Глава 30. Продолжение 11-й и последней речи Иова, в притчах. От воспоминания прошедшей жизни и живого представления полной картины былого счастья Иов обращается к настоящему ужасному состоянию, крайне бедственному, униженному и грустному; оно составляет совершенную противоположность с прежним, пережитым

Ст. 1. Ныне же поругашамися малейший, ныне учат мя от части (ἐν μέρει – поочередно, попеременно), ихжс отцев уничтожах, ихжс не вменях достойными псов моих стад Чем лучше было и отраднее переживалось прошлое, тем более грустно стало Иону переносить бедственное настоящее состояние. Прежде все граждане родного города – юноши, старейшины и вельможи – благоговели пред Иовом, слышавшие его слова на суде ублажали и благословляли его (гл. 29, ст. 8 – 13 и др.); теперь отношение к нему окружающих совершенно переменилось: не только его старейшие друзья – цари поочередно неустанно и немилосердно обличают и огорчают его, но и малейшие по своему возрасту, а вместе – по состоянию и общественному значению. Прежде не дерзали открыть уст для возражений против Иова высшие представители мудрости в народном совете (гл. 29, ст. 9. 10. 21. 22; ср. гл. 4, ст. 24); теперь – при глубоко униженном положении – не только говорят, но осмеивают и порицают за мнимые пороки и злодеяния те, кои никому не были известны какими-либо достоинствами и всеми признавались за малосильных и малоумных. Прежде с жаждой и наслаждением слушали Иова старейшины (гл. 29. ст. 2 1 – 23); теперь – когда красноречивые уста красноречивейшего из собеседников переполнены «лютым гноем» – его осмеливаются учить относительно той непостижимо--странной участи, какая так неожиданно изменила его счастливую жизнь, не только малолетние и малосмысленные, но и те ничтожные люди, которых даже и отцы не могли быть достойными рабами Иова настолько, чтобы он согласился поручить им пасти и охранять свои стада, – он скорее доверил бы их своим псам, которые были так приучены и верны своему хозяину, что отлично сторожили его стада от диких зверей. А самые стражи стад «отроки» – пастыри были несравненно достойнее; они все почти умерли в схватках с савейцамн и халдеями из-за стад своего господина (гл. 1, ст. 15. 17).

Ст. 2. Крепость же рук их во что мне бысть у них погибаше скончание (συντέλεια; рус. пер. над ними уже прошло время). Рабочий и служащий человек ценится потому, что и как он может и умеет. Он не нужен и ничтожен, если не может ни к чему приложить рук и за что ни возьмётся, все только портит. Таковы и те дерзкие малолетки, которые осмеливались судить о судьбе знаменитого властелина целой страны: если они не могли быть пастухами, то тем менее могли быть годны для работ на богатых нивах Иова; у них всякое дело, за которое они принимались, погибало…они не могли собственноручно зарабатывать поденную плату на насущный хлеб и тем менее могли уплатить подать в городскую казну.

Ст. 3. В скудости и гладе безплоден (αγυνος – бездетен): иже бежаху в безводное вчера сотеснение и бедность (рус. пер.: они убегают в степь безводную, мрачную и опустевшую). Бессильные, нерабочие и потому негодные люди, они не могут устроить своего дома, лишены чести быть отцами семейств, даже будучи «безплодны» – не имея детей, они не могут и себя самих прокормить честным трудом, а потому терпят лишение в самом существенном – голод и жажду; опасаясь преследований бдительной власти и ответственности за неправый образ жизни, они удаляются из родного города в безводную пустыню; здесь подвергаются еще большим лишениям и скорбям, чем какие их постигали в городе, и таким образом постепенно переходят в состояние одичания.

Ст. 4. Иже обхождаху былие в дебрех, имже былие бяше брашно, безчестнии же и похуленнии, скудна .всякаго блага, иже и корение древес жваху от глада великаго. Невольные обитатели пустыни, те несчастные отброски общества, промышляя себе пищу, с усилием отыскивают годные корни трав по луговым долинам и употребляют их в пищу вместо мяса и, бродя так, они составляют как бы стада одичавших людей, пасущихся на пажитях пустыни. Видя такой животный образ жизни этих людей, всякий в праве презирать и порицать их за лень, беспечность, непригодность к делу и вообще за телесную и нравственную худость. Встречая презрение и угрозы степенных граждан, они тем более удаляются в пустыню и еще более терпят голод: в таком состоянии они вынуждены бывают с трудом пережевывать сырые корпи дерев, питаться так, как не по-вкусу и не в-мочь не только хорошим стадам домашнего скота, привыкшего к злачным пажитям Иова, но даже и табунам диких животных.³⁶

