Часть I. Пастырь русского народа

Христианские святые – это те члены Церкви, избранники Божьи, личность которых произвела неизгладимое впечатление на души их братьев во Христе.

Любовь и благоговение по отношению к ним выражаются в желании собрать всю доступную информацию об их жизни, и обычно еще задолго до их канонизации записки об их деяниях распространяются в кругу их друзей и учеников. Известны, однако, случаи, когда как это произошло с ранними кельтскими святыми, для сохранения памяти о них прибегали к иным, нелитературным средствам. Средневековая Русская Церковь являет нам другой пример подобного рода. Образованных людей было мало, а литература ограничивалась летописями и переводами сочинений греческих аскетов. Следовательно, непосильной оказалась задача создать жизнеописание святого, пусть даже последний стяжал колоссальное влияние и популярность. Русским было легче хранить память о своих христианских героях в устной традиции, или же совершая паломничества к их мощам, в песнях и иконах в их честь. Сколь бы удовлетворительными ни представлялись все эти средства консервации памяти средневековому человеку, с современной точки зрения они выглядят более чем неадекватными, и любого исследователя истории Русской Церкви ощутимо стесняет скудность письменных сообщений и повествований того времени.

К счастью для нас, Преподобный Сергий оказался исключением. Его жизнь стала событием столь исключительным, он произвел на целое поколение такое неизгладимое впечатление, что в нашем распоряжении имеется жизнеописание, составленное его современником. Автором одного был монах по имени Епифаний, принявший постриг в монастыре Святой Троицы, еще в игуменство Сергия. По словам Епифания, он двадцать лет собирал материалы для биографии своего учителя. Его труд по завершении глубоко взволновал воображение людей и показался им шедевром религиозной литературы. От своих поклонников, восхищавшихся его ученостью и красноречием, Епифаний получил прозвище Премудрый.

Современный читатель едва ли пожелает присоединиться к этим похвалам. Епифаний отличался не только многословностью и склонностью к утомительным повторам, но и ставил себе уели, давно потерявшие привлекательность для историка. Епифаний намеревался доказать своим современникам, что святые русского происхождения ни в чем не уступают великим восточным аскетам, жизнь и чудеса которых почитались образцами духовного совершенства. Хотя он мог черпать информацию из первоисточников, расположил он ее в таком порядке, в котором много индивидуальных черт характера Преподобного Сергия не нашли себе места, упор же делался на те из них, какие можно было в изобилии найти в жизнеописаниях других знаменитых христианских подвижников; следовательно, намерением его было сделать из великого русского святого фигуру максимально условную, почему Епифаний, хотя и был преданным учеником Преподобного Сергия, не сумел создать такой портрет своего учителя, какого мы были бы вправе ожидать от его современника.

Кроме того, Епифаний был не способен сопережить мистический опыт своего пастыря и не имел допуск к узкому кругу ближайших его сподвижников. Стало быть, он описывает своего наставника, не вполне понимая образ его мыслей и владея приемами, достаточными для передачи внешних событий из жизни Преподобного Сергия, но не для уразумения их подлинного смысла. И все же, невзирая на упомянутые недостатки, Епифаний сохранил для потомства правдивую историю жизни величайшего святителя России, и неординарная личность Преподобного Сергия проступает даже сквозь те риторические словоизлияния, что так высоко ценились современниками Епифания.

«Жизнеописание Преподобного Сергия» стало одной из самых популярных книг Древней Руси и распространялось по всей ее территории. Однако вследствие ее растянутости и обилия повторов возникла потребность в сокращенном изложении, каковое и было предпринято в 15 в. прославленным литератором того времени Пахомием Сербом. Краткая редакция постепенно заняла место оригинала, и житие Преподобного Сергия дошло до потомков в версии Пахомия.¹

Преподобный Сергий Радонежский родился в первую четверть 14 в. (между 1314 и 1323 гг.). К моменту его рождения Русь уже восемьдесят лет как утратила свою независимость и испытала всю тяжесть монголо-татарского ига. Он принадлежал к поколению, появившемуся на свет тогда, когда уже ушли из жизни соотечественники, хранившие воспоминания о днях свободы, и когда надежда на освобождение практически умерла в сердцах порабощенной нации. Вторая половина 13 и начало 14 вв. были самыми мрачными годами российской истории. Устрашенное набегами монголов (1237–1240) население Руси рассеялось, одичало и жило в состоянии беспрестанного страха и уныния. Кроме того, страну раздирали распри и усобицы ее бесчисленных князей, правивших от имени своих новых господ – татар. А было время, когда Русь слыла благополучной и процветающей державой: узы брака связывали ее князей и княжон с королевскими домами Европы², ее купцов можно было встретить на рынках Багдада и Константинополя, в городах-цитаделях Германии, в северных и балтийских портах.³ Русская монета имела широкое хождение за рубежом, а произведения искусства Руси не уступали достижениям лучших мастеров любой другой страны. Но золотые дни свободы, благополучия и просвещения давно миновали и уже почти стерлись из народной памяти – Русь вступила в черную полосу своей истории.

Завоевание мира, предпринятое татарами в начале 13 в., стало последней волной гигантского нашествия, с незапамятных времен периодически накатывавшегося из неведомых глубин Средней Азии, неся рабство, разрушение и смерть всем, кто оказывался на его пути. Теперь нам понятны хотя бы некоторые из причин неизбежности этих «вулканических извержений» в жизни человечества.⁴ Однако для тех наций, что в прошлом падали жертвой кочевых орд, внезапное появление татар казалось необъяснимым бедствие, воплощением Божьего гнева, катастрофой, перед которой бессильно любое человеческое сопротивление и беспомощны любые расчеты. С точки зрения военного дела 13 в. татары действительно представляли собой грозную силу. Они были отличными наездниками, которые могли, не слезая с коней, проводить в седле день за днем, есть и спать; были искусными лучниками, с дикой отвагой и неустрашимостью кочевника, оставившего позади все, что он знает и любит, шли в бой. Свойственная им мобильность превосходила все ожидания военных специалистов того времени. Татары были всегда готовы напасть на врага в том месте и в то время, когда они менее всего ожидались, и могли ретироваться с поля боя так же быстро, как вступили в сражение. Китай, Персия, Туркестан, вся Средняя Азия, а позднее большая часть Малой Азии и Индии пали беззащитной жертвой их неотразимого натиска. Следовательно, неудивительно, что, когда татары решили завоевать Русь, они не встретили серьезных препятствий со стороны этой огромной страны, поделенной на мелкие княжества, с немногочисленными и разрозненными городами, защищенными только деревянными частоколами. Систематический труд по завоеванию и разорению страны был начат в 1237 г. И завершен в 1240 г. К тому времени все города Руси за исключением северо-западных столиц Новгорода и Пскова, были сожжены и уничтожены, а их население перебито или угнано в рабство. Где бы ни проходили татары, они оставляли после себя только развалины и трупы. Казалось, что русская история подошла к концу, и что ее народ никогда не оправится от удара, оказавшегося роковым для стольких наций.

Однако Россия не прекратила своего существования; страна пережила катастрофу, и начался медленный и мучительный процесс реставрации. Первое столетие после татарского вторжения было для русского народа периодом агонии. Он непрерывно балансировал на узкой грани, отделяющей жизнь от смерти, и не раз казалось, что нация больше не сможет восстановить нравственное равновесие и вернуться к нормальному укладу. И все-таки чудо произошло, жизнь оказалась сильнее смерти. Русь, побежденная, потрясенная, униженная выжила, и ее народ принялся за восстановление своей разрушенной страны.

Это возрождение сделали возможным несколько факторов. Главным из них было географическое положение Руси. Ее северо-восточные области представляли собой удобное убежище для выживших, так как долгие и суровые зимы, густые непроходимые леса, реки и болота отпугивали татар, привыкших к открытым пространствам своей родины. Они не смогли осесть в этих регионах и, следовательно, свыклись с мыслью, что русским, избежавшим уничтожения, следует позволить вернуться к жизни и труду в местах, искони бывших их свободной вотчиной. Татары разрешили русским, укрывшимся в болотах, вернуться в опустошенные города и села, отстроить их заново и приступить к своим привычным занятиям – уже не в качестве свободных граждан, а рабами новых господ. Более того, с позволения татар те князья из правящих домов Руси, что пережили вторжение, могли продолжать исполнять свои княжеские обязанности, при условии, что они будут назначаться татарскими ханами и клясться в верности своим сюзеренам.

Вторым фактором была религиозная политика татар. Во время завоевания Руси они были язычниками. Не ведая страха перед людьми и не гнушаясь никаким обманом и вероломством в сношениях с врагами, они испытывали неподдельное благоговение перед Божественным, в каком бы виде и форме оно им не представало. Они поклонялись своим племенным кумирам, но знали также о существовании Творца мироздания, владыки всех народов. Одним из тех немногих принципов, которые они неукоснительно соблюдали в продолжение всех своих завоеваний, было глубокое уважение к жрецам и священникам любой религии. Следовательно, когда Русь начала реорганизовывать свою жизнь уже под властью татар, духовенству были дарованы различные привилегии, и, бдительно наблюдая за политическим движением, татары предоставляли относительную свободу действий Церкви. Они позволили даже основать особую епархию в своей европейской столице Сарае для большой массы христианских мастеровых и рабов. Таким образом, Русская Церковь получила возможность продолжать ведение своих служб, впоследствии это положило начало национальному освобождению страны от татарского ига, сохранив жизнь русской душе.

Русские летописи того времени с унылым однообразием перечисляют непрерывные набеги татар, добросовестно фиксируя, сколько народу было перебито, сколько городов и сел было разграблено и сожжено. Для примера можно привести 1277, 1287, 1308, 1318, 1320, 1321 гг., когда были засвидетельствованы самые крупные вторжения, но разве что в виде исключения какой-либо год не был отмечен локальным вмешательством, Эти набеги причиняли не только жгучие страдания, они имели еще глубоко деморализующий эффект для русского народа, так как русские не могли оказать интервентам сопротивления, и единственным их оружием было бегство, когда все, что было дорого и свято, приходилось бросать на разграбление монголам.

