Архиепископ Николай Японский

Настоящий очерк представляет собою свод двух речей, произнесенных автором 26 и 29 февраля в заседаниях Русско-Японского Общества и Императорского Общества Востоковедения в память почившего архиепископа Николая, состоявшего почетным членом этих обществ.

В лице почившего высокопреосвященного Николая, архиепископа Японского, Россия понесла тяжелую, скорбную, невознаградимую утрату, и чем больше вдумываешься в личность покойного и чем больше анализируешь его деятельность, тем больше сознаешь, что потеря эта в буквальном смысле слова незаменимая. Умер крупнейший русский государственный деятель, который в течение 50-ти лет, никем не побуждаемый, по одному только собственному стремлению, по одной личной инициативе являлся проводником неотделимых от России православных начал и, после долгих испытаний и трудов стяжал, наконец, официальное признание, даже со стороны бывших наших врагов, величия своей работы. Россия будет всегда гордиться именем архиепископа Николая Касаткина, но найдет ли она кем заменить его, это остается вопросом.

Умер верный сын православной Церкви, трудившийся неуклонно подвигом добрым и отдавший апостольскому служению всего себя без остатка. Ни отдаленность расстояния, ни чуждость условий, ни иноплеменность народа, среди которого он жил, ни страх смерти, ни гонения и поношения во всех формах, начиная от грубых угроз и кончая самыми утонченными, выработанными культурой, злоиздевательствами, не могли ни поколебать его, ни тем больше заставить отказаться от осуществления предпринятого дела.

Умер тот, кто являлся для 115 миллионной массы православного русского населения воплощением святого христианского идеала апостола, чьи обращения к единоверцам заставляли людей жертвовать на то, о чем он их просил, из-за одной только веры в этого человека, из-за одного только святого сознания, что последняя копейка, переданная архиепископу Николаю на дело, им осуществляемое, будет так же свята, как лепта евангельской вдовицы. Вместе с нами в лице почившего японская Церковь утратила своего отца, родоначальника и руководителя. Кем же можно заменить и чем можно вознаградить для Церкви и православия такую утрату?

В силу такого необычного масштаба деятельности покойного архиепископа Николая говорить и писать о нем представляется также делом очень сложным. Говорить о том, кто является, по отзывам знающих Дальний Восток современников, величайшею фигурою в миссионерской истории Японии; об апостоле, оставившем после себя до 200 церковных общин и свыше 30000 христиан; ο переводчике богослужебных книг, передавшем Японии почти всю Библию, почти все богослужебные православные книги, целую богословскую литературу; о педагоге, основавшем несколько школ, из которых вышли сотни японцев, проникнутых православным духом; об ученом, овладевшем японским языком, про который первые католические миссионеры писали, что он так труден, что представляется изобретенным самим дьяволом с целью оградить Японию от христианских миссионеров, а величайший из ученых японологов В. X. Чэмбэрлэн сказал, что «японский язык, если взять его весь в совокупности, является труднейшим языком на земном шаре и что ни один взрослый европеец никогда не может надеяться овладеть им в совершенстве во всех его разветвлениях, как скажем, он может надеяться овладеть языками немецким или испанским»; говорить о том, кто в одном историческом очерке, написанном на основании почти никому доселе неизвестных в России японских историй: Даи Нихонеи, Кокусиряку, Иси и Нихонгаиси еще в 1869 г., дал ключ к уразумению современной японской истории; о том, кто вынес на своих плечах апостольскую работу в адских условиях ежесекундной клеветы, гонений, подозрительности, о человеке, каждая сторона работы которого даст последующим исследователям материалы для целых томов, говорить о таком титане – задача нелегкая. He легка она пред величием фигуры архиепископа Николая, пред разносторонностью его деятельности, пред богатством его натуры, пред непреклонностью его воли и перед чем-то таким, что не поддавалось оценке наблюдателя. В нем, в его словах, действиях, суждениях, идеалах, инструкциях и советах чувствовалось что-то необыкновенное, его проникало то, что он таил в себе не для земных целей. И, вместе с тем, это был человек, человек как все люди.

Читая теперь те многочисленные отзывы, которые дает об архиепископе Николае пресса всего мира, я должен сказать, что они меня как-то не удовлетворяют. Он был аскетом – это правда, он был добрым, отзывчивым, любезным, как о нем пишут, – все это правда, но в этих чертах, как и во всех отзывах об архиепископе Николае, еще далеко не вся его натура. Вместе с мягкостью, он был железным человеком, не знавшим никаких препятствий, практичным умом и администратором, умевшим находить выход из всякого затруднительного положения. Вместе с любезностью, в нем была способность быть ледяным, непреклонным и резким с людьми, которых он находил нужным воспитывать мерами строгости, за что-либо карать или останавливать. Вместе с общительностью, в нем была очень большая, долгим опытом и горькими испытаниями приобретенная сдержанность, и нужно было много времени и усилий, чтобы заслужить его доверие и откровенность. Наряду с какою-то детской наивностью веселого собеседника, в нем была широта идеалов крупного государственного ума, бесконечная любовь к родине, страдание ее страданиями и мучение ее мучениями.

Вот этих-то именно сторон характера преосвященного Николая я не нахожу в отзывах о нем, а без наличности этих качеств он, несомненно, не мог совершить и того великого дела, которое он оставил после себя в наследие. Широкие и святые идеалы, железная воля и неистощимое трудолюбие – вот сущность, архиепископа Николая.

Пытаться в настоящее время дать должную оценку жизни и деятельности архиепископа Николая было бы напрасною и недосягаемою попыткой. Можно сказать без преувеличения, что каждая сторона работы покойного владыки даст последующим исследователям материалы для целых томов. «История распространения православия в Японии», «Борьба православия с буддизмом и синтоизмом», «Японский перевод Библии», «Японская версия круга православного богослужения», «Японский православно-богословский словарь – в его отношении к буддийской и синтоистской терминологии», «Воспитание православных японцев», «Роль православных японцев в перенесении на японскую почву русской богословской, беллетристической и исторической литературы» и т. д. Вот заглавия целого ряда последующих научных работ, которые совершенно легко приходят на ум при самом поверхностном знакомстве с деятельностью покойного архиепископа и все эти сочинения, когда они будут написаны, исходным своим пунктом будут иметь именно работу архиепископа Николая, его идеи, его знания японского языка и Японии. Десятки лиц будут со временем трудиться над выяснением того, что сделано одним почившим архиепископом, и пройдет много лет еще раньше, нежели его личность представится нам во всей своей полноте. Трудность в этом случае несомненно заключается прежде всего в том, что вся жизнь преосвященного Николая прошла в Японии, и вся почти его работа изложена на японском языке. Необходимо поэтому прежде всего, чтобы ею занялись японологи, но и одного знания японского языка в этом случае недостаточно. Для оценки, скажем, деятельности архиепископа Николая, как переводчика, необходимо, чтобы его критик был сам человеком богословского образования. Для анализа и правильного понимания проповеднической и административной работы владыки по организации Церкви нужно, чтобы исследователь знал историю современной Японии. Для выяснения постепенного перехода православных общин с севера на юг Японии, от писателя потребуются большие знания no этнографии Японии и т. д. Вот почему мы можем совершенно уверенно сказать, что в данный момент нет ни одного человека из, русских, кто был бы в состоянии, без большой предварительной подготовки, представить надлежащий очерк жизни и деятельности покойного, а тем более дать его подробную биографию с полным выяснением его трудов по распространению Церкви.

Для нас, знающих теперь реформированную Японию, в высшей степени интересными представляются отзывы архиепископа Николая о его жизни и работе в первые годы пребывания в Японии. Ехал он в Хакодатэ с самыми горячими идеями миссионерской работы. «Тогда я был молод, говорил он позднее, и не лишен воображения, которое рисовало мне толпы отовсюду стекающихся слушателей, а затем и последователей слова Божия, раз это последнее раздастся в японской стране. Каково же было мое разочарование, когда я, по прибытии в Японию, встретил совершенно противоположное тому, о чем мечтал. Тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христиан – как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи».

О какой бы то ни было открытой проповеди при этих условиях не могло быть и речи, да и трудно было думать о ней без знания языка. Рассказывая об этом периоде пребывания в Японии, покойный архиепископ всегда с глубокою благодарностью вспоминал о тогдашнем Хакодатском консуле И. Гошкевиче, пионере русской японологии и авторе первого японо-русского словаря. С ним близко сошелся тогда еще иеромонах Николай, и, одинаково интересуясь изучением японского языка, они имели много общих тем для разговоров.

В этот период архиепископ впервые познакомился с японцами, начал присматриваться к ним и оценивать их пригодность для христианства и особенно для миссионеркой деятельности. Нельзя сказать, чтобы первые наблюдения его были очень в пользу японцев. Вот как писал он об этом в одном из писем к митрополиту С.-Петербургскому Исидору:

«4 года спустя по прибытии моем сюда, Бог послал мне одного человека. Спустя год он нашел себе товарища, а еще в продолжение года они нашли себе и третьего собрата. Из этих людей и подобных им я льстился когда-то образовать настоящих миссионеров: увы, надежды мои давно разлетелись в прах! Они, правда, умны, образованы в японском смысле, высоконравственны и готовы жертвовать собою для успеха принятой ими веры, обнаруживают отличное уменье пользоваться теми знаниями, которые ими действительно усвоены, проявляют редкое одушевление в речи, замечательное красноречие, но у всех у них одни и те же недостатки: отсутствие всякого навыка к систематическому построению своих знаний и недостаток памяти. Да и может ли быть иначе, когда фундаментальное образование японца состоит в бессмысленном заучивании китайских знаков по Конфуцию и в чтении разных пустых книжек без связи и направления. Словом, опыт убедил меня, что на миссионеров из японцев надеяться нечего: когда появится на японском языке полная богословская литература, тогда, с нею за плечами, японец может идти на проповедь, но до этого еще далеко. Теперь же японцы могут быть полезны только как катехизаторы под непосредственным руководством действительного миссионера» («Хр. Чт.» 1869 г. I, стр. 250–252).

В разговорах с архиепископом я обращал его внимание на этот прежний отрицательный отзыв об японцах. Он говорил, что, в сущности, недостаток логического мышления замечается в японцах в массе и теперь, но, вместе с тем, он должен признать, что введенная в годы правления Мэнзи (т. е. нынешнего императора) система народного образования во многом реформировала японскую голову. В те времена, когда он давал этот отзыв, японцы учились совершенно по китайской системе, не имевшей ни последовательности, ни логики. В последующие десятилетия в Японии в этом отношении произошла удивительная перемена. И так, как думают и пишут теперь молодые японцы, старики думать и писать не умели.

В бытность в Хакодатэ же архиепископу пришлось впервые применять и свой практический такт в приспособлении к существующим обстоятельствам и условиям жизни, основываемой им Церкви. Он только что обучил нескольких катехизаторов, которые начали собирать у себя на домах лиц, готовых слушать христианское учение и таковых нашлось до 20 человек, как в Хакодатэ был получен указ нового правительства с запрещением принимать христианскую веру. Катехизаторам угрожала таким образом опасность быть посаженными в тюрьмы и, быть может, казненными. Не колеблясь долго, архиепископ решил избавить их от этой участи: он снабдил их книгами и разослал из Хакодатэ в разные стороны на проповедь. «Целью их путешествия, писал он, кроме ближайшей – скрыться от опасности, поставлено еще то, чтобы они хорошенько разузнали везде направление умов, постарались найти людей нужных для нашего дела и, наконец, если можно, положили бы по местам хотя начатки христианских обществ. Но все это на всякий случай: в глубине души я очень мало питаю надежды на их успехи, пусть 6ы хоть сами остались целы, да не компрометировали себя» («Хр. Чт.» 1869. I, стр. 254).

Период пребывания и Хакодатэ с 1861–1869 г. был лишь подготовительною стадией к последующей деятельности архиепископа Николая. Главнейшая работа его в эти годы была сосредоточена на изучении японского языка и Японии.

Располагая теперь огромным количеством всевозможных грамматик, словарей, изданных с переводами и комментариями текстов, громадным количеством пособий по истории, религии и быту Японии, мы все же говорим, что изучение японского языка представляет собою чрезвычайную трудность. В каком же положении был архиепископ Николай, брошенный одиноким в этот огромный японский мир с одним только желанием изучения языка и Японии, но без мало-мальски удовлетворительных пособий к этому на доступных для него языках. Вот как он характеризует сам свои первые шаги в области изучения японского языка.

«Приехав в Японию, я насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Сколько родов разговорного языка, начиная почти от чисто китайского диалекта до вульгарной речи, в которой, однако, неминуемо вплетаются китайские односложные слова. Сколько разных способов письма, начиная тоже от чисто китайской книги до книг, писанных фонетическими знаками, между которыми опять-таки неизбежно путаются китайские иероглифы. От взаимной встречи и переплетения этих двух языков, принадлежащих к двум различным семействам, с грамматическими конструкциями, совершенно непохожими одна на другую, какое громадное количество выродилось и самых невероятных грамматических сочетаний, форм, частичек, хвостиков, часто, по-видимому, ничего не значащих, но требующих, однако, большой деликатности в обращении с собою. И такие люди, как пресловутый quasi-знаток японского языка, француз Рони, осмеливаются писать грамматики японского языка. Хороши грамматики, которые приходится бросить в угол, как ненужный хлам, спустя неделю по приезде в Японию. Видно, долго еще изучающим японский язык придется изучать его инстинктом, чрез чтение книг и механическое приучение себя к тем или другим оборотам разговорной и письменной речи. Так инстинктивно и я научился, наконец, кое-как говорить и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений» («Хр. Чт.» 1869. I, стр. 247–218).

Несмотря, однако на такие неблагоприятные условия, архиепископ Николай, путем постоянного чтения японской литературы и постоянного общения с японцами, достиг удивительного знания японского и разговорного и книжного языка. Я никогда не забуду того собрания, которое состоялось в Токио при отъезде из Японии епископа Андроника в зале Young Men Christian Association, где присутствовала аудитория более чем в 1000 человек японцев, обращаясь к которой, архиепископ Николай говорил почти 2 часа. У архиепископа был сильный иностранный акцент. Кроме того, 8 лет пребывание в Хакодатэ дали его произношению сильный оттенок северояпонского диалекта. Но это нисколько не мешало ему быть понимаемым всеми японцами от мала до велика, богатство словаря и легкость построения фраз давали его речи силу, приводившую в восторг всех японцев. Архиепископ не был оратором в парламентском смысле, речь его не лилась такими длинными, бесконечными периодами, как у японских адвокатов, фразы были короткие, обороты самые неожиданные, но чрезвычайно яркие и сильные, Несколько раз аудитория перебивала его громкими одобрениями и аплодисментами, и это особенно в тех случаях, когда он черпал из своей изумительной эрудиции образы, примеры и сравнения, о которых японцы никогда и не думают, что они могут быть известными европейцу. Речь эта имела своим предметом обозрение всей японской культуры и истории, анализ японских религий и системы государственного управления в древней и новой Японии и сведена была к тому, что вся культура и история Японии служат подготовительной стадией к принятию Японией христианства.

Впечатление этою речью было произведено громадное, что объяснялось чрезвычайным подъемом, силою экспрессии и тою свободою обращения с японским языком, с которою она была произнесена.

Я считаю нужным отметить именно эту, слышанную мною речь архиепископа, так как она совершенно выходила из пределов его обычной повседневной работы. Что же касается до речей христианского и богословского содержания, то они произносились им постоянно, при всяком удобном случае. To были и речи в храме, и речи на всякого рода христианских собраниях, и увещания и поучения отдельным верующим, приходившим к своему пастырю за словом утешения, за разъяснением всякого рода религиозных сомнений, за инструкциями для опровержения аргументов, выставляемых буддистами, синтоистами и инославными миссионерами против православия. В этой области архиепископ, как специалист, естественно не звал себе равного.

Приходилось мне видеть архиепископа и в японском обществе на различных приемах, обедах, собраниях. Здесь он был всегда веселым собеседником, у которого сыпались разного рода шутки, исторические рассказы, описание японского быта и пр. Постоянные путешествия по Японии и столкновения с японским народом, при огромной памяти архиепископа, давали ему неистощимый материал для рассказов, и его всегда можно было видеть окруженным на таких собраниях целою толпою слушателей. При этом, однако, все его рассказы всегда носили характер благородства, его юмор никогда не спускался до вульгарности, и собеседники – японцы уходили после разговора с ним с пополненным багажом полезных знаний и чувством глубокого уважения к этому иностранцу. Недаром в японской прессе можно постоянно находить замечания, что архиепископ Николай знал Японию лучше самих японцев.

Что касается до степени знания архиепископом книжного японского языка, то в записанных мною протоколах предсоборных заседаний православного духовенства в Токио в июне 1906 года имеется следующее о том свидетельство. Обсуждался вопрос о необходимости для православной японской Церкви избрать благочинного, на которого была бы возложена обязанность объезжать японские церкви и общины и контролировать деятельность священников и катехизаторов. По этому поводу один из деятельнейших членов Церкви, редактор православного журнала Сэикёо симпоо, Петр Исикава, сказал следующее;

«По моему мнению, должен быть поставлен благочинный, чтобы заменять архиепископа при объезде церквей. Архиепископ Николай сам теперь ездить не может. Я имел с ним по этому поводу неоднократные разговоры, но он отвечал, что предпочитает заниматься переводами. Он сказал мне так: «Я не из гордости говорю, но по глубокому сознанию, что я действительно теперь могу лучше всякого другого заниматься переводами богослужебных книг. Я знаю русский и славянский языки и знаю греческий язык, а потому могу сличать славянский текст с греческими оригиналами; знаю японский и китайский языки и потому могу излагать переводы. Наконец, я имею уже опытность в деле переводов, и потому мне лучше всего сосредоточить все свое внимание на удовлетворении именно этой, самой важной нужды Церкви».

Когда собор всего духовенства в этом заседании, на котором преосвященный не присутствовал, и потому критика церковного строя велась совершенно открыто, перешел к обсуждению данного вопроса, то все единогласно высказались, что ни один из японцев не в силах заменить архиепископа в его переводческой работе. Здесь только я почувствовал всю ту силу уважение японцев к учености и эрудиции преосвященного Николая в области японологии, о которой мне приходилось слышать раньше. Можно ли действительно представить себе более высокое признание авторитета, чем постановление всего православного собора о необходимости вручения переводов на японский язык именно архиепископу, хотя он по происхождению и иностранец? Мы знаем, что проживший 50 лет в Японии и потерявший глаза над изучением японского языка проф. Чембэрлэн был избран заслуженным профессором Токиосского университета по кафедре японской литературы. Мне думается, что вышеприведенное постановление православного собора является аналогичным с этим фактом.

К области знания архиепископом книжного японского языка нужно отнести и ведение им текущих дел православной Церкви. Управлять японскою Церковью без знания разговорного и книжного языка абсолютно невозможно. С 6-ти часов утра до 12-ти дня архиепископ ежедневно занимался церковными делами, и занятие это состояло главным образом в корреспонденции с верующими. Писал он сам ответы очень редко, так как это потребовало бы от него слишком большой механической работы. Но каждое письмо им прочитывалось, обсуждалось с секретарем, и последнему архиепископ диктовал ответ. Затем, написанное по таким указаниям письмо архиепископом редактировалось, иногда исправлялось, иногда подписывалось без помарок. Содержание этих писем обнимало, само собою разумеется, всю церковную жизнь миссии и частную жизнь верующих, и понятно поэтому, что знание японского языка и письменности архиепископа были совершенно адекватными этим требованиям. Затем, раньше опубликования, он редактировал все миссийские издания, следил тщательно за публикуемыми миссиею периодическими органами и был в курсе всей текущей государственной жизни Японии, за которою следил по японской прессе. Читал он постоянно и газеты английские.

Таковы были результаты изучения архиепископом Николаем японского языка, которое было начато им в Хакодатэ. Он сам говорил постоянно, что без 8-ми лет работы на Хоккайдо над изучением языка и Японии, он никогда не был бы в состоянии вести дело миссии с такою продуктивностью.

Возвратившись в 1871 году из России, архиепископ Николай в скором времени имел уже возможность переехать в Токио, где и обосновался на господствующем надо всем Токио холме Суругадай. С этого времени дело миссии становится на более прочную ногу, н архиепископ развертывает свои миссионерские и административные дарования во всю ширь. Следить год за годом за этою работою архиепископа нам не представляется сейчас возможности, и потому мы должны ограничиться только указанием на те общие условия, в которых шла работа архиепископа Николая, и затем обрисовать вкратце достигнутые им результаты.

Вопрос о распространении православия в Японии представляется чрезвычайно трудным для объяснения с церковно-исторической точки зрения.

