Митрополит Филарет как администратор и судия в своей епархии

В административно-судебной деятельности Митрополит Филарет поставил руководством себе строго православное церковное право. В деяниях его это право находило свое всестороннее применение; он сам есть олицетворенный закон, живое правило. В этой же его деятельности есть и другая черта глубоко симпатичная: это – отношение Филарета и к своей служебной деятельности, и к тем людям, которые имели счастье состоять его подчиненными, управляемыми и пасомыми. Из глубокого знания права и людей он вынес и укрепил в себе личное убеждение, что в деятельности, в „поступках своих“ – как любил он выражаться – каждый должен сообразоваться с внушениями долга, как внутренне сознается он каждым и как внешне определяется законом. „Долг и закон – прежде всего“, – вот девиз приснопамятного Филарета! Этим девизом, как мерилом праведным, определял и оценивал, и уравнивал он как поступки свои, так и поступки других, какое бы положение ни занимали в обществе эти другие, с тем впрочем различием, что неуклонно последовательный в применении этого начала к себе, он допускал уклонение от него в пользу человеколюбия и немощей человеческих при оценке действий других. С помощью именно этого начала, он находил всегда прямой путь к выходу из самых сложных и затруднительных положений, в какие служба нередко, во все продолжение жизни, ставила его. Этою чертою своей деятельности близок и сроднен был и доселе остается этот великий христианин и каждому из меньшей братии своей.

Мы не будем говорить о деятельности Филарета как Члена Св. Синода, не будем иметь в виду его отношение к Троице-Сергиевой Лавре, которой он был Свящ.-Архимандритом, а также к Духовной Академии, к которой он стоял официально в значении начальника с административно-руководственною и надзирающею властью. Мы ограничимся исключительно тою сферою, которая обозначается специальным наименованием: „епархиальныя дела“. Но и из этой сферы мы исключаем все чрезвычайные, особенные труды и предначертания Филарета по улучшению быта духовенства и духовных школ (напр. учреждение попечительства о бедных духовн. звания, увеличение окладов преподавателям духовно-учебных заведений, учреждение Филаретом училища и т. п.): ибо эти дела могут послужить каждое предметом особого исследования. Мы ограничимся сферою только ординарных, „текущих“ епархиальных дел. Сверх того, нас постоянно будет руководить мысль, что мы имеем в виду личность самого Филарета, как правителя епархии, а не историю епархии за время его управления ею. Соответственно этому, мы усматриваем возможность приблизиться к достижению своей цели рассмотрением тех оснований, на которых Владыка утверждал свое административно-судебное право и свои действия в отношении к подчиненным и управляемым, тех внешних средств – т. е. организации вспомогательных ему епархиальных учреждений и способов их деятельности, чрез которые осуществлялась его административно-судебная власть, и рассмотрением тех отношений, в какие Владыка становился к частным, отдельным лицам, по своим деяниям и особенным состояниям подпадавшим его административно-судебному на них воздействию.

Наша церковная правда во всей полноте своей, как из источников своих, составляется а) из Божественных заповедей Св. Писания и Предания, б) из догматов и канонов Вселенскою Церковью принятых и утвержденных, в) из святоотеческих уставов и писаний, г) из законов и уставов христианских благочестивых царей, д) из соборных постановлений русской церкви и е) обычаев православною церковью принятых. Правильное разумение и последование по силе и благой совести сим основным источникам в их совокупности принимаемым и составляют правду и суд православной русской церкви. Строга под час бывает эта правда: но за эту строгость не боится, а любит ее истинно русский человек. В ней искони русский православный народ чаял найти и действительно находил крепкую опору и отраду во всех положениях и обстоятельствах своего гражданского и народно-церковного бытия; в нее единственно он верил и возлагал на нее свои упования, скептически относясь ко всякой иной правде. Глубоко знал, всею душой любил эту правду и крепко верил в нее и приснопамятный Филарет: в ней, в этой народно-церковной правде он находил опору своей власти епископской и во имя ее безбоязненно и без колебаний был строг и милостив, независим и почтителен и любезен. Мы не будем говорить о том как глубоко знал и любил Филарет Св. Писание и Предание: предоставляем суд об этом специалистам богословам и церковно-историкам. Но не можем умолчать об отношении Филарета к канонам Вселенской церкви. Он так часто руководился ими в своей церковной практике, как едва ли руководился какой-либо иной из архиереев русской церкви. Непоколебимо и твердо содержать их, – этот основной принцип Восточной церкви – был по преимуществу принципом Филарета. Ни чем иным, как именно постоянным советыванием с этим правом можно объяснить и некоторое характерное к нему отношение Филарета: Он смотрел на каноны Всел. церкви отнюдь не как на исторический памятник и как на образцы только церковного законодательства, потребные в настоящее время разве только в качестве общих руководительных начал для теории церковного права – взгляд все более и более входящий в моду, – а напротив, прямо как на действующий, практический источник права. В этом отношении Филарет во многом напоминает знаменитого Антиохийского патриарха Феодора Вальсамона, видевшего в канонах Всел. церкви не только практически действующий источник права, но и более важный, чем гражданские уложения и законы, исходившие от Византийских императоров его времени. Из этого же постоянного употребления канонического права проистекает и то ясное и самостоятельное толкование им этого права, равно как и стойкость в своем убеждении, на нем основанном, какую неоднократно обнаруживал Филарет даже пред требованиями Св. Синода. Дорожа временем, ограничимся лишь одним – двумя указаниями на практику Филарета в этом роде. Указами Св. Синода от 1810 г. 17 Февр. и 1837 г. 31 Янв. было предписываемо, чтобы установляемое 53 правилом Трульского собора препятствие к браку, из духовного родства возникающее, ограничивать воспрещением браков только восприемников с воспринятыми и с родителями последних. Но вот, в 1854 году к Владыке поступило прошение о разрешении брака крестных брата и сестры. Владыка отказал в разрешении и на требования по сему объяснения от Св. Синода доносил следующее: Дабы разрешение вопроса утвердить на точном основании соборных правил, нашел я нужным принять в рассуждение оба правила VI Всел. собора, 53-е о духовном родстве и 54-е – о родстве плотском. 54-е правило запрещает между прочим брак двух братьев с двумя сестрами, что составляет 4-ю степень родства. Но в сем правиле ничего не говорится о браке двоюродных брата с сестрою, что также составляет 4-ю степень. Что же делать? Неужели в одном случае 4-ю степень запретить, а в другом ту же степень разрешить. Очевидно, это была бы несообразность. Потому издревле 54-е правило приемлется в таком разуме, что им запрещается 4-я степень плотского родства, в каком бы виде оно не представлялось. 53-м правилом запрещается брак восприемника с овдовевшею матерью крестного сына (или дочери) – что составляет вторую степень родства. Но сие правило ничего не говорит о браке крестной дочери с сыном восприемника или восприемницы – что также составляет вторую степень родства. Здесь опять предстоит прежний вопрос: неужели вторую степень крестного родства в одном случае запретить, а в другом ту же степень разрешить? Против сей несообразности надлежит и 53-е правило принимать в том разуме, что им запрещается вторая степень крестного родства во всех его видах. Сие тем более необходимо, что в сем же самом правиле сказано, что сродство по духу есть важнее союза по телу. Следственно (вышеупомянутый брак) не должен быть разрешен“. – Св. Синод, ссылаясь на вышеупомянутые свои указы, разрешил этот брак, но Владыка не мог этим разубедиться в найденной им „несообразности“ такого брака и когда не далее как через два года после этого – в 1856 году к нему снова поступило прошение о разрешении такого же брака, он снова отказал в оном и на вторичное требование Св. Синодом объяснения указал опять на ту же, им прежде выясненную несообразность ¹·

