирь между 1821 и 1824 годами. Мы уже с ним познакомились в Ачинске 1827 года: он стал нас тут посещать. Мы его всегда принимали, как почтенного старца, и он показывал себя за блаженного; только, мы принимали его слова всяко: иногда поверяли и находили правильными, а иногда пропускали просто. В Ачинске начали мы строить дом; он неоднократно повторял: «Не стройтеся; ибо вам в нем не жить: хозяин умрет, а дом на болоте, – он потонет». Потом, ко мне обратившись, сказал: «Ты не знаешь – что тебе уже давно Владычица уготовала черное покрывало: тебя ожидает обитель, ты будешь монахиня и казначея и игумения; у тебя будет монастырь богатый, а церковь – богаче того, а дом – вдвое того». Но мы все это принимали за басни. Выстроили мы дом; старец, однако же, к нам ходит не редко, и всегда одно повторяет, – меня всегда в монастырь отправляет, и говорит: «Скоро, скоро у Катеринушки крылышки-то отпадут, и Катеринушка упадет». А мы, как завлекла нас мирская суета, – ничего не понимали. Что же? – В доме мы прожили только девять месяцев: муж мой, хозяин дома, помер, а имущество наше было описано по делам, начавшимся после его кончины. Вот и дом потонул!

После смерти покойного моего мужа протекло три года все в хлопотах. Потом, как уже решила я свои дела, тогда уже рассмотрела, что мне Богом определено поступить в монастырь. Я спрашиваю старца: «Куда мне благословите идти, – в иркутский, или в енисейский?» Он мне сказал: «Поезжай в иркутский; будешь и в енисейском». Я на это ему ответила: «Зачем же так? – В один который-нибудь». Он же сказал: «И рада бы не шла, да вызовут в енисейский». Вот не правда ли это?..

Когда я еще жила в доме, то я его всегда звала к себе, и в саду хотела ему выстроить келию по его желанию. Он мне говорил: «Ты сама живешь на болоте; а когда будешь жить на твердой земле, тогда я к тебе и приду; ты меня и похоронишь». Так и случилось; ибо чрез десять лет моей жизни в монастыре, когда я поступила в игумении, – приехал ко мне дорогой мой гость с Александром Даниловым; и только что вступил в келию мою, – сказал: «Вот, теперь ты на твердой земле, и я к тебе приехал погостить; ты меня и похоронишь».

Погостил дорогой мой гость только три месяца, и преставился 15 апреля, 1843 года, в четверток на Пасхе. Накануне его смерти пошла я к нему похристосоваться, и с прискорбием ему признавалась, что хочу свою должность оставить. Он на сие мне сказал: «Не думай этого никогда: тебе эта должность положена до конца твоей жизни, и управление твое будет благополучно и изобильно». Я спросила: «А без меня – как?» На сие он ответил: «Об этом надобно помолчать». И подлинно, так меня Господь благословляет и милует, а высшее начальство жалует!

Подвиги старца Даниила были самые трудные. В таковой жизни он провел более тридцати лет. Пищею его был один хлеб с водою; да и то до сытости он никогда не вкушал. Он имел на себе только одно рубище, которое хранится у меня; многие берут его на излечение от болезней, и бывает по вере их польза.

Накануне своей смерти, он с удовольствием осматривался в ограде, и говорил мне: «Завтра меня уже не будет; вы не говорите: я уехал; а скажите: был, да нет, Даниил». И подлинно так: с вечера был здоров; в двенадцатом часу ночи заболел; в утреню исповедался; а в раннюю Литургию причастился Святых Таин Тела и Крови Христовой. Мне он сказал: «Приди ко мне в третьем часу». Я, пришедши, послала за священником; и прочитал он отходную. Старец стал на колена; я поддержала его за плечи. Он же сказал мне: «Бог тебя простит, мое золото». С этим словом он скончался. Когда начали его обмывать, усмотрели на теле его берестовый пояс, уже вросший в его тело, и кровь, запекшуюся около пояса; с тем его и положили во гроб. Я с радостью такое сокровище похоронила в ограде. По смерти же его, явилась на лицо его такая живая улыбка, что совсем он не походил на мертвого.

Вот, достопочтеннейший старец, что я знала, все вам подробно описала; больше ничего не знаю. Я твердо уверена, что он был муж жизни духовной и благочестивой; и мне недостойной Господь определил быть под его руководительством.

