[Рец. на:] Арсений [Стадницкий], архиеп. Новгородский. На духовной страде: Слова и речи

Книга представляет собою то характерное явление в нашей литературе этого рода, что высокопреосвященный автор выступает в ней не столько учителем отвлеченных истин догматики и морали, сколько общественным деятелем в сфере церковной и политической, как неутомимо деятельный архипастырь и член Государственного Совета. Где бы ни выступал он со своим словом, главным мотивом для него служит всюду наблюдаемое им печальное явление – малодейственности православия, как основы жизни. «Недостаток богопознания составляет – по словам автора – одно из величайших несчастий нашего времени. Наши православные мало знают свою веру, а многие из принадлежащих к званию христианскому и не считают для себя необходимым знать, как следует, учение своей веры, законы и постановления церкви, к которой принадлежат… и это приходится сказать не только о простецах, но и о считающих себя образованными, которые будучи сведущими в разных науках, обнаруживают в деле веры поразительное неведение»². Этот главный мотив определяет и основную идею его проповедческой и ораторской деятельности – вера, как основа жизни»³. Своих слушателей он всегда призывает, так сказать, к деятельному христианству: к религиозному и церковному самообразованию путем посещении церковных собеседований и изучения религиозной литературы, внушает необходимость самоиспытания, важное значение ночной молитвы; призывает духовенство и мирян к сплоченному действованию в борьбе с неверием и сектанством; к борьбе с установившимися противоцерковными обычаями (посещения спектаклей накануне праздничных дней), и, в особенности, повсеместным недугом пьянства, грозящего положительным вырождением русского народа-богатыря. Свои слова и речи автор и произносит главным образом по поводу событий, имеющих церковно-практическое значение, напр. при годичных собраниях Кирилло-Мефодиевского Братства, открытии и освящении Епархиального Дома, им самим устроенного, на противоалкогольных съездах в Москве и Новгороде, и всюду слышится его призывный к деятельности голос: «время нам от сна восстати!...»

Довольно охотно автор избирает для церковной проповеди политические темы – высокоторжественные и государственные юбилейные, как то: трехсотлетие Дома Романовых, освобождение крестьян, Японская война, открытие Государственной Думы и проч. Особенного внимания заслуживают – на взгляд наш – речи, произнесенные автором в Государственном Совете при обсуждении законопроектов о старообрядческих общинах и о переходе из одного вероисповедания в другое. Автор выражает в них свое отрицательное отношение к общим законопроектам и строит свою теорию отношения государства к церкви и вне ее стоящим вероисповеданиям и иноверным религиям. Свое отрицательное отношение к обоим проектам он основывает: во 1-х, на том, что в сущности они основываются на принципе отделения государства от церкви, решительно не приемлемом с точки зрения всего нашего национального уклада и во 2-х, на том, что они стоят в противоречии с Высочайшим Манифестом 17 Апр. 1906 г. «Апрельский Манифест – гов. он – о свободе совести явился в глазах многих провозвестником конечного отделения церкви от государства, как чисто правового института, чуждого всяким интересам конфессии. Осуществление свободы совести, говорили многие в Думе и печати, требует этого отделения… и наше русское государство, по этому мнению, должно вступить на путь западноевропейского, или так называемого нового государства. Оно, отделив себя от церкви под знаменем свободы совести, объявило полную свободу исповедания каждым своей веры, полную свободу религиозной пропаганды, полную свободу для каждого быть вне какой-нибудь конфессии, словом – свободу атеизма». «Но – замечает автор – не смотря на то, что эти принципы даже на своей родине доселе не проведены полностью в государственные кодексы, и там, где они проведены, как например во Франции, это проведение привело к противоположным результатам, т.е. к уничижению свободы совести и к «просвещенному гонению на церковь». Нашему Законодательству Высочайшею Властью 17 Апр. 1905г. и 17 Окт. 1906 г. предуказана задача: сочетать свободу совести с большим возвеличиванием общей нашей матери – православной церкви. Нас воспитали к мысли, будто бы возможно одно из двух: или свобода, или церковь; с высоты же престола предуказаны: и свобода, и церковь» ⁴ .

