Из церковно-судебной практики XVIII-го века

В февральской книжке «Русской Старины» проф. А. С. Лебедевым напечатана статья под заглавием: «Применение наказаний в среде духовенства и мирян в XVIII веке». Почтенный профессор давно уже занимается этим вопросом и более интересные результаты своих поисков, по консисторским и другим церковно-юридическим документам, публикует для общего сведения в своих сообщениях. В данном случае, читателю дается ряд фактов применения духовным начальством телесных наказаний «телесного боя» и «телесного смирения» – по выражению документов того времени. В особенности, распространено было употребление телесного боя в монастырях; здесь за личное преступление и проступок били плетьми и розгами, и сажали в цепь. Битье чем попало практиковалось и просто, как мера нападения или началованья отцом своего послушника-сына; плетьми наказывали не только монахов и послушников, но и монахинь и послушниц. – «Не было изобижено по части телесных наказаний и приходское духовенство» по сравнению с монашествующими. Ряд фактов, сюда относящихся в названной статье, производит в особенности тяжелое впечатление. Право архиерея назначать «нещадное наказание плетьми в консистории или духовном правлении» было до того общепризнано, что против него никто не протестовал, даже никто не жаловался за истязание и жестокость, с коими оно применялось. Случаи жалоб – и не редкие – относились к жестокости «поповских старост» (нынешних благочинных). Даже и эти органы епархиального начальства иногда пускали в дело плети, «устремляясь с бичами и ударами на тела» – выражаясь языком канонов своих собратьев священников; что же касается сажанья в цепь на своем поповском дворе, то на оное мероприятие, они прямо уполномочивались. Особенно тяжело слышать, что жестокое телесное наказание назначалось священником иногда не за проступки, а просто за дела поведения или неблагоразумия в священнической практике. Напр., преосвященный Иоасаф (Горленко), усмотрев в селе Изюмце, у священника в доме в углу нечто в роде рукоумывальницы, в которой в зимнее время священник детей крестил, определил: «наказать попа в духовном правлении плетьми, чтобы он вымыслов не чинил, а содержал бы место к тому потребное по правилам в церкви». – Телесному наказанию в духовных судах подвергались и миряне, мужчины – плетьми, женщины – розгами. Преступления, за которые назначались такие наказания, были: нарушение святости брака и целомудрия, второбрачие и в особенности – обиды духовному чину. «Иногда архиерей», – говорит почтенный автор, – «присуждая к наказанию плетьми в консистории таких преступников, которые, по роду их деяний, должны бы подлежать казни гражданской, выставляли это даже, как дело особого пастырского милосердия, спасавшего виновных от более тяжкого наказания». – Почтенный автор, в сообщениях своих, ограничивается практикой, главным образом, Белгородских архиереев. Можем сказать, что такова же практика была довольно обычной в XVIII веке и в других епархиях, напр., Ростовской и в подтверждение представляем следующую выписку из одного судебного приговора Митрополита Ростовского Арсения (Мациевича) от 1762 г. октября 22-го дня.