Ст. 5–6. Восташа на мя татие (воры), ихже домове беша пещеры каменны. Прежде, зная Иова знаменитым начальником города и беспристрастным судьёй народа (гл. 29, ст. 17), никто не решался спорить с ним, опасаясь проговориться; теперь даже «воры» приближаются к нему и (может быть с высоты соседнего холма) осыпают страдальца бранью, укоризнами, насмешками. Прежде при появлении Иова в городе даже скромные юноши – дети богатых и почетных граждан, почитая мудрость и трудолюбие народного маститого начальника, скрывались от его проницательного взора (гл. 29, ст. 8); теперь же – когда он лишился своего дома – нападают на него открыто и такие люди, которые не смеют даже появиться в городе, – нищие, голодные, презренные и полудикие негодяи, которые, подобно пресмыкающимся, живут не в домах, а в норах зверей, расселинах скал, береговых излучинах, промытых волнами бурных потоков ³⁷.

Ст. 7. От среды доброгласных возопиют, иже под Хврастием дивиим (диким кустарником – терновником) живяху. Бесприютные скитальцы – «воры» – волею или неволею поселяются со зверями и, вынужденные голодом и холодом, издают крик вместе с сильным воплем диких зверей; а преследуемые алчностью зверей, они по неволе укрываются под сухими ветвями в чащах терновника.

Ст. 8. Безумных сынове и безчестных, имя и слава (κλέος) угашена на земли. Бесчестный и грубый образ жизни этих скитальцев обнаруживает их низкое происхождение, неблаговоспитанность и – тем более преступную дерзость, с которою они осмеливаются порицать «благороднейшего между всеми сынами Востока». Эти люди, которые сделались жертвами порока не от гибельных обстоятельств, а по своей злонравной воле, которых, как животных, никто не называет по имени, о которых нет никакой молвы в народе (какая иногда бывает и о знаменитых преступниках), у которых на всей земле не отыщется ни ближнего родства, ни дальнего потомства, они то осмеливаются хулить такого человека, имя которого было благословенно в устах вдов и сирот (гл. 29, ст. 11. 13).

Ст. 9. Ныне же гусли (κιθάρα) есмь аз им, и мене в притчу (θρυλημα) имут. Для одичавших в преступной жизни злодеев, свыкшихся со своим постыдным житьем, падение и горькая участь праведника представляются только забавными: его горе не вызывает чувство грусти и глубоко – молчаливой задумчивости в душе «детей безумных». Нет, они, вообще склонные к разгулу и сильным порывам страстей, под веселые звуки цитры, шутливо поют и с присказками посмеиваются над тем, как знаменитый Иов обнищал, осиротел, озлославлен, одет гноем, отброшен за город, как он стал хуже их самих, худших из презренных (ср. ст. 29-й).

Ст. 10. Возгнушалися же много отступивше далече, ни лица моего пощадеша от плюновения. Безумные и дерзкие естественно таковы: не взирая на свою низость, человек иногда гордится собой и при всей своей низости.

Таковы были и порицатели Иова. Они не хотели приблизиться к нему и хотя бы этим выразить свое сочувствие к страдальцу, напротив, бежали далеко прочь, как будто опасаясь заразиться его проказой, при взгляде на его обезображенное лицо, не сдерживали своего впечатления и, проникнутые злорадством, плевали в знак своего отвращения. Между тем прежде они не осмеливались взглянуть на светлое лицо Иова, страшась открыть свое недостоинство пред его проницательным взором.

Ст. 11. Отверз бо тул (колчан) свой уязви мя (Господь): и узду устам моим наложи (ἐξαπέστειλαν). Слыша позорные упреки от презренных людей, Иов с глубокою скорбью должен был сносить их терпеливо – в сознании, что он действительно поражен Богом ( – но не наказан за грехи); он сознавал, что Господь поразил его как зверя, но не одним ударом стрелы... Он открыл свой колчан и бросил из него множество язвительных стрел в верного раба Своего. Это сознание налагало на уста страдальца как бы узду, и он уже не осмеливался отражать нападения врагов своим сильным обличением и острым словом ³⁸.

