Западно-европейские гильдии и западно-русские братства

В русской исторической науке есть много вопросов совсем нерешенных, или таких, к разрешению которых сделаны весьма слабые попытки. К числу вопросов последнего рода относится вопрос о происхождении православных западно-русских братств. Нельзя сказать, чтобы исследователи отечественной истории совершенно его обходили; но было бы также несправедливо утверждать, что на этот вопрос обращали должное внимание и основательно сто решали. Дело ограничивалось тем, что писатели, касавшиеся в своих сочинениях западно-русских братств и их происхождение, мимоходом и вскользь высказывали свой взгляд большей частью ничем немотивированный, представлявший собою если не голословное положение, то, во всяком случае, мнение недостаточно обоснованное. Все эти мнения могут быть сведены к трем категориям: одни видят в братствах учреждение чисто отечественное, развившееся на русской народной почве, самостоятельное по содержанию и форме; другие признают самобытность только за внутренним содержанием братств, говорят, что лишь по духу, который проникал братства, последние нужно считать самостоятельным, местным явлением западно-русской, православной жизни; что же касается внешних форм, то они были чужеземным заимствованием, а именно перешли к братствам от западноевропейских цехов; наконец, третьи идут еще дальше и утверждают, что братства самобытны только со стороны ближайших поводов к их учреждению, каковыми были исторические обстоятельства Западной России, покушение врагов против православия; затем как по духу, так и по внешней форме братства не представляют чего-нибудь самостоятельного, развившегося исключительно на русской почве: внутренней основой для них послужили примеры христианской жизни первых времен и многочисленные заповеди Спасителя и апостолов – о любви, какую должны иметь христиане друг к другу, внешнее выражение для них было заимствовано от западно-европейского ремесленного или цехового устройства, – различие между цехами и братствами в том только состояло, что цехи, кроме порядка ремесленного и цехового, носили на себе отчасти и религиозный характер, тогда как братства были обществами исключительно религиозными. Какое же из этих трех мнений более других верно и заслуживает предпочтения пред другими? Мы думаем, что каждое из них имеет свою долю правды и в тоже время страдает значительными неточностями. Нет сомнения, что братства имели историческую подкладку в западно-русской жизни, не были учреждением навязанным извне, чисто механическим образом; на это указывают, с одной стороны, некоторые черты бытовой жизни языческой и христианской Руси, с другой – факт чрезмерной популярности и распространенности братств. Но нельзя также оспаривать сходства братств, особенно того типа, который преобладал в Западной России до 80-х гг. XVI в., с некоторыми западно-европейскими учреждениями, известными под именем гильдии, так что невозможно отвергать влияние последних на выработку форм западно-русских братств. Вот та доля правды, которой мы не может не признать за вышеизложенными мнениями. Но рядом с этим, мы сказали, они страдают неточностями. К числу таких неточностей принадлежат: прежде всего смешение двух различных типов западно-русских братств и односторонний взгляд на них, как на явления строго самобытные или исключительно заимствованные, затем неясное разграничение между составными элементами братств того и другого типа, языческими и христианскими, выработанными на родной почве и заимствованными извне, наконец не вполне отчетливое сближение их с одним из видов гильдий – цехами, тогда как существовал другой вид тех же гильдий, более (чем цехи) близкий по форме и родственный по духу с братствами. Мы не обольщаемся мыслью, что предлагаемая нами статья будет свободна от подобных же неточностей и разъяснит все недоумения относительно происхождения братств: цель наша будет достигнута, если эта статья даст материал для разъяснения вопроса. Применительно к нашей цели, мы рассматриваем типы западно-русских братств, в связи не с одними только цехами, а с целым рядом подобных им учреждений, именно западно-европейскими гильдиями, к которым цехи относятся, как понятие видовое к родовому; при этом обращаем внимание не столько на исторические судьбы гильдий и братств, сколько на их внутреннее устройство; на составные элементы, из которых это устройство сложилось, и на причины, по которым оно сложилось так, а не иначе.

В основе как гильдий, так и братств не трудно отличить элементы языческий и христианский. Языческий элемент представляют пиршества, имевшие религиозный характер и бывшие составной частью устройства гильдий и братств. Обычай пиршеств был очень распространен в языческие времена у германцев и славян; пиршества были необходимою принадлежностью общественных жертвоприношений и разных случаев частной жизни, из которых особенного внимания заслуживает поминовение умерших. Что пиршества у германцев и славян соединялись с языческими жертвоприношениями и поминовением умерших – на это есть исторические указания. Более подробные указания на обычай пиршеств у германцев встречаются в скандинавской Эдде. Из саг о Гаконе Добром, Олафе Святом и др.¹ видно, что в важнейшие праздники все свободные германцы сходились в определенном месте и приносили с собою пищу и питье, необходимые для жертвоприношения и прокормления себя в течении трех дней, пока продолжалось собрание. Первый день предназначался для рассуждения об общественных делах, второй – для суда, а третий был собственно днем жертвоприношения и общего пира. Жертвоприношением и пиром распоряжался король или, если его не было, старшина. Посредине вешали котел, в котором варилось мясо жертвенных животных, и ставили чан с пивом. Кругом садились германцы и между ними па возвышенном месте король или старшина. Он, посредством особого символического знака, имевшего форму креста и изображавшего молот (символ бога Тора), посвящал богам жертвенные яства и кубок, из которого пили. Кубок, наполненный пивом, три раза совершал круговое движение: первый раз пили в честь бога Одина и просили у него дать королю победу, государству блогоденствие и расширение пределов, второй раз – в честь богов Ньерда и Фрейи, у которых просили урожая и мира, третий раз – в честь павших на войне героев – королей и вождей², а также в воспоминание знаменитых родственников³. Эти пиршества по способу, которым они устраивались, носили название гильдий, т.е. пиршеств на общий счет, в складчину⁴.

Главнейшими праздниками, когда у германцев происходили собрания для общественных жертвоприношений и пиров, были следующие: летний праздник (21 июня), весенний (в одних странах 1 мая, в других 1 марта), осенний (1 ноября) и зимний (в декабре). Из этих четырех праздников тот или другой германский народ обыкновенно праздновал три, в том числе один с особенною торжественностью: на юге Германии и в Англии праздновались летний, весенний и осенний праздники и между ними летний считался самым важным; на севере Германии и на Скандинавском полуострове праздновались весенний, осенний и зимний праздники, и самыми важными считались – у северных германцев весенний, у скандинавов – зимний.

Между пиршествами, устраивавшимися по частным случаям, поминки по умершим родственникам имели у германцев юридическое и даже государственное значение. У Снорро Стурлезона⁵ приведено несколько саг, в которых рассказывается о пирах, в память умерших королей. Сын умершего собирал к себе в дом знатных лиц и сам садился на скамью возле возвышенного места, на котором сидел при жизни покойник и которое в настоящем случае оставалось пока незанятым. Затем начиналось пиршество, – первый кубок выпивали в честь умершего, следующие в честь богов. Прежде чем осушить первый кубок, молодой король давал какое-нибудь обещание, например распространить пределы государства, предпринять поход в ту или другую страну и пр.; осушив после того кубок, он всходил на возвышенное место и с этого момента считался вступившим в права домохозяина и государя. Таким образом, поминки заменяли церемонию ввода в наследство и, вместе с тем, служили средством знакомить подданных с правительственной программой нового государя.

Старинный быт славян (как народа, происходящего от одного корня с германцами) представляет большую аналогию с германским бытом. Эта аналогия замечается и в обычае пиршеств. У славян, как и у германцев, пиршества соединялись с жертвоприношениями. У балтийских славян жрец, по словам Гельмольда, посредством жребия определял празднества богам; тогда сходились мужи и жены с детьми и приносили в жертву быков и овец; после жертвоприношения начиналось общественное пиршество, причем поочередно пили из кубка в честь богов и умоляли – добрых богов послать счастие, а злых – отвратить несчастие⁶. При описании осеннего праздника Святовита, Саксон Грамматик говорит, что жители острова Pyяны (Rugia), собравшись пред храмом, приносили в жертву этому богу животных и учреждали пиршество⁷. Такие же пиршества устраивались во время жертвоприношений другим богам. Поучительные слова, направленные против языческих преданий и обрядов, осуждают тех, которые «кумирьскую жертву ядят... веруют в Стрибога, Дажьбога и Переплута, иже вертячеся ему пиют в розех» (пьют из рогов)⁸, которые ставят «трапезу Роду и Рожаницам». Имея в виду поучительное слово против ставящих трапезу Роду и Роженицам, Нифонт новгородский на вопрос Кирика: «Аже се Роду и Роженице крают хлебы и сиры и мед (пьют)?» отвечал: «бороняше вельми. Негде, рече, молвить: горе пьющим Роженице»⁹. Славяне устраивали пиршества вообще при жертвоприношениях языческим богам и в частности при общественных жертвоприношениях, совершавшихся в праздники. Главнейшими праздниками у славян, подобно тому, как и у германцев, были: весенние (в марте и мае), летний (купало в июне), осенний (Кострома, Ладо, Ярило, в июне), зимний (Коляда, Овсень, в декабре).

У славян, как и у германцев, пиршество было также необходимой принадлежностью поминовения умерших. Предание, записанное в «Повести временных лет», рассказывает, что когда древляне убили Игоря, тогда Ольга «посла к Деревляном, рькущи сице: «се оуже иду к вам, да пристроите меды многи в граде, идеже убисте мужа моего, да поплачуся над гробом его, и створю трызну мужу своему». Они же, то слышавше, свезоша меды многи зело. Взвариша.... Посем седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними... Яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити на ня (т.е. на смерть их, в воспоминание их, как бы умерших), а сама отиде кроме, и повеле дружине сечи деревляне»¹⁰. Поминальные пиршества были в обычае не только у русских, но и у других славян, и до того вошли в их нравы, что сохранялись в последующее время, напр. в XV–XVI вв. у славян-оботритов, населявших Мекленбург¹¹, и у русских поселян Литвы¹², и до настоящего времени сохраняются в быте южных славян, словаков, Мазуров, поляков и русских. При поминках славяне, без сомнения, пили не только в память умершего, но также в честь языческих богов, потому что ни один пир не обходился без воспоминания богов: «егда у кого пир будет (читаем в «Слове некоего христолюбца и ревнителя по правой вере»), тогда же и (Перуна, Хорса, Мокошь, Сима, Ргла, Вилы) кладут в ведра и в чаши и тако пьют, веселяшеся о идолех своих»¹³.

Так как пиршества находились в тесной связи с языческою религией германцев и славян, то, понятно, они не могли возбудить сочувствие к себе в христианских миссионерах, проповедовавших названным народам слово Божие; естественно было ожидать, что миссионеры будут вооружаться против обычая пиршеств и заботиться об искоренении его. Но обычай до того сроднился с общественным и домашним бытом германцев и славян, что искоренить его оказалось делом чрезвычайно трудным и даже невозможным. Поэтому найдено было более целесообразным оставить древний обычай, сообщив ему христианский смысл; это было тем удобнее, что общераспространенный обычай, будучи изменен применительно к христианским началам, мог содействовать быстрейшему распространению христианства в народе. Таким образом произошло, что к языческому элементу был присоединен элемент христианский. В самом способе смешения этих столь различных элементов, в характере изменений, произведенных в языческом обычае пиршеств под влиянием христианства, мы опять замечаем аналогию у германцев и славян.