Скончался он около шестидесяти лет от роду. Вот, как страннику Господь сподобил окончить жизнь свою! На похороны его столько стеклось народа, что подивиться надобно. Ибо еще не знали странника в нашем городе; а все собрались в церковь от мала до велика. Когда же несли тело его мимо келии покойной моей предместницы, а она уже была слепая, и ничего не могла видеть: то и она увидела свет, – будто бы блеснула молния. В церкви же, хотя и были зажжены все местные свечи, – был какой-то еще особенный свет; чувствовали многие какой-то приятный запах, и говорили: «Вот, как Господь возлюбил странника, и прославляет трудника Своего!» И теперь, многие приходят, служат по нем панихиды, берут земли с его могилы, и бывает по вере их в болезнях отрада. Впредь Бог весть, что будет; только, я уповаю на Господа Бога и на Его великие благости к нашей обители. Уже мне не дождаться того; но буди во всем Его святая воля! А я уже и сама почти на пути к своему отечеству.

Итак, достопочтеннейший старец, отец Парфений, я хотела было умолчать: потому что не мне прославлять таких подвижников; но убедило меня ваше второе письмо. Посему, что́ я знала и видела, все вам описала, не убавила и не прибавила; видно, Господу Богу так угодно, и Он вам так повелел, что чрез десять лет после кончины старца вы меня спросили. Я бы сама никогда не отважилась описать жизнь такого великого подвижника. Всегда и всякое дело отдаю на волю Божию; и теперь не знаю – для чего вы меня спросили и даже вынудили. Буди же во всем Его святая воля! Может быть, Господь и не поставит мне недостойной сего во грех.

Еще вы писали Данилову: но он вам ничего не может описать подробно, разве только припомнит фамилию старца. Но я вам и не советую больше искать и изведывать. Ежели хочете быть его сотрудником, и подражать его подвигам, – это – доброе дело: ибо кто на Господа Бога положится, тот не обложится, и тот многого не ищет: едино нам на потребу

Итак, достопочтеннейший старец, спасайся о Господе, и меня убогую инокиню Евгению не оставь во своих молитвах; и я остаюсь сомолитвенница ваша, посильная богомолыцица, игумения Евгения».

10 августа, 1853 года.

Енисейский женский монастырь

Вот, возлюбленные братия, два Григория, только что́ мог я собрать по вашему прошению о жизни великого старца Даниила, прежде бывшего ачинского, а теперь енисейского. Может быть, я не вполне удовлетворил вашему пламенному желанию, и сообщил не столько, сколько вам хотелось узнать о нем; но что́ делать? Я и сам знаю, что мало собрал и написал. От современников старца по всей сибирской стране осталось множество преданий, и наполнены о нем разговорами все дома и собрания. Одни рассказывают с удивлением о его подвигах, другие припоминают его слова и наставления; иные удивляются его прозорливству, а некоторые воспоминают со слезами благодеяния, полученные от него. Некоторые в телесных болезнях – помощь, другие от душевных страстей и грехов – освобождение, а иные в тяжких скорбях получили утешение. Есть не много и таковых, подвизающихся в духовной жизни, которым, по многом испытании, преподал он высокое учение о том – каким образом беспрестанно иметь Бога пред очами своими, то есть непрестанно созерцать Господа Бога умом, и совершать молитву Иисусову внутри сердца. Доныне еще некоторые, около города Ачинска, обретаются в живых его ученики и его истинные наследники; живут в отшельничестве, в пустынях и на пасеках, хотя и не много уже их осталось.

Много бы можно было собрать о жизни старца Даниила и его словес и наставлений, ежели бы я сам побывал около города Ачинска и в деревне Зерцалах; потому что там было постоянное пребывание старца. Но обстоятельства мои не позволили мне там побывать; и потому не могу больше вам написать о старце Данииле. Хотя и многих я видел его современников; но иные уже позабыли, а другие не могут подлинно передать, а многие уже скончались.

Итак, возлюбленные братия, будьте довольны тем, что́ я мог собрать и написать, – хотя и не много, да верно; и от этого есть чем воспользоваться, и есть чему подражать, и есть с чего взять пример.

При сем возвергаю себя на благость Господа моего, Иисуса Христа, и на предстательство Пречистой Его Матери, Владычицы Пресвятой Богородицы, Приснодевы Марии, поручая себя святым молитвам в Бозе почившего великого старца Даниила.