Ст.12. На одесную отрасли восташа (на правую сторону отростка стали), нозе свои простроша, и путесотвориша на мя стези пагубы своея. Безжалостные враги Иова, в качестве свидетелей против него, становятся в ряд и нападают на него с одной стороны, более для них удобной, и уничтожают его оправдание, подобно тому, как сильный садовник, став с правой стороны дерева, одним ударом секиры срубает его ветви по своему усмотрению. С чувством самодовольства, с сознанием своего некоторого достоинства и преимущества, негодные люди дерзко выступают против Иова и, остановившись пред его угасающим взором, простирают одну ногу вперед и в таком положении начинают расточать укоризны, порицания и угрозы – ускоряя гибель жестоко пораженного...

Ст. 13. Сотрошася стези моя, совлекоша бо (сняли даже) ми одежду (τὴν στολήν – длинное платье). От нападения иногда можно укрыться . Но стези Иова, на которых, встретив нападение, он мог бы твердо защищаться и удобно отступать, испорчены так, что скорее могут служить только препятствием отступающему: он падает от изнеможения и подвергается ограблению, – его лишают даже одежды. То есть: лжесвидетели нападают на страдальца с беспощадными упреками в одном и том же: «ты оскорбил Бога тяжкими грехами» – и, подозревая в нем злонравие и худые поступки на разных путях жизни, как бы извращают эти пути и не дают ему возможности защищаться: опровергая всякое слово защиты, лишают его правды -этой лучшей одежды души праведника (ср, гл. 29, ст. 14).

Ст. 14. Стрелами своими устрели мя: сотвори ми, якоже восхоте (Господь): в болезнех скисохся, обращаются же ми скорби (ср. гл. 6, ст. 4; гл. 7, ст. 4, 5).

Яростное нападение врагов и чрезвычайно тяжелое поражение Иова обнаруживали, что силами людей управляет верховная Воля. Язвительные слова клеветников, эти острые стрелы, пущены по воле Божией: ибо бессильно нападение злодеев, если нет на то изволения промысла Божия. Иов сознавал это ясно и при сильнейшей степени болезни, и это спасало его от падения в искушении. Господь послал Иову множество бедствий, и страданий столь сильных, что тело его, дотоле обладавшее крепким здоровьем, как чистая плоть чистой крови, превратилось в какую -то скисшуюся, загнившую смесь гноя и тлелого мяса. Страдалец понимал, что такое тело естественно должно было истлеть, исчезнуть, но – по воле Бож ией – оно еще сохраняет остаток жизненности, как будто только для того, чтобы снова и снова возбуждать скорби в томительно – страждущей душе. Так самые страдания для Иова были знаменательным свидетельством чрезвычайных действии над ним промысла Божия.

Ст. 15. Отъиде ми надежда якоже ветр, и якоже облак спасение мое (παρῆλθεν – отошло. Ср. гл. 6, ст. 13–14; гл. 7, ст. 6, 9). Продолжительность болезни, общее презрение, крайне униженное положение, окончательно разрушенное здоровье, все это показывало, что надежды на возвращение прежней жизни, с её здоровьем, богатством, славой, нет, – она погибла бесследно, как исчезает дуновение ветра или как в летний знойный день исчезает легкое облако, не одождив ни одной капли... –

Ст. 16. И ныне на мя (о самом себе) излиется (в слезах) душа моя, и одержат мя дние печалей. При лютой болезни, глубоком горе, что делать, как не изливать целый поток слез о себе, о своей бесцельной жизни (ср. гл. 3, ст. 20), безвозвратно прошедшем счастье, чрезвычайно жалком настоящем положении и пред наступающей будущностью, более тяжелой, безнадежной, ужасной?! И действительно, скорбные чувства, переполняющие душу Иова, обращаются в слезы и обильной струей льются из его очей.

Ст. 17. Нощию же кости моя смятошася (σονέθλασαν, – рус. ноют), жилы же моя разслабеша. Ночной сон естественно ослабляет деятельность чувств и дает отдых членам тела; но у страждущего Иова ощущение болезни не прекращается и ночью; кости, обнажаемые и разрушаемые язвами проказы, ноют от возбуждения нерв, судорожно трясутся; у страдальца уже нет сил прекратить это судорожное трепетание. Видимо – – чьи-то посторонняя высшая сила так крепко потрясла все существо страдальца и разбила в ничто все его земное благополучие!

Ст. 18. Многою крепостию ятся (взялся, схватился) за ризу мою (χιτῶν), якоже ожерелие (воротник) ризы моея объя мя. Как озлобленный враг своего противника, а гордый, обезумевший от злости, властелин своего раба схватывают за ворот одежды и бессознательно бьют их по голове: так душила Иова за горло и поражала в голову чья-то невидимая рука; страдалец не мог снять с себя даже верхней одежды, – так опухла его шея в «слоновой» болезни!

