Митрополит Филарет и архимандрит Антоний как чтители заветов и памяти преподобного Серафима

СТАТЬЯ профессора Н. Субботина, написанная под впечатлением светлых Саровских праздников

1903 года.

Настоящая статья, имевшая заглавие. Под впечатлением светлых Саровских праздников, первоначально была напечатана в издающихся при Святейшем Синоде Церковных Ведомостях (1903 г., 42–44).

Теперь, вновь пересмотренная и исправленная, она издается особою книжкою, под другим заглавием, по желанию некоторых досточтимых стариц Дивеевского монастыря, и предоставляется автором в полную собственность сей обители, как малая, но усердная дань благоговения к священной памяти великого покровителя её, преподобного отца нашего Серафима, Саровского чудотворца.

H. Субботин

Весь православный русский мир полон воспоминаний и речей о великих и светлых днях Сарова. Для верных чад православной церкви не может и быть лучшего утешения, как вспоминать их, говорить и читать о них, – и дай Бог, чтобы это продолжалось долго-долго...

Для нас, людей, достигших преполовения восьмидесятых годов жизни, в эти светлые дни Сарова было некоторое особое утешение в той мысли, что мы начали жизнь и провели первые её годы, когда дивный старец Серафим, ныне святопрославленный молитвенник за Русскую землю, пребывал еще в живых, с любовью принимал стремившихся к нему отовсюду искренних его почитателей, преподавал благословения, наставления, утешения и благодатную помощь прибегавшим к нему со своими нуждами и печалями, – что в самые юные годы мы уже слышали вдохновенные рассказы о нем от этих очевидцев, испытавших на себе его благодатную помощь, и потом еще долго встречали людей, находившихся в близком с ним общении.

Из таких лицезрителей старца Серафима в светлые дни открытия его цельбоносных останков невольно приходили мне на память особенно те, которых видел и знал я в Сергиевой лавре, водворившись там пятьдесят пять лет тому назад и прожив лучшие годы моей жизни, – а именно тогдашний наместник лавры, архимандрит Антоний, и принятые им из Сарова, во исполнение данного ему преподобным Серафимом завета, старцы – казначей лавры архимандрит Сергий и гробовой иеромонах Авель.

Под впечатлением светлых саровских праздников пишу мои воспоминания об этих лицах и их отношениях к преподобному Серафиму. Скажу сначала о двух последних, чтобы потом уже исключительно заняться изложением достойных особого внимания отношений к старцу Серафиму отца архимандрита Антония, который внушил благоговейное уважение к его памяти и митрополиту Филарету, привлек и сего приснопамятного великого архипастыря к деятельному участию в заботах о сохранении и исполнении заветов преподобного Серафима.

В 1848 году, когда Бог привел меня в обитель преп. Сергия юношей, искавшим просвещения в существующей под его кровом высшей духовной школе, казначей лавры, отец Сергий был уже благолепным старцем преклонных лет, но с цветущим, открытым и добродушным лицом, даже несколько тучный. В лавру, на должность казначея, он поступил из Спасо-Вифанского монастыря, куда архимандрит Антоний, настоятель этого монастыря, принял его из Саровской пустыни, как известного ему строгою иноческою жизнью, и где он также занимал казначейскую должность.

Воспитанный в иночестве при ногу великих старцев, подвижников саровских, Марка и Серафима, он был проникнут благоговением к их памяти. Имея любовь к литературным занятиям, хотя и был человек, не получивший надлежащего образования, он еще в Сарове начал собирать сведения и сам вести записи о трудах и духовных подвигах обоих старцев, равно как и их наставлениях и поучениях, а также опытах и проявлениях присущего им дара прозорливости и чудотворений. По кончине преп. Серафима, живя уже в лавре, о. Сергий, поощряемый отцом наместником и при его пособии, привел эти записи в порядок и составил «Жития» обоих саровских старцев – подвижников, и Марка и Серафима¹. Жития эти, как увидим далее, были, благодаря деятельнейшим стараниям архимандрита Антония и митрополита Филарета, напечатаны в назидание благочестивым читателям и чтителям памяти обоих старцев.

Итак, архимандрит Сергий был первым жизнеописателем ныне прославленного во святых саровского старца Серафима, и составленное им Житие преподобного есть первое и достовернейшее из всех его жизнеописаний.

После этого первого опыта о. Сергий продолжал посвящать литературным занятием время, свободное от монастырских служб и трудов по должности. Эти занятия сближали его с академическими учеными, которые очень любили его и весьма охотно помогали ему в его литературных трудах². Достойно особого внимания, что эти труды его главным образом и даже исключительно посвящены были прославлению имени Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, собранию возможно полных исторических сведений о чудесах и знамениях, явленных ею в церкви православной, и о всех её чудотворных иконах. Изданная им в трех частях книга: «Слава Пресвятыя Владычице нашея, Бегородицы и Приснодевы Марии» доселе не утратила своего значения. Здесь обнаружилась, быть может, наставлением и примером преподобного Серафима внушенная ему особая блегоговейная преданность заступлению Владычицы христианского мира.

В 1852 году архимандрит Сергий назначен был в настоятели Серпуховского Высоцкого монастыря; но, прожив там девять лет, снова возвратился в лавру, на покой, и здесь вскоре же, именно в ноябре 1861 года, мирно скончался. Получив известие о его кончине, митрополит Филарет писал о. наместнику лавры: «Мир душе о. архимандрита Сергия. Кроткий всегда, он получил кроткую и кончину»³. Он был действительно старец необыкновенно кроткий, добрый и приветливый, – подражатель своего великого старца – преподобного Серафима.

Отец Авель был в то время, как я видел его первый раз, гробовым монахом, то есть стоял при мощах преп. Сергия, и именно в стопах его, у южных алтарных дверей Троицкого собора. Редко случалось мне видеть такое идеально-иноческое лицо, как у старца Авеля, – бледное, изможденное, но чрезвычайно благообразное, кроткое и спокойное. Как будто он был создан для того, чтобы стоять при стопах преподобного Сергия, «наставника монахов и собеседника ангелов».

Начало иночества он положил в Сарове, куда пришел в 1829 году, и, значит, не менее четырех лет прожил там при старце Серафиме, был свидетелем его блаженной кончины и погребения. В 1839 году он пришел в лавру. Наместник, о.архимандрит Антоний, принял его с любовью и скоро назначил ему послушание – стоять при мощах преподобного Сергия, которое и нес он в течение десяти лет (1840–1850 гг.). О Саровской пустыни, где видел таких подвижников, как старец Серафим, о. Авель не мог забыть, и живя в лавре: не раз он ездил туда по благословению о. наместника, а в 1854 году, ища пустынного уединения, задумал даже совсем переселиться в Саров. Митрополит Филарет всегда очень неохотно отпускал монахов из лавры и прочих своих монастырей в монастыри других епархий, и неблагосклонно смотрел на такие монашеские переезды, поэтому и намерение о. Авеля не одобрил, хотя и не препятствовал ему ехать в Саров. О своем свидании с ним, бывшем 9-го ноября, на другой же день владыка писал о.наместнику: «Вчера вечером, когда, утомленный в продолжение дня, я пресек занятие делами с викарием, не окончив, мне сказали, что иеромонах Авель хочет прийти ко мне взять благословение в путь. Я не вспомнил, что он едет вдаль, и отвечал, что если не рано поедет, может прийти завтра, а если рано, призываю ему благословение заочно. Но когда мне сказали, что он опечалился сим ответом, я позвал его, и вспомнив, что он едет в Саров, и видя его смущение и слезы, спросил его, какие помыслы его затрудняют. Помалу, сквозь зубы⁴ высказал он, что благодарен лавре, но тяготится многолюдством и помышляет остаться в Сарове. Я говорил ему, что многолюдство лавры богомольное; что оно бывает и в Сарове; что, по желанию уединения, можно иногда гостить в ските; что, оставаясь в лавре, где утвердился, он не подвергнется ни в каком случае пред своею совестью упреку, а перешед произвольно в Саров, если встретить нежелаемое, может подвергнуться упреку пред самим собою; что знакомый игумен⁵ не вечен; что в лавре есть с кем быть в мирном и назидательном сношении. Наконец, Авель не сказал ни да ни нет, и мы с ним простились. Только потому, что он просил у меня книги с надписью, можно заключать, что он прощался со мной окончательно. На сие я отвечал, что не имею такого обычая, и что значит моя подпись? Дал же я ему четки»⁶. Письмо это, святительствующее об истинно-отеческом отношении митрополита Филарета ко всем вообще подчиненным ему, даже рядовым инокам, показывает вместе, что о. Авель пользовался и его и отца наместника особым вниманием. Мудрый совет, данный ему святителем, оказался и на деле мудрым: в Саров он не нашел желанной тишины, – порядки там были уже не те, что прежде, – и через два месяца он возвратился в лавру. Извещенный об этом, владыка писал отцу наместнику: «Если голубица не нашла покоя ногама своима: прострите ей руку из ковчега преподобного Сергия. Примем о. Авеля, если желает». В ковчеге преподобного Сергия о. Авель и жил потом не исходно. Здесь он скончался, и похоронен на братском кладбище, около Смоленской церкви.

Отец Авель, подобно архимандриту Сергию, любил заниматься литературным трудом, и труд этот посвятил также истории той обители, в которой положил начало иноческой жизни, – сказаниям об её старцах и подвижниках. Им составлена, имевшая три издания, книга: «Общежительная Саровская пустынь и достопамятные иноки, в ней подвизавшиеся». Первое издание вышло в 1853 году, а третье в 1865-м. В этом последнем находится не имевшееся в первом, краткое сказание о жизни старца Серафима, Саровского подвижника, с приложением его духовных наставлений и хорошо сделанного изображения. Сказание это, составленное отчасти по книге архим. Сергия, заслуживает внимания потому особенно, что имеет в сравнении с нею некоторые дополнения, представляющая особенную важность потому, что некоторые из них, очевидно, сделаны и даже изложены самим о. наместником лавры, архимандритом Антонием.

Наместника Троицкой Сергиевой лавры архимандрита Антония я видел еще величественным мужем в полной крепости сил, видел потом и изможденным старцем на одре болезни, поклонился и лежавшему во гробе. Он был и остался до смерти носителем тех иноческих заветов, какие получил в молодых летах от многих, виданных им тогда, великих старцев, между которыми наиболее чтимым был Саровский старец Серафим. После лавры, Саров с его старцами всегда был и навсегда остался особенно близким сердцу архимандрита Антония.

В Саров отец Антоний пришел еще двадцатипятилетним юношей, желая здесь именно положить начало иноческой жизни. Первый раз он явился сюда под видом нищего, почти в рубище, чтобы испытать сначала, как живут там и каковы монахи. Неприветливо, даже грубо принятый, он с огорчением и гневом спешил оставить монастырь; но за монастырскими воротами встретил блаженного старца Марка, который остановил его, положил ему руку на плечо и, вперив в него взор, сказал: «Не искушай Господа Бога твоего»! И затем, когда мнимый нищий, поняв смысл сказанных старцем слов, начал просить у него прощения и благословения, блаженный старец Марк перекрестил его и сказал: «Смиряйся, и спасешься. Иди с миром: не у прииде час. Господь управит путь твой в место сие». Через год юноша, уже в своем виде и не искушая иноков, пришел действительно в Саровскую пустынь и был принят в послушники.

