О приволжских инородцах и современном значении системы Н.И. Ильминского

Доклад С.В. Чичериной,

читанный в Общем Собрании Общества Востоковедения

Вопрос о просвещении наших окраин издавна являлся больным местом русской политики.

В Восточной и Юго-Восточной России инородцев проживает около 24 миллионов.

Вот по переписи 1897-го года цифровые данные об этих инородческих племенах:

Но так как с 1897 года население России возросло на 15%, то нынешнее число восточных и юго-восточных инородцев должно превосходить 24 мил. Эти инородческие племена частью находятся в теснейших родственных, торговых и бытовых отношениях с племенами, обитающими в Китае, Афганистане, Персии и Турции. Отсюда понятно, что то или иное отношение их к России может иметь серьезное значение для всего русского государства.

Что же было сделано, чтобы сблизить с русским народом хотя бы инородческие племена, населяющие Приволжский край?

„Все инородцы населяющие восточную часть Европейской России и всю Сибирь“, пишет Ильминский в 1863 году, „относятся к одному этнографическому семейству, которого древняя вера была шаманство, и доселе существующее в захолустьях Сибири. Шаманство признает единого верховного Бога, обитающего на небе, и множество подчиненных божеств, попечению которых поручены разные на земле местности и урочища и даже различные статьи хозяйства. Их благодетельному действию противостоит враждебное черное существо, которое старается делать зло человеку. Человек поставлен в полную зависимость от этих могучих существ, и потому старается умилостивлять их жертвами и заклинаниями, по указанию шаманов. Христианство, по взгляду шаманствующих инородцев, есть русская вера; священник тот же шаман; молитвы те же шаманские заклинания. Поэтому шаманствующие инородцы не отрицают христианства, а только признают его верой не своей, а русской, почему вопрос об обращении ограничивается для них переменой народности и только в смысле обрядовом. Точно также шаманство относится к исламизму как к „вере татарской“².

Ислам, проникший первоначально в IХ веке на территорию нынешней Казанской губернии в существовавшее тогда Болгарское царство, был сильно ослаблен или почти уничтожен нашествием монголов язычников.

Затем ислам вновь появляется в Волжском крае, как религия хана Золотой Орды.

Но несомненно, что магометанское наслоение было самым поверхностным. Масса народа только считалась магометанской, жила же языческой верой. Эта старинная татарская языческая вера, несомненно, лежала в основе миросозерцания и быта татар в период их подчинения России.

Крещение татар началось в конце XVI века, после покорения Казанского царства.

Казанский архиепископ и его сподвижники начинают распространять христианство среди язычествующих инородцев, и крещеные ими татары известны впоследствии под именем „старокрещеных“. Ηо, после смерти этих первых христианских просветителей, крещеные инородцы были предоставлены самим себе и остались без всякого духовного руководства. Они еще не успели утвердиться в новой для них вере: церквей было мало, русские священники не понимали языка своих прихожан и совершали богослужение на непонятном для них языке, школ и переводов молитв на инородческие языки не было ни в 16, ни в 17 веках. Вследствие этого, старокрещеные татары, хотя и назывались христианами, но на самом деле оставались совершенными язычниками. Православие только отделило их и как бы прикрыло с самого начала от ислама. Поэтому по крещеным татарам, каковыми они были в 16 веке и сохранились до половины 19 века, и можно, до некоторой степени, судить о том, каковыми были татары-магометане и другие инородцы во время присоединения Казани.

В 18 веке правительство снова усердно принялось за крещение инородцев, но для этого дела не было достаточно подготовленных людей. Не умея воздействовать на народ путем проповеди, инородцев привлекали материальными выгодами, напр. освобождением от податей, которые снимались с новокрещеных и перекладывались на язычников. Рядом с этим давали и другие льготы.

Количественно достигнуты были значительные результаты: огромное число инородцев приняло православие. К сожалению, нельзя не отметить, что иногда инородцы привлекались к православию не только льготами, но и карательными мерами.

В брошюрке священника Прокопьева „К истории просвещения инородцев Казанского края в 18 веке“, мы находим следующие данные:

„Ряд мер для обращения инородцев в христианство начинается в XVII веке. 71 статьей, XX гл. Уложения, иноверцам, живущим по купчим у иноземцев разных вер, в случае принятия христианства, предоставлено право выхода из крепостной зависимости, по уплате 15 р. выкупа с человека...