При начале христианства у германцев церковь сильно восставала против гильдий, пиршеств, пока они были нераздельны с идолослужением; положены были денежные штрафы за приверженность к языческому обычаю и от новокрещаемых требовали отречения не только от диавола, но и от гильдий его¹⁴. Когда с одной стороны попытки уничтожить гильдии не удались, а с другой – явилась возможность отделить гильдии от языческих жертвоприношений и придать им вид древнехристианских агап, тогда представители церкви отнеслись к ним снисходительнее и разрешили их употребление, со специальною целью сделать народ более склонным к принятию христианства. «Поскольку они имеют обыкновение убивать много быков в жертву идолам», – писал Григорий В. британскому аббату Меллиту, в 601 году, – «то и этот обычай должен быть превращен в некоторое празднество. Пусть они в дни, посвященные торжественному богослужению или воспоминанию святых мучеников, мощи которых там почивают, устрояют из древесных ветвей палатки вокруг капищ, обращенных в церкви, и празднуют эти дни посредством религиозных пиршеств, дабы таким образом они уже не диаволу приносили в жертву животных, но убивали их для пищи себе, во славу Божию, и за свое насыщение блогодарили Подателя всего; а это делается с тою целию, чтобы, оставив им некоторое внешнее утешение, сделать их тем более склонными к внутренней радости»¹⁵. Этот отрывок из письма Григория В., приведенного у англосаксонского историка Беды, служа памятником терпимости знаменитого римского епископа к народному обычаю, вместе с тем указывает на новую черту, внесенную христианством в этот обычай, именно на то, что гильдии стали отправляться во славу христианского Бога, вблизи христианских храмов, возникших большею частью на месте языческих капищ. Из других данных видно, что не только поблизости, но даже внутри христианских храмов устраивались пиршества; против этого злоупотребления, между прочим, боролся апостол Германии, Бонифаций (Винфрид). С течением времени для общественных пиршеств были выстроены нарочитые дома. О норвежском короле Олафе Тучном или Смирном (XI в.) рассказывается, что он весьма любил пышность и блеск общественных пиров. Он сделал распоряжение, чтобы пиршества устраивались исключительно в городах, а для этого в разных городах он выстроил пиршественные дома. Между ними особенно известен был дом в Трондгейме, который и в позднейшее время считался самым большим домом в Норвегии и назывался гильдейским, т. е. пиршественным домом (quod Gildescalen i.е. convivalem domum vocant)¹⁶. Нечто подобное было предпринято и Генрихом I в Германии (X в.): хотя положительно не говорится об устройстве им пиршественных домов, однако же есть указание на то, что он заботился об установлении определенных мест для пиров и велел праздновать их в городах¹⁷. Несмотря, однако же, на то, что храмы перестали быть местом пиршеств, последние не потеряли чрез это своего религиозного отпечатка, – по-прежнему они совершались во славу Божию и сопровождались известными религиозными церемониями. Подобно тому, как в дохристианское время гильдии неразрывно были связаны с языческим жертвоприношением, – и после введения христианства они соединялись с богослужением: пред началом пиршества служилась месса. Подобно тому, как гильдии языческого времени соединены были с тостами в честь Одина, Фрейи и Ньердра, точно так и на гильдиях христианского времени произносились тосты, только уже не в честь языческих богов, а во славу Христа, Девы Марии и святых. В частности, застольное чествование того или другого святого зависело от степени популярности его в данной местности. Так, например, король Свенд, на поминках отца своего Гаральда, вслед за тостом в честь Христа, провозгласил тост в честь архангела Михаила. Пред началом одного народного собрания в Агде, в Норвегии, королю Олафу явился во сне св. Мартин Турский и убеждал короля во время предстоящего общественного пиршества выпить за него, св. Мартина, и за других святых те чаши, которые обыкновенно выпивались в честь Одина и ассов. Почему в этом случае явился королю именно св. Мартин – это объясняется тем, что вначале он был патроном Норвегии. Впоследствии, когда Норвегия избрала своим патроном национального святого, Олафа, тогда король Магнус издал распоряжение, чтобы в Рождество Христово пили в честь Олафа (а не Мартина). Изменения, внесенные христианством в германский обычай гильдий, заключались не только в замене языческих жертв мессами и языческих богов христианским Богом и святыми, но также в замене языческих праздников, к которым главным образом приурочены были гильдии, праздниками христианскими: летний праздник заменен днем св. Иоанна, весенний – Пасхой, осенний – праздником всех святых, зимний – Рождеством Христовым. Кроме совпадения по времени с языческими праздниками, выбор этих христианских праздников представлял удобство и в том отношении, что некоторые из них напоминали языческие праздники своею трехдневною продолжительностью. Что касается пиршеств по поводу поминовения умерших, то они обыкновенно происходили в день похорон, а также в 7-й и 33-й дни после смерти; изменение этих пиршеств, сравнительно с языческими поминками, состояло в том, что место прославления умершего посредством застольных тостов, заняла молитва о спасении его души. Пиршеству предшествовала заупокойная месса, священник, ее служивший, принимал потом участие в пире и существовали специальные церковные каноны, которые предписывали ему, как вести себя во время этого пира: по канонам Гинкмара, архиепископа реймского, он не должен был пить во славу умершего и напиваться пьяным; мог выпить, во славу Божию, три чаши и никак не больше (maxime autem ultra tertiam vicem poculum ibi non contingant) и пр.¹⁸.

После введения христианства у славян их языческий обычай пиршеств постигла та же судьба, которая выпала па долю германского обычая. Он не был совершенно искоренен, а только изменен сообразно с христианскими понятиями. Само духовенство стало участвовать в народных пиршествах, как видно из вышеупомянутого «Слова христолюбца и ревнителя по правой вере», который, говоря о пирах, прибавляет, что «не токмо се творят невежи, но и вежи, попове и книжницы»¹⁹. По под влиянием духовенства прежнее питье чаш в честь языческих богов уступило место застольным чашам, в честь Христа и Девы Марии, – в «Слове писанном святым Феодосием мнихом» (печерским) сказано: «во время пира тропарей не петь за чашами, разве только три: один раз во славу Христа Бога, в начале обеда, другой в честь Пресвятой Девы Марии, в конце обеда, в третий – за здравие государя: более не позволяем»²⁰. Это поучение Феодосия, предназначаемое для духовных лиц и сходное с каноном Гинкмара в определении количества чаш, которые позволялось выпить священнику в течение пира, ясно показывает, что религиозный характер славянских пиршеств удержан был и в христианское время, причем роль, принадлежавшая прежде язычеству, перешла к христианству. Языческие славянские праздники слились с праздниками христианскими: весенние – с Пасхой и Троицыным днем, летний – с Ивановым днем, осенний – с днем Петра и Павла, зимний – с Рождеством Христовым. Эти праздники предпочтительно пред другими стали избираться для пиршеств, и до какой степени это сделалось обыкновенным, показывает тот факт, что даже в настоящее время в Западной России считается нужным приготовлять большие запасы пищи и питья к празднику Пасхи, колоть свиней к Рождеству Христову и т.д. В этом традиционном обыкновении нельзя не видеть остатков старинного обычая соединять общественные пиры с важнейшими христианскими праздниками, которые по времени совпадали с прежними языческими празднествами. Поминальные пиршества после введения христианства у русских славян стали совершаться в день похорон и в 9-й и 40-й дни после смерти; необходимою принадлежностью их сделались заупокойная обедня и молитва о спасении души умершего, вместо застольного тоста в честь умершего.

Из сказанного нами можно сделать вывод, что происхождение пиршеств относится к глубокой древности, может быть к тому времени, когда германцы и славяне не успели еще выделиться из индоевропейской семьи народов. Эта догадка основана на факте сходства между пиршественными обычаями германцев и славян. Так как сходство замечается в раннюю пору жизни названных народов и поэтому не может быть объяснено заимствованием обычая одним народом у другого, то необходимо признать общность источного начала и допустить существование обычая еще в то время, когда оба народа составляли одно целое. Пиршества были соединены с религиозными установлениями германцев и славян, совершались в языческие праздники и в дни поминовения умерших, и были неразрывны с языческими жертвоприношениями и прославлением богов и умерших. После обращения германцев и славян в христианство обычай пиршеств был удержан и сохранялся в тех же формах, под которыми он существовал до принятия христианства. По-прежнему он имел религиозное значение и изменение состояло лишь в том, что роль язычества перешла к христианству: вместо языческих праздников и языческой тризны, пиршества стали совершаться в христианские праздники и в дни церковного поминовения умерших, вместо языческого жертвоприношения и прославления богов введено богослужение и прославление Бога и святых, вместо чествования умерших введено христианское молитвословие об их спасении. Словом, изменения не представляли в существе ничего нового; они возникли на почве уже готовой и состояли лишь в том, что особенностям, прежде существовавшим и имевшим характер языческий, теперь был придан характер христианский.

Но была еще одна важная особенность, которая сообщена была пиршествам после введения христианства и происхождение которой – если не с несомненною достоверностью, то с значительною долей вероятности – можно ставить в зависимость от христианства. Особенность заключалась в том, что тогда как в дохристианское время пиршества устраивались для ближайших родственников, соседей или, наконец, для всех граждан, на которых чрез это не возлагалось никаких особых обязательств по отношению друг к другу; после введения христианства люди, сходившиеся вместе и принимавшие участие в общем пире, составляли союз, члены которого были связаны между собою чувством братства и обязанностью взаимной помощи. Этот союз у германцев стал называться гильдией, т.е. тем самым словом, которое прежде употреблялось для обозначения общественного пиршества; у славян он стал называться братчиной (а потом братством), – словом, которое, вероятно, тоже прилагалось к общественным пиршествам языческого времени, хотя ясных указаний на это не существует.

Из каких начал и под каким влиянием возникла и развилась эта особенность, изменившая первоначальный смысл гильдий и братчин, придавшая им вид союзов, корпораций людей, обязанных помогать друг другу, – относительно этого высказано два предположения. Некоторые производят новые союзы от тех побратимств, которые, по изображению скандинавских саг и славянских сказаний, были в обычае у древних германцев и славян и которые представляли собою союзы двух лиц, обязавшихся помогать друг другу до самоотвержения, общими силами мстить за оскорбления, им нанесенные, и пр. Таков, между прочим, взгляд Мюнтера на происхождение гильдий, которые, по словам этого ученого, образовались из соединения побратимств, в смягченной форме, с обычаем жертвенных пиршеств²¹. Другие обясняют превращение гильдий и братчин из простых пиршеств в союзы для самопомощи и общего пирования воздействием христианской идеи о братской любви, которая в первое время христианства воплощалась в агапах, а в данное время нашла себе выражение в гильдиях и братчинах. Таков взгляд Вильды, по мнению которого христианская идея братства соединилась со старо-германским обычаем пиршеств, в измененном христианством виде, и от соединения произошли гильдии, – учреждение, которое внутренним своим содержанием примыкает к христианству, а внешнею формой к нравам и образу жизни древних германцев²². Таков же, в сущности, хотя менее сознателен и отчетлив, взгляд Флерова на православные западно-русские братства, при учреждении которых, говорит он, «за образец и основание приняты были примеры христианской жизни первых времен и многочисленные заповеди Спасителя и апостолов о любви, какую должны иметь христиане друг к другу»²³.