Ссылаясь на отечественную историю, автор и доказывает, что это сочетание не только возможно, но и единственно допустимо, пока Россия-Россия. В чем состоит существо этого союза русского государства с Православною Церковью? Существо это заключается не в каких-либо предоставляемых церкви государством, а в том, что государство черпает у церкви свои вековечные руководящие религиозно-нравственные принципы и руководствуется ими. Государство может или принимать их – тогда оно в союзе с церковью, или не принимать – тогда союза нет. Когда государство руководствуется в своей вероисповедальной политике учениями и указаниями церкви, то естественно оно покровительствует ей, давая ей почет и средства для выполнения ее миссии. Но если бы, предположим, у государства не было денег и оно не только ничего не давало Церкви, а даже брало бы у нее – это ни мало не уничтожило бы союза между ними. Если же наоборот, государство осыплет церковь золотом и окружить ее служителей самым почетным положением, но будет действовать в отношении нраственно-религиозном не по ее учению и совету, то в таком случае союза нет»⁵.

«Теперь другой вопрос: при принципе государствующей церкви возможна ли свобода совести, возвышенная Апрельскимм указом? На этот вопрос опять отвечает история наша. Она свидетельствует, что у нас с самых древних времен были все возможные формы религии. Но русской земле, Русскому Государству, по сравнению с Западной Европой принадлежит первенство в проведении принципа веротерпимости"…⁶ «Итак, мы видим, что принцип господствующей церкви вовсе не сопровождается преследованием иных вер и нарушением свободы совести. Он вытекает из сознания необходимости для государства единства нравственно-духовной основы и критерия в области религии. Такой основой является наша православная Церковь и она только одна, потому что государство может вводить в свой юридический порядок только одну церковь, а не две. Если мы в юридический порядок только одну церковь, а не десять и не две. Если мы в юридический порядок ввели хотя бы две церкви, то это было бы равносильно тому, что у нас нет ни одной. Государству необходимо существование самостоятельной нормы морали, не им предписанной, а самодовлеющей: ибо только такая норма может умножить его силы. В противном случае, государству придется стать выше этих церквей, быть судьей их норм, без всякой пользы для цели своей»⁷.

Отправляясь от этих общих принципиальных положений к решению частного вопроса о старообрядческих общинах, автор говорит:

Мы видим, что раскольники домогаются признания их незаконной иерархии со стороны государства, которое должно присвоить наимение их иерархическим лицам «священнослужителей по старообрядчеству»..«Это наименование несомненно противополагает их «священнослужителям по православию» или – по старообрядческой терминологии-»по никонианству». Таким образом в случае согласия государства, оно введет в свой юридический порядок две церкви с их иерархиями – что является оскорблением православной церкви. При том же, какое собственно отношение имеет к свободе совести это признание государством иерархии старообрядческой? Разве достоинство иерархических лиц старообрядческой церкви от того возвысится, что государство, говоря языком одного писателя, приложить «казенный штемпель»? разве это имеет какое-либо отношение к свободе совести?»⁸

Обсуждая второй частный вопрос – о праве перехода из одного вероисповедания в другое – автор говорит:

«При проектировании этого закона несомненно подразумевались три следующих положения: 1) что религия есть дело совершенное, индивидуальное, а потому от воли каждого человека зависит пребывать в данной религии, или переходить в другую, или же быть совершенно без всякой религии, во 2-х, что все религии по достоинству своему в глазах государства равны и потому для государства все равно, к какой религии будет принадлежать его подданный и, в 3-х, что если все религии равны, если нет истинной религии, то государство может обойтись совсем без государственной религии, остаться по отношению к религии нейтральным, равнодушным, т.е. безвероисповедным. Но Закон, построенный на таких началах, знаменует собою отделение церкви от государства».

