Религиозное положение крещеных татар

Всю зиму I868³/₄ года я прожил в Казани. У меня жили и учились три крещонских мальчика из одной со мной деревни: Микуш (Михайло) 15 лет, Борис 12, Пабал (Павел) лет 10. Первый до поступления ко мне умел уже, хотя не совсем твердо, читать, второй знал склады, а с Пабалом нужно было начинать с азов. По собственной охоте их привезли родители, а у Пабала отец в солдатах, его привез ко мне дедушка. Занятия этих мальчиков, усердные зимою, с наступлением лета стали со дня на день ослабевать. Видимо было, что их тянет в родную деревню и урок на ум нейдет. Наконец 26 июня приехали из нашей деревни за нами две подводы, а 28 мы выехали из Казани.

29-го приехали мы в Савруши, приходскую деревню села Карабаян, населенную крещеными татарами. Прежде я слышал об одном саврушинском мальчике, что он имеет большую охоту учиться и с успехом обучался в одной довольно далекой сельской школе. Я нарочно остановился в Саврушах, чтобы видеться с ним. На квартире, где мы остановились кормить лошадей, я узнал его имя и где он живет, и пошел отыскивать его. Иду по деревне и вижу толпу издали, тут я нашел и мальчика Ивана, которого я искал. Когда я с ним поздоровался и начал говорить, к нам подошло много крещеных, и стали спрашивать – кто я и откуда. Я им сказал. Потом отведши Ивана в сторону, я говорил с ним о чтении на татарском языке, и спросил, есть ли у него татарские книги? Он сказал: сегодня карабаянский диакон дал мне букварь. – Ну что же, спросил я, хорош ли? – Он сказал: хорош, только есть ошибки. Это был букварь первого издания. Тут я вынул из-за пазухи книгу Премудрости, в стал читать 7-ю главу. Услыхавши, что я читаю, ко мне подошли двое мужчин, одна женщина и три девушки. Они слушали с большим вниманием. Женщину нисколько раз звала домой девочка, ее дочь, но она не шла, пока я не перестал читать. Когда я перестал читать, она сказала: «Бог привел меня слушать такие хорошие слова на родном нашем языке, спасибо тебе». Другим тоже понравилось чтение; потом, а сказал Ивану: на, купи эти книги (Букварь нового издания, книгу Бытия и книгу Премудрости). Он ушел домой спросить денег. Но вышедши ко мне, ни слова не говорил. Я подумал, что ему жаль видно денег, и дал ему без денег книгу Премудрости и другие книги по одному экземпляру, сказавши, что если понравятся эти книги, то деньги заплатишь после. Из Савруш мы выехали в ночь.

30-го июня, на рассвете, приехали мы в свою деревню. Меня встретила мать моя и от радости не знала что в делать, а отец ночевал в другой деревне в гостях. Мальчики, ученики мои, тотчас разошлись по своим домам. Утром пришел ко мне Пабал в большой радости и рассказал, что дедушка и бабушка заставили его читать букварь, а сами слушали и изумлялись, что он ясно читает. Им он читал часа два, потом вышел на улицу и там читал. На улице слушала его целая толпа. Несколько мальчиков, глядя на него, разохотились учиться сами и пришедши ко мне говорили: «дядя Василий! поучи пожалуйста нас грамоте».

2-го июля позвал нас к себе Борис. Когда мы вошли с ним в избу и поздоровались, дедушка Бориса очень благодарил меня за ученье. В это время пришел и брат Бориса, Семуш (Семен), немного постарше его. Борис принялся читать. Семуш и младшие братья окружили его и слушали. Переставши читать, Борис велел своему старшему брату написать А; они долго занимались. Потом я ушел домой.

В нашей деревне есть три старых человека: Алексей Афанасьич 95 лет, Назар Степаныч 80 лет и Прасковья Ивановна 105 лет. От них я слышал следующее предание. Наша деревня, до приняла христианской веры, называлась Шия-баши, вершина Шии, потому что стоит при вершине речки Шии. Речка эта выходит за две версты выше нашей деревни, из глубокого оврага. В низине этого оврага было много вишни, от которой река и получила свое название. С самого начала на берегу реки Шии поселились три татарина: одного звали Чиканай, другого – Нукратау, третьего – Кунак-козим. Когда наша деревня крестилась, было тут всего дворов семь. Это было при царе Иване Васильевиче Грозном. Первому крестившемуся дали имя Никифор, от него и деревня называется Никифорова. По приняли крещения они поселились на горе: один по правую сторону реки, а двое по левую. Гору на правой стороне реки называют Бесова-гора, потому что живущие на ней люди подвергаются глазной болезни и слепнут. Потомство этих людей и теперь немногочисленно, всего их восемь дворов. А от тех, которые поселились на других местах, теперь уже дворов 60 есть, и глаза у них чистые. Теперь в нашей деревне всего около дворов 70.

В тот же день я слышал от стариков о старинном крещонском обряде. Во время пугачевщины, – так рассказывали мне, – из нашей деревни восемь человек ушли с Пугачевым. Когда они возвращались из походов, подошли к одной реке. А об этой реке слух носился, что в ней водяной больно сердит. Наши и сделали обет: если благополучно перейдут через реку, по возвращении домой принести этому водяному жертву. Затем скрепивши сердце, начали переправляться через реку. С ними никакой беды не случилось. Когда они пришли домой, зарезали лошадь, сварили кашу и с молениями ели все вместе. Этот обряд был назван ия курманы (жертва водяному). Его каждый год исполняли. Назад тому около 35 лет этот обряд изменили: вместо лошади стали резать овцу, кроме каши, печь калачи, сочни, ватрушки. До 1853 года вся деревня делала это вместе, а с того года делают это врозь по домам, и называют жан кляуи, т. е. моление за жизнь.

3-го июля, пришли, по случаю, ко мне две некрещеные татарки в то время, когда я читал из Премудрости о почитании родителей. Им это очень понравилось. Одна из них была вдова, у ней два сына – один 10, другой 9 лет. Она очень просила, чтобы я взял учить русской грамоте ее сыновей. Я, говорит, не боюсь, что ты другой веры, для мирских дел необходимо знать русскую грамоту.

5-го июля, в воскресенье утром, взял я букварь, Премудрость и географические карты, вышел на улицу, на средину деревни, сел и стал показывать карты. Ко мне стали подходить один за другим молодые и старые, и набралось всего человек 50. Я объяснял о земле, какой она имеет вид, сколько воды и суши, где холодно, где жарко, как земля вертится, сколько верст имеете в окружности, где какие живут народы, какие водятся животные,– звери, птицы, где чем люди занимаются, одним словом все что мог. Потом я переменил разговор, и сталь читать из Премудрости 10 главу с 22 стиха, 3 и 4 главу. Потом перешел к букварю, из него читал начиная с Символа веры до молитвы Господней. Во время чтения в народе слышны были голоса: «ах, как хорошо слушать на своем языке. Вот в церкви мы ничего не понимаем». По зову деревенского начальника старика, бывшие в числе слушающих ушли траву делить. Но они скоро покончили свой дележ и опять пришли ко мне, – когда я стал читать о таинствах, все слушали с таким вниманием, что чтение продолжалось не менее трех часов. Все благодарили переводчиков, и стали расходиться по домам обедать.

В то же утро я предложил мальчикам, которые стояли в толпе, учиться грамоте, но сперва никто не вызвался из застенчивости. У меня была в руках деревянная дощечка, нарочно приготовленная для письма. На этой доске написал я углем две буквы А и У, и дал одному мальчику, а другие смотрят, что он будет делать. Чрез несколько минут и эти стали чертить на земле буквы щепками. В полчаса они выучились писать и произносить те буквы. Я написал еще две буквы И и О, потом сам ушел обедать.

6-го июля рано утром, я еще не вставал, приходит под окно ко мне двое мальчиков, и кричат: «дядя Василий! поучи нас читать». Я сейчас вышел, и написал им еще три буквы. Они ушли, а днем опять пришли ко мне, я еще написал две буквы, а прежние буквы спрашивал, они их хорошо знали и писать и произносить. Вечером они опять приходили ко мне, но меня не было дома.

7-го июля, поутру пришли четверо мальчиков, двое прежние, а двое вновь, и эти просили учить их грамоте. Ладно, сказал я, написал им по две буквы, и самим показал как надо писать. Пописавши немного, они ушли домой. Мысль о деревянной доске я заимствовал из «Ясной Поляны». Пока мальчик не узнает всех букв, я не даю букваря. Буквы я пишу им не по порядку русского алфавита, а по тому соображению, какая для какого мальчика легче. Сначала обыкновенно у меня идут А, У, И, О, Я, Е, Ы, словом гласные. Их учу я произносить настоящим их звуком, а не аз, еры и т. д. Согласные буквы я также не называю: буки, веди, – не называю также бе, ве, а поставляю перед согласным краткой гласный звук, напр: ыб, ык, ыл и т.д. Эдак легко переходит к складам Я стараюсь, по возможности, прибрать к буквам какие-нибудь подходящие коротенькие татарские слова. Это помогает памяти. Как только мальчик узнал все буквы, я даю ему букварь, изданный для крещеных татар. Тут приступаем к складам ба, ва и проч. Мальчик говорить: ыба, я велю ему произнести поскорее, и навожу его на мысль, а иногда и сам подскажу, что это значит: ба. После этого он уже сам читает ва, га, и т. д. Затем в букваре подобраны легкие слова татарские с гласною а. Опять сначала не скоро и не всякий мальчик догадается составить цельное, понятное слово. Ему нужно подсказать, иногда довольно заставить произнести скорее два слога, он и сам догадается. Один мальчик читал ка-ра и не мог сам догадаться что это такое, а другой мальчик не грамотный, который его слушал, подсказал, что это кара. Как только ученик увидит, что тут уже идут слова с значением, он сам добивается до смысла, и потихоньку сам читает. Склады с другими гласными мальчики уже разбирают удачно сами. Нужно только показать значение Ъ и Ь. Так мальчик, играючи, недели в две выучивается читать настолько, что сам один в состоянии продолжать чтение букваря. Я эдак выучил несколько мальчиков в своей деревне, несмотря на то, что я очень часто уезжал в другие деревни и оставлял их без своей помощи. В то же время, как мальчики заучивают буквы, они их пишут на доске по печатному. Научившись складам, они пишут слова какие им придут в голову, – свое имя и имена родственников или товарищей, название разных домашних животных и вещей. Теперь в нашей деревне, не только двери и стены изб, но и заборы и ворота покрылись полууставными рукописями наших грамотников.

Накануне праздника Казанской Божией Матери, я отправился в село Юкачи, от нашей деревни в 35 верстах. Там 8-е число – храмовой праздник. На пути заехал ночевать, в деревне Мочалькиной, Юкачинского прихода, к одной крещонской старушке, вдове, по имени Прасковье Яковлевне. Она приняла меня весьма ласково, лучше и быть не может. Ложась спать, слышу, добрая хозяйка начала творить молитвы такие: «Осподи, Сусе Христе, Сне помлий нас. Аминь.– Богородиса радуся, Оспод с Тобой, Спаса родила наших. – Бесмелля и рахман рахим.– Ля иля Алла, Мухамед расюлла. – Я рапяня худайым арь берь хатярдянь сакла мени». Я слушаю и молчу, а сам в себе думаю, как бы ее вразумить. Наконец, она сама начала говорить: Василий! ты спишь? – Нет, говорю. Как Писание говорит? Можно ли нам читать татарские молитвы? Нам татарки говорят, толкуют, что если-де будете читать: ля иля Алла, Мухамед расюлла, вмести с мусульманами в рай войдете. С вас-де простых больше этого и не требуется, только нужно как можно чаще читать эти слова. Я начал ей говорить: послушай меня, тетка Прасковья, если ты будешь читать эти татарские слова, не в рай, а в ад попадешь. Она испугалась, и начала внимательно слушать. Я продолжал: не Магомет дает нам рай, а сам Бог, Который сотворил небо и землю, и Его Сын Иисус Христос. Он пришел с неба от Бога Отца, чтобы спасти нас и избавить от вечной муки. Он для нас сделался человеком, родился от Пречистой Девы, наитием Святого Духа. Бог послал к Ней Архангела Гавриила, который предсказал Ей: от Тебя родится Сын наитием Святого Духа, Ты наречешь Его Иисусом, Он будет Сын Бога Вышнего, Он избавит людей от грехов их и дарует им рай, в царствии небесном. Вот именем этого Иисуса и должно молиться, таким образом: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, спаси меня молитвами Твоей Матери и всех святых (это все я говорил по-татарски). Вот, если так будешь молиться Богу, и сама будешь своим сердцем понимать смысл своей молитвы, и Богу она будете приятна. Затем я спросил ее: знаешь ли ты, что значит Мухамед расюлла? «Э, Василий, сказала Прасковья, я ничего не знаю». – Как же, ты не понимая, молишься? Нет, твое сердце должно знать, что говорят уста. Такая-то молитва будет услышана Богом. Потом я сказал: Мухамед расюлла значит, что Бог послал его, что он посланник Божий, пророк. Вот это слово не годится. Он не пророк, Бог его не посылал. В Божием Писании нигде об нем не сказано. Это раз. Во-вторых, он не сделал ни одного чуда. В-третьих, у него было жен пятнадцать, как козел какой-нибудь среди стада, так и он проводил жизнь в нечистых удовольствиях. В-четвертых, веру свою он распространял огнем и мечом, и до самой смерти не переставал воевать и убивать людей. Да и умирая завещал своим единоверцам истреблять греков. Вот теперь и смотри, пророк может ли так поступать? Еврейские пророки были не такие, она были добрые, исцеляли больных, воскрешали мертвых, делали великие чудеса и жили в святости. Поэтому татарам верить не нужно. Затем я рассказал всю евангельскую историю от рождества Спасителя до вознесения Его на небо, и как Он сойдет на землю судить живых и мертвых. Если кто в Иисуса Христа не уверует, сказал я, и не крестится во имя Отца и Сына и Св. Духа, не войдете в рай. Вот мы крестились, и каждому из нас дан ангел, чтобы сберегать нас от всякой напасти. Поэтому мы должны помнить только одного Иисуса Христа, нашего Искупителя и покланяться Триединому Богу. Ты теперь читала русскую молитву: моему отца... это не так. Надо говорить: во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. По-нашему это вот как (сказал ей по-татарски). Аминь значить истинно.– «Ай, ай», говорить она, «вон как, а я ничего не знала. Как это сегодня Бог привел тебя ко мне. Разумеется, я так бы и умерла, не зная. Спасибо тебе.» – Еще ты говоришь: Осподи Сусе Христе, Сне помлий нас... и это не так. Надо говорить: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Аминь. По-нашему это говори так-то. Она просила еще повторить; я ей повторил несколько раз, пока она выучила. Потом я ей сказал «Богородицу» сначала по-русски, а потом по-татарски, и объяснил эту молитву историей благовещения. Как Архангел, говорю, приветствовал Деву, так теперь мы величаем Ее, а Она просит Сына своего, чтоб Он оставил грехи наши и ввел нас в рай. После сих слов она сказала: «уж с этих пор я не буду говорить татарских молитв. Я доселе думала, что татарская вера старая, а она вовсе не такая, Мухамед их тоже не был добрый. Уж теперь я ему верить не буду. Боже мой! прости меня, я не знала. Ну слава Богу, теперь я услышала то, чего в целую жизнь мою не слыхала». Разговор наш продолжался часа четыре.