Мы отдаем предпочтение второму взгляду, под условием надлежащей его постановки. Производя гильдии и братчины от древних побратимств, трудно устранить недоумение, каким образом произошло, что дружественный союз, связывавший двух лиц, мог потом разрастись в большой союз, обнимавший многих лиц, в том числе женщин; далее, каким образом произошло, что, несмотря на существование составных элементов, т.е. побратимств и жертвенных пиршеств, эти элементы в дохристианское время не могли объединиться в гильдии и братчины (в смысле союзов), появление которых относится лишь ко времени после введения христианства у германцев и славян. Второй взгляд не возбуждает подобных недоумений. О правдоподобности его говорит уже то обстоятельство, что он изобретен не Вильдой или каким-нибудь другим ученым в XIX столетии, но современен учреждению гильдии и братств и был разделяем самими учредителями. В начале некоторых гильдейских статутов приводится, например, следующее соображение, как мотив к составлению гильдий: «пророк Давид сказал в псалмах: как хорошо и приятно, когда братия живут вместе и единодушно», или: «поскольку Бог есть любовь, и кто пребывает в любви, тот пребывает в Боге и Бог в нем», – посему мы, такие-то, постановивши основать гильдию, и пр.²⁴. Кирилл, патриарх Константинопольский, в грамоте на устроение луцкого братства, данной 1623 г., писал, что братство – это «не новое какое-либо установление, но поистине древнейшее, с самого начала учрежденное при апостолах, когда у всех было сердце едино и душа едина'25. Та же мысль, в той или иной форме, приводится в других грамотах и актах, как побуждение к основанию братств в Западной России.· Если сами учредители сознаются, что при учреждении гильдий и братств ими руководила идея христианской любви и братского единения; то мы не имеем права отрицать это и ставить происхождение союзов вне всякой зависимости от христианства. Остается только неуясненным сам процесс возникновения этих союзов, а именно, каков был исторический ход развития христианской идеи братской любви и соединения ее с германо-славянским обычаем пиршеств. Оставляя в стороне древнехристианские агапы, рано вышедшие из употребления, мы полагаем, что переходною ступенью в развитии этой идеи (разумеем ее обнаружение), до соединения ее с обычаем пиршеств, было монастырское общежитие, с которым скоро познакомились германцы и славяне после принятия ими христианства. Монахи того или другого монастыря, естественно, образовали союз и смотрели на себя по преимуществу как на братьев во Христе, связанных друг с другом более тесными узами, чем с другими людьми, не принадлежавшими к монастырскому общежитию. С течением времени монашеский кругозор расширился, явилась мысль, что теснейший союз дружбы и братской любви не должен ограничиваться монастырскими стенами, но должен обнимать собою возможно большее число людей. Выражением этой мысли были братские союзы между несколькими монастырями. Сначала в состав этих союзов входила только братия монастырей, заключивших союз, братство; а потом в число братчиков начали поступать и лица, не принадлежавшие к монастырской братии, духовные и светские. Так, например, два гильских монастыря, св. Ремигия и св. Дионисия, заключили между собою братский союз, и в состав этого союза, как видно из подписей на грамоте от 838 г.²⁶, вошли, кроме аббатов и монахов, некоторые епископы и император Людовик Благочестивый. Примеры таких монастырских союзов известны и из истории Англии; из грамот, относящихся к этим союзам, видно, что братчики обязывались быть по отношению друг к другу «как бы одно тело и один дух», заботиться о временных нуждах и душевном спасении друг друга²⁷. Последняя цель братского союза, без сомнения, была главною приманкой для людей светских, которые, желая заручиться молитвами монахов и попасть в монастырские диптихи, делались членами их братства. Таким образом, практика общежительных монастырей очень рано выработала форму для выражения христианской идеи братской любви и единения; этой формой были союзы для помощи в настоящей и будущей жизни. Стоило только перейти этой форме из монастырской практики на почву народной жизни германцев и славян и соединиться с народным обычаем пиршеств, чтобы явились гильдии и братчины. Так и было в действительности. Допущением мирян в монастырские союзы был проложен путь для перехода последних в народную жизнь и для их соединения с народным обычаем. Участие мирян в монастырских братствах повело к тому, что, с одной стороны, монахи и вообще духовные лица, уступая привычкам мирян, начали сопровождать пиршествами свои братские собрания, с другой стороны, миряне, познакомившись с братствами, не ограничились участием в них, но по образцу этих братств, начали самостоятельно составлять союзы, в которых пиршества (в том виде, какой они получили под влиянием христианства) были выдающимся элементом и который они постепенно стали приспособлять к своим мирским целям.

С точки зрения целей, которым задавались и которые преследовали гильдии и братчины (или братства), те и другие разделяются на несколько аналогичных типов, следовавших друг за другом в исторической преемственности и указывающих собою на главнейшие фазисы исторического развития гильдий и братств. В хронологическом отношении германские гильдии предшествовали славянским братчинам и исторические типы первых выработались раньше, чем типы последних. Это обстоятельство само собою определяет порядок, в котором нам предстоит рассматривать гильдии и братства.

В историческом развитии гильдий замечаются три главные момента. Сначала гильдии если не исключительно состояли из духовных лиц, то, во всяком случае, находились под преобладающим влиянием духовенства, имели строго религиозный характер и преследовали только религиозные цели. Поэтому они могут быть названы духовными гильдиями. Роль гильдий этого рода до XIV в. была сравнительно незначительная; но в XIV–XV веках они быстро распространились и увеличились в числе; остатки их до настоящего времени сохраняются в католической церкви. После духовных гильдий выступили па сцену гильдии, которые успели эмансипироваться от влияния духовенства: на место характера религиозного усвоили себе преимущественно характер политический, на место целей религиозных – цель преимущественно политическую, а именно защиту от притеснений и насилий сильных людей. Эти гильдии можно назвать оборонительными гильдиями. Наконец явились гильдии, в которых как религиозные, так и политические цели отступили на задний план, а на передний выступили интересы экономические, содействие развитию торговли и ремесел. Это были гильдии промысловые, которые по составу своих членов и направлению своей деятельности распадались па купеческие и ремесленные. Оборонительные и промысловые гильдии развились из духовных гильдий. Несмотря на то, своего процветания они достигли раньше последних, именно в промежуток времени от IX до XIV в. Но после XIV в. они стали подавляться духовными гильдиями.

В историческом развитии братчин тоже замечаются три главные момента. Сначала братчины преследовали те же самые строго религиозные цели, которые составляли отличительную особенность духовных гильдий. Так как деятельность этих братчин была обращена главным образом на нужды церкви, то их можно назвать церковными братствами. Хотя они существовали до XV в., но заметным образом начали заявлять о себе в XV–XVI веках. Из церковных братств в XVI–XVII вв. образовались братства, цели которых, по-прежнему оставаясь религиозными, сделались значительно шире, сравнительно с прежним временем. Так как деятельность их была направлена на защиту веры, то они могут быть названы религиозно-оборонительными братствами; они выдерживают некоторую аналогию с оборонительными гильдиями – вся разница в предмете обороны и сообразно с этим в средствах обороны. Наконец, частию до XVI в., особенно же в XVI–XVII вв., введены были промысловые братства (купеческие и ремесленные), имевшие своею целью содействие развитию торговли и ремесел. Они вполне соответствуют промысловым гильдиям и в значительной степени составляют простое заимствование этих гильдий.

После этого общего замечания перейдем к частнейшему ознакомлению с типами гильдий и братств.

Первое место в ряду западно-европейских гильдий занимают духовные гильдии. Исторических данных, с помощью которых можно было бы хронологически точно определить время их появления, не сохранилось. С несомненностью можно сказать только то, что они произошли не позже VIII в., так как от второй половины VIII в. до нас дошли первые указания на гильдии, а именно в трех капитуляриях Карла В. от 779, 789 и 794 гг.²⁸. По этим законодательным памятникам, гильдии являются учреждением уже готовым, развившимся и существовавшим прежде. Есть основание думать, что духовные гильдии сначала ограничивались тесным кругом духовных лиц, собиравшихся 1-го числа каждого месяца для рассуждения о духовных делах. Об этом можно заключать из одного канона Гинкмара, архиепископа реймского, направленного против неумеренности и неблагопристойности, которые допускались духовенством на пиршествах²⁹. Затем в состав духовных гильдий были допущены миряне, даже женщины. Указание на такое изменение состава гильдий находится в постановлении нантского собора, который относится ко времени не позже 800 года³⁰. Это постановление почти дословно было повторено в капитулярии Гинкмара реймского от 852 г., в которой он давал постановление духовенству своей епархии, как вести себя по отношению к гильдиям³¹. Все перечисленные документы свидетельствуют о существовании духовных гильдий в VIII–IX вв. в государстве франкском. Есть также один документ, который доказывает существование их в IX в. в англо-саксонском государстве: это именно статут гильдии в городе Эксеторе³², весьма важный для правильного понимания устройства духовных гильдий в ближайшее время после их возникновения. Несмотря на то, что миряне рано получили доступ в духовные гильдии, последние продолжали оставаться под сильным влиянием духовенства и сохраняли свой религиозный характер; главным предметом их деятельности была помощь церквям, духовенству и бедным. При таком направлении их деятельности естественно произошло, что представители церкви благосклонно отнеслись к духовным гильдиям и содействовали их распространению: в течение X–XIII веков число их увеличилось, как об этом можно судить по сохранившимся памятникам³³. Но количество духовных гильдий этого времени ничтожно сравнительно с количеством их в XIV–XV вв. В эти два века последовало крайне быстрое их размножение: в каждом городе западной Европы редкая церковь не имела при себе одной или нескольких гильдий, – в итоге оказывалось, что тот или другой город обладал целыми десятками, даже сотнями. Например, в Любеке их было около 70, в Кельне около 80, в Гамбурге около 100. К сожалению, обнародовано очень мало памятников о гильдиях XIV–XV вв.; известно лишь то, что они носили в это время двоякое название (одни назывались колядными гильдиями, другие благочестивыми братствами) и что они несколько изменились сравнительно с гильдиями предшествующего времени. Но прежде чем говорить об этом изменении, необходимо познакомиться с устройством духовных гильдий до XIV в.

Сличая вышеуказанные памятники духовных гильдий VIII–ХШ вв. между собою и с теми отделами статутов оборонительных и промысловых гильдий (о них речь будет ниже), которые представляют собою или простое заимствование из статутов духовных гильдий, или кодификацию правил, несомненно действовавших в духовных гильдиях, хотя и не внесенных в их статуты, – мы получаем следующую общую картину устройства духовной гильдии.

Гильдия имела своего патрона, по имени которого называлась. Патроны избирались из числа святых, особенно чтимых в той или другой местности, каковы были: Канут в Дании, Олаф в Норвегии и Швеции, Стефан, а потом Вит в Саксонии и пр.; с течением же времени, когда гильдии размножились, выбор патронов между святыми производился по разным, часто случайным соображениям. Кроме имен патронов, гильдии заимствовали также свои названия от церквей, в которых члены гильдии совершали свое богослужение, от домов, в которых они собирались, от цели, с какою учреждена гильдия, от занятий членов гильдии и сословия, к которому принадлежало большинство членов.