«По указу Ее Императорского Величества, наше архипастырство слушав происходившего в Ростовской нашей консистории, по прошению града Романова церкви Святой Живоначальной Троицы, что на погосте, попа Симеона Васильева, приходу его на сына его духовного, вотчины Спасоярославского монастыря, деревни Яковлева, крестьянина Василия Иванова, в бою им, Васильем, оного попа, дела, по коему оказалось; означенный троицкий поп Симеон объявленным, поданным нашему архиерейству прошением представил; июля де 7-го дня сего 1762 года имелся он, поп, быть в Романовском уезде в селе Помогалове для взятия, у земского Федора Федорова, духовных росписей с дьячком Александром Федоровым и как они, поп и дьячек, по взятии оных росписей, шли по дороге сквозь означенную деревню Яковлево, то вышеявленный крестьянин Василий не вем с какого вымыслу его, попа бил смертными и несносными побоями, приговаривая то, что де ты для чего его, Василья, не венчаешь, понеже де ему, по его желанию хотелось взять за себя в замужество солдатку, Ананьей имя, а отечество и чьей она вотчины, и муж ее находится жив-ли, или умер, о том ничего он, поп, не известен, и просил, чтобы от таких неповинных и напрасных, учиненных ему, попу, вышереченным крестьянином, несносных побой защитить и помиловать, дабы он, поп, и впредь так напрасно от него обижен не был; а по осмотру и описи в Консистории нашей на нем попе Симеоне, оказалось битых мест: знак на лице – над самым левым глазом побагровело; на обоих руках, на правой и на левой, от самых плеч до локтей багровые-ж большие знаки; на спине, на боках и на левой ноге на борце весьма багровые черные битые места, и видно, что нечем тяжелым бито; а вышеявленный крестьянин Василий Иванов в консистории допросом показал: помянутого июля 7 дня означенный приходской троицкий поп Симеон (который ему Василью имеется и отец духовный) в селе Помогалове для взятия тамо у земского духовных росписей с дьячком Александром были и с тем дьячком Александром мимо деревни их Яковлева шел ли, того он Василей ничего не знает и его попа смертными и несносными побоями, приговаривая то, что де ты для чего его Василья не венчаешь, он Василий, ничем не бивал, а на представленного от оного попа, во свидетельство объявленного дьячка Александра, он не слался, затем, что де он с просителем попом имеется одной церкви, к тому же оной поп у него дьячка воспринимает детей и потому он, дьячек может по нем Василье правды не покажет, а кроме до того, никаковой ссоры и приказного челобитья, у него Василия, с тем дьячком не имеется; он же де Василей, в поминаемое июля 7 числа, имелся быть почти весь день по найму в работе на Волге реке (коя от деревни их состоит верстах в пяти) для скобления и подъему с той Волги бревен, и в показанную деревню Яковлево в дом свой приходил около полудень для обеда, и пообедав того же времени паки на Волгу реку ушел и пробыл на той Волге до двух часов ночи, токмо де на то, во свидетельство ему представить некого. Поп же Симеон, на тот допрос в доказательство говорил, что как он, поп из показанного в прошении его села Помогалова чрез деревню Яковлево шёл, например, часа за полтора до ночи и тогда вышедшего его попа из той деревни Яковлева, за овины означенный крестьянин Василей за волосы драл и имеющейся у него в руках черемошной палкой бил подлинно, в чем на одного прежде писанного в прошении его попа, шедшего с ним дьячка Александра, слался; а кроме, до его во свидетельство, представить никого не имеет. И показанный, представленный от попа Симеона, во свидетельство тояж церкви дьячек Александр Федоров (на коего крестьянин Василей ссылки не имел), заявил, что оный поп с тем дьячком имеется одной церкви, к тому ж де, он поп, у него дьячка воспринимает детей; а ссоры никакой и приказного челобитья с ним дьячком, он Василей не показал. А по уложению 10 главы, 158 и 159 статей повелено по ссылкам свидетелей допрашивать, а отводу не верить. А по указу 205 году, велено свидетелей не допрашивать таких, с коими у истца или ответчика есть приказная или другая какая ссора, о коей по справке или по сыску окажется, чего по сему делу не оказалось, а кроме того дьячка других никого в свидетельство от них не представлено. И тако того дела разобрать не с кем и в силу оных Уложенья и указа, и напечатанного в военных процессах во 2 части, 3 главы о свидетелях второго пункта под числом 12 по надлежащем, чтобы он, дьячек показал саму истину, не маня никому, увещании, допросом показал: как де сего 762 году, июля 7 дня в вечер, например, как за час до ночи, случилось ему дьячку с показанным попом Симеоном из села Помогалово, возвратно мимо помянутой деревни Яковлева, идти и как де из оной из жила вышли и пошли мимо овинов, то де из оных неведомо каковым образом взялся, выбежал к ним означенный крестьянин Василей Иванов, который ничего не говоря, оного попа Симеона ударил вдруг рукой по виску и сшибши его с ног, повалил на землю и седши на нем, стал его попа бить кулаками по всему, что увидя и испугався, чтобы и ему дьячку того же не воспоследовало (ибо оный крестьянин собой крепок и им двоим его не одолеть), побежал было в ту деревню к крестьянам, требовать от них вспоможения и как только подбегал, то и стоящие в той деревне многолюдством крестьяне, видя его дьячка бежаща к себе, говорили между собой, что надобно де и ему дьячку таковое же топтание дать, что услыша он, дьячек не подошел уже к ним, испугався и себе от них (вместо защищения) таких же побой оборотясь назад, отворотя с дороги (где, означенный мужик попа бил) ушел, в имеющийся близ той деревни лес и так, едва сам, он, дьячек спасся и тайно ушел в дом свой один, и как уже тот мужик от попа отстал и палкой его бил ли, того он дьячек не знает, только де палка у него попа в руках (с коей он шел) имелась. – Православное же исповедание, толкуя 10 заповедей Господних, пятую заповедь – чти отца твоего и матерь – не токмо о родителях плотских, но и о духовных в равенстве толкует и на вопрос 62, како подобает разуметь заповедь сию, между прочим, тако ответствует: заповедь сия завещает чествовать родители наша и даяти им всякую честность и благоговение, понеже они родиша ны и воспиташа ны, но и естественная совесть (аще быхом и не имели, и от Бога повеления) учит ны, яко есть праведно любить и чествовать родители наша, понеже есмы должницы тем за благодеяние, яже нам сотвориша, яковых не можем мы когда воздати, но могуще возродити и мы онех, яко они нас, потом же присущая заповедь обдержит в слове, еже глаголет: отца и матерь и вся оныя, от них же вся видехом благодеяния некая, яко суть духовные отцы, учители Господне, владыки, цари, сущии в достоинстве и сим подобие, и конец всех сие благоговение и любовь, иже долженствует к предстательствовующим, подобает показоватися ко оным в благоумии и покорении, и в словесех честных и подобных сим; по повелению же блаженной и высокославной памяти государя императора Петра первого, напечатан в С.