8 числа, в 7 часов утра приехал я в селе Юкачи. Въехали к одному крещеному. Отложивши лошадей, я вошел в избу и спросил, нет ли у них в селе грамотного крещонина. Сказали: «нет!» Я пошел к старому священнику. Он, кажется, из неученых, уроженец того же села и, живя от роду своего между татарами, говорит по-татарски отлично. В его доме помещается сельская школа. Но когда он узнал, что я крещеный, сказать: «я крещонов как собак не люблю», и ушел от меня.

Так ни с чем и от него и пошел. Потом я зашел к молодому священнику, из кончивших курс в семинарии. Принявши от него благословение, я спросил: есть ли в училище крещонские мальчики? Он говорит: «есть, но теперь распущены по домам, а в селе осталось немного.» Я его спросил: могут ли они читать вот эти книги (показываю ему букварь, книгу Бытия и книгу Премудрости, в татарском, переводе)? Он взял в руки эти книги, посмотрел и сказал: «нет, не могут, они еще мало знают». Я еще спросил, нет ли кого знающего в приходе. Он сказал, что есть один, в деревне Лыяшии, Трофим Алексеев, порядочно читает. – Я записал на память это имя. Мы поговорили о книгах, он меня заставлял читать из букваря. Я прочитал страницу, перевод ему понравился. Я дал ему букварь и просил, чтоб он, когда поедет в приходскую деревню с требами, брал с собой эту книгу и читал крещеным. Потом пошли мы к обедне. По окончании службы, священник о. Лев опять звал меня к себе, но я поспешил домой, где застал много крещон; они уже сидели за столом. Поговоривши немного, я начал им читать из букваря о таинствах и заповедях. Все слушали безмолвно, а иные говорили: «эх, не знаем мы ничего!» Читал я с час. Меня благодарили. Потом я поехал в деревню Лыяшия. Здесь праздник пируют три дня, и собирается множество крещеных со всех сторон, приезжают даже и из-за Вятки. Вечером пошел я к помянутому Трофиму Алексееву. Поговоривши с ним немного, я дал ему почитать мои книги. Он обрадовался, увидавши книги на родном языке и сказал: «что они стоят? Я бы их себе купил.» Тотчас же он заплатил мне за три книги 50 копеек. Тут я указал, как читать некоторые особые буквы и рассказал о содержании книг. Он очень благодарил, что я привез ему такие книги. Я ему дал еще два букваря и одну книгу Премудрости и сказал: не найдешь ли за Вяткой кого-нибудь грамотного, подари ему, или продай. Он обещался исполнить это в точности. На другой день я нашел еще одного грамотника, но он читал с трудом: его зовут Никита Тимофеев. Я подарил ему букварь. Еще выпросил у меня букварь один крещонин из елабужского уезда, вятской губернии, для мальчика из своей деревни.

В этот день я на улице много читал из букваря и из Премудрости. Старые и малые, парни и девушки, все слушали с усердием. После чтения, сознавались с сожалением, что живут не по закону Божию. Когда я читаю о таинствах, слушающие говорят между собой: «вот для чего мы крестимся, исповедуемся, причащаемся, благодать получаем, грехи нам прощаются» и т.д. В одной избе я встретился со о. Львом. Он рассказывал, как маленьких ребят попами стращают, и просил меня поговорить об этом народу.

10 числа утром я также читал; слушали молодые ребята со вниманием. В тот же день я возвратился в свою деревню.

11 числа, поутру, приходит ко мне Илья (так зовут одного из тех мальчиков, которые у меня, в деревне, стали учиться грамоте), и говорит: «дядя Василий! я свой урок знаю хорошо.» – Я велел ему прочитать, и потом заставил написать буквы углем на полу. Он прочитал и написал все, что выучил. Я ему дальше показал другие буквы.

12 ч. ездил я с Микушем и Пабалом в село к обедне. Я брал их с собою на клирос, чтоб они привыкали к пению. Вечером шел мимо нашего дома наш крещонин Данила Анисимов, известный у нас в целом околотке наговорами и знахарством. Я его остановил и просил сказать мне наговоры, какими он лечит от укушения гадов. Сначала он не решался говорить мне, а потом, когда я успокоил его, он рассказал мне кое-что. Напр., по его словам, у ужа в хвосте есть жен, крупинки наподобие пшена; когда, он ударит человека хвостом, выбрасывает эти крупинки, в они пристают к человеку; они входят между кожей в мясом. Я, говорит, выгоняю их так: тру сильно больное место кошачьей шкурой, потом, завернув в кошачью шкуру сливок с сахаром, привязываю. Больному не велю есть меда. Когда трешь шкурой, то больному это мучительно; для этого я опьяняю его табаком, который привязываю к его телу. Укушение ужа можно вылечить, лишь бы он не попал в соски груди. – Раз в Васильевой укушена была змеей русская женщина, ей приложили легкое из черного барана. Все тело было изъедено под легким. Я намазал чистым дегтем, и оно зажило. Вообще, заключил Данила, заговоры пустое дело, я их только для видимости нашептываю, а помогает, когда что намажешь, или дашь выпить. Тут сидела моя матушка, она сказала: так вот что, заговоры – пустяки. Кстати скажу о своей матушке следующее. После того как в прошлом году, в мае месяце, страшный ураган снес крыши с наших изб, то вместе с крышами унес и мешочки с моленными деньгами, висевшие на подволоке. Сноха просила ее сшить новые мешочки, но матушка сказала ей; видно так угодно Богу, не хочу я опять заводить моленные деньги. С тех пор она, в то время, когда по старому обычаю нужно совершать моленье за здоровье членов семейства, она эти деньги относит в церковь, а дома ставить к иконам свечки и молится, по православному, Богу.

13 ч. я занимался в деревне с мальчиками, потом пошел к Борису. Как я переступил чрез пороге избы, увидел гостей за столом: четверо были крещоны из деревни Три-сосны (абдинского прихода), а пятый наш деревенский, по имени Савелий. Все сидели в шапках. Увидав меня, наш деревенский говорит прочим: «ах, друзья! не ладно мы делаем, что в шапках сидим.» Потом снял с своей головы шапку и бросил на нары. А те сидели недвижимо, будто не им сказано, или же, быть может, хотели показать свою смелость; они подмигивали друг другу глазами; не знаю для чего. Я им сказал: ничего, не стесняйтесь, я знаю, вы всегда так делаете. Меня нечего стыдиться: я над вами не начальник. Если же сидите в шапках перед иконами, то делаете бесчестие св. иконам, а не мне. На иконах пишутся или Сам Иисус Христос, или пророки, или святые, – их вы бесчестите, а не другого кого. Если бы вы были хорошие люди, не стали бы так невежливо себя вести пред святыми, лики которых написаны на иконах. Человек богобоязненный до самой смерти держит в своей памяти слова святых, и глядя на изображения их, вспоминает их самих, а не посмеивается над ними. Если кто вспоминает святых, глядя на иконы, того и они вспомнят и помолятся за него Богу. После этого и другие сняли с голов шапки и положили подле себя, а один, который крошил говядину, снял шапку и повесил на гвоздь. Я сказал: вы сами, друзья, знаете, что человеку, который заботится о благочестии, ничем не должно пренебрегать. Савелий говорит им: «а что, друзья, этот человек правду сказал.» – Потом, обратившись ко мне, говорит: «вот они говорят, что если этот ломоть хлеба вот так переломить, чай-грешно» (он взял ломоть за оба края и старался переломить его по средине). Я спросил: а когда в лес ходите, как ломаете хлеб? Он говорит: «как попало». «Отчего же, говоришь, здесь грешно? Как бы вы ни ломали хлеб, тут нет никакого греха, его нужно есть, а что входит в уста, то не сквернит человека, что из уст исходит, то сквернит. Так сказал Господь в Евангелии.» Савелий замолчал, а другие гости встали на ноги и говорят: «как не грех? Пророк Мухамед сказал, что грех так ломать хлеб.» – А разве вы в Мухамеда веруете? – «Да, потому что его вера старая.» – Как старая? Он ведь родился 600 лет спустя после рождества Христова. Да его нельзя назвать и пророком: о нем ни в каком писании не предсказано; жил он как простой мужик, имея у себя жен до 15, а в жизни своей занимался только грабежом, да убийством; у него и в Коране написано, чтоб убивать неверных и отнимать у них имущество. Пророки были прежде в народе еврейском; они учили народ любить Бога и друг друга, были чудотворцы и милостивы. Вот, например: Моисей, Самуил, Давид, Иepeмия, Илия, Елисей, Даниил, Иезекииль и другие. Они не имели по стольку жен. Вы сами можете судить, если у кого будет столько жен, досуг ли ему думать о Боге. После этих слов все гости зашумели: «как ты, – говорят, – можешь знать, когда Мухамед родился? Тебе всего каких-нибудь тридцать лет. Мы тебе не верим. Ты хочешь больше Бога знать. Не даром мусульмане говорят, что русские хотят знать все помимо Бога.» – Я сказал: нет, друзья, я вам говорю, что было и что написано в наших древних священных книгах. Вот, например, Моисей писал за полторы тысячи лет до Рождества Христова и предсказал о Иисусе Христе, повелел Его слушать. Если вы хотите верить старому, то наша вера старее татарской. Нам оставили истинную веру праотец наш Адам, потом Енох, который живой взят на небо; Ной, который спасен от потопа; Авраам, который принял в виде странников Самого Господа; Иаков, который видел лестницу и по ней восходящих и нисходящих ангелов; Иосиф, который из зависти был продан братьями своими в Египет; Моисей, который говорил с Богом и получил десять заповедей, начертанные перстом Божиим на скрижалях, т.е. досках каменных; Давид, который написал Псалтирь; наконец Иоанн Креститель и Сам Спаситель Иисус Христос, Который нисходил для нас с неба, жил 33 года на земле, страдал и умер на кресте, в третий день воскрес, потом 40 дней жил с учениками и вознесся на небо. Он сказал Своим ученикам: «идите, научите вся языки, крестяще их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Если кто уверует и крестится, спасен будет и войдет в рай, а кто не уверует, осужден будет.» Ученики Его и передали нам старую веру. Тогда Савелий сказал: «ну теперь, друзья, вы лучше молчите; этот человек сам учился. А я вам правду скажу: ведь вы только от мусульман слышите, а сами доказать не можете, а этот человек и русскую и татарскую грамоту знает, он может доказать. Узнавши и ту и эту веру, он нам и говорит истинную старую веру, которую держат русские. Тогда все замолчали и стали говорить: «прости нас!» Один же из них, помоложе, сказал: я и прежде слышал, что еврейский закон старее всех.» Да, я сказал, наша священная книга, называемая Библия, писана назад тому 3400 лет, а мусульманский закон только 1200 лет; поэтому никогда не говорите, что магометанский законе старее. Притом же вы люди крещеные, вы должны свою веру знать как следует. Я вас ради Бога прошу, не соблазняйтесь, а старайтесь хорошенько узнать свою веру. У нас теперь есть книги на нашем родном языке. Выучите детей своих грамоте, тогда вы узнаете сколько наша вера лучше других вер. Они поблагодарили меня за добрый совет и уехали. После их отъезда Борисов дедушка говорит мне: «ай, спасибо тебе, ты их усмирил. А то они каждый раз, как приедут, только и толкуют, что о магометанском законе Теперь они будут молчать.» А Савелий то и дело говорил «спасибо тебе, защитил нас; а то они не дают нам слова сказать, называют нас кафирами, а себя выдают за людей больших и знающих».

14 июля я отправился в Казань, и прибыл туда 16-го. На другой день, рано поутру, я опять выехал из Казани. Со мной поехал г. М. По грязи едва к глубокой ночи добрались мы до татарской деревни Метески. Долго мы толкались в ворота, переходя от одной избы к другой, насилу нашли приют у татарина Мазита Хакимова. Пока мы улеглись спать, он долго разговаривал с г. М. Поутру хозяин и наш спутник крещонин Осип поднялись рано, а мы еще не вставали. Мазит спрашивает Осипа про М., не умеет ли он говорить по-татарски. Осип сказал: «умеет по-татарски не только говорить, но и читать.» Мазит говорите: «ай, ай, какой умный! Я все удивляюсь русским, они чем больше учатся, тем ласковее; а у нас муллы чем больше учатся, тем делаются недоступнее и хитрее». В Никифорову прибыли мы 8 числа.