Прошу и ваших святых молитв.

Остаюсь и я ваш сомолитвениик, паче всего мира непотребнейший, странствующий инок Святой Горы Афонской, общежительной Пантелеймоновой русской обители, всех последний Парфений грешный.

Июня 28 числа, 1854 года

ПРИБАВЛЕНИЯ

В один день, из Макарьева монастыря пошел я в монастырь Малинов Остров, и шел один верст тридцать, – все лесом; снегу напало столько, что дороги не видно было, а никто еще не проходил. Тогда было 7-е число ноября. Пришедши к одному монастырю, я спросил: какой это монастырь? Мне сказали, что беспоповщинской поморской секты. Был уже вечер: я спросил: далеко ли монастырь – Малинов Остров? Мне показали его невдалеке: но пройти туда было не возможно; болото замерзло, а лед еще не поднимает. И Малинов Остров не нашего толка, а так называемого диаконовского; но мне желательно было там ночевать, нежели у перекрещиванцев, хотя они меня усильно просили укрыться у них от ночи. Я боялся их споров; ибо как пошел из мира, то обещался о верах ни с кем не спорить, а только избрать тихое и безмолвное место ради своего спасения. Однако нужда меня заставила войти в монастырь; а наипаче меня упросил один юноша, уроженец города Кишинева, как бы земляк. Он привел меня к себе в келию, где я и расположился ночевать. Ходил я к вечерне, но едва простоял, потому что очень устал и духом был неспокоен. Поужинавши и пришедши в келию, оба собирались уснуть; но старики раскольники не дали, стали толковать о верах: ибо они обрадовались, что я к ним пришел: это-де наш, когда попался к нам. Я всячески упрашивал, чтобы дали мне покой, и говорил, что в своей вере сомнения не имею. Хозяин, видя, что они нейдут из келии, оскорбился на них, выгнал их вон, и запер двери; и мы уснули спокойно. Наутро был воскресный день, и праздник святых Архангелов. Я ходил к утрене и к часам; после обеда хотел было идти в путь, но меня мой хозяин задержал, и просил, чтобы я сходил к их настоятелю, и поблагодарил за хлеб-соль. Мне очень не хотелось идти; ибо знал, что там без прения не обойдется; однако противиться не стал.

Настоятель весьма меня обласкал: вот, думаю, готовится сеть, которою помышляют уловить меня. Собралось к нему неколько братии, и он начал меня спрашивать, откуда я, и куда иду? Я ему рассказал все: он предложил, чтобы я остался у них навсегда жить. Я сказал ему: «Спаси Христос за все ваши приветствия и страннолюбие, но остаться у вас никак не могу».

Беспоповец. Почему же ты не хочешь у нас остаться? Разве что́ у нас заметил худое?

Я. Потому что вера ваша от нашей совсем другая; в вашей вере я не имею никакой надежды спастися; а я, для спасения души своей, оставил дом, имение, и родителей, и свою сторону: вот поэтому и не могу у вас остаться.

Беспоповец. То правда, что наша вера другая, но вера самая истинная, древняя христианская: ибо мы веру Христову держим крепче вас: у нас книги и иконы самые древние, также и напевы и чины церковные все соблюдаем старинные. Почему же ты сомневаешься у нас спастися?

Я. Я не отвергаю, что вы веруете во Христа, и имеете древние книги и иконы; это я вижу и сам. Но во Христа вы веруете только на словах, а на деле совсем не веруете Ему. Также хотя книги у вас и древние; но вы им не последуете, и не творите того, что писано в книгах: ибо у вас нет ничего того на деле, что́ написано в древних книгах.

Беспоповец. Как ты говоришь, что мы веруем во Христа только на словах, а не на деле? Разве у нас нет древнего Евангелия? Разве мы его не читаем ежедневно? Разве мы не читаем древних книг; и не исполняем, что в них написано? Ты сам стоял вчера вечерню, и сегодня утреню и часы: разве ты не видел, как мы все исполнили, что́ написано, и что повелевает устав церковный?