-Петербурге в 718 году июля 27 дня тестамент или завет Василия, царя греческого к сыну его Льву философу, в котором тестаменте о чести священнической, в главе 3, напечатано тако: цело имей мудрование православных догматов и почитай матерь твою церковь, яже о святом Дусе тя воздои и со Христом о Бозе мною на главу твою венец возложи; аще бо плотских твоих родителей должен еси стыдиться и почитать, множае паче иже о Дуси Божии тя родивших предпочитать; они бо временный живот чадом даруют; сии же вечный живот по рождении ходатайствуют; почти убо церковь, да почтен будеши от нее; и священников стыдись, яко отцев духовных и ходатаев нам к Богу; честь бо священническая на Бога восходит; якоже бо тебе ради твоя слуги к тебе почитати праведно, тако и ради Бога иудеи Его почитати праведно, якоже яже на них честь на Бога преходит, тако и еже на них бесчестие множае паче Бога прогневляет. И от таковые главы видеть всякому, что благочестивое узаконение христианское велит священников с превосходством паче родителей плотских почитати и не почитание священников паче не почитания родителей, безбожнейшее. – О родителях же плотских в Соборном уложенье 22 гл. в 4 пункте напечатано: будет кто, сын или дщерь, не помня закона христианского учнет отцу или матери грубые речи говорить или отца, или матерь с дерзости рукой зашибет, и в том на них отец или мать учнут бить челом, и таких забывателей закона христианского за отца и матерь бить кнутом. А в московском Большом требнике в номоканоне, в нижеявленных правилах, напечатано же на листу 343-м, в правиле 121 четвертого собора: яко недостоит просту укорити священника или бити, или поношати, или клеветати, или обличати в лице, аще убо и истинна суть; аще же постигнет сие сотворити да прокленется мирский, да отмещется из церкви, разлучен бо есть от святой Троицы и послан будет в Иудино место; писано бо есть; князю людей твоих не речеши зла, такожде и настоятеля безчествуяй; того же листа на обороте в правиле 126 Апостола Павла: аще же кто укорит священника да запретится лето едино, аще же даст ему заушение или с древом, да запретится три лета, аще и священник простит ему согрешения. Соборного же уложения вышеописанной 22 главы в 11 статье напечатано: а будет такой же поругатель, кого-нибудь зазвав или силой заволокши к себе на двор учнет бити ослопом, или кнутом, или батоги и с суда сыщется про то до пряма и такому наругателю, за такое его дело, учинить бесчестье и увечье вдвое, а в том же соборном уложенье в 10 главе, в следующих статьях, напечатано же: в 87 – городовых соборных церквей протопопам и протодиаконам, и попам, и диаконам бесчестье править против их денежных окладов; в 88-м: а приходных церквей, к которым руги нет, попам и дьяконам против городовых соборных попов и дьяконов вполы; в 136-м: а будет кто учнет искать бою и грабежу, и ответчик в бое не запрется, а про грабеж скажет, что не грабил и на нем велеть истцу, за увечье и за бесчестье, доправить против окладу вдвое, а в цене его, что государь укажет. А по справке с экономической нашей канцелярии оказалось, что ростовской соборной церкви рядовые священники денежного жалованья получают каждый по семи рублев в год, а приходской градской церкви попу против того вполне причтется три рубля пятьдесят коп., а вдвое будет семь рублев. А вышеописанный крестьянин Василей Иванов сказкой объявил, что ежели за учиненную им Васильем вышеименованному приходскому и отцу его духовному троицкому попу Симеону в бое и увечье его про дерзость повелено будет в силу правил святых и указов, с ней Василия за оказавшуюся по тому делу винность его, взыскать оному попу подлежащее число денег, то он Василей заплатит оные повинен, только бы благорассмотрением нашего архиерейства повелено было ему, Василью, в платеже тех денег, за не имуществом его, дать надлежащий срок, в который бы он, Василий по не имуществу своему заплатить будущего 763 году в апреле месяце несомненно. И по вышеописанным обстоятельствам, показанным крестьянин Василей Иванов в смертном и несносном объявленного приходского и отца его духовного троицкого попа Симеона бое и увечье (хотя он, Василей в том и не признавался, и в допросе своем запирался, но представленный от попа свидетель, дьячок Александр показал, что он Василей его попа при оной деревне на дороге бил подлинно, также и в консистории при осмотре на нем попе на лице, на руках, на спине и на ногах битые, багровые, не малые знаки оказались) остался виноватым. А понеже, по вышепрописанным из катихизиса пятой заповеди и благочестивого царя Василья Греческого, опробованного блаженной памяти Петром первым императором и самодержцем всероссийским тестамента повелено священников и отцов духовных в равной любви и чести содержать, якоже плотских родителей, паче же и в большей, понеже честь священническая на Бога восходит и яко же еже на них честь на Бога преходит, тако и еже на них бесчестие множае паче Бога прогневляет; бесчестие же Божие и Богохуление в единой силе имеется, а Богохульников гражданское право велит жечь, а показанной крестьянин Василей Иванов, в противность заповеди Божией и правил святых, и гражданских монарших прав, вместо, подлежащей оному священнику и отцу духовному, чести дерзнул оного отца своего духовного, шедшего дорогой напавши на него разбойнически бить и увечить смертными и несносными побоями, за что надлежал он, по силе вышеописанных гражданских прав в гражданском суде, жестокому наказанию; однако мы по пастырскому нашему званию и снисхождению, ища наипаче истинного покаяния и души спасения, в гражданской суд посылать его, оставляем и повелеваем за вышепрописанную его продерзость и несносное, объявленному священнику и отцу своему духовному смертными побоями озлобление, в Консистории нашей учинить ему плетьми довольное наказание и по наказании за бесчестие и увечье оного священника, по силе вышеописанных же гражданских прав, взыскать с него Василья против соборного священника в попы вышеописанное число семь рублев, также пошлины, подлежащее по указу число и по взыскании оное число отдать священнику с распиской, а пошлины записать в книгу, и потом его, Василья, доколе он в вышеописанной продерзости своей сам не признается и не принесет надлежащего покаяния, також и оному попу за бесчестье и увечье оных семи рублев не заплатит, дотоле послать его в монастырь Спасоярославский, в коем содержать его в пристойной работе без отпуску, и быть ему от входа церковного и треб христианских во отлучении; увещевать же его тамошнему наместнику, а иногда всесвятскому ключарю соборному, дабы он, в показанной своей учиненной продерзости, признался и истинное покаяние принес и не был ожесточен и совсем сын погибельный; не запрещается же его приводить к пениям при церкви в паперть и в трапезу для слушания слова Божия и поучения. А ежели паче чаяния, он, Василей покаяния не похощет приносить, то увещевающие да возвестят ему, что он и при церкви погребен не будет, ежели без покаяния ожесточен останется и умрет. О таковом случае, для надлежащаго ведома и ради объявления по всем церквам народу, повелеваем консистории нашей, с прописанием сего нашего определения, публиковать во всей епархии указами непременно»¹.