«Вдумываясь, за тем, в нашу вероисповедную политику, мы приходим к очень печальным результатам: мы видим здесь религиозную беспринципность, отсутствие какого-либо ясного приношения в отношении государства к православной вере и другим вероисповеданиям. Это отношение не освещается какой-либо определенной мыслью – отсюда накопление противоречий в этом взаимоотношении. Ясно одно, что у нас потускнело сознание положительного и отрицательного, истины и заблуждения в деле религии. В тех немногих случаях, когда известное вероучение затрагивает какие-либо наглядные, материальные интересы общественной жизни, когда например, появляется скопчество, или вероучение, которое отрицает гражданскую или военную службу, мы понимаем тогда, что это вероучение вредно, что ему нужно противодействовать. Но мы не обращаем внимания на то, проводить ли известное вероучение в сознание народонаселения истину или заблуждение, вредно или благоприятно оно отражается на умах и совести людей. Почему? Едва ли не потому, что у нас исчезло сознание истинности чего бы то ни было, по непониманию того, что вообще есть на свете истина объективная, реальная, а не софистическая, заключающаяся в измышлении того или иного субъекта. Раз государство имеет уверенность в несомненности истины, заключающейся в этой церкви, конечно, не может безразлично относиться к ней, оно будет защищать ее, употреблять все средства для того, чтобы цели церкви осуществлялись. Ведь мы, например, не допускаем лечения знахарей и колдунов и в случае наибольшей терпимости подчиняем их надзору медиков. Мы ни в экономической, ни в политической областях не допускаем свободы, как единственного мерила дозволительных поступков. В этих областях государство иногда проявляет большую нетерпимость. Но в отношении истины философской и религиозной мы стали терпимы до полного безразличия. Очевидно, мы стали плохо верить в реальное значение какой-либо истины…Нам постоянно твердят, что законы воспитывают народы. Более 900 лет наши законы воспитывали лишь народ в православии. Теперь хотят провести закон, способствующий отпадению от православия; быть может, я сильно сказал, вернее, предоставляющий право отступления от православия. Но не значит ли это отступать от самой народности, воспитанной в православной вере? Не значит ли это перевоспитывать ее в другом, обратном, внеправославном направлении? Не нужно забывать того развращающего нравственного впечатления, которое произведет этот закон, ибо всякому ясно, что этот законопроект профанирует православную религию. От этой профанации предостерегал и покойный председатель совета министров И.А. Столыпин который в своей речи в Государственной Думе указывал и предостерегал от этого говоря, что реформы не должны наносить ущерба душе народной, объединившей и объединяющей миллионы русских, что народ, ищущий утешения в молитве, поймет, конечно, что за веру, за молитву каждого своему обряду закон не карает, но что тот же народ не уразуметь закона чисто высочайшего характера, который провозгласить, что православное христианство уравнивается с язычеством, еврейством, магометанством.»

«Вот слова, на которые должно быть устремлено все внимание законодателей… Вот и почему я полагаю, что настоящий законопроект должен быть отвергнут, потому что статья 185-я, карающая за отпадение от христианства в нехристианство, отменена еще 14 декабря 1906 г. и потому нет оснований издавать новый закон, который, так характерно назвать законом вывесочным, законом декларационным»⁹.

К характерным сторонам речей высокопреосвященного оратора должно отнести их стиль строгий, чистый и определенный и до такой степени ясный, что не затруднителен для понимания и простолюдина, хотя бы речь и касалась иногда таких сложных вопросов, как церковно-политические. Он служит верным отражением личности оратора, у которого нет разности между словом и делом и который, призывая слушателей к бодрствованию и христианской деятельности, сам живет в безустанной и разнообразной деятельности, или выражаясь словами его книги – «на духовной страде».

Проф. Н. Заозерский

Настоящий том вмещает в себя слова и речи, произнесенные высокопреосвященным оратором в Государственном Совете, в Учебном Комитете при СВ. Синоде, Предсоборном Присутствии, в академических храмах Московской и Казанской духовных академий и на местах епископского служения в Псковской и Новгородской епархиях.