Владычество чужеземного захватчика обычно усиливает добрые и дурные черты в характере покоренной нации, но плоды зла всегда созревают быстрее, нежели добра, так же было и с Русью 14 столетия.

Страна жила на грани исчезновения, и нация оказалась втянутой в жестокую, беспощадную борьбу за существование, в которой лишь наиболее приспособленные и беспринципные, казалось, имели шанс выжить. Только тот, кто был готов отбросить в сторону все нормы нравственности и чести и основать свою безопасность и благосостояние на страданиях и лишениях своих товарищей по несчастью, мог, по имеющимся данным, успешно справиться с создавшейся ситуацией. Вероломство и насилие стали самое заметной чертой русской жизни; князья, знать и самоуправляющиеся города, такие как Новгород и Псков, враждовали между собой, интриговали, доносили на своих соперников татарам, подкупали их чиновников, использовали монгольские орды для полного истребления тех, кто казался менее защищенным и слабым.

В начале 14 в., в пору рождения Преподобного Сергия, русский народ находился во власти страха и жестокости. Он был отрезан от остальной Европы и лишен доступа в сокровищницу мировой культуры, – и тем не менее одну связь с лучшим прошлым он сохранил, и это была христианская религия, которой русские оставались непоколебимо верны несмотря на моральный упадок столь многих из своих членов.

В мире хаоса и деградации нашлась сила, вступившая на путь мира, порядка и человеческого достоинства, это была Церковь. Церковь не просто стояла в стороне от распрей, но она была выше их; она видела в русских одну нацию, одну семью, помогала всем и приглашала к участию в таинствах всех, независимо от принадлежности к враждующим княжествам и группам. Более того, христианство было единственным институтом, сохранившим остатки культуры; Церковь содержала школы и не давала погибнуть литературе, поощряя чтение и переписывание книг.

Кроме того, благодаря Церкви, Русь удерживала тонкую ниточку, связывавшую ее с Византийской империей, которая, также разгромленная и униженная⁵, все-таки сохраняла еще достаточно много сокровищ из своего культурного наследия.

Таков был мир, в который суждено было явиться Преподобному Сергию, и таковы обстоятельства, послужившие ему материалом для испытания на прочность своей веры в силу божественной любви и убежденности в том, что люди способны жить в согласии со своим христианским предназначением.

Первые годы жизни, влияние семьи и домашних имеют, как правило, решающее значение для формирования характера человека. К сожалению, большинство жизнеописаний великих христианских пастырей прошлого хранят молчание об этом подготовительном периоде их жизни, и совершенно неслыханной удачей представляется то, что Епифаний сохранил эпизод из отроческих лет Преподобного Сергия, проливающий свет на его домашнюю обстановку и воспитание.

Преподобный Сергий, которого до принятия им монашеского пострига звали Варфоломеем, родился в знатной семье, жившей неподалеку от древнего города Ростова. Помимо него, второго по старшинству сына, у его родителей Кирилла и Марии было еще двое – Стефан и Петр.

Варфоломей был наименее одаренным из троих; ему с большим трудом давалось овладение теми азами, которые изучались в Руси 14 в., и поэтому он перенес немало упреков наставников и насмешек соучеников.

Однажды, когда мальчику было лет двенадцать, родители отправляли его разыскивать разбежавшихся лошадей. Найти их ему не удалось. Усталый и расстроенный он наткнулся на странника в монашеском облачении, молившегося под дубом. Мальчик приблизился к старцу, и тот поинтересовался целью его поисков.

Мы не знаем всего, что произошло между мальчиком и монахом, однако житие Преподобного Сергия содержит несколько проясняющих подробностей знаменательной встречи.

В ходе разговора мальчик пожаловался на свою неспособность к чтению и таким образом открыл одну из самых сокровенных своих горестей.

Незнакомец утешил ребенка, благословил и дал ему кусочек хлеба, который в Восточной Церкви используется для евхаристии⁶, пообещав Варфоломею, что отныне он не будет испытывать затруднений при чтении и письме.

Есть события, которые на первый взгляд представляются случайными и незначительными, впоследствии же оказываются решающими для всей дальнейшей жизни человека. Такую же роль сыграла для Варфоломея беседа под дубом. Она изменила его жизнь и позволила робкому отроку развиться в мужа, духовное превосходство которого было признано целым народом.

Существует живописное полотно работы известного русского художника Нестерова, изображающее вышеописанный поворотный момент в жизни Преподобного Сергия. На картине мы видим русского паренька, лет двенадцати, в обыкновенном крестьянском платье, с уздечкой на плече перед лицом старого отшельника, из рук которого он принимает с надеждой и верой хлеб жизни и мудрости. Черный силуэт монаха и фигурка мальчика любопытно контрастирует своей энергичной одухотворенностью со спокойствием и безмятежностью типичного русского пейзажа. Несколько березок, крошечная речушка и зеленые пажити составляют фон этой встречи, столь знаменательной для истории Русской Церкви и нации.

Глубоко растроганный этой беседой мальчик упросил незнакомца посетить дом его родителей и благословить их жилище. Отшельник принял приглашение. В доме с великим почтением его встретили Кирилл и Мария, но монах не остановился поговорить с ними, а сразу проследовал в семейную часовню, где велел Варфоломею вслух читать псалмы. Мальчик сперва заколебался, но, повинуясь повторному приказанию, попробовал читать и, к немалому удивлению присутствующих, начал декламировать их бегло и с правильной интонацией; и с тех пор проблем с учебой у него более не возникало.

Прежде чем покинуть дом, посетитель изрек «темный глагол», по выражению Епифания, что Варфоломей станет служить Святой Троице и приведет многих к пониманию божественных заповедей.

«С того дня отрок совершенно изменился», – так заканчивает свой рассказ Епифаний.

Этот эпизод обеспечивает на крайне интересным материалом, помогая воссоздать картину домашней жизни Варфоломея, и раскрывая некоторые из черт его незаурядной личности.

Благотворительность, помощь беднякам и, в особенности, гостеприимство, оказываемое всем странникам, являлись отличительными признаками христианского дома в средневековой Руси. К этому можно добавить любовь к учению и тщательное соблюдение церковных обрядов, проводившихся ежедневно в домашних часовнях всеми домочадцами. Все эти черты упомянуты, как мы видим, в истории с монахом, указывая на то, что Варфоломей принадлежал к одной из тех семей русской знати, которые сохранили важнейшие традиции прошлого даже после катастрофы татарского нашествия. В средневековой Руси именно аристократия лучше, нежели прочие слои населения, усвоила христианское учение, пришедшее в страну из Византийской империи в конце 10 в. Мы вправе, следовательно, предложить, что Варфоломей получил оптимальное образование, какое могла предложить христианская семья русской молодежи того времени.

Особо в этой истории следует отметить гостеприимство семьи Варфоломея. Маленький мальчик без колебаний приглашает в дом своих родителей совершенно незнакомого человека, а добросердечный прием, оказанный там монаху, показывает, что таковые входили в число установившихся домашних традиций. Вероятно, редкая семейная трапеза не разделялась с нищим или странником. Преподобный Сергий никогда не забывал этих впечатлений своей ранней юности, и на смертном одре в последних словах, обращенных к своим ученикам, высказал пожелание для всех, нуждающихся в защите, приюте и пище.

Домашняя часовня, упомянутая в рассказе, указывает на атмосферу регулярных молебствий и чтений Библии, державшейся в семье и ставшей для Варфоломея и его братьев источником знания Священного Писания. Мы узнаем также, что Кирилл и Мария особенно ревностно занимались воспитанием своих детей и, во времена когда безграмотность была обычным делом даже в кругах русской аристократии, прилагали все усилия, чтобы их сыновья получили оптимальное образование. В то же время тот факт, что их собственный ребенок, а не один из слуг, был отправлен на поиски лошадей, указывает, что Варфоломей воспитывался в великой простоте, был приучен к ручному труду и знаком с обычаями и навыками русских крестьян. Таким дом Варфоломея изображен Епифанием, и его же рассказ дает нам представление о характере мальчика. Он рисует нам медлительного, сдержанного ребенка, легко приходящего в замешательство и сознающего свою естественную ограниченность, но целеустремленного, способного на сильные душевные движения и наделенного исключительным даром веры и доверия.

История с монахом ценна в первую очередь тем, что раскрывает нам внутренний мир мальчика и показывает, что за внешностью, лишенной блеска и лоска, уже в юности таилась исключительная индивидуальность, восприимчивая к влияниям свыше и способная расслышать голос высшего предназначения. Старый отшельник обнаружил в застенчивом мальчике душу, которая могла проникать в сферы, редко посещаемые простыми смертными, и различил в нем силу, способную на деяния, превосходящие возможности других людей.

Такова была семья, в которой родился Преподобный Сергий, таков был его характер в детстве. Но если мир и благотворительность царили под гостеприимным кровом дома Кирилла, их чрезвычайно недоставало в окружающем его мире. Ненависть, зависть и, прежде всего, страх доминировали на Руси в 14 в., и в скоро времени семья Кирилла сделалась жертвой этих пороков.