Ныне нам уже документально известно, что, с самых первых шагов знакомства в русскими, японцы прониклись к вашей родине самою глубокою подозрительностью. Как большие патриоты, они боялись, что Россия желает завладеть Японией и с начала XIX века уже принимали самые активные меры для изучения России и отыскания средств для противодействия ее мнимым покушениям на независимость Японской империи. Сёогунат Токугава воспитывал на ненависти к России целые поколения и искал в этой ненависти пищу для развития в народе патриотизма. Захват Головнина с товарищами был умышленным и заранее подготовленным ответом на набеги Хвостова и Давыдова. Целый ряд мероприятий по исследованию северной Японии, Курильских островов и Сахалина и по укреплению их был предпринят из боязни России. Появление русских судов у не принадлежавшей еще тогда Японии Цусимы было сочтено прямой угрозою независимости Японии, и с этого времени вся Япония не могла иначе говорить о России, как со скрежетом зубовным.

Только при свете этих фактов нам становится понятою та ненависть, с которою смотрел на появившегося в Хакодатэ иеромонаха Николая синтоистский жрец и самурай Савабэ и только зная историю дышавших невероятною подозрительностью отношений японского общества к России, мы можем уяснить себе весь смысл его слов нашему миссионеру: «Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли сюда выглядывать нашу землю. А ты, с своею проповедью, всего больше повредишь Японии!» Совершенно такие же взгляды мы находим у японского путешественника Рицузан Камисима Нагахиса, который в 1893 году посетил перешедший к русским Сахалин и излагал свое негодование так: «Широко открыв свои глаза от душившей меня злобы, смотрел я в сторону С.-Петербурга, на запад, где черными пятнами клубились, сливаясь с водою, зловещие облака». И вся Япония была полна именно этою злобою, ненавистью, фанатическим зложелательством по отношению к России. He знала этого только Россия, но архиепископу Николаю пришлось с нею столкнуться первому из русских на деле.

Почему же именно, при таком отношении к нам японского народа, православие имело успех?

Мне приходилось слышать в Японии, и этот взгляд проник отчасти уже и в русскую литературу, что первый период деятельности арх. Николая совпал как раз с борьбою последних приверженцев сёогуната Токугава с возрождавшимся к жизни императорским правительством, и что первые последователи Пр. Николая перенимали православие потому, что надеялись через религию найти поддержку в России для борьбы сёогуната против правительства Мэнзи, что именно поэтому он больше всего нашел учеников и неофитов на севере Японии, где привязанность к дому Токугава была сильнее, нежели на юге. Мне, однако, такое объяснение представляется мало удовлетворительным. Во 1-х, японцы, при всей своей склонности отстаивать права Токугавасского дома, были все же слишком патриотичны, чтобы мечтать о союзе с ненавистною для них Россией; во 2-х, самый контингент первых последователей православия, за очень немногими исключениями, был по своему классовому строю слишком далек от какой бы то ни было политики: с самого начала и до сего дня православие распространяется главным образом, среди беднейшего класса японцев. В Японской православной Церкви аристократии чрезвычайно мало, богатых купцов, зажиточной интеллигенции, крупных землевладельцев не было с самого начала, нет почти и теперь. Отсюда именно исходит и чрезвычайная бедность православной японской Церкви.

Чем же в таком случае объяснить распространение православия? Для нас в данный момент всего интереснее взгляды на этот вопрос почившего владыки.

Уже в 1869 г. он писал: «Характеристично для православия в Японии то, что православная миссия, всего 8 лет существующая, при двух постоянных за это время миссионерах без всяких определенных материальных средств, числом христиан уже вдвое сильнее, чем католическая и все протестантские миссии, взятые вместе, несмотря на то, что католическая и протестантская миссии более 20 лет, как основаны в Японии, что у них сотни миссионеров и миссионерок и неистощимые материальные средства» (Древняя и Новая Россия. 1879 г. X, стр. 281).

В вышеупомянутой речи, произнесенной в 1907 г. при отъезде из Токио епископа Андроника на большом собрании японцев, равно как и в других своих опубликованных трудах архиеп. Николай неоднократно и самым обстоятельным образом доказывал, что в Японии наступила пора принять христианство, и что это принятие христианства является завершением всей прежней вековой, умственной» и моральной культуры Японии. Он рассматривал современное богоискательство интеллигентных и философски настроенных кругов Японии и выяснял, что их религиозный индифферентизм происходит от неудовлетворенности существующими религиями.

Синтоизм создал в душе японца патриотизм, уважение к императорскому дому и преданность Японии, но по своему религиозному содержанию он не может наполнить душу мыслящего человека. Сами японцы с ученых кафедр высказывают сомнение в божественном происхождении своей династии, они ищут более высоких форм богопоклонения и отсюда в самом синтоизме создают секты, но создают их лишь для того, чтобы их оставить.

Существующий наряду с синтоизмом буддизм, конечно, является более высокой формою религии, и при перенесении буддизма на японскую почву синтоизм пред ним совершенно стушевался, но и буддизм был в состоянии удовлетворять только древних японцев. Он распался затем на целый ряд сект, которые для привлечения последователей не останавливаются пред всякими выдумками. Нет возможности перечислить всех выдуманных ими чудес, снов, песен богов. Все буддийские секты наперерыв одна пред другой стараются щеголять чудесами, из которых одно другого нелепее, одно другого фантастичнее. Для интеллигентного человека все эти выдумки до того наивны и смешны, что придавать серьезное значение буддизму современный японец не может. Архиепископ указал, что современные популярные сочинения буддизма полны такими историческими нелепостями и несообразностями, что от них буквально вянут уши. Так в одном жизнеописании будды ему пришлось читать преблагочестивое уверение автора, будто за матерью будды в приданое даны были, между прочим, 7 полных возов «голландских редкостей», а когда она забеременела буддой, то другая жена царя из зависти, чтобы убить в ней младенца, обратилась к одному из христиан, которые, как известно, все колдуны, чтобы, при помощи его волхвований, испортить свою соперницу. С мельчайшими подробностями здесь же был описан способ волхвования христианина, приложен даже его портрет и изображено, как он погиб среди волхвований, пораженный небесными силами.

Кроме синтоизма и буддизма в Японии, в виде нравственно-богословской школы, существует еще конфуцианство, но и оно не может заполнить религиозной мысли ищущего бога японца.

Почему же доселе Япония не приняла христианства? – Причина этому, по словам архиепископа, заключается главным образом в самих христианах. В XVI веке уже японцы насчитывали в своих рядах немало христиан, но чья была вина, если христианство смешалось с политикой п вызвало поэтому запретительные распоряжения лучших из японских правителей? «Христианская религия хороша, но она не годится для моей страны», был короткий ответ гениального Тоётоми Хидэёси одному епископу. И действительно, могли ли относиться японцы к христианству иначе, если сами христиане пятнали себя политическим интриганством? Вот совершенно достоверный факт: по смерти одного удельного князя, когда за некоторые вины имущество его было конфисковано, в его доме совершенно неожиданно найден был сундук, наполненный драгоценными золотыми подарками и корреспонденцией, открывшей, что князь был в самых интимных сношениях с папой и собирался продать свое отечество во власть иноземцев. Вот где лежит причина антихристианских правительственных эдиктов, формулировавшихся так: «хотя бы сам бог христианский пришел в Японию, – и ему голова долой».

Архиепископ в истории Японии усматривал особую руку Промысла, спасшую Японию от того политически интригующего христианства, которое пришло в страну Восходящего Солнца в XVI веке. Он вместе с этим всегда указывал на то, что теперь времена совершенно переменились, что в Японии христианство проповедуется вне всякой связи о политикой и потому принятие его естественно для человека с одной стороны и не грозит опасностями ни нации, ни правительству с другой.

По своему принципу воздерживаться от публичного осуждения инославных исповеданий, архиепископ очень редко говорил об отношении японцев к католичеству и протестантству, но мы имеем его взгляд на этот вопрос, изложенный еще в 1869 году.

«Японцы, кажется, и обнаруживают наклонность к православию. Не нравится им, и не может нравиться такому развитому и пытливому народу, гнет католичества, которое, проповедуя христианство, не позволяет читать в подлиннике учение Христа, уже этим одним возбуждая недоверие и сомнение в подлинности проповедуемого».

«Не нравится японцам и протестантство. Они изнурены и своею собственною религиозною неурядицей и пустотою; и протестантство, давая лишь библию в руки, но предоставляя каждому понимать ее как угодно, т. е. то же что и в язычестве, оставляя людей в деле религии руководствоваться человеческими воззрениями, а не указывая ясно и определенно Божественной истины, конечно, не может удовлетворить и успокоить их. Характеристично для протестантства в Японии то, что лучшие люди из протестантских прозелитов, многие годы, бывшие преданными протестантами и проповедниками протестантства, даже терпевшие гонение за него, без всяких посторонних влияний, сами собою, бросают его и делаются злыми врагами и поносителями его и, по невежеству, всего христианства; это значит, что они прошли сквозь узкое и тощее учение и вновь очутились в пустоте, с неудовлетворенною как прежде религиозною жаждою».

«По-видимому, недалеко поэтому то время, когда для Японии разрешится вопрос, какое вероисповедание будет в ней господствующим. В России когда-то князь Владимир, в виду необыкновенной важности подобного вопроса для России, принял все меры к наилучшему разрешению его, – сам выслушивал всех разноверных миссионеров, советовался с вельможами, посылал особое посольство заграницу для изучения вер и избрание лучшей из всех. Дай Бог, чтобы и японское правительство со всею осмотрительностью и мудростью решило этот вопрос для Японии как в интересах самой истины, так и в видах духовных и вещественных польз своего народа. Вопрос этот – неизмеримой важности. От просвещения Японии христианством будет много зависеть просвещение и других монгольских народов». («Япония и Россия». «Древняя и Новая Россия». 1879. Окт. стр. 230–231).

Итак, причиною распространения православия в Японии почивший владыка считал прежде всего подготовленность Японии к восприятию христианства вообще. Вторым условием его распространения он считал полную свободу в православии от связи с политикой. В этом отношении его можно скорее считать педантом, но его педантизм, как мы видели, основывался на глубоком знании японской истории, в которой уже один раз было запрещено христианство за политические интриги. Во много раз скорее он мог ожидать того же по отношению к русскому православию, так как и русофобская литература и подозрительность японцев к России и ненавистничество к ней японских шовинистов были ему прекрасно известны.

Сила православия в Японии заключалась и заключается несомненно в том, что оно построено всецело на японской почве, что распространителями его являются сами японцы, что оно в своих стремлениях не ищет материальных выгод, не заискивает у аристократии и богатых классов, а идет самостоятельною дорогою и невольно привлекает поэтому уважение всех честных людей, ищущих Бога.

По отчетам православной японской духовной миссии к 1-му января 1910 года в японской православной Церкви состояло 205 церковных общин, в которых числилось 31.538 христиан обоего пола.

Японская миссия издает ежегодно карты распространения христианства с точным обозначением местонахождения православных христианских общин. В миссийских календарях указывается и перечень всех этих общин, как по провинциям (куни), так и префектурам (кэн) Японии. Имеющаяся у меня карта относится к 1906 году. Взгляд на нее показывает, что главнейшим центром православия в Японии являются северные округа. Церкви северной Японии считаются наиболее состоятельными и, как более ранние по своему основанию, они всегда указывают направление при возникновении новых вопросов в жизни миссии. Из северных церквей особенною любовью архиепископа Николая пользовалась, и нам русским особенно интересною представляется маленькая община православных на острове Сикотане. Церковь эта имеет свою особую историю. Когда в 1875 г. произошел обмен Сахалина на Курильские острова, японское правительство, по политическим соображениям, приняло меры к удалению с ближайшего к Камчатке острова Сюмусю всех проживавших там аину, бывших русских подданных, которые жили раньше с русскими, получали образование в русских школах, говорили по-русски и могли бы быть таким образом, нежелательным для Японии населением на случай столкновения ее с Россией. Из этих же соображений и местом нового жительства для Сюмусюсских аину был избран почти необитаемый дотоле остров Сикотан, где бывших русских подданных никто не мог видеть. Выезд для этих аину с острова был воспрещен. Немедленно были приняты меры объяпонивания этих аину, путем распространения между ними японского языка и обучения аинских детей в японских школах. Была попытка и совращения аину из православия в буддизм. Для этой цели около 12 лет тому назад на Сикотан прибыл бонза буддийской секты Монтосюу, который жил на острове несколько лет проповедуя буддизм, но его аину не слушали. Затем, желая внушить аину возможно большее впечатление о величии и значении буддизма, он взял с собою двух молодых аину, возил их по Японии, в Киото, Токио и другие центры буддизма и знакомил их с важнейшими кумирнями и другими учреждениями своей веры. Молодые люди, прибыв в Токио, заявили здесь православным христианам, что отказаться от даровой поездки по Японии им не хотелось, но что никто из сюкотанских аину никогда не отступит от православия. Они забрали с собою целую библиотеку изданий православной японской миссии и возвратились домой.

Бедственное положение этих аину на острове Сикотане удостоверено целым рядом японских писателей, с Тории Рюузоо во главе, и им то на помощь пришел с духовным утешением архиепископ Николай, вначале командировавший туда священника Тита Комацу, с переводчиком Алексеем Савабэ, а затем поселивший на Сикотане у аину катехизатора Саитоо Раку-у. От этих японцев мы имеем в журнале Санкёо симпоо в высшей степени трогательные описание их пребывания у Сикотанских аину, и, может быть, ни от кого в жизни архиепископ не получал такой благодарности как от этих несчастных. «Когда я прибыл в Токио с Сикотана, пишет о. Тит Комацу, то немедленно же доложил о положении дел епископу. Епископ молча плакал и после некоторого времени сказал мне: «Ты их ближайший пастырь и священник и должен осуществлять на деле слова нашего Господа Иисуса, а потому подумай об этом обстоятельно». После этого во всей японской православной Церкви был открыт сбор пожертвований в пользу несчастных сикотанских аину, и между маленькой аинской общиной и японской Церковью с тех пор установилось духовное единение, которое архиепископ Николай тщательно поддерживал.

Из церквей на северном острове Хоккаидоо первое место занимает Хакодатская, как старейшая. К ней архиепископ относился с особенной нежностью, и когда несколько лет тому назад, во время большого хакодатского пожара, сгорел православный храм, то это доставило ему много скорби. Хоккаидоо разделен на три округа, каждый округ находится под надзором рукоположенного священника, который совершает объезды по своему округу три раза в год. На всем острове существует более 30 церковных общин, катехизаторов же только 9, так что на долю каждого из них приходится очень тяжелая работа. Покойный архиепископ смотрел на Хоккаидоо с большою надеждою и говорил всегда, что тамошние жители наиболее склонны к принятию христианства.

Главный остров Японии Хонсюу разделен в церковно-православном отношении на 18 округов, раскинутых от Аомори до Хиросима, из них большая часть христиан находится в северных провинциях острова и только в последнее время православие обнаружило наглядную тенденцию движения на юг. На карте нанесены общины в 39 провинциях главного острова и лишь в 9 провинциях православных общин не имеется. На острове Кюусюу из 9 провинций не имеется православных лишь в одной. Здесь работают пять катехизаторов под руководством двух священников. На острове Сикоку православные имеются во всех 4-х провинциях и проживает один священник.

За последние годы миссия особо выделяет, как образцовые, церкви по линии Токаидоосской ж. д. в Оказаки, Хамамацу, Тоёхаси и Нагое. Последний объезд их епископом Сергием доставил много утешения покойному архиепископу. После японо-русской войны православная Церковь в Японии приняла на себя обязанности удовлетворения религиозных потребностей также и православного населения Южного Сахалина, а расширение власти Японии над Формозою и Кореею создало необходимость отправления православных катехизаторов и в эти страны. Таким образом дело православной миссии за последние годы в значительной мере усложняется, что сознавалось и самим архиепископом Николаем и доставляло ему немало забот.

Православная японская миссия в том виде как существует она сейчас создалась не сразу. Много было положено архиепископом трудов для приведения отдельных частей миссии на ту высоту, на которой они стоят ныне. Каждый отдел миссии имеет свою историю, иногда очень сложную, останавливаться на которой в общем очерке не представляется возможным. Одно только необходимо сказать, что если в данный момент некоторые из отделов миссии идут уже самостоятельно, только руководясь высшими указаниями главы миссии, то в своих первых стадиях развития они все шли, жили и действовали при непосредственном участии архиепископа Николая, как инициатора, участника и души всего дела.

В данный момент в миссии существуют следующие отделы: 1) Переводческий отдел. 2) Редакция журнала «Сэикёо симпоо». 3) Духовная семинария. 4) Женская школа. 5) Катехизаторская школа. 6) Детский сиротский приют. 7) Иконописный отдел. 8) Церковный хор. 9) Библиотека. Остановимся вкратце на каждом из этих отделов.

Ни одной из частей миссии не придавал так много значения архиепископ Николай, как переводческому отделу. «В нем, говорил он, заключается вся суть миссийского дела. В настоящее время вообще работа миссии, в какой бы то ни было стране, не может ограничиваться одною устною проповедью. Времена Франциска Ксаверия, бегавшего по улицам с колокольчиком и созывавшего таким путем слушателей, прошли. В Японии же, при любви населения к чтению и при развитии уважения к печатному слову, верующим и оглашаемым прежде всего нужно давать книгу, написанную на их родном языке, непременно хорошим слогом и тщательно, красиво и дешево изданную. Особенное значение у нас имеют книги, выясняющие вероисповедные разности с католичеством и протестантством. «Мне, говорил преосвященный Николай, много раз приходилось быть очевидцем того, как наши христиане, вооруженные знаниями, почерпнутыми из миссийских изданий, вели собеседование со своими соотечественниками католиками и протестантами и оставались победителями. Печатное слово должно быть душою миссии».

Этому принципу архиепископ Николай следовал всю свою жизнь неуклонно. В течении 30 последних лет, минута в минуту в шесть часов вечера входил в его келью его постоянный сотрудник по переводам Накаи-сан, садился рядом с архиепископом на низенький, аршина полтора в квадрате, табурет, на котором лежала подушка, называемая по-японски «забутон», и начинал писать под диктовку архиепископа переводы. Работа эта продолжалась в течение четырех часов и оканчивалась в 10 часов вечера. Откладывалась она только в дни вечерних богослужений и праздников. В часы работы над переводами, двери кельи высокопреосвященного были абсолютно закрыты, и входил туда только слуга преосвященного, Иван-сан, чтобы подать чаю. «Хотя бы небо разверзлось, говорил владыка, а я не имею права отменить занятий по переводу».

В высшей степени интересными представляются для нас первые шаги архиепископа Николая в его переводческой деятельности. Как человек вечно стремившийся к совершенствованию, архиепископ Николай никогда не бывал доволен своими переводами. Он неустанно искал новых и новых форм, и перевод молитвы Господней, например, он исправлял, кажется, 3 или 4 раза. И с самого начала он пытался найти для себя хотя бы какую-либо опору, хотя бы какой-либо контроль своих первых шагов в переводческом деле. Еще будучи в Хакодатэ, он старался утилизировать существовавшие уже православные переводы Библии и богослужебных книг на китайском языке. Но эта попытка не была удачною. Вот как пишет о своих первых опытах переводов сам архиепископ.

Когда «научился я, наконец, кое-как говорить и овладел тем, самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений, то с этим знанием немедленно же приступил к переводу Нового Завета на японский, – переводу не с русского: отыскивать китайские знаки для каждого русского слова – труд далеко еще не под силу мне, да и бесполезный, – а с китайского; дело, по-видимому, легкое: японец, хорошо понимающий китайскую книгу, переводит Евангелие на японский, причем каждое слово выражено китайским знаком, но около него поставлено японское чтение, и затем все грамматические формы выражены также японскими фонетическими знаками; мое дело было – с другим ученым японцем проверять и поправлять перевод. Работа шла очень быстро, пока я, постепенно знакомясь с китайским текстом, не дошел до окончательного разочарования в авторитетности его самого. Я выписал из Китая другой перевод Нового Завета. Оказывается, что один буквален до шероховатости языка и часто до непонятности, другой изукрашен – очень часто до совершенной перефразировки и до пропуска и вставки многих слов. Это заставило меня тщательно следить за текстом по русскому и славянскому переводам. Изредка встречающиеся несогласия между тем и другим (всегда, сколько я заметил, не в пользу первого) побудили меня заглядывать еще в Вульгату и в английский текст, наконец, я достал и греческий Новый Завет. Просматривая каждый стих во всех этих чтениях, a в трудных местах прочитывая и толкование Златоуста, я, наконец, дошел до такой медленности в переводе, что в 5 часов, которые посвящались в сутки на эту работу, переводил не более 15 стихов. Переводить в последнее время я уже стал сам, отдавая текст лишь после на просмотр ученому японцу. Так переведены: Соборные послание ап. Павла к Галатам, Ефесеям, Филиппийцам и Колоссянам и половина послания к Римлянам. Оглядываясь теперь на эти переводы, я снова вижу в них безчисленные неисправности. Переведенные же сначала Четыре Евангелия и Деяния Апостолов требуют нового перевода. В промежутках этой работы переведены с китайского: Православное вероисповедание святого Димитрия Ростовского, Катехизис для оглашенных, краткая Священная История Ветхого Завета, утренние и вечерние молитвы; с славянского: обряд присоединения иноверных и крещения» (Хр. Чт. 1869 г. I, стр. 248–249).