С началом XVIII в. защитниками интересов новообращенных инородцев являются представители церкви. По их просьбам не только были подтверждены правительством прежние льготы, но даровано много новых льгот. Благодаря этому, число обращающихся в христианство быстро увеличивается. Но до учреждения Новокрещенской Конторы число обращающихся в христианство инородцев было все-таки сравнительно не велико.

С учреждением Новокрещенской Конторы не только были подтверждены правительством прежние льготы, но прибавлены еще и новые. При учреждении же миссии указом от 11-го сентября 1740 г. повелено было: с новокрещенных не спрашивать в течение 3-х лет подушных денег и других поборов, а взыскивать оные вместо их с оставшихся в тех местах некрещеных инородцев, освобождать новокрещенных от работы на казенных заводах, не спрашивать с них ни рекрутов, ни денег в рекрутские складки. Приходящим ко крещению, „в награждение за восприятие свящ. крещения“, положено давать каждому по кресту медному, весом по пяти золотников, да по одной рубахе с порты и по сермяжному кафтану, с шапкой и рукавицами и т. д. Сверх того каждый новокрещеный оделялся деньгами ..... Так как инородцы стали креститься массами и вследствие этого невозможно стало взыскивать подати и другие сборы только с оставшихся в тех местах некрещеных, то, по представлению Дмитрия Сеченова, Синод, согласно с Сенатом, определил: за новокрещеных всякие подати и сборы править с некрещеных не с одних только тех, в коих уездах будут восприявшие веру православную, но по всей Казанской губернии, на оных остающихся в неверии раскладывая взыскивать...

... Поэтому часто случалось, что иноверцы изъявляли желание креститься и не видав миссионеров и не слыхав их проповеди, узнавши только от светских людей о привилегиях, предоставленных новокрещеным. Так, советник Ярцов в Шацкой и Тамбовской провинции в 9 месяцев обратил ко Христу 10.000 иноверцев. Бывали нередко и такие случаи, когда инородцы из желания воспользоваться лишний раз подарками крестились по два и по три раза. А вот еще одно свидетельство. В 1802 г. в Нижегородской губ. начались массовые отпадения крещеных татар. Васильскому земскому исправнику было поручено собрать сведения, давно ли и по каким побуждениям приняли означенные татары крещение. Татары деревни Ишеевой дали ему следующую сказку:

Последствием всего этого было чисто внешнее принятие христианства, и эти „новокрещеные“ татары стали постепенно отпадать в ислам. В настоящее время отпало большинство новокрещенных.

Кроме таких неумелых миссионерских приемов, делались и неумелые попытки просвещения инородцев посредством школ.

В 18 веке для всего инородческого населения, живущего в Приволжских губерниях, имелась только одна школа в Казани, а в деревнях не было ни одной; поэтому и грамотных инородцев почти совсем не было. В 20-х годах 19-го века даже эта единственная Казанская школа, так называемая „новокрещенская“, была закрыта по недостатку средств.

В 40-х годах 19 века среди инородцев стали открываться удельные и волостные школы, но так как преподавание в них шло на русском языке, которого инородцы не понимали, то население относилось к этим школам весьма недружелюбно, тем более, что оканчивающие в них курс ученики отторгались от своей среды, уходили большею частию в писаря, и научались брать взятки, пьянствовать и притеснять своих же сородичей. Менее же способные ученики, проучившись в школе несколько лет над усвоением непонятной науки на непонятном языке, часто исключались из школы по урослости, не окончив курса, или, в лучшем случае, лишь вытвердив наизусть несколько молитв и рассказов из священной истории.

„Я из-за Закона Божия целый год простоял у притолки“, – говорил мне один священник чувашин на мой вопрос о его учении в русской школе.

Все вышеизложенные правительственные мероприятия, конечно, не могли иметь никакого влияния на духовное развитие инородцев; поэтому влияние ислама в Волжском крае, начиная с 16-го века, все усиливалось. Сначала это усиление совершалось медленно, путем личного воздействия отдельных из магометан, совершивших путешествие в Мекку и набравшихся там, или в Константинополе, или Бухаре, магометанской мудрости и святости.