Начало 14 в. было временем роста и расширения Московского княжества. Во время татарского нашествия Москва была незначительным поселением, сожженным монголами в 1237 г. вместе с соседними городами. В 1276 г. это местечко было отстроено заново, и подарено великим князем Дмитрием Александровичем своему младшему брату Даниилу (ум. 1304 г.), который положил основание будущему могуществу этого поселения. Москва, расположенная в самом центре северо-восточного региона, была защищена от татар лучше, нежели окружавшие ее княжества. Особой удачей можно назвать также череду способных и опытных князей, заботившихся о поддержании мира внутри своего удела и начавших процесс постепенного объединения соседних земель и городов. Возвышение Москвы было медленным и сложным процессом, и нередко ее князья прибегали к средствам, которые далеко не всегда можно было назвать честными или чистыми. Своим успехом их политика была обязана в большей степени их приспособленности к обстоятельствам своего времени. Дела с татарскими ханами московские князья вели с большей ловкостью, нежели большинство их соседей. Они оставили всякие попытки сопротивления новым хозяевам и сосредоточили все свои усилия на приумножении своей вотчины. С этой целью они умело использовали любую возможность: интриги при татарских дворах, подкупы, браки, финансовое давление, купля и мена – все было пущено в ход; и во вторую половину 14 в. они наконец очутились на вершине русской иерархии и твердо установили свое верховенство надо всеми остальными князьями.

Рост могущества Москвы имел неоценимое значение для будущего страны, вся надежда на освобождение которой от татарского ига покоилась на восстановлении ее политического единства, но он же неизбежно оказывается источником страданий и унижения для тех княжеств, которым предстояло быть поглощенными их могущественным соседом. Одной из таких жертв московской экспансии стал Ростов, родной город Преподобного Сергия. Его князь Константин женился на дочери московского князя Ивана Калиты⁷ (1328–1340), который умело воспользовался матримониальным союзом для установления контроля над соседним городом. Созидание единства Руси было делом нелегким, и Иван отправил в Ростов людей, которые сломили дух независимости города. Методы, применявшиеся московскими чиновниками, были таковы, что все именитые граждане Ростова, привыкшие к своему влиятельному и авторитетному положению, сочли за благо бежать из родных земель, побросав дома и все свое имущество. В числе беглецов был отец Варфоломея Кирилл, которому пришлось вместе с семейством удалиться из города навсегда. Кирилл нашел новую родину в пределах Московского княжества и осел в Радонеже, маленькой деревушке верстах в пятидесяти к северо-востоку от столицы. Бегство из Ростова стало завершающим этапом в длинной черед бедствий, обрушившихся на Кирилла, как и на множество других представителей местной русской аристократии.

Будучи одним из видных общественных деятелей в своем городе, Кирилл нес на себе значительную часть административного бремени. Татары обложили все русские княжества тяжелой данью, и сбор этих пошлин и доставка их ханам являлись источником нескончаемых забот и страданий для представителей правящих классов. Эта обязанность зачастую приводила к разорению, а то и смерти тех, кто нес ответственность за ее исполнение. Русская знать жила под постоянной угрозой быть изгнанной или убитой населением, доведенным до отчаяния изнурительными поборами. В равной мере им угрожали татары, часто нападавшие на них и убивавшие за то, что им не удалось собрать требуемой суммы податей. Кирилл был обязан принимать активное участие в этих мероприятиях и сопровождать своего князя в поездках в резиденцию татарских ханов, где представители подвластной нации приносили клятву верности и дань своим монгольским сюзеренам. Участие в таких экспедициях считалось честью, однако честью, сопоставимой со славой мученических венцов, которые народным руководителям приходилось возлагать на себя ради свои сограждан. Летописи того времени содержат длинный список русских правителей, которым не суждено было вернуться из таких поездок. Неудивительно, стало быть, что князья и их спутники, прежде чем отправиться в дорогу, обыкновенно приуготовлялись к возможной смерти, исповедуясь в церкви, улаживая разногласия с ближними и устраивая все мирские дела, так как не знали, увидят ли когда еще свои семьи.

Эти нелегкие обязанности по отношению к родному городу подорвали благосостояние Кирилла, так как он был слишком честен и добросовестен, чтобы успешно справиться с подобной ситуацией. Утрата его родным Ростовом политической независимости и расправа с его именитыми гражданами, учиненная московскими агентами, только довершили процесс его социальной деградации. В Радонеже Кирилл и его семья начали совершенно новую жизнь. Они сделались обыкновенными земледельцами, зарабатывающими свой хлеб тяжелым сельско-хозяйственным трудом по примеру своих соседей.

Братья Варфоломея рано женились, сам же он не выказывал намерения последовать их примеру. Двадцати лет от роду он объявил родителям о своем желании стать монахом. Они попросили его дождаться их смерти, поскольку его братья были обременены собственными семьями, и он был их единственной опорой. Варфоломей согласился с типичной для него покорной готовностью. От природы он был уступчив и терпелив, но ни в коем случае не слаб. Он мог позволить себе подождать, так как прекрасно сознавал конечную цель своих усилий; не спешил, ибо был уверен в своем предназначении. Когда его родители скончались, он собственноручно похоронил их и только тогда понял, что волен исполнить свое желание. Почти в то же самое время его старший брат Стефан потерял жену. Варфоломей убедил его присоединиться к нему, и в 1335 г. они начали отшельническое житие.

С точки зрения жителя Руси 14 в., в желании Варфоломея принять монашеский постриг в нежном двадцатилетнем возрасте не было ничего необычного. Жизнь была исполнена опасностей и невзгод, и ожидание насильственной смерти не покидало души людей. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Князь, воин, купец или крестьянин, старец и отрок, мужчина и женщина – все были в равной степени подвержены одной и той же опасности, и монашество, считавшееся лучшим приуготовлением к жизни вечной, было вполне в духе той эпохи. Следовательно, оно приветствовалось людьми всех возрастов и сословий. И все же решение Варфоломея приняло исключительный оборот, который с самого начала выделил его из массы тех, кто искал мира под кровом монастыря, мужского или женского. Варфоломей не примкнул ни к одной из существующих общин, находившихся либо неподалеку от городов, либо в их стенах, а уговорил брата Стефана проследовать за ним в лесную глушь и там, в полном уединении, проводить дни в молитве и умерщвлении плоти. Братья избрали холм, прозванный Маковкой, в нескольких верстах от ближайшего жилища, затерянный в глубине девственной чащи. Русь в то время была населена неплотно, и братья оказались полностью отрезанными от остального мира, в окружении диких зверей, и могли наслаждаться свободой и одиночеством. Их первой заботой стало сооружение часовни и устройство пристанища. Все это было построено из свежесрубленного леса, так как оба превосходно владели топором, постоянным орудием русского крестьянина.

Как только часовня была закончена, встал вопрос, кому ее посвятить, – и Варфоломей, инициатор всего плана, со свойственным ему смирением попросил брата подобрать для нее подходящее имя. Стефан предложил назвать часовню в честь Святой Троицы, и Варфоломей с радостью принял его предложение. Данное решение – это еще одно откровение об особом пути, избранному Преподобным Сергием. До крохотной деревянной хижины, построенной руками двух братьев, на Руси едва ли существовали церкви, посвященные Святой Троице; выбор же Стефана следовал семейной традиции, в которой второй сын ассоциировался с именем Святой Троицы. Часовню освятил священник, приведенный братьями из ближайшего монастыря. Священник отслужил обедню, причастил юных анахоретов и предоставил их собственному уединению.

Весьма скоро жизнь в лесной глуши показалась Стефану чересчур тяжкой, и он стал добиваться переселения в какое-нибудь более населенное место, чтобы там поступить в один из монастырей. И опять-таки весьма характерно, что, до того принимав как должное верховенство старшего брата, Варфоломей на этот раз оказался тверд в своем намерении остаться на месте, избранном ими двумя. После множества неудачных попыток переубедить брата, Стефан покинул его, и на три или более лет Варфоломей исчез из поля зрения людей, добровольно «похоронив» себя в дебрях первобытных русских лесов.

Житие Преподобного Сергия содержит весьма скудные сведения об этом периоде его жизни. Не в его характере было распространяться о себе самом, очевидцев же его внутренней борьбы и искушений поблизости не оказалось. И все же то немногое, что мы знаем о нем, заставляет думать, что современники Преподобного Сергия существенно отличались от тех, что осаждали святого Антония и других великих аскетов раннехристианской эпохи. За ними стояла утонченная и развращенная культура великой империи, предлагавшей своим жителям все прелести и пороки, какие только могло измыслить человеческое воображение и чувства. Тех, кто дерзнул отказаться от них, еще долго преследовали соблазнительные картины собственного прошлого.

Преподобный Сергий принадлежал другому миру. Он был сыном севера, воспитанным в строгой атмосфере глубоко христианской семьи, он был крепок телом, здрав умом и чист воображением. За спиной у него осталась не роскошь восточного города, а сельская жизнь русского крестьянина. Тем не менее Преподобный Сергий удалился в пустынь точно по той же причине, что и его прославленные предшественники. Он пожелал дисциплинировать свой дух и плоть, очистить сердце от эгоизма и страха, с тем чтобы посвятить всю свою жизнь служению Творцу и Искупителю. Преподобному Сергию пришлось бороться с теми же соблазнами, что и предшественникам, ибо он столкнулся с теми же врагами – духом зла и греха, расстраивающим связь между Богом и человеком и подрывающим в человеческом сердце стремление к тому миру и гармонии, которые бессилен отнять мир.

Житие Преподобного Сергия упоминает о диких зверях, поначалу представлявших для него угрозу. Эта опасность была, однако, временной, так как звери быстро привыкали к монаху, не собиравшемуся нарушать привычный ход их жизни. Некоторые из них даже привязались к Преподобному Сергию, особенно взрослый медведь, частенько навещавший юношу, чтобы разделить его трапезу. У Сергия редко бывало достаточно пищи для себя самого, однако он неизменно делился ею со своим лесным товарищем.