Глубоко веруя в непререкаемую твердость этого канонического основания своего права Владыка безбоязненно произносил на этом основании и свои строгие судебные приговоры. Так он извергнул из сана священника, дерзнувшего в весьма не трезвом виде совершить св. Таинство крещения чрез четырехкратное погружение и предписал совершить вновь православное крещение над крещенным таким образом младенцем. Вот этот приговор: „В 50 прав. св. Апостолов изображено: аще который епископ не крестит в три погружения единем глашением, да извержется таковый. А 8-е правило 2-го Всел. собора повелевает крещенных не тремя погружениями принимать яко Эллинов, т. е. как совсем некрещеных. По сим обстоятельствам дела и законам надлежит учинить следующее: 1) крещеннаго не в три погружения, а в четыре, прияти яко Эллина, то есть не признавать действительно крещенным а окрестить ныне вновь по точному слову Господню и по чину св. Церкви. 2) Священника И–ва, дерзнувшаго совершать таинство крещения в безобразной нетрезвости и нарушившаго существенный чин таинства, на основании 50 прав. св. Апостолов извергнуть из сана и поступить с ним далее как следует по законам“ ²).

С глубоким знанием и всесторонним применением канонического права Филарет соединял и обширные сведения в области отечественного гражданского законодательства. О нем мало сказать, что он знал законы, справедливее будет признать, что самые эти законы в нем находили свой истинный дух, свой разум, свое действительное содержание, свой legis mens, свое legis ratio. – В 1833 году 13 ноября Богородское Духовное Правление на основании указа св. Синода от 1810 г. мая 23 представило свое мнение о назначении по два депутата на каждый благочиннический округ. Консистория поддержала мнение Правления, опираясь на этот указ и в 6 благочиннических округах подведомых Богородскому Духовному Правлению, назначила 12 депутатов. Но Владыка (1854 г. 5 февр.) оставил только 4-х на весь Богородский уезд, присовокупив: „а если где сего окажется мало, пусть представит Духовное Правление, почему нужен помощник. Не нужное умножение должностных людей ведет более к беспорядку, нежели к порядку. Указ велит быть двум депутатам на 10 церквей и более: следственно может быть и на 20 по два, когда местныя обстоятельства не противоречат. Больше депутатов нужно там, где расстояния большия. Указ писан и для Москвы и для Сибири. Москве нейдет распоряжение сибирское“ ³. – Консисторию Владыка нередко стыдил незнанием ею указов и неумением ее ориентироваться при встрече с несколькими однородными но не вполне согласными законами. Приходилось получать уроки законоведения от Владыки даже и светским высокопоставленным лицам. Напр. князю Г–ну Владыка в ответ на его отношение в 1831 г. писал: „отзыв его светлости происходит, как должно полагать, от неведения закона. Храм однажды посвященный Богу со всеми освященными в нем принадлежностями, принадлежит Богу и Церкви и не относится к частной собственности и наследству; а по указам Св. Синода всякая домовая церковь, по кончине особы, ею пользовавшейся, предоставляется со всеми принадлежностями местной приходской церкви“ ⁴. – Впрочем, уважая потребность человеколюбивого заведения Владыка пригласил подлежащую приходскую церковь уступить сему заведению право ее на домовую церковь князя и получил на то ее согласие, – чем дело и уладилось. – Вообще Филарет был блюститель и страж закона, в какой бы форме ни являлся последний: законоведение, – это одна из любимых им сфер.

Но знанием канонического и гражданского права далеко не обнимается еще все многостороннее служение православного русского епископа. Есть полномочия, есть обязанности, на него возлагаемые в особенности касательно дисциплины монашеской и богослужебной, обрядовой стороны, которые определяются другими источниками церковного права. Это – уставы церковные, святоотеческие творения, постановления русских соборов и церковные обычаи. Но кто же из современников Филарета знал, любил и охранял их более его? Не чрез них ли он получил всеобщую известность не только среди народа и церкви русской, но и в церквах восточных, и не только в среде православных, но и в среде раскольников и иноверцев. Он по преимуществу пред всеми мог свидетельствовать о себе: излиха ревнитель сый отеческих моих преданий (Галат. I, 14).

Прежде всего, по вступлении в управление епархиею, Владыка приложил труд свой к усовершению своих ближайших судебно-административных вспомогательных учреждений, органов епархиальной власти и более всего – Духовной Консистории и в усовершении ее успел достигнуть того, чего можно было достигнуть искусством и самым бдительным надзором, располагая для этого самыми ничтожными материальными средствами...

Здесь необходимо сделать некоторые общие замечания о строе нашего епархиального управления вообще. Прежде всего мы должны к прискорбию сознать ту горькую истину, что Духовная Консистория составляет больное место в учреждениях нашей церкви. Мы далеки от тех шаблонных порицаний, насмешек, издевательств, какими осыпают и публично, и частным образом этот орган епархиального управления: мы по истине недоумеваем, как ладят со своим здравым смыслом эти порицатели, изощряющие остроумие свое над чисто внешними явлениями (консисторским устройством, делопроизводством и ее чиновниками), не замечая тех действительных причин, которые порождают эти внешние явления, и которые скрываются глубоко в почве исторических, нравственных и социальных отношений, которую возделывают, поддерживают и удобряют они же сами, конечно, вместе се прочими соотечественниками нашими. Ведь одною из этих действительных причин несовершенства консисторского строя служит, без сомнения, наше собственное невежественное отношение к делам церковного управления. Разве мы и предки наши почитали эти дела важными? Со времени учреждения знаменитых петровских „ассамблей“ и до настоящего времени у нас накопилось столько дел, забот и учреждений весьма важных, до личного и общественного увеселения и развлечения касающихся, что о делах епархиальных и в голову никому не придет мысль, что ведь и это „дела важныя“. Гордо и торжественно выступают наши сооружения в роде дворянских и общественных клубов, театров, цирков и т. п. учреждений, важность и значение которых для общественной жизни и даже для общественной нравственности почитается непреложною истиною, и подверг бы себя совершенному посрамлению тот, кто осмелился бы заявить свой скептицизм на счет такой именно важности сего рода общественных учреждений. А консистории духовные? – „Что Вы, стоит ли толковать о таких пустяках!!... В других церквах, в других государствах, Архиерей епархии, миниатюрной по сравнению с нашими епархиями, окружен просвещенными, хорошо обеспеченными помощниками, опытными знатоками и учеными специалистами своего дела, которому последние исключительно и должны, и призваны посвящать свои силы, пользуясь за это, кроме того, почетным положением „лиц готовящихся к получению высшаго посвящения“. А у нас? У нас при нашем епархиальном епископе, епархия которого равняется целому патриархату, почитается достаточным одной консистории с ее ничтожными штатами, почитается совершенно нормальным зачислять в ее канцелярию едва грамотных пролетариев, неспособных быть зачисленными в воинскую службу и не желающих или не успевших приписаться в податное состояние ⁵. При таком отношении и при таком воззрении на епархиальное управление возможно ли и ожидать, что его учреждения, его чиновники явятся солидными, бескорыстными, ревностными деятелями?

И если и о настоящем положении консистории приходится сказать не многое лучшее в сравнении с тем, что сейчас нами сказано: то что сказать о положении консистории начала настоящего столетия, когда она сделалась главным помощником, правою рукою Филарета по его административно-судебной деятельности в епархии?

Вот собственное свидетельство Филарета изображающее состояние консистории в первое время по вступлении его в управление Москов. епархиею.