Таким образом уже в бытность на Хокаидоо архиепископ начал свою переводческую работу в довольно широких размерах. Но еще шире были в этом отношении его идеалы и виды на будущее, на осуществление которых он истратил всю свою жизнь. Вот как он об этом писал в 1869 году:

«Из всего вышесказанного доселе, кажется, можно вывести заключение, что в Японии, по крайней вере, в ближайшем будущем, жатва многа. А деятелей с нашей стороны нет ни одного, если не считать мою, совершенно частную деятельность... Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти то же, что капля в море. Один перевод Нового Завета, если делать его отчетливо (а можно ли делать иначе?) займет еще, по крайней мере, два года исключительного труда. Затем необходим перевод и Ветхого Завета; кроме того, если иметь хоть самую малую христианскую Церковь, решительно необходимо совершать службу на японском языке; а прочие книги, как Священная история, Церковная история, Литургика, Богословие? Все это тоже предметы насущной потребности. И все это и другое подобное нужно переводить на «японский», о котором еще неизвестно, дастся ли он когда иностранцу так, чтобы на нем можно было писать хотя на половину так легко и скоро, как иностранец обыкновенно пишет на своем.» (Хр. Чт. 1869, I, стр. 255).

В особенности широко был в состоянии развить переводческую деятельность архиепископ Николай после переезда в Токио. Здесь с открытием православного богослужения ему потребовались уже японские богослужебные книги в полном их объеме, потребовались образцы проповедей, нужно было сформировать хор, словом открылась широкая работа. Начал свои переводы богослужебных книг архиепископ Николай с круга воскресного богослужения, затем перешел к цветной триоди, далее перевел триодь постную и потом постепенно заполнял весь круг богослужений. Одновременно с этим шел перевод Евангелия, которое было архиепископом переиздано несколько раз. Из Ветхого Завета им переведены все части, которые необходимы для годового круга богослужений и заветною мечтою его было восполнить недостающее и издать всю Библию. В 1910 году он говорил мне, что для завершения этого труда, по его расчетам, ему нужно еще пять лет, a потому мне совершенно неизвестно, в каком положении находится эта работа в данный момент.

Переводческая работа архиепископа Николая представляет собою, вне всякого сомнения, величайший ученый труд, который доселе русским обществом не оценен, и пройдет несомненно еще очень много лет, раньше нежели развившееся среди лиц богословского образования знание японского языка и письменности даст возможность русским японологам уяснить себе научную стоимость этих переводов. Теперь мы можем только констатировать некоторые черты системы работы архиепископа Николая:

1) Работа эта велась им чрезвычайно осторожно. У архиепископа под руками, кроме славянского текста, был всегда еще и греческий, равно как и толкование богослужебных текстов составленные православными учеными. Далее, Накаи-сан, его помощник был выбран им из среды православных ученых японцев за его глубокое знание иероглифической письменности, громадную трудоспособность и преданность православной вере. При переводах на японский язык, главнейшую опасность для православия представляет собою употребление тех китайских иероглифов, которые имеют в буддийском и синтоистском церковном каноне особый смысл, расходящийся с православием. В этом отношении все термины, касающиеся, например, буддийского абсолютного существа, как безличного, – нирваны, поглощающей в себе все существующее; детерминистического определения человеческой воли, и т. п. понятий, составляли особую трудность, как совершенно расходящиеся с православным представлением о личном Боге, рае, свободной воле человека. Иногда установление одного иероглифа требовало долгих часов совещания архиепископа с Накаи-сан, а бывали и такие случаи, что о переводе одной фразы рассылались по всей Церкви архипастырские послания, с просьбою к верующим высказаться о соответствующей православию редакции текста.

2) Архиепископ Николай в своих переводах является совершенно оригинальным работником. Он относился к этому вопросу чрезвычайно педантично, и говорил так: «Я по принципу никогда не читаю ни католических, ни протестантских переводов Библии, из опасения подчиниться им и хотя бы невольно что-либо из них заимствовать. Лучше самому, исходя из личного понимания православия, преодолевать трудности японской письменности и искать в них соответствие с нашими текстами, чем подчиняться инославным переводам, и брать из них готовые термины».

Вследствие такого отношения архиепископа к делу переводов, им выработан на японском языке совершенно особый православно-богословский словарь, что представляет собою гигантскую, имеющую большое научное значение, лексикологическую работу. Термины архиепископа Николая являются точным переводом славянских и греческих православных слов. И поэтому японский язык архиепископских переводов представляет собою полную новость и в самой японский литературе.

Критики и научных разборов переводов архиепископа Николая доселе не появлялось. Японцы, с которыми мне приходилось говорить о его переводах, равно как и инославные миссионеры отмечают в них две черты: 1) близость к подлиннику; 2) в значительной мере трудный для общей массы японцев подбор иероглифов. По этому поводу я имел беседу с архиепископом, и он ответил мне так: «Я полагаю, что не перевод Евангелия и богослужения должен спускаться до уровня развития народной массы, а, наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тожественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне приходилось употребить и очень малоизвестный в Японии китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны японцев. Но это в значительной мере объясняется новостью для них самого православия. Вначале такие упреки были еще сильнее, чем теперь; по мере же развития работы нашего переводческого отдела и создания в Японии православно-богословской библиотеки, японцы привыкают сами к христианско-православному мышлению, и, благодаря этому, им и переводы мои становятся легче».

Выяснению этого же вопроса служит одно хранящееся у меня письмо к американскому миссионеру Джеффрису, которого протестантский епископ в Киото просил прислать партию книг, переведенных архиепископом Николаем и среди них перевод Евангелия в 50 экземплярах. «Что бы ни говорили о переводах архиепископа Николая, пишет этот епископ, но не может подлежать никакому сомнению, что его перевод книги Деяний Апостольских и Евангелия от Иоанна неизмеримо выше всех существующих».

Наряду с владыкою под его контролем и при его ближайшем участии трудился над переводом русской богословской литературы и православно-христианский японский миссийский переводческий отдел. В состав его входили раньше главным образом лица, получившие высшее богословское образование в России. Позднее же, когда создался соответствующий контингент японцев, знающих русский язык и окончивших курс в духовной семинарии, то наиболее способные из них также зачислялись в его состав. В имеющемся сейчас в моем распоряжении каталоге японских изданий до 1896 года записано 123 изданные книги и брошюры, а затем на отдельных листках отмечены изданные в 1903 году 9, а в 1904 году 20 книг и брошюр. Владыка с гордостью отмечал, что за последние годы все более и более часто появляются и оригинальные японские православно-богословские сочинения. Так, в одном 1903 году их было опубликовано 15.

В систематическом каталоге по 1896 год издания переводческого отдела распределены по следующим классам: 1) Богослужебные книги и молитвословы. 2) Священное Писание. 3) Священное предание и символические книги. 4) Творения святых отцов и учителей Церкви. 5) Толкование на Священное Писание и учение о Священном Писании. 6) Догматика, догматические монографии и законоучительные сочинения. 7) Нравственное Богословие и нравоучительные сочинения. 8) Церковное законоведение. 9) Литургика. 10) Священная История. 11) Церковная История. 12) Житие Святых. 13) Проповедничество. 11) Обличительное Богословие. 15) Новейшая христианская апологетика. 16) Оригинальные японские сочинения.

В моем распоряжении в данный момент, к сожалению, не имеется полных каталогов изданий переводческого отдела миссии после 1896 года, но за последние 15 лет отдел этот чрезвычайно развил свою деятельность, и потому ныне существующая православная библиотека в Японии во много крат превосходит ту, которая существовала до 1896 года. Можно сказать без преувеличения, что все почти богословские сочинения, признаваемые у нас классическими, переведены на японский язык. Из оригинальных японских сочинений мы можем назвать изданные в 1903 году: 1) «Сборник религиозно-философских статей», Павла Ямада. 2) «Религия и красота природы», Василия Ямада. 3) Две брошюры Акилы Казима: «Новопрославленный святой преподобный Серафим Саровский», составленная для раздачи в день прославления, и «Преподобный отец наш Серафим Саровский чудотворец». 4) «Краткое объяснение всенощного бдения и литургии», свящ. Сергия Сузуки. 5) «Краткое изложение православного вероучения», свящ. Симеона Мии. 6) «Неведомый Бог», Петра Исикава. В 1901 году писатель Исаия Мизусима издал следующие брошюры: а) «Альбом собора Воскресения Христова в Токио». б) «Иллюстрированное описание храма Благовещения в Киото». в) «О положении японской православной Церкви» (по поводу объявления войны Японии с Россией). г) «Война Японии с Россией и японские православные христиане». (Отношение японской православной Церкви к Российскому Святейшему Синоду) и «Состояние японской православной Церкви во время войны Японии с Россией». д) «Четыре св. угодника ХIХ столетия». е) «Святая равноапостольная мироносица Мария Магдалина». ж) «Бог Творец». з) «Императорский дом и православная вера». и) «Начатки православного христианского вероучения». Иллюстрированный учебник для воскресных школ, книга 4-я. Петр Исикава издал две работы: «Семейная жизнь и нравственность с христианской точки зрения» (240 стр.) и «Ответ миссионера римско-католической церкви Гиру о мнимых заблуждениях греческой православной Церкви» (280 страниц).

Я не имею возможности перечислять здесь дальнейшие издания, но уже и перечисленные в достаточной мере характеризуют то направление, в котором, по указаниям арх. Николая, ведется работа японским переводческим отделом.

За время существования миссия имела четыре периодических органа:

1) Сэнкёо симпоо, т. е. Православный Вестник. Это – официальный орган миссии, полумесячное издание, начатое 15 декабря 1880 года. Он продолжается и до сего времени под редакторством одного из самых деятельных работников православной миссии Петра Исикава. Номер обнимает обыкновенно до 40 страниц мелкого шрифта и содержит в себе обзор жизни всего христианства, причем явления инославной христианской жизни обязательно освящаются в нем с православной точки зрения. Для будущего историка православной Церкви в Японии Сэнкёо симпоо явится одним из главнейших источников. Журнал этот занимает одно из самых видных мест в ряду христианских миссионерских изданий всей Японии. В английском журнале «Japan Daily Mail» печатаются раз в месяц библиографические обзоры религиозной прессы в Японии, и в очень редком из таких обзоров мы не встречаем самых лестных отзывов по поводу статей, помещаемых в Сэнкёо симпоо.

2) Уранисики («Парчовая изнанка», термин для обозначения скромности). Это ежемесячное издание было начато 15 ноября 1902 года. Издавалось оно при женской школе и содержало в себе ряд статей, полезных для воспитания в православном духе японских женщин. В 1909 году за недостатком средств прекращено.

3) Существовал еще ежемесячный журнал «Син-каи» – «Духовное Море», начатый 25 сентября 1893 года, но после нескольких лет, за недостатком средств; также прекращен.

4) «Православная Беседа», («Сэикёо ёова»), ежемесячный журнал, посвященный исключительно речам, проповедям и религиозному выяснению истин в целях выработки у верующих японцев христианского мышления. Это издание существует по ныне.

В Японии, как известно, преподавание религии исключено из программ народных школ, в силу чего все религиозные школы буддийские, синтоистские и миссионерские считаются школами частными. Такое же положение занимает и православная духовная семинария. Она не дает своим воспитанникам никаких служебных или иных прав или преимуществ, и потому необходимо считать, что поступающие в нее ученики преследуют исключительно цели получения христианского православного образования. Курс ее семилетний. Число учеников варьируется в зависимости от тех средств, которыми располагает семинария на содержание интерната, где проживают все воспитанники. В лучшие годы число их доходило до ста, в худшие уменьшается на половину. В первые годы существования семинарии, преподавателями в ней состояли сам архиепископ Николай и русские члены миссии, например о. Гавриил (Чаев, 1870–1873), о. Владимир (Соколовский, 1879–1886), о. Гедеон (Покровский, 1885–87), о. Сергий (Глебов, 1888–1904), о. Сергий (Старогородский ныне архиепископ Финляндский, 1890–1894 и 1898). Позднее, когда возвратились в Японию японцы, окончившие курс в русских духовных академиях, они заняли места преподавателей, и с этого времени в семинарии преподавание пошло исключительно на японском языке. В настоящее время, когда переводческим отделом изданы почти все необходимые для семинарии учебники, воспитанникам сравнительно редко приходится обращаться к русским пособиям, что же касается до учителей, то русская богословская литература и до сего дня служит для них необходимым источником знаний при разъяснении всех сложных богословских вопросов. В данное время из окончивших духовные академии преподавателями семинарии состоят только трое: Сэнума Иван, Ивасава Арсений и Саикаиси Марк. Остальными преподавателями являются уже лица, окончившие курс семинарии и прошедшие подготовительный к преподаванию курс при самой семинарии.

Вопрос о подготовке преподавателей семинарии всегда чрезвычайно озабочивал покойного архиепископа, и ему доставляло постоянную скорбь сознание невозможности должным образом оплачивать труды лиц, окончивших курс духовных академий. В самом деле Сэнума за все обязанности ректора семинарии и преподавателя двух предметов получал 60 руб. в месяц и казенную квартиру в четыре маленьких комнаты. Ивасава и Саикаиси за преподавание богословских предметов, для которых они должны пользоваться русскими источниками и зачастую составлять лекции, получают по 30 руб. в месяц. Естественно при таком положении вещей, что удержать лиц, хорошо овладевших русским языком, на службе миссии за такое ничтожное вознаграждение представлялось чрезвычайно затруднительным. Японское правительство предлагало им при надобности другие места, и они уходили из семинарии. Всего из японской православной миссии получило высшее богословское образование в России 12 человек. Из них только три названных преподавателя семинарии и о. Симеон Мии остались на службе воспитавшего их учреждения. Остальные же ушли из миссии на другую службу: Исигами Петр – переводчиком в дипломатическую миссию; Кониси Даниил – в частную коммерческую фирму; Хигуци Емельян – учителем в военное училище и затем переводчиком в военное министерство; Сёози Сергей – агентом Южно-Маньчжурской ж. д., Кавасаки (Минамото) Андрей – в Нагасаки – переводчиком; несколько человек из кандидатов духовной академии умерло.

Это бегство кандидатов духовных академий из миссии действовало на покойного владыку удручающе. Архиепископ Николай, хотя и сознавал, что при возрастающей дороговизне жизни в Японии многосемейным преподавателям невозможно жить на те средства, которые уплачивала им миссия, но относился ко всякому оставлению прежним питомцем миссии с глубокою скорбью. Это бегство лиц высшего образования побудило его в последние годы даже воздерживаться от командирования учеников семинарии в православные духовные академии, к чему он сам относился с большим сожалением. Нужно надеяться, что миссия отыщет средства и возобновит командирование семинаристов в духовные академии, что для роста православия в Японии безусловно необходимо.

Архиепископ Николай до самых последних дней жизни относился самым бдительным образом к ходу дел семинарии, ректор которой почти ежедневно являлся к нему с докладом. Он совещался с преподавательским персоналом о всех необходимых для семинарии ученых трудах, входил подробно во все нужды школы и знал каждого из учеников в лицо и поименно.

Ближайшим образом делами семинарии ведает совет преподавателей, который представлял все свои соображения и нужды на рассмотрение и утверждение архиепископа. Образование в семинарии дается очень основательное. С окончившими курс семинаристами можно рассуждать обо всех богословских вопросах и получать от них вполне сознательные и свидетельствующие о хорошей подготовке ответы. Ученики упражняются в произношении проповедей и, по свидетельству архиепископа, развитию их чрезвычайно много способствуют так называемые «энзэцу-каи», т. е. собрания для произнесения речей и ведение дебатов. Эти собрание происходят во всех японских школах постоянно, но круг обсуждаемых вопросов строго ограничивается изучаемыми учениками предметами.

По окончании семинарии воспитанники назначаются по большей части на должности катехизаторов, лучшие же из них оставляются при семинарии для подготовки к деятельности преподавателей.

Женская миссийская школа построена по образцу, до известной степени, русских епархиальных училищ, хотя в значительной мере приспособлена к японскому быту женщины, для каковой цели воспитанницам даются гораздо больше практических знаний по домоводству и хозяйству. Учениц в ней около 80. Они в большинстве случаев – дочери православных христиан, выходящие потом замуж за православных же. Преподавателями в женской школе состоят в старших классах учителя семинарии, в младших же классах и специальные предметы преподают учительницы.

Миссия содержит еще одну православную женскую школу в Киото, где при трех учителях имеется около 20 учениц.

Архиепископ Николай придавал огромное значение существованию женских школ, так как православные японки отличаются большой религиозностью, и благодаря им Церковь получает распространение в стране. Нередко бывает, что православная девушка выходит замуж за язычника-японца, и в таком случае в конце концов обыкновенно вся семья становится православною.

Катехизаторская школа вызвана была к жизни необходимостью образования контингента проповедников и катехизаторов для деятельности в таких отдаленных местах, куда японское православное духовенство не могло постоянно проникать. Японские приходы раскинуты на большом пространстве, православных храмов в Японии сравнительно мало, и потому громадное большинство общин довольствуется молитвенными домами, находящимися в заведывании катехизаторов. В катехизаторскую школу поступали обыкновенно на два или три года уже взрослые православные японцы, обнаруживавшие стремление к занятию богословскими предметами и проповедничеству. Здесь они проходили под руководством тех же учителей семинарии по специальной для них программе выработанный курс наук, и затем назначались на места. Некоторые из них путем саморазвития приобретали очень основательные богословские познания и отдавались всею душей делу проповеди. Таким образом, институт катехизаторов, получивших образование в катехизаторских школах, был очень полезен и сослужил японской Церкви хорошую службу.

За последнее десятилетие, однако, условия существование японской православной Церкви, по отзывам самих христиан, сильно изменились. Прежде всего поднял голову буддизм во главе со своею сектою Хонганзи. Буддийские духовные академии начали выпускать серьезно образованных проповедников и бонз, которые фанатически борются с христианством всюду, где они только замечают в населении склонность к отпадению от буддизма. От катехизаторов православия требуется поэтому теперь гораздо бóльшая научная подготовка для борьбы с буддизмом. Усиливается равным образом и деятельность миссионеров протестантских и католических, которые также не прочь иногда вступать в публичные собеседования и состязания с православными катехизаторами. Все это привело православную Церковь с архиепископом во главе к убеждению в недостаточности богословской подготовки, сообщаемой катехизаторскою школой, и в 1909 г. новый прием в нее был закрыт. Средства же, отпускавшиеся на катехизаторскую школу, обращены на развитие работы в духовной семинарии, окончивших курс которой и постановлено назначать отселе впредь на катехизаторские должности.

Нисколько не меньшей доли внимания и трудов со стороны архиепископа Николая и его сотрудников требовали работы по созданию церковного хора и по урегулированию дела церковного пения в православной миссии. С самого начала основания миссии архиепископ Николай придавал огромное значение перенесению на японскую почву и русской православной музыки. В этом отношении сотрудниками его явились два лица: 1) покойный ныне Я. Д. Тихай и 2) доселе здравствующий дьякон Димитрий Константинович Львовский.

Тихай, получивший музыкальное образование в регентских классах при капелле, приехал в Токио в 1874 году в качестве учителя пения, в 1876 году он женился на японке, а в 1883 году поступил вторым драгоманом в дипломатическую миссию, совмещая вместе должность псаломщика посольской церкви. На него именно, под руководством архиепископа, выпала первая организационная работа по устройству миссийского хора, и им был переложен с китайского обиход одноголосного пения всенощного бдения, литургии и священных треб. Тихай оставался в миссии до 1885 года.