Хотя для того чтобы безоружным встречать возможные нападения хищников и выдерживать бремя одиночества и полной изоляции требовалась исключительная сила характера, все это было мелочью в сравнении с главным испытанием, с которым пришлось столкнуться Преподобному Сергию – с морозами и метелями русской зимы. Зимой обнаруживается некоторое сходство между океаном и безбрежными русскими равнинами. Оба суть откровения величия и устрашающей силы природы. Те, кому довелось пережить бури и на море, и в русских степях, знают, насколько схожи воздействия, которые эти неуправляемые силы оказывают на душу человека. Снежный шквал набрасывается на человека с ревом разбушевавшегося моря, ослепляя его, парализуя его душу и тело и подавляя его волю к жизни. Варфоломею пришлось в одиночку переносить эти бураны в своей крохотной хижинке, слушать жалобные завывания северных ветров, беспрепятственно несущихся с арктических широт, видеть, как его убогое жилище потрясают до основания порывы жестокой бури, и как плотная пелена снега заносит ее потом по самую кровлю. Временами он на несколько дней и ночей оказывался погребенным под этим белым саваном, не видя света, до тех пор пока шквал не утихал и он не прокладывал себе дорожку на свежий воздух. За долгие недели опасностей и лишений он познал человеческую бренность и безразличие сил природы.

Но прежде всего ему пришлось пройти испытание холодом, сим величайшим недругом жизни, царящим в областях, которые Варфоломей избрал местом своего отшельничества. Невозможно описать тем, кто не испытывал его, притупляющее воздействие сильной стужи на разумных существ: она замораживает самую кровь, она убивает самое желание бороться за жизнь.

Молодому русскому аскету приходилось бороться в своем уединении не против плотского соблазна и искушений нечистого воображения: в хижине, затерянной в северных лесах⁸, ему противостояла полная изоляция, холод и тьма.

Варфоломей встретил врагов лицом к лицу, как истинно русский витязь, полагаясь на Божью помощь и крепость своего юного тела. Русские славятся своим беспримерным долготерпением и выносливостью, Варфоломей же возвел эти национальные качества в максимально возможную степень, используя их как средства для установления полного контроля над телом и душой. Никто не знает, какие лишения и страдания довелось ему пережить в годы своего затворничества, но нам известно, что период испытаний увенчался полной победой, так как когда вокруг него начали собираться ученики, они увидели, что он крепок телом, ясен разумением и тверд волей. Варфоломей не подорвал себе здоровья, не нарушил духовного равновесия, но достиг цели, которую поставил себе с самого начала, и, поставив под контроль все свое существо, привел оное в состояние, потребное для служения Господу.

В житии Преподобного Сергия сообщается, что за всю свою долгую жизнь он ни разу не болел, что до самой кончины он был силен как два человека, что он мог целыми днями заниматься тяжелым физическим трудом, не принимая пищи, что путешествовал он только пешком и что, прежде всего, он оставался феноменально нечувствительным к холоду, и летом и зимой довольствуясь старой поношенной рясой.

Преподобный Сергий был типично русским человеком. У него были правильные черты лица, светлые волосы и голубые глаза, росту он был среднего и довольно худощав, однако за этой ординарной внешностью скрывались тело и душа, полностью контролируемые духом. Голод, жажду и усталость он испытывал ежедневно, как и прочие смертные, однако он умел подчинить их своей воле, что удается далеко не каждому. Он овладевал искусством христианской жизни, в долгие зимние ночи, заживо погребенный под снегом, одолеваемый морозом, отрезанный от остального мира, он упорно продолжал молиться, уповая на Божью помощь и покровительство.

История юноши, живущего в лесу в одиночестве, не могла не сделаться известной, и вскоре стали появляться любопытные, желающие видеть молодого анахорета и место его уединения. Некоторых из них настолько покорила его личность, что они решили разделить с Варфоломеем жизнь в молитве, лишениях и уединении. Варфоломей не искал соратников и никого не агитировал присоединиться к нему, но когда видел в ком-то решимость остаться с ним, предложения не отвергал. Со временем рядом с его деревянной хижиной выросли еще двенадцать подобных келий, в которых жили его товарищи. Так было положено начало знаменитому Троицкому монастырю.

В течение длительного времени Преподобный Сергий отказывался принять на себя руководство своими последователями, и, по его собственному желанию, первым настоятелем молодой общины стал пожилой монах Митрофаний, тога как сам он, истинный основатель, предпочитал оставаться слугой, а не господином тех, кто пришел к нему за помощью и советом.

Когда первый настоятель умер, братия заявила, что Преподобный Сергий обязан стать их духовным главой. К тому времени он принял монашеский сан и получил имя Сергий; и тем не менее долго отказывался уступить их настойчивым просьбам, утверждая, что лучше учиться, нежели учить; повиноваться, нежели повелевать. Однако когда он понял, что воля братии неизменна, он согласился отправиться за советом к епископу. Расстояния на Руси велики, и только после нескольких дней пути Преподобный Сергий предстал перед епископом Афанасием Переяславль-Залесским.

Епископ уже слышал о молодом монахе и велел ему согласиться с выбором товарищей. Он рукоположил его в дьяконы, на другой день – в священники, благословил как настоятеля новооснованного монастыря и отослал домой с миром.

Сан настоятеля не изменил отношения Преподобного Сергия к остальной братии. Он остался самым бедным и работящим из всего содружества, слугой, а не господином свои последователей.

В 14 в. русские монастыри не были организованы в общины, а представляли собой скопление монахов, каждый из которых заботился о себе независимо от остальных, с церковью или часовней как единственным местом их сбора. Троицкий монастырь следовал в то время тому же правилу, и у каждого монаха в собственности был небольшой земельный участок, снабжавший его провизией. Кельи были разбросаны вокруг церкви и, вместе с клочками возделанной земли, окружены деревянной изгородью, выходить за которую можно было только с разрешения настоятеля. Особенно непримиримо Преподобный Сергий был настроен к сбору подаяния и настаивал на том, чтобы каждый монах кормился собственными трудами. Жизнь была трудной, пища – скудной, а община так бедна, что не могла позволить себе даже ежедневных служб, так как у нее не было средств раздобыть достаточное количество свежего хлеба и вина для этой цели. Вплоть до закрытия монастыря (1918) в числе его величайших сокровищ находился деревянный потир, которым пользовался Преподобный Сергий, и бедное облачение, которое он носил. Община не могла достать необходимых богослужебных книг, и часть из них была переписана на бересте – материале, который в избытке поставляли окрестные леса. Западное монашество никогда не знало такой нужды, и следующий эпизод, рассказанный Епифанием, прекрасно иллюстрирует бедственное состояние, которое терпели Преподобный Сергий и его ученики.

Однажды у Преподобного Сергия вышли продовольственные припасы, и целых три дня ему нечего было есть. Хотя он был настоятелем, но не пожелал выпрашивать хлеба, а подошел к одному из монахов и вызвался соорудить ему пристройку к келье. Монах был не против, однако в отплату мог предложить только кусочек заплесневелого хлеба, и Преподобный Сергий с радостью на него согласился. Он принялся за работу немедленно, однако поел только после того, как постройка была готова. Такова была жизнь, которую приходилось вести первым обитателям, но и обаяние личности Преподобного Сергия было таково, что число желающих попасть к нему в монастырь неуклонно возрастало, и даже обеспеченные люди искали возможности поступить под руководство молодого настоятеля. Благодаря этому Преподобный Сергий смог отстроить новую церковь, побольше, учредить ежедневные службы и принял решение ввести подлинно общинную жизнь среди тех, кто хотел жить под его началом.

Восточная Церковь знает два типа монашеской жизни. Первый – это полностью общинная организация, в которой нет частной собственности, а члены снабжаются всем необходимым из общего фонда. Второй – организация на индивидуальных началах, предполагающая, что каждый монах будет самостоятельно изыскать средства к существованию.

Последний тип всего считался не только низшим, но даже недостойным монашеского идеала; однако в периоды политических беспорядков и затруднений часто он и был единственным шансом сохранить на Востоке религиозную жизнь. Татарское нашествие разрушило общинную жизнь русских монахов, и все монастыри 14 в. имели за плечами столетие «индивидуальной» жизни, устраивавшей самые дурные и неспокойные элементы в монашеской среде.

Преподобный Сергий был на стороне тех, кто призвал вернуться к правильному типу монашеской жизни. Тем не менее он не спешил. Он начал реформы, когда уверился, что изменение установленного порядка – не его личное желание, а воля Божья.

Реформа была проведена в 1354 г. В тот год Преподобный Сергий получил письмо лично от Константинопольского патриарха, который рекомендовал ему ввести правило общежития среди обитателей своего монастыря. Это неожиданное вмешательство со стороны иерея далеко Греции явилось результатом растущей дружбы между Преподобным Алексием, митрополитом Московским (ум. 1378), и Преподобным Сергием. Алексий был одной из самых выдающихся личностей своего времени, игравшей ведущую роль как в жизни церкви, так и в жизни государства. Это был высокообразованный клирик, знаток греческого языка, что было редким исключением среди русских иереев 14 в.; и вот во время своего визита в Константинополь он, воспользовавшись случаем, объяснил патриарху ситуацию, заручившись таким образом поддержкой последнего в деле восстановления правила общежития в русских монастырях. Следовательно, когда Преподобный Сергий делал братьям свое предложение, за ним стоял авторитет лидеров как Русской Церкви, так и великой Церкви Константинопольской. Эти предосторожности могут показаться чрезмерными. Разве он не был любимым пастырем тех, кто терпел нужду и лишения, лишь бы остаться в его обществе? Разве он не пытался ввести идеал, долженствовавший привлечь всех тех, кто стремился к правильной монашеской жизни? И все-таки несмотря на все эти веские соображения в пользу реформы, осторожность Преподобного Сергия была более чем оправданной. Некоторые члены его общины покинули ее немедленно после введения нового правила, другие остались, однако в душе предпочитали старый порядок. Монахи – люди консервативные, восточные же монахи, в особенности, не жалуют нововведений, даже когда последние означают возврат к истинному пути. Следовательно, несмотря на многочисленные преимущества общежития, несмотря на быстрый рост монастыря и на его высокую репутацию, оппозиция сохранялась и вскоре нашла себе лидера в лице Стефана, брата Преподобного Сергия, вернувшегося на то место, которое однажды избрал вместе с Варфоломеем для трудов и молитв.