В 1829 году в марте Владыка доносил Св. Синоду, что „по вступлении его в управление московской епархиею, нашел он, что по консистории нерешенных дел от одного года к другому оставалось около 240; впоследствии времени при напряженных усилиях консистории достигнуто до того, что стало оставаться оных, около 140. Усматривая, что и в сем числе некоторые дела остаются нерешенными не по необходимому их течению, но потому, что консистория не обнимает их своею деятельностью, Владыка долгом поставил вникнуть в причины несовершеннаго успеха в делах и обратиться к изысканию средств для успешнаго течения оных. По примечанию его эти причины следующия: 1) множество дел, которыя бывают в ней: слишком вдвое более против соседней Рязанской и слишком втрое против – Калужской, 2) занятие Присутствующих другими должностями и притом такими, от коих они имеют пропитание, тогда как от консистории жалованья не имеют. 3) Скудость штатнаго положения консисторской канцелярии, как числом людей, так и количеством окладов“. – Это язык официальный, сжатый, деликатный и отвлеченный, дающий нам только, так сказать, остов, скелет того духовно-административного организма, который называется консисториею. Но попробуйте начертить полное изображение по этому скелету целого организма, иллюстрируйте бытовыми данными той эпохи этих Присутствующих Членов, „отыскивающих пропитание себе от других должностей и жалованья от консистории не получающих“, – эту „скудость штатнаго положения“ и это „множество дел“, и вы получите ясное представление о том, какова была эта правая рука Филарета.

Но приходилось довольствоваться тем, что есть, и изощряться в изыскании мер, чтобы те же силы заставить производить в несколько раз сильнее. – “В ожидании, когда попечительное правительство – продолжал в донесении своем Владыка – найдет возможным отвратить неблагоприятное действие двух первых причин, он находит полезным для ускорения дел консисторских следующее средство: 1) для успешнаго окончания дел, коих консистория в нынешнем своем составе не может обнять своею деятельностью, предоставить епархиальному архиерею учредить, сверх Непременнаго Присутствия консистории, другое – Временное Присутствие оной 2) в состав Временнаго Присутствия консистории отделить одного из членов Непременнаго Присутствия и к нему присоединить двух Присутствующих, вновь назначенных из достойнейших лиц местнаго духовенства, 3) во Временное Присутствие передать некоторыя такия дела, кои быв окончены следственно, остаются в не решении потому, что консистория за текущими делами, не успевает их выслушать и постановить по оным решительныя определения. Так. образом дело Временнаго Присутствия будет: 1) поверить полноту делопроизводства; 2) сделать выписку из законов; 3) постановить решительное определение, – 4) Из сего видно, что по канцелярии дела сии могут оставаться в тех же поветьях ⁶, в которых они производились. 5) Докладывать Временному Присутствию могут секретарь, или его помощник, а в случае особливой нужды можно поручить должность секретаря при Временном Присутствии одному из надежнейших поветчиков. 6) определениям Временнаго Присутствия иметь одинаковую силу с определениями Присутствия Непременнаго. 7) Временное Присутствие закроется, как скоро будут решены дела, кои требовали его пособия и может быть открыто вновь, когда таковыя дела окажутся 8) Временному Присутствию по самой необходимости быть в одной местности с Непременным; но заседаниям его быть в другие часы и именно в послеобеденные. 9) Службу во Временном Присутствии вносить в послужные списки. “ – Св. Синод 1829-го г. Июля дал свое „согласие“ дозволить „средство сие“ для опыта привести в действие, и Государь Император собственноручно на докладе о сем Обер-Прокурора (Стеф. Дмитр. Нечаева) 8 июля Высочайше утвердить соизволил определение Св. Синода об учреждении в Московской консистории сверх Непременного Присутствия – Временное.“ – Вот первая административная мера, или „средство“ – употребим выражение подлинника – документа, – которою заявил себя Филарет в устроении своей епархии! Мы с намерением выписали проект Временного Присутствия, дабы из архивной пыли выставить на свет Божий этот проект, который – при убожестве возвещаемых в настоящее время проектов улучшения нашего церковного устройства, мы, ничто же сумняся, называем гениальным проектом. Если бы не в „виде опыта“ это „средство“ было разрешено предпринять только в Московской епархии, а обнародовать его с подобающею ему торжественностью в качестве общего для всех наших епархий установления и развить, и усилить основные элементы этого проекта с надлежащею полнотою, и самому этому Временному Присутствию дать полную особность и независимость от консистории – способность к каковой дана уже этим проектом: тогда наши духовные судилища опередили бы гражданские суды ровно на 34 года и тогда Филарет Московский явился бы первым провозвестником и осуществителем идеи, с необычайными усилиями при совокупном участии лучших сил нашей юридической науки и практики, гражданским ведомством осуществленной только в судебных уставах 64-го года, составляющих славу предыдущего царствования. Вникнем несколько ближе в сущность этого Временного Присутствия. Пункт 4-й этого проекта гласит, что дело Временного Присутствия состоит в том, 1) чтобы поверить полноту делопроизводства, 2) сделать выписку из законов, 3) постановить решительное определение“. Не ясно ли, что пред нами чисто судебное учреждение, одно только судебное! К удостоверению в этом, обратите внимание на то, что делает наш теперешний Окружной суд: ничего более как поверяет делопроизводство предварительного следствия, производит выписку из законов и поставляет решительное определение. Этот же 4-й пункт проекта как бы ради полнейшего нашего удостоверения в самом начале говорит, что во Временное Присутствие передаются некоторые такие дела, кои быв окончены следственно остаются в не решении: окончены следственно т. е. дела, по которым уже окончено предварительное следствие чрез следователей, назначенных Консисториею, на месте возникшего дела и данные следствия т. е. письменные показания свидетелей и подсудимых, журналы следователей и их заключения и рапорты уже представлены в Консисторию и ждут очереди к докладу Присутствия Не ясно ли отсюда, что Владыка своим проектом провел с совершенною ясностью начало разделения администрации и суда: Постоянному Присутствию он оставил исключительно епархиальную администрацию и часть исполнительную; Временному Присутствию исключительно один суд и больше – ничего! В самом течении судного исключительно судного, процесса он с совершенною ясностью отделил следственную часть (т. е. предварительное следствие) от второго важного момента, т.е. проверки следствия, констатирования выясненных судом фактов, подведения их под законы и постановления судебного решения. Обратите внимание и на то, что и самый состав Временного Присутствия совершенно иной, чем состав Консистории. В числе присутствующих Временного Присутствия только один назначен из членов Постоянного: прочие два совершенно сторонние для Консистории лица; но и этот один, очевидно, допущен по необходимости для руководства прочих в судебной технике; пунктом 6-м установляется, что в случае особливой нужды должность секретаря можно поручить во Временном Присутствии даже одному из надежнейших поветчиков: следов., суд, проектируемый Филаретом, решительно отделяется от консисторской канцелярии. Пункт 9-й постановляет, что Временному Присутствию по самой необходимости быть в одной местности с Непременным Присутствием, но заседаниям его быть в другие часы. Необходимость эта, очевидно, проистекает из того, что без поддержки Консистории (именно одним своим Присутствующим и одним поветчиком) Временное Присутствие еще действовать не могло. Но ведь, что стоит устранить дело этой необходимости напр. в настоящее время, чтобы иметь каждой епархии совершенно отдельный, независимый от Консистории суд? Стоит только запастись одним опытным в делах Присутствующим, членом суда, и одним повытчиком. Ведь это отступление от главного начала допущено проектом единственно потому, что радикальную духовно-судебную реформу предполагалось ввести в действие, не затратив ни одной копейки!