19 утром пошли мы с г. М. к Осипу Ивановичу, отцу Микуши. Зашла речь о добродетелях: мы говорили, что должно Богу молиться и любить Его, а потом должно любить друг друга. Здесь сидели старик Иван Алексеев, дедушка Пабала, и другой крещонин. Последней был несколько хмелен и, не слушая разговора, постоянно говорил без толку. Осипу Ивановичу это показалось неприятно. Намекая на докучливого человека, он сказал: «я видел в Казани, как разговаривают добрые люди, – когда один говорит, другие молчат и слушают. Так бы следовало и нам поступать!» А Пабалов дедушка сказал: «да, так надо. Вот наш Пабал читает в книге: когда мудрый человек говорит, ты слушай.» Мне приятно было слышать, что наши крещоны стали уже употреблять слова из священных книг. Того же числа после обеда, поехали мы с г.М. в крещонскую деревню Бялятм-Баш, нашего прихода, от нашей деревни в 20 верстах. Часов в 9 приехали в эту деревню, въехали к моему свояку, Ефиму Алексееву. Он и жена его были нам рады, напоили нас чаем и накормили нас ужином. В той же деревне есть другой мой свояк. Он пировал, в тот вечер, свадьбу, женил сына; он позвал нас к себе. Любопытно было г. М. посмотреть, что делается на крещонских свадьбах. Мы вошли в избу; кругом стола сидели гости. Гости, разумеется, сидят, а домашние угощают их, между тем поют песни. Пьяных не было, но все были в веселом духе. Один из гостей спрашивает меня: грешно ли петь песня и плясать? Я сказал: если песни хорошие, то можно петь; если песни дурные, возбуждающие блудные мысли, их петь грешно, они противны Богу. Вот эту песню, которую теперь поют, не грешно петь, потому что в ней нет нечего противного Богу. Когда вы пируете, не гордитесь, не говорите друг другу язвительных речей, не унижайте друг друга, не хвалитесь один перед другим богатством, а хвалите только Бога, давшего вам все; между собой живите мирно и любите друг друга и т.п. Все слушали. Между тем моего спутника обнял один татарин, который тут же сидел, как гость, и говорит ему: «а, ты хороший человек!» Г. М. занялся с татарином, а я говорил с крещеными сначала о христианстве, потом о магометанстве. Все слушали со вниманием и радовались, чувствуя превосходство своей веры пред магометанскою. Потом мы поблагодарили хозяина за хлеб-соль, и ушли домой.

Поутру, после завтрака, я стал читать из букваря катехизис. Хозяева слушали. Приходили один за другим и соседи, в набралось людей обоего пола полна изба. Все слушали безмолвно. Некоторые старики говорили межу собою: «если бы мы слышали эдак слово Божие на своем языке с молодых лет, все-таки получше знали бы свою веру. А теперь нечего не знаем, что такое вера. Посмотри у татар, дети с семи лет начинают ходить к мулле учиться. Хотя не все выучиваются грамоте, но всe-таки все знают молитвы и веру свою; и у них всякий может пересказать и нам. А мы сами-то ничего не знаем и другим пересказать не можем. Вот теперь нам хорошо слышать на своем языке. Ай спасибо, что научили по нашему.» Потом я читал из Премудрости 3 главу. При чтении слышно было; «вот как должно почитать родителей. Дети! смотрите, что будет, если кто родителей не почитает! В правду: кто не почитает родителей, не бывает счастлив, в правду так.» В это время пришел один кантонист, знающий немного русскую грамоту. Он взял в руки букварь и стал читать о сотворении мира. Прочел потихоньку страницу. В лице его заметно было, что он очень доволен. Прочитавши страницу, он оборотился ко мне и сказал: «продайте пожалуйста мне эту книгу, у меня нет ни одной книги!» Я сказал: изволь, друг, с удовольствием. «А почем?» По гривне. Он взял с радостью. Потом мы с ним говорили о христианстве и магометанстве. Он спросил: «нет ли у вас картины страшного суда?» Я ответил: нет, я очень жалел, что не было у нас этой картины. Если бы была картина, можно бы ее объяснить и рассказать. Это бы большую принесло пользу, потому что народу было много. Мой спутник развернул Евангелие от Матвея и прочитал о последнем суде и кончине мира.

В это же время я узнал одного мальчика, который знает аз, буки; я отвел его в сторону и заставил читать, он прочитал все буквы по порядку до ѳ, из крещонского букваря. Я ему показал дальше. Отец хочет отдать мне его на зиму в ученье.

Свояк повез нас с г. М. в татарские Билятли, к татарину Фатхулле Рафикову, который несколько раз был у меня в Казани. Вот мы приехали к нему, вошли в избу и сели. Смотрю, лежит на окне книжка. Я взял ее, вижу, в начале написано: «бедуам» А надо сказать, что хозяин не знает грамоты, а жена его грамотная. Я спросил хозяйку, что значит «бедуам.» Она сказала: «бедуам,» больше ничего не сказала. Я сама, говорит, мало знаю. Позвала дочь и сказала: «дочка! ну-ка прочти и расскажи им.» Дочь взяла книгу в руки, и начала читать на распев. Я спросил, что значит: «бедуам?» Она говорит: «бедуам» так «бедуам» и есть, а больше ничего не значит. Была еще другая книжка, в которой напечатана из Корана сура Ясин. Я подал ей эту книгу и просил почитать. Она читала так же нараспев. Нам хотелось, чтобы она рассказала по-татарски, что она читала. Она сказала: «я только могу читать нараспев по книге, а о чем говорится, не знаю.» Если ты не понимаешь, то пользы никакой нет от чтения. А вот наши молитвы – иное. Мы понимаем, чего просим от Бога и что говорим в своей молитве. Я вынул букварь и прочитал утреннюю и вечернюю молитву на татарском языке. Они признались: «ну, у вас все понятно!» Потом я стал читать 3 главу Премудрости. Они слушали с удивлением. Когда я кончил, хозяйка вышла в другую избу, позвала других своих дочерей и сыновей. Дочери зашли в чулан, а сыновья стояли в избе у двери, хозяин же с хозяйкой сидели с нами за столом, и попросили меня еще прочитать 3 главу. Я начал читать. Во время чтения хозяйка говорить детям: «смотрите, как следует отца и мать почитать, вот что вам будет, если не станете почитать!» Я уже дочитывал главу, как пришел еще какой-то седой старик. Все разошлись, остались только хозяйка с мужем, да еще их старший сын; г. М. занялся с ними разговором. После мы распростились и уехали. При отъезде нашем я услышал замечание хозяйки о г. М: «хороший это человек вот если бы такой был мулла наш.» Мы вернулись в крещонские Билятли. Пошли к упомянутому крещонину, который хотел мне отдать в ученье своего сына. Он был нам рад. Вслед за нами вошли трое молодых парней побеседовать. Посидевши немного, один из них спросил меня, грешно ли пить вино. Я сказал: в Писании не запрещено пить вино, но только велено принимать его как лекарство, в меру, чтобы быть только в веселом духе на пирах; а до бесчувствия напиваться не велено: это грех пред Богом. Кто до бесчувствия напивается, умрет без покаяния, такого человека душа пойдет в муку вечную. У такого человека и в этом веке дом разорится и семейство с голода будет шататься по людям. Вот как вредно вино тому, кто пьет его через меру. Потом другой спросил, как надо молиться и какие молитвы говорить, русские или татарские. К нам приходят портные, староикшурминские крещоны и говорят, что татарские молитвы лучше, нежели русские, что по-татарски если будешь только говорить: ля иля лла Мухамед расулюлла, – в раю будешь. Не велят они говорить Аллакаим²: это, говорят, грешно. Я спросил: а что значит ля иля лла, Мухамед расулюлла? Они сказали: «нет, не знаем!» Что же это за молитва, когда сами не знаете, что просите от Бога. Никогда не говорите татарских молитв. Если не знаете молитв русских, лучше молитесь своими словами. А Аллакаим всегда можно говорить. В этом нет греха. Если вы будете молиться своими словами, сами различите, что противно Богу и что не противно. А если будете читать татарские молитвы, которых не понимаете сами, то в каждом слове согрешите. Они поблагодарили меня: ты, дескать, изъяснил нам то, чего мы не знали, теперь уже не будем верить татарам, когда они станут хвалить свою веру и навязывать свои молитвы. Тут хозяин еще просил, чтобы я взял учить его сына: я обещался взять осенью. Потом мы возвратились на квартиру и скоро поехали домой. Нас провожали версты за две, до лесу.

21 июля. Приходит ко мне, из соседней татарской деревни, Артыка, татарин Сыбгатулла и жена его Гюльшагида. Сыбгатулла издавна знаком со мною и прежде часто разговаривал со мной об обрядах русских и татарских. Он человек горячий и бойкий и говорит всегда торопливо. Вошедши в нашу избу, они, по обыкновению, поздоровались. Я посадил их за стол. Они спросили, где и как я живу, что делаю и сколько получаю жалованья. Спросили о г. М., кто он такой. Я сказал: это мой спутник, мы живем с ним вместе в Казани. Потом Сыбгатулла спросил: «Василий! не привез ли ты из Казани татарских книг; мы слышали, что ты умеешь читать наши книги!» Да, говорю, выучился татарской грамоте, и вот привез одну книгу, написанную по-татарски; я и подал им Евангелие (изданное в Петербурге). Гюльшагида открыла Евангелие и стала читать с самого начала Евангелия от Матфея родословие Иисуса Христа. Читая имена праотцов она с довольством и с улыбкой сказала мужу: «смотри-ка, имена всех пророков тут есть.» Тогда муж сказал: «да, но они Гайсу (Иисуса) называют Богом, а мы называем Его пророком». Я на это отвечал: вы ладно это говорите, потому что Он предсказывал будущее. Если Он пророк, значит Он нас научил истинной вере, пророк не станет учить ничему богопротивному. Вот, значит, мы истинному Богу веруем. А вы называете нас кафирами: это вы не хорошо говорите. Потом Сыбгатулла сказал: «на том свете дадут нам по 77 девок (гурий); у вас это есть ли?» Тогда г. М. нашел в Евангелии от Матфея то место, где Иисус Христос отвечает саддукеям о будущей жизни, и дал прочитать Гюльшагиде. Она прочитала: в воскресение не женятся и не выходят замуж, но живут как ангелы Божии на небесах, – и сказала: «вот как у них, как ангелы будут на небесах, а у нас не так,» и замолчала, а муж говорит, толкая ее под бок с нетерпением, «что же ты? сказывай свое.» Потом Сыбгатулла говорит: «у нас женщине не велено работать, а только так сидеть.» Да, я говорю, не заставляете работать, а плетью бьете до полусмерти и выгоняете из дому. Так ли? Гюльшагида сказала: «правда, многие так делают.» Я взял книгу Бытия и сказал: вот наша книга, Библия, в ней говорится, что Бог сотворил мужа, создал ему из ребра жену, одну; потому муж и жена как бы одно тело, и не должны разлучаться. Я стал читать первую главу Бытия. Как дочитал до того места, где сказано, что человек сотворен по образу и подобию Божию, они сказали: «постой, постой, неужели Бог похож на человека?» Я взял букварь и прочитал оттуда объяснение образа Божия: образ Божий не в теле, потому что Бог не имеет тела, а в душе, чистом уме и святой совести. Выслушавши это, они сказали: «вот как, а мы думали, вы говорите, что Бог похож на человека телом.» Потом я стал читать из букваря нравоучительные изречения Св. Писания. Слушая их они говорили: это так, это правда; и в наших книгах велено Бога бояться, царя почитать.» Дальше я прочитал: любите врагов ваших и проч. Тут г. М. сказал им: «а вот этих слов нет в ваших книгах, Коран велит врагов убивать и имение их грабить.» Сыбгатулла сказал: «нет, Коран не велит убивать.» А Гюльшагида сказала: «точно велит убивать неверующих в Магомета.» Сыбгатулле было это крайне досадно; он, кажется, готов был в эту минуту ударить свою жену, но при других смягчил свой гнев и только грозно посмотрел на Гюльшагиду. Затем сказал: «вот русские говорят, что Бог на небе, а наши говорят, что Бога ни в каком месте нельзя указать, ни на небе, ни на земле, ни на правой стороне, ни на левой.» На это г. М. сказал ему: «ваш пророк Магомет ездил на седьмое небо, там он нашел Бога за 77 занавесами, сидящего на престоле. Там он видел огромных ангелов, у одного ангела от глаза до глаза несколько тысяч верст.» Гюльшагида сказала: «да, когда он ходил на небо, то скоро воротился домой, так скоро, что его постеля еще не остыла.» На возражение г. М. Сыбгатулла замолчал, а жена его сказала г. М: «ай, ай, ты много знаешь.» Потом Сыбгатулла сказал: «мусульмане говорят, что у нас книг мусульманского закона больно много, всего есть четыре тысячи, а у русских мало.» Я сказал ему: ужели тебе много кажется четыре тысячи? У нас в одной только академии книг найдется более четырех тысяч, а в целой России столько, что и счету нет. Мой приятель вовсе замолк, а жена его сказала: «правду пословица говорит: в присутствии мастера удержи руку твою, в присутствии муллы (т.-е. ученого) удержи язык твой.»

Потом г. М. стал читать ей татарскую книжку Ахтыр-заман, в ней много слов не употребляемых народом. Когда он прочитал страницу, то попросил Гюльшагиду, чтобы она рассказала по-татарски. Она сказала: «не знаю.» В досаде муж говорить ей: «ты читай, что знаешь!» Она стала читать нараспев (книга эта написана стихами, а стихи татары всегда читают нараспев). Муж стал хвалить: «видишь, как хорошо поет!» Г. М. сказал: «поет-то хорошо, но понял ли ты, что она поет?» Нет, говорит, не понял. Г. М. сказал: «если что читаете и не понимаете, то пользы нет никакой.» Я сказал: вот послушай наши молитвы; я взял букварь и прочитал утреннюю и вечернюю молитвы, и спросил: поняли ли вы? Сказали: «да, это понятно.» То-то, говорю я, мы понимаем, что читаем в молитве, а вы не знаете, чего просите. Тогда Сыбгатулла взглянул на стену и увидел на стене, в рамке изображение притчи Господней о богатом и Лазаре, и спросил: «что это за картина?» Г. М. нашел в Евангелии эту притчу и дал Гюльшагиде прочитать. Гюльшагида, прочитавши притчу, подошла к картине и внимательно рассматривала ее. Я подробно объяснил содержание картины, и сказал: теперь вы видите, что наше Евангелие хорошему учит, – учит исповедать истинного Бога, царство небесное, рай и ад. По окончании этого Сыбгатулла заговорил о житейском, а чрез несколько времени стал просить меня взять его маленького шурина выучить русской грамоте.