В члены гильдии поступали духовные и миряне, мужчины (братчики) и женщины (сестры). По нравам между ними существовало то различие, что женщины принимали участие в религиозных церемониях и в общих пирах, но не участвовали в рассуждениях о делах гильдии, которые подлежали ведению одних мужчин. От поступавшего в гильдию требовалось, чтобы он был человеком хорошей нравственности и незапятнанной чести и чтобы он отыскал между наличными членами гильдии лиц, которые бы поручились в том, что он обладает этими качествами. Принимаемый в гильдию делал известный взнос в гильдейскую кассу и давал клятвенный обет исполнять обязанности, лежащие на члене гильдии, и подчиняться постановлениям гильдии; клятву эту он давал, касаясь рукою какого-нибудь священного предмета, например, реликвий, свечей и пр.

Гильдия имела свою церковь, или алтарь, который на счет гильдии уставлялся горящими свечами³⁴, а также свой дом. В день воспоминания святого, которому посвящена была гильдия, а также в некоторые другие дни (особенно в Рождество Христово, в день Иоанна Крестителя и всех святых и в дни поминовения умерших братчиков), до двух, трех и четырех раз в году, происходили общие собрания членов, и никто без уважительной причины, как то болезни, не смел уклоняться от этих собраний, под опасением штрафа. Во время собраний, чаще всего продолжавшихся три дня, совершались в гильдейской церкви или пред гильдейским алтарем мессы и молитвы за живых и умерших братчиков, затем происходили в гильдейском доме совещания о делах гильдии и общие пиры. Все, касающееся пира, было определено с особенною подробностию: в статутах есть предписание, чтобы каждый член приносил известное количество муки, сотового меда (из него делался питой мед и свечи) и пр. для пиршества; чтобы он не засыпал за столом, не объедался, не опивался, но выпивал всего три чаши в честь (minni) патрона гильдии, Христа и Девы Марии, и пил стоя на ногах и с песнопениями; чтобы он вел себя чинно и скромно, не шумел, не бил посуды, не называл другого негодяем (nithing), вором, не таскал соседа за волосы, не бил его кулаком или палкою, а что касается оружия, то чтобы и не вносил его в гильдейский дом, но оставлял при входе, и пр. и пр.³⁵. Кто был замечен в каком-нибудь из этих проступков, тот подвергался штрафу.

Члены гильдии должны были помогать друг другу. Если кто-нибудь из них желал отправиться на поклонение святым местам, то остальные обязаны были дать ему для этого денежное пособие; если один член лишался имущества вследствие пожара, кораблекрушения или других несчастных случаев, то все обязаны были сделать известное пожертвование в пользу пострадавшего; если один член гильдии встречал другого на море в большой опасности или в плену, то обязан был спасти его от опасности или выкупить из плена, – потом гильдия возвращала израсходованные на этот предмет деньги; если член гильдии, вследствие увечья, становился неспособным к работе, то остальные должны были взять его на свое попечение и содержание; если член заболевал, то остальные должны были ходить за ним и лечить его; если он заболевал или умирал на чужбине, то его должны были доставить туда, куда он желал; в случае смерти члена гильдии все обязаны были присутствовать при его похоронах и сопровождать гроб на кладбище; погребение совершалось на счет гильдии и независимо от этого все члены гильдии делали складчину, – одна часть собранной таким образом суммы шла на милостыню бедным, а другая поступала в пользу церкви и духовенства, с тем, чтобы служились мессы за упокой души умершего. За несоблюдение исчисленных обязанностей установлены были штрафы.

Гильдия имела свое управление и суд. Во главе ее стоял старшина (gerefa, altermann, senior, senator), у которого были помощники для заведывания делами экономическими и судебно-административными, а также особые лица (ключники), распоряжавшиеся пиршествами. Члены гильдии, смотря по желанию, могли обращаться с своими делами или к обыкновенному суду или к гильдейскому; но всякое дело, прежде внесения его в обыкновенный суд, непременно должно было побывать на рассмотрении в гильдейском суде. Суд производился на собраниях членов. Его ведению подлежали: неисполнение членами гильдии принятых ими на себя обязанностей и гильдейских постановлений, оскорбление словом и делом, нанесенное одним членом другому члену, его жене или родственнице, вооруженное вторжение в дом, увечье и убийство, причиненные одним членом другому. Наказаниями, налагаемыми по гильдейскому суду, были: штрафы деньгами, медом и воском и исключение из гильдии.

Таково было устройство духовных гильдии в VIII–XIII вв. В последующее время устройство их несколько изменилось и они превратились в колядные гильдии и благочестивые братства. Провести различие между теми и другими (колядными гильдиями и благочестивыми братствами) чрезвычайно трудно. Надо полагать, что колядные гильдии, которые под этим названием (kalandsgilde) в первый раз выступают в Саксонии в XIII в., теснейшим образом примыкают к тем сходкам духовных лиц, о которых писал еще Гинкмар в IX в., и которые собирались в календы, т.е. 1-го числа каждого месяца³⁶. И позднейшие колядные гильдии, подобно сходкам духовных лиц IX в., состояли из духовных, которые собирались 1-го числа каждого месяца, отправляли богослужение, рассуждали о делах и пировали в течение нескольких дней. В этом виде колядные гильдии еще можно отличить от благочестивых братств: особенностями их служит прежде всего то, что в составе их членов не было мирян, а только духовные лица; далее то, что их собрания были приноровлены к первому числу каждого месяца и наконец то, что предметами занятий на собраниях, помимо богослужения и пиршеств, были такие религиозные вопросы, которые подлежали ведению лиц духовных³⁷. Но дело в том, что колядные гильдии отличались не исключительно такими чертами. Во многих местах, например в Дании, оказалось излишним производить собрания ежемесячно и колядные гильдии ограничены были несколькими собраниями в году. Кроме того, в состав многих духовных гильдий с течением времени допущены были миряне и даже их жены, так например в Фленсбурге колядная гильдия до 1362 г. состояла исключительно из клириков, в 1362 г. разрешено участвовать в ней восьми мирянам, а в 1422 г. и жены этих мирян получили дозволение участвовать в гильдейском пиршестве. Таким образом, если в одних колядных гильдиях удерживались их характеристические особенности, то в других эти особенности постепенно терялись, колядные гильдии приближались к благочестивым братствам и сливались с ними; осталось различие в названиях, для которых трудно подыскать соответствующее различие в содержании.

Благочестивые братства XIV–XV вв. представляют ту особенность, сравнительно с устройством духовных гильдий VIII–ХIII вв., что цели их, по-прежнему строго религиозные, специализовались. Одни братства (например, св. Креста в Гейлигенгавене, св. Марии в Фленсбурге) специальной своей целью делали поддержание на алтаре свечей в известном количестве; другие (например, братство св. Гертруды в Гамбурге) устраивались для поддержания той или другой церкви, или известной ее части, как то церковной крыши; главным предметом третьих было покровительство школярам (таковы например братство св. Николая в Рицене, школярные братства, fraternitates scholarium, в Гамбурге и Цвикау); четвертые (например, братства в Одензее, Гамбурге) направляли свою деятельность на пилигримов и вообще путешественников, заводили для них госпитали, кладбища, и пр. Было и много других специальных задач, которые принимали на себя те или другие благочестивые братства.

Западно-европейским духовным гильдиям соответствуют западно-русские духовные братства. Время их происхождения неизвестно. В памятниках они в первый раз упоминаются в XII в., под именем братчин. По свидетельству летописи в 1159 г. полочане приглашали своего князя Ростислава (одного из потомков Изяслава Владимировича, владевших полоцкою землею) на братчину к церкви Пресвятой Богородицы старой па Петров день. Из Судной Псковской грамоты и некоторых грамот московских князей видно, что подобные братчины были не в одном Полоцке, но так же в Новгороде Великом, Пскове и на всем северо-востоке Руси, что они имели собственную организацию, с выборными властями и братчинным самостоятельным судом, что они заботились о благолепии приходской церкви и об устройстве общественных пиров в складчину. Но вообще сведения о братчинах очень скудны и неопределенны. Эти сведения становятся полнее и определеннее лишь с того времени, когда братчины выступают на сцену в Западной России под именем братств. Первым церковным братством в Западной России было братство Львовское, основанное около 1439 года. Но исторических данных о нем не сохранилось. Более известно о втором по времени братстве, возникшем в Вильне около 1458 г. и называвшемся кушнерским братством, т.е. братством шапошников. Древнейшим, дошедшим до нас, памятником этого братства служит грамота короля Сигизмунда I от 1538 г., которая сохранилась, вместе с подтверждениями ее, сделанными королями: Сигизмундом Августом (1561), Стефаном Баторием (1582) и Сигизмундом III³⁸. Эта грамота заключает в себе выдержки из братского устава и потому знакомит нас с устройством братства. Кроме кушнерского, в Вильне появились еще четыре братства, именно: панское (состоявшее из бурмистров, рядец и лавников города Вильны), купецкое (из купцов), кожемяцкое (из скорняков) и роское (от Роси, загородного места). В точности определить время их появления невозможно. Древнейший известный нам документ, в котором речь идет о панском братстве, относится к 1582 г., это именно грамота Стефана Батория, в которой, однако, же говорится, что братство существовало «от часу давного»³⁹; древнейший документ, в котором встречается указание на остальные три братства, относится к 1584 г. и состоит из привилегии всем пяти виленским братствам⁴⁰. Привилегия свидетельствует о существовании братств с давних пор, потому что в ней упомянуто о том, что представители братств не только кушнерского, но также панского, купецкого, кожемяцкого и роского, сообщили королю привилегии, полученные братствами от прежних королей (Сигизмунда I и Сигизмунда Августа) и от самого Стефана Батория. Названные виленские братства продолжали существовать в первоначальном своем виде и в XVII в.; по крайней мере, четыре из них (панское, купецкое, кушнерское и роское) поименованы в грамотах Сигизмунда III от 1609, 1611 и 1614 гг. и Владислава IV от 1633 г.⁴¹. В XVI в. в Вильне существовало еще шестое церковное братство, называвшееся Троицким, по имени церкви св. Троицы, которая, вместе с монастырем, была потом предоставлена братству на вечные времена королем Стефаном Баторием в 1584 г.

На основании перечисленных памятников, преимущественно грамоты Сигизмунда I, и при помощи сравнения их с теми местами уставов религиозно-оборонительных братств (о них речь будет ниже), которые представляют собою лишь более тщательное раскрытие того, что заключается в этих памятниках или предполагается ими, – можно начертить следующую картину устройства церковных братств.

Братство имело своим патроном какого-нибудь святого и называлось по его имени, или по имени церкви, в которой совершалось братское богослужение, или, наконец, по роду занятий и состоянию большинства братчиков.

Братство состояло из духовных и мирян, мужчин и женщин (разного звания и вероисповедания). Условием поступления в братство была добрая слава и неопороченная жизнь. Новый член, поступавший в братство, давал клятву в том, что он будет исполнять братские правила, и делал известный взнос (вступное) в братскую кассу. Собранные таким образом деньги, а так же те деньги, которые поступали от братчиков во время их сходок, шли на содержание церкви, духовенства, на плату за церковные службы, на дела милосердия, учреждение больниц, богаделен, странноприимных домов, и прочее.