К сожалению, я не успел запастись сведениями насчет существования и судьбы этого Временного Присутствия до 1841 года, когда введением Консисторского устава гениальный проект должен был поступить в число архивных бумаг; но хотя бы оно в действительности и стояло далеко ниже той задачи, которая проектом на нее была возложена, хотя бы оно даже совсем не сознало, не поняло истинной природы, сущности своей, самый проект, самая теория его, самое воззрение на суд, в нем ясно высказанное, от этого, конечно, не теряют ни мало своего достоинства.

Этот проект, эта теория сделали бы честь, оказали бы неисчислимые благодеяния и в настоящее время, если бы они были осуществлены повсеместно во всей России, и чем скорее, тем лучше.

Но возвратимся ко временам Филарета. Один выше века своего стоявший, этот администратор находился, очевидно, в положении одного воина в поле; был гостем, пришельцем в чужом монастыре, куда, по пословице, не полагается ходить со своим уставом. Силою необходимости он должен был приноровляться к уложившимся уже издавна порядкам, к прочно затвердевшему уже укладу и строю, т. е. вступить в тесный союз с Консисториею, Духовными Правлениями, отцами благочинными. Да, это был тесный союз и не оставшийся без благотворного действия на эти учреждения. Крепко в руках своих держал Филарет своих епархиальных подчиненных сослуживцев. Он настойчиво и энергично требовал усердия к труду и аккуратности в исполнении возложенных на них обязанностей. Из случаев увольнения этих чиновников едва ли не самое большое число составляют уволенные „за недеятельность“ и нерадение по службе. В сношениях этих учреждений между собою он требовал выполнения строгой субординации, но не унижения: так однажды он сделал письменный выговор благочинному и секретарю Консистории за несоблюдение взаимного законом установляемого между ними отношения, а именно: благочинный в своем рапорте секретарю употребил фразу „сим честь имею донести“, а Владыка написал: „Благочинному сделать замечание, что ему не следовало к лицу Секретаря употреблять выражения: „имею честь донести“, ибо Священник и Благочинный Секретарю не подчинен. Секретарю Консистории объявить, что он не должен принимать от духовенства бумаг, несообразных с порядком чиностояний, дабы не подвергнуть канцелярии консисторской подозрению в преобладании духовенства“ ⁷. В делопроизводстве он требовал по возможности избегать усложнения письмоводства: „умножать письмоводство значит умножать тягости и ответственность – писал он Консистории в 1833 г. Дек. 23, испрашивавшей разрешения предписать Благочинным доставлять в Консисторию копии с клировых ведомостей для справок. – Желательно избегать сего. По делам справку за последний год беру я: и тем дополняется дело“. В донесениях, докладах, следствиях Владыка строго требовал полноты, ясности и обстоятельности; в выводах, заключениях, доказательствах – основательности и строгой и действительной правды: в этом отношении в его резолюциях весьма часто приходится встречаться с изобличениями его в подтасовке фактов, в софистическом построении аргументации и казуистике, какие увертки Владыка называл „приказною правильностью“. Эти постоянные, всю жизнь Владыки продолжавшиеся домашние практические уроки, юридического образования и деловой техники, которые с полным к нему уважением выслушивались подведомыми ему епархиальными учреждениями, не оставались для последних бесплодными. По крайней мере это должно сказать относительно Консистории: сравнивая определения Консистории и резолюции по ним Владыки из первой и второй половин епископства Филарета нельзя не приметить как постепенно первые (определения Консистории) становятся полнее, основательнее и обстоятельнее, вторые (резолюции Владыки) короче и мягче. Ясно видно, что ученик внимательно выслушивал и воспринимал уроки учителя, и последний становился им довольнее. Конечно, мы далеки от того, чтобы ставить Консисторию Филарета в образец подобного рода учреждениям, наоборот, в душе мы склоняемся даже к сожалению о том, что Владыка слишком много тратил – так сказать – времени и сил своих на лечение этих больных мест нашего епархиального строя вообще, тем более сожалеть, что лечение это было все-таки только паллиативное: но было бы несправедливостью не признать, что Консистория времен Филарета, равно как и весь остальной механизм его администрации с внешней, формальной стороны работал нисколько ни хуже параллельных ему учреждений гражданского ведомства того времени, несмотря на то, что последние располагали несравненно большими средствами и находились в несравненно лучших условиях и материальных и гражданских – социальных, по сравнению с административными учреждениями епархиального ведомства. И этим они обязаны были, конечно, уму и неусыпной бдительности и энергии Филарета. К несомненным достоинствам администраторского его такта следует отнести, без сомнения, и то, что он считал своим долгом вступаться за честь и достоинство подведомых ему административных учреждений, когда со вне они подвергались незаслуженному пренебрежению, и в замечаемых им случаях подобного рода пренебрежения не стеснялся преподавать надлежащие уроки приличия и уважения к своим присутственным местам. Так, один помещик Π. А. фон-Ш. по условию, засвидетельствованному Консисториею обязался выдавать причту приходской церкви, находившейся в его владении ружное жалованье в количестве 1050 р. в год, но от исполнения этого обязательства под разными предлогами отказывался, а когда причт принес на это жалобу в Консисторию, то фон-Ш. отверг и самое условие, утверждая, что оно силы не имеет, потому что написано не на узаконенной бумаге и не явлено. Владыка по поводу такого аргумента написал следующее: „отвод сей не силен потому, что ставленническия дела, в коих и руга прописывается, велено производить даже на простой бумаге, и потому, что условие явлено в Консистории: такая явка в присутственном месте не менее маклерской подтверждает, что условие не подложное, а подлинное. Но положим, что причина есть ошибка в форме дела: но господин дворянин, как человек благородный, подписал условие без сомнения для того, чтобы исполнять оное, а не для того, чтобы нарушать по произволу. На благодеяния условий не дают; а подписанныя условия благородные и правдивые люди честно исполняют, дабы не положить тени на честное слово благороднаго мужа“. В 1824 году княгиня вдова В. A. X. подала прошение об определении ее в Серпуховский Владычный монастырь в число сестер с надеждою пострижения в монашество. По установленному порядку Консистория обратилась в подлежащие присутственные места с требованиями сведений о личности просительницы. Вследствие этого Коломенская Дворянская Опека уведомляла Консисторию, что с ее стороны препятствий к пострижению княгини в монашество не имеется и что она, княгиня, в данном Опеке сведении объяснила, что ей от роду 54 года, детей при себе не имеет, имеет свое собственное состояние, и что консистория спрашивать сего у меня никакого права не имела – Консистория, получив это сведение, сделала определение о принятии княгини в число сестер означенного монастыря, ни слова не упомянув в нем о сделанном ей княгинею замечании. Но владыка на этом определении Консистории написал: „просительница несправедливо и оскорбительно для Консистории отозвалась, что Консистория не имела права спрашивать ее о летах и детях, и сделала тем лишнее затруднение. Ибо Консистория имела не только право, но и обязанность о том спрашивать. Объявить о сем просительнице чрез игуменью, и если она в несправедливом своем поступке против Консистории признается и будет просить прощения: то в сем только случае окажет себя способною к монастырской жизни, и в сем случае доклад сей почитать утвержденным“ ⁸.

Улучшая своими наставлениями и указаниями свои вспомогательные органы администрации, Владыка делал это отнюдь не с тем, чтобы доведя их до более или менее удовлетворительного состояния сдать им административные дела и самому лично освободиться, успокоиться от них. Нет, он во все время своего управления был лично внимателен ко всяким делам: это внимание, эта личная деятельность, эта неустанная, не ослабевающая энергия по истине – изумительны, поразительны!