Это было в 1818 году. Прозорливого старца Марка тогда уже не было в живых; а другой великий старец – Серафим находился в затворе и нес обет молчания: его наставлениями, поэтому, не мог тогда пользоваться стремившийся к иноческой жизни молодой послушник. Лишенный желаемого руководства, он ушел из Сарова, проживши здесь полтора года, и возвратился в Арзамас, где жил ранее, до поступления в монастырь.

Уже в 1822 году о. Антоний принял иноческое пострижение, и не в Сарове, а в находящейся близ Арзамаса Высокогорской пустыни. Как выдающийся изо всех иноков пустыни умом, познаниями и жизнью, он в том же году рукоположен был в священный сан, а в 1826 году сделан настоятелем, или, как называли тогда, строителем Высокогорской пустыни.

Из Арзамаса и особенно из своей Высокогорской пустыни о. Антоний нередко посещал Саров. Старец Серафим в1820 году окончил свой обет молчания, и к нему-то особенно о. Антоний приходил ради духовной беседы, искать советов, наставлений, помощи: тогда именно и возникла та тесная духовная связь его с великим старцем, которую сохранил он до конца жизни.

Одно из таких свиданий со старцем Серафимом было особенно важно и знаменательно в жизни о. Антония. Рассказ об нем приведу из книги Авеля, так как полагаю, судя по многим выражениям, что он написан самим архимандритом Антонием.⁷ Вот что читаем здесь:

«В 1831 году тогдашнему строителю Высокогорской пустыни, нынешнему наместнику Троице-Сергиевой лавры, о. архимандриту Антонию, старец Серафим предсказал неожиданное перемещение его в Сергиеву лавру. Высокогорский строитель отправился к о. Серафиму в Саров для совета по случаю беспокоивших его мыслей о смерти, которые до того смущали его, что он помышлял уже оставить управление монастырем, чтобы в уединении и безмолвии приготовить себя к вечной жизни. Увидев старца, о. Антоний сказал: «Я к вам, батюшка, со скорбною душою. Скажите откровенно: свершится ли со мною то, что внушают мне скорбные помыслы? Не приближается ли в самом деле смерть моя? Сижу ли я в келье, выйду ли на монастырь, мне представляется, что в последний раз вижу я обитель. Из сего я заключаю, что я скоро умру, и потому указал уже и место могилы для себя. Желаю знать о своей смерти». Выслушав слова сии, блаженный старец сказал: «Не так ты думаешь, радость моя, не так! Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру». – «Батюшка! это не успокоит меня, не умирить моих помыслов, – сказал о. Антоний. – Я умоляю, скажите мне прямо: мысли мои о смерти не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину? И в таком случае я буду просить ваших молитв о душе моей, и приму мирно и благодарно ваше слово. Мне хочется встретить, час смертный с должным приготовлением». – «Не верны твои мысли, – сказал ему отец Серафим. – Я говорю тебе, что Промысл Божий вверяет тебе лавру обширную. Милостиво принимай из Сарова братию, кто придет в лавру, или кого я пришлю. Не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время«. И затем, преподав ему несколько душеполезных наставлений, старец сказал: «Теперь гряди во Имя Господне!»

«Все это было непонятно тогда для Высокогорского строителя, но в скором времени объяснилось. Через два месяца после беседы со старцем Серафимом о. Антоний неожиданно получил письмо от высокопреосвященного митрополита Московского Филарета, который приглашал его занять место наместника в Троицко-Сергиевой лавре, по случаю смерти архимандрита Афанасия. Так исполнились слова прозорливого старца об о.Антонии, который уже 34 года⁸ управляет Сергиевой лаврой, точно исполняя завещание старца Серафима»⁹.

Этот столь несомненный пример прозорливости старца Серафима – один из примечательнейших. Самое исполнение его предсказания сопровождалось необыкновенным обстоятельством. Надобно сказать, что в 1824 году, из Высокогорского монастыря, о.Антоний совершил большое путешествие по разным русским обителям, чтобы познакомиться и побеседовать с жившими в них старцами. Бывши тогда в Москве, он представился митрополиту Филарету, еще бывшему в то время архиепископом Московским Сам великий любитель и чтитель иночества, митрополит Филарет вступил в продолжительную беседу с посетителем, и именно о подвигах Духовной жизни и о некоторых богословских вопросах. Отец Антоний заинтересовал митрополита основательностью и твердостью суждений, и вот, когда в 1831 году предстояло избрать нового наместника в лавру, он вспомнил о бывшем у него шесть лет тому назад строителе Высокогорской пустыни, как о человеке, наиболее способном занять эту должность. Но прежде нежели утвердился он в мысли предложить отцу Антонию место наместника в лавре; является к нему один странник и прямо указывает на Высокогорского строителя, как на будущего лаврского наместника. Это указание, принятое за указание свыше, окончательно утвердило митрополита Филарета в мысли – пригласить отца Антония на должность лаврского наместника, о чем немедленно и написал ему. В письме своем митрополит Филарет сделал ясное указание и на то необыкновенное обстоятельство, которым утвержден был в мысли – сделать о.Антонию такое предложение. Приведем здесь это замечательное письмо митрополита Филарета, коим, начался ряд тех в высшей степени интересных и важных писем его к архимандриту Антонию, число которых, в течение 36 лет их постоянной переписки, достигло громадной цифры (1681) и которая в печатном издании составили четыре больших тома:

«Преподобный отец строитель! Мысль, которую я вчера имел, но не успел сказать, сегодня, предварив меня, сказал мне другой, и сие внезапное согласие сделалось свидетельством и того, что она пришла не даром. Сия мысль есть надежда, что, при помощи Божией, благоугодно Богу и преподобному Сергию можете вы послужить в его лавре, где упразднилось место наместника мирным преставлением благия памяти брата и сослужителя нашего архимандрита Афанасия. Призвав Бога и взыскуя Его воли, а не моей, приглашаю вас в служение сие. Да будет вам к принятию сего звания благим побуждением то, что это не ваша воля, и что я вас призываю, как послушник преподобного Сергия, который о вашем ему чрез меня послушании будет благий пред Богом о вас свидетель и за вас предстатель. Призываю от Господа благословение вам и сему начинанию споспешение»¹⁰.

Приглашение митрополита Филарета, предваренное столь ясным предсказанием старца Серафима и сопровожденное указанием на столь необыкновенные обстоятельства, о. Антоний принял беспрекословно, с полным послушанием воле Божией и желанию святителя, вещавшего притом от имени преподобного Сергия. Сделавшись же наместником лавры, он хранил всегда благоговейную память о великом старце, так давно предрекшем ему это служение в обители преподобного Сергия, которое слишком 45 лет он пополнял с честью для себя и с великою пользою для знаменитой лавры, приведенной им в цветущее состояние. Свои сношения со старцем Серафимом о. Антоний, и сделавшись лаврским наместником, по мере возможности, не прекращал; но лица его во плоти уже более не видел: через два года, по водворении о. Антония в лавре, преподобный Серафим блаженно и святолепно почил от земных трудов своих и переселился в небесные обители.

Из сношений архимандрита Антония с старцем Серафимом в эти последние два года жизни преподобного укажем одно, самим же о. Антонием упоминаемое в книге о. Авеля. Из лавры он послал старцу Серафиму икону преподобного Сергия, освященную при святых его мощах, – и вот с каким благоговением принял великий старец этот священный дар своего ученика: «За неделю до кончины своей (читаем в книге о. Авеля), в день Рождества Христова, старец неожиданно пришел к поздней литургии, которую служит игумен Нифонт: о. Серафим приобщился святых Таин и после литургии беседовал с игуменом. Распростясь с игуменом, старец возвратился в свою келью и вручил одному из монахов, Иакову, образ преподобнего Сергия, изображающий на финифти посещение Божией Матери, с такими словами: «Сей образ на меня наденьте, когда я умру, и с ним положите меня в могилу. Сей образ, – продолжал о. Серафим, – прислан мне честным о. архимандритом Антонием, наместником святой лавры, от мощей преподобного Сергия».¹¹

Весть о святолепной кончине старца Серафима, принятая архимандритом Антонием с глубокою скорбью, сделала для него еще дороже память о великом старце и еще обязательнее долг хранения и исполнения его заветов и наставлений. И как действительно чтил он память преподобного Серафима, с каким тщанием хранил и исполнял его наставления и заветы, особенно завет «милостиво принимать приходящих из Сарова» и «не забыть его (Дивеевских) сирот», об этом имеются несомненные, так сказать, документальные свидетельства, которые, по возможности, соберу и приведу здесь.

Надобно сказать, что общение с такими великими старцами, каков был преподобный Серафим, и с другими современными ему, оставило неизгладимый след на характере и деятельности архимандрита Антония. В нем была и навсегда осталась свойственная старцам наклонность к созерцательной и аскетической жизни. Обладая замечательным умом, редкой, памятью и необыкновенным даром слова, оригинальными ему одному свойственным, он любил в тесном кругу и с близкими ему лицами вести беседы, передавать свои воспоминания о встречах с разными замечательными лицами, и особенно о старцах, с которыми находился в сношениях, – рассказывал об их жизни и подвигах, приводил их изречения. Это были поистине увлекательные беседы, – и мы говорим это по своим личным воспоминаниям об них. Между старцами, о которых вел он речи, первейшим был, разумеется, старец Серафим.¹²

Такие беседы его о старцах охотно слушал и митрополит Филарет, высоко ценивший в нем и его обширные сведения о жизни и учении старцев, и замечательный дар повествовать о них. То глубокое уважение к подвигам и наставлениям старца Серафима, каким потом проникнут был митрополит Филарет, было внушено ему всего более именно этими повествованиями о.Антония о великом старце. Доказательства этого можно находить именно в их переписке. Из ответов митрополита Филарета архимандриту Антонию видно, что последний в своих письмах напоминал ему по разным случаям наставления и изречения старца Серафима и что к ним митрополит Филарет относился с великим уважением.¹³

Так, в 1834 г., извещая владыку об учиненных в лавре некоторыми из братии каких-то проступках, о. наместник просил о снисхождении к ним, и в подтверждение своей просьбы указал, как советовали старцы Паисий (Величковский?) и Серафим обращаться с впадающими в подобные проступки. Митрополит Филарет отвечал: «Суждениям старца Паисия и старца Серафима покоряюсь. Но вот слово, которое также не мимо идет: горе, имже соблазн приходит: уне, и пр. Из сего не должно ли заключить, что немощь брата надобно покрывать и тихо исправлять¹⁴, доколе нет соблазна многим; а когда соблазн является, то надобно или предать дело правосудно, или присоветовать брату удалиться инуды, чтоб и он меньше смущался, и меньше смущал других. По сему, думаю, надлежит поступить с теми, которых вы назвали. Прекрасен совет о.Серафима – не бранить за порок, а только показывать его срам и последствия. Молитвы старца да помогут нам научиться, исполнению!¹⁵ В том же 1834 г. по одному случаю, митрополит писал о. наместнику: «Вы мне, помнится, сказывали. что покойного о. Серафима пересужали за свободное допущение к себе женского пола. Он мог пренебречь сие: то была его мера; и он не был обязан общественною должностью представлять в себе образец обыкновенного порядка. Нам не позволит сего и наша должность, и наша далеко низшая мера. Так, мне кажется, должно судить о многих подобных случаях»¹⁶. Это писано всего год спустя по кончине старца Серафима, когда беседы о нем о.Антония с митрополитом Филаретом были, конечно, более часты. Но вот, и в 1861 году, через тридцать слишком лет по кончине старца, о. Антоний напоминает митрополиту Филарету его рассуждение о келье, отклоняя предложение владыки – перейти по случаю болезни из своей кельи в его, митрополичью, как более покойную и удобную. Митрополит писал ему в ответ: «Благодарю за поучительное разсуждение отца Серафима о келье. Но он держался в своей келье, как в крепости, потому что его вызывали из неё на сражение: моя келья не стала бы с вами сражаться. Впрочем, да будет, как, лучше рассуждаете: только берегите свое здоровье»¹⁷.