Братство имело свою церковь, или алтарь, посвященный патрону, на котором на братский счет поддерживались горящие свечи⁴², имело также свой особый дом. В определенное время (как то: в Рождество Христово, Пасху, Сошествие Святого Духа, Воздвижение, Покров, Николин день) до четырех и более раз в году происходили собрания братчиков и все, под опасением штрафа, обязаны были явиться. Во время собраний, обыкновенно продолжавшихся три дня, в братской церкви или на братском алтаре служились обедни за живых и умерших братчиков; а в братском доме велись рассуждения о делах, касавшихся братства, и устраивался общий пир. Пир устраивался в складчину, все братчики доставляли определенное количество сотового меда (из которого делался питой мед, без платы пошлины в казну, и свечи) и пр. В течение пиршества братчикам предписывалось вести себя чинно и скромно: не напиваться допьяна, на стол не ложиться, братского меда не разливать и никаких убытков не причинять, непотребных и корчемных слов не произносить, относиться друг к другу с уважением и почтением и не наносить друг другу оскорблений словом или делом, в предотвращение же могущих произойти столкновений не входить в братский дом с оружием. Виновный в нарушении этих предписаний подвергался наказанию и, сверх того, должен был испросить прощения как у оскорбленного братчика, так и у всего братства. Если в продолжение трех дней братчики не выпивали приготовленного меда, то остатки его продавались, вырученные деньги поступали в братскую кассу и употреблялись на богоугодные цели⁴³.

Братчики обязаны были помогать друг другу. Если один братчик, по допущению Божию, приобеднел и разорился, или подвергся каким-либо несчастьям и напастям, то все должны были оказывать ему содействие и пособие, как деньгами братскими, так и сами от себя; если братчик заболевал, то о нем должны были заботиться, дать средства на поправление здоровья и на прожитие в трудное время; если братчик умирал, то все должны были отстоять обедню при теле умершего, с зажженными свечами в руках, и проводить гроб на кладбище; расходы на похороны, литургию и раздачу милостыни, в случае несостоятельности умершего, производились из братской кассы. За неисполнение братчиком обязанностей полагался штраф.

Братство имело свое управление и суд. Во главе его стояли старшины (старосты), между которыми было распределено заведывание делами судебно-административными и братской казною; в распоряжении старшин были ключники (в старинных братчинах упоминается еще пировой князь) для наблюдения за пиршествами. Братскому суду, производившемуся на собраниях членов, подлежали дела по нарушению братчиками принятых ими на себя обязанностей и правил устава, по оскорблениям, наносимым ими друг другу; сверх того к суду привлекались братчики за предосудительную жизнь, а в старинных братчинах даже за убийство, совершенное во время пиршества; обращаться с этими делами к обыкновенным судам – духовным или светским – братчикам было запрещено. Виновных присуждали: к штрафам деньгами, медом и воском, к сидению на колокольне, к временному отлучению от братского общения и, наконец, к исключению из братства.

Таково было устройство западно-русских церковных братств. Мы видим, что оно вполне сходно с устройством западно-европейских духовных гильдий. Рассуждая априорно, нет никакой надобности объяснять это сходство взаимодействием гильдий и братств. Развиться в одинаковой форме они могли совершенно самостоятельно и независимо друг от друга, потому что для их развития были одинаковые составные элементы: с одной стороны, обычай пиршеств был свойствен народному быту как германцев, так и славян, как в языческое, так и в христианское время, с другой – христианство и монастырская жизнь были распространены как между германцами, так н между славянами, и следовательно – под влиянием этих общих факторов; у германцев и славян могли появиться клятвенные союзы для взаимной помощи, с собственным управлением и судом, и, соединившись с обычаем пиршеств, образовать гильдии и братства. Мы не спорим, что все это могло произойти. Но в то же время мы не можем упустить из виду следующих фактов: во-первых, по времени происхождения гильдии предшествуют братствам, в западной Европе они появились прежде, чем в России утвердилось христианство, а вместе с ним привнесен существенный элемент для развития братств; во-вторых, возникновение братств совпадает со временем быстрейшего распространения и численного увеличения духовных гильдий в XIV–XV вв., если не принимать в расчет слабых следов существования их в XII в., под именем братчин; в-третьих, местом возникновения братств была западная окраина России, ближайшая к западной Европе; наконец, в-четвертых, устройство гильдий и братств представляет изумительное сходство не только в основных началах, из которых это устройство слагается, но также в частнейших подробностях, составляющих раскрытие основных начал. Эти факты заставляют нас допустить предположение, что если гильдии и не имели влияния на первоначальное объединение элементов, самостоятельно выработавшихся в России и сделавшихся составными частями устройства братчин, то, во всяком случае, они, именно духовные гильдии, оставались не без влияния на позднейшее оживление и постановку западно-русских церковных братств. Влияние их выразилось в двояком направлении: во-первых, духовные гильдии в период своего пространственного и численного возрастания в Западной Европе в XIV–XV вв., перешли в Западную Россию, как страну ближайшую к Западной Европе, и здесь возбуждающим образом подействовали на русские братчины, содействовали возрождению братчин в братствах в XV–XVI вв.; во-вторых, духовные гильдии, как учреждение вполне установившееся, были регулирующим моментом для возрождавшихся братств; существенные элементы братского устройства – самобытны, и гильдии могли повлиять только на более прочное их утверждение, но духовные гильдии могли послужить образцом для всестороннего обнаружения этих элементов, по примеру их статутов могли быть внесены в братские уставы некоторые частные правила относительно пиршеств, вступления в братство, обязанностей братчиков и пр.

В науке существует мнение, что внешние формы братского устройства заимствованы от западно-европейских цехов. Не говоря уже о том, что это мнение преувеличивает или, по крайней мере, недостаточно ясно определяет степень заимствования, – оно страдает еще той неточностью, что на место духовных гильдий выдвигает цехи, т.е. ремесленные гильдии. Пожалуй, можно сближать церковые братства не только с цехами, или вообще с промысловыми гильдиями, но и с гильдиями оборонительными, потому что в основе всех их лежали духовные гильдии. Но это сближение будет не совсем верно. Тогда как устройство духовных гильдий отличалось религиозным характером, в оборонительных гильдиях с этим устройством неразрывно связано было начало политической самозащиты, а в промысловых – экономическое начало. Церковные братства по характеру своему походили на духовные гильдии и в памятниках нет ни малейшего указания на то, чтобы им присуще было начало оборонительных или промысловых гильдий. Если кого-нибудь в состоянии смутить самое название церковных братств именами ремесленников (шапошники и скорняки) и купцов; то во избежание недоразумения мы должны напомнить, что и в западной Европе были подобные названия духовных гильдий, которые чрез это не переставали быть гильдиями духовными и не превращались в цехи. Название в Западной Европе бралось от большинства членов, составлявших духовную гильдию. Точно так и в Западной России название заимствовано от большинства братчиков. Рядом с ремесленниками и купцами, составлявшими большинство, допускались и лица, не бывшие ни ремесленниками, ни купцами: в королевской грамоте прямо сказано, что членами братства могли быть духовные лица; из одного выражения грамоты можно также заключать, что в число членов допускались и дворяне. Ничего подобного не было бы, если бы рассмотренные нами западно-русские братства были цехами, потому что в состав цехов входили исключительно ремесленники. Виленские шапошники и скорняки, без сомнения, образовали цехи, имевшие свои статуты и собрания, с общественным богослужением, пирами и пр. Но независимо от этого, они, или многие из них, образовали еще братства с благотворительною целью, в которые допускались не одни ремесленники того или другого цеха, а также посторонние лица. Если одною своею стороною эти братства представляли черты, общие с цехами, – зато они существенно отличались от цехов тем, что чужды были всяких промышленных целей. Между тем сходство их с духовными гильдиями замечается как в частнейших чертах устройства, так и в существенных основах и общем характере этого устройства. Поэтому более сообразно сближать церковные братства с духовными гильдиями, а не цехами, и ставить выработку форм братского устройства в зависимость от гильдий духовных, а не каких-либо других; это тем естественнее, что во время возникновения западно-русских церковных братств, роль духовных гильдий была значительнее, чем цехов, они были более распространены и популярны, чем цехи, – кроме того, самые формы цехового устройства находились в зависимости от духовных гильдий.

Вторую ступень в развитии западно-европейских гильдий занимают гильдии оборонительные, деятельность которых главным образом направлена была на взаимную оборону от насилий и несправедливостей, причиняемых могущественными магнатами и вообще людьми посторонними. Эти гильдии находятся в генетическом родстве с духовными гильдиями: что они произошли от последних – доказательством тому служит присутствие во всех них религиозного элемента, наряду с главным и преобладающим элементом политическим. Почему развитие гильдий получило такое, а не иное направление, а именно, почему они из духовных гильдий, с строго-религиозным характером, превратились в гильдии оборонительные, с преобладающим политическим характером, – объяснении этому следует искать в исторических условиях времени. Время происхождения оборонительных гильдий было временем дробления державной власти в Западной Европе: королевская власть пала, и ее атрибуты были перенесены на территориальных владельцев. По мере того, как совершался этот политический переворот, общественная безопасность делалась все более невозможною; насилие и притеснение становились безнаказанными, потому что исходили от представителей судебно-административной и военной власти, территориальных владельцев, и употреблялись ими, как средство к увеличению их поземельной собственности, – направлены были к тому, чтобы заставить людей, остававшихся еще свободными и имевших свои алоды, искать их защиты, поступить к ним в вассальные отношения и свои алоды превратить в бенефиции. При отсутствии политической силы, которая защищала бы слабых от неправд сильных феодалов, первым приходилось избирать одно из двух: или отдаться под покровительство феодалов, или положиться на собственные средства и самим защищаться от насилий. Большинство избрало первый путь, но многие вступили также на второй, и так как силы людей, решившихся на борьбу, взятые порознь, были ничтожны сравнительно с силами магнатов, и единичная борьба их была бы борьбою неравною, – то, с целью уравновесить ее, явилась мысль о корпоративной борьбе. После того, как была сознана потребность корпорации, вопрос заключался в том, в каких формах эта потребность найдет себе выражение. Существование духовных гильдий решило вопрос: они дали готовые формы для корпорации, и явились оборонительные гильдии.