В конце 18-го века, в царствование Екатерины II, правительство само содействовало этому укреплению магометанства. В 1788 году Екатерина II учредила Уфимское муфтийство, которое дало магометанскому духовенству крепкую организацию и объединило весь Приволжский мусульманский мир. Рядом с этим в Казани неоднократно печатались Коран и другие мусульманские вероучительные книги на правительственные средства. Около 1785 г. правительство насильно вводит Ислам в киргизскую степь, где он дотоле существовал лишь по имени. На казенный счет строятся там мечети, Казанские и Уфимские татары посылаются муллами в киргизские мечети и учителями в киргизские школы. В некоторых частях степи, напр. в области Семиреченской, в Букеевской орде, в Петропавловске, казаки нагайками загоняли в мечети киргиз. Но и доныне мусульманство в Киргизской Степи не везде укоренилось. Есть такие местности, где киргизы редко видят татар, незнакомы с исламом и не имеют мечетей.

Однако в Приволжских губерниях ислам утверждался все прочнее. Постепенно стала создаваться и мусульманская печать, которая является новой объединяющей силой.

Повышение образовательного уровня мулл обусловливало и повышение строя конфессиональных мусульманских школ медрес и мектеб. Эти школы были близки к народу, потому что преподавание в них велось на родном языке учащихся.

Число школ, размножению которых способствует их чрезвычайная дешевизна, растет с поразительной быстротой, оставляя далеко за собой школы русские.

Сами руководители этих школ – муллы были близки к народу и умели на него влиять.

В „Дневнике старокрещеного татарина“, напечатанном в Православном Обозрении за 1864 и 1866 годы, передан следующий разсказ.

Собрались крещеные татары в избе и рассуждают: „поневоле некоторые из нас стали жить по-татарски, что они всегда слышат от татар доброе назидательное слово; мы ходим к татарам и слышим и видим, что у них мулла постоянно с ними вместе в артели обедает, и тут перед ним сидят татары чинно и слушают его учение; а он все говорит им о книжном слове. А наши попы не любят сидеть с нами. Хотя случится когда им обедать у нас, и тогда даже сидеть нельзя, а стой, торчи на ногах; иначе за непочтение считают и начинают бранить. И так век проходит, что от них назидательного не услышишь. Положим, иные священники не знают по-татарски, а которые знают, тем бы надо при случае говорить нам о вере на нашем языке“.

Старо-крещеный татарин, автор этого дневника, рассказывает в другом месте, как он зашел к русскому старику – священнику. „Он, кажется, из неученых, уроженец того же села и, живя от роду своего между татарами, говорит по-татарски отлично. В его доме помещается сельская школа. Но, когда он узнал, что я крещеный, сказал: „я крещеных как собак не люблю“ и ушел от меня“.

Под влиянием всех выше перечисленных условий мусульманское религиозное самосознание развивалось все больше и больше, и сильный мусульманский мир стал невольно втягивать в себя шаткие в своих верованиях племена крещеных и язычествующих инородцев.

Старания русского духовенства и русской администрации противодействовать этому слиянию не удерживало крещеных инородцев от отпадений в ислам, но возбуждало мусульман. В муллах стало развиваться воинствующее направление, а близость их к народу способствовала распространению такого настроения и в народной массе, посредством религиозного строя школ.

Уже в 18 столетии начинаются массовые отпадения крещеных язычествующих инородцев в ислам и повторяются на всем протяжении 19 века. Инородцы, к какому племени они бы не принадлежали, называют это „перейти в татары“, потому что отпавшие принимают чисто татарский облик в жизни, обычаях, наружности; совершенно сливаются с татарами и забывают о своем происхождении.

Причина отпадений крещеных инородцев в ислам вполне понятна. С одной стороны на них влияла хорошо организованная мусульманская пропаганда, с другой – русское духовенство относилось к ним вполне равнодушно, а непонятное богослужение не могло на них оказывать никакого влияния.

В конце 18 столетия Казанский архиепископ Амвросий свидетельствует, что „инородческие племена чуваш и черемис не имеют и малого понятия об истинах веры, к которой приведены св. крещением“.