Еще более ясным свидетельством того, как архимандрит Антоний чтил память старца Серафима и какое благоговение к его памяти успел внушить самому митрополиту Филарету, служат их взаимные хлопоты об издании в свет составленного архим. Сергием первого Жития преподобного Серафима. В составлении этого Жития, с которым соединено было предпосланное ему Житие другого Саровского подвижника, схимонаха Марка, архимандрит Антоний, как уже сказано, принимал самое близкое участие; потом оно было представлено им же на рассмотрение митрополиту Филарету, который прочел его, надобно полагать, в присутствии отца наместника, требуя его объяснений, и, что требовалось, исправил. Тогда они решили начать дело об издании Жития.

Это было в 1837 году, спустя всего четыре года по кончине старца. Отправляясь в Петербург, митрополит, как можно полагать, взял рукопись Жития с собою, чтобы представить для рассмотрения и разрешения к печатанию в Святейший Синод. Сначала дело об издании Жития шло успешно; но первенствующий тогда член Синода, митрополит Серафим, был иного направления, нежели митрополит Филарет, – созерцательною, иноческою жизнью интересовался мало и с большим недоверием относился ко всем сказаниям о сверх естественных, чудесных явлениях; а так как не мало говорилось о них в Житии старца Серафима, то и не изъявил согласия на его издание. Митрополит Филарет однако же твердо защищал изложенное в Житиях старцев Марка и Серафима, и достиг того, что, по крайней мере, дано было согласие напечатать сказание о жизни схимонаха Марка, в котором сообщалось менее чудесного. Жития же старца Серафима решили пока не печатать. 6 января 1838 года митрополит извещал об этом отца наместника: «Дело о житиях о. Марка и о. Серафима не так хорошо продолжалось, как началось. Наш первоприсутствующий употребляет иногда в большом избытке осторожность от ложных чудес. Я не промолчал и, по замечанию других, не повредил истине, потому что представлял ее с миром. Однако Житие о. Марка дозволено напечатать с исключением некоторых мест, a Житие о. Серафима лежит до лучшего усмотрения, как оно может пройти узкие врата. Помолитесь, чтобы Бог устроил полезное. Теперь рассматривается Житие Задонского затворника Георгия: надобно посмотреть, чем сие кончится. А в сем Житии дается важное свидетельство о. Серафиму, которого о. Георгий не видывал, но от которого внезапно чрез присланного получил увещание не оставлять своего места, тогда как Георгий действительно боролся с мыслью оставить Задонский монастырь.¹⁸

Известие это огорчило о. наместника. Издать Житие столь уважаемого им старца ему очень хотелось для назидания инокам и любителям духовного чтения. Он снова просмотрел Житие и послал к владыке с просьбою – прочитать его ещё раз и сделать нужные исправления, а для напечатания его предлагал употребить обычный путь, – провести только в лавре, при академии, члены которой были ему близки, до Синода же, где Житие встретило препятствие к напечатанию, дела не доводить. Митрополит исполнил его просьбу, снова прочитал и исправил Житие; но выразил сомнение в том, чтобы удалось напечатать его только с разрешения цензуры. Сознавая же, что Житие старца Серафима служило бы действительно полезным и назидательным чтением, предложил – нельзя ли по крайней мере распространить его в списках. 22 июля того же 1838 года он писал о.Антонию: «Были ль вы, о.наместник, в Вифании и долго ли? – вы не сказываете. А я хотя через порог посмотрел в безмолвие, прочитав житие о.Серафима и, как вам хотелось, поправил несколько слов, где они показались поставленными не очень правильно. Если думать о напечатании, то затруднение представляет некоторые сказания о видениях. Цензура едва ли согласится пропустить в свет чудесное в жизнеописании, без высшего свидетельства церковного. Но исключить из жизнеописания сказания сего рода, мне кажется, было бы похоже на святотатство. Если хотите, поговорите с цензурою. А если она, что вероятно, будет упряма, то, по моему мнению, вот что было бы хорошо. Способные и охотные в обители писали бы Житие для себя и для желающих, и было бы благословение пишущим и польза читающим. Если в лавре или в Вифании найдется такой благовольный доброписец, то я попросил бы его снять для меня список с оригинала, при сем вам возвращаемого».¹⁹ Так высоко ценил митрополит Филарет сказание о жизни и подвигах старца Серафима!

О. наместник сделал попытку провести Житие чрез духовную цензуру. Цензора одобрили его, но объявили, что, по правилам Устава, должны представить рукопись со своим мнением в Святейший Синод. Отец наместник известил об этом владыку. 11-го августа митрополит Филарет отвечал ему: «Пусть сделает опыт цензура представить Святейшему Синоду Житие о. Серафима. К нему надобно присоединить и препровождаемую при сем статью о диаконе, имевшем связанный язык.²⁰ Духовные наставления лучше цензировать отдельно, чтобы, в случае затруднения для Жития, не затруднить и им дорогу».²¹

Житие было послано в Синод на сей раз из цензурного комитета, с одобрением от него²². Митрополит Филарет, вскоре после того прибывший в Петербург писал о. Антонию 20 ноября 1838 года: «Ведати подобает вам о. наместник, что есть надежда иметь напечатанными Жития о. Серафима и о. Марка. Только сказание об онемевшем диаконе едва ли не останется в архиве. Я опасался быть неуступчивым в части, чтобы не испортить целого дела²³

Но и теперь надежда оказалась преждевременною. Прошел целый год, a дело в Синоде об издании Жития о. Серафима нимало не подвинулось к окончанию. Митрополит Филарет, снова прибывший в Петербург, писал о. наместнику 21 декабря 1839 года: «Дело о Житии о. Серафима и затворника Георгия молчит. Я не напоминаю о сем в ожидании преосвященного Киевского (Филарета), которого мнение благоприятно сему делу. Спрошу в будущем году, ибо теперь опять сижу дома, простудясь 12-го дня в Петропавловском соборе».²⁴ Но прошел и этот новый год, почти до конца, так же бесплодно для дела о Житии, как и предыдущий. Святейший Синод нашел только нужным произвести исследование о старце Серафиме на месте его подвигов и, между прочим, потребовал от тогдашнего Тамбовского епископа Арсения²⁵ справок относительно содержащихся в житии чудесных событий²⁶. Преосвященный прислал благоприятный ответ. Узнав об этом немедленно по приезде своем в Петербург, митрополит Филарет писал о. наместнику 15 ноября 1840 года: «Спешу сказать вам, что на сих днях получено от преосвященнаго Тамбовскаго доброе донесение касательно Жития о. Серафима; только в Святейшем Синоде еще не слушано. Преосвященный говорит, что ему самому сказанные о. Серафимом слова оказались впоследствии сказанными по прозрению».²⁷

Получив известие, что для проверки Жития произведено было исследование об упоминаемых в нем чудесах, о. наместник полагал, что хорошо было бы напечатать это исследование при Житии в виде приложения, или предисловия, и сообщил это свое мнение митрополиту Филарету; но в ответ получил от него новые неблагоприятные известия по делу о Житии. Вот что именно писал митрополит Филарет 6 декабря 1840 года: «Чтобы к Житию о. Серафима припечатать бывшее исследование о его жизни, о сем нельзя думать. Я думал было предложить, чтобы напечатать вместо предисловия донесете преосвященного Тамбовского; но и сие сделать не оказалось возможным: владыка Новгородский²⁸ опять восстал со своими недоумениями о чудесных событиях, а митрополит Иона²⁹ жаловался, что преосвященный Тамбовский не назвал по имени свидетелей, и даже сказал, что больше было свидетелей противного мнения, и что преосвященный утаил сие. Видно, согрешил Саровский игумен, написал митрополиту Ионе свои несветлые помыслы.³⁰ Мне удалось ослабить сомнения Ионы, а с владыкою (Серафимом) помириться на том, что если и преосвященный Подольский³¹, который не читал книги, прочтет ее и не усомнится, то голосов в её пользу будет достаточно. На сем остановилось дело».³²

Но это был уже конец препятствий, встреченных делом, предпринятым в прославление старца, в первые же годы после его блаженной кончины, искренними его почитателями. В следующем 1841 г., после столь долгих хлопот архимандрита Антония и митрополита Филарета, после стольких препятствий, преодоленных ими, Житие старца Серафима было, наконец, напечатано, пройдя именно «сквозе узкая врата». И эта история столь трудного появления на свет первого Жития преподобного Серафима есть свидетельство того благоговейного уважения к великому старцу, каким были преисполнены архимандрит Антоний и чрез него сам митрополит Филарет.³³

Еще яснее выразилось благоговейное уважение архимандрита Антония к памяти старца Серафима в заботах о точном исполнении его завета – принимать в лавру Саровских пострижеников и помочь Дивеевским «сиротам», когда придет тому время.

В первый же год своего наместничества о. Антоний уже ходатайствовал пред митрополитом Филаретом о принятии в лавру кого-то из Саровских иноков, предупреждая его, однако, что лицо это желает оставить Саров по неудовольствиям с игуменом. В письме митрополита Филарета к о. наместнику, от 30 мая 1831 г., вот что говорилось об этом: «если вы писали в Саров, то надобно подождать ответа. Но человека, который замечен уже немирным к начальнику, боюсь и я. Хотя причина сего иногда может быть и в начальнике, но сыны мира и с немирным начальником умеют сохранять свой мир в терпении».³⁴ А как охотно митрополит Филарет принимал в лавру, желавших поступить в нее достойных Саровских иноков, о которых ходатайствовал пред ним о. наместник Антоний, во исполнение завета, данного ему старцем Серафимом, об этом достаточно свидетельствует пример о. Сергия и о. Авеля, о которых сказано выше.