Оставляя в стороне некоторые другие черты, которые мы успели заметить при обозрении деятельности Филарета по епархиальному управлению, не можем удержаться, чтобы не упомянуть о следующей. В особенно важных случаях Владыка почитал своею непременною обязанностью советоваться, испрашивать мнения, а то и прямо содействия и сообщения проектов от лиц пользовавшихся общим уважением или лично им уважаемых. Таковыми по преимуществу были: ректор и профессора М. Д. Академии, которых в своих письмах Владыка обыкновенно называл „братиею“ ⁹, почетнейшие архимандриты и оо. протоиереи московских церквей. Конечно, все эти лица со всем усердием отвечали на просьбы Владыки и, выслушивая их, он всегда был глубоко признателен "и благодарен, в особенности когда не сомневался в их искренности, или когда в представленном мнении замечал ревность и труд автора, хотя бы при этом самое мнение по существу и не удовлетворяло ему. Эти чрезвычайные советники и помощники Владыки составляли его как бы верховный епархиальный совет, пресвитериум, представлявший однако ж весьма существенное дополнение к обычным средствам, при помощи которых Филарет производил управление своею епархиею.

Доселе рассматривая административную деятельность Филарета с его так сказать – собственной субъективно-идеальной точки зрения; мы чувствуем, что мы тем самым уже и навлекли на себя справедливый упрек в игнорировании фактической стороны дела. Мы чувствуем, что против нас уже готово возражение: неужели в самом деле управление Филаретом епархиею было чуждо крупных, вопиющих недостатков? Ужели его консистория, духовные правления, благочинные, были свободны от тех злоупотреблений, которыми эти учреждения рекомендуют себя всюду? Неужели, наконец, и сам Филарет был на столько проницателен, бдителен, беспристрастен, что его подчиненные и управляемые им совсем не могли проделывать разных плутней, не могли изучить его и воспользоваться его, так сказать, личными слабостями и, прикрываясь, формально – безукоризненною внешностью производить разные злоупотребления, напр. взяточничество, притеснения и т. п.?

Признаемся, что мы мало, почти совсем не знакомы с этою оборотною стороною дела, т. е. с самою жизнью, как текла она под управлением Филарета: мы знаем Его и его деятельность только по официальным делам, по бумагам. Но пусть будет так, что Филаретом и его управлением было много недовольных, которые и имели право быть недовольными. Пусть будет даже и так, что в действительности Филарет далеко не чужд был слабостей, многое просматривал, многого не замечал, что его могли обманывать, могли влиять на него. Пусть все это, хотя и к величайшему прискорбию нашему, будет так. Тем не менее, пусть же и выставляющие на вид нам неизвестную эту оборотную сторону – факты жизни, с своей стороны признают, что при своих недостатках, при своих слабостях Филарет неутомимо во всю жизнь свою стремился к водворению законности, правды, добра, к искоренению зла и несовершенств, что ради этого стремления он глубоко, со всем вниманием вникал в дела, изощрял тонкий ум свой в изучении всякой хитрой изворотливости и лжи, чтобы научиться открывать истину и правду и распознавать ложь и обман и что этому стремлению он отдавался с полным самоотвержением, с забвением о своем отдыхе, о самом себе. Этого не признавать нельзя: это свидетельствуют массы бумаг, им просмотренных, его рукою отмеченных. Но если так, то пусть же вся вина за зло и падет на те темные личности, которые своим своекорыстием, своею хитростью сумели обманывать Филарета и злыми деяниями своими набросили тень на личность и дела великого поборника долга, закона и добра. Светлой личности и великого подвига Филарета эти темные факты нисколько не умаляют тем, что совершены при нем и около него: они только оттеняют собою как темным фоном, эту светлую личность борца за правду и вселяют в душу зрителя горькое убеждение, что людской злобы не в силах совершенно одолеть самая упорная, самая напряженная и непрерывная с нею борьба.

III. С заботами и трудами об устройстве и улучшении форм и порядков управления Филарет соединял и ревностный труд внутреннего управления т. е. непосредственного воздействия на души вверенных ему пасомых мерами духовного назидания, увещания, вразумления, суда и наказания. В этом воздействии на христианскую личность авторитет начальника и судии всюду был проникаем характером христианского пастыря.

Московская епархия в начале настоящего столетия во внутренней религиозно-церковной жизни своей представляла явления в высшей степени разнообразные: и явления глубокого благочестия, и положительного неверия и разных суеверий. Это было время некоторого религиозного возбуждения, хотя это возбуждение в большинстве было не столько нормального, здорового, сколько патологического, болезненного свойства. Оглашения чудотворных, новоявленных и обновившихся икон и видений, размножение „читальщиков,“ – целителей тяжких недугов и болезней посредством суеверных обрядов, полуюродивых монахов и паломников-„пророков,“ усердная деятельность хлыстов, скопцов, субботников и раскольников – вот нравственные недуги в среде пасомых, дававшие себя чувствовать довольно внушительно тому, кто был, конечно, способен к такому чувству. А на встречу им из среды монашества и духовенства, в особенности сельского, выступали не менее серьезные недуги, хотя и иного характера, как-то: грубость, нетрезвость, нерадение, небрежение по службе, вымогательства, взяточничество. Вот те патологические явления, которые всею массою своею охватили Филарета тотчас же по вступлении его в управление епархиею и.... призвали и призывали к усердному, напряженному, опытному и любвеобильному деланию.

Как же относился он к этим явлениям? Какого рода средства употреблял он к искоренению их?

Он смотрел на них именно как на недуги, как на нравственные болезни и употреблял средства, соответственные этому взгляду. Он действовал против них как опытный и добросовестный врач.

Впрочем пусть говорят об этом самые дела его.

В 1830 году Московский священник донес Владыке, что его прихожанин купец Г–в принимает к себе больных разного рода, читает над ними Евангелие и разные молитвы, помазывает елеем, побуждает их поститься в среды и пятки. И так как больные получают от него исцеление будто бы в тяжких и необыкновенных болезнях, то число приходящих к нему со дня на день значительно увеличивается. – Владыка по донесении написал: „О. Благочинному учинить следующее: 1) найти духовного отца Г–ва и пригласить к содействию; а если не найдется, то взять другаго священнослужителя, благонадежнаго по роду дела. 2) вместе с таковым сотрудником объявить Г–ву, какия сведения дошли о нем до начальства духовнаго, и что сие начальство, стараясь смотреть на его дело с доброй стороны, не желает, если нужда не заставит, предать его ответственности пред законами и властию гражданскою, и желает духовно удостовериться, не порочно ли, и безвредно ли его действие. 3) Затем взять от него обстоятельное показание, какия молитвы и другия действия совершает он над больными, над какими, почему, и с каким успехом? 4) Если полученныя духовным начальством (уже не одним путем) подтвердит: то обратить его внимание на заповедь Св. Aп. Иакова о болящем: да призовет пресвитеры церковныя и молитву сотворят над ним и на 26 правило Поместнаго собора иже в Лаодикии: не заклинает кто, аще не будет от епископа поставлен,“ и на толкование сего правила: “еще убо не поставлен будет от епископа в степень, заклинати не может ни в домех, ни в церкви.“ – Спросить по сему Г–ва, почему он приступил к молитвам над больными и к заклинаниям в противность вышеприведеннаго слова апостольскаго и правила соборнаго? Признает ли свое действование неправильным, и согласится ли ради послушания слову апостольскому, правилу соборному и святой церкви, оставить сие обыкновение дотоле, доколе не получит на то церковнаго благословения по епископскому, при помощи Божией, рассуждению и усмотрению? 5) Осмотреть молитвенную храмину Г–ва, св. иконы, какия в ней есть, книги им употребляемыя: и все сие кратко описать, а буде что окажется требующим особаго сведения, о том также хозяина спросить. 6) От духовника из исповедных книг церковных взять сведение, как часто бывает Г–в у исповеди и св. Причастия. – Г–в в показании своем объяснил, что он лечил одинаковым способом всякия болезни, указал самый этот способ (давал от лампады масла, чтобы больные им помазывались, богоявленскую воду для питья, с прибавлением иногда самомалейшей частицы роснаго ладана; читал краткия молитвы, покрывал больных скатертью и прочитывал Евангелие всех 4-х Евангелистов, читал сразу зачал по 5-ти и более), представил много свидетельств и благодарностей ему за излечение тяжких болезней, которыя не были излечены знаменитыми врачами. – Затем, Г–в без всякаго прекословия признал свое действование неправильным и объявил согласие ради послушания апостольскому слову, правилу соборному и св. церкви оставить свое обыкновение – Бумаги по сему делу Владыка сдал уже в 1840 году с подписью: „случай сей угас и тем дело кончилось“ ¹⁰.