Читая в настоящее время известия о применении подобных «пастырских» и снисходительных вразумлений к крестьянам, виновным в нанесении боя и увечья священникам и своим духовным отцам, трудно, конечно, воздержаться от выражения грустной иронии на счет этого пастырства и снисходительности. Однакоже, откинув во всей этой жестокой церковно-судебной практике ХVIII века те черты, которые отразились на ней, как печать тогдашних грубых нравов, мы найдем в ней нечто поучительное и для настоящего времени.

Так, в этой практике поражает нас, прежде всего, широкое и глубокое значение церковного суда в общественной жизни России прошлого века. Церковный суд имел за это время весьма широкую юрисдикцию; он рассматривал и издавал свои решения – не говоря о церковных – даже по весьма важным уголовным преступлениям мирян. Церковный суд и уголовная юрисдикция…, какие несовместимые это понятия по воззрениям нашего времени! Ведь это значит церковь вторгалась в сферу государственную? Отнюдь нет; уголовные суды делили свое дело, не встречая себе стеснения от церкви, но и церковь – по крайней мере в лице наиболее энергичных своих епископов – производила в своих учреждениях, своими средствами, исследование о преступлении, постановляла и приводила в действие свои приговоры, не дожидаясь решений, по тем же делам, судов уголовных, действовала независимо от них и в этом смысле, конкурировала с ними. В самом деле, потерпевший побои от крестьянина священник, весьма охотно – как мы видели из представленного нами случая – обращается с жалобой не в провинциальную канцелярию – уголовный суд того времени, а в духовную консисторию, да и подсудимый крестьянин не только следует за истцом, но и охотно исполняет решение этого не уголовного суда по его уголовному делу. Почему? Потому, конечно, что священник почитал для себя легче добиться правосудия у своего начальства, чем в провинциальной канцелярии, да и крестьянину выгоднее было подвергнуться, хотя и внушительному вразумлению архипастыря, чем подвергаться нещадному и жестокому наказанию уголовного суда. – Но, церковный суд XVIII века не только конкурировал с судом уголовным – что хотя, всегда и представляет выгоду судящимся, но не всегда бывает желательно в целях правосудия, – но и дополнял его. Разительный пример сего представляет следующее решение Арсения митрополита Ростовского от 1758 года 31 августа.