О самом Сарове и архимандрит Антоний, и митрополит Филарет, в память о великих Саровских старцах, всегда имели попечѳниѳ и скорбели, когда оттуда приходили недобрые вести о внутреннем состоянии монастыря. Некоторое изменение прежних строгих порядков началось там еще при игумене Нифонте и усилилось при его преемнике Исаии. Этот последний в 1851 году был в лавре у о. Антония, а потом принят был и митрополитом Филаретом, который в письме к о. наместнику от 2-го февраля писал об этом посещении: «О. игумен Саровский вчера был у меня и слушал у нас всенощную; a ныне и служил со мною. Хвалит лавру; а я говорю, что вам за сие благодарен».³⁵ Потом, через пять лет, отвечая о. Антонию на его известие о некоторых нестроениях в Сарове, митрополит Филарет писал: «Слышал и я, что в Сарове не то, что было прежде. Но я думал, что о. Исаия приводит его в лучшее состояние. Время о.Серафима еще не очень отдалилось. Кажется, могли быть добрые остатки, к которым бы можно было привить усердие новоприходящих. К сожалению, тамошний владыка³⁶ долго болен и, конечно, мало может действовать: а когда отсюда не поддержан настоятель, худшая стихия в монастыре сильнее действует. Да молятся древние отцы Саровские о своих потомках!"³⁷

Но особенно важно и интересно проследить, как исполнен был архимандритом Антонием, при сильном содействии митрополита Филарета, завет старца Серафима – не забывать его Дивеевских «сирот».

Попечение того и другого об этих, сиротах началось рано, – всего два года спустя по кончине старца. Дивеевская община, бывшая любимым детищем преподобного Серафима, осталась по его кончине без обеспечения и, что было всего печальнее, не имела правительственного утверждения на существование, так что и самая земля, на которой устроилась и которою пользовалась она, не значилась ей принадлежащею. Все это делало сомнительным и ненадежным её дальнейшее существование. При жизни великого старца, огражденные его заботами и молитвенною помощью, сестры и не помышляли о будущем, о дальнейшей их судьбе; когда же не стало старца и в Сарове не нашлось усердных радетелей о Дивееве, находившемся притом в другой епархии, они оказались в положении весьма затруднительном. Нужно было позаботиться об обеспечении дальнейшего существования общины. Что было делать? К кому обратиться? Не без внушения, конечно, от своего покровителя, в Бозе почившего старца, они решились обратиться за помощью к митрополиту Филарету. Для объяснения нужд Дивеевскего общежития в начале 1835 года прибыла в Петербург и явилась к митрополиту одна из сестер с полномочием от других. Старец Серафим и Дивеево тогда уже близки были сердцу митрополита Филарета по рассказам о них архимандрита Антония: Дивеевскую ходатаицу он принял поэтому с великим вниманием; но она «по простоте» не могла объяснить ему всего, что нужно было знать, чтобы помочь общине. Нужные сведения мог сообщить ему только о. Антоний: к нему, в лавру, владыка и отправил просительницу, снабдив ее письмом, в котором писал:

«Письмо сие представит вам, о. наместник, сестра общежития, о котором пёкся о. Серафим. Она прислана искать способа, чтобы существование общежития было утверждено правительством. Но по простоте её, от неё трудно узнать обстоятельства общежития, которые нужно знать для рассуждения о сем деле. Посему я обращаю ее к вам.

Вы скажете мне, во-первых, надобно ли просить утверждения, или жить, как жили, в надежде на Бога. Есть опасность, что без утверждения могут разогнать. Есть опасность, что не утвердят, и таким образом разрушат то, что стояло бы, не быв примечаемо правительством.

Если думаете, что надобно просить, то, во-вторых, скажите мне, кто основал общежитие, давно ли, кто дал 30 десятин земли, на чье имя, кто дозволил построить для общежития особую церковь при приходской и на каком основании.

Если браться за дело, то, по прежним примерам, лучше начать оное в епархии; но на беду новопереведенный епископ,³⁸ хотя и был некогда моим учеником, совершенно перестал быть мне знакомым, и не знаю, будет ли в пользу мое ходатайство, если напишу ему о сем деле. Осмотрите сие дело получше, и скажите мне, что делать».³⁹

Архимандрит Антоний отнесся к делу со всем усердием, – немедленно ответил митрополиту Филарету на его вопросы, сообщил ему все, что знал о Дивееве, и обещал собрать и доставить дальнейшие необходимые сведения. 2-го марта митрополит Филарет писал ему: «Сведений о Дивеевской пустыни буду ожидать от вас и мнения, как повести дело».⁴⁰

Дело это не скоро удалось начать, и тянулось оно долго, за неимением документов официального характера и других данных для успешного ведения его и окончания. Через год, именно 30 апреля 1836 года, митрополит Филарет писал отцу наместнику из Петербурга: «Дивеевская старица пришла сюда и сказала, что к вам были посланы бумаги о их обществе, что не дошли до вас и что должны быть скоро получены вами вновь. Я ждал, что вы мне что-нибудь о сем напишете; но промедлил до того, что теперь и спрашивать вас о сем уже поздно, потому что, вероятно, не пробуду в Петербурге долее половины мая, хотя, впрочем, разрешения о сем не имею. Считайте однако, что вы получили от меня о сем деле вопрос, и что вам надобно сказать мне что-нибудь, если не сказали между тем, как идет письмо сие к вам».⁴¹

Начатое после этого дело об утверждении Дивеевской общины далеко не было еще доведено до окончания, как ее постигло новое горе. В 1840 году, вследствие бывшего тогда неурожая, сильно поднялись цены на хлеб, и общине, по недостатку средств, нечем было кормиться. В этой нужде Дивеевские сестры обратились к тем же покровителям, которые заменили им старца Серафима по его поручению. 16-го августа митрополит Филарет писал архимандриту Антонию: «Сие доставят вам, о. наместник, Дивеевские. Их полтораста человек терпят голод и спрашивают меня, что делать. Где собрать столько пособия, чтобы пропитать столько? Я предложил им разойтись на время туда, откуда кто пришел. Говорят, не желают. Надоумьте их и меня».⁴²

К предложению владыки, что сестрам на время следует разойтись, о. наместник отнесся с огорчением – находил такой совет несоответствующим ни обетам сестер и заветам старца Серафима, ни упованию на помощь свыше. Сообщая это свое мнение владыке, он указывал на пример одной обители, иноки которой хотели разойтись по случаю голода, но были удержаны явившимися святыми мучениками, и не потерпели от голода. Со своей стороны, он просил дозволения у владыки – послать в Дивеево часть денег, кем-то ему завещанных. Архимандритом Антонием было написано, очевидно, обширное и смелое письмо, внушенное ему особенною заботливостью о «сиротах» старца Серафима. Митрополит не оставил его без некоторых возражений, но тем не менее согласился, что голодающим Дивеевским сестрам необходимо оказать материальную помощь, и немедленно, не допуская их до выхода из обители. Вот что именно писал он в ответ:

«Простите меня, о. наместник, я думаю, что перемена места на время, по причине глада, может быть сделана без неверности пред Богом. По вере может человек остаться среди бедствия, и по смирению может удалиться, чтобы искать естественной помощи, не удостаивая себя просить от Бога помощи чрезвычайной. И, напротив, может удалиться от трудности по маловерию и малодушию, и может, оставаясь среди бедствия непреодолимого, искушать Бога требованием чрезвычайной помощи, когда мог бы обратиться к средствам естественным. То и другое дело может быть и право, и неправо. Надобно управить оное рассуждением и добрым намерением. Братия обители, которых святые мученики явлением своим остановили от бегства по причине глада и снабдили потребным, потому, думаю, и получили сию помощь, что хотели удалиться по смирению, а не по неверию. Итак, поскольку достойны были, то получили чудесную помощь; а если бы её не получили, без греха прибегли бы к средствам естественным. Если бы и Дивеевским подано было какое знамение остаться, то ясно было бы, что должно остаться.

Впрочем, я сказал им, чтобы до последней возможности претерпели, а при стесняющей крайности отпустили, кого можно, с надеждою и без опасности.

Помочь же им из того, что вверено вам покойною, властны вы, если сие находите согласным с её волею. Конечно, это будет непогрешительное благотворение самой достойной бедности. Только, поскольку Дивеевские обратились ко мне, то пошлите им триста рублей моих, в состав того, что вы назначаете. Послать же, точно, надобно по почте, для безопасности. В руки дал я им на дорогу 100 руб., a более опасался. Они назвали мне Саровского иеромонаха Илариона, чтобы послать на его. Впрочем, вы сами знаете, как лучше. Саровское начальство к ним не снисходительно».⁴³

Этим письмом митрополита Филарета и его согласием выдать пособие Дивеевским «сиротам» отца Серафима архимандрит Антоний был вполне удовлетворен; а послать пособие нашел за лучшее чрез Саровского игумена, в том предположении, что этим и его подвигнет – прийти на помощь голодающим в Дивееве. Извещенный об этом, митрополит Филарет немедленно отвечал архимандриту Антонию: «Благодарю, о. наместник, за посланное пособие Дивеевским и за мысль послать чрез игумена в надежде, что он тем возбудится к человеколюбивому к ним участию»⁴⁴.

Среди тогдашних трудных обстоятельств в самом обществе дивеевских сестер явилась у некоторых мысль открыть особое от Дивеева общежитие. Об этом сообщили митрополиту Филарету приехавшие из Дивеева в Петербург сторонницы такого разделения. И сам предлагавший прежде, по случаю голода, временное удаление некоторых сестер из общежития, митрополит Филарет решительно высказался теперь против разделения Дивеевской общины о. Серафима на две, независимые одна от другой, и дал совет не делать этого; но не надеялся, чтобы совет его был принят. «Дивеевским я говорил, что разделение их неуместно, – писал он о. наместнику 14 октября 1840 года. – Но это, думаю, не принесет пользы. Говорить это надлежало бы той сестре, которая была здесь прежде, которая есть одна из немногих, поддерживающих мысль разделения, но которая здесь о сем не открывала ничего».⁴⁵

Архимандрит Антоний, со своей стороны, был весьма озабочен могущим возникнуть разделением Дивеевской общины о. Серафима. Он понимал, что мысль о таком разделении возбуждена и поддерживалась, между прочим, и даже более всего, необеспеченностью общины, так как её существование все еще не было признано и утверждено правительством, и потому просил митрополита Филарета написать Нижегородскому преосвященному, чтобы начал, или возобновил дело об утверждении Дивеевского общежития правительством. 21 апреля 1841 года митрополит отвечал ему: «О Дивеевских писать преосвященному не отрекаюсь. Но не знаю, будет ли польза. Теперь спешить сим нет пользы. Если бы и поступило дело летом в Святейший Синод, пролежит до осени. Итак, напомните о сем на месте» ⁴⁶ (т.е. в Москве, или в лавре, по возвращении его из Петербурга).