Четыре речи, произнесенные в Государственном Совете 13 января-7 февраля текущего года при обсуждении законопроекта об изменении и дополнении некоторых относящихся к продаже крепких напитков, постановлений, направлены против двойственности мероприятий правительства в борьбе с пьянством. « Нашему правительству, говорит он,– нельзя отказывать в мысли и заботах об этой борьбе… но у него никогда недостает решимости довести до конца: ту и другую меру. А что это так, я сошлюсь на исторические беспристрастные примеры… в 1652 г. церковный собор под председательством патриарха Никона. Вот что было постановлено на этом соборе: «продавать по одной чарке человеку, а больше той указанной чарки одному человеку не продавать и на кружечных дворах питухам (предположительно – «пьющим или выпивающим») сидеть и питие давать не велено». Но прошло немного времени и, вероятно, под влиянием уменьшения питейных доходов в 1659 году, следовательно, через семь лет царская грамота снова предписывает: «стараться, чтобы Великого Государя казнь учинять прибыль и питухов с кружечных дворов не отгонять». Такая двойственность в борьбе с пьянством проходит и до последнего времени. Я не хочу утомлять Вашего внимания, так как многие примеры подобного отношения правительства к вопросу о питейных доходах находятся в разосланных Вам печатных материалах… Достаточно сказать, что такой великий святитель, как митрополит московский Филарет за свою проповедь против откупов подвергся замечанию свыше и ему приказано было проповедь переделать¹¹. Что касается настоящего законопроекта, в обсуждении которого участвовал и я в образованной Вами комиссии, то я должен, к сожалению, сказать, что во многом с ним не согласен. Мои симпатии на стороне думского законопроекта: правда и там много недостатков, но он все-таки более или менее последователен, а здесь стараются, чтобы и волки были сыты и овцы целы»¹².

Свою речь о борьбе с алкоголизмом через школу оратор оканчивает так:"быть может за такой ригоризм в своей речи я рискую украситься титулом Савонаролы, имя которого было потревожено одним из наших сочленов… Но я предпочитаю лучше украситься этим титулом, нежели титулом первосвященника Илия, наказанного судом Божием за нерадение о воспитании своих сыновей»¹³.

Центральную и наибольшую часть настоящего тома занимают речи, произнесенные автором в качестве председателя Учебного Комитета при Св. Синоде, председателя V-го Отдела Предсоборного Присутствия и затем в качестве непосредственного начальника высшей и средней духовной школы и епархиального начальника Псковской и Новгородской епархий. Автору приходилось высказываться здесь как теоретику и практику религиозного образования и воспитания. Это обстоятельство сообщает речам его глубокий преувеличения сказать, что ни одному из наличных русских иерархов не приходилось так всесторонне изучить и пережить на личном опыте различные стороны нашего церковно-школьного вопроса в период тяжких испытаний духовной школы как ему. В его председательских речах слышаться всюду горячая любовь к духовной школе, скорбь о тех невзгодах, которым подвергалась она в своем историческом прошлом, ее печальное состояние, пережитое в период «освободительного движения и переживаемое в настоящее время. Призыв сотрудников своих напрячь все силы к воссозданию достоинства ее и преобразованию, направленному к достижению ею высокой церковной цели и личная энергическая деятельность.

«Нам дорога духовная школа, мы обязаны ей всем, она – наша мать. А мать мы любим и с недостатками… Но может быть мы, призванные быть целителями школы, сами отстали от жизни, неудержимо идущей вперед. В таком случае, как бы не принести вреда несознательно, живя в области устаревших воззрений. Путь же каждый из нас произведет сам себе оценку пред тем великим делом, которое нам предстоит. Помните, что острота его чувствуется не здесь, а более всего там, на местах. Мы, конечно, не боимся работы, одушевленные желанием помочь нашей школе. Но я боюсь сизифовой работы, боюсь бесплодности ее, исторической ответственности. История ведь испещрена как благословениями, так и проклятиями. Принесем же все свои силы на предстоящую нам работу, будем при этом иметь в виду одну цель – Церковь, и устроим школу так, чтобы она служила Церкви»¹⁴.