Д. К. Львовский прибыл в миссию в качестве учителя пения в 1881 году и немедленно же занялся вместе с Тихаем аранжировкою церковных пьес. Так, ими был издан обиход одноголосного пения праздничной и пасхальной служб, и после больших усилий они, наконец, организовали четырехголосный хор и издали четырехголосное изложение всенощного бдения, а затем четырехголосное же пение литургии и священных треб. По отъезде Тихая из Японии вся работа заведывания церковным хором лежит до сего времени на дьяконе Львовском. Путем долгих усилий Львовским был приготовлен и отправлен архиепископом Николаем в С.-Петербург японец Кису для изучения музыки в здешней консерватории. Он являлся ныне помощником Львовского. Был в еще один молодой человек, обучившийся пению настолько, что мог дирижировать хором, но в 1909 г. он похищен смертью.

Дело организации хора и переложение на нашу музыку церковных текстов и японском изложении представляет собою огромные трудности, так как, во-первых, японские тексты гораздо длиннее славянских, во-вторых, вся конструкция японского языка диаметрально противоположна нашей. Если обязанность справляться с длиннотою текстов легла исключительно на Тихая и Львовского, то осмысливание пьес в первое время, по недостаточному знанию ими японского языка, составляло работу преимущественно архиепископа. Чрезвычайную трудность для пения представлял собою, например, японский носовой звук «н», являющийся сокращением из слога «ну» или «му» и потому, по требованию японской просодии, составляющий собою отдельный слог. Само собою понятно, какую страшную трудность для пения представляет собою этот, к несчастию очень употребительный в языке слог, когда на него падает в мелодии полтакт или такт. Японцы признают совершенно недопустимым игнорирование этого слога, между тем тянуть целый такт хору одну согласную «н» для нашей музыки равным образом невозможно. С такими и подобными трудностями приходилось бороться архиепископу и его сотрудникам в деле организации церковного пения, но как бы то ни было, a эти трудности были превзойдены, и хор православной духовной миссии в Токио, в составе более ста душ из мужских и женских голосов, является украшением японской столицы и конкурирует даже с хором высшей музыкальной школы в Токио.

Библиотека православной японской миссии представляет собою поистине удивительное учреждение. Каким образом арх. Николай успел собрать такую чудную коллекцию книг, известно одному Господу Богу! Библиотека эта помещается в специальном здании, построенном со всеми противопожарными приспособлениями, какие только были возможны. Одних европейских книг в ней насчитывается свыше 12000 названий, из коих большинство книг на русском языке, но много также книг английских, французских, немецких. Независимо от этого существуют также особые коллекции книг: японская и китайская. Миссийская библиотека является удивительным доказательством аккуратного и любовного отношения почившего архиепископа к миссийскому делу и миссийской собственности. Каждая получавшаяся книга не только заносилась им собственноручно в каталог, но после переплета он даже сам наклеивал ярлыки и ставил книги на полки. Библиотека и до сих пор, в глазах православных японцев, составляет как бы святилище, куда доступ разрешается только лицам, преданным научным занятиям и стяжавшим себе полное доверие архиепископа. До самых последних лет архиепископ собственноручно в назначенные часы выдавал книги из этой библиотеки, собственноручно записывал их в отпускной журнал и собственноручно делал отметки о возвращении. Ясно, что при таком порядке библиотека оставалась и остается в идеальном порядке и сохранности. Только в самое последнее время выдача и получение книг доверялось владыкою ректору семинарии Сэнума.

Всякому понятно, какой огромной затраты сил и энергии со стороны архиепископа потребовало проведение в жизнь вышеизложенной организации православной духовной миссии. Ему недостаточно было только дать другим идею каждого из вышеназванных учреждений миссии, но требовалось прежде всего самому лично стать и выполнителем этой идеи, проделать почти единолично всю черную учредительскую работу, подготовить людей, которые могли бы продолжать начатое им дело, отыскать для учреждения помещение и средства, выработав его бюджет, и постоянно соразмерять этот бюджет со средствами миссии, всячески воздерживаясь от неосторожного расширения дела, на ведение которого не хватало бы средств. Так, он сам был первым переводчиком, он был первым ректором, преподавателем и экономом семинарии, вел катехизаторские курсы, организовал женскую школу и детский приют и внушил способным к живописи японцам идею воспользоваться имеющимися в соборе образцами русской православной живописи и начать подражать им. Но эта вся работа была для архиепископа только радостью и утешением, хотя протекала она далеко не в легких условиях.

Окидывая общим взглядом всю жизнь почившего арх. Николая, мы должны по чистой совести сказать, что до последних лет, она далеко не была усыпана розами, и в этом отношении терновый венец на него налагался одинаково и японским и русским обществом.

В Японии, как уже известно, архиепископу приходилось всю жизнь до самых последних дней бороться с ненавистью. На него, как на крупную фигуру, обрушилась вся злоба, душившая японское общество по отношению к России до последней войны. Начиная с жреца Савабэ, желавшего убить архиепископа, проявление ненависти со стороны японцев преследовало владыку постоянно. Без преувеличения миллионы газетных статей за эти 50 лет объявляли его «ротаном», т. е. русским шпионом. Православные христиане назывались в Японии: «Никораи но яцу», т. е. Николаевские негодяи или «Суругадаи но яцу», т. е. Суругадайские негодяи. Всякий шаг архиепископа на почве распространения православия и апостольского служение толковался печатью как зловредный для Японии, всякое открытие молитвенного дома или церковной общины трактовалось как расширение сети русских шпионов, опасное для государственной независимости Японии. Когда же архиепископ вздумал соорудить Суругадайский храм, то злоба японцев совершенно не имела границ. Строились самые фантастические планы для того, чтобы помешать постройке церкви, причем все это делалось на почве патриотизма. В расположении православного храма па высоком холме Суругадая усматривали опасность для императорского дворца и чуть ли не оскорбление величества. Если биограф покойного архиепископа вздумает когда-либо собрать все те клеветы, которые распространяла про покойного японская пресса, то его издание займет десятки, если не сотни томов.

Только после японо-русской войны отчасти под впечатлением удовлетворенной национальной гордости, отчасти на деле убедившись, как далека была вся деятельность покойного владыки от политических интриг, японское общество начало смотреть на него разумнее и сознавать свою несправедливость. В этом отношении чрезвычайно характерным является отзыв одной из самых шовинистских и русофобских газет «Ниппон», напечатанный об арх. Николае в 1900 году. «Если бы архиеп. Николай был рожден в другой стране и принадлежал к другой церкви, писала эта газета, он был бы высоко уважаем нашим народом, как талантливый иностранец, имеющий самые разнообразные и тесные отношения с японцами, оказавший стране большие услуги и любящий последнюю, как свою вторую родину. Но как русский по происхождению и епископ греческой Церкви, о. Николай пользуется, в лучшем случае, индифферентным отношением со стороны японцев». И этот отзыв нельзя не назвать в высокой мере справедливым.

Каково же было отношение к архиепископу Николаю со стороны русских?

Нам всем прекрасно известно отношение русского общества к Японии до японо-китайской войны. «У всякого, писал в одной из своих статей архиепископ, при упоминании об японцах рисуется в воображении только какая-то фигура в халате, смешно приседающая и хихикающая». В этот период отношение русских к архиеп. Николаю с его занятиями японским языком и китайскою письменностью было в лучшем смысле снисходительно-насмешливое и покровительственное, как к умственной ограниченности, в худшем же совершенно презрительное. Нам, занимающимся языками Дальнего Востока, отлично еще памятны те времена, когда открыто высказывались взгляды, что «заниматься иероглифическою письменностью и языками могут только идиоты», а об японской прессе иначе не говорили, как только снисходительно искажая слова: «Ну что, как у вас там ваши Ничи-Ничи» или «Жи-жи» или «Хоци-симбуны?»

Как на наглядный пример того, насколько мало в России считались со взглядами архиепископа Николая на Японию и ее значение для России, насколько мало ценили его занятие японским языком и придавали им какую-либо реальную стоимость, достаточно указать на факт полного небрежения его докладами и литературными трудами, имеющими всецело общечеловеческое значение. В 1869 году, например, когда архиепископ Николай ходатайствовал в С.-Петербург об основании православной японской миссии, им подана была директору тогдашнего Азиатского Департамента Министерства Иностранных Дел Стремоухову записка, в которой излагался обзор истории, религии, государственного строя и условий жизни Японии и доказывалась идея о большой государственной будущности этой страны, вполне оправданная последующими событиями. В этой записке не имелось никаких ни секретов, ни политических сообщений. И что же? Она пролежала в архивах Министерства Иностранных Дел целых 39 лет, пока, наконец, какими-то судьбами оказалась извлеченною из пыли и напечатанною на страницах апрельской книжки Русского Архива за 1907 г., под заглавием «Япония». Докладная записка иеромонаха Николая Π. И. Стремоухову, 1869 г. «Можно ли искать большего игнорирования человека, большего пренебрежения к его трудам над изучением никому неведомой тогда Японии?»

Если так относились к деятельности архиепископа Николая сферы, ближайшим образом, казалось бы, заинтересованные в его работе, то о кругах, вообще скептически мыслящих о пользе миссионерства, и говорить было нечего: им покойный владыка был прямо бельмом на глазу.

Таким образом делавшего свое прямое, святое культурное дело и ни в чем кроме этого неповинного архиепископа Николая травили с двух сторон: японцы, – как русского политического агента, шпиона, агитатора, сеющего на японской почве измену и симпатии к вероломной, хищнической России; русские, – как деятеля, сообщающего Японии о России то, чего ей не нужно знать, подготовляющего из японцев знатоков русского языка и расточающего русские деньги для того, чтобы подготовлять врагов России. Деятельность архиепископа объявлялась таким образом не только бесполезною, но и вредною, а на него самого многие в России смотрели просто как па охваченного странною манией оригинала. Нечего и говорить, что работать под этими условиями в течение 50 с лишком лет можно, только обладая нечеловеческой силой воли.

Архиепископа Николая спасли для дела две, руководившие им во всю жизнь, идеи: первая – идея апостольского служения, подвига распространения православия среди язычников; вторая – горячее убеждение, добытое путем изучения истории Японии и проверенное опытом, в том, что его работа должна стоять вне всякой связи с политикой, что она носит чисто религиозный характер и не допускает никаких деловых сношений с Россией, кроме как на почве чистой религии.

Кроме этих общих, крайне тяжелых условий повседневной жизни, архиепископу выпадали от времени до времени тяжелые испытания и церковного нестроения, с которыми приходилось ему бороться не одною только ласкою, примером личного подвига и настойчивостью, но и применением архипастырского права власти на благо и для спасения дела японской православной Церкви.

Нам очень мало известно доселе о внутренней жизни Церкви в Японии. Но нельзя сказать, чтобы она всегда шла совершенно гладко и спокойно, и чтобы архиепископу Николаю не приходилось переживать тяжелых минут.

В этом отношении много скорби доставляло ему неумеренное стремление молодых членов японской Церкви к ее самостоятельности и независимости от Церкви русской, так называемый вопрос о «докурицу» (т. е. самостоятельности). Исходною точкою сторонников этой идеи было признание справедливости тех упреков, которые делались православной японской Церкви со стороны японских патриотов, обвинявших православных японцев в измене отечеству и в том, что они существуют на получаемые средства от России, которая стремится якобы через православие распространить свое политическое влияние на Японию и присоединить ее к своим владениям. Во время поездки архиепископа в Россию в 1879–1880 гг. эти реформаторы организовали специальное общество, называвшееся «Юсигикаи»; т. е. «Общество, стремящееся к справедливости», и выработали проект полного преобразования церковного управления и особенно заведывание ее деньгами. Под этим проектом подписался между прочим ближайший сотрудник архиепископа Николая о. Павел Савабэ и затем катехизаторы Цуда, Ясуги, Канамори, Саваидэ и др. Всех этих реформаторов, очень хороших христиан, мне описывали как идеалистов, не имевших никакого понятия ни в управлении Церковью, ни вообще в практической жизни. Их чрезвычайно смущал факт получения Церковью денег из России, про которое тогдашние русофобы чрезвычайно любили говорить японской пословицей: «абу во дуцуите, хэби во дасу», т. е. потряси куст и вытрясешь змею (которая тебя ужалит).

Преосвященный Николай отлично сознавал всю незрелость и необдуманность подобных стремлений. Он очень хорошо знал, что православная Церковь в Японии, не успевшая еще окрепнуть, не имеющая ни монашества, ни достаточного числа лиц с высшим богословским образованием, ни материальных средств для содержания церквей, миссии с ее учреждениями и школами и духовенства, не в силах пока существовать самостоятельно; поэтому, по возвращении из России, он принял в отношении к обществу «Юсигикаи» меры большой строгости. Отец Павел Савабэ был переведен из Токио в провинцию, некоторые катехизаторы уволены со службы, а другие удалены в глухие приходы.

Идея о самостоятельности японской Церкви никогда не прекращала своего существования в ней, и архиепископ являлся самым первым и горячим ее сторонником. Но он строго, даже беспощадно относился ко всем тем японцам, которые под прикрытием этой идеи фактически желали взять в свои руки только заведывание получаемою Церковью субсидией. По отношению к таким лицам, у архиепископа был всегда только один ответ: «все те суммы, которые собирают православные с японцев, поступают естественным образом в распоряжение церквей и расходуются по усмотрению приходских советов. Что же касается до сумм, получаемых из России, то они находятся в распоряжении начальника православно-японской миссии и распределение их зависит исключительно от его усмотрения».

Нельзя сказать, чтобы охотников на заведывание русскою субсидиею в японской Церкви было мало. В 1910 году сторонники этих притязаний, главным образом миряне, составили даже особые внесоборные заседания, о которых в газетах помещалось множество статей. Когда их заседание окончились, то архиепископ собрал их на общее совещание с духовенством и произнес большую речь о необходимости для японской Церкви изыскания самостоятельных средств для поддержания своего существования. При этом он прямо и открыто обратился к инициаторам движения с подписным листом, назвал суммы их годового заработка и потребовал, чтобы они здесь же подписались пропорционально своему достатку. Таким прямым оборотом дела они были так сконфужены, что не могли ничего ответить, и один из них после этого, кажется, даже вышел из православной Церкви. Архиепископ же на другой день поместил за подписью своего секретаря в лучшей японской газете «Зизи-симпоо» описание этого совещания и изложил совершенно открыто вышеуказанный свой взгляд на правильную, по его мнению, постановку заведывания церковными средствами.

Вопрос о получении японским духовенством содержания от прихода был всегда одною из самых основных забот архиепископа. Он не уставал говорить о ней при каждом удобном случае и рассылал о нем целый ряд пастырских посланий к христианам. Послания эти чрезвычайно практичны, деловиты и поучительны и дают нам совершенно ясное понятие о материальном положении как японской православной Церкви, так и тамошнего духовенства, a потому я позволю себе предложить вниманию читателей одно из таких посланий архиепископа с разъяснительным к нему дополнением.

Возлюбленные братья и сестры во Христе, благословение Божие да осеняет всех вас, и да помогает вам и всей Церкви Божией возрастать из силы в силу.

Господь наш Иисус Христос, посылая Своих учеников на проповедь Евангелия, не велел им заботиться о их пропитании, а сказал им, что служащие и принимающие их будут питать их. Вот слова Господа: «жатвы много, а делателей мало... идите... не берите ни мешка, ни сумы, ни обуви... в какой дом войдете, сперва говорите: мир дому сему... в доме том оставайтесь, ешьте и пейте, что у них есть, ибо трудящийся достоин награды за труды свои» (Лк.10:2–7, Мф.10:9–11). Что Господь установил, то всегда исполнялось, всегда и должно исполняться. Служащие проповеди от проповеди должны питаться; вообще, служащие Церкви от Церкви должны получать свое содержание. Но здесь, в японской Церкви это еще не вошло в обычай. Чтобы подать пример христианской благотворительности, иностранные христиане до сих пор жертвовали на содержание здешних проповедников Евангелия и всех служащих. Неизвестно, долго ли это продлится; во всякое время японская Церковь должна быть готова принять своих служащих на полное свое содержание. Но теперь еще обычное пожертвование иностранных христиан приходит; только с постепенным увеличением числа служащих Церкви и в то же время с постепенным возрастанием цен на все жизненные предметы, сделалось оно крайне недостаточным; оттого наши проповедники крайне бедствуют. Почти отовсюду христиане просят к себе катехизаторов семейных, и наши катехизаторы почти все семейные. Получают же они от миссии на свое содержание: катехизаторские ученики 10 иэн² в месяц, помощники катехизаторов 12 иэн, катехизаторы 14 иэн, и из них самые многосемейные 16 и иногда 18 иэн. Истинно удивляться нужно, как Господь хранит их от голодной смерти, как они с своими семействами питаются, одеваются и имеют все прочее для жизни на такие малые средства. Правда, в некоторых церквах христиане от себя оказывают помощь, но и это весьма недостаточно. Так не может продолжаться далее. Возлюбленные братья и сестры! Умоляю вас исполнить заповедь Божию, позаботьтесь о содержании ваших проповедников. Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное? (1Кор.9:11), писал апостол Павел Коринфским христианам. Слово его простирается и к вам о преподававших вам Евангелие душевного спасения. Помогите им, кто чем может: служащий государству – от своего жалованья, купец – с предметов своей торговли, земледелец – от плодов, своей нивы, ремесленник – от своих изделий и пр. Кто богат, давай от своего избытка, кто беден, отделяй и от скудости своей. И всякий делай это с радостью, в той мысли и в той уверенности, что это есть руками человеческими приносимая жертва Богу, ибо по Божию повелению и в угождение Богу это делается. Помни всякий, что это будет не только телесная помощь проповеднику, но и духовная: проповедник, получая телесное, одушевится благодарностью и вящею любовью к благотворящим ему и большею ревностью к исполнению своей духовной обязанности; a отсюда произойдет большой успех проповеди и оживление, и возрастание Церкви Божией везде, где это будет твориться. Итак, да возгреет Господь Своею благодатию в ваших сердцах ровность к исполнению Его святой воли о проповедующих вам слово спасения.

Архиепископ Николай.

Несколько времени спустя, владыкою было разослано дополнение к этому письму, ставившее вопрос о содержании духовенства на строго практическую почву. Вот это послание:

Возлюбленные братья и сестры.

Благодать Господа нашего Иисуса Христа да изливается обильно на вас всех.

В окружном письме я убеждал вас, сообразно с волею Божиею, позаботиться о содержании ваших катехизаторов. Чтобы успешнее это было исполнено, считаю нужным предложить вам в руководство следующие правила.

1) Непременно все смотрите на помощь, оказываемую в содержании катехизаторам, как на пожертвование Богу, ибо это действительно есть таинство, как делаемое по повелению Божию и в угождение Богу. Эта уверенность удержит вас от смущения и неохоты жертвовать, если вы увидите, что катехизатор не всегда ревностно исполняет свои обязанности. Да не смущает вас это. Катехизатор ответит Богу за свое небрежение; вы же исполните свой долг, не переставая приносить Богу вашу жертву, и будете иметь похвалу от Бога. He переставайте приносить Богу раз определенное и обещанное даже и тогда, когда по каким-нибудь причинам катехизатора нет в вашей церкви, например, он послан священником временно для проповеди в другое место, или же при распределении служащих Церкви, по недостатку катехизаторов, вы оставлены на некоторое время без катехизатора. Сделайте для себя обычаем, привычкою обещанное Богу непременно приносить Ему, не смотря ни на какие обстоятельства, – и тогда основание самостоятельности вашей церкви будет положено; вы перестанете быть, как теперь, в зависимости от иностранной Церкви, и в постоянном опасении, что при внезапном отнятии от вас посторонней руки помощи, ваша Церковь подвергнется страшному бедствию потерять всех своих служащих. Считаю уместным продолжить несколько об этом. Устроить содержание служащим Церкви предмет не легкий. Трудность его испытывали у всех народов, во всех местах, где возникла Церковь Божия. И нигде не открыто другого лучшего средства содержания служащих церкви, как добровольные пожертвования людей, составляющих Церковь. И никогда, до скончания мира, не будет открыто другого, более совершенного средства, потому что так установил Бог, и не только устным повелением установил, но, когда явился в человеческом образе на землю, Сам же подал пример подчинение сему постановлению. Смотрите, Господь наш Иисус Христос немногими хлебами чудесно насыщавший тысячи народа, Сам с Своими учениками, во время Своего земного служения чем питался? чем содержался? Добровольными приношениями слушавших Его учение, – для чего у учеников Его был ковчежец, в который влагались приношения, употреблявшиеся на нужды Его и Апостолов, составлявших в то время число служителей Церкви. Всемогущий Господь мог бы сотворить и указать сотни и тысячи способов содержания служащих Церкви, но Он указал только одно приношение лиц, составляющих Церковь. И причина сего так ясна, что ее и объяснять много не нужно. Спаситель сказал: «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф.6:21). Ты жертвуешь на Церковь сокровище твое, быть может, тяжелым трудом добытое тобою; понятно, что вместе с сокровищем твоим идет и сердце твое в жертву Богу; ты непременно и мыслью и чувством участвуешь в деле Церкви, а не остаешься холодным зрителем его; итак, вместе с твоею материальною помощью катехизатору, твоя мысль, твое чувство, твое участливое слово, твоя молитва помогают ему в служении его. Так и творится общее дело церкви всеми членами, составляющими Церковь; катехизатор и священник проповедью и священнослужением в церкви творят это дело, ты трудом рук своих и душевным участием помогаешь в сем творении; благодать Господа, всегда пребывающего в Церкви Своей, невидимо содействует круговращению этого взаимного труда церковного; и таким образом совершается это духовное кровообращение в теле Церкви, и тело растет из силы в силу. Так ли теперь и японской Церкви? Нет, не так. Теперь служащий церкви получает содержание от миссии и не считает себя ничем обязанным местным христианам, оттого и истинного чувства любви к ним и попечения о них не может возбудиться у него; местные христиане, ничем крепко не связанные с ним, холодно относятся к нему и его делу; и церковное дело не творится как должно, так как нет к нему достодолжного взаимного участия служащих церкви и христиан; оттого наши церкви так мало возрастают, не являют себя оживленными, а находятся как бы в полусонном состоянии. Совсем другое будет, когда христиане материальною помощью, а вместе с тем и сердечным участием и добрым словом и советом примут участие в деле Церкви, а служащие церкви, отвечая на все это сердечною признательностью и любовью, одушевятся к исполнению своего служения всеми своими душевными силами. Кремень и сталь, близко лежа друг к другу, не дают искры и не дадут до их пор, пока не ударятся друг о друга, – тогда только посыпятся искры, возжжется огонь и засияет ярким светом.