Я. Как не видеть? Вы верно по чину монастырскому все исправляете: но вера истинная христианская не в том только со стоит, чтобы соблюсти чины и обряды церковные по уставу святых отец, и по чину общежительных монастырей, а в догматах веры, которые должны быть согласны с Словом Божиим и с учением святых отец. Хорошо – содержать чин и обряд монастырский, но – в единой Святой Соборной Христовой и Апостольской Церкви. Знаю, что вы и Евангелие древнее читаете ежедневно, но читаете вы его, видится мне, на большое себе осуждение: потому что веру содержите совсем против Божественного Евангелия. Не пребываете вы в Святой Христовой Церкви, которую Христос основал и утвердил сими словами: врата адова не одолеют ей (Мф. 16:18); не имеете вы святых церковных седми Таин, без которых Церковь быть не может; также не имеете лиц священного чина, которым Господь препоручил власть совершать в Церкви Святые Тайны, и ключи от Царства Небесного, дав власть решить и вязать, и которых нам повелел во всем слушать, сказав: слушаяй вас, Мене слушает: отметаяйся же вас, Мене отметается; Отметаяйся ж е Мене, отметается Пославшаго Мя (Лк. 10:16). Вот поэтому Господню слову вам спасение не надежно потому, что вы не имеете ни церкви, ни священства, но от всего отметнулись, и, стало быть, отметнулись от Самого Иисуса Христа.

Беспоповец. Как мы церкви не имеем? У нас церковь есть, и Таинства церковные, хотя и не все. Разве стены называются церковью? Святой Иоанн Златоуст в Маргарите сказал, что церковь – не стены и покров, а вера и житие. Мы веруем во Христа, и житие проходим строгое; поэтому нам спасение надежное.

Я. Я и сам очень хорошо знаю, что Церковь Христова истинная – не стены и покров, но вера и житие; и какой безумец может сказать, что одни стены и покров без истинной веры и догматов церковных могут быть почитаемы Церковью? Хотя бы была и весьма великая устроена храмина, убрана и украшена, хотя бы и великие там были собрания: но ежели там нет веры истинной и догматов согласных Слову Божию и церковноу преданию; то та храмина или дом не может назваться церковью, и ваша часовня, в которой вы сегодня служили, отнюдь не может именоваться церковью, хотя она и велика и преукрашена, и много в ней икон: ибо в ней нет веры и догматов согласных Слову Божию, учению евангельскому, учению Иисуса Христа и Его святых Апостол; она не освящена рукоположенными иереями; нет в ней священников совершать богослужение, не приносится в ней истинная жертва новоблагодатная – Тело и Кровь Христова. Итак нет у вас ничего, ни веры истин ной Христовой, которая предана во Евангелии, ни жития по Евангелию, ни догматов соборных; не можете вы называться и христианами, и спасения надежды у вас нет.

Беспоповец. Это так, что у нас церкви найти трудно, потому что нет священства рукоположенного и церковных Таинств; но разве некоторые святые древние не спаслись без церкви, и без Таинств, и без священства, и без причастия? И ныне, разве не можно нам спастись без церкви, и без священства, и без причастия Тела и Крови Христовой?