У жизни любого сообщества есть собственный ритм, часто следующий линии, независимой от намерений входящих в него индивидов. Лишь немногие выдающиеся лидеры наделены способностью чувствовать этот ритм и направлять всеобщие усилия к желаемой цели, не прибегая к принуждению, а полагаясь исключительно на доверие, которое они внушают другим. Преподобный Сергий обладал уникальным даром лидерства, так как был способен управлять другими в качестве их слуги, а не господина. Его представление о власти довольно сильно отличалось от традиционного, и ничто так не характеризует политику Преподобного Сергия, как история его взаимоотношений с недовольными, спровоцированная введением правила общежития.

Естественно, Епифанию приходилось быть крайне сдержанным в описании печального инцидента, повлекшего за собой раскол в Троицком монастыре. Он упоминает о нем предельно кратко, не желая вводить читателей во все подробности этой злополучной истории. Епифаний сообщает, что однажды во время вечерни завязалась некая дискуссия, касающаяся порядка богослужения, в ходе которой брат Преподобного Сергия Стефан поставил полномочия настоятеля под сомнения и заявил, что он, Стефан, положивший начало этому месту, вправе претендовать на первенство.

Это возмущение было, вероятно, одним из самых открытых появлений разногласий в среде братьев, и Преподобный Сергий отреагировал самым неожиданным образом. Как только служба закончилась, он не пошел, как обычно, в свою келью, а взял посох и, никого не упрекнув, более того, не сказав ни слова своей пастве, мирно покинул место, возведенное его трудами и молитвами. Долгое время никто не знал, куда он ушел, пока до монастыря не дошло известие, что Преподобный Сергий возвел себе келью близ реки Кержач, в отдаленном уголке края, и там продолжал предаваться молитве и созерцанию. Такой поступок легко можно объяснить произволом и безответственностью, забвением всякого чувства меры. Кажется, будто настоятель процветающей общины покидает паству из-за недовольства некоторых, будто он разрушает результаты своих усилий из-за того, что не готов применить власть, которой облечен. При таком подходе нетрудно разглядеть в поступке Преподобного Сергия пример русской тенденции к непротивлению злу, столь часто подрывающей лучшие намерения русских христиан.

Такая интерпретация звучит, возможно, и убедительно, однако не попадет в цель. Кого-кого, а Преподобного Сергия никак нельзя было обвинить в нерешительности или робости. Человек, который имел достаточно мужества прожить несколько лет в своей хижине в полном одиночестве, предпочел, в этом конкретном случае, отказаться от соперничества о ставить своим оппонентами место, которое он превратил из пустоши в процветающую общину. Его решение было не знаком слабости, а доказательством его мудрости и силы. Преподобный Сергий был одновременно тверд и кроток, решителен и скромен, настойчив и терпелив. Он стоял за правое дело, но был лишен средств защищать его так, чтобы это не противоречило его убеждениям. Борьба со старшим братом могла стать только источником беспорядков и скандалов; он более не мог отделить план, который отстаивал, от собственной личности, и поэтому предпочел отступить, исчезнуть и предоставить своим оппонентам управление основанным им монастырем.

Итак, мы видим, что Преподобный Сергий вернулся у уединенной жизни не озлобленным, не сломленным, а ,напротив, радующимся своему одиночеству, ради которого он оставил мир, и которое никогда не теряло для него крайней своей привлекательности. Но на этот раз его затворничество длилось недолго. Как только его новое жилище было обнаружено, монахи из Троицкого монастыря стали переселяться к своему настоятелю. Поначалу таких было немного, но их число неуклонно возрастало, и вскоре прославленный монастырь стал похож на улей без матки – переполненный народом, но лишенный души и жизни.

Состояние его стало столь плачевным, что оставшиеся монахи послали к Алексию, митрополиту Московскому, делегацию, умоляя его приказать Преподобному Сергию вернуться. Митрополит, бывший с самого начала горячим сторонником плана Преподобного Сергия, естественно, принял живейшее участие в этом деле. Он выбрал в послы двух ведущих архимандритов⁹ и отправил их к монаху.

Его послание носило смешанный характер: это был одновременно братский совет и приказ старшего. Он выразил свое удовлетворение новостью, что Преподобный Сергий продолжает общинную жизнь, послал ему свое благословение и попросил вернуться, обещая удалить виновников раздора. Преподобный Сергий повиновался приказу, но попросил никого не наказывать. Как только общежитие в его новом монастыре было поставлено на твердую основу, и новым настоятелем назначен способный муж по имени Роман, Сергий пустился в обратный путь. Так, наконец, после четырех лет отсутствия он вновь узрел свой возлюбленный Троицкий монастырь, а паства – своего настоятеля. Его возврат стал триумфом: в его уходе не было амбиций, в его возвращении не было личного торжества. Никому не было сказано ни слова упрека, никто не был изгнан или наказан, никто не потерпел поражения от этой победы кроме духа зависти и страха, посрамленного жертвенным смирением Преподобного Сергия. Монахи целовали его ноги, руки; они желали обнять возлюбленного отца, а те, кто не мог прикоснуться к нему лично, пытались хотя бы дотронуться до полы его старой поношенной рясы. Всякий благодарил Господа за возвращение Преподобного Сергия, и многие плакали со смешанным чувством радости и скорби: радости – видеть его вновь, скорби – о том, что стали причиной его ухода. Епифаний не говорит, присутствовал ли при этом Стефан, но последний упоминается позднее как монах Троицкого монастыря, и нет никаких указаний на то, что враждебность между братьями сохранилась. Преподобный Сергий с самого начала избрал путь любви и свободы и оставался верен ему до конца свои дней. Он никогда не прибегал к наказанию или угрозам, и ни разу не обратился к принуждению. Во всех своих сношениях с людьми он апеллировал единственно к голосу их христианской совести и, хотя жил в мире, где право могли путать с могуществом и где люди, преследуя свои цели, верили только в грубую силу, он тем не менее оставался победителем. Он ничего не боялся, был свободен от личных амбиций и интересов, и это сделало его лидером, которому люди повинуются не от того, что боятся его, а потому что без него их жизнь лишалась бы счастья и смысла.

Уход Преподобного Сергия был победой смирения в его собственном сердце, его возвращение стало победой любви в сердцах его учеников.

Возвращение Преподобного Сергия в Радонеж открыло новую главу в его жизни. Конфликты и распри были позади, его личность достигла зрелости, а сам он был окружен толпой верных и преданных учеников. Настало время призвать его к высшему служению, когда полем его деятельности становился бы не один только монастырь, а вся Русь. Преподобный Сергий не изменил своего поведения: он остался таким же кротким, работящим мужем, походящим больше на нищего, чем на настоятеля крупной общины, сдержанным в речах, всегда добрым и дружелюбным, доступным для всех, но при этом ни от кого не зависящим. В те годы славы и популярности Преподобный Сергий был по-прежнему столь же свободен от мира и его влияния, каким был еще двадцатилетним юношей, никому не известным, заживо погребенным в своей убогой хижине под бескрайним снежным покровом русской зимы.

Он продолжал жить в той же келье, следуя все тому же распорядку постов и молитв; однако, если Преподобный Сергий остался прежним, мир вокруг него изменился. Тогда мир игнорировал его существование, теперь же взывал к нему за помощью и поддержкой.

Троицкий монастырь сделался центром паломничеств; неиссякаемый поток посетителей вливался в его гостеприимные врата. Князья и епископы, монахи и крестьяне, богатые и бедные – все хотели видеть Преподобного Сергия, заручиться его молитвами и получить от него наставление. Каждый был желанным гостем, все уделялось одинаковое внимание, любой мог бесплатно кормиться и гостить, сколько ему вздумается.

Епифаний в своем житии оставил нам довольно живую зарисовку этой стороны жизни Преподобного.

Однажды в монастырь пришел крестьянин, чтобы увидеть Сергия. Когда он спросил прославленного настоятеля, ему показали бедно одетого мужчину за тяжелой работой в саду. Крестьянин ни за что не хотел верить, что это Преподобный Сергий, и решил, что монахи дурачат его. Он укрепился в своем мнении еще больше, когда настоятель подошел и поприветствовал его первым, поклонившись ему в ноги и обращаясь с ним как с почетным гостем. Недоверчивый посетитель был глубоко опечален тем, что не может увидеться с настоятелем, но каково же было его изумление, когда чуть позже на его глазах в монастырь въехал князь с многолюдной свитой и простерся перед этим самым оборванцем. Только тогда маловер понял, что старик-монах и был знаменитым святителем.

Трудно определить, что именно заставляло людей толпиться вокруг Преподобного Сергия. Он не был ни красноречивым проповедником, ни мужем великой учености, и, хотя в нескольких случаях его молитвы исцеляли людей, его все-таки нельзя назвать популярным целителем.

Всякого привлекали к нему в первую очередь достоинства его личности. Именно теплота его любящего внимания делала его столь незаменимым для других. Он владел теми дарами, которых не было у них, у него была вера в Бога и доверие к людям, которые тщетно искал окружающий его мир и без которых не мог найти покоя. Преподобный Сергий был цельной личностью, что сделало его открытым для света Святого Духа.

Он познал самого себя, и это помогало ему понимать чужие души. Чем он лучше их знал, тем любвеобильней и терпимей становился; он никогда не шел на компромисс со злом, но в то же время был в высшей степени свободен от искушения судить и осуждать других людей.