2) Итак, в удобное всем время, собравшись и помолившись Богу, рассудите, кто, что и сколько может приносить на содержание служащих церкви. При сем буду говорить вам словами св. апостола Павла: «не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность» (2Кор.8:13). При сем скажу: кто сеет скупо, тот скупо и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог. Бог же силен обогатить вас всякою благодатию, чтобы вы всегда и во всем имели всякое довольство, были богаты на всякое доброе дело, как написано: расточил, раздал нищим, правда его пребывает в век (Пс.3:9). Дающий же семя сеющему и хлеб в пищу подаст обилие посеянному вами и умножит плоды правды вашей так, чтобы вы всем были богаты на всякую щедрость, которая чрез нас приносит благодарение Богу (2Кор.9:6–11).

3) Определивши, кто, что именно и сколько может жертвовать, для удобства распределения этого служащим церкви, переведите все на денежный счет. Например, земледелец N дает столько-то рису, – на деньги это будет составлять столько-то; N дает столько-то мешков угля, деньгами это будет столько-то, и проч. и проч. Итого, всего местною Церковью на ежемесячное содержание служащих церкви будет даваться столько-то иэн.

4) Как же распределить жертвуемое? По моему мнению, на первый раз следующим образом:

Катехизатору в сане дьякона, которого содержание ныне 20 иэн, прибавить 5 иэн.

5) В окружном письме я писал, что настоятельно нужно позаботиться о прибавке содержания катехизаторам, от скудности содержания, особенно бедствующим. Но и священники, которых обыкновенное содержание ныне 25 иэн, также имеют нужду в прибавке к сему; они все семейные и почти все многосемейные; притом же у них бывает увеличение расходов, оттого, что к ним стекаются христиане их церквей. Итак, по удовлетворении особенно вопиющей нужды катехизаторов, что останется от вышеозначенного употребления на них, то местные церкви пусть отсылают священникам на добавление к их содержанию. Везде, где найдется возможность, следует прибавить священникам к нынешнему их содержанию, по моему мнению, не меньше 10 иэн в месяц.

6) Если священник из всех церквей своего ведения получит 10 иэн, которые должны идти в добавок к его содержанию от миссии, то излишек он пусть отсылает в миссию, на содержание церковных учебных заведений. Церковь не может обойтись без школ, иначе число служащих церкви скоро оскудеет. А на содержание школ, с возрастающими ценами на все, также стало недоставать жертвуемого из России. Да и это жертвуемое не всегда будет приходить; наступит время, – и быть может оно близко, – когда совсем прекратится эта иностранная помощь, – так что японской Церкви нужно готовиться и к принятию этой статьи расхода на свои средства.

7) Христиане, жертвуя на содержание своих служащих церкви, имеют право и должны ожидать, чтобы служащие ревностно исполняли свои обязанности. Если катехизатор не делает этого, то христиане, устроивши церковное собрание и основательно рассудив и уяснив недостатки в служении катехизатора, т. е. что он ленится проповедовать язычникам, или не заботится о дальнейшем религиозном научении и руководстве христиан, или оставляет их детей без научения вере, и под., должны представить катехизатору, что они ожидают от него достодолжного исполнения его обязанностей. Если катехизатор после этого замечания не исправится, или, исправившись на короткое время, опять обленится, то церковный совет должен представить дело священнику и просить его о вразумлении их катехизатора. Если же и вразумление от священника не обратит катехизатора к более деятельному служению, то совет христиан местной церкви и священник представляют об этом миссии, которая исключает катехизатора, как негодного к служению, из числа служащих церкви.

8) Для сбора, хранения и распределения пожертвований на служащих церкви везде по церквам должны быть избраны христиане из их среды, благонадежные старосты, а ими заведены точные записи, которые во всякое время должны быть доступны обзору христиан и должны быть свидетельствуемы священником и благочинным при посещении ими церкви и доверяемы ими в присутствии христиан.

Господь Бог, в прославлении святого имени Своего в любезном отечестве вашем и в душевное спасение всех вас, да поможет вам привести в исполнение ныне предлагаемое вам».

Архиепископ Николай.

Далее архиепископу Николаю доставляло всегда скорбь сознание чрезвычайной трудности основания в японской Церкви монашества. Как епископу, так в его сотрудникам-русским, Церковь без монашества представлялась всегда чем-то незаконченным. Кроме того, без монашества японская Церковь не может надеяться и на рукоположение туземного епископа, который мог бы стать со временем во главе ее. Архиепископ и его сотрудники настолько были озабочены вопросом о насаждении монашества в японской Церкви, что приобрели даже участок земли в местности Тооносава, в горах Хаконэ, для того, чтобы устроить там монастырь, но доселе на этом поприще им не удалось ничего сделать.

Архиепископу одно время казалось, что он совсем близок к осуществлению этой мысли. В восьмидесятых годах его расположение приобрел один катехизатор, которого я не буду называть здесь по имени, обнаруживший чрезвычайные дарования и красноречие. По отзывам японцев, он обладал таким огнем в слове, которое увлекало за ним всех слушателей, и кроме того отличался весьма строгим образом жизни. Архиепископ Николай возлагал очень большие надежды на этого катехизатора, безгранично доверял ему и, по выраженному им желанию, постриг его в монахи и поставил иеромонахом. Его перевели для отправления священнических обязанностей в один из важнейших кварталов Токио, Коозимаци, где была устроена церковь. Здесь новый иеромонах обставил себя с некоторою пышностью, имел часто двух священников, с которыми служил соборне, брал с Суругадая из хора лучшие голоса и имел в своем распоряжении много катехизаторов. Он проявлял большое усердие к проповеди, и его таланты привлекали к нему так много слушателей, что церковь в Коозимаци в один год увеличилась вдвое. Кроме деятельности по церкви, в Коозимаци были открыты тогда иеромонахом вторая катехизаторская школа и женское училище, куда было собрано значительное количество учениц и учительниц.

В это время, пользуясь своим влиянием у архиепископа, иеромонах начал уже проявлять отрицательные стороны своего характера: самовластие и чрезвычайную партийность. Он организовал вокруг себя своих сторонников и начал обнаруживать неумеренное честолюбие. При соборном строе японской православной Церкви это не могло продолжаться долго, на соборах духовенство стало обращать внимание архиепископа на эту сторону деятельности иеромонаха. Далее в Церкви начали циркулировать слухи о нарушении иеромонахом обета целомудрия, после чего Церковь прямо потребовала от архиепископа производства следствия и дознания. Следствие было возложено на одного пользующегося общим и полным доверием Церкви диакона, который подтвердил справедливость обвинений, и в 1891 году с иеромонаха был снят сан. Обнаруженные им таланты и сформирование целой партии сторонников долго, однако отражались на спокойствии Церкви в Коозимаци. Прихожане не желали подчиняться вновь назначенному священнику, и прошло значительное время, раньше нежели все успокоилось.

С тех пор архиепископ не считал возможным ни одного из японцев посвящать в монашество в течение целого ряда лет, и только в 1908 году, по представлению служащего на Хоккаидоо священника Романа Фукуи, был рукоположен в иеродиакона уже пожилой катехизатор Моисей Минато. Это единственный японец, носящий ныне иноческий сан.

Урегулирование епископом неумеренных стремлений японской молодежи к самостоятельности Церкви и неоправдание иеромонахом возлагавшихся на него архиепископом надежд, являются единственными случаями некоторого раздора и несогласий во внутренней жизни японской Церкви, о которых мне удалось узнать во время пятилетнего пребывания в Японии и общения с православными японцами. Нельзя не сказать, что для полувекового существования целой Церкви это удивительно малая сумма отрицательных сторон.

Отдав свою жизнь просвещению Японии христианством, архиепископ Николай вместе с тем оставался горячо любящим сыном своей родины. Когда он ехал молодым человеком в Японию, его душа жаждала одного только апостольского подвига. Но затем, познакомившись с географиею и историей Восточной Сибири и выяснив себе историю японо-русских отношений, он не мог остаться и никогда не оставался безучастным к вопросу о сближении между Японией и Россией. Его существу были чужды все те приемы проповеди, которые применялись, например, католическими миссионерами, никогда не упускавшими выгод земных и не брезгавшими тем, чтобы служить политическими агентами в угоду разным европейским государствам, но широта воззрений заставляла архиепископа понимать, что и дело христианской миссии представляет собою не более, как одну из форм движения западно-европейской культуры, и в этом смысле он считал и свою миссию работою на пользу сближения между Японией и Россией. В статье «Япония и Россия», опубликованной в журнале «Древняя и Новая Россия» в октябре 1875 года, достойной быть написанною золотыми буквами, он высказал ясно свой взгляд на японо-русские отношения.

Для него, как миссионера, центром связи между ними должно быть православие. Вот его подлинные слова:

«Жизнь человеческая, – по преимуществу, жизнь духа, и только в области духовной могут быть связаны и отдельные люди, и целые народы истинно-прочною связью. В этом отношении духовная миссия, преследующая и обязанная преследовать только духовные, но никак не мирские цели, имеет тем не менее и важное политическое значение.

Счастлива будет Япония, если она, помимо католичества и протестантства, прямо примет истинное христианство. Избежит она и папского гнета, и вмешательства в государственные дела ее, избежит и протестантского дробления, и вновь религиозного разложения наподобие того, какое она переживает ныне. Только истинное, неиспорченное людьми, Христово учение, по мере того, как оно проникает в умы, сердца и жизни людей, дает прочную, непоколебимую основу и государственной стойкости, и благосостоянию.

«Желательно и для России, чтобы соседка ее сделалась единоверною ей. Это несомненно закрепит самую прочную связь между двумя народами и даст возможность многие и многие века идти рука об руку во взаимной дружбе, всегда взаимно помогая и охраняя друг друга» (стр. 229–230).

На пути к достижению этой цели архиепископ Николай не хотел знать никаких препятствий и верил в то, что рано или поздно, но Япония и Россия узнают и поймут друг друга. Еще в 1869 г. по тому же поводу он писал:

"Вот и еще страна (т.е. Япония), уже последняя в ряду новооткрытий: хоть бы здесь им могли стать на ряду с другими, не для соперничества и брани; – это не свойственно православию, но для того, чтобы предложить людям прямую истину, вместо искаженной, – и ужели станем позади, сложа руки, или ограничась ничтожнейшими действиями? «В России», говорят, «денег нет»! А в Иудее разве больше было денег, когда она высылала проповедников во все концы мира? А в Греции разве больше нашего было средств, когда она просвещала Россию? «Людей тоже нет!» У каких-нибудь моравских братий, которых и самих-то не больше пяти-шести тысяч, есть люди, чтоб идти на проповедь к лапландцам, а у семидесятимиллионной России людей нет! Боже, да когда же у нас люди будут? И разве люди могут сами твориться, если их не вызовут к бытию? Отчего же их не вызывают? Где творческие силы? Или они иссякли?.. Нет, нет, там вдали виднеется живое, полное непочатых сил движение. По мановению Царя, освобождаются миллионы, вливается дух новой исторической жизни в великий организм, загорается заря новой деятельности и для сердца этого организма – духовенства; – та деятельность будет не отечественная только, она будет общемировая. Буду, даст Бог, не заброшен и я здесь один, обреченный на безлюдный одиночный труд. С этою надеждою я ехал сюда, ею семь лет живу здесь; об осуществлении ее самая усердная моя молитва!» (Христ. Чтен. 1869, I, стр. 256–257).

По роду своей деятельности архиепископ Николай мог очень мало сделать для изучения Россиею Японии. Мы все теперь знаем, что Россия, пока не грянул гром, не желала знать Японии, не хотела ее изучать и не придавала ей никакого значения. Открывавшие России глаза на Японию «Записки флота капитана Головнина», бывшего полтора года в плену у японцев, оставались никому неизвестными. Поданное покойным академиком В. П. Васильевым еще в 70-х годах представление в Министерство Народного Просвещения, о необходимости открытия на факультете восточных языков кафедры японского языка, лежало без движения. Географическое общество не командировало в Японию ни одной экспедиции. Драгоманских штатов при японской дипломатической миссии почти не существовало. В Военном Министерстве не было ни одного специалиста по японскому языку. Что мог при этих условиях сделать архиепископ Николай? И все-таки он делал все, что было в его силах.

Необходимость изучения Японии для России была вечным сознанием архиепископа Николая, и он не упускал положительно ни одного случая для того, чтобы свидетельствовать об этой необходимости, настаивать на ней, просить, советовать о ней и выяснять ее важность. Что же именно сделано архиепископом в этой области?

Прежде всего, дело православной миссии поставлено архиепископом так, что без знания японского языка и японской письменности служить в ней невозможно. Поэтому все сотрудники архиепископа Николая, без исключения, по приезде в Японию садились за изучение языка и достигали в нем большей или меньшей степени совершенства. Яков Тихай, например, служил драгоманом дипломатической миссии. Если же мы обратимся к русской журнальной литературе об Японии, то увидим, что целый ряд статей об этой стране написан именно учениками и сотрудниками архиепископа Николая. Так, например, И. Сэнума помещал и помещает свои корреспонденции в «Московских Ведомостях»: Д. Кониси печатал статьи и переводы с японского в «Вопросах философии и психологии»; И. Сэнумою составлено «Практическое руководство к самостоятельному изучению японского языка» для русских.

Когда же после японо-русской войны на изучение Японии в России стали обращать некоторое внимание, то можно без преувеличения сказать, что все приезжающие в Токио и вообще в Японию русские пользовались постоянным содействием покойного архиепископа и его учеников. Это факт всем вам хорошо известный. Выбор моих личных работ для установления системы практического изучения японского языка всегда делался по совету с архиепископом. Проведенная мною в работах русская транскрипция совпадает с принимавшеюся покойным владыкою, и отступления от последней, требовавшиеся при систематическом проведении транскрипции в лексических работах опять-таки делались мною большею частью по совещанию с преосвященным. Оставленный Восточным институтом для приготовления к профессорскому званию В. М Мендрин издает ныне перевод японской истории «Нихон-гаиси». Выбор этой истории также находится в зависимости от влияния архиепископа Николая, который придавал данному труду японского ученого Раи Сан-ёо огромное значение для изучения истории сёогуната, сам в свое время изучал ее и очерк из нее вместе с тремя другими японскими историями: Даи Нихонси, Кокусиряку и Иси напечатал в свое время в «Русском Вестнике». Издавший недавно «Нравоучительную Хрестоматию» для начальных школ Японии, протоиерей Посольской церкви в Токио, о. Петр Булгаков свои жалобы на трудность изучения японского языка заканчивал словами: «и не приди со словом ободрения и совета в эти прямо-критические минуты моей работы высокопреосвященный Николай, возможно, что я не удержался бы в своем намерении учить японский язык, учить настолько, насколько позволяли силы и время». В этом же труде мы находим и письмо архиепископа, высказавшего свой взгляд на издание и его значение для России. Нечего и говорить, что работа ректора семинарии Сэнумы по составлению пособия для изучения японского языка была постоянно одухотворяема советами архиепископа Николая.

Я привожу в данном случае только те примеры, которые знаю лично и видел в течение пятилетнего пребывания в Токио, но несомненно, что русские унесли с собою еще больше советов архиепископа об изучении японского языка и Японии, оставшихся мне неизвестными и полученных ими во время бесед с покойным.

Наконец, мы не можем не остановиться на организации архиепископом целой школы для изучения японского языка русскими мальчиками, командируемыми для этой цели из Восточной Сибири. Началось это дело так: за год или за два до начала русско-японской войны адмирал Алексеев командировал в Токио двух мальчиков Федора Легасова и Андрея Романовского к преосвященному Николаю для обучения их японскому языку и грамоте в духовной семинарии. Владыка с удовольствием принял этих мальчиков, за содержание которых миссии уплачивались самые ничтожные суммы. Началась, однако война, и об этих мальчиках в России совсем забыли. Высылка денег на их содержание прекратилась, и епископ имел бы полное право отправить их на родину вместе с уезжавшими перед войной русскими. Он, однако, так не сделал. Наоборот, он убедил мальчиков остаться в Японии, объяснив им всю важность изучения японского языка. И прошло целых три года, прежде чем наши восточно-сибирские власти вспомнили о забытых детях. Их содержала, кормила и обучала все это время православная японская миссия и обучила насколько, что по первому же требованию они были в состоянии выехать и занять места переводчиков: один – в Харбине, другой – в Хабаровске.

Этот пример побудил Харбинских и Хабаровских властей командировать в духовную семинарию уже целый комплект русских мальчиков, которые и обучаются доселе там японскому языку и письменности.

Судьба этих мальчиков всегда сильно озабочивала архиепископа. Он чувствовал, что в миссии слишком много прямого дела для того, чтобы уделять силы делу стороннему, но признавая, что такая система командировки детей в страну является наилучшею из всех для подготовки русских толмачей, он мирился с неудобствами и продолжал работать. Его глубоко возмущали статьи дальневосточной прессы, настаивавшие на бесполезности командировок таких мальчиков в Токио, только потому, что некоторые из них, оказавшись непригодными для изучения японского языка, были отправлены архиепископом обратно на родину. «Удивительно мало у нас системы и выдержки, говаривал он по этому поводу. У русских в крови какой-то анархизм, непременно все ломать и разрушать до основания. Скажем, построен дом. Если он неудовлетворителен, то раньше чем его сломать, нужно хорошенько обдумать, во-первых, где жить во время постройки, во-вторых, чем его заменить; у русских же не так: прежде всего сломать, отменить, уничтожить, разрушить, а потом уже будем думать, что делать дальше. Вот теперь с этой школой: только что налаживается дело, только что ребята начинают переходить на настоящую работу, учатся вместе с японцами, ходят в японские классы, начинают привыкать к японской скорописи, только что дело налаживается, сейчас уж и закрывать. И опять останемся, как старуха в сказке: будем сидеть пред своей избушкой с разбитым корытом».

Архиепископ сильно желал развития дела толмаческой школы в Токио, но он признавал для этого необходимым дать ей несколько другую постановку, а именно, выделить ее в особое учреждение, усилить в ней преподавание русского языка и русских предметов и ввести для учащихся особую систему командировок, по которой дети, по усвоении японского языка и письменности настолько, чтобы учиться вместе с японцами, отсылались бы, каждый в отдельности, из Токио в японские школы в провинцию на год или на два, где они усовершенствовались бы в языке, не видя ни одного русского и не слыша за это время ни одного русского звука. Для этого, конечно, он считал необходимым особое соглашение с японским правительством.