В мае месяце того же 1841 года явилась в Москву к митрополиту Филарету и послана им в лавру еще Дивеевская «посланница». Она привезла митрополиту письмо, извещавшее, что есть земля, которую можно приобрести для общины, но за нее нужно будет заплатить 10.000 р. Об этом владыка писал о. наместнику: «Что делать с Дивеевскими? Вы остановили здесь их посланницу: следовательно, думали, что можно что-нибудь делать в пользу их. Скажите же мне ваши мысли. А вот недоумения, который представляет содержание письма их, при сем прилагаемого. Легко ли собрать 10.000 р.! И если бы сие могло состояться, на чье имя купить землю, когда общество не утверждено? И что, если и после сего общество не утвердится? Вкладчики будут как бы обмануты... Мне кажется, благоразумие требует не отваживаться теперь ни на что для Дивеевских... Так думается мне; скажите: как вам?»⁴⁷ Неизвестно, что отвечал о.наместник; но деньги на покупку земли для Дивеева были найдены, и земля приобретена, как увидим, хотя и не совсем удачно.

Между тем явилась влиятельная благотворительница Дивееву, обещавшая сильную поддержку в деле об утверждении общины. 12-го ноября того же 1841 года митрополит Филарет писал из Петербурга о. наместнику: «Теперь забота мне о чужом деле. У меня была княгиня Шаховская, изъявила желание помогать Дивеевским и для сего даже ехать к ним; просила моего совета и, между прочим, сказала, что землю купили они не праздную, а с небольшим числом крестьян. Сие обстоятельство может сделать затруднение. Общине владеть ими нельзя. Надобно их освободить. Освободить нельзя без земли. При таких обстоятельствах я не знал, какой дать совет. Что могла бы она сделать, если бы поехала? Подействовала бы на начальство к скорому и правильному окончанию дела? – Сомневаюсь. А причина медления готова: зимою нельзя межевать. Напишите мне скорее, что вы о делах Дивеевских знаете и что мог бы я с пользою советовать благодеющей. Если не имеете близких сведений, напишите (т.-е. в Дивеево) и доставьте мне».⁴⁸ Митрополит Филарет, видимо, озабочен был этим делом. 9 января 1842 года он снова писал о. Антонию: «Писал я вам, что княгиня Шаховская хочет помогать Дивеевским и даже не отреклась бы для сего ехать к ним; но как трудно представить, какую действительную пользу принесло бы её присутствие, то надобно знать, в каком положении дело их и что им нужно. Пора бы иметь от вас ответ; но его нет. Между тем слышу, что межевание купленной ими земли не произведено и что лес на ней рубят. Нельзя ли кого, знающего в губернии, попросить, чтобы остановили истребление леса, чем побудили бы и к скорейшему размежеванию».⁴⁹

После этого вскоре получено было митрополитом Филаретом известие из Дивеева, что для заключения акта на купленную землю встретилось затруднение именно в том, что существование общины еще не признано законным порядком. Надобно было поэтому ускорить дело об этом её признании. A дело по порядку следовало начать не из Москвы, или Петербурга, а из Нижнего, тамошнему духовному, или гражданскому начальству. По совету о. наместника, митрополит Филарет уже писал об этом Нижегородскому епископу Иоанну, своему «бывшему ученику»; но, чего и опасался он, письмо не было принято с надлежащим вниманием. А как близко было Дивеевское дело сердцу митрополита Филарета, можно видеть из письма, которое по этому случаю написал он архимандриту Антонию в том же январе, 20-го числа:

«Дивеевские озабочивают меня, о. наместник. Прочитайте прилагаемое письмо. Пишут, что акта не заключают на землю без утверждения общежития. Но скоро ли представить преосвященный об утверждении? И как представить? Надлежало бы акт на землю сделать на имя которой-либо из общежития. Такое представление было бы в порядке и показало бы, что общежитие имеет способ существовать. Не обработав таким образом дело на месте, хотят идти в Петербург. Какая польза? В Петербурге нельзя сделать того, что должно быть сделано в Нижнем, и особенно при таких обстоятельствах, когда формальный порядок дела требуется не меньше сущности. Писал я вам и повторяю, нельзя ли чрез кого в Нижнем приобрести покровительство тамошнего начальства сему делу, и устроить в порядке и неукоснительно заключение акта и размежевание земли. Мое письмо к преосвященному Иоанну, видно, не много произвело действия. Следственно, бесполезно было бы писать другое. Не дадите ли посему наставления Дивеевским? А если с таким положением дела прийти в Петербург: не вижу, что можно сделать».⁵⁰

Однако, благоприятный исход дела был уже недалеко. Оно было, наконец, возбуждено в Святейшем Синоде, и по представлению не от епископа Нижегородского, как бы следовало, а от гражданской власти. 12 марта 1842 года митрополит Филарет извещал о. наместника: «О Дивеевской и прочих общинах Нижегородской епархии дело дошло до Святейшего Синода по движению, данному министром внутренних дел, а не как сие совершится. Потребно Высочайшее соизволение».⁵¹

И утверждение от Святейшего Синода, и соизволение на него Государя Императора не замедлили воспоследовать.

Итак, с 1842 года, спустя девять лет по преставлении старца Серафима, его любимое Дивеевское общежитие получило твердую опору для дальнейшего существования, и приведенные извлечения из писем митрополита Филарета к архимандриту Антонию достаточно показывают, какое близкое участие в судьбе этого детища о. Серафима принимали они оба, исполняя завет великого старца – не забыть его Дивеевских «сирот»: они помогли этим сиротам в тяжкую годину скудости насущного хлеба, они же способствовали и обеспечению самого существования их общины.

Пятнадцать лет мирно существовала, постепенно устрояясь, Дивеевская обитель, после того как получила, наконец, утверждение от правительства. Но затем начались в ней разделения, снова угрожавшая самому её существованию. И в это особенно тяжелое для неё время опять стали на её защиту и спасли ее от разорения те же, твердо помнившие завет преподобного Серафима – не оставить его Дивеевских «сирот» в годины испытания, Московский митрополит Филарет и наместник его в лавре преподобного Сергия, архимандрит Антоний.

В управлении Дивеевским общежитием весьма близкое участие принимал тогда, именовавший себя учеником старца Серафима, иеромонах Иоасаф. Его влияние здесь постепенно приняло характер неблагоприятный для мира обители: между сестрами образовались две партии – расположенные и не расположенных к Иоасафу, вернее – пользовавшихся и не пользовавшихся его расположением. К числу последних принадлежали и следовавшие одна за другой настоятельницы Дивеевского общежития Екатерина Ладыженская и Елисавета Ушакова. Архимандрит Антоний, получавший сведения о том, что делается в Дивееве, сообщил митрополиту Филарету о возникших там непорядках и просил употребить, какие можно, меры к их прекращению. 9 октября 1857 года владыка отвечал: «О Дивееве я говорил с кем должно⁵², и нашел мысли блегоприятные обители... Иоасафу не велено ничего делать до усмотрения нового епархиального преосвященнаго»⁵³.

В то время Нижегородский епископ Иеремия удалился на покой, пред своим удалением сделав распоряжение об устранении Иоасафа от заведывания Дивеевским общежитием.⁵⁴ На место преосвященного Иеремии назначен был из епископов Архангельских преосвященный Антоний (Павлинский). Проезжая через Москву в свою новую епархию, он имел свидание с митрополитом Филаретом, и владыка беседовал с ним о Дивееве, при чем указал и на то, что влияние Иоасафа неблагоприятно для мира обители, что поэтому необходимо его ограничить, или и совсем устранить, как об этом и распорядился уже преосвященный Иеремия. Однако, предостережение владыки Московского не оказало надлежащего действия на нового Нижегородского епископа; напротив, Иоасаф, обладавший вкрадчивым умом и способностью изображать из себя старца и подвижника, скоро успел заслужить его благоволение и начал по прежнему распоряжаться в Дивееве. Вследствие этого нестроение в обители не только не уменьшилось, но еще приняло опасный вид: некоторые сестры помышляли уже о выходе из общежития.

Это весьма заботило архимандрита Антония, и он снова просил митрополита Филарета позаботиться о Дивееве, и именно написать Нижегородскому преосвященному, чтобы обратил надлежащее внимание на действия Иоасафа и оградил от его неполезного влияния Дивеевских сестер. Владыка отвечал, что отношения к нему Нижегородского епископа не таковы, чтобы можно было надеяться на успех письма. Изложив обстоятельства, по которым заключает о таких именно отношениях к нему преосвященного Антония, митрополит Филарет спрашивал о.наместника, следует ли писать, и если найдет, что следует, не отказался написать. Вот это любопытное письмо от 11 марта 1858 года:

«О деле Дивеевском есть более одного недоумения. Преосвященный Нижегородский, быв принят мною братски, потом не писал ко мне. По просьбе генерала Ахматова,⁵⁵ по его делу, написал я к преосвященному Нижегородскому, и он, отвечая мне, задал вопрос: говорить ли ему речь в Комитете о крестьянах? Иное дело, если бы он спросил о деле, которое надобно решить по правилам церковным, или обычаю: более было бы права требовать от меня ответа. Но вопрос о деле случайном, требующем и местных соображений, почему мог я лучше решить, нежели он? Однако я хотел отвечать, но промедлил, и он написал на меня Андрею Николаевичу,⁵⁶ по его выражению, горькую жалобу, зачем я не отвечал.⁵⁷ После сего можно ли ожидать, что он хорошо примет мои слова? Притом от Иоасафа предостерегал я просвещенного ещё при свидании; но когда он теперь поступает вопреки сему, можно ли надеяться, что теперь вопреки себе послушает напоминания о устранении Иоасафа? Вот и еще новое обстоятельство: Дивеевская начальница, просится с 12-ю сестрами во Влахернское общежитие.⁵⁸ Я велел отвечать, во-первых, что желаю ей помощи Божией поддержать благоустройство Дивеевокой обители, в случае же нужды мы расположены принять их; но у нас нет помещения. Влахернская же настоятельница говорит, что они могут прийти и построить себе жилища. Итак, надобно ли писать к преосвященному, или ждать, что будет? Написать я не отрекусь, если вы думаете, что это еще может быть не бесполезно».⁵⁹

Писал ли митрополит Филарет к Нижегородскому епископу о Дивеевском деле, неизвестно нам; но на другой же день по отсылке приведенного сейчас письма к о. наместнику, именно 12-го марта, он решился написать об этом деле тогдашнему обер-рокурору Святейшего Синода, графу А. П. Толстому, особым вниманием которого пользовался и с которым имел уже беседу о Дивееве, хорошо известном и самому графу. Вот что писал ему митрополит Филарет:

«На добром основании созданное Дивеевское общежитие колеблется. Преосвященный Иеремия устранил от него известного иеромонаха Иоасафа. И преемнику его⁶⁰ говорил я, что Иоасаф, пользуясь доверием, слишком расширил произвол своего действования и едва ли может быть далее полезным обители. Но Иоасаф подкрался к нему и получил влияние на общежитие. Против воли настоятельницы берет сестер и посылает за сбором или учиться живописи. В обители разделение, а в разделении может ли быть польза? Кажется, настоятельница, стесненная, помышляет уже о том, чтобы удалиться от своего места, чтобы не приобщаться чужим грехам. Мне представляется вопрос: не хорошо ли было бы оторвать Иоасафа от сего эксцентрического действования, назначением его в другую епархию, где он, может быть, и пользу принесет? Вы можете быть ближе к решению сего вопроса, нежели я».⁶¹

Быть может, последствием этого именно письма было то, что Иоасаф определением Святейшего Синода устранен был от заведывания Дивеевским общежитием.