С 19 века начались массовые отпадения крещеных в ислам, и в начале каждого нового царствования подается на ВЫСОЧАЙШЕЕ имя масса прошений о дозволении перейти в магометанство. Когда прошения были отправляемы в Петербург, инородцы, имея в руках квитанцию от почтовой конторы, объявляли приходскому духовенству, что они более не христиане.

Порядок делопроизводства об отступниках приблизительно таков: об уклоняющихся в мусульманство приходский священник сообщает консистории; она, по рассмотрении дела, определяет: 1) объявить местной полиции, 2) возвратить дело обратно с предписанием увещевать. Дело, обыкновенно, кончалось появлением становых, исправников, иногда и губернаторов и ссылкой отщепенцев в Сибирь.

Эти постоянно повторяющиеся отпадения побудили, наконец, правительство взяться за духовное оружие, и оно стало озабочиваться изданием переводов священных книг на разные инородческие языки.

Первые переводы восходят к 17 столетию и началу 19-го; но до 60-х годов этого столетия переводы были неудовлетворительны со стороны внутренней сущности и внешнего исполнения. Инородческие языки, в своем первобытном виде, совсем не имеют слов для выражения отвлеченных понятий. Такие слова надо создать, то есть надо взять подходящее слово в его реальном значении и в сознании народа возвысить его до означения отвлеченного понятия. Когда же это оказывается невозможным, надо употребить русское слово. Первые переводчики этого не понимали. Не понимали они и своеобразного синтаксиса инородческих языков и переводили слово в слово, от чего получалась совершенная бессмыслица. Переводы изобиловали или русскими оборотами, или арабскими, турецкими и персидскими словами, так что были для народа совершенно непонятны.

В 1847 году для борьбы с массовыми отпадениями крещеных татар в ислам, был по распоряжению правительства образован особый Переводческий Комитет при Казанской духовной Академии. Председателем его с 1848 года был Казанский архиепископ Григорий Постников, главным руководителем профессор Казанского Университета ориенталист Казем-Бек, а одним из сотрудников молодой бакалавр Н. И. Ильминский.

В течение 10 лет Комитет перевел главнейшие священные и богослужебные книги, но допустил при этом те ошибки, которые делали все прежние переводчики: то есть переводил на книжный татарский язык, испещренный арабизмами, и печатал арабским шрифтом. Летом 1856 года Ильминский, по поручению архиепископа Григория, объездил несколько крещенотатарских селений и читал народу эти переводы. Оказалось, что они народу совершенно непонятны. Тогда Ильминский пришел к убеждению, что необходимо делать переводы на живой народный язык и печатать их русскими буквами, приспособленными к фонетике инородческих языков, путем небольших изменений. Первый же опыт осуществления этой мысли дал прекрасные результаты; едва грамотные – крестьянские мальчики свободно читали и понимали новые книги. Этот новый переводческий прием был принят за правило в основанной в 1876 году в Казани, по предложению Московского Митрополита Иннокентия, Переводческой Комиссии Православного Миссионерского Общества. Ильминский сделался первым председателем этой Комиссии и душой переводческого дела, но работал все время во взаимодействии не только с учеными лингвистами, а главным образом с самими инородцами, иногда даже с учениками крещено-татарской школы.

Этот введенный Ильминским принцип – переводить для народа с помощью этого же самого народа – доныне свято соблюдается в Переводческой Комиссии.

С основанием в 1867 г. Казанского Братства Св. Гурия и в 1876 году Казанской Переводческой Комиссии, к делу просвещения инородцев впервые привлекается частная инициатива. Казенные административные приемы заменяются общественной самодеятельностью. Это направление ясно проглядывает в первом уставе братства Св. Гурия, которое было основано Казанским Архиепископом Антонием и организовано им вместе с Ильминским, как свободное общественное учреждение.

Архиепископ Антоний, человек исключительных способностей и глубокой, искренней религиозности, до сих пор живет в памяти Казанского Общества, как истинный святитель.