Покойный владыка смотрел на дело сближения Японии и России с чисто-государственной и культурной точек зрения и смотрел чрезвычайно широко. Он видел в этих двух державах добрых соседей и считал, что отношение между ними должны быть именно добрососедские, для установления которых необходимо, чтобы и Россия знала Японию в совершенстве и Япония знала Россию в такой же мере. «Но что мне делать, говаривал он, если все преимущества для этого изучения лежат на стороне Японии. Японец страшно усидчив и работоспособен. Он при том горяч. Он берется за каждое дело безотлагательно и ведет его настойчиво и неуклонно. И правительство, и общество, и отдельные лица в Японии в большинстве случаев таковы. Раз что бы то ни было признано необходимым – кончено: находятся немедленно и средства, и деньги, и пути, и люди, и дело кипит. Существует и еще несколько условий, благоприятствующих изучению России японцами. Во-первых, японцы бедны, и они едут поэтому повсюду, где только можно обеспечить для себя благосостояние. Русские владения для них в этом отношении чрезвычайно, удобны, a потому и много японцев знают по-русски. Во-вторых, за время изучения иероглифов японцы до такой степени тренируют свою память, что им изучение всякой другой письменности представляется делом почти шуточным, а сидеть часами за книгою они привыкают также с самого раннего детства, так как изучение грамоты и усидчивость для них представляются понятиями совершенно неотделимыми: выучить иероглифы без усидчивости невозможно. В-третьих, у японца существует какая-то прирожденная или, может быть, выработанная тысячелетней культурой жажда знания. Он хочет все знать, вое перечитать. На книги никто почти из них не скудится тратить деньги, и только этим можно объяснить и огромный тираж японских газет, и то большое число изданий, которое выдерживают их книги. Словом, японцы, если и не всегда талантливые, то в большинстве случаев трудолюбивые и исполнительные ученики, и в этом – большой залог их успеха».

К области работ, предпринятых архиепископом Николаем в целях просвещения Японии относительно православия, нужно причислить прежде всего его труды по переводам Священного Писания, богослужебных книг и богословской литературы. Переводы последней делались исключительно с русского языка, и отсюда мы естественно можем понять, что одна часть русской умственной сокровищницы стала уже достоянием японцев. Если же мы примем во внимание, что первые времена русской культурной истории главным образом являются историей деятельности духовенства и что наша первая литература почти совпадает с литературою гомилетической, то окажется, что путем переводов наших церковно-исторических и проповеднических трудов японцы знакомились и с древней историей России.

Переводами книг религиозного отдела далеко, однако, не исчерпывается еще просветительная деятельность архиепископа на почве сближения России и Японии. Архиепископ старался вкладывать в души своих питомцев любовь к России и необходимость культурного ее изучения, он распространял между юношами знание русского языка, никогда не уставал при случае говорить о необходимости для православных японцев изучения России, которая является для них матерью по вере, и радовался, когда ученики Суругадайской семинарии начали печатать в японских журналах переводы из русских классиков. «Пусть переводят и читают, говорил он. Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Гоголя, Лермонтова, графов Толстых, Достоевского, нельзя не полюбить России».

Эта сторона суругадайской работы очень мало известна русскому обществу, но когда японский историк русской литературы будет писать свой труд, или когда русский историк всеобщей литературы будет изучать вопрос о проникновении русской литературы в Японию, – и тот и другой должны будут отметить роль Суругадая.

Перечислить все произведения и издания японцев, получавших образование в Суругадайской духовной семинарии и работающих над переводами русской беллетристики здесь нет возможности, так как это потребовало бы совершенно специальной библиографической работы. Я считаю нужным, однако указать хотя бы общий масштаб, в котором ведутся эти переводы.

1) Одним из самых видных переводчиков является Нобори Сёму, опубликовавший недавно довольно пространную историю русской литературы, являющуюся учебником этого предмета в духовной семинарии, где Нобори состоит преподавателем. Раньше нежели приступить к изданию этой работы, Нобори опубликовал целую серию отдельных переводческих работ. Им переведены некоторые произведения: Сумарокова, Державина, Хемницера, Дмитриева, Измайлова, Жуковского, Крылова, Гончарский «Обломов», Пушкина: «Сказка о рыбаке и рыбке»; «Араб Петра Великого»; «Метель»; «Русалка»; «Борис Годунов». Гоголя: «Тарас Бульба»; Тургенева: «Бежин луг», «Собака»; графа Льва Толстого; «О Гоголе». Антона Чехова: »Тиф»; Максима Горького: «На дне»; Короленко: »Огонь». Андреева: «Бездна»; «В тумане»; «Рассказ о семи повешенных». Куприна: «Мирное житье». Бориса Зайцева: «Тихие зори». Бальмонта: «Крик в ночи». Арцыбашева: "Жена».

2) Далее мы можем назвать писательницу Сэнума Каёо, которая работает над переводами с русского вместе с своим мужем, ректором духовной семинарии Иваном Сэнума. Сэнума Каёо изданы на японском языке переводы: Сеславина: «Рассвет счастья»; Достоевского: «Бедные люди» и друг. Года три тому назад г-жа Сэнума Каёо издала небольшой том рассказов Чехова, который был встречен японскою критикою чрезвычайно симпатично.

3) Д. Кониси перевел «Крейцерову Сонату» гр. Льва Толстого.

Мне представляется здесь же уместным снять с памяти архиепископа Николая раз навсегда все те обвинения, которые сыпались на него со стороны русской прессы и общества во время и после неудачной войны нашей с Японией. Все мы читали тогда жалобы, упреки и вопросы, обращавшиеся по адресу покойного архиепископа: «Почему именно он не указал России на способность Японии к такой восприимчивости к европейской культуре, почему именно он не выяснил, что такое Япония по существу, почему он не занял открыто и гласно, что она высококультурное государство? и пр. и пр.».

Я хочу теперь документально показать, что не архиепископ не выяснял, а мы его не слушали; не он не печатал, a мы не читали; не он не говорил, а мы не внимали.

Еще в 1869 году в «Русском Вестнике», в ноябрьской книжке в предисловии к статье «Сёгуны и микадо» на странице 207-й, после приведенных уже мною ранее слов о хихикающем японце, иеромонах Николай, писал. «Но это ли японец как он есть? Кто пообещает этой фигуре в близком будущем место в кругу цивилизованных народов, кому не покажутся загадочными даже эти воочию совершившиеся факты, что японцы всего 15 лет тому назад казавшиеся такими же непробудно-сонными и неподвижными, как китайцы, в настоящее время имеют уже военный флот паровых судов, на котором ни человека европейцев, имеют специалистов ученых, получавших дипломы в европейских школах, механические заведения, могущие собственными средствами соорудить пароход, наконец либеральную конституцию с выборным началом в основании. А между тем эти факты как нельзя более естественны и странно было бы, если их не было. Но чтобы судить так, нужно изучить не костюмы и внешние приемы японца, a его дух в историческом развитии, изучить его литературу».

Шесть лет спустя в 1875 году в журнале «Древняя и Новая Россия», в октябрьской книжке, в статье «Япония и Россия» архимандрит Николай, давая характеристику Японии и японцев (на. стр. 224–225) высказался еще более определенно. Вот его подлинные слова:

«Итак, будет ли странностью, если мы скажем, что японский народ – весьма развитой народ, в массе не уступающий по развитию самым образованным народам земного шара? Конечно, читающий европеец всегда может найти для чтения такую умную книгу, каких до последнего времени не было в Японии; но зато читающий и не столь умные книги японец несомненно стоит гораздо выше и по уровню образования и развития, чем не читающий европеец, – японец же почти всякий читает. Вообще, Япония в этом отношении похожа на Америку, где если наука не достигает такой глубины и высоты, как в наиболее образованных государствах Европы, за то распространена шире, чем где-либо в Европе.

«Свобода и самостоятельность японского народного духа, японская национальная гордость, значительный уровень умственного развития и вместе свежесть и бодрость народа – служат двигателями современного прогресса Японии, столь изумительного для всех, наблюдающих его. Целые века японцы, убаюкиваемые своими национальными учениями, дремали в сладком сознании, что они – первая нация в мире, потомки небесных богов, что другие народы – варвары, стоящие вне попечений богов и проч. Велико было удивление их и крайне неприятен укол для их самолюбия, когда, с открытием страны для иностранцев и особенно с того времени, как сами стали посещать иностранные земли, они увидели, что они совсем не единственная почтенная нация в мире, что есть много других весьма почтенных наций, и что те, кого они считали варварами, напротив далеко их превосходят умственным и политическим развитием. Но не слепы были японцы, чтобы стать упорствовать в отрицании этой столь очевидной истины, – не вялы, чтобы терять время в бесплодном унынии. Они, так сказать, быстро переместили центр тяжести своей национальной гордости, поставив отныне для себя лестной задачею – возможно скорее догнать опередившие их народы, – и вот – столько наделали в продолжение 20 лет, что в истории других народов едва ли найдутся достойные параллели.

«История японского народа не знает поражений; национальный дух японцев не ослаблен никакими внешними несчастиями, никаким унижением перед внешним врагом. И потому, что удивительного, если они до последнего времени смотрели на себя, как на самый великий народ в мире, и с пренебрежением относились к всем другим народам и царствам!

«Однако, это далеко не было тем глупым самодовольством и неисправимым самомнением, которое для многих других народов делалось и делается источником великих народных бедствий и унижения. Достаточно было в 1867 году нескольких удачных выстрелов с английских кораблей, не по японскому национальному флагу, a по прибрежным батареям и судам двух удельных князей, Нагато и Сацума, чтобы весь японский народ встрепенулся. Осмотревшись, японцы увидели и тотчас созвали, что они в военном деле до того отстали от некоторых других народов, что весьма легко могут быть побиты, могут потерять многое. Этою ясностью взгляда и трезвостью сознания японский народ обязан тому, что он, при многих других хороших качествах, исторически приобретенных, обладает еще качеством замечательного умственного развития (Ib. стр. 222–223).

Можем ли мы после этого сказать, что архиепископ не выяснял сущности Японии для России и не советовал обеим державам мирно добрососедских отношений, предоставляя, само собою, делать выводы русским читателям, каковою будет Япония, при той характеристике, которую давал он ей, если вместо дружественной державы она окажется врагом.

Сближение России с Японией, свидетелями которого являемся мы в последние годы, также не было для архиепископа новостью. Он был убежден, что рано или поздно дело к этому придет, и открыто высказал свой взгляд на это ровно за 30 лет до заключения англо-японского союза. Вот что писал он по этому поводу:

«Все, что делается в Японии, более чем всякое другое государство, должно интересовать Россию, как непосредственную соседку ее на крайнем востоке. Оба государства – молодые, полные свежих сил и надежд на долгую историческую жизнь. Притом же, оба – совершенно различные по своему географическому положению, вследствие чего в будущем они могут только помогать друг другу, но не встречаться одно с другим на перекрестных дорогах и не мешать одно другому.

«Япония – морская держава, это – Англия будущего. Многочисленность ее народонаселения при тесноте территории и живая предприимчивость народа предвещают в весьма близком будущем широкое развитие ее мануфактур и ее внешней промышленности, причем и в торговых интересах и, по всей вероятности, в необходимости кое-каких территориальных приобретений на морях, как для нужд своих флотов, так и для колонизации, она не замедлит столкнуться с Англиею и другими государствами, сильными на Морях.

«Россия, напротив, – континентальная держава, не имеющая ни морской торговли, ни колоний. В будущем ей предстоит такой долгий и такой многоплодный труд над разработкою ее собственных богатств и над развитием внутренней промышленности, что на многие века не предвидится возможности для России искать себе дела и вместе насущного хлеба, подобно Англии, преимущественно в заграничной торговле и в развитии колоний. Избытки ее внутренних богатств, конечно, станут литься заграницу, равно как из-за-границы не перестанет поступать то, в чем она сама нуждается. Но это не будет главною задачею в ее исторической жизни, это будет то, в чем Япония же может приносить ей существенную пользу, равно как и сама получать выгоду от того. Словом, положение обоих государств такое, что им, по-видимому, в будущем предстоит только приязнь, дружба и взаимные услуги». («Япония и Россия», стр. 228–229).

Этим убеждениям покойный архиепископ оставался верным до гроба. Он признавал, что между Россией и Японией нет никаких существенных поводов для разногласий, никакого столкновения интересов, затрагивающего жизненные потребности обеих наций, и поэтому смотрел на минувшую войну как на простое недоразумение, явившееся следствием взаимного непонимания. И потому и после войны, как и до нее, он по-прежнему твердил русским о необходимости неуклонного изучения Японии. В одном известном мне письме к генерал-губернатору Унтербергеру он писал о необходимости изучения Японии так:

«У всех больших европейских народов давно уже нашлись ученые, которые написали для своего отечества многие томы об Японии и во всех отношениях познакомили свое отечество с нею. Не говоря уже о научном интересе этих трудов, польза от них великая. Например, не поставила бы Англия Японию о плечо с собою, если бы глубоко не узнала, что она достойна этого; не было бы и нашей несчастной войны с Япониею, если бы мы глубже знали Японию».

Я перейду теперь к самым тяжелым годам жизни архиепископа Николая в Японии, вызвавшим на него со стороны как японского, так и русского общества всего более нареканий и в результате послужившим к наивысшему его прославлению. Это – годы русско-японской войны. Раньше нежели говорить о доблестном поведении в этот период архиепископа, мы должны будем остановиться на некоторое время на вопросе об отношении в эти годы к японской православной Церкви японского общества.

Нужно было ожидать, что Церковь эта, собор которой господствует надо всем Токио, привлечет на себя все взгляды и в разгаре первых страстей, возбужденных войною, станет ближайшею мишенью самых не сдержанных и злых атак. Так действительно и было: некоторая часть японской прессы совершенно не знала удержу в проявлениях злобы против православия. Газета «Нихон», суммировавшая распространенные в обществе мнения о православной Церкви, писала: «Православная Церковь является злостным местом, откуда сыпятся проклятия на голову Японии, и где молятся за ее поражение. Она всегда была центральным агентством шпионов, состоящих на русской службе. Японцам ненавистен купол русского собора, который, возвышаясь надо всем городом, как бы шлет презрение самому императорскому дворцу, ненавистен храмовой колокол, который каждое воскресное утро своим гвалтом докучает мирному сну жителей».

«Православная Церковь в Японии, писала эта газета, не порвала всей связи с Россией и получала от последней материальные средства, на которые существовала. Она была поэтому, взятая в целом, только ветвью русской Церкви. Через Святейший Синод, в котором председательствует мирянин, как представитель русского Императора, японская православная Церковь находилась всецело в руках русского правительства. Ее епископ и священники, как и их русские собратья, были только агентами, оплачиваемыми как чиновники и повиновавшиеся получаемым инструкциям».

Та же самая газета в другой статье, обращенной к православным японцам, советовала им оставить то гибельное положение, в которое они себя поставили через свою связь с Церковью православною, «фактическою главою которой является русский Император. Переменив вероисповедание, они могли бы, по мнению газеты, также хорошо исповедовать христианство и в то же время избежать тех опасностей, которые сулит им связь с Церковью русскою».

Если одна часть японской прессы занималась во время войны главным образом вопросом о политических отношениях между православною Церковью и русским правительством, то другая повела свои нападки еще далее, против всей православной Церкви в самом ее существе. Ее обряды, связанные с почитанием икон, трактовались печатью как суеверие, пустой формализм и пр. и пр. Газета «Ямато», например, с ожесточением нападала на самые христианские таинства и, между другими пунктами, в вопросах, предлагаемых новообращаемым христианам во время совершения крещения, находила преступление, прямо предусмотренное в японском уголовном законодательстве. В вопросе, предлагаемом обращаемому в православие японцу: «отрицаешься ли от суеверия буддизма и синтоизма?» и где дальше излагаются подробности различных суеверий, в конце чина обращения в православие опрашивается: «отрицаешься ли от всех богов и будд этой религии, от их ложного и извращенного учения во всей полноте и частностях: проклинаешь ли их и плюешь ли на них?» (Kore wo noroi oyobi kore ni tsubaki suru ka). Редактор при этой фразе теряет всякое самообладание: «Можно ли, говорит он, допустить в богослужебном обряде что-либо более дикое и отвратительное?» Далее он приводит статью 263 уголовного законодательства, которая формулируется так: «виновные в публичном неуважении к синтоистским и буддийским храмам, могилам и местам, посвященным культу, подлежат штрафу от 2-х до 20 иэн». После этого он прибавляет: «фраза, которую мы только что привели, употребляемая в открытом богослужебном обряде, не представляет ли собою тяжелого оскорбления по отношению к нашим национальным религиям? Не является ли она, по крайней мере, подстрекательством к ненависти и к действиям против этих религий?» По этому поводу редактор припоминает, что назад тому несколько лет один житель Мияги-кэн, получив крещение в русской Церкви, не нашел ничего более безотлагательного, как буквально выполнить вместе с 10 другими христианами названное предписавшие греческого ритуала. Они отправились в местный буддийский храм, вытащили из него статую Фудоо, покрыли ее плевками, подвергли всевозможным издевательствам и, наконец, раздробили в куски. «Эти проявление дикости, заключает автор, не представляют ли собой естественный результат нетерпимости религии, которая учит презрению и оскорбительному отношению к божествам страны?»

Из этих нападок на православную Церковь, помимо отдельных заметок в ежедневных газетах, которые характеризуются только бранью и повторением одних и тех же легкомысленных и необоснованных популярных обвинений выделяется как по объему, так и по имени автора статья современного японского философа г. Иноуэ Тэцузироо, напечатанная в журнале «Shin Bukkyo» (Новый буддизм). Автор этой статьи имеет степень доктора японской литературы. Он родился в префектуре Фукуока в 1855 г., с 1884 по 1890 год изучал философию в Германии и Франции и с 1890 г. состоит деканом литературного факультета Токиосского университета и профессором философии и истории философии в последнем. Среди его многочисленных трудов выдающимися являются: «Жизнь Будды», «Восточная философия» и др. Профессор Иноуэ с высоты пьедестала, на который воздвигли его знание и масса статей, написанных им за последние 15 лет, пророчествует в «Shin Bukkyo» о будущности религиозных идеалов человечества. Он не признает существование личного Бога, а только безличное реальное бытие, в духе пантеизма. Когда говорят о реальном бытии, как основном начале, служащем к объяснению вселенной, то, по мнению г. Иноуэ, едва ли даже нужно и говорить о том, что это бытие должно быть безлично. Понятие личности, по взгляду японского ученого, влечет за собою ограничение, тогда как основное начало абсолютно. Качества личности прилагаются только к бытию конечному, основное же бытие бесконечно. Поэтому представляется ошибкою низводить абсолютное и бесконечное бытие на уровень существа конечного и ограниченного. С этой точки зрение Иноуэ опровергал уже раньше философию Лотце, признающего бесконечное существо личным, и заявил, что мнение Лотце имеет большую аналогию с буддийскою доктриною Амиды. По этому учению, человек возвышается, мало-по-малу очищаясь от всякой дурной мысли, и может таким образом приблизиться к основному началу.

Религия будущего, по мнению японского профессора, осуществится в полном слиянии религии и нравственности, причем под последнею Иноуэ разумеет не ту условную мораль, которая ограничивается часто внешними правилами, обрядами или каким-либо этикетом, но нравственность, обеспечивающую сердечный мир и дающую прочные основы для жизни. Представляется заблуждением, по взгляду Иноуэ, вопрос о религии будущего связывать с вопросом о какой-либо из ныне существующих религий, например, с буддизмом или христианством. Ошибочно также думать, что нужно непременно принадлежать к той или иной религии, так как раньше, чем существовали эти последние, была уже религия естественная. Правда, она была полна суеверий, но это не мешает делу. Идеалом профессора Иноуэ является очищение этой первобытной религии от всех суеверий, и тогда только будет получена истинная религия, сливающаяся с нравственностью, словом, религия идеальная.

При свете этих руководящих идей профессор Иноуэ в названом журнале «Shin Bukkyo» обрушился со всею силою на православие. Он говорит, что русско-японская война повлечет за собою полнейшую революцию в религиозных идеях европейского мира. «Хотя настоящая война, пишет он, по единодушному взгляду всей японской нации, не имеет ничего общего с войною религиозною, но с русской точки зрения дело представляется совершенно иначе. Все те богослужения и религиозные торжества, которые нашли место в России в связи с отправлением войск и генералов, все те молитвы, которыми безостановочно просят о победе, мнение, что «Святая Русь» сражается на Дальнем Востоке с народом буддийским, «врагом христианского имени» – все это дает настоящей войне, рассматриваемой с точки зрения нашего противника, характер войны религиозной и святой. Но если посмотреть на результаты всех этих молитв, богослужений и религиозной помпы, то легко прийти к заключению, что они оканчиваются лишь беспрерывною сериею поражений и постоянным триумфом «врага христианского имени». Это первое заключение. Второй вывод, равно очевидный, сводится к тому, что Россия, не смотря на все претензии монополизировать в свою пользу титул религиозной нации, на практике представляется как только возможно далекою от идеала религиозного народа. «Не упоминая уже о Кишиневской резне и о потоплении в 1900 г. многих тысяч китайцев в Благовещенске, самые отчеты о настоящей кампании не доказывают ли вам почти ежедневно вероломство, безнравственность и жестокость русской армии? Злоупотребление флагами Красного Креста, изуродование трупов, грабежи и насилование женщин и проч., все эти факты обычны в жизни русских отрядов. Представляется поэтому довольно странным, что нация, ведущая себя подобным образом, претендует на название христианского народа и на то, чтобы небо покровительствовало успеху ее оружия».