«Наше архиерейство имея рассуждение, яко подданным нам Ярославского уезда, Верховского стана, села Мороцкого, церкви св. живоначальной Троицы от священно-церковнослужителей прошением известно есть, что сего 758 года апреля 30 дня одного Мороцкого прихода деревни Козлова помещики, отставные прапорщики, братья родные, Матфей да Иван Афанасьевич, дети Лыткины, собрався многолюдством своим с вотчинными своими крестьянами в том селе Мороцком их, священно и церковнослужителей били смертно и немилостиво ножом и топорными обухами, и из них попа Василья бесчеловечно муча и порубя ему голову до мозга и тайные уды разбив, убили до смерти, а другого священника Алексия мучительством бивше еле жива оставили, о котором оных Лыткиных со крестьяны мучительстве и убивстве происходит ныне в Ярославской провинциальной канцелярии дело, которое, донележе к решению приидет, мы довольно рассмотрели, что оное убийство не имеет никакого правильного резона и никакой благословной причины ко оправданию, но есть сущая и самих христоубийц продерзость, к небу вопиющая; понеже показанные Лыткины не простолюдина брата своего, но священника, Христов сан на себе носящего, дерзнули толь бесчестно и бесчеловечно убити и умертвити; надлежит убо оных Лыткиных со крестьяны, яко оскверненных убийством и кровью священнической, по надлежащему правосудию церковному отлучить от входа церковного и от всех треб христианских…². Того ради, за учиненное ими насилие и безбожную продерзость, властью от Бога нам данной архиерейской, по силе духовного регламента (2 части на листе 33-м), отлучаем их, Лыткиных, со крестьяны от входа церковного и от всех треб христианских, дабы к ним со святыней и с требами священники, никто, не приходили; ежели же оные, Лыткины и крестьяне их сами упорно придут в церковь во время пения или божественной литургии, то остановить пение и литургию, донележе они из церкви изыдут и о том епархии нашей во всех церквах публиковать»³.