Я. Воистину, никто не может спастись, и получить Царствие Небесное вне Христовой Святой Соборной Апостольской Церкви, без священства, и без причастия Тела и Крови Христовой. А ежели кто так мудрствует и утверждает, что можно спастись без Церкви, и без священства, и без причащения Тела и Крови Христовой: тот явный еретик есть и противник Богу, и Божественному Евангелию, и всему Святому Писанию: ибо Церковь Свою Сам Христос основал на Петре, то есть на камени. Сими словами Иисус Христос означил, что утвердил Церковь Свою на твердом и непоколебимом основании. Спаситель Сам изъяснил, что́ есть: на камени. Врата адова не одолеют ей (Мф. 16:18), т. е. ни гонители, ни лжеучители, ни ереси, ни расколы, ни сам диавол, со всеми бесовскими силами, одолеть ей не могут. И святой Апостол Павел сказал, что Глава Церкви Сам Христос (Еф. 5:23) и Он Спаситель тела, то есть Церкви. И Он Спаситель дал Церкви Своей приставников, священный чин, которых постановил на это служение на тайной вечери, когда Он Сам совершил свою новозаветную Литургию и приносил новоблагодатную жертву – Тело и Кровь Свою, под видом хлеба и вина, быв священник по чину Мелхиседекову. Он изрек апостолам: приимите, ядите: сие есть Тело Мое за вы ломимое; и пийте все: сия есть Кровь Моя за вы и за многия изливаемая (Матф. 26:26–28): сие творите в Мое воспоминание (Лк. 22:19). Сими словами дал Он священному чину силу и власть приносить эту жертву и преподавать другим, и творить сие в воспоминание Господа, то есть навсегда до скончания мира будет приносима жертва, и священный чин должен быть друг другу приимательно передаваем чрез хиротонию. А, по воскресении своем, Иисус Христос дунул и сказал апостолам: приимите Дух Свят: имже отпустите грехи, отпустятся им: и имже держите, держатся (Ин. 20:23). Здесь Спаситель препоручил им и ключи от Царства Небесного, и дал полную власть. Он еще прежде страдания Своего обещал их утешить и облечь властию, когда говорил им: аще любите Мя, заповеди Моя соблюдет е; и Аз умолю Отца , и иного утешителя даст вам , да будет с вами в век, дух истины , его же мир не может прияти , яко не видит его, ниже знает его, вы же знаете его, яко в вас пребывает , и в вас будет (Ин. 14:15–17). Этими словами Спаситель обещал, что Дух Святый, исходящий от Отца, облечет их Своею силою, уполномочит властию, и пребудет с ними в век, то есть навсегда, до второго Господня пришествия. По предречению Господа и сошел Дух Святый в день Пятидесятницы на святых апостолов в огненных языках, и преисполнил их духовными дарами, и властью, и силою; и действует ныне чрез лица освященные, и совершает все Таинства церковные, и до скончания века действовать ими будет, по слову Господ ню: куплю дейте, дóндеже (Лк. 19:13) возвращуся, во второе славное Свое пришествие; тогда уже потребую от всех отчет. Вот кто вратари и ключники и приставники ко вратам Царствия Небесного! Только при их руководстве и единою дверию нам можно взойти в него; а другого входа нет, хотя вы и усиливаетесь проломать. Также без причастия Тела и Крови Христовой спастись не возможно, по слову Господа; ибо Он прямо и ясно сказал: аще не снесте Плоти Сына человеческаго, ни пиете Крови Его, живота не имате в себе (Ин. 6:53). Ясно паче солнца, что кто не причащается Тела и Крови Христовой, тот вечно погибший человек. От явления во плоти Самого Христа Спасителя, и по сие время, никто не взошел другою дверью в Царствие Небесное, кроме Церкви Христовой, и никто не получил спасения без священства и Таинств Тела и Крови Христовой. Самые святые, прославленные Церковью, по большей части, были святители, священномученики, патриархи и епископы, имевшие сан священства. А хотя спаслись многие и простые; но и те были истинные верные чада Святой Христовой Соборной Церкви; не гнушались и не бегали от Церкви и от священства и от Таинств Тела и Крови Христовой. Напротив даже, иные как за Христа, такожде и за Церковь проливали кровь свою. Святая Церковь не признала бы тех и святыми, которые чуждались ее и Святых Таинств. А хотя о некоторых великих пустынножителях повествуется, что они не имели при себе священников, и не причащались Тела и Крови; но они не чуждались Церкви, и не убегали от священства, и не гнушались Святыми Тайнами, они только бежали от мира и его соблазнов, а духом всегда пребывали в Церкви, и когда случалось быть близ церкви и священства, то спешили причаститься Святых Таин Тела и Крови Христовой. Такой пример явно показали святая Мария Египетская, и Феоктиста, яже от Лезвы, и Петр Афонский, хотя и великую имели благодать Святого Духа. Мария уже по водам ходила, как посуху; но пришла из пустыни и причастилась от рук Зосимы, несмотря на то, что в монастыре некая ересь была, как и сама Зосиме заметила. Сие не было ей препятствием; но, принявши святое причастие, сама прочитала молитву: ныне отпущаеши рабу Свою, по глаголу Твоему, с миром, и прочая.

Беспоповец. Это, конечно, так, во время полного благочестия без сих трех вещей: без Церкви, без священства и без причастия Тела и Крови Христовой, трудно, и даже невозможно пребыть: поэтому мы и сами о себе приходим в сомнение; но надежду спасения полагаем в том только, что это все было на писано во время полного благочестия. Когда же в 1666-м году возобладал повсюду антихрист и настало царство его: тогда вся благодать взялась на небо, и мы остались не при чем. А как в Писании сказано, что во время антихристова царства ни церквей, ни священства, ни Таин Тела и Крови Христовой не будет; то поэтому мы и живем уже не по правилам и не по Писанию, а только надеемся на одно Божие милосердие.