22 июля. Пришла к нам татарка, из Артыка, вдова Шамсия. Она предлагала, чтобы я учил ее детей русской грамоте, пока буду жить в деревне. Я ей на это ничего не сказал, потому что у меня уже училось несколько мальчиков из нашей деревни. После того она просила татарские книжки почитать. Мы дали ей Евангелие, указав от Луки 10:38. Она читала со вниманием; прочитавши сказала: «ничего, это хорошо.» Потом г. М. открыл ей от Матфея 22:23. Она прочитала с этого стиха до конца главы. Потом читала в разных местах Евангелия, и наконец сказала: «мне очень хочется читать эту книгу, пословица говорит: земледелец не насытится сеять; грамотный не насытится читать книги.» Мы дали ей Евангелие на дом. Уходя она сказала: «я эту книгу не покажу Мухаммедиару (ее сын), а то он как увидит, не отстанет.»

В. Т–в.

В. Тимофеев

Подобный Дневник того же автора, напечатанный в прошлом году, в октябрьской и декабрьской книжках Прав. Обозрения, произвел некоторые недоразумения, могущие повториться и теперь.

Некоторые усомнились в подлинности Дневника, и, так как я принимал участие в издании его, то прямо приписали составление его мне. Не знаю в точности, ограничивалось ли такое мнение только изложением, или мне приписывали и сочинение фактов, составляющих содержание Дневника. – Выдавать небывальщину за действительность значило бы бесполезно мистифицировать читателей и даже злоупотреблять их благосклонным вниманием. К такому поступку, скажу откровенно, я не способен. – Сомневающиеся и любопытные могут видеть черновые листы, написанные рукой самого В. Т–ва. Сличая изданные Дневники с его собственноручными записками, они увидят, что разность состоит: 1) в орфографии и пунктуации; 2) в замене некоторых слов и выражений, применительно к требованиям нашей печати и 3) в том, что некоторые места в записках, изложенные по-татарски, в изданных дневниках, переведены на русский язык. Вот все, чем ограничилась на этот раз моя деятельность. Она так ничтожна, что было бы несправедливо приписывать мне труд В. Т–ва.

Других огорчило и даже озаботило обнародование его наблюдений, бросающих тень на религиозное состояние людей к ним близких. Против этого, более серьезного, недоразумения, я могу представить следующее: 1) На Дневник В. Т–ва должно смотреть, как на литературную статью, или лучше, как на материал научный, а отнюдь не как на донос или бумагу юридического качества. Будь это донос, его пришлось бы подтвердить следственным порядком; но, очевидно, все откажутся от своих компрометирующих их самих, или кого-нибудь другого, слов, которые внесены в Дневник. Например, учительша Биксутан по Дневнику оказывается решительною отступницей и усердною распространительницей между крещеными татарами магометанства, но следствием этого не докажете: она может сделать показание, что учит детей просто татарской грамоте, без всякого умысла, и поневоле употребляет при этом магометанские книги, по неимению христианских книг на татарском языке. Цель Дневника – показать православному русскому обществу, что оно не должно успокаиваться множеством крещеных инородцев, но что ему предстоит много труда, чтобы крещеных татар довести до сознательного и убежденного христианства. Впрочем, судебное преследование тайных отступников могло бы дать толчок к явному официальному отпадению. 2) Бессознательная, но, впрочем, искренняя покорность церкви и даже знание наизусть, по-славянски, некоторых православных молитв, но без разумения их смысла и значения, в одних (весьма немногих) крещеных татарах, – принужденное и неискреннее исполнение церковных обрядов – в других, совершенная наклонность, или даже явное отпадение от церкви в третьих – есть факт, как по документам известно, общий. Если случайно, при разъездах В. Т–ва, открылись недостатки в известных приходах, то должно иметь в виду, что в других местностях существуют подобные и даже, быть может, более значительные недостатки.

3) Неудовлетворительное религиозное состояние крещеных татар слагалось исторически, в продолжении, быть может, столетий, и потому всю ответственность за него возлагать на теперь существующие личности 6ыло бы совершенно несправедливо. В самом деле, в чем искони состояла деятельность духовенства? В том, чтобы крестить инородцев, изустно научить их нескольким христианским молитвам, в славянском тексте, заставить ходить в церковь и исполнять внешнюю обрядность. Даже в ново-крещенских школах, существовавших для образования крещеных инородцев, ограничивались русской грамотностию и внешним, так сказать, знанием устава. Потому-то школы эти и не оставили по себе прочного, заметного и широкого следа. Сообщить массе крещеных инородцев христианское образование, направить мышление их к христианским догматам, оживить сердце нравственным учением Евангелия, – об этом не заботились, даже и не помышляли. Если вспомним, что прежде так же мало заботились о религиозно-нравственном образовании и русских сельских жителей, то это упущение надо приписать общему направлению духовенства былого времени. Это зависело, мне кажется, как от схоластически-одностороннего и к жизни неприменимого направления духовных училищ, так и от того, что у нас, в прежнее время, высшие сословия, в том числе и духовенство, смотрели слишком с пренебрежением на сельское простонародье, как на безобразную, невежественную толпу, в которой не предполагалось никаких благородных стремлений и никакой способности к духовному просвещению. А на инородцев, вследствие особенного языка и своеобразного, притом грязноватого быта и их отчужденности от русских, смотрели почти, как на животных. В нашей литературе и общественном мнении недавно пробудилось стремление ближе вникнуть в понятия и нравственные убеждения простого народа, и по мере этого вникания, стали убеждаться, что в нем существуют все благородные, духовные качества человека и религиозная потребность. Серьезный религиозный интерес простого русского народа, конечно извращенный по обстоятельствам, можно бы указать в сильной наклонности его к расколу, но моя цель касается только инородцев.

С этой же, так назову, психологической точки, смотря на инородцев, мне странно, что иные миссионеры, положительно, как дьявольское наводнение, преследуют и всеми средствами, большею частью бесплодными, стараются уничтожить шаманские воззрения и обряды. По моему убеждению, эти верования суть не что иное, как глубоко насажденное самим Творцем в человеческой природе стремление к божественному в таинственному, но только истолкованное младеченствующими племенами по мере я образу их простых, в высшей степени неразвитых понятий. От них, от этих младенческих племен нельзя и требовать высшего разумения. Апостол говорит: когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал, а как стал мужем, то оставил младенческое. (Кор.13:11). С другой стороны, если по разуму того же Апостола (ibid. 8,4), идолы современного ему, развитого язычества – ничто, то тем более болванчики и разные уродища, с суеверным страхом и усердием чтимые инородцами, суть ничто, и следовательно, стойкость инородцев в своих шаманских суевериях и неподатливость их убеждениям миссионеров не должна оскорблять благочестивую ревность последних, как дело темной силы, – она указывает, напротив, на доброкачественное и прочное младенчество. Известно, что дети, слишком рано развитые умственно, бывают обыкновенно поверхностны и недолгожизненны, и насильственно ускорять умственное развитие детей педагогика признает вредным. Итак, вместо того, чтобы нравственно возмущать простодушных и искренних шаманствующих инородцев преждевременным предложением им св. крещения, следует лучше позаботиться образовать их, говоря практичнее, развить между ними посредством школ и книгопечатания на их родном языке христианскую грамотность и общечеловеческое просвещение, и тем содействовать достижению ими зрелости мысли. Тогда они сами естественно и добровольно оставят свои младенческие суеверия и примут христианство, как религию, отвечающую стремлениям духа развитого; тогда они сами потребуют, чтобы их крестили. В какой степени приноровительны мои мысли к племенам, напр. алтайским, об этом пусть судят тамошние деятели; но я с большим убеждением готов утверждать исключительно и единственно годное значение христианского образования для остающегося в язычестве меньшинства чуваш, черемис и вотяков, тем более, что и большинство этих племен крещенное, как известно, хотя и исполняет христианскую обязанность, но по недостатку христианского просвещения, мыслит и рассуждает по-младенчески, по-шамански. Для них просвещение в училищах посредством книг на их родном языке совершенно необходимо; к сожалению, существующие доселе переводы Евангелия и других книг, по своей неправильности и темноте, непригодны для этой цели.

Когда я перечитываю Дневники В. Т–ва, переношусь мыслью в сороковые и пятидесятые года. Тогда шло дело об татарах – отступниках казанской губернии, не кончившееся, кажется, и доселе. Живая переписка происходила между разными ведомствами. Придумывались меры к возвращению отступников и предотвращению новых отступлений. Замечательно, что все при этом руководствовались соображениями часто кабинетной работы. За то и меры, не выведенные анализом из действительных фактов, а придуманные, или не оправдались на опыте, или и вовсе не приведены в исполнение; вообще же исполнение предугадываемых мер не может сопровождаться ни надлежащею сноровкой, ни надлежащею энергией, потому что всегда будет гнездиться сомнение – действительно ли будут они полезны.

Блаженной памяти преосвященный Григорий, который, при самом поступлении на казанскую кафедру, застигнут был делом об отступничестве, едва ли не первый сильно заботился узнать действительное положение крещеных татар. Он посылал меня добыть сведения о нем на месте. И я должен сознаться, что мною добытые сведения были скудны и слишком общи. Если это зависело от моей неопытности, то и всякий русский должен бы на моем месте бороться с недоверием и не откровенностью крещеных татар.

В.Т–в, сам старокрещенный татарин, видит жизнь своих единоплеменников, как она есть, без всякой утайки, и, по своей единоплеменности, прямо понимает явления этой жизни. Отсюда в его записках так много самых индивидуальных подробностей. Надо, впрочем, отдать справедливость той христианской любви, с которой он так трудится, заботясь собственно о просвещении своих единоплеменников, а не бесстрастно – научном изучении их религиозного быта. Он не чиновник, не агент, а крещеный радетель о христианском просвещении крещеных татар, учитель их по внутреннему призванию. Читая его правдивые записки, сам переносишься мысленно в старо-крещенские захолустья, сам, как будто видишь и чувствуешь все то же религиозное стремление, не только тех, которые скорбят о своем невежестве в вере христианской и с сочувствием слушают доступное объяснение христианских истин, но и тех, которые возражают или положительно действуют против христианства, обольщенные преимущественно внешнею чистотой и порядочностью магометанства. Замечательна при этом связь, упомянутая в настоящем Дневнике, но, впрочем, объяснимая и теоретически между переходом в магометанство и разрушением старого шаманского миросозерцания. Теперь старокрещеные стоят на распутии: шаманские суеверия, очевидно, падают, и они должны перейти к другой религиозной системе. Теперь-то и необходимо ускорить деятельность христианского просвещения.

В записках В. Т–ва религиозное состояние крещеных татар рисуется определенными чертами, и хотя они не имеют совершенной полноты и оконченности, но анализ заключающихся в них подробностей может вести к различным соображениям и вызывать дальнейшие наблюдения и опыты.

Укажу на этот раз на один практический результат дневников В. Т–ва.

В начале 1858 г. профессор Саблуков и я, в общем официальном докладе, писали, между прочим, следующее: «основательнейший и мирный способ утвердить истинную (христианскую) веру в (крещено-татарском) народе есть воспитание, в лета первой молодости, в правилах и понятиях этой религии»... В пример благотворного действия на крещеных татар христианского воспитания в молодости указывали мы на автора этих дневников, тогда уже выступившего из младенческого понимания христианства и жившего в монастыре, в Казани, где началось с ним наше знакомство.

Дальше мы указывали несколько пунктов, где по обстоятельствам, на первый раз следовало открыть училища для старо-крещеных татар, и продолжали: «В этих училищах должно, в продолжение трех или четырех лет, преподавать, кроме русской грамотности и чистописания, православный катехизис и священную историю, чтение из книг Ветхого и Нового Завета, Евангелие и Псалтирь, текст с краткими объяснениями главнейших богослужений, ежедневные молитвы. Но чтобы изучаемые истины непосредственнее принимались умом и усвоялись сердцем, должно вместе с русским уроком прочитывать те же самые статьи в татарском переводе, который необходимо сделать на все упомянутые и другие полезные христианские книги».

Чтобы этот перевод действительно служил к христианскому просвещению крещеных татар, для сего должно сделать его на языке, совершенно понятном для них, т.е. разговорном, потому что книжного языка они не имеют, и прежде издания испытать его чрез чтение крещеным татарам разных мест. В этот перевод должно принять некоторые, без сомнения, весьма немногие, выработанные самими крещеными татарами и у них употребляемые христианско-татарские выражения, если они сколько-нибудь приближаются к христианскому учению. В случае недостатка, в разговорном языке крещеных татар, слов для выражения некоторых христианских понятий, лучше поставить русские слова, нежели употреблять арабские, всегда более или менее проникнутые магометанскими идеями. Собственные имена непременно нужно писать по русскому произношению. Этого требует, во-первых, то, что юная татарская церковь есть отрасль церкви российской, с которой она и должна согласоваться, дабы чада той и другой славили и воспевали Бога не только единым сердцем, но, по возможности, и едиными устами; во-вторых, пример православных христиан Сирии, которые, употребляя арабский перевод богослужебных книг, пишут святейшее имя Иисуса, не Айса, а Иесуа, т.е. по древнему сирийскому православному произношению; в-третьих, то, что христианские собственные имена в арабском языке большею частью искажены, а потому несправедливо было бы нарицать искаженными именами предметы поклоняемые и священные; в-четвертых, что нередко имена эти соединяются у магометан с эпитетами, противными христианскому учению, так, например, магометанские татары говорят обыкновенно Айса-пегам бар, что значит Иисус – пророк, Паулис-лягин, что значит Павел проклятый (так называют они апостола Павла, за искажение, будто бы, истинной христианской веры). Употребленные по татарскому произношению эти имена, с самого первого раза, должны приводить на мысль татар соблазнительные предикаты. Чтобы совершенно прервать связь между крещеными татарами и магометанством, самый алфавит в означенном переводе должно употреблять русский с применением к татарским звукам. Это нужно по следующим причинам: 1) алфавит всегда принимался с верою. Так, западная Европа приняла от латинской церкви латинский алфавит; мы употребляем алфавит греческий; точно так татары, подобно всем мусульманским народам, приняли, вместе с учением арабского лжепророка, алфавит арабский. Таким образом, он составляет как бы узы, связующие татар с магометанством. Дальше еще приведены три причины, которые, для краткости, я здесь опускаю.