Наиболее сложным и трудным вопросом для Предсоборного Присутствия служил вопрос об устройстве средней духовной школы- духовной семинарии или духовной гимназии. « исходным пунктом при служениях отдела о реформе духовно-учебных заведений служат: печальная наличная действительность разложения их… Недостатки духовной школы: двойственность задач, смешение общего образования со специальным. Соединение сословности в духовной школе с профессиональным ее назначением привело к замкнутости и закрепощению, как самой духовной школы, так и всего духовного сословия: поэтому сословный интерес в духовной школе не должен быть органически связан с устройством духовных заведений. Смешение же общего образования со специальным привело к понижению того и другого. Все согласны в том, что круг научного знания, которым обходится теперь духовная школа, недостаточен как для продолжении образования в высших учебных заведениях так и для просвещенной пастырской деятельности. Нужно отделить общее образование от специального так, чтобы последнее зиждилось на первом, получая от него свою силу» ¹⁵ .

Но как разрешить эту задачу? Между членами присутствия образовалась в этом отношении чрезвычайная разноголосица. Не мало пришлось поработать нашему автору над нею, чтобы придти к решению, если не объединяющему разномыслящих, то, по крайней мере, ясно и определенное выражающему законченную идею церковно-школьной реформы, разрешающей поставленные задачи.

Эту свою "выношенную» идею автор выразил в таких словах: « Предшествующие два заседания общего присутствия были посвящены вопросу о реформе духовной школы, т. е. тому вопросу, который обсуждали V Отделе этого присутствия. Тогда я молчал, потому что достаточно успел высказаться по указанному вопросу в Отделе, а за тем хотел и сам выслушать речи других членов, не присутствовавших в заседаниях V Отдела. И действительно, много речей здесь было сказано: слышать пришлось много идиллических воспоминаний о духовной школе прежнего времени и рассказов о печальных явлениях из жизни современной духовной школы. Из всех этих речей я вынес убеждение как всем дорога духовная школа, как все стараются придти к ней на помощь; но, очевидно, еще не найдено спасительного лекарства, к общему результату мы не пришли, да и не знаю, придем ли… Я хотел бы сказать здесь что-либо новое, по крайней мере, для меня в том смысле, что оно мною передумано, перечувствовано, пережито, выстрадано. Все, говорившие о реформе духовной школы, касались явлений, а не существа дела. Быть может, и я не коснусь существа, потому что трудно отстать от тех воззрений, в которых пришлось воспитываться. Нужно выяснить, в чем же сущность зла. Быть может, наша духовная школа отжила те формы, в которые она воплощалась. Что такое духовная школа? Каковы задачи ее? Задача духовной школы, по определению митрополита Филарета, состоит в постепенной подготовке духовно зрелых людей, чтобы вследствие они могли посвящать себя духовному служению в церкви. А один из наших сочленов Н. П. Аксаков, указывает три цели для духовной школы: 1) быть проводником христианского религиозно нравственного просвещения в обществе; 2) подготавливать будущих пастырей к их служению; и 3) приходить на помощь духовенству в деле воспитания его детей. Не касаясь последней цели духовной школы, я становлюсь на первых двух. Обе эти цели не находят отражается в противоречии одна с другой, а напротив первая пополняет вторую, потому что пастырское образование должно опираться на общее образование. Но осуществление этих двух задач чрез одно общее учебное заведение вредно отражается на той или другой задаче. Доказательством этого служат наши духовные семинарии, являющиеся, по меньшей мере, двухсторонними и вследствие этого ослабленными в самых основах своего строя. Два столь важных элемента образования при совместности не могут получить свойственного им развития, взаимно стесняя и мешая друг другу в раскрытии своего достоинства. Об этом свидетельствует крайне печальное состояние наших духовных семинарий. Почти единогласно и преосвященные, и семинарские и училищные правления приходят к заключению, что две указанные цели должны быть разъединены: общее образование отделено от пастырского. Если мы их не разъединим, то результата никакого не достигнем. Я в этом случае не являюсь одиноким. При разборе устава 1867 г. в таком смысле высказались ректор Киевской академии Филарет и инспектор Московской академии архимандрит Михаил. Я имею в виду и отзывы о заграничных школах. Протоиерей Мальцев в своем обстоятельном сообщении V Отделу о заграничных школах указал между прочим на то, что пастырскому образованию там предшествует общее. Позволяю себе также прочитать здесь выдержку из письма епископа Никодима (Милаша) к профессору И.С. Пальмову от 30 Марта сего года о духовно-учебных заведениях в Австро-Венгрии: «Духовно-учебные заведения у австро-венгерских православных устроены по образу подобных западных заведений и довольно хорошо соответствуют цели. В Сербии и Болгарии совсем не то, что в Греции, по тому что в этих землях не требуется от кандидатов приходского духовенства предварительного классического образования в гимназиях, а это уже не хорошо, потому что роняет значение православного духовенства перед римско-католическим и протестантским, которое, благодаря между прочим, этому именно классическому предварительному образованию стоит довольно высоко в знании, между тем, стремление нашей иерархии в Австровенгрии направлено к тому, чтобы православное духовенство стояло на уровне с римско-католическим в научном отношении, и, благодаря именно этому, и наша иерархия, точно также как и наше приходское духовенство стоят наравне в образовании и в науке с иерархией и приходским духовенством римскокатоликов. А это, мне думается, должна бы теперь и Россия иметь в виду, особенно по отношению к своему приходскому духовенству».