Я. О Боже мой, до какого безумия вы дошли! уже в бездну совершенного мрака низринулись с своими кривыми толками. Вы не только убежали из Христовой Церкви, и, оставив священный чин и отвергнув все Святые Тайны, идете против святых отцов, пастырей и учителей церковных; но и самое Божественное Евангелие ни во что вменяете, и Самим Сыном Божиим, Господом Иисусом Христом сказанные словеса испровергаете и не верите им. Чрез это самое вы подобны еретикам, и сами сущие еретики. А ежели вы не еретики, то почему же не верите Божиим словесам? Вы ежедневно читаете Евангелие, и всегда оглашает ваши уши повествование, как Господь непоколебимо утвердил на камени Церковь Свою. А ежели, по Господню слову, врата адова Церковь не одолеют (Мф. 16:18); то и антихрист одолеть ее не может, и она должна стоять незыблемо до второго Христова пришествия. Такожде подобно, и священный чин утвердил Сам Господь. Препоручивши пастырям власть и силу Свою, и ключи от Царствия Небесного, Он обещал их облечь силою Духа Святаго, Который, по слову Господню, будет с ними во век (Ин. 14:16), то есть до скончания века. Такожде, ниспослав им дары Духа Святаго, повелел им куплю духовную деять, дóндеже приидет (Лк 19:13), то есть когда придет во второе Свое пришествие судить живых и мертвых. И по слову Господню, будут они, лица священного чина, деять духовную куплю, сиречь, рукополагать, крестить, миром помазывать, исповедывать и грехи разрешать, и причащать Святыми Тайнами – Телом и Кровию Христовою, до скончания века, до второго пришествия Христова, и Дух Святой с ними будет; и антихрист не возможет их истребить и уничтожить. Когда возносился на небо Господь Иисус Христос: тогда дал, в лице апостолов, всему священному чину радостное обетование, пребыть с ними до скончания века (Мф. 28:20). Если же Сам Господь будет со священным чином до скончания века; то антихрист и с самим сатаною диаволом сделать ничего не может; ибо одного крестного знамения диавол трепещет, кольми паче Самого Господа Бога. Господь на тайной вечери, преподав апостолам Тело и Кровь Свою под видом хлеба и вина, сказал им, а в лице их и преемникам их, т. е. всему священному чину: сие творите в Мое воспоминание (Лк. 22:20). Ежели, по вышереченному, имя Господне будет воспоминаться до второго Христова пришествия; то и жертва сия бескровная, Тело и Кровь Христова, будет приноситься до второго Христова пришествия. И святой Апостол Павел сказал, что жертва Христова бескровная, Тело и Кровь Христова, будет приноситься, дондеже приидет (1Кор. 11:26), сиречь, до второго Его пришествия. А когда, по выше сказанному, будет приноситься Тело и Кровь Христова до второго Христова пришествия: то и антихрист истребить это не может. Как же вы говорите, что при антихристе ничего священного уже не будет? Не явно ли вы противитесь слову Божию и всему Божественному Евангелию? Не явные ли вы еретики? К вам относится, что́ и сказано в Катехизисе Большом, напечатан ном при Филарете Патриархе: «Вопрос: почему познавати еретики? Ответ: аще кто не имеет истиннаго пристанища, рекше, Святыя Соборныя Апостольския Христовы Церкви: вот тот самый и еретик!»