Так как иеромонах Иоасаф, хотя и устраненный Святейшим Синодом от непосредственного заведывания Дивеевским общежитием, не был удален из Нижегородской епархии и продолжал пользоваться расположением епископа Антония, то не прерывал он и своих сношений с Дивеевскою общиною, где были у него сторонницы.

До половины 1860 года это его влияние не обнаруживалось особенно сильно и не внушало особенных опасений; но по назначении в сентябре 1860 г. на Нижегородскую кафедру Выборгского епископа Нектария, положение дел в Дивееве приняло печальный оборот. Иоасаф успел приобрести особое расположение нового епископа и получить прежнюю власть над Дивеевским общежитием. С помощью главной из сестер его партии, Гликерии Занятовой, он начал приводить в исполнение свои планы и замыслы, грозившие опасностью для самого существования Дивеевского общежития. Некоторые из «сирот» старца Серафима нашли нужным даже удалиться из Дивеева. В лавру, к о. наместнику, приехали две из них – бывшая настоятельница Екатерина (в пострижении Иоанна) Ладыженская и её сестра: они явились с письмом от митрополита Филарета, принявшего в них живое участие. Это первое их появление к о. наместнику сопровождалось необыкновенным обстоятельством, о котором впоследствии сам он передавал близким ему по духу людям. Только что взял он в руки поданное ему письмо владыки, как явственно слышит голос о. Серафима: «не забудь моих сирот!» Взволнованный, не раскрывая письма владыки, он ушел в кабинет, и там уже узнал из письма, что дело идет именно о Дивеевских «сиротах» старца Серафима. Владыка назначал обеим сестрам Ладыженским приют в Спасовлахернском монастыре, где они и поселились; а потом они были помещены в состоящем при лавре Доме призрения, где старшая из сестер, Екатерина, сделана была начальницей.⁶² В Доме призрения обе сестры и прожили до самого того времени, когда дела Дивеевского общежития приведены были в надлежащий порядок стараниями митрополита Филарета и архимандрита Антония и когда открылась им возможность возвратиться в дорогую им Дивеевскую обитель.

Достаточно зная от Екатерины Ладыженской о положении дел в Дивеевском общежитии, о. наместник и из самого Дивеева получал письма о происходившем там. Одно из этих писем он послал митрополиту Филарету для сведения, и владыка отвечал ему:

«Со скорбию прочитал я Дивеевское письмо, и о том же деле получил сведение от почтенной соседки Дивеева и от послушниц, возвращающихся из Петербурга.

Не малое в сем деле значение имеет «Царский скит». По сведениям из вышеуказанных источников, в некотором расстоянии от Дивеевской обители есть место, которому Иоасаф присвоил достопамятность, по некоему отношению к о. Серафиму. В ските, здесь построенном, жил родственник Иоасафа с женою. Настоятельница узнала, что это место подвержено злоупотреблениям и вредно для обители, и потому, по устранении власти Иоасафа, уничтожила скит. Теперь, видно, сие место прославлено пред царственными особами, и скит хотят восстановить под именем Царского, и скит поглотит начатое созидание церкви в обители. Когда приобретено сему делу царское блеготворительное внимание, трудно исправлять сие дело, если бы оно и требовало исправления.

Видно, что и преосвященный Нектарий сильно увлечен сими обстоятельствами, а может быть, и образом старчества в Иоасафе, которого, говорят, избрал духовником и себе...

В то же время узнал я еще предположение перечислить Саровскую пустынь в Нижегородскую епархию и сделать в ней настоятелем Иоасафа. О сем последнем предприятии, думаю, не погрешу, если напишу в Петербург мое мнение, что не должно делать сего насилия порядку и справедливости».⁶³

Митрополит Филарет написал действительно в Петербург, обер-прокурору Святейшего Синода, притом не о намерении только перечислить Саровскую пустынь из Тамбовской в Нижегородскую епархию, но и о вредном влиянии Иоасафа на Дивеевское общежитие. Вот это письмо его к графу Толстому: «Вы имеете попечение об общежительных монастырях, особенно имеющих доброе духовное устроение от добрых старцев. Примите слово, тем же попечением вынужденное.

Иеромонах Иоасаф, управлявший Дивеевским общежитием, но устраненный от сего Святейшим Синодом, принят в особенную доверенность преосвященного Нижегородского, вновь распоряжает Дивеевским общежитием и приготовленный на построение церкви материал обращает на восстановление скита, в котором он прежде поселил было своих родственников и который потом был упразднен. Но не это важнейший предмет заботы, а слух, повидимому, неосновательный (не неосновательный?), что Иоасаф сделал проект – перечислить Саровскую пустынь в Нижегородскую епархию и сделаться настоятелем её. Он надеется найти для сего сильное покровительство. Но если бы сие, по несчастию, сделалось, то было бы сколько несправедливо, столько же и вредно. Саровская пустынь и Дивеевское общежитие находятся в расстоянии немногих верст одна от другой. Хорошо, что они в разных епархиях, у разных начальств, из которых каждое охраняет свою сторону от неправильного и могущего подвергнуться нареканиям, сближения с другою. Это дело не моего ведомства; но оно касается благоустройства, или нестроения монашества и епархий, и потому нужно, чтобы вы благовременно знали возникающей замысл и могли остановить его, прежде нежели он поднялся высоко, прежде нежели нашло добрые подпоры недоброе начинание».⁶⁴

Между тем вскоре последовали в Дивееве события, потребовавшие уже сильного и решительного вмешательства высшей церковной власти.

Еще в декабре 1860 года Дивеевская община, по представлению преосвященного Нектария, была обращена в монастырь. Нужно было избрать для него настоятельницу. Настоятельницею общины была в то время Елисавета Ушакова, пользовавшаяся уважением и доверием сестер, которых считалось тогда в Дивееве до 500. Но Елисавета была не из угодных иеромонаху Иоасафу, а потому находившийся под его влиянием преосвященный Нектарий не желал оставить ее настоятельницей новоутвержденного монастыря. Чтобы устранить ее от избрания, преосвященный даже предлагал ей занять место настоятельницы в другом монастыре своей епархии (в Давидовой общине); но оставить Дивеево она не пожелала. Выбор настоятельницы приходилось поэтому произвести при ней, и так как было несомненно, что огромное большинство сестер подаст голос за нее, то преосвященный Нектарий решился назначить настоятельницу Дивеевскего монастыря не по избранию её сестрами, как требовалось, а посредством жребия. Он сам приехал в Дивеево, сам избрал трех кандидаток на настоятельство, в том числе Елисавету и Гликерию, сам написал их имена на трех жребиях, сам положил эти жребии на блюдо и сам же, взявши один из них, прочитал написанное на нем имя избранницы: это была Гликерия Занятова, главная сторонница Иоасафа, которую преосвященный и объявил настоятельницей Дивеевского монастыря. Произошло сильное движение между сестрами. Их слезные просьбы и мольбы за прежнюю настоятельницу оставлены преосвященным без всякого уважения, и по его распоряжению Гликерия вступила в управление монастырем.

В то самое время, как произошло в Дивеевском монастыре это избрание настоятельницы, случилось быть в Арзамасе одному из самых близких к старцу Серафиму лиц, известному H. А. Мотовилову, над которым преподобный показал так дивно свою чудодейственную силу. Он ехал в Москву с семейством и, совсем неожиданно задержанный в Арзамасе, разузнал все, что произошло в Дивееве: тогда же он решил немедленно по приезде в Москву отправиться в лавру, к своему старому знакомцу и приятелю о. Антонию, чтобы рассказать ему о горе Дивеевских «сирот» и просить защиты им в память их общего отца и наставника – старца Серафима. Из Москвы он действительно поспешил приехать в лавру. Это было в первых числах июня 1861 года, когда, по случаю приезда в лавру Государя Императора Александра Николаевича и Императрицы Марии Александровны, находился здесь и митрополит Филарет.⁶⁵

Отец наместник принял Н. А. Мотовилова, как дорогого гостя, с великим радушием и, выслушав его скорбный рассказ о Дивеевских делах, пришел к мысли – довести об них до сведения Государя Императора, пользуясь пребыванием его Величества в лавре. Для этого общим их советом решено было – составить от имени Н.А. Мотовилова записку на Высочайшее имя о Дивеевских делах. Записка эта здесь же и тогда же была составлена и, надобно полагать, употреблена по назначению, так как при известной близости о. наместника к Царской семье и окружавшим Государя не могло встретиться для этого затруднений.⁶⁶ Надобно полагать, что это сделано было не без согласия и даже благословения митрополита Филарета, которому архимандрит Антоний сообщал все, касавшееся Дивеевской обители, и участие которого в судьбе Дивеевских сестер было так велико; но, дав согласие на подачу записки, сам митрополит едва ли читал ее и имел время прочесть, a тем более сделать в ней какие-либо поправки.⁶⁷ Одновременно с этим, или несколько ранее, до Высочайшего сведения доведено было подобного же содержания письмо о незаконном избрании настоятельницы Дивеевского монастыря и бывших при этом беспорядках, составленное г. Карамзиным.

По поводу этих донесений и, вообще, по поводу распространившихся слухов о происходящих в Дивееве беспорядках, последовало Высочайшее повеление – произвести об них «официальное дознание». 14 июня 1861 года обер-прокурор Святейшего Синода извещал об этом митрополита Филарета и вместе сообщал ему, что Святейший Синод определил произвести следствие в Дивеевском монастыре под его руководством, чрез одного из архимандритов, по его назначению. 19-го июня, отвечая графу А. П. Толстому, митрополит Филарет писал:

«Нельзя отрицать справедливости замечания, сделанного в письме г. Карамзина, что при открывшейся уже неблагоприятной гласности о сем (Дивеевском) деле, оставление его без правильного дознания представилось бы невнимательностью высшего духовного начальства к происходящему в его ведомстве. Сего требует и самая справедливость, есть ли подлинно 400 сестер, и в числе их первоначальницы сего учреждения и непосредственные ученицы основателя его, старца Серафима, довольны своею начальницею и умоляли преосвященнаго не переменять ея, a переменить ее согласились только 40. А что это так было, о том трудно усумниться, потому что о сем согласно говорят несколько очевидцев. Положим, что некоторые обстоятельства записки г.Мотовилова не внушают к ней доверия, потому что представляют признаки неспокойнаго духа, но в вышесказанном она согласна с письмом г. Карамзина, которое представляет признаки безпристрастнаго изложения происшествия и обстоятельств, несомнительно известных»⁶⁸.