Ст. 19. Вменявши же мя равна брению: в земли и пепел часть моя. На то была воля Божия, чтобы Иов, возведенный на престол, потом был низложен и глубоко унижен – так, что даже «дети бесчестных» презирали его; цветущее здоровье его разрушено проказой; мужественный и высокий дух принижен грустью и смирением. Иов был разбит, тело его сравнялось с грязью, которая вскоре должна была обратиться в прах и исчезнуть в вихре пустыни.

Ст. 20 а. Возопих же к тебе, и не услышал мя еси. Вернейшему рабу Божию и при последнем издыхании под ударами гнева или испытания свойственно благословлять Бога и с воплем просить Его милосердия и щедрот. И вот из груди Иова, разбитой горем, как обрушившейся скалой, чрез гортань, иссохшую от жажды, и уста, смоченные «гноем лютым», вырывается еще крик о милосердии к Творцу, и увы! – нет гласа от Духа Божия, и жизнь страдальца похищается неведомой злой силой!

Ст. 20 б. – 21 а. Сташа же, и смотриша на мя, наидоша же на мя вез милости. Люди все повинны пред Богом, все слабы пред Его властной и крепкой рукою и потому все должны быть сострадательны один к другому и особенно взаимные друзья. Но не были таковыми ближние Иова, даже мудрые и царственные друзья его. Они вот уже много времени стоят близ его, сами воочию видят его глубочайшие язвы и перетекающий гной, слышат печальные вздохи, болезненные стоны, молитвенные вопли, и – остаются нечувствительными к такому злостраданию, немилостивыми к столь добродетельному!

Ст. 21 б. – 22. Рукою крепкою уязвил мя еси, вчинил же мя еси в болезнех, и отвергл еси мя от спасения. Подавленный множеством тяжелых бедствий, смущенный неожиданным страхом (гл. 3, ст. 2–3), взволнованный беседою друзей, глубоко огорченный воспоминанием минувшего счастья и сознанием настоящего позорного положения, Иов, тем не менее, ясно представляет истинную причину своих бедствий и твердо исповедует тяготеющую над собою власть и силу Всемогущего. он понимает, что только Бог поразил его столь сильными ударами в виде целого последовательного ряда чрезвычайных бедствий, так что страдалец день ото дня, в течение нескольких месяцев, более и более «удалялся от спасения» – близился к неминуемой погибели.

Ст. 23. Вем бо, яко смерть ми сотрет: дом бо всякому смертну земля. Всякий человек, по греховности своей природы, непременно должен ожидать смерти, тем более должен был ожидать оной Иов, пораженный стрелами, по видимому, сильно разгневанного Господа: и как ожидать? – Если друзья Иова, в знак скорби о нем, разодрали каждый свою верхнюю одежду и все бросили пыль над головами своими к небу (гл. 2, ст. 12); то сам Иов, завершая ряд всяческих лишений грустною кончиной, готов теперь не только разодрать свою одежду, но, если возможно, растерзать и самую плоть свою, эту грязную и уже полуистлевшую оболочку взволнованной души ..

Ст. 24. Аще бы возможно было, сам бых себе убил, или молил бых иного, дабы ми то сотворил. Предчувствуя близость страшной смерти, Иов желает поскорее положить конец своим страданиям и позорному состоянию. Состояние страждущего так тяжело, что ему и великое наказание за самоубийство как будто уже не кажется тяжелым; ему так мало осталось жить, что он уже не ощущает в жизни ни малейшего блага; потеряв в жизни все, он не желает и самой жизни; теперь он готов сам наложить на себя руки... Но самоубийство противоестественно, обнаруживает высшую степень злобы, величайшую дерзость против воли Промыслителя и даже неверие в Бога. Страдалец чувствовал всю нравственную невозможность совершить убийство самому над собой, тем более заставить кого-либо это сделать: то значило бы совершить двойное Преступление – погубить себя и в своей погибели сделать виновным другого. – Так свидетельствуется величайшее терпение Иова в сильнейшей борьбе его со смертью. И вот за что Господь удостоил бессмертной славы высоко-примерный подвиг и равноангельский дух Иова!

Ст. 25. Аз же о всяком немощнем восплакахся, воздохнух же видев мужа в бедах. Немощи ближних в бедах в нежно чувствительной душе Иова всегда вызывали глубокое сочувствие; оно выражалось во вздохах и слезах. Между тем сам он, многострадальный, умирает никем не оплакиваемый: напротив, при последнем взгляде на сей мир, в предсмертные часы он слышит оскорбительные укоризны и видит презрительное оплевание, – встречает немилосердие со стороны друзей и открытую вражду в лице презреннейших из народа. – Так недоумевал и величайший ветхозаветный праведник, не озаренный учением Иисуса Христа о самоотверженной любви и невоодушевленный примером Его безвинных страданий.