В деле просвещения инородцев он стоял исключительно на христианской точке зрения. Он отлично сознавал бесплодность канцелярских распоряжений в миссионерском деле, и хотя имел возможность создать административно-миссионерский орган, ему подчиненный, учредил братство во имя Св. Гурия. Это было первое в России братство после знаменитых русских братств на Западе. Ни одно из открытых после Антония, в других епархиях братств не было задумано так широко. Архиепископ Антоний стремился привлечь светское общество к служению церкви и начертал и утвердил для братства замечательный устав. По этому уставу, во главе братства стояли председатель и совет, избираемые на год общим собранием. Все члены Казанского Общества могли входить в состав братства и свободно работать. Себе Архиепископ оставил лишь покровительство. Ни рапортов, ни почтительнейших донесений от братства не требовалось, а требовался лишь интерес к делу. Председателем братства могло быть даже светское лицо и звание это в течение нескольких лет нес с величайшей охотой попечитель Казанского Учебного Округа П. Д. Шестаков.

В настоящее время, когда миссионерское дело всюду делается предписанием Консистории, представляется удивительным, что 2 человека, которые держали в своих руках высшую духовную и учебную власть, сознательно отрекаются от нее в пользу случайного состава общего собрания и совета братства. Происходило это из убеждения этих лиц, что в деле миссии не следует опираться на административные распоряжения, что распространение православия должно быть результатом с одной стороны бескорыстного одушевления православных русских людей, а с другой – свободного тоже бескорыстного проникновения им инородцев. Православная церковь, по мысли Архиепископа Антония, должна была являться в глазах инородцев собранием верующих русских людей, а не административным учреждением.

Когда Архиепископ Антоний, или попечитель Шестаков, находили возможным привлечь казенные средства к миссионерскому делу, то эту казенную помощь они не выставляли как результат своего личного подвига, а ставили дело так, чтобы инородцы видели в этом помощь добрых русских людей. Когда миссионерство имеет характер казенный, оно заранее обречено на неуспех. По основным законам русской империи правительство не миссионерствует, а миссионерство есть дело частной инициативы.

Такое направление, данное братству Архиепископом Антонием, открывало свободу частным лицам приходить на помощь церковной власти. Затем Архиепископ Антоний твердо стал на православной точке зрения, что духовенство должно быть соплеменно пастве и не припутывал, вопреки канонам, обрусительной, или иной политики к делам церкви.

Ко всем начинаниям Ильминского и его сотрудников Архиепископ Антоний относился без всякой задней мысли, тепло и задушевно. Ильминский и созданные им учреждения находили в Архиепископе горячую, сердечную поддержку.

Удар соборного колокола, возвестивший смерть Архиепископа Антония, вызвал у Ильминского и во всей Учительской Семинарии, с тревогой следившей за болезнью Архиепископа, глубокое, искреннее горе.

П.Д.Шестаков принадлежал к лучшим деятелям 70-х годов прошлого столетия. Горячий патриот и твердый администратор, он стоял в учебном деле за самодеятельность учащего персонала и за участие общества в деле народного образования. Инспектор народного училища того времени не имел права ссориться с земскими учреждениями. Инспекторов, которые не умели ладить с представительными учреждениями, Шестаков переводил на другие места. В области инородческого образования Шестаков проявил свое убеждение о необходимости участия общества в этом деле двумя фактами: во-первых тем, что, когда учредилось в Казани братство для просвещения инородцев, он вступил в него не в качестве почетного члена, а в качестве заурядного братчика и работал как обыкновенный член; во-вторых, что он дозволил Ильминскому возникающие тогда школы организовать не как казенные учреждения, а как частные.

Из горячего русского патриотизма Шестакова вытекало его доброе участливое отношение к инородцам. Когда времена переменились, когда обращение к участию общества стало считаться подозрительным, а патриотизм стал проявляться в виде нетерпимости к инородцам, Шестаков ушел из братства. Замечательно, что даже такой облеченный доверием человек, как Шестаков, подвергся в братстве обвинению в поощрении сепаратизму. 5гже тогда назревала среди русского духовенства оппозиция против увеличения числа инородческого духовенства потому, что это влекло к уменьшению числа доходных приходов.

Выход Шестакова был началом конца Антониевского Братства, которое в 1896 году, под давлением архиерейской власти, заменено братством, в котором участие общественного элемента сведено к нулю.

Под участливой охраной Архиепископа Антония и П.Д.Шестакова школо-просветительное дело, созданное и направленное Ильминским, быстро росло и развивалось.

Система образования восточных инородцев, носящая по ныне название „системы Ильминского“, возникла сама собой, почти случайно, на почве приноравливания преподавания к живым потребностям жизни.