Как противовес феодальной системе, с ее дурными сторонами, оборонительные гильдии, надо полагать, прежде всего, явились во франкском государстве, потому что в нем раньше, чем в других государствах, развилась эта система. Каролинги неблагоприятно отнеслись к оборонительным гильдиям, видя в них силу, враждебную вассальным отношениям, которым они покровительствовали из военных расчётов. Равным образом и духовенство неодобрительно посмотрело на новые союзы, с одной стороны потому, что эти союзы стремились эмансипироваться из-под его влияния, с другой – потому что епископы были вместе территориальными владельцами, духовными магнатами, и оборонительные гильдии представляли опасность для их политического значения в пределах их территорий. Отсюда произошло, что светское и духовное правительства в пределах Франции и Германии вели постоянную борьбу с оборонительными гильдиями и старались уничтожить их. Против них издавали законы: Людовик Благочестивый (817), Карломан (884), Фридрих I Барбаросса (1161), Фридрих II (1219, 1232), Генрих (1231). Некоторые из этих законов изданы по настоянию духовенства, например закон Генриха – по почину епископа вормского, Генриха II (бывшего графа Саарбрюкенского). Независимо от давления, производимого духовенством на гильдии чрез посредство высшей светской власти, епископы собственнолично вели борьбу с гильдиями, – например, архиепископы кёльнские Аннон II (1056–1075) и Конрад (1238–1261) боролись с гильдиями Кельна, епископ Шпейерский Фридрих (1272–1302) – с гильдией Шпейера. Несмотря на противодействие светского и духовного правительств, оборонительные гильдии продолжали существовать в городах Франции и Германии: кроме названных городов (Кельна и Шпейера), есть следы существования их в Трире, Госларе, Франкфурте-на-Майне, Любеке, Данциге, Кенигсберге, Страсбурге, и др. Однако же борьба за существование, которую должны были вести оборонительные гильдии во Франции и Германии, не прошла бесследно для их жизни; прямым результатом ее было то, что оборонительные гильдии не достигли здесь юридически прочного положения и до нас не дошло их статутов.

Не такова была их судьба на севере, где правительство отнеслось к оборонительным гильдиям, как к средству для поддержания общественного мира в стране, и поощряло их. Из северных государств Англия – первая страна, в которой история указывает на древнейшие по времени оборонительные гильдии. Здесь, уже в IX в., они получили значительное развитие, благодаря особенно покровительству короля Альфреда Великого. Между прочим, известно, что оборонительная гильдия в IX в. существовала в Кембридже; от нее сохранился статут, по древности занимающий первое место между статутами оборонительных гильдий⁴⁴. Известно также, что в других городах Англии в очень раннюю пору были оборонительные гильдии. В Лондоне, еще в англосаксонский период, существовало несколько гильдий, которые при короле Адельстане (X в.) заключили между собою союз для лучшей защиты их собственности; союз замечателен тем, что был скреплен не клятвой, как в других гильдиях, а посредством обмена залогов; существовали также: гильдия в Доуере и три гильдии в Кентербюри. Но из всех северных государств самое большое развитие оборонительные гильдии получили в Дании. По времени своего появления датские гильдии относятся к XI–XII вв. Первое историческое свидетельство о них находится в одной стародатской хронике, писанной на латинском языке. В этой хронике, под 1130-м годом, сообщается сведение, что когда король Николай, сын которого, Магнус, убил герцога Кнуда Лаварда, подошел к городу Шлезвигу; то спутники советовали ему не входить в город, потому что граждане этого города составляют гильдию и имеют строгий закон, по которому не допускается, чтобы оставался безнаказанным тот, кто нанес вред члену гильдии или умертвил его. Герцог Кнуд был при своей жизни старшиной (senior) и покровителем гильдии, и королевские спутники опасались, чтобы гильдейцы не отомстили королю за то, что его сын убил их старшину. Король не послушался совета и с презрением сказал: «неужели я должен еще бояться кожевников и башмачников (pellipariis et sutoribus)!» и безбоязненно вошел в город. Тотчас после того ворота были заперты, по звуку гильдейского колокола (campana convivii) быстро собрались граждане, овладели королем и умертвили его, вместе с теми, кто старался защищать его⁴⁵. Из этого рассказа видно, что шлезвигская оборонительная гильдия существовала до 1130 г., следовательно она явилась в первой половине XII века, а может быть и в XI веке, затем, что она имела свой закон, т.е. статут, который, впрочем, до нас не сохранился. Кроме шлезвигской гильдии, возникли не позже XII в. оборонительные гильдии в городах Дании: Одензее, Фленсбурге и Мальме. Все они посвящены были датскому королю, св. Кануту, канонизированному папой в 1100 г., получили (до 1202 г.) подтвердительные грамоты от датских королей, и каждая имела свой статут. Все три статута дошли до нас46. В Дании были также оборонительные гильдии, посвященные герцогу Кануту, тому самому Кнуду Лаварду, смерть которого имела трагические последствие для короля Николая и который был канонизирован папой в 1170 г. Сохранился статут гильдии этого святого; но когда он был записан и какой гильдии принадлежал – неизвестно47. Наконец, были в Дании оборонительные гильдии, посвященные королю Эрику Плогненнингу, который хотя не был канонизирован папой, однако же почитался святым с тех пор, как его мощи перенесены были, в 1257 г., из Шлезвига в Рингштедт. Обнародован48 один статут гильдии Эрика, по времени относящийся к ХIII в. и записанный в городе Сканоре. При сличении статутов указанных шести гильдий (одной английской и пяти датских), замечается сходство между ними в главном и различие лишь в частностях. В виду этой особенности, ученые не без основания предполагают, что в основе их лежит один первоначальный статут, который в IX в. нашел применение в Англии и затем был перенесен в Данию⁴⁹.

В устройстве оборонительных гильдий можно различить две стороны: одна сторона примыкает к духовным гильдиям и не обнаруживает ничего нового сравнительно с ними; другая представляет черты новые, не встречающиеся в духовных гильдиях. Судя по статутам, оборонительные гильдии руководствовались теми же правилами относительно внутреннего устройства, которые практиковались в духовных гильдиях; в них действовали те же постановления касательно состава членов, условий их поступления в гильдию, гильдейских церквей, алтарей, домов, общих собраний, богослужения, пиршеств, взаимных обязанностей при жизни и после смерти, управления и суда. Словом, все то без исключения, что нами сказано при изложении устройства духовных гильдий, вполне может быть применено и к оборонительным гильдиям. С этой стороны устройство оборонительных гильдий было простым повторением устройства духовных гильдий и ничего нового не представляло. Но при таком близком сходстве было и отличие устройства оборонительных гильдий от устройства духовных гильдий. Оно касалось того пункта устройства, который обнимает собою обязанности членов, и заключалось в том, что в оборонительных гильдиях не только оставлены в силе все те обязанности, которые лежали на членах духовных гильдий, но кроме того увеличены новыми обязанностями, существенно отличными от прежних. Эти новые обязанности представляли собою развитие начала самопомощи (положенного в основу обязанностей членов духовных гильдий) в политическом направлении, тогда как в духовных гильдиях это начало развито было лишь в религиозном направлении. Общий характер и содержание этих обязанностей мы совершенно точно определим, если скажем, что оборонительная гильдия заступила место старогерманского рода, и члены оборонительной гильдии стали друг к другу в такие же отношения, в каких прежде находились члены одного рода.

Род, т.е. союз лиц, объединенных узами родства, с общим родоначальником во главе, был древнейшею формою быта германцев и имел весьма важное значение в их жизни. Распределение общинной земли производилось по родам, на войне германцы сражались отрядами, образовавшимися из родов, но особенно солидарность членов рода обнаруживалась на суде. Народное право германцев, так называемые варварские законы (leges barbarorum), служащие древнейшим памятником юридического быта германцев, усвояют роду следующие права и обязанности: род имел право мстить за оскорбление и убийство его члена или взыскивать виру (вергельд)⁵⁰, следуемую за этого члена, как выкуп от мести; в свою очередь, род был ответствен за своих членов, он должен был платить виру за преступления своих членов, а если преступление было такого рода, что невозможно было расплатиться вирой и виновному грозила месть родственников потерпевшего от преступления, то закон дозволял виновному бежать, и родичи обязаны были облегчить ему бегство (это добровольное бегство превратилось потом в изгнание из страны, право сделалось наказанием); родичи обязаны были также сопровождать члена рода на суд и быть его соприсяжниками. Таким образом, род был гарантией мира; он сдерживал своих членов от нарушения мира и оказывал им защиту против нарушителей мира. С течением времени последовало разложение родового союза германцев. Это разложение окончательно совершилось к VIII в., т.е. к тому времени, с которого началось усиленное развитие феодальной системы, а с нею и феодальной анархии. Следовательно, род находился в полном разложении тогда, когда нужда в его защите всего более ощущалась. Воспоминание о старинном роде, как коренной форме быта, сохранялось у германцев, и когда при увеличивавшемся феодальном бесправии, у них явилась мысль о корпорации, нашедшая себе выражение в формах духовной гильдии, то ничего нет удивительного, что основою этой мысли было народное стремление восполнить живо чувствовавшийся недостаток естественного рода и на место разложившегося естественного рода создать род искусственный. Отсюда произошло, что на оборонительные гильдии были перенесены все те представления, которые соединялись с понятием рода. Оборонительная гильдия сделалась искусственным родом и заменила собою прежний естественный род; ей усвоено было то политическое значение, которое прежде принадлежало роду, на членов оборонительной гильдии возложены те обязанности, которые прежде лежали на членах рода.

Обязанности эти заключались в следующем. Если член гильдии был убит человеком, не принадлежавшим к гильдии, то остальные члены должны были помогать родственникам убитого, взыскивать за него виру или мстить, – известная доля взысканной за убитого виры шла в пользу гильдии; в случае отсутствия родственников, гильдия вполне принимала на себя преследование (взыскание виры или месть) убийцы, – и вся вира шла в пользу гильдии. С другой стороны, если член гильдии убивал постороннего человека, не принадлежавшего к гильдии, и сам не в состоянии был заплатить виру за убитого, то остальные члены помогали ему, делая для этого складчину. Если же члену гильдии грозила месть за убийство, то остальные члены должны были дать ему возможность спасти свою жизнь и доставить ему средства к бегству: если это было поблизости воды, то его обязаны были снабдить лодкой, веслом и т. д. и затем предоставить его самому себе; если это было поблизости леса, то обязаны были проводить его до леса, но в самый лес не входить, предоставив его самому себе; если он не· имел лошади, то обязаны были снабдить его таковою безвозмездно на один день и одну ночь, а затем за пользование лошадью более суток он должен был платить хозяину, в случае же его несостоятельности платила гильдия. Если член гильдии был позван на суд, то остальные члены должны были сопровождать его и быть его соприсяжниками; если же дело поступало в высшую судебную инстанцию и по дальности расстояния и трудности пути неудобно было отправляться туда всем членам, то эта обязанность возлагалась на двенадцать членов; их назначал старшина гильдии или же они избирались по жребию (и никто, под опасением штрафа, не мог отказываться), а издержки, сопряженные с их путешествием, гильдия принимала на свой счет.