«Ясно, пишет Иноуэ, что над всеми религиями и над всем разнообразием верований царит одно верховное правило, соответственно с которым и оцениваются в конце концов человеческие действия и пред которым бледнеют все религиозные названия. Это правило составляет мораль, составляет человечность, гуманность. Взгляд, что правда находится на стороне тех, кто только носит имя христиан, представляет собою одну из тех грубых иллюзий, которым настоящая война нанесет смертельный удар».

«Религия не является только пустым названием, но требует для себя постоянных упражнений. Она состоит в строгом выполнении требований религиозной совести. По поводу японских побед некоторые выражались, что японцы одерживают их потому, что они – христиане на деле, тогда как русские таковыми не являются. Заинтересованность цели писателей этого класса слишком очевидна. Нет, пишет Иноуэ, наш триумф нисколько не исходит из духа христианства. Большинство наших солдат – буддисты, и христианство в армии считает своими представителями полное меньшинство. Дух, создавший нас такими, какими мы теперь являемся, имеет своими источниками буддизм, конфуцианство, предание рыцарства или самурайства (бусидоо) и прогресс нашего образования. Этот дух, ясно доказанный настоящею войною, нисколько и ни в чем не уступает духу христианства. Проникая собою практическую деятельность, он воплощает в себе то, что я считаю истинной религией. Тогда как Россия, которая придает так много значения пустому названию религии, совершенно не имеет понятия об ее сущности, этою сущностью владеем мы, хотя и не носим никакого формального религиозного названия. Если две нации, столь христианские, как Англия и Америка, выражают нам свои симпатии в настоящей войне, то это уже знак, что старый предрассудок, придававший так много значения пустым религиозным названиям, исчезает. Религия, довольствующаяся только одним названием, не больше как труп религии, истинная же религия заключается всецело в жизненной практике, и на этой именно почве будут базироваться отныне симпатии и антипатии народа к народу».

«В мире, продолжает Иноуэ, в настоящее время существуют различные религии: буддизм, браманизм, иудейство, христианство, магометанство, конфуцианство и пр. Религии эти расчленяются на множество сект, а эти последние в свою очередь распадаются на различные ветви. Но также точно, как секты и их ветви представляют собою только подразделения главных религий, так и эти последние по существу не что, иное, как разветвление единой религии, религии истины, которая ими управляет и их в себе заключает. В различных религиях мы усматриваем не больше как видоизменение одной и той же единой истинной религии, созданные временем и условиями. Если вы хотите обращать внимание на название, вы будете их считать до бесконечности; если же вы объедините все религии и возвыситесь до их основы, то непременно придете к одной только истинной и живой религии».

«Религию истины составляют гуманность и справедливость, и выше ее ничего нет. Все отдельные секты, каково бы ни было их название, отвечают только отдельным чувствам и личным вкусам. Если буддизм сравнивают с «моци» (пирожок из риса), а христианство с «сакэ» (рисовая водка), то представляется совершенно естественным, что те, кто любит моци, будут их есть, а кто любит сакэ, будут его пить. Представляется совершенно естественным и законным, чтобы; каждый следовал своему личному вкусу. Но в то же время никоим образом недопустимо заставлять людей против их воли есть то, что им совершенно не нравится. Говорить, например, что если не верить в буддизм или не состоять христианином, то значит уже не быть и человеком, – грубая ошибка. Во все времена и повсюду были люди большой мудрости и высокой добродетели, хотя они не состояли ни буддистами, ни христианами. Но наоборот, невозможно утверждать, что можно быть достойным имени человека, игнорируя гуманность и справедливость. Гуманность и справедливость не подчиняются личным вкусам, и здесь мы касаемся уже универсальной морали, того конечного пункта, к которому тяготеют все религии. Поэтому ошибочно говорят, что религия выше нравственности, так как эта последняя является венцом и целью всякой религии, и вне ее религия бесполезна. Поэтому служители религии, не соблюдающие законов нравственности, сделали бы лучше, если бы вовсе не говорили о религии. Говоря это, я разумею, особенно главнейшие буддийские секты в Японии, внутренние раздоры которых уже с давних пор служат источником беспрерывных скандалов».

«Каждая страна может создать для себя под влиянием своей религии особенную цивилизацию. Путем гармоничного слияния всех цивилизаций человечество получит когда-либо высшую и универсальную цивилизацию. Это будет одним из результатов настоящей русско-японской войны: возвысив престиж желтой расы и Востока, она несомненно приведет к слиянию двух цивилизаций, восточной и западной, и к царству в мире истинной религии – универсальной морали».

Статья эта много обсуждалась в японской прессе. Газета «Нихон» если и не подражала профессору Иноуэ в его роли пророка, то во всяком случае вторила ему в его нападениях на православие. По ее мнению, «Россия, претендуя на христианство, имеет только внешнюю его сторону. Оживляющий Россию дух, проявляющийся в ее религии и нравах одинаково, всегда остается все тем же монголизмом, который европейская цивилизация только покрыла сверху лёгким своим слоем, не изменив его сущности. Обращение народа в христианство, проведенное по приказу одного князя Владимира, не оказало никакого влияния на сердце нации. Почитавшиеся раньше языческие идолы были заменены только христианскими иконами. С крестом на шее и четками в руках (?) русский остается доселе тем же самым монголом, готовым на всякие варварские деяния. Орды диких казаков так же, как и население из мужиков, составляющее армию Царя, хранят в своих жилах кровь своих предков-монголов и в своих проявлениях дикости только следуют импульсу наследственности».

Газета «Маиници», во имя принципов протестантства, проводником которых она служит, видит в религиозном строе России причину ее запоздалости и отсталости в прогрессе и различных бедствий, испытываемых русским народом. «Религия, всецело связанная с политикою, писала эта газета, сохранила свою деспотическую форму, которую дали ей ее прежнее сношение с Церковью римскою. Именно эта религиозно-политическая организация помешала России воспользоваться, подобно всем другим европейским народам, великими течениями идей и свободы, созданными реформациею с одной стороны и французскою революциею с другой. Благодаря именно этому, под эгидою настоящего Царя, лично склонного к доброте в снисходительности, в России имеют место такие проявления несправедливости и религиозной нетерпимости, как недавно бывшие в Финляндии. Представитель царя в Святейшем Синоде убежден, как он заявил, что из всех наций Европы только одна Россия, благодаря ее сильной политико-религиозной организации, в состоянии противостоять потоку тех вредных идей, которые угрожают Западу разрушением. Благодаря этим чудовищным предрассудкам, удерживается в России доселе религиозный деспотизм, а вместе с ним существует и источник всех тех бедствий, которые падают теперь на русский народ».

Наряду со всеми этими бесконечными нападками, в которых переплетались бессистемно выходки против русского народа, русского правительства, русской истории, православной Церкви вообще, православия в России и православия в Японии, чрезвычайно приятно засвидетельствовать ту корректность, которую обнаружило в деле отношения к православию в Японии Токиосское правительство. Министерство внутренних дел для прекращения всех тех враждебных проявлений к православным японцам, которые обнаруживались в различных пунктах страны, в апреле 1904 года разослало следующий циркуляр провинциальным властям:

«С начала военных действий между Россиею и Япониею христиане православной Церкви сделались предметом постоянных преследований. (Nicbiro senso irai kakuchi ni oite seikyoha shinto no hakugai seraruru koto himpin ari). Министр внутренних дел не может обойти молчанием факты подобного рода и потому посылает местным властям следующий циркуляр:

«Обнаруживающаяся ненависть к православной Церкви в настоящий момент враждебных действий между Россиею и Японией, равно как и проявление недоброжелательства против христиан этой Церкви и всех тех лиц, которые имеют «сношения с этими христианами, не согласуются с надлежащим поведением цивилизованной нации (bummei no kokumin no kodo ni arazu). Даже во время войны позор подобных поступков набрасывает тень на честь страны. Поэтому всем должностным лицам, поставленным для охраны порядка, надлежит дать соответствующие инструкции и увещания населению, находящемуся под их управлением, и быть особенно строгими и бдительными. Им надлежит употребить всю свою энергию в применении к охране спокойствия христиан и их друзей и действовать так, чтобы народ в своем поведении не разлучался с достоинством, приличествующим великой нации».

С другой стороны, министр внутренних дел, после свидания с г. Хонда ёици, членом евангелической лиги (Fukuin domeikwai), в состав которой входит большая часть христианских протестантских сект, отправил президенту этой лиги следующую декларацию, прося сообщить ее членам всех различных религиозных обществ, с которыми лига находится в сношениях:

«С началом военных действий министерство внутренних дел с особенным вниманием наблюдало за проявлением чувств, которые может вызвать как в нашей стране, так и заграницею, различие рас и религий воюющих сторон. Оно приняло меры, чтобы эти проявления чувств не вызывали беспорядков и столкновений и не создавали бы неправильного представления о взглядах правительства и нации.

«Вследствие этого министерство внутренних дел дало предписание префектуральным властям о надлежащей охране русских подданных, а министр просвещения послал по тому же вопросу специальные инструкции различным образовательным учреждениям. Министр, узнав затем, что в различных округах империи имели место проявления недоброжелательства по отношению к христианам православной Церкви, глубоко сожалел об этом. Признавая религию неотъемлемым элементом цивилизации, он полагает также, что залогом хорошей политики служит предупреждение всяких расовых столкновений. Исходя из этих именно принципов, наше правительство во время японо-китайской войны, когда наша армия дошла до Ляодуна, удвоило бдительность, чтобы церкви, построенные французскими и английскими миссиями, не потерпели ни малейшего повреждения. Известно, что бдительность эта увенчалась в свое время полным успехом. В настоящее время, когда война ведется со страною христианскою, правительство обращает еще более серьезное внимание на то, чтобы общественное мнение, отбросив узкие взгляды и дурные чувства, приняло положение откровенно либеральное, и чтобы поведение японского народа на деле было в полном согласии с императорским указом, который объявляет, что «эта война не имеет другой цели, кроме обеспечения спокойствия империи и мира на Дальнем Востоке. Мы просим вас сообщить это христианским обществам и миссионерам, с которыми вы находитесь в сношениях».

Правительство, очевидно, опасалось проявления недоброжелательства или преследований православных со стороны последователей туземных религий, а потому еще раньше приведенных инструкций, 19 февраля 1904 года тем же министерством внутренних дел был разослан аналогичный по содержанию следующий циркуляр начальникам всех буддийских и синтоистских сект в империи:

«Война объявлена. В момент, когда все граждане должны быть верноподданными и добрыми слугами отечества, те, на ком лежит высшее управление религиозными делами, обязаны возбудить ревность в сердцах служителей культа, находящегося в их юрисдикции, к поощрению граждан к исполнению их обязанностей и отыскивать соответствующие для сего меры.

«Хотя дипломатические сношения с Россиею и прерваны, но представляется ясным, что по отношению к отдельным членам воюющей нации не должно быть никакого чувства ненависти и вражды, и особенно на почве религиозной. Каково бы ни было различие верований и сект, все лица без исключения должны трактоваться равноправно. Нет никаких оснований к уклонению от принципов терпимости, которые до сей поры проводились в жизнь, и это особенно необходимо иметь в виду в отношении к религиозной пропаганде. Пусть все служители культа обратят на это самое серьезное внимание. Те же, в руках которых находится заведывание и управление делами, обязаны дать подчиненным соответствующие указания, чтобы на этой почве не могло происходить никаких прискорбных инцидентов». Подписано: «министр внутренних дел граф Кацура».

В тот же день следующее распоряжение министерства было дано и чиновникам культа синтоистского, заведующим охраною национальных японских храмов:

«Состоящие на службе при отправлении религиозных обязанностей славным божествам и заведующие их культом должны стараться об исправлении своих обязанностей с уважением и достоинством, которого эти обязанности требуют. В настоящий момент, когда война нашим великим государем объявлена, и когда его послы отправились в храм Исэ и в различные другие храмы империи, чтобы прочитать пред божествами манифест об объявлении войны, хранители храмов должны, согласуясь с волею микадо, удвоить свою ревность в отправлении обязанностей, сократить излишние расходы и в чистоте совести выполнять свои благородные функции».

Эти циркуляры министерства внутренних дел очень много комментировались японскою прессою в невыгодном для правительства и православия духе. Русофобская «Нихон» писала, что инструкции министерства далеко не служат к чести бонз и синтоистских служителей, как и не находятся в соответствии с достоинством страны. «Нужно ли напоминать о принципах терпимости по отношению к иностранцам»? спрашивала «Нихон». Если существуют люди, которым нет необходимости говорить о подобных вопросах, то это именно служители синтоистской и буддийской религий. To, что не следует отступать от правил справедливости и доброго отношения к другим и что нужно остерегаться возбуждать недоразумение во время войны так же, как и во время мира, это, кажется, такие азбучные истины, что о них едва ли нужно и говорить! Если служители двух культов, к которым обращается инструкции, не в состоянии понимать таких простых истин, то они недостойны занимать вверенные им посты и их нужно сейчас же уволить. Конечно, если существует в мире народ, полный религиозной терпимости и враг фанатизма, то это именно наш, по крайней мере в новейшую эпоху. Событие в роде возмущении Амакуса (восстание на почве религиозной в 1637–1638 гг., в котором принимало участие большое число христиан), относятся к далекому прошлому. В настоящее время (зависит ли это от индифферентизма к вопросам религии, мы не будем об этом говорить) представляется совершенно удостоверенным фактом, что мы не питаем никаких чувств антагонизма или вражды к религиозным сектам, каковы бы они ни были. Что русский собор с своим куполом доминирует надо всем Токио, что он заставляет всех слушать свой беспокойный гвалт над головами, мы к этому совершенно равнодушны. Поляки и финляндцы могут смотреть с чувством известного недоброжелательства на русские церкви, строящиеся в их землях и знаменующие собою отнятие их территории. Относительно же себя, мы, смотря на Церковь Николая, отнюдь не получаем впечатление, будто мы тем связываемся с службою Его Величеству Императору Всероссийскому. В Европе много войн, даже новейших, и в особенности войны русско-турецкие могли иметь, среди вызвавших их причин, побуждения религиозные. Что же касается до нашего народа, то настоящая война так же, как и война с Китаем, не имеет ничего общего с мотивами и целями этого рода. Поэтому инструкция министра внутренних дел представляется несколько оскорбительною не для синтоистских и буддийских служителей только, но и для всего народа японского».

Другие журналисты наоборот, находя циркуляры министра по религиозным вопросам колкими, так как в них «даются уроки нравственности и доброго поведения служителям Будды и синтоизма», выражала взгляды, что подобное предупреждение не излишне. Опасение министерства, как бы некоторые лица не воспользовались войной, как предлогом и удобным случаем для удовлетворения своих неприязненных чувств против иностранных религий, по их мнению, совсем не лишены основания.

Последний взгляд, как кажется, более подтверждался ходом событий религиозной жизни Японии за время войны, чем мнение «Нихона», и представляется очевидным, что министерство было совершенно право в определении чувств значительной группы лиц, по крайней мере, в буддийской церкви. В последней несомненно существовало определенное стремление перевести происходившую войну на почву религиозную, и доказал, что от исхода войны зависит и самая судьба буддизма в Японии. В этом отношении в империи обнаружилась резкая разница между действиями высших властей буддизма, находившихся несомненно под влиянием взглядов правительства, и практикою народною.

Так, глава самой обширной секты буддизма, Ниси Хонганзи, разослал своим 30000 храмам и семи миллионам подчиненным ему верующих энциклику, в которой совершенно в духе министерского циркуляра убеждал их проявлять энергию и самоотвержение в исполнении своего долга, в связи с войною.

«Конечно, писал он, предприятие это превышает личные силы отдельного человека и потому необходимо просить помощи Амида (буддийское божество, особенно почитаемое в сектах Синсюу и Монтосюу) и при его поддержке без колебаний и опасений исполнять свой долг. Для верующих, нашедших в вере непоколебимую силу и ненарушимый мир, смерть в бою представляется столь же легкою, как перо птицы. Что же касается до тех, кто не занимает места в рядах сражающихся, то они обязаны путем материальных приношений и содействием всякого рода в отношении солдат трудиться из всех сил во славу нашего оружия и для возвеличения отечества».

Глава секты Оотани-ха (Хигаси-Хонганзи) разослал своим верующим аналогичное воззвание.

Наряду с этими существовал, однако целый ряд фактов и противоположного характера, которых именно правительство и опасалось. Так, например, на буддийском митинге в одной из подпрефектур главный начальник секты Ниси- Хонганзи, чтобы более возбудить ревность верующих к борьбе со врагом, убеждал их смотреть на войну с Россией, как на чисто-религиозную, заключающую в себе решение вопроса о жизни и смерти для самого буддизма.

«Настоящая война, говорил он, имеет важные последствие не только для страны, но и для буддизма. Если страна падет, буддизм падет вместе с нею. История показывает нам, что магометане, заняв Индию, разрушили буддизм. По развалинам храмов с трудом можно признать следы античного буддизма в стране, и с грустью приходится думать, что не упадок веры у последователей буддизма создал эти развалины благородных зданий, а произвело их железо завоевателей. Жители не могли противостоять завоевателям, и вместе с исчезновением их свободы исчезла и религия. В Китае также повсюду, куда проникали магометане, как победители, буддизм мало-помалу перестал существовать. Таким же образом и настоящая война с Россией, в случае победы последней, будет иметь аналогичные последствия. Петр Великий в своем завещании сделал православную Церковь государственною религиею России и хотел при содействии этой религии объединить под своею эгидою целый мир. В настоящее время процветание этой религии связано с благочестием русских в отношении к их Богу и выражается в бесчисленном множестве церквей, покрывающих русскую территорию. Нетерпимость и религиозная ненависть русских к другим сектам, религиям и исповеданиям создавала войны с Турциею и недавнее избиение в Кишиневе. С другой стороны, политика русского правительства заключается в том, чтобы в России не было других религий, кроме Церкви православной. Поэтому, если только мы позволим победе перейти в русские руки и, если мы окажемся вынужденными согнуться под русским игом, вашим храмам придет конец. От победы или поражения в этой войне зависит жизнь или смерть самой нашей религии, и потому верующие на поле брани должны сражаться не только за родину, но и за веру"…

Другие журнальные статьи и мнения еще сильнее приведенного стремились перевести войну на религиозную почву, а потому правительству пришлось принять в этом направлении даже и активные меры.

Понятно, что при таких обстоятельствах преосвященный Николай оказался в Японии в очень тяжелом положении. В момент, когда открытие военных действий было неизбежным, представлялось вопросом, должен ли он был остаться, как пастырь, среди своего стада, или же возвратиться в Россию и провести там время войны? Представители его Церкви на собрании 7 февраля н. ст. 1904 года единогласно просили епископа, жизнь которого принадлежала православной Церкви в Японии, остаться с ними и уверили его, что они с своей стороны сделают все возможное, чтобы ни он, ни Церковь не пострадали во время войны. Епископ, горячо поблагодарив их, высказал в ответной речи, что он уже сам принял пред Богом решение остаться в Японии и не в посольстве, а на том же месте, вблизи собора и что он вверяется их преданности по отношению к нему самому и ко всему тому, что касается интересов христианства, так же, как и благосклонному покровительству японских властей, защитников собора и собственности православной Церкви в Японии против всех нападений. Он прибавил: «Я надеюсь, что объявление военных действий не принесет с собой никакой перемены в деятельности вашей Церкви. Катехизаторы будут продолжать проповедовать Евангелие Спасителя, ученики – посещать школу миссии, а я сам отдамся всецело переводу наших богослужебных книг с своим помощником Накаи. – Раз война объявлена, и ваш долг заключается в том, чтобы молиться о победе Японии, вы должны приносить благодарение Господу при всяком известии об японской победе. Этот долг православная Церковь налагает на всех верующих в каждой отдельной стране. Наш Учитель Иисус учит нас патриотизму и верности родине. Христос Сам проливал слезы о судьбе Иерусалима: в этом случае Он дал доказательства Своего патриотизма, и мы должны идти по стопам Учителя.