Бессмысленно требовать от Епифания точной информации об именах ближайших друзей Преподобного Сергия, или характере проблем, которые они представляли на его рассмотрение. Очевидно, однако, что число посетителей было огромным и включало в себя людей самых разных по рангу и социальному положению. Дмитрий Донской, великий князь московский, Алексий, Московский митрополит, князь Владимир Серпуховской, епископ Стефан Пермский и многие другие, не менее значительные имена упоминаются Епифанием в числе тех, кто искал у настоятеля совета, и, разумеется все эти руководители Русской Церкви и государства желали заручиться помощью Преподобного Сергия не только в делах, касающихся их лично, но и в решении непростых проблем национальной жизни, которая, как никогда прежде, нуждалась в четком руководстве и твердой политике.

Во вторую половину 14 в. Русь все еще была беспомощной добычей в когтях у татар, она все еще мучительно истекала кровью от бесконечных внутренних распрей и раздоров. Вдобавок ко всем этим невзгодам на юго-западном рубеже страны неожиданно объявился новый и могущественный враг. Это была Литва, начавшая постепенно завоевывать соседние русские территории. И все же, несмотря на хаос и бедствия того времени, над все еще сумрачным горизонтом начала медленно разливаться заря приближающегося дня. Наконец обозначилась сила, способная освободить страну и положить конец внутренним разногласиям. Это ядро национальной свободы и единства сформировали московские князья.

Эти князья не были ни более добродетельны, ни менее бессовестны, чем другие, но они твердо отстаивали идеал русского единства, тогда как оппоненты последнего удовлетворяли собственные амбиции и корыстные интересы, и поэтому участь Руси была связана с судьбой именно Москвы, а не иного города.

Церковь была ревностным поборником национального единства. Естественно, что киевские митрополиты, ее главные иерархи, отказывали московским князьям неизменную поддержку.

Преподобный Петр (ум. 1326) и Преподобный Алексий (ум. 1378) проявляли в этой области особую активность. Оба они были людьми исключительных способностей, на голову выше своих современников, и видели намного дальше своего поколения. Они использовали свое влияние как в пределах страна, так и у татар в пользу Москвы, и даже обвинялись политическими оппонентами последней пристрастности во всех внутриполитических конфликтах. Современник и большой друг Преподобного Сергия митрополит Алексий был более чем кто бы то ни было ответствен за быстрый рост влияния Москвы и сделал больше, чем любой из князей для объединения страны и ее освобождения от татар. Князь Симеон Гордый (1343–1353) на смертном одре просил митрополита взять под свою опеку его семейство, и Алексий в точности исполнил последнюю волю московского князя. В период недолгого правления Ивана Красного (1353–1359), младшего брата Симеона, и, особенно, в детские годы Дмитрия, сына Ивана, Алексий исполнял обязанности регента, и его мудрое и твердое правление принесло стране неоценимую пользу. Он был блестящим государственным деятелем, с исключительной ловкостью проводившим традиционную политику московских князей: мир с магометанским Востоком даже ценой подчинения его владычеству и решительная защита православной веры от атак латинского Запада. Когда в 1378 г. митрополит Алексий скончался, Москва уже достигла главенствующего положения среди прочих русских княжеств, которое никем более не оспаривалось. В то же время оно продолжало пользоваться расположением татар и накопило достаточно сил, чтобы остановить дальнейшее наступление Литвы. Таковы были, в целом, обстоятельства той поры, и в мире предательства, вероломства, политических интриг и братоубийственной розни Преподобного Сергия попросили вмешаться и прийти на помощь энергичным усилиям друзей, желавших видеть свою родину единой, свободной и верной своей христианской традиции.

Довольно неправдоподобным должно было показаться предположение, что Преподобный Сергий – человек, который покинул свой любимый монастырь, чтоб только не участвовать в раздоре, – согласится принять участие в конфликтах, возмущавших течение жизни его родины. И все же он согласился и во всех своих политических предприятиях хранил верность тем принципам, которых придерживался в отношениях с друзьями и учениками. На новом поприще он продолжал действовать со свойственной ему кротостью и решимостью. Он обнаружил то же глубокое знание людей и силу изменять их жизнь и души, которое он проявлял в управлении общиной и в обхождении со своими многочисленными посетителями. Он был искренен, но не наивен, верил в доброту людей, не идеализируя их, служил родине, ни на минуту не забывая, что высшим повиновением обязан одному только Богу. Он шагнул в мир убийств и предательств, но даже там остался свободен от политических пристрастий и незапятнан.

Троицкий монастырь был открыт для всех враждующих партий и, возможно, не одна распря была окончена, заговор и убийство предотвращены благодаря частным беседам Преподобного Сергия с русскими правителями. Сергий не был пассивным наблюдателем борьбы, бушевавшей за стенами его монастыря, он не ждал, пока князья и знать нанесут ему визит. Он был готов сам искать встречи с лидерами враждующих клик и восстанавливать мир между ними. Его первое вмешательство датировано 1358 г., когда он отправился в свой родной город Ростов с миссией убедить князя Константина добровольно подчиниться новым требованиям Москвы. Крайне знаменателен тот факт, что Преподобный Сергий начал свою политическую миссию с родного города, с места, где его родители и он сам пострадали от московской агрессии. Действия Сергия ясно показывают, что во всех своих стараниях к водворению мира и согласия он был совершенно свободен от любых личных интересов. Он служил делу, в правоту которого верил, и был готов подать пример самоотречения и покорности.

Эта миссия оказалась успешной. Войны между Ростовом и Москвой удалось избежать. Пять лет спустя Преподобный был вторично послан в Ростов на встречу с Константином, и снова ему удалось предотвратить военный конфликт. В 1365 г. он был в пути, направляясь на этот раз на восток. Он посетил Нижний Новгород, крупнейший город на волжских берегах. Он имел целью восстановить мир между двумя братьями, князьями Дмитрием и Борисом, оспаривавших друг у друга власть над городом. Этот визит вскоре пришлось повторить, так как Борис нарушил договор и отказался выполнять свои обязательства. Строптивый князь был вынужден покинуть свой город при приближении московской армии.

Непривычно было видеть, как старый монах в нищенском облачении бродит по лесам и полям Руси в попытке уладить вопросы, которые, как правило, решались только острием меча. Необычной была сцена, редко повторявшаяся в русской истории, когда одиночка, уповавший на Божью помощь и исполненный сострадания к народным бедствиям, успевал сделать больше, чем армии сильных мужей под предводительством опытных военачальников. Преподобный Сергий редко терпел поражение, его вера в существование силы добра даже в душах тех, чьи руки были запятнаны кровью, а уста осквернены богохульствами и лжесвидетельствами, никогда не обманывалась. Он мог действовать так, как никто другой, поскольку единственным его желанием было посвятить всю свою жизнь служению Святой Троице. Он был принят в миру, поскольку люди нуждались в нем, он не не нуждался ни в мире, ни в его благах, и это давала ему уникальную власть над теми, кто спорил и сражался за первенство и власть над жизнью других.

К этому периоду его славы относится спор между Преподобным Сергием и его любимым другом Алексием, митрополитом всея Руси. В 1378 г. этот иерей, чуя приближение смерти, вызвал Сергия в Москву. Алексий был глубоко обеспокоен состоянием дел внутри Церкви. Всемогущий литовский князь назначил альтернативного митрополита Руси человека по имени Киприан.¹⁰ Князь же Дмитрий Московский хотел бы видеть на митрополичьем престоле архимандрита Михаила, но ему не доверял Алексий.

Раскол и конфликт казались неизбежными. Старый и мудрый митрополит пришел к заключению, что единственным человеком, способным спасти положение, примирить все партии и предотвратить раскол Русской Церкви был Преподобный Сергий. Алексий со свойственной ему властностью приказал внести в комнату атрибуты митрополичьего достоинства, богато отделанные золотом и драгоценными камнями, и возложить их на друга в знак желания видеть Сергия своим преемником. Старый монах, испытывавший к епископу глубочайшую любовь и почтение и всегда подчинявшийся его приказам, на этот раз кротко, но твердо отказался повиноваться. С юности своей он отказался от золота и всего, что с ним связано, и не был готов изменить это правило своей жизни и поведения. Митрополит Алексий настолько привык к повиновению других, что поначалу не мог смириться с расстройством своих планов. Однако все его попытки оказались безуспешны. Напрасно он упирал на авторитет Церкви, напрасно употреблял все свое личное влияние, напрасно ссылался на высшие интересы церкви и государства. Преподобный Сергий был непреклонен в свое отказе. Он был послушным слугою своего епископа, однако главнейший обет связывал его ни с Алексием, ни с Русской Церковью, а со Святой Троицей. Преподобный познал в этом деле божью волю и, обыкновенно такой добрый и деликатный, теперь обнаружил другую грань своей натуры, неуступчивой, как скала. Митрополиту пришлось уступить, поскольку он понял, что решение монаха окончательно, и никакая сила на свете не может его изменить.

После смерти Алексия князь Дмитрий, при поддержке руководителе Церкви и государства, попытался еще раз склонить Преподобного к согласию, но все их усилия не увенчались успехом. Отказ Сергия, как и предвидел мудрый митрополит, вызвал ожесточенную борьбу претендентов на митрополичий престол. В итоге она окончилась победой Киприана, признанного, наконец, как литовскими, так и московскими князьями. На всем протяжении конфликта Преподобный оставался человеком, дружбы и поддержки которого добивались все претенденты, и который внес существенный вклад в мирное разрешение разногласий.

Отказ Сергия стать митрополитом всея Руси не был продиктован его слабостью. Принятое им судьбоносное решение, навсегда связавшее его имя с освобождением страны от татарского ига, ясно показывает, насколько Преподобному был чужд страх ответственности и нерешительность.

Во второй половине 14 в. Русь вступила в решающую фазу своей истории. Ее политический центр наконец был найден, и Москва объединила под своим началом всю нацию. Татары заметили опасность и изменили свою традиционно-благосклонную политику по отношению к этому городу, поняв, наконец, что их фавориты, московские князья, сумели-таки объединить по своим руководством большую часть нации. Страна очутилась на перепутье; три различных пути расстилались перед ней. Москва представляла восточное православие, татары – мусульманство, а постепенно усиливающееся королевство Литовское – латинский Запад. Для русского народа настало время сделать выбор, и в этот критический момент окончательную ответственность за него взял на себя Преподобный Сергий – человек, упорно отвергавший любой намек на влияние и власть.