Мы не знаем, чем кончилось дело Лыткиных в провинциальной канцелярии; возможная вещь, что, при тогдашней волоките, оно тянулось очень долго и при тогдашнем судейском взяточничестве, окончилось их оправданием, и вопиющая продерзость осталась безнаказанной со стороны уголовного суда; как же не признать, при таком весьма возможном предположении, за сравнительно скорым и правым церковным судом значения, дополняющего государственное правосудие?

Из судебной практики, того же митрополита Арсения (Мациевича), мы знаем, далее, несколько примеров, что его отлучительные приговоры производили благодетельное влияние на самих подпавших им лиц, не говоря уже о лицах потерпевших, которые в них получили удовлетворение, которого, в то ужасное время, им тщетно было бы искать где-либо. Мы знаем несколько примеров, что лишенные входа церковного, пробыв не далее, как год под отлучением, обращались к митрополиту с изъявлением раскаяния в своих продерзостях с сознанием справедливости, наложенного на них, церковного наказания и с просьбой о снятии с них отлучения. Так, в 1755-м году, января 4 дня митрополитом Арсением были подвергнуты отлучению помещик Ростовского уезда, Ландмилицкого Елецкого полка капитан Николай Васильев Терпигорев и жена его Екатерина Андреева «за происшедшие от них дому божию архиерейскому и его преосвященству обиды и противности»; а 22 декабря, того же года, эти отлученные обратились к митрополиту с прошением, в котором объяснили, что «по продерзостям своим, пред его преосвященством, состоят виновны и запрещение учиненное им признают быти за правильное и чувствуя ту вину, приносят обо всем покаяние». Вследствие этой просьбы, митрополит «по долгу пастырскому милосердуя о душах их, повелел дому его преосвященства эконому Иеромонаху Амвросию оного Николая Терпигорева и жену его Екатерину, по чиноположению церковному, исповедать и разрешить, и до входа церковного, и до всех христианских таинств паки их приобщить (которые по исповеди оным экономом и разрешены)»⁴. В 1751 году, к тому же митрополиту, обратился с просьбой, Лейб-гвардии конного полка, поручик Тихон Федоров Яминский о разрешении своего отца угличского уезда села Павловского Федора Тимофеева Явлинского и митрополит «резолюцию повелел: за просьбу просителя, как отца, так и людей, и крестьян его попрежнему в церковь допущать и к ним в дома со всякими требами ходить»⁵.

Кто примет во внимание положение помещиков вотчинников прошлого века, их невежество, грубость и всевластие, кривосуд и волокиту судебных учреждений, бедность и приниженность духовенства, тот, в виду представленных выше примеров церковно-судебной практики, признает конечно, что церковный суд в то время был весьма важным дополнением суда уголовного. Но, то было время и прошло. В настоящее время, наши уголовные суды, конечно, поднялись неизмеримо высоко по сравнению с уголовными судами прошлого века и тем не менее, можно-ли сказать, чтобы общественная жизнь наша не нуждалась совершенно в дополнении их церковными судами?

Что касается соответствия целям уголовно-государственного правосудия современной уголовной юстиции, то понятно, мы не возьмем на себя смелости рассматривать, поставленный вопрос, с этой точки зрения. Но, мы имеем право стать на иную точку зрения общественной и личной нравственности и с нее посмотреть на дело. Тогда, заслуживающими полного нашего внимания, окажется напр., следующее, весьма не редкое явление в нашей уголовной практике: суд и присяжные признают факт преступления, но не признают виновными его совершителя, хотя бы он сам признался в его совершении. Спрашивается теперь: ужели таковым решением может удовлетворяться не только общественная, но даже и личная совесть этого оправданного – преступника? Если и может, то разве из 100 подобных случаев в одном случае, а в 99-ти и общество, и оправданный должны ощущать некоторое стыдение лица. «Я украл, но не виновен», «я убил, но не виновен», «я растратил, но не виновен», – это суждения, исполненные внутреннего противоречия, с которыми не мирится ни логика, ни совесть. Единственным обстоятельством, несколько примиряющим с такими суждениями разум и совесть, служит, конечно, мысль о несоответствии вины – возмездию; уголовное возмездие, во многих из этих случаев, было бы превышающим вину, в виду смягчающих ее обстоятельств, было бы несправедливостью, жестокостью. Уголовное правосудие, во многих из таких случаев, бывает поставлено в крайность; или оправдать явного и сознавшегося преступника, или подвергнуть одинаковой каре, с отъявленным злодеем, человека почти безвольно, обстоятельствами вовлеченного в преступление. Средины у него нет и быть не может. И вот, совершитель преступления выходит из суда оправданным, при дружных аплодисментах зрителей, т. е. общества. Что же эти аплодисменты? Не суть ли они публичное оплевание разума и совести? Конечно – да, суть!