«Можно с уверенностью сказать, дальше писали мы, что в продолжение четырех лет дети крещеных татар достаточно усвоят себе учение христианское. Их воспитание должно составлять главное дело миссионеров, которые, впрочем, могут иметь влияние и на взрослых крещеных татар, частью посредственно, чрез своих воспитанников и татарские переводы, частью непосредственно, чрез личное сношение с ними».

Наконец мы, для первоначального обучения грамоте в школах, указывали, во-первых, на одного русского, кончившего курс в семинарии, и во-вторых, на В. Т–ва, на теперешнего автора дневников, и присовокупили: «вообще, старо-крещеные татары, при таком же, как Василий, знании христианских догматов, а главное – честности и усердии к христианству, могут быть полезнее русских при действовании на крещеных татар, по своей единоплеменности с последними».

Таковы были наши соображения назад тому семь лет; они основывались не столько на положительных фактах, да и то отрывочных, сколько на отвлеченном соображении, и потому почти заслуженно погребены в пыли архивной.

В последние годы случайно и партикулярно было издано несколько христианских книжек в татарском переводе, по вышеизложенному способу, и открыта в Казани частная школа, где обучались дети крещеных татар, и в которой учителем был В. Т–в, – точь-в-точь, как мы прежде писали.

Дневники В. Т–ва фактически показывают верность общей идеи наших прежних соображений (особенно оправдались переводы на чистый народный язык, по своей общепонятности), а с другой стороны разъясняют, уточняют и исправляют многие частности, особенно относительно школы и преподавания. Мы, например, прежде на главном плане ставили русский текст учебных книг, а татарский перевод был бы только пособием; но действительность оправдала самостоятельное и первоначальное употребление перевода, как это и было сделано в школе, по непосредственному и естественному чутью учителя.

В. Т–в, в настоящую поездку, навестил своих учеников в их деревнях, и наблюдал, как за их занятиями, так и за тем впечатлением, какое они произвели на своих родителей и односельцев. Оказалось, что ученики не только сами не охладели к школе, но и других мальчиков располагают ехать в нее; они читают наши татарские переводы, и их слушают со вниманием и удовольствием не только домашние, но и посторонние. Многие, слышав чтение учеников, готовы и своих детей поместить в школу, по некоторые еще останавливаются опасением, не возьмут ли их детей в казенное ведение; эти ложные опасения со временем, без сомнения, исчезнут. Чтение христианских книг, в общепонятном изложении, распространяет между крещеными татарами, как уважение их к христианской грамотности, так и самое понимание христианского учения. Слышатся голоса: «Вот как хорошо слушать на своем языке – все понятно». Спавшая мысль начинает пробуждаться.

Таким образом, из дневников усердные чада православной церкви получат убеждение, что среди крещеных татар существует живой интерес к истинной вере; что колеблющиеся способны к вразумлению; что падающие старые понятия требуют неотложного направления к христианству; что действительное средство к наставлению и утверждению крещеных татар в христианстве представляет школьное обучение, и еще более неукоснительное издание книг христианско-учительных, на живом народном татарском языке, так чтобы в своих жилищах крещеные татары могли слышать, как можно более назидательного чтения; нужна только грамотность и книги. Такое фактическое оправдание придуманной меры сильнее подвигает к работе, нежели одно теоретическое предположение.

Эти дневники В. Т–ва в совокупности с лично видимою для меня его деятельностью в школе внушают мне еще мысль, которою я и закончу свое предисловие. А именно, мне думается, что успех христианского просвещения инородцев вполне будет обеспечен тогда только, когда сами они будут не пассивными только восприятелями наставлений; но передовые и более одаренные люди из среды их будут деятелями в распространении сего просвещения в целом племени. В каждом племени, без сомнения, найдутся достойные и способные к такому служению личности. Предпочтительность туземных учителей и проповедников я основываю: 1) на силе единоплеменности, которая привлекает большое доверие и сочувствие народа; 2) на применительности: учитель, вышедший из среды инородцев по себе знает меру и образ понимания своего племени; 3) туземец в самой дикой родной дебри, в самом необеспеченном и скудном быту, будет чувствовать себя уютно, тогда как для иного человека будет ощутительно и тяжело отсутствие удобств цивилизованной жизни. А потому даже в экономическом отношении полезно воспитать до степени миссионерского служения туземцев, не говорю уже о том, что сама справедливость требует возвышать до своего христианского и церковного уровня тех инородцев, которые того заслужили бы по своей сколько горячей, столько же сознательной преданности делу христианства. Признаюсь откровенно, что на меня производит неприятное впечатление, когда вижу, по иным отчетам, толмачей-инородцев, стоящими в незаметной почти дали плана.

Препровождая в печать дневник В. Т–ва, желаю, чтобы он был принят с доверием и любовию.

Н. Ильминский

28 Июля 1865 г.

19 июня отправился я в деревню Елышову и взял с собой ученика Бориса. От нас эта деревня в 27 верстах на запад. Это – большая деревня, старокрещенская, но по вере совершенно обтатарившаяся. 18 июня там вместе с магометанами празднуют Жыйын. Я прежде слышал, что в это время к ним приезжают со всех сторон люди, посему-то я и отправился туда, не удастся ли, думаю, почитать что-нибудь или поговорить о вере, или не найду ли мальчиков, желающих учиться грамоте. В Елышовой родни у меня нет, но был один знакомый: его зовут Биктей. Я к нему и направился; но прежде спросился, можно ли заехать лошадь покормить. Он в это время подбривал кругом губ. Нехотя он отвечал мне: если хочешь, заезжай покорми лошадь. Я несмотря ни на что, заехал, выпряг лошадь, за ней стал ухаживать Борис, а я вступил с хозяином в разговор. – Дядя Биктей, говорю, у вас никак праздник? – Да, отвечал он. – Но увы, вовсе не походит на праздник: на улице никого не видать, только одни мальчишки играют в орлянку на перья, и один другому кличут: ей Ибрай! Мухаммет! Усман! Карим! и т. п. Словом уже с малолетства они держат магометанство; потому и зовут их татарскими именами, а русских имен, которые им даны при крещении, и в помине у них нет. – Биктей спросил меня: ты куда едешь? – В Казань, говорю! А что, дядя Биктей, у вас никак окружной был? Он сказал: был вчера, приезжал насчет построения церкви в нашей деревне, и спрашивал нас, согласны ли мы на это. Наши деревенцы и прихожане сказали: «место для церкви даем, а работой пособлять не будем, мы бедны, денег у нас нет. Если кто хочет на свои деньги строить, пусть строит, – мы не препятствуем.» Так ничего решительного не было, не знаю что будет. Оно так-то. Нам церковь не нужна. Мы ведь не ходим в нее. Мы больше слушаем муллу, чем попа. Наши деревенцы не празднуют по церковным праздникам в году ни разу. Вот жыйын мы празднуем, и татарскую уразу держим. У нас славная было штука устроилась здесь, но помешали продолжению ее. – А что такое, спросил я. – Он стал рассказывать: назад тому пять лет, одна женщина у нас учила детей магометанской грамоте, так что у ней училось по 20 человек обоего пола. Так она учила до прошлого 64 года. Но в прошлом году перевели в нашу деревню волостное правление и стали жить писаря и другие чины. Боясь их, муж запретил ей учить. Впрочем она и теперь учит, но только девочек, да и то не явно, а скрытно. – Я спросил: где же она сама выучилась? – Она сама выучилась, в девушках еще, в Казани. Она родом из д. Тамтей, Карабаянского прихода, крещонка. Вышла замуж в нашу деревню, за солдата. В том же году начала учить детей грамоте. – А священнику показывается она? – Нет, она от священника прячется, но муж ее является и благословение принимает.

В это время жена хозяина позвала его и мы расстались. Разговор наш был на дворе. Я слышал от него, что в этой деревне есть из нашей один человек. Узнав у кого он остановился, я пошел искать его. Проходил мимо стоящих в одном месте нескольких человек той же деревни, и они разговаривают между собою: мы уже все мусульмане, не иначе; а между ними был только один магометанин, а прочие все крещоны.

Пришедши куда мне следовало, я нашел одножителя своего, Ефима. Он гостил у шурина своего Филиппа. Этот Филипп, осенью 1864 года, ночевал у меня в Казани, в школе, и обещался тогда привезти своего сына учиться, но почему-то не привез. Теперь кстати я напомнил ему это. Он стал показывать мне своих сыновей: вот этот Динмухаммед, этот– Ибрай, а этот – Хасан, всех трое. Первому 12 лет, второму –9, третьему – 5. Я спросил: а как их зовут по-русски? Первого Демидом, второго Иваном, а третьего Кирсаном, и говорит: среднего нынче непременно отдам тебе учить. Вот я сам человек смирный и по-русски не знаю. Больно обижают меня люди. Хоть бы дети-то у меня были не так просты, как я. – Хорошо сделаешь, если отдашь, сказал я, выучится, будет человек. – Большой мой сын учился татарской грамоте, но татарская грамота в миру ни к чему не годится, сказал он.

После этого его мать, старуха, начала говорить о жыйыне, что в прежние года не праздновали его. Теперь, говорит, наши деревенцы очень обтатарились, даже татарские праздники стали праздновать. Вот теперь мне пятьдесят лет, как я сюда замуж вышла Тогда наши елышовцы жили так же, как теперь ваши деревенцы (никифоровцы). – Я спросил ее: а что, батюшка знает, что вы празднуете жыйын? Знает, и года по два теперь приезжает в этот день молебен служить. – А ходите ли вы молиться? – Ходим. – Здесь заговорил было я нечто полезное, но потом перестал, видя их холодность, и почувствовав, что они не в духе. Итак не пришлось мне здесь ни читать, ни говорить. В деревне из посторонних людей было мало, и те все кое-где сидят.

Отсюда мы отправились в деревню Саврушы, в 7 верстах от Елышовой. Тут только на минуту зашел я к ученику Ивану, не застал его дома и отправился дальше, в лаишевский уезд, в деревню Аланку, Уреевского прихода, в 45 верстах от нашей деревни. Заехали к ученику Якову, который учился у меня в Казани. Он и родители его были рады нам.

Приехали мы к ним поздно вечером, с субботы на воскресенье в ночевали у них. После приветствования, я спросил: ну, что, Яков, читаешь ли дома? – Он говорит: в свободное время читаю, теперь букварь прочитал два раза, и книгу Бытия прочитал до половины. (Он начал учиться с вечера 21 марта, а 11 мая чем свет ушел из школы в деревню, и потому, за исключением страстной недели, когда он говел, и пасхальной недели, когда в школе не было ученья, всего он учился меньше полтора месяца. В это время он выучился порядочно читать и прочитал из букваря до катехизиса. Дома же с половины мая до 20 июня он, без всякой помощи и указания, один докончил букварь, потом повторил букварь с начала, да прочитал половину книга Бытия. И прочитал с понятием: наприм. он довольно подробно мне рассказал о потопе). – Ну, говорю, молодец! Чаешь ли ты себе товарищей из своей деревни? Надеюсь, мальчиков семь будет, а может и больше. Наши деревенцы удивляются моему скорому успеху в чтении. – Это очень скоро, что в месяц с небольшим стал он читать без помощи учителя, проговорил его отец Емельян. В прошлых годах учились мальчики нашей деревни в училище, так они три года учились и ничего не знают.

После ужина собрались братья Якова и отец в сенях, и начали мы говорить по случаю дождя, и тут рассказ мой был о земле, о дожде, об океанах, о ветрах и прочих предметах. Когда легли в постелю, брат Якова (он портной) стал рассказывать сведения, слышанные им от магометан, напр. про сильного богатыря Галея (т. е. зятя Магометова, Али), у которого меч был длиной в 40 аршин. Но я хорошенько не выслушал, меня одолел сон. В воскресенье, 20 числа, встали и помолились Богу. Потом Борис читал из букваря, а Яков читал из Бытия, читал не скоро, но твердо. Тут позвал меня к себе один старик. Я отправился к нему. Узнав обо мне, пришли к нему несколько других людей. Они одобряли ученье на своем родном языке, говоря: эти мальчики с первого же начала понимают, что читают, а другие, проучившись три года, и то не умеют передать нам ничего. Это прекрасно вздумали. А один при этом сказал: как бы ни было, но грамотность во всяком случае хороша. Однажды мы ездили в Чистополь, остановились на квартире. Нас крещеных было много, и Андрей, грамотей, Шиморбашский, был с нами. Тут русские мещане стали над нами смеяться, что мы никакой веры не знаем, и обзывают нас всячески. А Андрей все молчит (про него я слышал, что он хорошо знал Писание); вот он молчал-молчал, и принялся нас защищать, говоря: а вы сами знаете свою веру, вот то и то? Они было сначала кое-что отвечали, а потом один за другим попятились и не осталось ни одного, все ушли. Так вот если бы не Андрей, надругались бы над нами досыта. Что же нам делать, когда нас не учат? Как же мы будем знать веру? Вот эти мальчики (о Борисе и Якове) будут знать, и другие через них узнают, потому что они читают и говорят на родном языке. Этакое ученье особенно хорошо. – Ha этот раз один из них сказал: вот я знаю Отче наше, и проговорил до конца, и присовокупил: вот и всю молитву знаю, а не понимаю, что теперь прочитал. – Но увы! как он прочитал молитву! писать даже неловко. Выслушав, я прочитал ему Отче наш, на родном языке, и объяснял все прошения, как в катехизисе. Еще один крещонин сказал: плохо наше дело, даже не знаем свечку ставить которому святому. Однажды в церкви я даю свечку поставить Николаю милостивому, а он ставит Николаю угоднику, вот и тут плохо, как не знаешь. Я на это ему сказал: это один святой, милостивый и угодник все тот же Николай. А он говорит: нет, не один, Николай угодник по правую сторону церкви, а Николай милостивый по левую сторону стоит. Ах ты, дядя, не понимаешь, говорю я, милостивый по-нашему вот что значит, а угодник вот что. Затем рассказал жизнь и чудеса святителя Николая. Все слушали с усердием, и удивлялись ему. У этого старика, у которого теперь мы сидели, сноха солдатка жила у нас в школе недель около семи, а муж ее жил в казармах в Казани. Она-то много доброго передала в своей деревне об нашей школе.