«Итак, и опыт других стран, и самое существо дело показывать, что нужно посмотреть в глаза действительности ясно, точно и определенно. Вот почему я и высказываюсь за пастырскую школу, которая должна быть завершением общего образования. Я лично против нормального типа профессиональной школы. У нас есть опыт такой школы. Ардонская семинария, которая недолго просуществовала в своем первоначальном виде. Раз пробудим жажду знания, мы не в праве отказать в утолении ее. Иначе будет насильственное закрепощение. Я также смотрю и на проектируемые иными реформаторами типы шестиклассной или семиклассной школы, так как убежден, что эти школы не будут достигать желаемой цели, и будут страдать какою-то половинчатостью образования. Помимо всего с практической стороны проектируемая 6-тиклассная или 7-миклассная гимназия представит много неудобств в отношении перехода в другую школу. Говорят: «иди в гимназию, кадетский корпус, если нет призвания к пастырскому служению». Но во 1-х вопроса о призвании тут еще не может быть, и во-вторых всякий знает, что значит переходить из одной школы в другую. Вот почему я стою за отдельную пастырскую школу, которая должна служить завершением образования среднего. Я даже больше скажу. Пусть окончившие общеобразовательную школу духовную идут в университеты, или в другие высшие учебные заведения: я ничего против этого не имею. Пусть пастырская школа соединится даже с академией. Думаю, было бы лучше объединить семинарию и училища вместе и дать из них выход в академии с пастырскими школами. Эти общеобразовательные школы с 8-ми летним курсом могут сохранить или прежнее название семинарий, или духовных гимназий или еще как-нибудь. Но они не должны быть точною копией гимназий, тем более, что не установлен еще тип светской средней общеобразовательной школы – равно как я не имею в виду реформирование их по уставу 1867 г.»¹⁶

Выраженная здесь идея духовной средней школы, являющаяся плодом всесторонне изученного педагогического материала и личных переживаний преосвященного педагога, соединяющего в себе глубину серьезности с горячею любовью христианскому юношеству, представляет такой ценный вклад в довольно обширную и пеструю литературу проектов духовно-учебной реформы, что на ней должно быть сосредоточено глубокое внимание всех, истинно преданных нашей православной церкви лиц и болеющих сердцем о злополучной судьбе духовного юношества, рвущегося к свету и идеальному служению родине, но озлобляемому не менее еврейских детей недружелюбным отношением светского общества и светской школы и насильственно втискиваемого в станы полумонашеского ригоризма бурсацкой школы, воспитывающей только отвращение от жизненного пути своих отцов и налагающей такой отпечаток на духовно-нравсивенную физиономию питомцев, который высшая светская школа и общество считают чем-то неприличным, именно «семинаризмом».

Последовательное проведение идеи Высокопреосвященного Арсения с одной стороны создало бы в нашем государстве школу, которая бы в параллель классическим и реальным гимназиям представляла бы особый тип общеобразовательной, уже не сословной, духовной школы, проникнутой религиозно-философским характером, с другой, приготовляла бы действительно просвещенных и любящих свое служение пастырей церкви, а не смотрящих на него, как на печальный жребий тяжелой наследственности социального изгойства.

Проф. Н.Заозерский