Когда Ильминский начал заниматься переводами на живой народный язык инородцев, ему потребовался постоянный помощник, простой благочестивый человек. Такого помощника он нашел в лице, молодого крещеного татарина, крестьянина Мамадышского уезда Казанской губернии Василия Тимофеева Ильминский привез его в Казань и устроил его сначала водовозом при монастыре, а затем практикантом татарского языка в Казанской Духовной Академии, где сам состоял в это время профессором.

Зимой 1863 года один старо-крещеный татарин из родной деревни Тимофеева, привез к нему сына учиться. За этим мальчиком, через месяц, приехал другой, а за ним третий – все из той же деревни. Они учились зиму 1863 года, помещаясь вместе с учителем и его семьей, в наемной квартире, в подвальной комнатке, за Академией.

В июне 1864 года Тимофеев, вместе со своими учениками, отправился на родину. Их чтение и пение православных молитв на родном языке понравилось вообще крещеным татарам, а пример их заохотил других мальчиков. Тимофеев объехал несколько деревень; всюду крещеные татары заинтересовывались его учением, и зимой в Казань к нему приехало уже 19 учеников и 1 ученица. В начале своего существования школа была чрезвычайно скромная и жила, главным образом на пожертвования, но в этой школе Василий Тимофеев и Ильминский вместе вырабатывали приемы разумного преподавания, примененного к инородцам. Преподавание в школе шло на инородческом языке, по учебным книгам, напечатанным русскими буквами. Усвоив русскую азбуку, ученики легко переходили к чтению на русском языке; скоро из мальчиков, считавшихся прежде неспособными к образованию, стали вырабатываться превосходные учителя и миссионеры. Окончив курс в Казанской школе, крещеные татарчата расходились по своим родным деревням и там, иногда уже в возрасте 14–15 лет, открывали маленькие школки. Эти школы – отрасли, оставались в живой связи с Казанской Центральной крещено-татарской школой, которая все росла и развивалась.

Заботу об этих школах приняло на себя братство св. Гурия, а Казанская Центральная крещено-татарская школа осталась на правах частного учебного заведения, в ведении Директора Казанской Учительской Семинарии.

В 1869 году Василий Тимофеев был посвящен во священники и положил собой начало целой плеяде прекрасных священников, вышедших из недра народа, что дало возможность ввести во многих инородческих приходах богослужение на инородческих языках. В священники шли лучшие из инородческих учителей, а главным рассадником учителей сделалась основанная в 1872 г. Казанская Учительская Семинария, первым директором которой был Ильминский, и основанная в тех же годах Симбирская чувашская учительская школа.

26 марта 1870 года получили Высочайшее утверждение, выработанное при Министерстве Народного Просвещения, „Правила о мерах к образованию инородцев“, которые устанавливали, что орудием первоначального обучения для каждого племени должно быть родное его наречие, а учителя инородческих школ должны быть соплеменны своим ученикам, притом знающие хорошо русский язык, или русские, владеющие соответственным инородческим наречием.

В 1883 году был издан Синодальный указ о допущении богослужения на инородческих языках, доселе практиковавшегося лишь по епископским разрешениям; а в 1889 году Св. Синод принял Правила 26 марта 1870 года и для начальных инородческих школ Духовного Ведомства.

Таким образом „Система инородческого просвещения“, выработанная Ильминским, завоевала себе постепенно официальное признание.

К чему же сводилось практическое осуществление идей Ильминского?

Он желал дать инородцам молитву и богослужение на их родном языке, и близкую им школу с родным языком как основой воспитания и как орудием для изучения языка русского, потому он хлопотал о духовенстве и учителях из инородцев, об устройстве школ и приходов, о переводе книг на инородческие языки. Он стремился и к усвоению инородцами русского языка, в целях культурных, государственных и практических, а рядом с ним отводил место в школе и языку церковно-славянскому, на который смотрел, как на связь всех православных славян, к которым должны примкнуть и инородцы. Он мечтал о слиянии всех, без различия религий, инородцев в одну русскую семью, поэтому хлопотал о допущении в русские учебные заведения язычников на льготных правах, без обязательного крещения; хлопотал и о совместном с русскими обучении мусульман, без всякого покушения на прозелитизм, и издавал для киргиз светские книги.