Наш уголовный кодекс знает и признает, в некоторых случаях, возможность такой аномалии и единственным средством устранения ее признает предание, такого оправданного преступника, церковному суду или церковному покаянию.

Странное, неловкое, унизительное положение и для уголовного суда, и для Церкви, создается таким исходом судебного процесса. Ибо с одной стороны выступает государственный прокурор, предающий церковному покаянию, с другой церковь – проповедница покаяния – выжидающей повеления прокурора для исполнения миссии, ради которой она установлена своим Божественным Основателем. – В тех случаях, когда оправданный преступник, присужденный к церковному покаянию – человек, действительно совестливый и богобоязненный, определение уголовного суда, для духовного начальства, совершенно удобоисполнимо; ибо таковой преступник и без определения суда, сам, побуждаемый своей совестью, обратится к священнику для умиротворения. Но, совершенно не удобоисполнимо, для духовного начальства, определение о покаянии по отношению к человеку малосовестному или не верующему. В данном положении, исполняя предписание уголовного суда, духовное начальство может только назначить определенный срок епитимьи и поручить надзор за исполнением ее известному священнику, затем далее, по прошествии этого срока, подсудимый раскланивается и ни священники, ни духовное начальство не в силах ничего с ними сделать; потому что подсудимый узаконенную епитимью отбыл, а к запрещению подсудимому «входа церковного», вообще к отлучению от церкви определениями уголовного суда, духовное начальство не уполномочивается. Да, бывают случаи и в настоящее время, когда уголовное правосудие поставлено на должную высоту, при которых свободное, т. е. независимое действие церковного суда сказывается существенным дополнением уголовного – даже по сознанию сего последнего, – и однако же, церковный суд этого дополнения в настоящее время не дает, потому что не имеет независимости и силы.

Как искони, так в частности и в XVIII в., в России церковный суд действовал в качестве censura morum, и сфера его ведения здесь была неограниченная, на столько же не ограниченная, насколько не ограниченна сфера духовнической исповеди – forum internum, единственным средством ориентироваться в коей служит декалог. По канонам православной церкви, на приложение дисциплинарно-церковных мер в этой сфере, уполномочивается не только епископ, но и пресвитеры (священники) городские и сельские. По правилам Феофила Александрийского «законное дело соделали пресвитеры в веси Гемине…, яко Кирадию, причинявшую обиды и не хотевшую прекратить неправду, они отлучали от собрания церковного»⁶. Не почитается незаконным, т. е. превышающим власть пресвитеров действием и устранение от должности чтеца – лица «явившегося виновным в преступлении любодеяния»⁷.