Относительно же поручения избрать архимандрита для производства следствия в Дивеевском монастыре митрополит Филарет извещал обер-прокурора, что «полагает назначить Даниловского архимандрита Иакова⁶⁹, уже не раз исполнявшего подобные поручения правильно и безпристрастно», но прибавлял, что считает нужным, чтобы «к назначенному архимандриту присоединено было светское доверенное лицо от Святейшего Синода». Кроме того, он выражал мнение, что было бы полезно, если б Святейший Синод потребовал от Нижегородскаго преосвященнаго немедленнаго донесения, «каким порядком и с какими обстоятельствами происходило открытие Дивеевскего монастыря и избрание в оный начальницы».⁷⁰

Поставленный таким образом в ближайшее, даже официальное отношение к Дивеевскому делу, митрополит Филарет был весьма озабочен им. Между тем в Синоде медлили назначением чиновника, который должен был отправиться с архимандритом Иаковом в Дивеево, и митрополит дважды напоминал обер-прокурору об ускорении этого назначения.⁷¹ Получив, наконец, уведомление, что назначен служащий в Синоде надворный советник Барков, митрополит Филарет 2-го августа дал предписание архимандриту Иакову о произведении следствия в Дивеевском монастыре, «для приведения в известность обстоятельств состоявшегося там избрания настоятельницы», при чем изложил и «первыя правила», которыми он должен руководствоваться при производстве следствия⁷². После этого следователи должны были бы отправиться на место, где им надлежало исполнить возложенное на них поручение.

Между тем еще 24-го июля⁷³ послано было из Святейшего Синода предписание Нижегородскому преосвященному, чтобы настоятельницею Дивеевского монастыря была оставлена прежняя Елисавета Ушакова, а не Гликерия Занятова. Преосвященный Нектарий, не исполняя этого предписания, известил Святейший Синод, что он со своей стороны назначил и что производится уже следствие о бывшей (как он выражался) начальнице Дивеевской общины. 2-го августа ему послано было из Синода второе предписание, коим подтверждалось первое и требовалось непременное его исполнение. Но, не получив еще этого нового предписания, преосвященный Нектарий 3-го августа послал в Святейший Синод извещение о добытых его следователем, благочинным Розовым, сведениях о предосудительном якобы поведении Елисаветы Ушаковой. Немедленно же, именно 5-го августа, послано было об этом уведомление из Святейшего Синода митрополиту Филарету, при чем было присовокуплено, что вслед за сим будет послано особое предписание для соображения имеющим отправиться в Дивеевский монастырь следователям.

Это было в то самое время, когда следователям надлежало уже отправиться туда, и архимандрит Иаков получил уже от митрополита предписание о том с инструкцией, как действовать на первых порах. Теперь нужно было дождаться обещанного предписания из Святейшего Синода. Но прошло около недели, а его не было. Тогда митрополит приказал следователям ехать в Дивеево и приступить к своему делу. Об этих запутанностях писал он архимандриту Антонию 12-го августа:

«Следователи в Дивеево поехали. Но вот что странно. Преосвященный Нектарий не исполнил указа Святейшего Синода, – донес, что назначил от себя следствие, и спрашивает, надобно ли исполнить указ. Святейший Синод подтвердил исполнить указ, оставить прежнюю начальницу и остановить следствие, неуместно начатое, когда Святейший Синод назначил следствие от себя. Меня уверяли, в том числе и граф, что немедленно пришлют мне о сем указ, нужный в руководство следователям; но в продолжение недели не получал его. Следователи найдут начальницею Гликерию. Я, впрочем, сказал им, что они должны действовать на основании определения Святейшего Синода и, следственно, признавать начальницею прежнюю, а не Гликерию. Не подымет ли Гликерия войну с следователями? Так ведутся или, вернее, путаются дела».⁷⁴

Через два дня, 14-го августа, все еще не получив столь нужного синодского указа, митрополит Филарет жаловался на такую медлительность исправлявшему тогда должность обер-прокурора Святейшего Синода, князю Урусову. Изложив, какие отсюда могут произойти неудобства для ведения Дивеевского дела, он, писал: «поскольку Святейшему Синоду благоугодно было вести сие дело чрез меня и требовать моего заключения, то я не исполнил бы своей обязанности, если бы не обратил внимания вашего сиятельства на вышеизложенное, дабы впоследствии не сделалось неизбежным заключение, что запутанность увеличена медленностью в Святейшем Синоде».⁷⁵

Вскоре за тем, именно 18-го августа, получив от следователей сведения, подтверждавшие его опасения, митрополит Филарет послал в Святейший Синод следующее донесение, с надписью «весьма нужное»:

«От Данилова монастыря архимандрита Иакова и надворного советника Николая Баркова получил я сведение, что они на место следствия в Дивеев монастырь прибыв, в 10-й день августа, нашли, что монастырь находится под управлением рясофорной монахини Гликерии, а бывшая настоятельница Елисавета Ушакова устранена и остается в числе сестер того же монастыря.

Из сего видно, что преосвященный Нижегородский не оказал повиновения указу Святейшего Синода и что тем причиняется затруднение следователям, которые, по силе указа Святейшего Синода, должны признавать настоятельницу Елисавету, a встречают на деле не признанную Святейшим Синодом начальницу Гликерию, что запутывает сношения и может отнять свободу сестер в показании истины».⁷⁶

После этого в Синоде уже не замедлили присылкой нужных документов, и 23-го авг. митрополит Филарет послал их архимандриту Иакову с новой инструкцией, как ему действовать в виду распоряжений Нижегородского преосвященного, сделанных вопреки предписаниям Святейшего Синода.⁷⁷

Между тем, деятельность следователей была, как и опасался митрополит Филарет, весьма затруднена, так как преосвященный Нектарий и не думал приводить в исполнение повторительный указ Святейшего Синода о восстановлении Елисаветы Ушаковой в должности настоятельницы. Получив от них донесение об этом, митрополит Филарет, 16-го сентября, сообщил это донесение и Святейшему Синоду, «чтя (как он писал) его законность и достоинство, опасаясь затруднения для следователей, запутанности следствия и действия вредного примера»⁷⁸. Вскоре затем, получив от следователей новое извещение, что уже третий подтвердительный указ Святейшего Синода Нижегородскому епископу, последовавший 23-го августа, оставлен им без внимания, митрополит Филарет и об этом донес Святейшему Синоду 29-го сентября.⁷⁹ Крайне озабоченный таким упорным отказом епископа Нектария исполнить требования Святейшего Синода, вредным для правильного течения следственного дела в Дивеевском монастыре и весьма опасным в общем значении, митрополит Филарет в тот же самый день писал обер-прокурору Святейшего Синода, графу А. П. Толстому:

«По известному делу Дивеевского монастыря и третий указ Святейшего Синода остается без исполнения. Сведение сие имею от 19-го сентября, то есть через 27 дней издания указа. Было время исполнить. Очевидно, что не хотят. Hе слыхивал я подобного резкого противления Святейшему Синоду.

Доношу Святейшему Синоду о неисполнении троекратного предписания. Благоволите и вы обратить внимание на охранение достоинства Святейшего Синода и на поддержание дисциплины в церковном управлении в таковое время, когда неповиновение повсюду распространяется и усиливается. Рече Господь: аще свет, иже в тебе, тма, то тма кольми. Если в духовном ведомстве разрушится повиновение, это будет горше, нежели в светском.

По молитвам отца Серафима, Господь да внушит полезное Святейшему Синоду, и вам, и преосвященному Нектарию»⁸⁰.

После этого в Святейшем Синоде предположено было принять очень строгие меры относительно Нижегородского епископа, – предполагалось, по-видимому, удалить его с епархии. Но митрополит Филарет, как ни озабочен был незаконными действиями преосвященного Нектария, пожалел его. Чтобы вразумить его и склонить к повиновению распоряжениям Святейшего Синода, он написал ему письмо, в котором раскрыл незаконность и опасность его действования. Письмо не имело успеха. Тогда митрополит предложил, чтобы, не удаляя самого преосвященного Нектария с епархии, только изъят был на время из его ведения Дивеевский монастырь и чтобы первенствующей член Синода сделал епископу Нектарию надлежащее внушение. 7-го октября владыка писал о. наместнику:

«Дело Дивеевское, кажется, обращается на лучший путь. Я написал к преосвященному Нектарию, как полагал, с малою, впрочем, надеждою, которая по отправлении письма еще уменьшилась. Я узнал, что преосвященный смотрит на брошенный им жребий, как на волю Божию, и потому ставит свое дело выше решения Святейшего Синода. Не зная сего мнения, я и не писал против него, а говорил только против незаконности и неповиновения.

В Петербурге сказалась наклонность употребить строгую меру. Тогда я, доставлявший только сведения, без решительного мнения, решился предложить, и предложил меру более скромную, именно: изъять впредь до усмотрения Дивеевский монастырь из ведомства преосвященного Нектария, и поручить ведомству соседнего архиерея, дабы таким образом привести дело в порядок, а преосвященному Нектарию сделать чрез первенствующего члена Синода вразумление и увещание. Не знаю, примут ли сие. Не предавайте сего ничьему любопытству».⁸¹

Предложение митрополита Филарета было принято. Определением Святейшего Синода Дивеевский монастырь изъят был из ведения Нижегородского епископа и временно причислен к епархии Тамбовской.⁸² Затем, 15-го октября издан был и послан митрополиту Филарету из Святейшего Синода указ, коим предписывалось следователям, чтобы они, не стесняясь распоряжениями преосвященного Нектария, в случае надобности, обращались не к Гликерии, а к Елисавете, как действительной настоятельнице монастыря. 23-го октября митрополит Филарет отправил к следователям этот указ; но он уже не застал следователей в Дивееве, – они окончили свое дело и отправились в Москву. «Странная судьба Дивеевского монастыря! – писал по сему случаю митрополит Филарет о. наместнику: – Вчера я послал следователям указ, а сегодня получил от них известие, что они кончили дело и возвращаются. Следственно дело все произведено под властью новой незаконной начальницы. Молитвы отца Серафима да устроят полезное обители!».⁸³

И по молитвам преподобного Серафима следственное дело оказалось, именно, ведущим к полезному для Дивеевской обители. 30-го октября владыка извещал о. наместника: «Возвратились Дивеевские следователи. Истина открылась достаточно, несмотря на то, что незаконная начальница затрудняла следователей и поставила при них свою поверенную, чтобы не допускать к ним сестер, а призываемых подговаривать... Преосвященный Нектарий, говорят, частью признает, что погрешил, частью продолжает утверждать божественность своего жребия».⁸⁴ Это, сообщенное следователями, известие о преосвященном Нектарии вскоре подтверждено было и собственным его письмом к митрополиту Филарету. 4-го ноября владыка писал о.наместнику: «Преосвященный Нектарий, после моих писем, после представленных ему разсуждений о жребии, после замечания в указе Святейшего Синода о неправильности употребленнаго им жребия, после открытий, сделанных следователями, – несмотря ни на что, пишет ко мне, чтобы я споспешествовал утверждению сделанных им распоряжений. Не могу понять, как находит он правильным такое свое требование»⁸⁵ И в Дивееве порядок не скоро ещё не скоро установился. Тамбовский преосвященный Феофан, в ведение которого передан был монастырь, медлил почему-то принятием мер к водворению в нем порядка. 29-го ноября владыка писал о.наместнику: «В Дивееве едва ли и теперь знают, кто начальница. Гликерия, конечно, узнав решение Святейшего Синода, уехала; а указ Святейшего Синода (о настоятельнице Елисавете) не объявлен, потому что посланный от меня не застал следователей на месте. А почему не спешит преосвященный Феофан, не известно»⁸⁶.