К этой кульминационной точке страну привела цепочка событий. В 1367 г. Дмитрий, князь московский (1362–1389), решился на смелый шаг, обнеся Москву каменной стеной (Кремль), в нарушение воли татар, позволявших своим русским подданным обносить свои города только деревянной оградой. Эта акция дала понять, что русский князь почувствовал себя хозяином в своем городе. Татары пришли в ярость и перенесли титул великого князя с Дмитрий на его соперника Михаила, князя тверского. Однако они опоздали: верховенство Москвы уже было признано народом столь единодушно, что не зависело более от милости татар. Михаил попытался с помощью литовцев принудить Дмитрия к повиновению, но потерпел неудачу. Национальное самосознание уже пробудилось, и Михаил повсюду считался предателем.

В 1375 г. Дмитрий во главе внушительной коалиции, включавшей князей Ростова, Суздаля, Нижнего Новгорода, Ярославля и Смоленска, разбил князя тверского и принудил его к повиновению. Поражение Михаила означало поражение стоявшей за ним Литвы. Победа на Западе ускорила роковое столкновение на Востоке, поскольку татары решили вмешаться и остановить дальнейший рост московского влияние.

Момент казался особенно подходящим, так как всем внутренним неурядицам незадолго до этого был положен конец, и некоему князю по имени Мамай удалось провозгласить себе верховным ханом Золотой Орды. Он не замедлил отправить на Русь авангарды, готовя тем временем основные силы для нового вторжения. В 1377 г. татары сожгли Нижний Новгород и опустошили восточные княжества Руси, однако в 1378 г. Дмитрий разбил захватчиков. Это событие стало поворотным пунктом. Впервые русская рука остановила татарскую агрессию. Рубикон был перейден Час пробил, Руси и Азии предстояло встретиться вновь и померяться силами в честном бою.

Хан Мамай собрал огромное войско. Он заручился помощью из Ясс, из Хивы, а также от множества мусульманских кланов Кавказа и Туркестана. Как и в 13 в. его натиск на христианский Восток был поддержан западными христианами. Ягело, князь литовский, пообещал прийти татарам на помощь. Генуэзская республика снабдила монголов военными специалистами и превосходным вооружением. Русь противостояла грозному врагу в одиночку. Ей предстояло отразить атаку четырехсот тысяч человек, уверенных в успехе и готовых не задумываясь истребить всех, кто дерзнул бы сопротивляться их владычеству.

Дмитрия Московского нельзя было назвать великим государем, но в этот критический момент отечественной истории он оказался достойным вождем нации. Он понимал, что на карту была поставлена не его репутация или амбиции, а самое существование русского народа и его христианской веры. В те решающие месяцы его поведение было отмечено подлинным величием. Он провел все необходимые военные приготовления и заключил союзы с другими русскими князьями, предав забвению все мелкие раздоры и усобицы. Когда де от него потребовалось принять окончательное решение, он вознамерился довериться не собственному мнению и не соображениям своих политических советников, а пожелал услышать суждение Преподобного Сергия, служителя Святой Троицы. И вот в начале осени, 18 августа 1380 г., князь Дмитрий в сопровождении ближайших друзей нанес монаху визит. Татары уже перешли границу, и русское войско было собрано в Коломне, к югу от Москвы, готовое к походу. Сердце какого русского не затрепещет при упоминании этого звездного часа русской истории?!

Сильные вооруженные мужи, лучшие воины во всей стране, серьезные и сосредоточенные, разительно контрастировали со старым монахом, тихим и безмятежным как всегда, в окружении своих многочисленных учеников. Князь Дмитрий страшился сделать последний шаг; было еще не поздно сложить оружие и умолять о пощаде в надежде смягчить гнев татар. Это был крайне напряженный момент, каждый сознавал цену, которую пришлось бы заплатить за неверное решение. Поражение Руси повлекло бы массовую резню, осквернение церквей, подавление христианства.¹¹ Покорность привела бы к уничтожению лидеров и нравственной гибели народа. Покорность была более чем опасна, но, с другой стороны, имелся ли хоть малейший шанс на успешное сопротивление? Такие вопросы поднимались в душе каждого, и все глаза были устремлены на старого монаха. Именно на него падала вся тяжесть выбора, именно его просили принять решение от лица всей нации. И он его принял. Преподобный Сергий не уклонился от ответственности, не заявил, что власть имущие должны проявить решимость и отвечать сами за последствия своих действий. Монах несколько раз обнаруживал свое нежелание вмешиваться даже в тех случаях, когда это казалось его прямой обязанностью. Он не был никоим образом в ответе за политическую ситуацию, сложившуюся на Руси вследствие чужих поступков, никто не упрекнул бы его, если бы в этот страшный час национального кризиса он промолчал и остался в стороне от кровопролития и ужасов военного конфликта. Однако тот самый Преподобный, что был всегда столь кротким и сдержанным, внезапно сделался твердым и прямолинейным. Столкнувшись с крайней опасностью, он без колебаний принял вызов. Преподобный Сергий дал Дмитрию благословение, он убедил князя отразить врага в открытых южных степях и, более того, он превестил ему победу. Его последними словами были: «Иди вперед и не бойся. Бог тебе поможет».

Преподобный Сергий санкционировал освободительную войну и послал с Дмитрием двух своих монахов Пересвета и Ослябю, в былое время известных военачальников. Этот поступок не имеет прецедентов в истории Восточной Церкви. Восток никогда не знал крестовых походов. Тип епископа- или монаха-воина плохо укладывался в русское сознание. Преподобный отправил своих монахов безоружными, они были вестниками Божьего благословения, почиющего на русской армии, а не военачальниками своих бывших сослуживцев.

20 августа русские силы двинулись на юг. Это было войско, составленное из жителей всех четырех сторон земли русской. Никогда прежде страна не видела князей Москвы, Владимира, Серпухова, Ростова, Пскова, Мурома, Суздаля, шествующих единым строем. Армия продвигалась быстро. 26 августа она форсировала Оку; 6 сентября русские достигли Дона. Снова они оказались в открытой степи, где их предки были сокрушены волнами непобедимых монгольских интервентов. Был созван военный совет, обсуждавший вопрос, следует ли войску переходить реку. Самые осторожные предложили подождать, но Дмитрий отдал приказ наступать. В тот момент он был истинным вождем молодой Руси, он хотел встретить врага в самом сердце степей, на укрепленных позициях тех, кто так долго держал его страну в страхе и рабстве.

Эта внезапная решимость, проявленная князем Дмитрием, была следствием влияния Преподобного Сергия. За военным вождем русской нации стоял старик-монах. В день принятия окончательного решения в лагерь прибыл нарочный из Радонежа. Он привез послание от Сергия, адресованное Дмитрию, а через него – всем русским людям. Оно гласило: «Не сомневайся, господин, иди вперед с верой и отрази ярость врага; и не бойся, ибо воля Божья на твоей стороне».

8 сентября две армии наконец встретились. Ни одна битва русской истории не идет в сравнение с Куликовской. Здесь произошло столкновение двух непримиримых сил. Четыреста тысяч кочевников с верблюдами, конями, палатками, воодушевленные зрелищем восхода солнца, встретились с гораздо более скромным войском¹², собранным по восьмиконечным восточным крестом.¹³ Куликово поле занимает в истории то же место, что и битва при Пуатье (732), когда Франция спасла Запад магометанского нашествия, или роковое поражение на Косовом поле в 1389 г., стоившее балканским христианам более пяти веков мусульманского господства.

Сражение началось около полудня перестрелкой, в которой приняли участие самые искусные и храбрые воины. В их числе был сам князь Дмитрий, который едва избежал смерти от татарской стрелы.

Оба войска созерцали турнир с напряженным любопытством, и как только он закончился, монголы напали на русские силы. Последние встретили натиск с упорным мужеством, но силы были неравны, линия обороны прорвана, и они начали отступать. Поначалу отступление совершалось в образцовом порядке, но постепенно переросло в хаотическое бегство. Русские потеряли из виду князя Дмитрия, из знамена были брошены, положение сделалось отчаянным. Татарская конница обрушилась на отступающих русских, круша все, что стояло у нее на пути. И все же пророчество Преподобного Сергия о победе сбылось Небольшой отряд русских, под командованием старого вояки по имени Боброк, со страхом и беспокойством наблюдал из укрытия разгром своих соотечественников. Люди страстно желали напасть на татар, но опытный военачальник удерживал их в укрытии, пока увлеченный преследованием враг не обнажил свой тыл. И тогда русские нанесли роковой удар. Внезапная атака вражеской кавалерии внесла замешательство в ряды кочевников. За короткий промежуток времени ситуация радикально изменилась, и охваченные паникой татары были, в свою очередь, обращены в беспорядочное бегство. Лишь наступившая ночь спасла их от полного уничтожения. Так русскими была одержана первая победа над монголами.

Наступление магометан было остановлено, Русь смогла остаться христианской страной. Это было одним из кровопролитнейших сражений эпохи: фронт растянулся почти на восемь километров, а потери с обеих сторон были огромными.

Преподобный Сергий предвидел день сражения и собрал братию в церкви молиться за упокой душ тех, кто погибал сейчас в далеких южных степях. Его пророческий дар был таков, что он даже назвал по именам некоторых из самых известных жертв. Когда день закончился, он возвестил монахам о русской победе.

Творцом ее не был ни князь Дмитрий, ни Боброк, ни любой другой военачальник русской нации. Эта победа была плодом неустанных трудов Сергия. Именно он, возродив в своем народе дух дружбы и солидарности, дал ему силы на сопротивление, веру в правоту своего дела и мужество выйти в открытую степь и там отразить натиск врага.