Вторую ступень в развитии западно-русских братств занимают религиозно-оборонительные братства, деятельность которых была направлена на оборону православной веры от насилий католиков. Эти братства выдерживают некоторою аналогию с западно-европейскими оборонительными гильдиями, но в то же время существенно разнятся от них и различие зависит от различия исторических обстоятельств, обусловивших их происхождение. Оборонительные гильдии были вызваны к жизни общественной неурядицей, притеснениями феодалов; потребовалось дать отпор этим притеснениям, и чтобы создать нужную для этого физическую силу, отдельные лица стали соединяться в корпорации и обязывались стоять друг за друга на суде, защищать от мести, угрожавшей от посторонних людей, и мстить посторонним за оскорбления, наносимые членам корпорации; следовательно, задачи корпораций были политического свойства. В западной России со второй половины XVI в. тоже началась неурядица, но она была произведена не политическим переворотом, не переменою системы государственного устройства; она находилась в связи с религиозными вопросами и зависела от того, что в отношениях польского правительства и общества к православным произошел решительный и неблагоприятный поворот. Этот поворот начался с того времени (1570), как иезуиты получили доступ в польское государство и забрали в свои руки управление политикой правительства и умами общества; под руководством иезуитов началось систематическое истребление православия в западно-русских пределах. Средством к тому служили: преследование православных, разрушение и уменьшение числа их храмов, лишение православных духовенства и деморализация этого духовенства, проводимая замещением духовных мест людьми недостойными, воспитание юношества в духе строго-католическом и, наконец, литературная богословская полемика. Православию угрожала серьезная опасность, и в среде православных должно было явиться сознание необходимости дать отпор врагам и принять нужные меры для того, чтобы парализовать нх усилия. Такая борьба была не по силам единичным личностям, и ее взяли на себя корпорации православных; но отличие этих корпораций от западно-европейских заключалось в том, что задачи их борьбы были не политического, а религиозного свойства, а именно: защита православной веры от истребления. В Западной Европе для устройства корпораций, предназначенных охранять имущество и личные права граждан от насилий феодалов, заимствованы были готовые формы из духовных гильдий, имевших до того времени строго религиозный характер, и таким образом явились оборонительные гильдии. Точно так и в Западной России у православных явилась мысль воспользоваться для корпоративной борьбы с католиками и для защиты от них православной веры учреждением, уже существовавшим в Западной России и имевшим благотворительные цели, именно церковными братствами; таким образом, возникли религиозно-оборонительные братства. Следовательно, религиозно-оборонительные братства находятся в таком же генетическом родстве с церковными братствами, в каком оборонительные гильдии находятся с духовными гильдиями. Религиозно-оборонительные братства, подобно оборонительным гильдиям, устраивались «для грунтовнейшей остороги и обороны»; но тогда как предметом обороны гильдий были права чисто гражданские, оборона братств была направлена «на услугование церкви матце нашой и спасению нашему»⁵¹. Кроме различия в предмете обороны, было еще различие в средствах обороны: тогда как в оборонительных гильдиях они (средства), применительно к цели – охране общественной безопасности, были скопированы с принадлежностей старогерманского рода, как традиционного защитника гражданского мира, в религиозно-оборонительных братствах они, применительно к цели – защите веры от истребления, находились в соответствии с теми мерами, которые употреблялись для истребления веры, и составляли прямой противовес этим мерам.

Начало образованию религиозно-оборонительных братств из прежних церковных было положено в промежуток времени между 1570 и 1586 гг. во Львове: на это указывает устройство братской типографии во Львове до 1584 г. Но первые попытки превратить церковные братства в религиозно-оборонительные не имели системы и строго выработанного плана. Только к 1586 году план был вполне выработан и нашел себе выражение в уставе Львовского братства⁵², санкционированном Антиохийским патриархом Иоакимом и создавшем тип западно-русских, религиозно-оборонительных братств. По этому плану, прежде всего, в 1586 г., было перестроено старинное церковное братство, существовавшее с 1439 г. во Львове, при церкви Успения Пресвятой Богородицы. Затем, в 1588 г., по примеру львовского братства, было перестроено церковное братство св. Троицы в Вильне; скоро оно получило подтвердительные на свое существование в новом виде грамоты от Константинопольского патриарха Иеремии (1588) и польских королей Сигизмунда III (1589, 1592) и Владислава (1593)⁵³. Наконец, по образцу львовского же братства, были вновь основаны братства: Богоявленское в Киеве (1588), Николаевское в Бресте (1591), Анненское при Петро-Павловском соборе в Минске (1592), Богоявленское в Бельске (1594), Спасское в Могилеве (1597), Крестовоздвиженское в Луцке (1617), Богоявленское в Пинске (1633) и множество других. Из документов, относящихся к этим братствам, для нас важен устав луцкого братства⁵⁴, так как, по своей, обстоятельности и подробности, он стоит наряду с уставом львовского братства, в некоторых пунктах даже дополняет этот последний устав и таким образом содействует выяснению внутреннего устройства западно-русских религиозно- оборонительных братств.

В этом устройстве замечаются две стороны: с одной стороны в религиозно-оборонительных братствах есть черты, составляющие простое заимствование из устройства прежних церковных братств, с другой – в них есть черты новые, не встречающиеся в прежних братствах. Устройство церковных братств было заимствовано религиозно-оборонительными почти целиком: в последних видим тот же состав членов, те же условия их поступления в братство, те же братские церкви, алтари и дома, те же собрания братчиков, с богослужением и правилами благоповедения во время заседаний, те же обязанности в несчастиях, болезни и после смерти, то же самостоятельное управление и суд. Устройство церковных братств было изменено религиозно-оборонительными братствами только в двух пунктах. Во-первых, установлены более частые и правильные собрания братчиков, именно малые собрания назначены еженедельно, после заутрени (на один час), а большие ежемесячно, после обеда (последние, может быть, по примеру колядных гильдий). Во-вторых, пиршества во время братских собраний выведены из употребления, по крайней мере, в братских уставах о них не упоминается, напротив, прямо сказано, чтобы братчики собирались «не во пианство, но во славу Божию, глаголюще во псалме и песнех духовных, воспевающе и поюще во сердцех ваших Господеви»⁵⁵, в связи с устранением пиршеств из братских собраний, находится правило, чтобы большие собрания происходили после обеда, чтобы, следовательно, братчики являлись в собрание сытыми; уничтожением братских пиршеств объясняется и то, почему в уставах ничего не говорится о ключниках. За исключением этих двух изменений, устройство церковных братств было удержано религиозно-оборонительными братствами.

Но независимо от этого в устройство последних внесены были некоторые совершенно новые особенности, сообразно с специальною задачей религиозно-оборонительных братств. Такою задачей была защита веры отцов и борьба с католиками, усиливавшимися искоренить православие. Борьба велась с помощью того самого оружия, которое употреблялось католиками против православной веры, так что характер нападения со стороны католиков определял собою выбор оружия православными и имел влияние на появление новых особенностей устройства братств. Католики воздвигали против православных преследования; братства жаловались на эти преследования правительству и так как в большинстве случаев жалобы оставались без последствий, то братства помогали православным противодействовать гонениям иными способами, или, выражаясь словами королевской грамоты, производили денежные сборы на бунты и смуты⁵⁶. Католики разрушали храмы православных; братства созидали их вновь на свои средства и по местам давали содержание причту. Католики заботились о том, чтобы у православных не было духовенства или, по крайней мере, чтобы духовные должности занимали люди недостойные, которые бы своим неблагомыслием и порочною жизнию заставляли народ отступать от православной веры; братства заводили на свой счет школы, приготовляли в них достойных кандидатов на епископские и священнические места и прилагали старания к тому, чтобы эти места были заняты; с целью не допустить недостойных лиц до занятия духовных мест, братства принимали деятельное участие в избрании епископов и священников, наблюдали за чистотою их веры и жизни, – в случае религиозных заблуждений и дурного поведения священников доносили о них епископу, и епископ непременно обязан был принять меры к искоренению зла, в случае нарушения церковных канонов, соблазнительного поведения или нетвердости в вере епископов, противодействовали их распоряжениям и немедленно доносили патриарху. Католики старались о воспитании русского юношества в католическом духе; братства открывали ему свои школы, где обучение шло в духе строго-православном, – чтобы отклонить молодых людей от поступления в католические учебные заведения и привлечь в свои школы, братства заботились об улучшении преподавания и не щадили издержек на приглашение знаменитых наставников. Католики издавали против православных полемические сочинения; братства устрояли типографии и в них печатали не только богослужебные книги для церковного употребления, учебники и пособия – для школьного, но также ответные сочинения католикам; полемические сочинения против католиков, печатавшиеся в братских типографиях, составлялись частью воспитанниками братских школ, частью известными в свое время учеными, которые нарочито для этой цели приглашались братствами. Школы, типографии и право на учреждение их были особенностями устройства религиозно-оборонительных братств. Такими же особенностями были права братств: сооружать храмы, принимать участие в избрании епископов и священников и иметь активный надзор за их жизнию и религиозными убеждениями. Эти особенности, в своей совокупности и порознь, в том виде, как они выработались в Западной России, составляют явление вполне оригинальное, развившееся под влиянием исключительных условий исторической жизни, незнакомое ни одной западно-европейской гильдии, а до 80-х годов XVI столетия и ни одному западно-русскому братству. С точки зрения этих только особенностей религиозно-оборонительные братства были учреждением безусловно самобытным и независимым, а с точки зрения остальных принадлежностей их устройства, они находились в непосредственной зависимости от церковных братств и (чрез церковные братства) в посредственной зависимости от духовных гильдий.

Третью ступень в развитии западно-европейских гильдий занимают гильдии промысловые, имевшие главным своим назначением содействовать развитию торговли и ремесел. Переход духовных и оборонительных гильдий в промысловые, с преобладающим характером промышленным, вместо религиозного и политического, объясняется составом городского населения, дававшего главный контингент гильдиям. В городах было сравнительно мало людей, которые составляли рыцарство, имели поземельную собственность и жили доходами с нее или вообще капиталом; большинство населения принадлежало к купцам и ремесленникам, которые занимались промыслами – торговлей и ремеслами, и жили личным трудом. Пока перевес в гильдиях имело духовенство, они сохраняли религиозный характер и оставались духовными гильдиями; пока членами их были главным образом лица, принадлежавшие к рыцарству, на которых, как мелких поземельных, алодиальных собственников, всего более простирался гнет сильных феодалов, гильдии оставались оборонительными. Но членами гильдий были не исключительно духовенство и рыцари. Поскольку средоточием гильдий были города, а большинство городского населения составляли купцы и ремесленники, то последние и стали наполнять собою гильдии. Вместе с тем начал изменяться самый характер гильдий. Первоначальная их цель – религиозная духовных гильдий и политическая оборонительных – отступила на задний план: члены гильдий – купцы и ремесленники – начали вносить в свои статуты постановления, которые обеспечивали их занятия – торговлю и ремесла. Таким образом духовные и оборонительные гильдии превратились в промысловые, которые, в свою очередь, распались на купеческие и ремесленные, смотря по тому, из кого они состояли – из купцов или ремесленников.

Купеческие гильдии впервые появились в Англии. В Лондоне и Йорке они существовали еще в англо-саксонский период; в других городах Англии они особенно распространились при королях: Генрихе II, Иоанне и Генрихе III. Они перешли также и в Шотландию: сохранившийся статут купеческой гильдии города Бервика, от 1284 г., занимает одно из первых мест по своей полноте⁵⁷. Не подлежит, далее, сомнению существование купеческих гильдий во Франции в XIII в.: в 1204 г., в Париже, встречаются mercatores hansati⁵⁸, которые потом, в 1220 г., купили себе у короля различные привилегии и пользовались ими во все последующее время, за исключением конца XIV и начала XV вв., когда права парижской купеческой гильдии были уничтожены (в 1411 году они снова восстановлены). Начиная с XIII в. последовало усиленное развитие купеческих гильдий в Германии, Дании и других странах. Для примера можно указать, как на более важные, на гильдии Святой Троицы в Одензее и Копенгагене, Св. Николая в Фленсбурге и пр. Сильное размножение купеческих гильдий в значительной степени зависело от появления гильдий чуже-купеческих. Если купцы, торговавшие на родине, находили нужным устроять гильдии в видах содействия торговле, то, без сомнения, еще более побуждений к заключению торговых союзов имели те купцы, которые торговали в чужих краях. Поэтому образовались чуже-купеческие гильдии, в состав которых входили иностранные купцы, торговавшие в том или другом городе, как то: немцы, торговавшие в Лондоне, Новгороде, англичане, торговавшие в Париже и т. д. Затем купцы, составлявшие гильдию в иноземных городах, естественно, захотели находиться в более тесном союзе друг с другом на родине, а вследствие этого произошло дробление туземных гильдий: рядом с главными купеческими гильдиями появились второстепенные, представлявшие собою подразделения главных. Так, между прочим, случилось с купеческими гильдиями в Любеке и Гамбурге в конце XIV в.