«Сегодня по обычаю я служу в соборе, но отныне впредь я уже не буду принимать более участие в общественных богослужениях нашей Церкви. Это не потому, что для меня будет опасно показываться в соборе, но доселе я молился за процветание и мир японской империи. Ныне же, раз война объявлена между Японией и моею родиной, я, как русский подданный, не могу молиться за победу Японии над моим собственным Отечеством. Я также имею обязательства к своей родине, и именно поэтому буду счастлив видеть, что вы исполняете долг в отношении к своей стране. В силу именно этого, на сколько дело касается меня лично, я не могу принимать в это время участие в общественном богослужении японской Церкви».

Эту свою речь, произнесенную в Токио, архиепископ Николай подтвердил потом официально всей Церкви следующим документом:

«Окружное письмо епископа к японским православным христианам для успокоения Церкви, встревоженной объявлением войны Японии с Россией».

«Благочестивым христианам святой православной Церкви великой Японии.

Возлюбленные о Господи братия и сестры!

Господу угодно было допустить разрыв между Россиею и Японией. Да будет Его святая воля. Будем верить, что это допущено для благих целей и приведет к благому концу, потому что воля Божия всегда, благая и премудрая.

Итак, братия и сестры, исполните все, что требует от вас в этих обстоятельствах долг верноподданных. Молите Бога, чтобы Он даровал победу вашему императорскому войску, благодарите Бога за дарованные победы, жертвуйте на военные нужды; кому придется идти в сражение, не щадя своей жизни, сражайтесь не из ненависти к врагу, а из любви к вашим соотчичам, помня слова Спасителя: «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:3). Словом, делайте все, что требует от вас любовь к отечеству. Любовь к отечеству есть святое чувство. Спаситель освятил это чувство Своим примером: из любви к Своему земному отечеству Он плакал о бедственной участи Иерусалима (Лк.19:41).

Но кроме земного отечества у нас есть еще отечество небесное. К нему принадлежат люди без различия народностей, потому что все люди одинаково дети Отца Небесного и братья между собою. Это отечество наше есть Церковь, которой мы одинаково члены и по которой дети Отца небесного, действительно составляют одну семью. Поэтому то я не разлучаюсь с вами, братия и сестры, и остаюсь в вашей семье, как в своей семье. И будем исполнять вместе наш долг относительно нашего небесного отечества, какой кому надлежит. Я буду, как всегда, молиться за Церковь, заниматься церковными делами, переводить Богослужение; вы, священники, усердно пасите порученное вам от Бога словесное ваше стадо; вы, проповедники, ревностно проповедуйте Евангелие еще не познавшим истинного Бога, Отца Небесного; все христиане, мирно ли живущие дома или идущие на войну, возрастайте и утверждайтесь в вере и преуспевайте во всех христианских добродетелях. Все же вместе будем горячо молиться, чтобы Господь поскорее восстановил нарушенный мир. Да поможет нам во всем этом Сам Господь.

Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога и Отца, и причастие Святого Духа буди со всеми вами. Аминь.

Великой Японии православной Церкви епископ Николай».

24 января – 11 февраля 1904 г.

Вдумываясь в положение православных японцев и архиепископа Николая, создавшееся с объявлением русско-японской войны, мы не можем не признать его в высшей степени затруднительным и тяжелым. И православные японцы, и архиепископ оказались в том положении, которое в доктрине нравственной философии называется collisio officiorum, т. е. столкновение двух видов нравственных обязанностей. В данном случае это были: для православных японцев долг по отношению к родине, совершенно естественное чувство патриотизма, и долг религиозный, чувство естественного дружелюбного отношения к России, от которой они получили свою веру. Молодой Церкви было так легко уклониться в ту или другую сторону и сделать ошибочный шаг. Уклониться в сторону патриотизма значило войти в столкновение с совестью, требовавшею мира с учителями исповедуемой религии. Отдать излишнее уважение последним – значило навлечь на себя подозрение соотечественников в излишних симпатиях к враждебной к родине стране.

Положение архиепископа было еще более тяжелым, так как ему надлежало, во-первых, дать указание о разрешении вопроса о столкновении нравственных обязанностей своей паствы, во-вторых, разрешить аналогичный же вопрос и для самого себя. У него же лично столкновение обязанностей выразилось несколько иначе. Представлялось два вопроса: во-первых, должен ли он благословлять свою паству на войну с Россией, его родиной, в чем проявилось столкновение обязанностей в отношении к Богу и в отношении к родине. Он разрешил этот вопрос так, как ему приказывал епископский долг руководителя паствы, т. е. в строгом соответствии с Евангелием. Второю коллизией был вопрос – оставаться ли ему в Японии и таким образом навлечь на себя подозрение русских в том, что настолько «объяпонился», что даже забыл родину, или же бросить свою паству в самое опасное для нее время, когда существуют постоянные возможности отпадения от православия и уничтожение враждебно настроенным народом самой миссии. Этот последний вопрос архиепископ разрешил в первом смысле, несмотря на то, что подвергал жизнь свою явной опасности.

По общему признанию японцев, православная миссия и собор уцелели во время войны единственно благодаря тому, что счастье в войне оказалось всецело на их стороне. Так думало и японское правительство, ибо с самого начала военных действий оно назначило в миссию сильную военную охрану, остававшуюся там в течении всей войны. Когда же японский транспорт был пущен ко дну русскими крейсерами и в Токио начались по этому поводу волнения, то на дворе миссии и в прилегающем к ней районе было поставлено свыше роты солдат. Архиепископ и сам хорошо сознавал угрожающую ему опасность, ибо, распуская собор духовенства в 1904 году, он сказал так:

«Любезные собратия! Прощаясь ныне с вами, я не могу удержать некоторое особенное движение чувства, и потому говорю вам от глубины сердца и прошу и вас принять мое слово к сердцу. Надеюсь, что мы увидимся и в будущем году, как обычно, в такое же время. Но можем ли мы с уверенностью сказать это? Видите, как охраняют это место и меня с ним? Значит, есть опасность. Будем уповать, что такая тщательная охрана не останется тщетною и что Ангел Божий покроет своим крылом и защитит от бед миссию. Но да всякий случай примите мое прощальное слово, как завещание, которое, впрочем, если буду жив, не перестану говорить вам при каждом свидании».

Таким образом архиепископ Николай при разрешении во время войны затруднения поступил как подобает истинному христианину, не остановившись перед страхом людской молвы, без боязни, что скажет о нем в той и другой стране общественное мнение и теперь, когда мы можем смотреть на его поступок как на прошлый, мы ясно видим, что он поступил правильно, что он спас отношения русской и японской православных Церквей, совершенно снял с японской православной Церкви всякие подозрение в политических интригах в пользу России, доказал свою собственную непричастность к политике и раз на всегда установил возможность полного взаимного доверия между Японией и Россией.

Нечего и говорить, насколько тяжело было личное положение архиепископа во время русско-японской войны. Он рассказывал, что совсем не читал газет, полных ликованием победителей и издевательствами над Россией, не мог ни с кем говорить о том, что его интересовало всего более, должен был прекратить всякую переписку с Россией и жил душою в полнейшем одиночестве, только занимаясь делами. Он отдавал, однако всегда справедливость японцам и их такту во время войны. В своей речи при прекращении деятельности общества духовного утешения военнопленных 18-го февраля 1906 года он сказал членам этого общества следующее:

«Благодарю вас лично от себя, прошу вместе с сим принять мою благодарность и всех окружающих меня братий и сестер. Господня воля совершается в победах и поражениях, – это мы, как христиане, ясно знаем, и этому твердо веруем. Вы радовались во время побед, дарованных вам Господом, и не могли не радоваться; но ни разу никто из вас не отягчил моей печали обнаружением предо мной своей радости и торжества. Мы каждый день были вместе, делая общее дело, но, будучи вместе, мы не были я – русский, а вы – японцы, а были братья и сестры во Христе, дети одного Отца Небесного. При начале войны вы желали, чтоб я остался с вами, и обещались беречь меня, – и вы блистательно исполнили свое обещание, вы сберегли меня не только физически, но и нравственно, за что я особенно благодарен вам. Это всегда и глубоко трогало меня, и на всю остальную жизнь мою останется для меня дорогим утешительным воспоминанием из этого неутешительного для меня времени».

Несмотря на такие неблагоприятные условия, архиепископ не оставлял и своих обычных трудов наставления верующих, выяснения их отношений к России и защиты православной Церкви от сыпавшихся на нее нападений. Этой цели им было посвящено несколько посланий к христианам, из которых одно я считаю нужным здесь привести для характеристики этого рода работ почившего владыки.

Второе окружное письмо епископа к японским православным христианам, по случаю войны.

«Благочестивым христианам святой православной Церкви великой Японии.

Возлюбленные о Господе братия и сестры! В ответ на мое письмо от 11-го февраля я получил почти из всех церквей выражение радости о том, что я на время войны остался в Японии. Этот привет моих христиан в свою очередь радует меня, так как показывает, что моя любовь к вам не остается без ответа. Это служит мне лучшею наградою за мои посильные труды для дела Божия здесь.

Во многих письмах я встретил выражение, что как ни печальна война сама по себе, но для православной Церкви она будет полезна тем, что исправит неправильные понятия об отношении японских православных христиан к России. И я вполне уверен в этом: война несомненно принесет это благо. Какие это неправильные понятия? О вас говорят, будто вы, как православные, зависимы от русского Императора, который будто бы есть глава православной Церкви, и потому заподозривают вашу искренность в служении вашему собственному Императору и вашей стране. Какое ложное понятие о православной Церкви! И какое страшное подозрение основано на этой лжи! Русский Император отнюдь не есть глава Церкви. Единственный глава Церкви есть Иисус Христос (Еф.1:22; Кол.1:18), учение Которого тщательно хранит в целости православная Церковь, – и русский Император в соблюдении сего учения есть такой же почтительный сын Церкви, как и все другие православные христиане. Нигде и никогда Церковь не усвояла ему никакой власти в учении и не считала и не называла его своим главою. Это заблуждение образовалось на западе Европы от незнания русской Церкви, и оттуда перешло в Японию, и здесь ныне, так же как и там, широко распространено. Если основание ложно, то тем более ложно построенное на нем. Если русский Император не есть глава Церкви для русских, то тем менее он есть глава Церкви для вас. Для вас он есть не более, как брат по вере, так же как и все русские единоверные вам. Над вами русский Император не имеет ни тени какой-либо религиозной власти; между вами и вашим императором он отнюдь не становится, и вашей верности отечеству вашему ни на волос не мешает. Как ваш брат по вере, русский Император, конечно, только желает, чтобы вы были хорошими христианами, усердно исполняющими все христианские обязанности, а в том числе и блюдение вашей верности и преданности вашей родной стране и вашему императору. Эти истины вы с самого начала, когда сделались христианами, и всегда потом знали, и ничего несогласного с ними никогда не слыхали от ваших катехизаторов и священников, так как и они в свою очередь иначе ничего не слышали от своих наставников и не видели в учебниках Догматики и Каноники и ни в каких других книгах, когда воспитывались для своей службы в миссийских училищах. Но не знающие и не хотящие знать православного учения не знают и этих истин и потому думают и говорят о вас совершенно противное. Сколько мы говорили и писали против этого заблуждения. Сколько книжек издали для уяснения истины. Но все усилия наши были – точно попытки голою рукою разбить твердую скалу.

И вот, наконец, пришло время рухнуть этой скале и разлететься в прах. Началась война с Россией, – и православные усердно молятся о даровании победы своему Императору, с одушевлением провожают своих воинов на войну, вполне уверенные, что они будут геройски защищать свое отечество против неприятеля; воины с энтузиазмом идут, испросив благословение и молитв у своих священников, чтобы Бог помог им безукоризненно исполнить свой долг относительно отечества; православная семинария составляет и жертвует своему родному воинству десятки тысяч экземпляров японско-русских разговоров, для напечатания которых все воспитанники принесли свои лепты; православная женская школа отделяет из своего состава наставниц для благотворительного служения раненым воинам; все православные христиане по всей Японии с радостью жертвуют, кто сколько может, на военные нужды отечества или на содержание семейств воинов. He ясно ли как день, что православие не только не вредит патриотическому служению своему отечеству, а, напротив, возвышает, освящает и тем усиливает его? Если кто, видя все это со стороны православных, станет еще говорить о них что-нибудь неподобное, то придется только с сожалением сказать, что кто упорно противится истине, того нет средств убедить. Но думаю, что немного найдется таких, а что вообще откроют глаза на православие и посмотрят на него дружелюбно все те, кто до сих пор не имел возможности убедиться в неприкосновенности его к взводимым на него обвинениям.

Итак, возлюбленные братья и сестры, стойте твердо в вере и продолжайте в эти трудные дни служить вашему отечеству всем, кто чем может; продолжайте неуклонно исполнять и вое другие христианские обязанности, чтобы чрез вас святилось имя Божие и воздавалась хвала Отцу вашему Небесному; продолжайте так же молиться, чтобы Бог сократил бедствие войны и скорее послал опять мир нам.

Благословение Божие да будет со всеми вами, и да воссияет скоро свет истинного Христова Евангелия во всем вашем отечестве. Аминь.

Великой Японской православной Церкви епископ Николай».

29 февраля – 13 марта 1904 г.

Говоря о времени русско-японской войны, немыслимо обойти молчанием деятельность архиепископа Николая по отношению к организации духовного утешения русских военнопленных. Можно сказать без всякого преувеличения, что он был их ангелом-хранителем, а многие офицеры и солдаты, с которыми мне приходилось видеться, не могли без слез вспоминать об архиепископе. Никто из них никогда и не думал, попав в Японию, иметь возможность слышать церковную службу, видеть священников, получать таинства. Архиепископ сосредоточил на военнопленных всю свою любовь и с истинно-отцовской заботливостью и нежностью старался смягчать для них тяжесть плена и неволи. Вот некоторые проявления деятельности православной духовной миссии в отношении к военнопленным.

В 1904 году для удовлетворения духовных нужд русских в Японии архиепископом Николаем были назначены три молодых и наиболее деятельных священника, знающих русский язык.

Священник церкви в Оосака, Сергий Сузуки, с мая месяца был поселен в городе Мацуяма для служения у военнопленных в этом городе и в Маругаме; священник церкви в Маэбаси, Павел Морита, с июля поселен в Химези для военнопленных в этом городе, и в Фукуцияма; священник церкви в Киото, Симеон Мии, с октября каждые две недели, по предписанию епископа, посещал для Богослужений военнопленных в Нагое и Сизуока. В начале 1905 г., с переводом военнопленных из Порт-Артура в Японию, священник Симеон Мии стал служить, кроме того, у поселенных в Тенгацяя, близ Оосака. Для других же мест, где были поселены военнопленные из Порт-Артура, архиепископ командировал еще двух священников, знающих русский язык: священник Алексей Савабэ из Токио был переведен к военнопленным в Хамадэра, также близ Оосака; священник Андрей Мэтоки из Хакодатэ отправлен на о. Кюусюу, служить у поселенных в городах Даири и Фукуока.

Отправляя священников для служения у военнопленных, архиепископ снабжал их священными сосудами, облачениями, славянскими богослужебными книгами и всем потребным для совершения Богослужений, в молитвенные же места посылал св. иконы в киотах. Все помещения военнопленных также были снабжены архиепископом иконами.

Для чтения военнопленным архиепископ Николай разослал, в 1904 году, из запасной библиотеки миссии 2211 религиозных книг, 5072 религиозных брошюры, 1127 научных и разного светского содержания книг и брошюр.

Словом, с самого начала появления в Японии русских военнопленных, архиепископ Николай вменил себе в обязанность делать для них все, что позволяли его средства и силы, и неуклонно исполнял это.

Независимо от этого японские православные христиане учредили между собою «Общество духовного утешения военнопленных», собирали пожертвования и употребляли их на помощь миссии в содержании священников у военнопленных, на подарки военнопленным и на посещение их для духовного утешения.

В 1905 году деятельность православной миссии в отношении военнопленных еще более усилилась.

17 священников и 6 диаконов почти весь год были исключительно священнослужителями для русских военнопленных, число которых, после Сахалинских поражений, превысило 73 тысячи; даже катехизаторы тех городов, где жили военнопленные, были отвлекаемы от своего прямого дела необходимостью так или иначе служить военнопленным. «И нужно сказать при этом, писал позднее архиепископ Николай, что никто из нас здесь нимало не сетовал на это временное уменьшение сил для служения японской Церкви. Напротив, священнослужители с великою радостью шли служить духовным нуждам русских братий; местные христиане также со всею готовностью отпускали их на это служение и сами, где представлялась возможность, старались в свою очередь, чем и как могли, служить военнопленным. Словом, все в совокупности христиане наши, без всяких посторонних внушений, сочли своею обязанностью делать все, для них возможное, к облегчения участи военнопленных, сами выражая, что этим они желают хоть несколько заплатить свой долг благодарности за попечение своей Матери – русской Церкви здесь, что все без исключения священнослужители наши с честью совершили свое служение, своим усердием, добросовестностью и любовным отношением к военнопленным приобрели и с их стороны непритворную любовь и уважение; об этом ясно свидетельствуют подписки русских на иконы или облачения в подарок своим священникам; об этом еще более свидетельствует множество полученных мною от военнопленных писем, в которых они благодарят за присылку священников, хвалят их усердие, просят наград для них. Нельзя умолчать, что и обратно как священнослужители, так и все христиане наши немалую духовную пользу приобрели от военнопленных. Последние, как природные христиане, сами не заботясь о том, показали на себе пример новым христианам, каков должен быть христианин в своем отношении к Богу и в своем поведении. Священники, по отпуске военнопленных, возвратились к своим местам, полные трогательных воспоминаний и рассказов о том, как набожны русские христиане, как усердны к церковной службе, с каким благоговением приступают к св. таинствам, с каким самоотвержением жертвуют на церковь и на нужды ближних и т.п. Этот запас воочию виденного благочестия и добрых христианских дел, будем надеяться, надолго послужит источником научения для новых христиан и немало перейдет в жизнь их».

Русско-японскою войною Промысел, казалось, закончил те тяжелые испытания, которые он налагал на архиепископа Николая. По заключении Портсмутского договора отношение русских к Японии радикально переменились. Обнаружилось прежде всего давно жданное архиепископом стремление России к изучению Японии, хотя и не в том масштабе, который он считал нужным для России, но все же на иных, сравнительно с прежним, основах. Деятельность владыки, проведшего, как добрый кормчий, свою Церковь через налетевшую бурю целою и неповрежденною, и много потрудившегося для русских военнопленных, была оценена, и преосвященному Николаю был пожалован сан архиепископа, что придало бодрости и всей японской Церкви. В России начали обосновываться общества для изучения Востока и Японии, которые впервые признали заслуги архиепископа как ученого в области японоведения и стали избирать его своим почетным членом. Первым из таких обществ было Императорское Общество Востоковедения. Далее архиепископу пришлось еще применять свой педагогический опыт к оборудованию школы японского языка для русских детей, присланных из восточной Сибири, и он имел уже утешение видеть несколько человек из своих питомцев работающими в России на почве японо-русских отношений. Вся та небольшая группа лиц из русских, которая являлась в Токио после войны для изучения японского языка, поддерживала дружеские отношения с архиепископом, и можно было видеть, с каким чувством удовлетворения он распространял на всех таких лиц свет приобретенных им огромных знаний по японологии, под лучами которого согревались и возрастали эти новые силы. Наконец, он дождался и того, чего ждал так долго: к нему приехал помощник, преосвященный Сергий, который предался изучению японского языка, совершил уже несколько поездок по Японии и доставил преосвященному Николаю наслаждение слушать свою японскую проповедь. Словом, исполнилось желание преосвященного Николая, о котором он писал еще в 1903 году таким образом:

«Я, 68-летвий старик, доживаю последнее время моей жизни, посвящая его, кроме общего заведывания церковными делами, переводу Богослужения, и давно уже пора подумать о заместителе меня здесь. Для юной японской Церкви будет весьма неполезно, если, после моей смерти, или в случае тяжкой болезни, станет заведовать ею не человек, достаточно воспитавшийся здесь для того, а внезапно присланный, не знающий ни языка ее, ни истории, ни характера людей, составляющих ее, ни обычаев страны. Итак, тем настоятельнее нужда не медлить назначением сюда благонадежного миссионера».

Единственною заботою до самых последних минут архиепископа оставалась мысль о неоконченном переводе Библии. Уже на смертном одре, находясь в госпитале Св. Луки в Цукизи, он вызывал к себе Накаи-сан и пытался продолжать свою работу, и потом, перевезенный, по собственному настоянию, из госпиталя назад в духовную миссию, он еще раз порывался заняться переводом, но сил больше не было...

В этих последних попытках работы, как и во всей жизни архиепископа, мы должны видеть оставленный им нам завет постоянного труда на почве религиозного просвещения Японии и сближения двух стран во славу православной Церкви и России.