Такой точно образ действования Филарет применял ко всем подобного рода случаям; точно такой же – и к случаям оглашения мнимо-чудотворных икон, видений, к случаям юродства и иного самоизмышленного способа подвижничества: и таковых случаев пришлось ему встретить множество.

В сущности этот способ действования есть церковное обличение и увещание – единственно не противоречащий нравственной природе церкви и ее власти, способ действования на больных членов – детей ее. Но как в представленном только что случае, так равно и во множестве других ему подобных, способ применения Филаретом этого церковного увещания заключает в себе и еще нечто особенное, характерное, что делает этот церковный способ весьма действительным и собственно говоря – неотразимым. Это нечто во 1-х, есть искреннее уважение к личности увещаваемого, которого не подавляет своим превосходством, ни начальственный, ни даже чисто нравственный авторитет. Для того, чтобы выяснить заблуждение, ненормальность воззрений и действий увещаваемого здесь раскрывается ему не взгляд начальника на деяние увещаваемого, не личный взгляд просвещенного, образованного человека, пред которым невежда – увещаемый должен обязательно преклониться: а наоборот, ему указывается заповедь Св. Апостола и правило одного из древнейших соборов церкви. Здесь, затем, производится самая обстоятельная, всесторонняя диагноза явления; исследование всех обстоятельств, как-то: критика книг, употребляемых суеверами, критика их обрядов и действий; исследуется душевное настроение увещаемого, обращается внимание на его прошлое, его домашнюю обстановку, его отношение к людям. И результаты такой диагнозы представляются увещаемому во всей их ясности и реальности“ ¹¹: так что последний, если он не совершенно безнравственный человек или идиот, поставлялся в положение не могущего стать против обличения. Поэтому, церковное увещание дополненное этими чертами, которые извлечены нами из разных случаев Филаретовой практики, мы почитаем себя вправе назвать „Филаретовским увещанием“.

Подобного же рода обличения и увещания применялись Филаретом и к воздействию на сектантов разных родов, из многочисленных случаев сюда относящихся упомянем о следующем: В 1827 году священник Бронницкого уезда села Верткова ο. I. Н.–в донес Консистории что в том селе 19 человек крестьян содержат жидовскую секту. Секта завелась более 20-ти лет тому назад, и хотя к искоренению ее, по предписанию Консистории, были употребляемы разные увещания местным благочинным и местным священником, но все меры остались безуспешными. Мало того, сектанты до того ожесточились против священника (предшественника настоящего), что угнали у него 3-х лошадей, сожгли сараи с сеном и хлебом, а настоящий священник не может делать увещаний потому, что при входе его со крестом в дома сектантов, последние в ту же минуту из них выходят.

Получив такое донесение митрополит Филарет прежде всего избрал двух уважаемых в епархии лиц, архимандрита Андрониева монастыря и протоиерея Трехсвятительской церкви, поручив им составить план миссионерской деятельности по отношению к вышеупомянутым сектантам. Избранные лица ревностно исполнили возложенное на них поручение и представили обширный план действования, содержавший: обширные выписки из Библии, особое молитвенное чинопоследование, которое должно быть совершено в приходской церкви пред началом увещания; вопросо-ответы, излагающие ход самого обличения и увещания, и затем указана довольно обширная обличительная литература с особенною рекомендациею миссионеру „Просветителя“ Иосифа Волоколамского. – Просмотрев этот план, Владыка отозвался о нем следующим образом: „Представленное архимандритом и протоиереем наставление составлено тщательно и за то им – благодарность. Но, по-моему мнению, не настоит крайней нужды составлять новое молебствие; и чужою проповедию и чужими рассуждениями и решениями возражений еще подлинно неизвестных, вооружать миссионера неудобно; а надлежит представить сие собственному его рассуждению и возбуждению духа. По сему наставление употребить более краткое, при сем прилагаемое“.

Вот некоторые из правил этого наставления, которые с полным правом могут быть указаны как истинный православно-церковный способ увещания лиц, вне церкви стоящих.

„1) Назначенный в сие служение (т. е. миссионерское) предварительно должен стараться приобресть достаточныя сведения о главных мнениях жидовствующих и об основаниях, на которых они думают утвердить оныя, дабы по сим сведениям о заблуждениях заблаговременно почерпнуть из слова Божия и учения св. отец то, что наиболее нужно к вразумлению заблудших“.

„5) Прибыв на место, прежде всего совершит он в приходской церкви священно-служение и принесет молитву в особенности о благодати Святаго Духа, наставляющаго на всякую истину“.

„6) На сей литургии прилично быть краткому вразумительному слову о единственном пути спасения души чрез Господа нашего Иисуса Христа, воплощеннаго Сына Божия, за нас Пострадавшаго и Умершаго и нас ради Воскресшаго. Слово сие должно быть направлено к тому, чтобы православные слушатели, одушевляясь мыслию о спасительном достоинстве своея веры, были тверды против лжеучителей и споспешествовали проповеднику истины молитвою и благорасположением“.

„7) Желательно, чтобы миссионер с помощию местнаго священника и благорасположенных православных прихожан завел с жидовствующими беседы о вере без всякаго участия гражданскаго правительства, начав с тех, кои менее ожесточены и чрез убеждение сих привлекая постепенно и прочих“.

“12) Миссионер о своих действиях обстоятельно доносит прямо епархиальному архиерею чрез каждыя две или три недели, а в случаях затруднений или сомнений непосредственно же от архиерея или от Консистории требует наставления и разрешения, смотря по надобности“.

„15) Верный служитель истины не забудет, что только благим побеждается злое, и потому на прекословия отвечать будет с терпением и незлобием; в случае неуспешности перваго опыта увещания не возмалодушествует, но сохранит твердость и постоянство свойственныя доброму предприятию; не свяжет духа своего мыслию о собственной корысти или чести, но воскрылит его ревностию к славе Божией и человеколюбием, в Боге полагая и надежду помощи и надежду воздаяния“.

–  Миссионер (Протоиерей В. I. Б–н в точности исполнил это наставление и в непродолжительное время успел возвратить к православной церкви всех сектантов села Верткова. В секретном доношении своем Владыке он сообщал между прочим следующее: „Из употребительных при увещании мер – по собственному признанию сектантов – более всего действовала на них соблюдаемая при сем снисходительность и ласка. Это – говорили они – поставило нас в такое состояние, что мы могли свободно открыть вам все свои недоумения и без смущения могли выслушать и понять объяснение того, что нам прежде не так было внушено. Если бы – говорили они – поступлено было с нами с горячностью, или властелински, то это нас только более растрогало бы и ожесточило, и мы бы тогда не были способны принять истину, хотя бы нам говорено было и более, нежели сколько мы от вас слышали“.