Пришедши на квартиру, сидели мы на дворе. Тут были некоторые соседи и старший брат Якова. Я читал чин крещения, переведенный на простой татарский язык, по тетрадке; также исповедные молитвы. Тогда брат Якова сказал: во время кончины мира люди взмолятся и Магомету и Гайсе (Иисусу), мы-де вас чтили, спасите нас от ада. Значит, оба они равны. – Ну нет, сказал я, не равны. Вы как сравниваете людей? спросил я его. – По житию и по делам, говорит. Ну, ладно. Так вот, Гайся Месих родился от чистой Девы без мужа; Слово Божие через Св. Духа вселилось в нее, и Слово стало человеком; и росло подобно нам, это был Гайся. Он не женился, творил великие чудеса, исцелял больных, воскрешал мертвых, из людей бесов прогонял, учил любить друг друга, из любви к нам сам себя на смерть предал, умер за нас, через три дня воскрес и вознесся на небо. А Магомет родился от отца и матери, как простой человек, у него было жен десять, он насильно отнял жену у своего усыновленного сына, в свою веру обращал насильственно, страхом, а несогласных убивал, всю жизнь провел в сражениях и грабеже, и в коране написал, чтобы грабили неверных, поэтому видно татары и воруют. Магомет не исцелил ни одного больного, никакого чуда не сделал, в во всей своей книге понаписал о женщинах. Вот теперь, что скажешь? – Другие слушатели сказали: нет, это не пророк, если так; со столькими женами в рай не войдешь, надо правду сказать. – Потом я читал из букваря о причащении и о исповеди; выслушав, брат Якова опять говорит (на слова мои, что грехи на исповеди прощаются через священника): татары тоже продают свои грехи. Каким образом продают, спросил я. – Он говорит: сдающий свои грехи принимающему их на себя дает лошадь или корову, при свидетелях, а тот дает клятву в том, что истинно берет на себя грехи другого и соглашается на все мучения за эти грехи. – Они остались рассуждать, а я пошел в дом пообедать.

Вечером, пред закатом солнца, пошли мы на другой конец улицы. А там почти вся деревня собралась. Девушки и молодцы играли в хороводы, а старики и старушки сидели у ворот, разговаривали. Все одеты в приличные одежды, как русские. У мужчин волоса стрижены в кружок до ушей, девушки ходят открытые, подобно русским, и не прячут своих лиц. Здешние по воскресеньям не работают.

Приблизившись, я стал около стариков; после приветствия, вступил с ними в разговор. Один человек приносит и подает мне прочитать солдатское письмо. Взяв в руки, я прочитал его с переводом на татарский язык.

В это время окружили меня множество людей. Как только я прочитал письмо, один старик заставил меня сесть подал мне книгу да и говорит: читай, мы послушаем. Это была книга Бытия, перевод Н. Ильминского. Я спросил: где взяли эту книгу? Он говорит: из деревин Теплое Болото. – В первый раз я встретил, что крещоны стали брать книги друг у друга. Тут вспомнил я, что цель издателя исполняется понемножку, и благодарил за то Бога. Взявши книгу, прежде всего я рассказал ее содержание, потом начал читать с предисловия, и дальше читал с первой главы, все по порядку, объясняя места предсказаний о Спасителе. Прочитав о потопе, остановился, потому что стало уже темно. Слушало народа множество, и играющие в хороводах бросили свою забаву и пришли слушать. Со мной рядом сидел сын того старика, который принес книгу, и все вслушивался, как я произношу буквы; он спрашивал меня о цифрах, которыми отмечены стихи, и о поправках в начале книги. Я ему объяснил. – Потом я рассказал об Иосифе до его смерти. Когда я кончил рассказ, поблагодарили меня и сказали: как только наступит осень, мы повезем к тебе детей учить, нам этакого учителя еще не сыскать, так хорошо знающего и свой, и русский язык. – Да, да, подтвердили все.

Тут один спросил меня, с которого времени считают 1865 год? – С рождества Иисуса Христа, ответил я. А Иисус был вот кто. Иисус значит Спаситель. По истечении 5508 лет от сотворения мира, Слово Божие наитием Св. Духа вселилось в утробу Девы, и Дева зачала без мужа и родила сына, назвали его Иисусом. Это имя назначил ангел, когда благовестил о рождении Его Деве Марии. Начиная так, я рассказал все с рождества до вознесения Иисуса Христа, как Он родился, как жил, как крестился, какие чудеса творил и т.д. до вознесения. Когда я говорил сие, один крещонин спросил: никак о нем предсказывали за несколько лет? – Да, и стал я рассказывать. Сам Бог предсказал за 5508 лет, когда проклинал змия, что Семя жены сотрет главу змия, – помнишь, я давеча читал? – Помню. За полторы тысячи лет пророк Моисей предсказал: пророка подобного мне пошлет вам Бог, того слушайте: это он об Иисусе Христе предсказал. Пророк Исаия предсказал за 730 лет: се Дева во чреве зачнет и родит Сына и наречет ему имя Еммануил (значит: с нами Бог), а пророк Даниил за 490 лет предсказал о Нем, когда Он придет на землю. А пророк царь Давид за 1000 лет предсказал все подробно. – Все дивились. Тут через несколько времени случайно зашла речь о кереметях и о разных жертвах. Тогда подошли четверо магометан. Выслушав, они стали было говорить, что первый жертвоприноситель был Авраам, который хотел заколоть сына своего Измаила. – Я на это им сказал, что первые были: Каин и Авель, Ной и потом уже Авраам; Каин с Авелем принесли жертвы за 3494 года раньше Авраама, а Авраам не Измаила хотел заколоть, но Исаака. А они говорят: нет, Измаила; начал Авраам резать, а ангел пришел да крылом повел по лезвию ножа, ножик и не стал резать. Он пошел, притащил барана да и зарезал; а если бы он сына зарезал, тогда бы все люди стали своих детей резать; поэтому-то ангел его ножик и испортил. Ну, нет, не так, ответил я. Бог хотел испытать Авраама, верует ли он в Него и готов ли исполнять все Его повеления. Вот и говорит Бог Аврааму: возьми своего единственного сына Исаака и принеси его в жертву всесожжения на горе, которую я тебе покажу, и т.д. Выслушав, крещоны поверили моим словам, а татарам нет, и сказали им: ваш рассказ похож на простую сказку. – При них же я говорил о кереметях, что керемети эти остались им от татар. – Недовольные этим, татары сказали: мы никогда не исполняли кереметей, мы слушаем своего пророка. Я им сказал: из вашего племени никогда не было пророков, а которых пророков присвоиваете себе, напр. Ноя, Давида, Соломона, Илию и проч., так это не ваш род, но еврейский, все пророки из еврейского племени. Магомет, которого вы зовете Расулюлла, тоже, говорите, из татарского рода; нет, он араб. Мы и вы монгольского рода. Если бы у монголов были пророки, то и имя их осталось бы до сего времени. Потому что вы недавно сделались мусульманами, всего 600 лет, и мы недавно крещены, всего каких-нибудь 313 лет. Еврейский народ жил от нас на юге, если бы идти все прямо, как птицы летают, за 2850 верст, а Магомет жил в той же стороне, но еще дальше. Теперь, вы татары не гордитесь, вы ничем не лучше крещеных. Мы и вы только законы оттуда приняли, а происхождение наше, с восточной стороны. (Я здесь потому объяснил, откуда пророки, что татары часто говорят, крещеным: из вас и из русских нет пророков). Татары, ни слова не говоря, со стыдом ушли; а крещоны восторжествовали, благодарили меня и сказали: непременно надо отдать детей учить. Я видел, что здешние крещоны очень расположены к православию, хотя живут посреди мусульман, но мусульманство не привилось к ним. Есть из молодых, которые портничают, иные наслышались довольно много магометанских сказок, как брат Якова, он упорный магометанин. В той же деревне увидел я русскую женщину, в сарафане, и узнал от крещеных, что она родом откуда-то из-под Москвы, вышла замуж, за солдата, крещона этой деревни. Когда муж ее вышел в отставку, она вместе с ним приехала сюда, у них было трое детей. Здесь они совершенно сравнялись с крещеными и по одеянию, и по языку, и по обычаям. Мне указали на улице и сына, юношу лет 18, и дочь лет 20. По рассказам односельцев, они по-русски ничего не знают. – Несколько похоже на это, в приходе села Урасьучи, в маленькой деревеньке Куючки. Там несколько русских семейств живет вместе с крещеными татарами; девушки одеваются совершенно по-крещонски и так же украшаются монетами, и только та разница, что русские ходят босые, тогда как крещонки стыдятся являться с босыми ногами. Но по-русски русские деревни Куючки говорят вполне хорошо. – На другой день я отправился домой.

22 июня, после дождя, вышел и на улицу. Подхожу к толпе народа, один говорит мне: Василий, что такое значит вон то (указывая на радугу)? В Писании не сказано ли об ней? Я ему ответил: в книге Бытия сказано так: когда люди стали делать пред Богом зло и забыли Бога истинного, тогда Бог истребил их потопом. Только остался Ной с семейством, всего восемь человек. Ной был праведный человек. По повелению Божию, он построил ковчег, и в нем спасся сам с семейством, с ним спаслись многие животные, скоты и птицы. Когда высохла земля, Ной вышел из ковчега и, в благодарность за свое избавление, принес Богу жертву. Богу приятна была эта жертва, и Он сказал в сердце своем: отныне Я уже не буду проклинать землю за грехи человека и не буду поражать всего живущего. Впредь, доколе земля будет стоять, не прекратятся на ней посев и жатва, лето и зима, дни и ночи. Кто прольет кровь человеческую, того самого кровь прольется, потому что человек создан по образу Божию. Еще сказал Бог: не будет после сего всемирный потоп. И поставил Бог завет с Ноем, и знамением сего завета положил Бог дугу в облаке. – Они сказали: вот что: радуга возвещает славу Божию, и в самом деле, в ведреное время ее не бывает, а только когда дождь, тогда является.

24 числа опять отправился я с Павлом учеником во Владимирову – продолжать свое ученье. Но взрослых мальчиков нашел в работе. Они поучились еще двое суток и потом принялись лыки драть в лесу. И себя я чувствовал не совсем здоровым, так что наш приходский священник, увидавши меня потом, сказал, что признаки моей болезни не хороши. По сим причинам я не продолжал учить во Владимирове. Взяв опять Николая с собой, я вернулся домой. Этот мальчик продолжает учиться у меня. И из нашей деревни учились некоторые мальчики. – Наши казанские ученики и сами учат. Так Борис учил этого Николая (до меня) и своего братишку. Девочка Федора учила также своего младшего брата, лет восьми, и выучил уже он больше страницы из букваря, буквы все знает твердо.

27 июня, в воскресенье, вечером; видя на улице толпу народа, я взял с собой священную историю Ветхого Завета и «Обязанности Христианина», подошел и сел среди их, и, по просьбе их, начал читать и рассказывать о пророке Ионе и о ниневитянах, потом о Товите и Товии. Затем прочитал обязанности родителей к детям, и наконец, говорил им: вот смотрите, как впадают люди в ту самую яму, которую роют для других, – читал и рассказывал об Амане, любимце Ксеркса и об Есфири, все рассказы и чтения весьма нравились народу, – слушали усердно. Во время чтения один крещонин сказал: ишкеевские тетары говорят о нас, что мы, никифоровцы, прежде стали было поправляться и стали было по-мусульмански жить, но теперь начали портиться, как Василий научился грамоте и стал каждогодно приезжать из Казани; он старается заставить их жить по-русски (т.е. по-христиански). Опять другой говорит: Василий, правда ли это? Есть ли в нашем Писании? Татары говорят, что пред кончиной века русскую землю возьмет турецкий царь и тогда все люди сделаются мусульманами. – Я на это ответил ему: нет, никогда не будет этого. У нас в книгах сказано, что пред кончиной мира св. Евангелие будет проповедано во всех языках во вселенной. Если кто уверует и крестится, спасется, а неверующий будет осужден. А турецкому царю не взять нашу Россию, потому что у него силы нет. Его и теперь бы уже не было, если бы англичане и другие державы не защищали его, в прошлых 50-тых годах. Где ему править нашим русским народом! Он свой-то народ до корня разорил. А другие цари заступились за него потому, что они сами боялись нашего царя: если наш царь турецкую землю возьмет, тогда легко ему одолеть и окрестных царей. – Потом я говорил о христианстве вообще и о магометанстве, и о молитве и проч., до ночи; наконец ушел домой.