Ст. 26. Аз же не ждах благих ( – благ), и се, сретоша мн паче дние зол. Любя Бога и людей чистых сердцем, Иов надеялся, что его благополучие продлится до конца жизни и самый конец её увенчается великой славой, какой поистине достойны люди, посвятившие свою продолжительную, трудовую и примерно – добрую жизнь на благо других, и – сверх ожидания, встретил дни бедствий, болезней, страданий, позора, – не часы, а многие дни! Если же по-видимому и основательная надежда может быть так обманчива, то зачем и на что надеяться?..

Ст. 27. Чрево мое воскипе, и не умолчит: предвариша (встретили преждевременно) мя дние нищеты. Если добрую и чувствительную душу Иова волновало чужое горе, всякое бедствие ближнего вызывало в нем горячее чувство сострадания, то тем сильнее волновалась его душа и горело всею полнотой чувств его пламенное сердце, когда его самого повстречал целый ряд бедствий, последовавших одно за другим непрерывно, как следуют день за днем. Вся внутренность страдальца как бы «кипела»; сильнейшее возбуждение чувств обнаруживалось в глубоких вздохах, выражалось в одушевленных речах, изливалось в горячих слезах, обращалось в пламя молитвенных воплей.

Ст. 28. Стеня ходих без обуздания ( – узды), стоях же в соборе (собрании) вопия. Глубокая скорбь и сильное волнение духа естественно находят себе выражение в порывистых телодвижениях, громких словах, обильных слезах. Так и несчастный Иов, пораженный первым рядом искусительных бедствий, глубоко восскорбел и, склоня голову на грудь, издавал стопы, ходил из стороны в сторону бесцельно, неуправляемый никакой определенной мыслью, подобно тому, как бродит неразумный вол, отбившийся от стада, необузданно мечущийся в разные стороны, мычащий тоскливо в предчувствии опасности. Настал второй ряд, бедствий – Иов уже не мог ходить, он стоял среди столпившихся вокруг него знакомых и друзей и пред ними произносил сильные вопли о злосчастном дне своего рождения, о прожитом счастье, о медленно грядущей страшной смерти.

Ст. 29. Брат бых сиринам (филинам греч. σειρή, с евр. шакалов), друг же птичий (στρουθῶν – страусов), Когда стала развиваться проказа на теле Иова, то он, пораженный столь заразительной болезнью, должен был удалиться за город и даже ночью пребывать за стенами его, – как будто он родился в одной трущобе с шакалами или в гнезде с бесприютными страусами, которые, обыкновенно, ночью подходят близко к стенам города и здесь, алкая добычи, диким воплем нарушают полночную тишину безмолвной окрестности.

Ст. 30. Кожа же моя помрачися (почернела) велми. и кости моя сгореша от зноя. Как по своему положению, так и по внешнему виду, Иов уподоблялся диким зверям и птицам: самая кожа его тела почернела, как шкура зверя, а кости, обнаженные проказой, стали сухи и почернели от палящих лучей солнца, как обугливаются ноги зверя, которого убивает охотник и поджаривает на вертеле.

Ст. 31. Обратишися же в плачь гусли (ἡ κηθάρα) моя, песнь же (ψαλμός) моя (обратися) в рыдание (κλαυθμὸν) мне. Когда счастье превратилось в несчастие, благодушие в злострадапие, то естественно переменились и чувства Иова, и выражение их. Вместо стройных, спокойных, глубо запечатлевающихся звуков лир, выражавших когда-то благодарственно-хвалебные чувства Иова к Богу, теперь воссылается к Нему неутешный плач страдальца; вместо прочувствованной, задушевной песни, выражавшей сердечное умиление пред Богом, из разбитой груди Иова невольно вырывается вопль, раздирающий душу...Так Иов оплакивает себя сам, как бы уже мертвого, подобно тем «плачущим», которые (по древнему восточному обычаю) слагали об умерших плачевные песни и с пронзительными воплями выкрикивали их над могилами оных. Так осиротел и грустил Иов!.. Между тем недавно прежде – здоровый, мудрый, почтенный, радостный, он «жил как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих» (гл. 29, ст. 25)...

Столь картинно, живо и глубоко изображая свои бедствия и скорби, Иов столь ясно предизобразил и безвинные страдания Господа Иисуса Христа.