Сергий явил собой поразительный пример конструктивного христианского влияния, когда один-единственный человек, опираясь только на свой личный пример и авторитет, смог сплотить разрозненных и угнетенных соотечественников в сильную и цельную массу, способную постоять за свою религиозную и национальную свободу.¹⁴

По возвращении в Москву князь Дмитрий предпринял паломничество в Троицкий монастырь. Его встреча с Преподобным была отмечена смешанным чувством радости и скорби: радости – по поводу спасения страны, скорби – по всем тем, кто сложил свою голову на поле брани. Дмитрий привез длинный список имен погибших, и монахи, вплоть до закрытия монастыря (1918), продолжали исправно поминать их в своих молитвах. Последние годы правления Дмитрия были полны разочарований¹⁵, однако просветом для него сделалась растущая дружба с монахом. Преподобный крестил двоих из его сыновей, а когда Дмитрий умирал, Сергий явился к его смертному одру, утешал его своей любовью и верой. Его имя было в числе тех, кто упоминался в качестве душеприказчиков князя. Этот тесный союз с правящим государем Руси не компрометировал независимости великого игумена. До конца своих дней он оставался свободен от политических обязательств и союзов. Ничто не доказывает этой удивительной независимости Преподобного лучше, нежели его последняя из упоминаемых политических миссий. Поздней осенью 1385 г., в пору, когда дороги в России были практически непроходимы, Преподобный Сергий снова взял свой посох и пешком отправился в долгое путешествие. Пунктом его назначения на этот раз была Рязань, город в каких-то ста двадцати километрах от Москвы. Тамошний князь Олег был одним из самых непримиримых врагов Дмитрия. Их соперничество было столь ожесточенным, что он единственный изменил коалиции князей и в битве на Куликовом поле сражался на стороне татар. Жестокий и вероломный, он олицетворял все самое ненавистное для Преподобного, все те черты русской политической жизни, которые причиняли столько бед и страданий народу.

Но Сергий не судил людей, он отправился в это путешествие, чтобы не укорять, а увещать. Старый, но все еще физически сильный, он предпринял этот долгий и изнурительный поход с тем, чтобы установить мир и согласие между изменником и другими русскими правителями. Олег был человеком тяжелым, с множеством преступлений на совести, и он не имел оснований быть расположенным к Преподобному Сергию дружелюбно; скорее, напротив, у него было больше причин бояться и ненавидеть его.

Однако когда старый монах постучался в дверь терема рязанского князя, он распорядился впустить его и выслушал слова мира и прощения. Ожесточенное сердце старого воина оказалось неспособным к сопротивлению. Смягченный любящей добротой служителя Святой Троицы, Олег плакал, он возродился, он обещал Дмитрию свою дружбу, оставил политические интриги и честно держал слово до конца своих дней.

Это была последняя политическая миссия Преподобного Сергия, последний триумф его веры и любви. В мире, где боготворили грубую силу, монах отважился воззвать к голосу христианской совести. Он никогда не сомневался в том, что добро сильнее зла, и не боялся проверять эту истину даже в сношениях с людьми самого нелегкого нрава.

Преподобный Сергий пережил Дмитрия, и последние годы его жизни были подобны одному из тех величественных солнечных закатов, когда в лучах вечерней зари очарованным наблюдателям внезапно открывается вся их красота и цветное богатство. Сергий оставался верен тому же образу жизни, который избрал в юности. Он по-прежнему много трудился, охотно принимал любого, кто хотел его видеть, был добр, кроток и справедлив.

Но творческая сила мира, которой он был наделен в столь исключительной степени, нашла себе новый канал для выражения. Троицкий монастырь стал слишком тесен, чтобы удерживать эту силу в себе, и она начала стремительно распространяться посредством дочерних монашеских общин, которые ученики Преподобного начали основывать по всей Руси. Вероятно, ни один основатель монастыря не видел при свое жизни большего числа новых общин, чем Сергий, и тем не менее он никогда не пытался как-то организовать это движение; это был естественный рост самой жизни.

В северной и центральной части Руси вскоре появились новые монастыри, строго следовавшие правилу общежития, основателями которых были товарищи Преподобного Сергия. Преподобный Авраам из Галича, Мефодий из Пешноша, Павел и Сильвестр из Обнорска, Пахомий из Нерехты, Сергий из Мурома, Афанасий Железный Посох, Савва Сторожев, Григорий из Голутвина, Дмитрий из Прилуцка, Кирилл и Ферапонт из Белоозера – вот лишь некоторые из самых известных имен последователей Сергия. Существовало сорок монастырей, своим возникновением обязанных Преподобному Сергию, и еще пятьдесят, отпочковавшихся от первых сорока.

Столь стремительный процесс расширения влияния святого шел рука об руку с преображением его личности. Преподобный Сергий стал проявлять способности, встречающиеся у очень немногих людей. Большая часть чудес и видений, упоминаемых в его жизни, относятся к последнему периоду его жизни. Критически настроенный историк может с легкостью заподозрить, что житие столь популярного святого как Преподобный Сергий, созданное в некритическую эпоху, может содержать множество сказаний, которые неизбежно покажутся современному читателю фантастическими. Он приготовится встретить массу происшествий, обнаруживающих более живости воображения составителей, нежели точности в суждениях. Это предположение, однако же, не подтверждается. Жизнеописание монаха, когда речь заходит о чудесах, столь же трезво, реалистично и сдержано, как и его герой. Преподобный Сергий весьма неохотно делился своими мистическими переживаниями с другими людьми. Всю свою долгую жизнь он оставался духовным анахоретом. Даже из числа его ближайших учеников очень немногие были способны достичь высот, до которых поднялся их учитель. Во всяком случае, Епифаний Премудрый, его знаменитый биограф. В нескольких случаях признается, что мало понимал своего возлюбленного учителя. Большинство чудес, описанных Епифанием. Касаются либо ясновидения святого, либо связаны с насущными нуждами его общины.

Уже упоминалось о видении Преподобным событий, происходивших во время Куликовской битвы. Епифаний приводит еще один случай подобного же рода, произошедший предположительно в 1378 г., двумя годами ранее. Друг Преподобного Сергия Преподобный Стефан Пермский, Великий епископ-миссионер, крестивший финское племя зырян, торопился в Москву и не успел, против своего обыкновения, посетить Троицкий монастырь. Когда он достиг перепутья, откуда шла дорога на Троицу, он сошел со своей повозки и почтительно поклонился в сторону монастыря, мысленно приветствуя своего дорогого друга и испрашивая у него благословения. Был час полуденной трапезы, вся братия собралась обедать. К их немалому удивлению, преподобный Сергий поднялся со своего места, повернулся лицом туда, где стоял Преподобный Стефан и ответил на его приветствие.

Этот случай породил обычай, постепенно распространившийся по всем русским монастырям, согласно которому посреди полуденной трапезы настоятель произносит похвальное слово Святой Троице.

Прочие проявления сверхъестественной силы Преподобного Сергия имели место во время евхаристических богослужений. Все они ассоциировались с огнем и светом, уведенном теми из учеников, чей духовный взор был достаточно очищен и подготовлен к лицезрению явлений, сокрытых от глаз других людей.

Преподобный отдал, однако, строжайший приказ не разглашать тайну видений вплоть до его смерти, и Епифаний выведал только несколько случаев у тех из ближайших учеников, которые пережили своего учителя. Двое друзей Преподобного Сергия Исаак и Михей умерли прежде учителя, и вместе с ними были погребены все откровения, которые они одни удостоились разделить с монахом.

Тот же строгий приказ хранить молчание Преподобный всегда отдавал тем, кому посчастливилось у него исцелиться; как следствие, в житии Преподобного Сергия упоминается лишь несколько случаев исцелений. Из тех немногих видений, которые приводятся Епифанием, одно, самое замечательное, имело место быть в последние годы жизни святого – вероятно, около 1385 г.

Однажды ночью он как обычно молился в своей келье, и его мысли были сосредоточены на будущем монастыря и участи тех, кому предстояло в нем обосноваться. Рядом с ним в эту минуты оказался его ученик Михей. Преподобный Сергий прервал его молитвы и предупредил, что сейчас они удостоятся необычайного посещения. Не успел он договорить, как покой внезапно наполнился несказанным светом, и они узрели Богоматерь в сопровождении апостолов Петра и Иоанна.

Богоматерь коснулась простертого перед Ней ниц преподобного Сергия и сказала: «Не бойся, избранник Мой, Я пришла навестить тебя. Молитвы твои услышаны, и твой монастырь пребудет под Моим личным покровительством».

Когда видение исчезло, к Преподобному еще долго не возвращался дар речи; как он, так и его ученик провели остаток ночи в безмолвной молитве.

За шесть месяцев до смерти монах изъявил желание снять с себя обязанности настоятеля. Он назначил себе преемника, а на себя возложил обет полного молчания. В начале сентября он заболел; это была его первая и последняя болезнь. Он скончался 25 сентября 1392 г. В совершенно ясном уме, окруженный учениками, отдав им последние наставления и приняв Святое причастие.

Он просил, чтобы его похоронили среди прочей братии, но его не послушались и поместили его гроб под полом главной церкви.

Преподобный Сергий почитался как святой еще при жизни, после смерти же слава его непрерывно росла. Его могила стала местом чудесных исцелений, центром притяжения паломников и богомолов. Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах его имя было включено в список канонизированных святых, но произошло это немногим раньше 1449 г. Первая посвященная ему церковь была построена в 1463 г. в Новгороде.¹⁶

Монастырь продолжил традиции своего основателя и вскоре сделался культовым центром для всего, что было лучшего и святого на Руси. Преподобный Сергий был настоятелем русского народа при жизни, и с тех самых пор остается духовным пастырем нации.