Между тем сам митрополит Филарет, не терпевший медлительности, деятельно занимался представленным ему следователями Дивеевским следственным делом, составлявшим в общей сложности 380 листов: нужно было прочесть их, сообразить и на основании добытых таким образом данных составить заключительное мнение для представления в Святейший Синод. К концу того же 1861 года все это было сделано им и отправлено по принадлежности. 31-го декабря он писал о.наместнику: «Два Дивеевския дела, одно на 240, а другое на 140 листах, много дали дела и мне.⁸⁷ На сих днях послал с ними два донесения, из которых одно на 14 листах, а другое меньше. Заключение произошло такое, что избрание Гликерии неправильно; Иоасаф вреден в духовном и в хозяйственном отношении; начальница Елисавета и Строитель (Саровский) Серафим люди почтенные и оклеветаны неблагонамеренно. Как посмотрит на сие Святейший Синод, сие ведает он»⁸⁸.

Сущность его мнения, или «заключения» по делу о бывших безпорядках в Дивеевском монастыре по случаю избрания настоятельницы указана здесь митрополитом Филаретом со свойственною ему точностью. Приведем из него некоторые подробности, наиболее заслуживающие внимания.

В доказательство того, что «избрание Гликерии неправильно», митрополит Филарет приводит показания наиболее почтенных Дивеевских сестер, бывших ближайшими ученицами старца Серафима:

«Ксения Ильина, одна из сестер, при начале общины под руководством старца Серафима вступившая в оную, показала ход избрания настоятельницы в следующем виде. Пред литургиею в церкви преосвященный сказал: надо избрать начальницу. Сестры не отвечали. После обеда в больнице собралось их около 100, и 20 упали в ноги ключарю, чтобы просил преосвященного оставить начальницею Елисавету, а по выходе преосвященного из больницы, все упали ему в ноги с тою же просьбою. После всенощной в трапезе преосвященный велел сестрам, которые были на стороне Лукерьи, становиться вперед, к образам, а прочим двинуться назад (размещение сие знаменательное; оно выражало предпочтение Лукерьиных и желание привлечь на сию сторону прочих, которым выражено неблаговоление отсылкою их назад). Приверженные к Елисавете, на коленях, со слезами просили преосвященного оставить ее начальницею. Преосвященный сказал: «Я её не оставлю; избирайте три лица, а если вы не изберете, я, кроме Елисаветы и Лукерьи, изберу сам третье лицо из среды Лукерьи Васильевны; и если жребий вынется на Лукерью Васильевну, а вы не будете ей повиноваться, то я вас вышлю вон». Мы сказали: «нас 400«. Он на это сказал: «и 400 вышлю».

Евдокия Ефремова, также одна из первоначальных сестер обители, показала, что пресвященный нежелающим Лукерью угрожал изгнанием, и присовокупила: «Я, Евдокия, стоя пред ним, со слезами говорила ему: святый владыка, пощади нас; Иоасаф гонит нас 30 лет; и ты гонишь нас; нам Лукерьи не нужно». Преосвященный отвечал: «Иоасаф добрый человек». А я продолжала: «я, батюшка, живу 60 лет в обители, и мне уже осьмой десяток; старших нас шесть сестер; на нас обитель завел о. Серафим; мы с ним трудились; ему служили». Архиерей сказал: «что мне до того, что тебе 70 лет; вы мне не нужны; у меня и молодая будет начальницею». Сестры плакали и рыдали».

Евфросиния Васильева показала, что избрание Гликерии в начальницу всеми понято, как покорение Иоасафу, что жребий считают невероятным, потому что не было слухов, при ком он писан. В самом деле (замечает митрополит Филарет), преосвященный не употребил достаточной предосторожности против сомнения. Сам написав и запечатав жребии, и положив на блюдо в известном ему порядке, он мог взять тот, который желал, – и под видом жребия исполнить свою волю».

Далее любопытны замечания митрополита Филарета относительно проверенных следователями известий о беспорядках при избрании настоятельницы, изложенных в записке H. А. Мотовилова:

«Г. Мотовилов, приписывая преосвященному очень строгое обращение во время избрания, писал, что он пихал ногами лежащих пред ним сестер. Некоторые сестры показали, что он, проходя между ними, задевал некоторых ногою. Обстоятельство сие, как следствие тесноты, может быть оставлено без внимания.

Г. Мотовилов писал, что преосвященный назнаменовал к изгнанию Устинью Иванову за то, что она после обедни сказала ему: грех вам, батюшка, обижать нас! Устинья призналась, что сказала ему: «Батюшка Серафим нас собрал, а вы будете разгонять! Бог вас накажет». И показала, что она трижды просила простить ее и не исключать из обители, из которой не выходить дал ей заповедь о. Серафим; но преосвященный выслал ее в Ардатовский монастырь, где она уже находится три месяца (теперь уже шесть месяцев).

Устинья – одна из старейших сестер обители Дивеевской. Она некогда избрана была в начальницы, но не утверждена потому, что писать не умеет. Ардатовская начальница одобряет ее, как прилежную к молитве и церковному богослужению. Преосвященный Нектарий не оскорбил бы своего сана, если бы поставил себя выше оскорбления грубою простотою старухи.

Но если и надлежало наказать ее, довольно шестимесячнаго изгнания, и время возвратить ее туда, откуда не исходить заповедал ей о. Серафим».⁸⁹

Минуя замечания митрополита Филарета о собранных следователями показаниях относительно неблагонадежности Иоасафа и вредного влияния его на Дивеевское общежитие, приведем, что говорит он в заключение своего мнения.

«За сим необходимо следует вопрос: как умиротворить разделенную обитель? Без сомнения, надобно преимущественно поддержать ту сторону, которая представляет сильное большинство и к которой принадлежат первоначальные ученицы о.Серафима, и привести ее в безопасность от меньшей партии, к которой принадлежат много не одобренных в поведении и неодобрительными оказавшихся по настоящему делу.⁹⁰

Наконец, предусмотрительности Святейшаго Синода предлежать будет найти исход из следующих затруднений. Дивеевскому монастырю неудобно оставаться долго в ведении Тамбовскаго преосвященнаго, a тем менее быть причислену совсем к Тамбовской епархии. Пределы епархий должны быть тверды. Притом гораздо полезнее, чтобы два монастыря, мужской и женский, недалеко отстоящие один от другого, надзираемы были двумя епископами двух епархий, дабы тем более удовлетворительна была верность надзора». А между тем он находил, что от тогдашняго Нижегородскаго епископа Нектария, по его отношениям к Иоасафу и Гликерии, трудно ожидать, чтобы он изменил свой образ действования, «котораго нельзя согласить с миром и благоустройством Дивеевской обители».

Итак, следствие было кончено, и митрополит Филарет представил в Святейший Синод свое «заключение» из добытых сдедователями сведений. В это время Тамбовский преосвященный, ведению которого временно поручен был Дивеевский монастырь, привел, наконец, в исполнение указ Святейшего Синода о восстановлении Елисаветы Ушаковой в должности настоятельницы. 8-го января 1862 г. митрополит Филарет писал своему лаврскому наместнику: «О Дивееве пишет преосвященный Феофан: Елисавета возстановлена в начальстве только 17-го ноября. Денег не нашла в монастыре ни копейки. Саровский строитель хотел было отказать Дивееву во всякой помощи; но, – благодарность преосвященному Феофану, – он велел помогать. Некоторых сестер нет в монастыре, – начальствующия прежде не называют, куда отпущены. Из Петербурга слышу, что партия Гликерии успевает, и следователи оклеветаны. Спаси нас, Господи!»⁹¹

И спасение от Господа последовало. Вскоре состоялось решительное и окончательное постановление Святейшего Синода относительно Дивеевского монастыря, согласное предложенному митрополитом Филаретом мнению. Утешенный этим, он писал архимандриту Антонию 16 февраля 1862 года: «Не без участия узнаете вы, отец наместник, что молитвы отца Серафима победили. Святейший Синод определил Дивеевскую настоятельницу Елисавету постричь и произвесть в игуменью;⁹² Гликерию и некоторых непокойных удалить в другой монастырь; старицу, высланную в Ардатов, возвратить в Дивеевский монастырь; скита не строить; Иоасафа обязать подпискою, чтобы не имел сношения с Дивеевскими; потребовать от него отчета в каких-то деньгах. Да примут Дивеевския и сохранят достойнодаруемый мир, чтобы не поколебалась победа; потому что побежденные, вероятно, не оставят оружие хитрости и наветов, которое употребляли доныне».⁹³

***

Не без «наветов» было и дальнейшее существование Дивеевской обители; но молитвы о.Серафима, действительно, победили её недоброжелателей. Огражденная молитвами великого старца, в день причтения его к лику святых явилась она вполне устроенною и благолепною, удостоилась даже принять державных посетителей, самого Царя с Царицами, Великими Князьями и Княгинями, явившихся во главе своего народа смиренными поклонниками мест, освященных трудами и подвигами преподобного Серафима.⁹⁴

Дивеевская обитель благоговейно чтит, и всегда будет чтить память своего основателя и покровителя, преподобного Серафима: она обязана также не забывать и тех приснопамятных мужей, которым преподобный еще при жизни вверил попечение о своих «сиротах» и которые, особенно в годины испытаний и бед, так верно и усердно исполнили его завещание, – в Бозе почивших митрополита Филарета и архимандрита Антония.

Зная, как они оба благоговели к памяти старца Серафима, как тщательно хранили его наставления и заветы, мы и вспомнили об них невольно в светлые дни Сарова, а теперь решились напомнить и другим. Мы думали: какою радостью они были бы исполнены, если б дожили до этих светлых дней, когда вместе с бесчисленными саровскими паломниками ликовал весь православный русский мир! Но веруется, что там, в духовном общении с преподобным, они праздновали тогда светлее нас, земных «правдолюбцев»…