Еще вы криво толкуете, противоборствуя всему Святому Писанию и святым всем Отцам, что якобы антихрист пришел 1666 года, и говорите, что он будет царствовать много сот лет. Царство антихристово святые изочли годами, и месяцами и днями. В одном месте сказано: три года с половиною, в ином: четыре десять два месяца, а в другом: тысяча двести шестьдесят пять дней; а где сказано шестьсот шестьдесят шесть, там означается число имени антихриста, а не время его появления, то есть, что в этом числе будет состоять имя антихристово. А вы толкуете совсем противно Святому Писанию⁹. Еще вы толкуете, якобы антихрист сядет в Церкви Христовой. Несть тако: святой Апостол Павел говорит, что не в Христовой новоблагодатной, но в Церкви древней Иудейской. Святый Кирилл Иерусалимский пишет так об антихристе: «Якоже сести в Церкви Божией. В которой убо Церкви? в разоренной, глаголет, жидовской, а не в сей, в ней же мы ныне есмы». Святой Иоанн Дамаскин пишет о антихристе сице: «Якоже ему сести в Церкви Божией, показующе себе, яко бог есть (2Сол. 2:4). В Церкви же Божией глаголяй, не в нашей, но в ветсей иудейстей, глаголет; не к нам бо, но к иудеем приидет, ниже за Христа, но на Христа; ея же ради вины и антихрист глаголется». Итак, по всему Писанию, с которой стороны ни посмотреть, вам угрожает погибель, и вам спасения надежды нет.

Беспоповец. Ох, брат, ты молодой человек, а язык твой острый, и много ты начитан, и память твоя велика. Конечно, так, что по Писанию нам пред Богом оправдаться трудно; но что будем делать, где возьмем Церковь и священство? Вот и ваша Церковь, к которой ты принадлежишь, также не права пред Богом по Писанию, как и наша; ибо и ваша Церковь отнюдь не со гласна с словом Божиим и с Евангелием. Отнюдь невозможно вам свою Церковь называть Соборною Апостольскою и Христовою; ибо она не согласна с учением евангельским и со словом Божиим. Иисус Христос, как ты и сам упомянул, первых посвятил в священный сан Своих святых апостолов, и им пре поручил ключи от Царствия Небесного, и им предал таланты, чтобы куплю деяли, и все Таинства церковные совершали; и с ними обещался быти до скончания века, апостолы же святые препоручили свою власть и достоинство епископам, которых они хиротонисали в сей сан, и оставили после себя наследниками и преемниками, и чрез них-то благодать Святаго Духа изливается на всю Церковь, и они совершают Таинства церковные. Но как у вас нет епископа, то и нет ничего, ни Церкви истинно Христовой, ни священства, от Христа преданного, ни Таинств церковных, и вы сами так же пусты, как и нас признаете. Хотя вы и имеете Церковь, но это только одно название Церкви, а не существо, потому что Церковь истинная без епископа существовать не может. Священство ваше недостаточное: одни попы и диаконы. Как же может быть священник и диакон без епископа? Каждый младший происходит от старшего; еже ли нет старшего, то младший от кого произойдет? Дети рождаются от отца, а ежели нет отца, то и детей нет. Так равно и ваши попы: ежели в Великороссийской Церкви благодати Святаго Духа нет; то ваш поп от кого же ее получил? скажи-ка ты мне. Ежели в Великороссийской Церкви благодать Святаго Духа, по Господню обещанию, и теперь есть и будет: то она и истинная; а ваши попы все-таки пустые; потому что они от своей Церкви бежали, и от своего епископа отлучились без благословения, и епископов своих прокляли и отреклись от них; а епископы их отлучили от Церкви. По правилам же святых отец, каждый священник, отлучившийся без благословения от своего епископа, под запрещением и проклятием находится. Теперь скажи-ко мне: чем ты свою Церковь оправдаешь? и как она может назваться истинною и согласною Слову Божию, по Евангелию? Воистину ты никак не можешь защитить того, что ни с чем не согласно.

Я. Да, это для меня задача самая трудная и неразгадаемая, и оружие обоюду острое, и я против того ничего не могу сказать, что епископ необходим для Церкви, и для спасения человеческого. Но что буду делать, когда у вас и у нас его нет? Видно так и быть. Только скажу, что наша Церковь, хотя есть и непрямая дорога евангельская, и не согласна с Словом Божиим, однако-же и не прямым путем ведет в ту сторону, куда показывает Слово Божие. А ваша секта беспоповщинская совсем идет против Слова Божия и Евангелия, и все то отвергает, что́ писано во Евангелии. Видно, уже мы один с другим не согласимся, а только будем иметь прение, которому и конца не будет; а мне пора идти в путь и искать себе пристанища. Итак, благодарю вас за хлеб-соль и за теплый ночлег; прощайте.

Когда я пошел вон; он сказал: «Иди, иди, брат; а надеюсь, что ты, по своему разуму и памяти, можешь найти правый путь в Царство Небесное».

И я отправился в путь, в город Новозыбков.

Конец третьей части.