–  Владыка был очень доволен такими действиями протоиерея и на представлении по сему делу написал: „Бог да благословит о. протоиерея за добрый подвиг, и впредь да послет ему святую свою помощь во всяком служении святой церкви. Теперь надобно, чтобы он и с его советом местный священник старались обращенных утвердить на пути истины возобновлением наставлений благовременно с кротостию и усердием. Приходскому священнику между прочим должно обратить внимание на то, чтобы ни он, ни другие не укоряли обращенных прежним их заблуждением, но обходились с ними с любовию и благодарили Бога взыскавшаго их. Полезно, быть может, чтобы о. протоиерей посетил их в следующий пост, а если окажется удобность, расположил их утвердить союз свой со Христом и церковию причащением св. Таин, о чем в отчете не упомянуто. – С прописанием сего вышесказаннаго послать ему указ с тем, чтобы он и местному священнику за его содействие объявил благодарность начальства“ ¹².

– Так Владыка относился к заблуждающимся в те суровые времена, когда эти заблуждающиеся гражданскими учреждениями ведались как тяжкие уголовные преступники, когда полицейские чиновники изысканием и преследованием таковых дослуживались до больших чинов, наживали состояния...

Другого рода недугующими, которые несравненно чаще заставляли Владыку „вникать“ в их недуги, как по свойству этих самых недугов, так и по тому церковному положению, которое занимали они, были монашествующие и духовные лица, за свои проступки и преступления подпадавшие суду.

Суды Филарета представляют в себе так много интересного в нашей церковно-судебной практике вообще, что они одни достойны специального исследования. По ним могло бы составиться дельное руководство для епархиально-судебной практики. Ибо по делам, им рассмотренным и решенным можно составить весьма полный перечень предметов епархиальной подсудности, указать очень важные черты в самом процессе, отметить некоторые особенности в способе применения и толкования церковных правил и законов, исчислить и определить роды и виды церковных наказаний.

Преднамеченные размеры статьи не позволяют нам вдаваться в подробную характеристику этих судов тем более, что при такой характеристике нам пришлось бы повторить многое из того, что хотя и в общих чертах нами было уже указано. Это – во 1-х тоже изумительное внимание Владыки к мелочам, деталям процесса, во 2-х тоже глубокое чувство правды и законности – черты, какими характеризуются и все прочие труды его. Отметим как новые черты, с особенною ясностью раскрывающиеся в судах его, только следующее. Владыка отличался замечательною верою так сказать в доброкачественность человеческой природы, и в силу этой веры он, по-видимому, не покидал надежды на то, что и самый порочный человек может исправиться, если только суметь на него надлежащим образом подействовать. Потому-то в судах своих он в весьма редких случаях прибегал к наказаниям решительным; его наказания в большинстве – исправительные. Нередко в самом приговоре он так сказать намекал (а то и прямо выражал) подсудимому на возможность для него снова, при соблюдении известных условий, возвратить то благо, которого лишается он судебным приговором. – Далее, Владыка не делал различия между подсудимыми по внешнему их положению. Он решительно с одинаковым вниманием занимался и процессом княгини, и процессом дворового мальчика или пономаря. Эта черта, – нелицеприятие в особенности симпатична в таком лице, как величавый, строгий по виду, Филарет. В особенности выразительно эта черта открывается в следующих двух судных делах.

а) В 1832 году исправляющий должность Москов. обер-полицейместера сообщил Владыке, что дьячок Введенской на Лубянке церкви M. В. избил ученика сапожных дел крестьянина князя Долгорукова, который принес, по поручению своего хозяина, дьячку сапоги. На допросе дьячок показал, что он вовсе не бил мальчика, а надевая новый сапог, довольно тесный, нечаянно сорвавшеюся рукою ударил мальчика в лоб (рана однако же была очень большая). Так как свидетелей при этом не было и крестьянин формально доказать своей жалобы не мог, то судящиеся и устроили мировую. Консистория постановила по этому такое определение: 1) с дьячка и крестьянина, на основании указа 1795 г. апр. 18 взыскать по 10 коп. мировых пошлин и отослать оныя в государственный доход. 2) Но так как дьячок дозволил себе поступок не терпимый не только в духовном, но и в светском звании и, запираясь в оном, не мог однакоже не сознаться в том, что мальчика, при снимании им сапога, оцапил (?) до крови, а сие не могло произойти без досады в запальчивости: то для научения его смирению и кротости отослать в Давидову пустынь на две недели с употреблением в черную работу“. – Владыка на этом определении Консистории написал: „Удивительное правосудие! Прибили крестьянина и с него же хотят взыскать гривну ни за что, ни про что. Мировую пошлину берут тогда, к₀гда кто подаст жалобу исковую и поведется дело, а потом подает просьбу мировую. Тут есть причина мировой пошлины, потому что мирящийся утруждал присутственное место. Закон хочет чрез сие отвратить пустыя просьбы. Но битый крестьянин в Консисторию ни одной просьбы не подавал, а мировая запись, сделанная вне суда по просьбе причетника, делает только крестьянину честь, а пошлины не заслуживает. Дьячок бийца не достоин быть в столице. Отрешить его от места и дать месячный срок для приискания в село, а если не найдет, определить на сельское по усмотрению начальства“ ¹³.

б) Диакон села Ш., лежащего на границе Московской и Тверской губерний (Клинского уезда) подпал под суд по следующему случаю: в ночи с 23 на 24-е марта отправился в питейный дом Тверской губ. за покупкою вина и водки; но раздобывшись там и тем и другим на возвратном пути с ношею своею был захвачен виноторговцем питейного дома Московской губ. и задержан был тут всю ночь. Преступление дьякона состояло в том, что он вопреки действовавшему при откупной системе закону решился тайно принести в свой уезд вино, купленное в другом уезде. – Священник села Ш. с пономарем о задержании диакона с вином и водкою в питейном доме донесли рапортом благочинному, а последний представил далее по начальству. Впрочем пономарь не подписался под рапортом и при следствии дал два различные показания: в первом говорил, что он не был согласен на подачу рапорта и говорил священнику, что когда спросят нас, тогда и покажет, что надо; а во втором показании говорил, что он был согласен со священником на подачу рапорта, и первое показание сделано им по забвению. – Подсудимый диакон сознался во взятии им вина и водки в питейном доме другой губернии и это сделал потому, что винопродавец того дома по знакомству дал ему оные напитки в долг. А напитки необходимо нужны были ему для приходящих на поздравление с разрешением от бремени 21 числа того месяца жены его, а крещение младенца совершено было 24-го числа, на которое он, по захождении солнечном, и ходил в питейный дом Тверской губ. По возвращении же его с оными напитками, вышедший с московской стороны винопродавец вино и водку у него, диакона, взял, а он, диакон, пошел за ним для объяснения причины, по коей взял те напитки в Твер. губ., и, по дознании сего винопродавцем, напитки ему возвращены и он пришел домой. – Консистория определила: „Диакона за означенные поступки, наносящие нарекание духовному сословию, послать в Песношский монастырь под начал на две недели, а пономаря за разноречивыя показания по делу, чтоб впредь был прямодушнее, также послать под начал в Борисоглебский монастырь на месяц“. – Но Владыка на этом определении Консистории написал: „Дурно поступил диакон; но надобно на суде принимать в соображение немощи человеческия. Жена разрешилась, гостей принять надобно; денег нет: очень естественно обратиться к винопродавцу, который верил в долг Сжалились над ним обстоятельствами, как кажется, и те, которым принадлежит интересный ¹⁴ иск по этому делу, и не сделали диакону больших неприятностей. Положить диакону в Клинском соборе 100 поклонов и внушить ему в Духовном Правлении с подписью, что гораздо лучше праздновать рождение детища без вина, нежели с вином, незаконно купленным, быть задержану в питейном доме. – Пономарь впал в разноречие, как видно, от того, что колебался между жалостью к диакону и между покорностью к священнику. Обязать его в Духовном Правлении подпискою, чтобы не делал разноречий и поступал правдиво“ ¹⁵.