30 июня, взяв с собою маленького Япрея, отправился я в деревню Урась-башы. Эта деревня вся старокрещенская. Ремесло у них портничество, поэтому они более преклонны к магометанству, так что в редких домах можно встретить иконы, а поясов и крестов не носят; вместо икон повешены на стене маленькие медные крестики, едва можно заметить; вероятно для того, чтобы магометане не замечали. Об иконах многие соблазнялись и спорили со мною. Здесь есть грамотники, но они ничем, по наружности, не отличаются от неграмотных; впрочем слушать и рассуждать более способны, нежели другие. Эта деревня находится среди вотских деревень, и здешние крещоны все походят на вотяков своею наружностию и разговором, а вотяцкого обряда и обычая не приняли, но магометанского вдоволь набрались мужчины. Здесь есть один торговый крещонин, он соблюдает посты и моления и обряды домашние по-магометански, а жена его ходит в церковь и соблюдает христианские обряды. Подобные ей есть и другие женщины. Здесь, рассказывают, был один крещонин грамотный, в прошлом столетии; говорят, что при нем здешние крещоны хорошо держались христианства, и был он строгой жизни, и потомки его доселе живут склонно к христианству. Я разыскал этот дом, и спрашивал, не осталось ли чего-нибудь от него. Оказались только церковные святцы и киевский месяцеслов, и некоторые рукописи его, ведомости, поданные в волостное правление, еще черновой рапорт, поданный в Казань, в 1760 году. Он тогда был, говорят, заседателем в Казани. Эту рукопись я плохо разобрал, написана по-старинному. Еще были его приписки в книге, написаны по книжному языку. Потомки его говорят, что у него было много книг, они однажды размокли от дождя и сгнили, от небрежения нашего все погибло.

Того же числа вечером, часов в 7, шел я по улице, и встретился с двумя солдатами, отпущенными по красному билету; они служили в Кронштате на кораблях. Когда я расспрашивал о состоянии их, подошла одна старуха и сказала: ах, бедные вы, солдаты, чай трудно было вам служить-то. Один солдат отвечал ей: нет бабушка! нынче тот только счастлив, кто идет в солдаты или на службу, наш великий Император, Александр Николаевич дал большое облегчение и свободу. Она сказала: зачем это цари воюют? – Я вмешался в их разговор и стал рассказывать ей: они за то воюют, нас защищают. В книгах видно, как это устроилось. Назад тому тысячу лет, тогда еще царей не было в России, люди или деревни грабили друг друга, или одна деревня грабила другую. Тогда не брали людей в солдаты, но ловкие мужики сами выходили выгонять врагов из своей страны. Мало по малу они из народа избрали бойкого человека и поставили управлять ими самими. Его называли боярином, все уважали его, сами жалованье платили ему. И когда он хорошо управлял во время сражений и побеждал, тогда его хвалили, пели пред ним песни и играли музыку. Вот таким образом устроились князья. Потом призвали из другой земли храбрых людей: Рюрика, Синеуса и Трувора. От этих началось наше русское царство. И так рассказал сряду до Михаила Федоровича, про царей и старых людей. Я сказал, как жили в старину до принятия христианства, как приняли христианство и что тогда сделали с идолами. Тогда собралось много народа около нас и слушали меня. Некоторые сделали вопрос, когда и где началось христианство, кто распространил его в народе. Я на это ответил, что началось в Иерусалиме, Иисусом Христом и Его апостолами, назад тому 1865 лет, по вознесении Господнем на небо, а потом учили вере разные народы, около Иерусалима и в Риме. Из царей первый принял христианскую веру римский император Константин Великий. Он основал город Константинополь в сделал его своею столицею. А из Константинополя приняли веру христианскую наши цари. Но прежде испытали все веры, какие были тогда: татарскую. еврейскую, немецкую и греческую, православную. Но из всех лучшей нашли веру христианскую православную. Все это я говорил подробно. Когда я упомянул Иерусалим, Рим и Константинополь, солдаты говорили: мы эти города знаем. В это время один крещонин сказал: для чего русский простой народ называет иконы богом и пред ними падает на колена? А мы крещоны никак не можем их назвать богом, видя такие деревянные доски. – Выслушав хорошенько, я говорил им на это: ах, вы, братья мои! большой у вас недостаток в знании – что такое иконы. Правда, икону доску не велено в Писании называть живым Богом, но велено почитать и кланяться тому, чей образ написан на ней, держа имя его в сердце своем и представляя его пред собою. Эти лики святых изображаются на доске для того, чтобы все могли видеть телесными глазами образ их и познавать, как они вели свою жизнь, и чтобы поминали их в молитве и призывали себе на помощь в нуждах своих, потому что они всегда молятся Богу за нас. Мы часто молитвами их избавляемся от бед. Вот так в знак уважения к ним, мы должны почитать и образы их и кланяться им. Ты вот тоже кланяешься, когда встречаешься с приятелем или знакомым своим, – что же считаешь позорным кланяться святым, которые дороже всякого приятеля? Выслушав внимательно, он сказал: ай брат, спасибо тебе, теперь я понял, в чем дело. От сердца буду почитать образы святых. С ним и другие сказали то же. Тогда опять один говорить: как же это? для нас русские будто все равны, но и между ними есть различно живущие по вере. Вот мы ходим в деревню Чарлы. Когда взойдем в избу, нам говорят: эй вы, крещоны, этому Богу молитесь, а этому не молитесь, мы сами молимся Ему. А иные, которому молятся они сами, прячут того в чулан. Они и в церковь не ходят. В селе Тавелях не так, там тому же молимся и мы, которому они сами молятся. – Я подумал, должно быть, это раскольники. У меня была в руках лутошка, переломив ее с кончика и оторвав прочь, я сказал: Вот эта коренная палка, а эта отколышек, и это я сделал самовольно. Так и те русские самовольно откололись от православной церкви, их называют раскольниками и старообрядцами, которые не ходят в церковь. Но коренную в истинную веру держат те русские, которые ходят в церковь и которые вместе с вами молятся. Так видно в Писании. Те раскольники и Писание иначе, по-своему, толкуют, и высшим властям не повинуются.

Слушателей более и более скоплялось не только из здешней деревни, но даже из разных деревень, потому что здесь празднуют св. первоверховным апостолам Петру и Павлу. Многие говорили: ах, мы ничего не знаем своей веры; поди, вон татары как знают! каждый мальчик исповедует и молитвы знает, а у нас крещеных и старики даже не знают ничего. А другие на это говорили: как же мы будем знать: кто нас учит? от кого мы слышим? Мальчики наши иногда и учатся русской грамоте, но не умеют передавать на татарском языке. Вон теперь Антон читает книги на своем языке, – любо слушать. Немного пожил в Казани, а читает очень удовлетворительно. (Тогда около меня стоящим мальчикам сказал я: вот я самый и есть учитель Антона, он у меня учился в Казани. Не будет ли еще желающих? Четыре мальчика сказали: я буду, меня отец хочет везти). Если бы учились все мальчики так, говорили, тогда бы и мы знали и слышали от них что-нибудь о своей вере. А то родишься, живешь и состареешься, ни от кого ничего не слышишь, нас же ругают: а, крещонски лопатки! пост не любишь держать, а зайца любишь ашать! – Это правда, говорил один из слушавших. По неволе теперь из нас некоторые уже стали жить по-татарски, что они всегда слышат от татар доброе, назидательное слово; мы ходим к татарам и слышим и видим, что у них мулла постоянно с ними вместе в артели обедает, и тут пред ним сидят татары чинно и слушают его учение; а он все говорит им о книжном слове. А наши попы не любят сидеть с нами. Хотя случится когда им обедать у нас, и тогда даже сидеть нельзя, а стой торчи на ногах, иначе за непочтение считают и начинают бранить. И так век проходит, что от них назидательного не услышишь. Положим, иные священники не знают по-татарски, а которые знают, тем бы надо при случае говорить нам о вере на нашем языке. Тут же один сказал: вот я вижу, что нынче многие из молодежи руки подымают и лицо гладят (магометане, когда войдут в избу к кому, читают тайно молитву, держат перед глазами обе руки сложенными ладонями вверх, и по окончании молитвы, руками как бы отирают лицо), – почему? Потому что они ходят в общество татар и стыда ради делают так. – Ох, напрасно стыдятся, сказал я, через это они свою веру хуле подвергают. Надо Бога бояться. Когда мы крестимся, даем обещание, как бы присягаем Богу до смерти держать веру христианскую; если нарушим эту присягу, то какой ответ дадим Богу на страшном суде! Великий грех, изменять свою веру. Тогда один молодец сказал: ну, я теперь, когда повезу дрова в деревню Пчак, не буду руки подымать. Тут показали на одного молодца и сказали: а этот не только руки подымает, но и омовения и намазы татарские совершает. Я спросил: чей он сын? – Ответили: Трофимов. – А Трофим, отец его, всем известный вор и беглец, и он тоже. Я сказал: вот он наружность свою моет, а внутренность его грязна и не чиста, полна разного хищения, как вы сами знаете; знайте и судите человека по делам его, а не по наружность что она мыта. В Писании сказано, прежде очистить сердце от всякого зла, а потом уже и наружность и т.д.

Приходит один грамотей и говорит мне: дядя Василий! как это в крещонских букварях есть места сходные с священной историей? Я недавно сидел и сравнивал. Я ответил ему: букварь переведен от русского языка, в нем есть краткая священная история, потому оно и сходно. Он опять говорит: я так рассуждаю, это весьма хорошо сделали, что перевели на татарский язык. Что читаешь, все понимаешь хорошо. Но только я еще не вчитался. А если бы мы долбили наизусть, как долбили св. историю в училище, все бы осталось у нас в памяти.

Много сведений магометанских передавали мне некоторые молодцы, портничествующие в татарах, но я, с Божиею помощью, опровергал их христианскими сведениями. Но я затруднился несколько при следующем рассказе одного человека. Он говорил: муллы, где их на увидишь, всегда держать себя степенно, не ругаются, вина не пьют, не валяются. А вот я слышал, бывали такие старики-попы, когда бывало ходят с крестом по вотякам, напиваются.... Что же это за вера, когда пастыри ее так поступают! Я сказал: согласись, есть хорошие священники, а из мулл есть лицемеры и даже страшные воры. Мы все слабы. Всякий человек, не исполняющий свою обязанность, отдаст в том ответ самому Богу.

Много говорил и о других предметах и благодаря Бога успевал. Когда я уходил, меня благодарили. Было ровно 11 часов ночи.

Переночевав, на другой день зашел и к крещонину Федору. Он человек старый, лет 65. С роду не видывал я подобного ему человека, такого сладкоречивого и умного, среди крещеных. Когда мы вошли, он посадил нас за стол, постлал чистую скатерть, положил на стол хлеб и начал молиться, смотря на икону. Молитва его была не русская и не магометанская, а самодельная, разговорными словами. Как он чувствовал, так и просил и в то же время благодарил Бога. Он долго говорил, но я упомнил только некоторые мысли: Господи, прости наши грехи, даруй нам здоровье, избавь от всяких бед, даруй нам провести сей праздник в радости вместе с нашими родственниками. Благодарю тебя за эту хлеб-соль, которую ты даровал мне, дай спорость находящемуся на столе хлебу, кушанью и воде. Потом он обратился к гостям и глубоко поклонился им, говоря: спасибо вам, гости, что пришли, а иначе с кем бы разделил я все это. Устроив все, он просил есть, и пел гостям стихи, напр. поутру я вышел, солнце осветило мое лице, я приготовил хлеб и пищу, как только родные мои пришли мне на мысль. – Я подумал: вот был бы поэт, если бы только знал грамоте.

Япрей, мой маленький спутник, читал из букваря, по разным местам, около сидящих людей. Он нашел из своего рода одного грамотного мальчика, разохотил его читать: тот попросил у меня букварь, я ему дал.

Меня позвал к себе один крещонин, старик Макар. Когда я к нему пришел, он говорит мне: эй Василий, спасибо тебе! За что, спросил. – А вот за что. Я думал прежде, стоит ли вести мальчика в Казань? С сею мыслию позвал я к себе Антона, заставил его читать. Что оказалось! он очень хорошо читает и так недолго учился. Будь уверен, если Бог велит, и я одного внука своего отвезу к тебе в Казань. Я и других мальчиков видел, учившихся у тебя; они исправляются. – Я дал ему слово: привози, возьму. – В тот же день мы возвратились домой.

Июля 4 числа был я в деревне Васильевой, в 8 верстах от нашей деревни. Там половина русские, половина крещоны, всего дворов 70. Заехал я к крещону Семену. Между прочими разговорами, он заговорил о жертве: сего дня, говорит, у нас совершают жертву о хлебородии. – Я спросил: как это вы вздумали, в русской деревне? – Он отвечал: чего! русские сами заставляют нас сделать это. Вот уже по два года не родился на этих полях хлеб; русские и говорят: хоть вы, крещоны, совершите свое моленье; Бог не за то ли не дает нам хлеба; уж мы очень давно не принашивали эту жертву, лет двадцать будет, коль не слишком. А к тому же на том месте были видения: видели татарина, но он скоро исчез; потом одна старуха видела красную телку, и эта телка неутешно выла; на том же месте еще русская баба видела также красную телку. Поэтому старики вздумали совершать жертвоприношение. Итак русские согласны с нами. Один русский, весной еще обещал свою трехгодовалую телку отдать на жертву. За эту телицу крещоны, собравшись, надавали хозяину рублей пять серебром, но русские денег не давали. А трое из них находятся при самом жертвоприношении, пособляют колоть, мясо и кашу варить. В это время я взглянул в окно и вижу идущих людей вдоль улицы на поле, крещеных и крещонок, несут они чашки и ведра, за ними идут русские молодые ребята лет 20 и 25, и такие же девушки. Я спросил хозяина: что, этот народ не туда ли идет? – Да, все туда идут. – Ужели и русские будут есть жертву, спросил я. – Он ответил: хе, больше нас еще едят, хоть денег не дают. Вскоре за ними и мои хозяева отправились есть жертвенную кашу, осталась только одна сноха. Я удивлялся, как это русские смешиваются с крещеными в жертвоприношении, поэтому спросил сноху: есть ли у вас в деревне грамотные люди? (я помню, что некоторые мальчики из Васильевой учились вместе со мной в сельской школе). Она ответила: из крещеных нет ни одного, а из русских есть один; кое-как разбирает письма. (Но здешние крещоны не отличаются от русских наружностию, т.е. волосами и одеждою; а женщины одеваются по своему. Следов магометанства здесь нет).