В упоминаемой нами статье проф. А. Лебедева, представлено весьма довольно фактов применения церковным начальством судебно-дисциплинарных мер по проступкам подобного рода. Впрочем, по этому предмету, история церковного права знает, кроме фактов и узаконение с общецерковным значением (для русской церкви). В ст. 29-й, т. н. Адриановой инструкции⁸ содержится следующее предписание: «которая вдова или девка приживет с кем беззаконно и родит ребенка, и тое родильницу молитвой очистить без замотчания, и младенцу имя нарещи, и на тое роженице, в коем доме она живет, собрать в том поручную запись, чтобы покамест она обможется, куда не ушла. А как обможется и ее взять на десятильнич двор и допросить, с кем она того ребенка прижила. И того, на кого скажет, сыскав, допросить и по розыску учинить ему наказание – бить шелепами нещадно и сослать под начал в монастырь на месяц, и в монастыре велеть ему быти, между церковного пения, в монастырских трудах, а к церковному пению, к вечерне, утрени и литургии велеть приходить и после литургии на всякий день по 100 поклонов класть земных. А роженице чинить указ против того же, как ей минет 40 дней, а почеревных денег не имать. А для ведома, те распросные речи их на десятильниче дворе, записывать в книгу. А если, которые вдовы или девки, будут отказываться от поименования своих сожителей, то их наказывать вдвое, чтобы они тех блудников никакими отговорками, в беззаконственном деле от наказания, ни для чего не укрывали (Ст. 30). По учинении таковой экзекуции, инструкция предписывает беззаконников сочетать браком – обвенчать, «дабы никто беззаконно, без венчания со вдовой или девкой не жил (ст. 31). – Достойны замечания, меры Адриановой инструкции, против самоубийц и разбойников. Первые, безусловно, лишаются христианского отпевания и погребения на церковном кладбище; между тем, к самоубийству отнесены следующие случаи смерти: «кто купаясь и похваляясь, и играя утонет, или вина опьется, или с качели убьется». Вторые (разбойники), тяжело раненные на разбое или грабеже, получают напутствие от священника, но по смерти не удостаиваются отпевания и похорон на церковном кладбище, а без отпевания зарываются в «убогом доме».

Столетие прошло, с тех пор, как эта Адриановская censura morum прекратила свое действие в жизни русского, преимущественно, крестьянского общества. Роль censores morum, после того, принимали иногда на себя помещики в своих вотчинах, а потом после 1861 г., она, отчасти возложена была на Волостные Правления. Последние бездействовали в этой роли и результатом явилось одичание крестьян, для борьбы с коим, в последнее время, вызван к жизни институт земских начальников, во многих местах искренно приветствуемый даже самими крестьянами. Как повторяется история!

Поповский староста, вооруженный против блудников шелепами, был, конечно, явлением ненормальным с церковной точки зрения, но он был необходимым восполнением пробела в полицейско-государственном организме нашего отечества; это доказывается тем, что по упразднении его, сама жизнь, так сказать, логикой фактов, вынуждена была к необходимости восстановить его в более нормальном и совершенном, чисто государственном институте земского начальника.

Но, censura morum, лишь отчасти – задача государства, главнейшим же образом, – задача церкви, поскольку религия, вообще есть колыбель и опора нравственности, и потому, если 100 лет тому назад, церковь упразднила в среде своей институт, более напоминавший полицейского чиновника, чем пастыря⁹, и если теперь, в настоящие дни это упразднение с успехом выполнено государством, то отсюда никак не следует, конечно, чтобы церковь могла почитать себя вправе бездействовать и покоиться, вместо энергического действования и бодрствования на страже евангельской нравственности.

Правда, нельзя сказать, чтобы в настоящее время, Церковь православная совершенно утратила в этом отношении всякое действенное влияние на общество и лица – по ее учреждениям, это даже и невозможно; ибо, ей всегда присуще живое и действенное слово обличения, в ней всегда действует таинство покаяния, коим и дается успокоение и очищение совести каждому преступнику, не получившему надлежащего возмездия на суде мирском и этим тяготящемуся. Но, этого весьма недостаточно. Эти средства действования церковной власти живы и действенны, только при том необходимом условии, если преступник склонен подчиняться им, если сам он ищет слова обличения и искупления вины своей; только при этом условии применимо, с достоинством для церкви и пользой для кающегося, назначение духовной епитимьи, по определению-ли уголовного суда, или по суду духовного отца. Но, что делать не только священнику, но и епархиальному начальству с такой личностью, которая смеется в ответ на увещание, издевается над духовной епитимьей? Уголовный кодекс, точно определяющий случаи предания церковному покаянию и Устав духовных консисторий, изображающий порядок церковного судопроизводства, обходят совершенным молчанием этот вопрос. Оба эти кодекса уполномочивают церковный суд на применение власти решительной, но ни одним словом не упоминают о власти вязательной: и последняя, в настоящее время, совершенно бездействует; в этом отношении, церковный суд, настоящего времени, далеко уступает церковному суду XVIII века по силе и действенному влиянию на внутренний быт и нравы общества, и по самому существу своему, есть нечто ненормальное: ибо и Сам Основатель Церкви уполномочил ее не только разрешать согревающего, но и связывать. (Mф.18:17–18).