Здесь мы и остановимся в своем изображении администраторской деятельности Приснопамятного Филарета, полагая, что указанные нами черты, будучи соединены и сопоставлены вместе, могут дать некоторое определенное, хотя конечно далеко не полное, представление о характере этой деятельности.

Мы останавливались почти исключительно на рассмотрении отношения Филарета к отрицательным явлениям церковной жизни в епархии, и это делали потому, что Филарет этими-то именно явлениями по преимуществу и занимался, что к ним-то и относится в действительности наибольшая часть его административной деятельности. В них он по преимуществу „вникал“, их вредное влияние старался уничтожить, или по крайней мере ослабить, стремясь вообще более к тому, чтобы в общий, установившийся и им поддерживаемый, строй и ход жизни вводить отстававших от него, чем к тому, чтобы этот самый строй и ход двинуть вперед, применяясь к обнаружениям роста, прогресса в лучших членах управляемого им общества и оставляя на произвол судьбы отсталых. Это обстоятельство, по-видимому, налагает особый оттенок, отпечатлевает особым характером всю административную деятельность Филарета в епархии. По-видимому, главная задача его администрации состояла в том, чтобы сохранить и охранить существующее Status quo, чтобы парализовать покушения на него со стороны слабейших отдельных членов и постоянно вводить деятельность и отношения их в те нормы, которые в данный момент почитаются необходимыми условиями существования целого т. е. общества, предоставляя будущему или даже отдельным, из ряда вон выдающимся личностям развивать частным образом – без нарушения существующего строя целого – новые нормы, новый лучший строй, всеобщее осуществление которого должно быть предоставлено опять таки будущему. И что в выполнении этой административной задачи Филарет достиг блестящих и прочных результатов – это, кажется, засвидетельствовано уже общим признанием всех знавших его, всех писавших о нем, как его почитателей и сторонников, так и людей противоположных с ним воззрений. Что Филарет успел вложить – так сказать – в умы своих управляемых и подчиненных убеждение в необходимости уважать закон как бы он ни казался субъективному воззрению устарелым – пока от – закон, равно уважать и те права и обязанности, а равно и обусловливаемые ими взаимные отношения – которые основываются на этом законе, словом, – что он успел внушить сознание необходимости внешней дисциплины и долга послушания в подведомой ему сфере – это, кажется, не требует доказательств.

Такое направление административной деятельности принято называть консервативным.

За неимением другого, более соответственного термина, можно, пожалуй, признать, что господствующим направлением в деятельности Филарета было консервативное.

Но что это был консерватор в самом лучшем смысле этого слова – это, также, по-видимому, не может подлежать сомнению и, позволим себе думать – явственно подтверждается и свидетельствуется чертами его деятельности, нами указанными.

Его консерватизм совершенно чужд тех недостатков, которые обыкновенно приурочиваются этому направлению деятелями противоположного лагеря, т. е. чужд и того безотчетного пристрастия к существующим и уложившимся формам и порядкам, которое проистекает просто в силу того, что это формы и порядки уже уложившиеся, и той ненависти, нетерпимости ко всему новому, которая проистекает из боязни, что с разрушением действующего порядка, действующей нормы придется, пожалуй, лишиться всякого порядка, всякой нормы. – Такому узкому консерватизму противоречат многие черты его деятельности, а если вникнуть пристальнее, глубже – то и вся его деятельность. В самом деле разве не господствующею чертою всей этой деятельности и самой личности Филарета является изумительное внимание, всесторонняя и тонкая критика каждого явления? Но ум критический спокойно уживается с каким угодно statu quo, только не с его недостатками: последние он тщательно отмечает в этом statu quo, безразлично к тому относятся ли они к исстари установившемуся строю или к только что введенному в жизнь, новоизобретенному, модному. Вот по этому-то нам кажется нельзя к деятельности Филарета применять пресловутый способ характеристики посредством сопричисления к консерваторам или либералам. У него была несколько особенная от этой точки зрения: в выборе и оценке мероприятий и мнений он руководился строгою рассудительностью – „вникнув тщательно“, – отвергая то, что представлялось ему – употребим его выражение – „несообразностью“; и если крепко держался известных форм и порядков, то потому, что в иных формах и порядках находил более этих „несообразностей“.

В целой административной деятельности митрополита Филарета нет крупных преобразований, в особенности нет этого – так сказать – инициаторского жара, шумных речей о существующих недостатках и о неотложных потребностях преобразований каковыми качествами любят украшать себя либеральные администраторы: но за то у него вся деятельность есть в сущности улучшение, преобразование существующего. Улучшение производится незаметно, и уж совсем без шума, но проводятся в жизнь энергически, неотступно и не только без боязни, а напротив с твердым убеждением что вводимое преобразование есть именно улучшение.

Но не внешняя форма, не род и направление деятельности создают нравственную цену общественному деятелю, а личный подвиг, проникнутый любовью и самоотвержением, и принесенный общественному служению как личный долг. Это-то свойство с особенною очевидностью, с особенною резкостью и отличает лучших в среде общественных деятелей. Оно делает явною и понятною заслугу таких деятелей и уму простому, не умеющему и не привыкшему делить род человеческий по классам, придуманным людьми образованными. Такие лучшие из деятелей пользуются известностью, популярностью при жизни своей и, умирая, не порывают связи своей с оставшимися в живых, но поддерживают союз с ними духовным наследством, духовным завещанием в вечное достояние этим живым оставленным.

И приснопамятный святитель Филарет, удаляясь из среды живых, не оставил их без духовного наследства и без духовного завещания. Кто эти наследники, что это за наследство и что это за завещание? – Эти наследники – вся русская церковь, весь православный русский народ. Это наследство – его дела совершенные им на поприще епископского служения, которое проходил он среди всего русского народа, сорадуясь его радостям, с ним плача и сетуя, а в этих делах скрывается и его духовное завещание.

Если современники знали его как строгого отшельника, жизнь которого проходила во храме и келье: то мы, живые оставльшии, разбираясь в наследстве от него оставленном в делах его, ясно усматриваем, что духом своим снисходил он и до скромного жилища отдаленного сельского бедняка, пономаря и крестьянского мальчика, и в этом жилище усматривал и выносил из него на свет Божий сострадание и любовь. И тут пред нами открывается его первое завещание: любить душу – христианку в каком бы черном теле ни обитала она.

Если современники видели его преукрашенного одеждами церковными и знаками монаршего внимания и милости над всеми иерархами превознесенного; то мы, разбираясь в делах его, не можем не приметить некоторой багряницы и тернового венца, сотканных и сплетенных из неусыпных забот, из непрерывного подвига, носимых для того только, чтобы исполнить долг, служение свое, по Апостолу, известно сотворит. И здесь открывается пред нами его второе завещание: без ропота и усталости до самой смерти нести бремя креста и долга, завещанного нам от Бога.

И знают тебя, приснопамятный святитель, все истинно-русские люди – наследники твои; и каждый из них, приводя на память подвижническую жизнь твою, принесенную церкви и отечеству, в глубоком благоговении склоняет главу свою пред твоею гробницею, как пред церковною и глубоконародною святынею.