Сижу около окна и вижу, возвращаются люди от жертвоприношения; русские идут впереди крещеных и песни поют так шибко, что в ушах дребежжит. Когда мои хозяева взошли в избу, я спросил: али русских не подчивали, что они вперед идут? – Когда не подчивали, – все до одного ели, нам самим мало досталось. Один русский крошил говядину, так до того наелся, насилу дышит. – Я начал рассказывать: в Ветхом Завете была жертва, ее не ели, и она была прообразом Христа; а нынче не должно приносить жертвы, потому что в церкви совершается бескровная жертва. Эту сегодня жертву вы не Богу принесли, а самим себе, потому что вы сами ее ели, а для Бога никакого добра не сделали. Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Бог сказал чрез пророка: мяса не ем, кровь не пью, но все Мое. Вы только не делайте греха, и любите друг друга.– Сын хозяина, рассмеявшись, сказал: ведь правда, что сами ели. – Но старик говорит: не мы это затеяли, но от прадедов нам осталось; они тоже сами ели жертву. Кроме этой было много разных жертв, но те бросили, ради стыда пред русскими.

7 июля я отправился в деревню Ташлияр, юкачинского прихода, в 25 верстах от нас, на восток. Заехал к ученику Петру Тихонову. Встретила нас мать его, а его не было дома. Когда начали разговаривать, мать поблагодарила за учение сына: мы, говорит, очень довольны тобой. Петр наш скоро понял грамоту, он дома по праздникам постоянно читает, и к нам приходит слушать почти вся деревня (в деревне их всего дворов 15). Бог велит, на зиму еще отдадим его тебе.

В это время приходит седой старик, которому уже 98-й год, но еще крепкий и веселый, дальний родственник Петру. Поздоровавшись со мной, говорит мне: ай добрый человек, спасибо тебе! – За что же, дедушка? Я тебя в первый раз вижу, сказал я. Он отвечал: а вот за что, ты Петра выучил хорошо. Я уже 98-й год живу, никогда не встречал человека, читающего слова Божия на нашем языке, как он. Он так ясно читает, что все слушающие его понимают. К нему и шадчинские татары ходят слушать. Я бывал раза два в мечети во время ганта (праздника магометанского, после рамазана), и там мулла так ясно не читал, как он. Я спросил: как это ты попал в мечеть? – Эй, сын мой! я был портным, везде бывал и много видел, и много знаю татарских молитв; но все-таки по настоящее время остаюсь в православной русской вере, и убежден в ней, потому что мои крестные отцы при моем крещении присягали за меня – до смерти жить в русской вере. Посему и не хочу нарушать ее. Я и русские молитвы знаю. В наши старые годы строго учили молитвам. Бывало благочинный сам проезжал по приходам и призывал к себе всякого старого и молодого, и требовал, чтобы все знали молитвы: Господи Иисусе, Богородицу, Отче наш и Верую (старик твердо выговаривал эти слова). Бывало, если жених не знает молитв, не венчают его, и невеста если не знает, тоже. Для венчания брали указ у благочинного. Бывали такие случаи, если который жених не знает молитв, так вместо него посылали другого, знающего. У благочинного был такой характер, – если жених не знает молитв, ни за что не даст указа, вот поэтому и посылали за жениха другого человека. Я сам ответил за двоих женихов. А нынче этого нет. После этого старик сказал: со мной часто вступают в разговор о вере татары; так как я наслышался о той и другой вере, то скоро их пячу назад.

Тут был портной, сидел и занимался работой; он говорит мне: ах, и я бы отдал сына учить грамоте, но рабочих мало у меня. На это дед сказал: Василий, учи меня грамоте; я теперь не работаю, так хожу, а? – Так что же, можно, сказал я. Нет, говорит, теперь меня уже не выучишь. Был, говорит, один гордый хан. Собрал он 25 баранов и дал их бывшему у него человеку, говоря: сделай, чтоб эти бараны объягнились. Идет этот человек, плачет и проч. Как нельзя баранов заставить ягниться, так теперь нельзя выучить меня. Нужно учить молодых мальчиков. – Потом он спросил меня: а что, Василий, которую молитву нужно постоянно читать? – Я ответил: Отче наш и Господи Иисусе, и сказал ему: ну, прочитай Отче наш. Он прочитал исправно. Потом я стал переводить ее на свой язык. Когда я перевел ему: и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим, прибавил: если мы будем прощать людям согрешения их против нас, и нам Бог простит; а если не станем прощать, то и Бог не простит наши грехи. Тогда дедушка говорит мне: в прошлом году мой сын украл у меня 27 р. 50 коп., а нынче сознался и просил меня, чтоб я простил его. Я сказал сыну: сын, и тебе не прощу, и злиться на тебя не буду. Что теперь мне делать сыну, простить ли ему? Я ему сказал: если ты ему не простишь, то тебе нельзя читать и Отче наш. Как ты будешь молить Бога: Господи, прости мои грехи, как и я прощаю тем, которые обидели меня, если сам не простишь? – Тогда дедушка сказал: теперь мне столько не жить, сколько я жил. Если теперь не мириться, так когда же мириться! От сердца прощу сына моего, и благословлю его.

8-го числа я отправился от них в село Юкачи. Там видел священника, но с ним пришлось мало говорить, он торопился к литургии. Я отслушал литургию и после того поехал в деревню Лыя-шия, к тетке. Когда я сидел у своей тетки, пришли к ней черемисы обоего пола. Они расспрашивали меня, откуда я, где живу. Прежде меня им ответила тетка, что я живу в Казани, учу детей: он главный грамотей, сказала она, не угодно ли, говорит, вам отдать ему ваших детей учить грамоте? Один черемис сказал: я бы с охотой отдал сына учить грамоте, да далеко везти; а учить больно бы надо; у меня сыновей много, из них кто-нибудь уйдет в солдаты. – Потом они просили меня почитать. Я читал им из букваря, нравоучения и изречения Свящ. Писания и о таинствах. Прочитав сие, я спросил черемисов: ну, что, понимаете ли вы наше писание? Они ответили: понимаем все.

Эти черемисы очень хорошо говорят по-татарски. Во время чтения они приговаривали: а! вон что, вон как надо делать! Я видел в этой деревне много черемисов, крещеных и некрещеных, они пришли сюда в гости, на праздник; а татар я видел тут только двоих. Здесь было еще много крещеных татар обоего пола из вятской губернии. Они по одеянию и по волосам походят, как есть, на русских. Но только жаль, что они христианского понятия не имеют, и вдобавок некоторые молодцы стараются щегольнуть непечатными русскими словами.

В прошлом году я здесь одному грамотному крещонину дал несколько букварей, Премудрость и книгу Бытия. Оказывается, что он их читал, а от него брали и другие грамотеи. Я встретился с здешним солдатом, живущим в бессрочном отпуску. Между прочим он сказал мне: ну, брат, спасибо тебе, что принес и в наш край эти книги. Я брал их почитать у Трофима; ай хорошо читать на своем языке; на русском не так. Я ему дал букварь и Премудрость Иисуса сына Сирахова.

Около 20 июля я приехал в Казань, там пробыл несколько дней. Из Казани приехал домой 23 числа. По приезде моем, приходит ко мне ученик Борис. Он сообщил мне, как он был в деревне Кулущах у своего товарища по школе, Семена. С этим мальчиком он пел молитвы на татарском языке. Они пели на улице; к ним собралось много народу и слушали пение. Тут же были мальчики, учившиеся грамоте в чистопольском приходском училище. Слушатели и этих заставили петь. Они пели по-русски: Спаси Господи люди Твоя и Царю Небесный. При этом слушавшие так рассуждали между собой: вот теперь поют по-русски и по-татарски; по-русски понять нельзя, а по-татарски все понимаешь; это для нас лучше. И опять заставляли петь Бориса с товарищем. Приглашали их также петь в один дом, где были гости.

26 июля, в воскресенье, был я в деревне Билятли-баш. Здешние ученики (в школе у нас учились двое из этой деревни) по праздникам читают на улице букварь и другие книги на татарском языке; это мне рассказывали обыватели. Когда я приехал, мы втроем пели молитвы на своем языке. Родители учеников очень рады, что они не даром провели зиму, в такое время научились довольно много. Узнав, что родители хотят и на следующую зиму привезти этих мальчиков в школу, я отправился домой.

Августа 1, воскресенье, сидел я в своей деревне, в доме своего ученика Ильи; приходит ученик Япрей и говорит: дядя Василий, на улице люди просят нас петь молитвы, – петь ли нам? – Пойте, пойте, ответил я. – Он пошел, созвал других учеников и все вместе стали петь по букварю с начала подряд молитвы. Наконец я пришел к ним, и пел с ними вместе великопостные ирмосы: «Помощник и Покровитель», кондак: «Душе моя», «Господи, аще не быхом» и другие молитвы, переведенные на наш язык. Слушали пение очень многие из нашей деревни.

Августа 7 я взял Япрея и поехал в Кулущи, чтоб узнать, будут ли еще оттуда мальчики, желающие учиться в нашей школе. Доехал туда часов в девять вечера; и ночевал у ученика Семена. В этой деревне дворов 6; из них десять русских, а остальные старокрещеные татары, по наружности довольно обруселые. Хотя они живут среди магометанских деревень, однако магометанского в них мало заметно, более они придерживаются языческой старины. Здешние русские все хорошо говорят по-татарски.

На другое утро, 8-го числа, в воскресенье, пришли ко мне трое жителей той деревни; у них сыновья учились прошлую зиму грамоте в своей же деревне. Я в это время, ради праздника, пропев несколько молитв, читал из послания апостола Иакова третью главу. Они слушали в молчали, пока я читал; потом говорят: Василий, не возьмешь ли ты наших детей учить грамоте, нам твое ученье нравится; вот Семен как хорошо читает и по нашему и по-русски. – Хорошо, сказал, привозите осенью, – и рассказал, как у нас живут и содержатся мальчики. После того пришел еще крещонин, отец одного из учеников чистопольских, и он просил взять его сына. Я велел ему привести своего сына, он привел. Я спросил, чему он учился в училище. Он сказал, что как они приехали в училище, им дали книгу «Друг детей» и во все время, до отпуска, они читали только ее. Поступили же они в училище около половины декабря, на Рождество и на Пасху жили дома, распущены 25 июня. Всех учеников было около ста, но из крещеных татар были только эти два мальчика из Кулущей. – Я дал ему прочитать из Евангелия от Матфея (по-русски) 1-й главы, от стиха 18. Он прочитал несколько стихов. Я спросил: понимаешь ли, что ты читаешь? – Говорит, нет. – После этого Семен (наш ученик) читал из Евангелия, и, по прочтении, рассказал на своем языке. Тогда я сказал бывшим тут крещеным: эти мальчики оба начали учиться в одно время и учились равное время. А между тем один понимает, что читает, а другой – нет, – какой же успех, когда ученик не понимает! Это происходит от того, что мальчик не знает по-русски, а учитель не знает по-татарски и объяснить не может, – и выходит непонятно. Я знаю тот и другой язык, и своим ученикам все объясняю на своем языке; они научаются переводить русское чтение на свой язык, и таким образом привыкают понимать чтение. Для этого я сначала учу читать на своем языке, а потом уже по-русски. Это я сказал по тому случаю, что слышал, будто некоторые мальчики, обучающиеся в других местах, рассуждают: зачем нам учиться на своем языке, мы его и так знаем, а надо учиться только русскому языку. – Таким образом этого ученика обещался отец привезти в Казань, и сам мальчик желает учиться у меня. – Потом, услышав про меня, приходит одна русская женщина из той же деревни, и говорит: и я бы вместе с Семеном отвезла к тебе в Казань своего сына; потому что я слышала, что у вас хорошо учатся. – Я ей сказал, что я русских не принимаю. Тут Семен сказал: дядя Василий, пожалуйста, этого мальчика прими, он хорошо говорить по-татарски, он будет нас учить говорить по-русски. – На это я ответил: если так, хорошо, приму. – Тогда женщина говорит: и за ученье ты берешь?– Нет, не беру. – Она сказала: если ты теперь не возьмешь, не взыщешь ли после? – Нет, сказал я, этого не будет. У нас ученье вольное, – хочешь – вези, не хочешь – нет. – Она обещала привезти сына своего с другими мальчиками, это было бы для нас полезно.

А Семена родные призывают в свои дома и заставляют читать, а по праздникам он читает на улице. Дай-то Господи, чтобы все так и вперед делалось, авось бы потихоньку наши темные крещоны просветились!

10 августа приходит ко мне мать ученика Павла и говорит: я слышала, что ты хочешь скоро ехать в Казань.– Да, я сказал, разговевшись, в понедельник поеду.– Один поедешь, или кого возьмешь с собой? –- Один. – Она говорить: возьми моего Павла. – Ладно, возьму. – Узнав о Павле, приходит Борис: дядя Василий, ты Павла с собой берешь? – Да. – Бабушка прислала меня узнать об этом и просит, не возьмешь ли ты и меня. – Я его спросил: а дедушка пускает ли тебя? – Они, говорит, вчера советовались меня отпустить вместе с тобой. – Хорошо, говорю, готовься, уедем в понедельник. Он весело побежал домой. И другие мальчики напрашивались ехать со мной вместе, но я до времени велел им погодить.

16 августа мы втроем собрались и поехали в Казань. На пути заехали в деревню Три-Сосны к ученикам Василью и Денису, узнать – поедут ли они в нынешнюю осень учиться. Они оба обещались, что непременно поедут. Оттуда заехали в деревню Савруши с тою же целью, и тут слышали то же желание. Подвода наша из Савруш вернулась назад, а мы остались пешком. Таким образом сто верст до Казани где плелись пешком, а где попадались попутчики. 18 августа прибыли в Казань.

Нужно было приискать помещение для школы. Мы наняли домик, пообширнее прежнего, и я на досуге улаживаю его. Ожидаем учеников больше, чем было прежде, и уповаем, что, и в наступающем учебном году, наша скромная школа взыскана будет милостию Бога и добрых людей.

В. Тимофеев

Казань

Сентябрь, 1865 г.