Именем ремесленных гильдий обозначались союзы не только ремесленников в собственном смысле, но также мелких торгашей, которые отличались от купцов и сливались с ремесленниками. Из всех западно-европейских гильдий эти союзы имели самое важное историческое значение и под названием цехов сохраняются до настоящего времени. Возникновение ремесленных гильдий, иначе называемых цехами, относится к XII в. В Англии самыми древними были цехи ткачей, которые образовались – в Лондоне и Оксфорде при Генрихе I, в Ноттингеме, Йорке, Гундингтоне, Линкольне и Винчестере при Генрихе II. После цехов ткачей образовались при Генрихе II цехи пекарей в Лондоне, скорняков в Оксфорде и суконщиков в Винчестере. Несколько позже, при Ричарде I, составили цех лондонские седельники. Цехи мастеров золотых дел и мясников в Лондоне, по происхождению своему, тоже относятся к XII в., хотя в точности определить время их происхождения невозможно. На континенте Европы, подобно тому, как и в Англии, цехи появляются еще в XII в.: известно, что в 1157 году существовал цех сапожников в Магдебурге. Несмотря однако же на то, что ремесленные гильдии возникли в XII в., касательно их мы не имеем от ХII в. подлинных документов, грамот и статутов. Этого рода памятники дошли до нас лишь от последующего времени. Самые ранние грамоты принадлежат XIII в. и касаются базельских, бременских и гекстерских цехов; к самому позднему времени относятся грамоты и статуты датских цехов, – они принадлежат лишь XV–XVI вв., хотя самые цехи, несомненно, существовали еще в XIII в., известно, например, что в 1268 г. был цех пекарей в городе Ротшильде, а в 1294 г. были цехи в Копенгагене. От цехов ничем не отличались по внутреннему устройству те гильдии, которые составлялись подмастерьями и учениками (в состав цехов входили только мастера тех или других ремесел). Об этом мы можем судить на основании сохранившегося статута гильдии Святой Екатерины, устроенной подмастерьями пекарей в Копенгагене⁵⁹.

Устройство промысловых гильдий (как купеческих, так и ремесленных) можно рассматривать с двух сторон: с одной стороны они представляют черты общие с остальными гильдиями, с другой – новые, чуждые остальным гильдиям. Так как промысловые гильдии, подобно оборонительным, имеют в своей основе духовные гильдии и развились из них, то все те черты устройства, которыми отличаются духовные гильдии и которые были заимствованы оборонительными гильдиями, встречаются также и в промысловых гильдиях. Промысловые гильдии, подобно всем остальным, имели своих патронов, церкви, алтари, дома; состояли из мужчин и женщин, соблюдали те же условия поступления членов в гильдию; в дни, посвященные памяти патронов и в некоторые другие дни, раза два, три или четыре в год, имели собрания, во время которых совершалось торжественное богослужение, происходили рассуждения о делах гильдии и пир на общий счет; соблюдали те же предписания относительно поведения членов на собраниях и взаимных обязанностей (помогать друг другу, доставлять домой заболевшего или умершего на чужбине, устраивать погребение на общий счет, присутствовать при похоронах и сопровождать гроб на кладбище, раздавать милостыню и заказывать мессы за спасение души умершего и пр.); имели свое управление, с старшиной, его помощниками⁶⁰ и ключниками, а также самостоятельный суд. Но рядом с этими общими чертами, в устройство промысловых гильдий внесены были черты новые и некоторым общим (с духовными и оборонительными гильдиями) чертам предан был новым смысл и значение, применительно к главной цели, которую преследовали промысловые гильдии.

Главная цель их была промышленная: корпоративное содействие производству торговли и ремесел. Первою особенностью устройства, которая была выработана промысловыми гильдиями, задавшимися этою целью, был принцип, что только те лица могут заниматься торговлей и ремеслами, которые состоят членами гильдий, и наоборот – членами купеческих гильдий могут быть только купцы, ремесленных только мастера (и их жены после смерти мужей). Сначала этот принцип имел силу в стенах города, но потом распространился на окрестности и купеческие гильдии с ремесленными цехами захватили в свои руки промышленность не только в районе городов, но и вне его. Затем, под влиянием этого принципа, выработаны были другие две особенности, именно сообщен был особый смысл и значение двум чертам общегильдейского устройства. Первою такою чертою было общее правило, по которому принятие нового члена гильдии зависело от наличных членов, решавших вопрос: новый член, по своим нравственным качествам и репутации, заслуживает ли того, чтобы быть принятым в гильдию, или нет. После того, как утвердился вышеуказанный принцип, это правило получило в промысловых гильдиях особенное значение и ему дано было одностороннее и вредное в культурном отношении применение. Гильдии воспользовались этим правилом, как средством монополии: они старались, по возможности, сократить число своих членов и, заграждая доступ в гильдию (следовательно, к занятиям торговлею и ремеслами) новым лицам, увеличить чрез то доход наличных членов гильдии, купцов и ремесленников. Как на пример подобного злоупотребления старым гильдейским правилом, в видах монополии, можно указать на цех ткачей в Лондоне: при Генрихе I он состоял из 280 мастеров и станков, между тем, ко времени Эдуарда III число станков уменьшилось до 80. Другою чертою общегильдейского устройства, которой, под влиянием принципа промысловых гильдий, был придан новый смысл, было правило, по которому новый член, при поступлении в гильдию, должен был внести известную сумму денег в гильдейскую кассу. Прежде чем гильдии приобрели себе исключительное право на занятия торговлей и ремеслами, право это мог получить всякий, внесши территориальному владельцу определенную плату. Когда же это право сделалось исключительным достоянием гильдий, тогда частным лицам не было нужды и возможности покупать его у территориальных владельцев: чтобы сделаться купцами или ремесленниками, им следовало только поступить в гильдию. Таким образом, всякий поступавший в гильдию ео ipso становился купцом или ремесленником, т. е. получал то право, которое прежде приобреталось за деньги. Поскольку же новый член делал, по старинному обычаю, взнос в гильдейскую кассу, то отсюда произошло, что этому взносу было придано значение платы за право заниматься торговлей или ремеслом, взимавшейся прежде территориальным владельцем. С территориальным владельцем ведалась уже гильдия, а не частное лицо: оно платило гильдии, делаясь ее членом, и затем спокойно приступало к своим занятиям. Дальнейшая особенность, тоже вытекшая из основного принципа промысловых гильдий и бывшая нововведением последних, касалась предметов ведения гильдейской администрации и суда. Кроме предметов ведения, одинаково общих духовным и оборонительным гильдиям, в ведение промысловых гильдий поступил полицейский надзор за производством торговли и ремесел: гильдия определяла, на каких местах, в какое время и какими товарами должна производиться торговля, какого достоинства должны быть товары и ремесленные изделия, за какую цену они должны продаваться, и пр.; затем гильдия имела наблюдение за исполнением ее предписаний и виновных в нарушении их привлекала к своему суду. Полицейский надзор и суд по делам торговым и ремесленным составляли новость, отличающую организацию промысловых гильдий от судебно-административной организации остальных. Если ко всему, сказанному нами, мы прибавим еще ту особенность, что с промысловыми гильдиями, преимущественно ремесленными цехами, совпадало подразделение городского ополчения на части, то мы окончательно исчерпаем все черты отличия промысловых гильдий и, вместе с тем, уясним себе происхождение цеховых знамен и значков.

В России тоже были промысловые братства, купеческие и ремесленные, на которые можно смотреть, как на третью ступень в развитии братств, хотя, по времени происхождения, они предшествуют религиозно-оборонительным братствам. Почва для них была подготовлена братчинами; но самое утверждение их на этой почве находится в связи с распространением западно-европейских промысловых гильдий. Купеческие братства появились в городах северо-западной России, торговавших с Западом, как то: в Новгороде, Смоленске и, вероятно, Полоцке. Знакомство северо-запада России с купеческими гильдиями могло начаться очень рано, так как начало торговли Западной Европы с северной Россией относится к очень раннему времени: намеки на нее встречаются в скандинавской саге о святом Олафе, а исторические указания на нее есть уже у писателей XI в., Адама Бременского и Саксона Грамматика. Знакомство русских с купеческими гильдиями сделалось еще более удобным после того, как в самом Новгороде основалась одна такая гильдия, а именно гильдия Св. Петра в немецком дворе. Под влиянием купеческих гильдий, в поименованных городах с XII в. стали учреждаться братства, которые носили названия купеческих общин и сотен. Немногие данные, сохранившиеся о них в памятниках, дают право заключать, что в существе они ничем не отличались от купеческих гильдий. Подобно гильдиям, они состояли из пошлых купцов, торговавших или одним видом товаров (например, воском, кожей, сукном, хлебом, рыбой, съестными припасами – купцы прасолы), или с одним каким-либо краем (купцы заморские, низовские, рижские и пр.); подобно гильдиям, у них было вложенье, т.е. взнос в братскую кассу, имевший значение платы за право торговли; у них было свое управление, с старостами, и свой суд по торговым делам; подобно гильдиям, они находились под покровительством какого-нибудь патрона или церкви, и пр. Торговля русских городов Западной Европой повела к знакомству не только с купеческими гильдиями, но также с цехами. Нет ничего невероятного в том и предположении, что еще с XII–XIII столетий в Новгороде, Смоленске, Полоцке и др. городах устроялись ремесленные братства, по примеру западно-европейских цехов: тем более, что нельзя с достоверностию сказать, чтобы община вощаников, кожевников и суконников, упоминаемые в памятниках, были купеческими, а не ремесленными братствами, так как и в России мелкое купечество сливалось с ремесленниками, подобно тому, как это было в Западной Европе. Но несомненные, документальные сведения о ремесленных братствах дошли из XVI–XVII вв., когда последовало быстрое их возрастание в западной России. До какой степени они размножились в это время, можно видеть из перечня ремесленных братств, учрежденных в Вильне. В Вильне были учреждены ремесленные братства: солодовников и пивоваров в 1552 г., мясников в 1596 г. и литейщиков в 1611г. Кроме того, являются уже существующими ремесленные братства: хирургов и разные другие в 1552 г., сапожников в 1579 г., шапошников – в 1586 г., ткачей в 1597 г., рыбников в 1635 г., соленников в 1636 г. Все эти братства в грамотах называются цехами и представляют собою не что иное, как перенесение на западно-русскую почву устройства западно-европейских цехов, с их старшинами⁶¹, ремесленным судом и правилами относительно церквей, алтарей, взаимной помощи в несчастиях и обязанностей после смерти, клятвы при принятии новых членов, денежных взносов, общих собраний, и т. д.

Доцент Н. Скабаланович