Хотя его горячая религиозная душа и желала видеть инородцев членами православной церкви, – отсюда горячий отклик его на все миссионерские запросы, – но он отнюдь не был узким фанатиком.

Он был безусловным противником всякой полемики и всякой пропаганды, и всегда ратовал за постепенное воспитательное духовное влияние школы.

Для характеристики такого влияния приведу рассказ одного учителя – вотяка, которого я встретила в Вятской губернии. „В моей школе“, говорил мне этот учитель, „до моего поступления все преподавание велось на русском языке. Когда я стал заниматься в этой школе, я завел пение молитв на вотском языке и к концу года мы с учениками стали петь в церкви на клиросе. Когда хор запел по-вотски, ученики вотяки соседней земской школы, которые никогда не слыхали молитв на вотском языке, с жадностью прислушивались к понятному им пению и воровали у моих учеников тетрадки, чтобы списывать молитвы“.

„В вотской земской школе нашего села, – говорил мне один священник-инородец, – была русская учительница, учение велось на русском языке, ученики привыкли учиться по-русски машинально, и когда я им дал вотские книги, то они ничего не понимали. Прочитают, а рассказать не могут, потому что привыкли читать машинально. Когда же вотяки учатся с самого начала на природном языке, то они привыкают следить за мыслью“.

В школах, поставленных по системе Ильминского, которые мне удалось посетить, меня поражало в учениках какое-то особенное серьезное и сознательное настроение. Я заметила также, что такое настроение проникает и в деревню и влияет на весь ее строй и даже на ее внешний быт.

Таким образом жизнь вполне оправдала идеи Ильминского и доказала их справедливость, их соответствие потребностям инородцев.

К сожалению, наступившее в России, в конце прошлого столетия, господство узкого национализма принесло с собой враждебные системе Ильминского течения и великий просветитель в 1891 году, незадолго до своей смерти, писал горькие слова: „Против инородческого образования воздвигается издавна, и чем дальше, тем больше, вражда и брань с разных сторон и разного содержания... Есть люди, которые почти ждут моей смерти, полагая, что я единственная опора и защита инородчества“.⁴

Эти опасения оказались пророческими.

II.

Н. И. Ильминский скончался 27 Декабря 1891 года.

С тех пор дело просвещения инородцев продолжает расти и развиваться.

Летом 1904 года мне удалось совершить объезд некоторых инородческих местностей, посетить более 30 селений в 4 губерниях: Казанской, Симбирской, Вятской и Уфимской и познакомиться с несколькими десятками инородческих деятелей.

Все виденное и слышанное мною убедило меня, что слова, не раз произнесенные при мне в Петербурге: „Дело Ильминского погибло, людей нет,“ – совершенно несправедливы. Люди есть: – преданные, самоотверженные, отдающие самих себя всецело на служение делу. Этим людям приходится вести упорную борьбу, чтобы отстоять дело инородческого просвещения, потому что враги, о размножении которых писал Ильминский, после его смерти, воспользовались господством в высшем Правительстве узко-национальных идей, чтобы провозгласить систему Ильминского сепаратистической и подрывать ее развитие. И в Министерстве Народного Просвещения, и среди некоторых представителей Духовного Ведомства, стали бояться этого сепаратизма, о котором усердно доносили местные чиновные администраторы; благодаря исключительному господству бюрократии, эти местные администраторы получили возможность действовать почти бесконтрольно. В инородческих школах Приволжья начались гонения против инородческих языков, запрещение инородческих книг, перемещение учителей-инородцев в русские школы и замена в инородческих школах русскими, не знающими языка своих учеников. В инородческих приходах начался поход против богослужения на инородческих языках, так что инородческому духовенству трудно стало работать.

Одним из самых ярких признаков проникновения Духовного Ведомства бюрократическим духом, явилось падение Казанского братства Св. Гурия. Реформы начались с того, что Братству был дан обязательный председатель в лице епископа Чебоксарского, викария Казанской епархии, не взирая на то, что такой епископ часто не имел ни подготовки, ни интереса к делу. Затем удлинен был срок службы членов Совета и установлено, что председатель и ½ членов Совета назначаются местным архиереем, а членами братства состоят все служащие по Духовному Ведомству и все духовенство.

Братство постепенно обратилось в Канцелярию архиерея и наполнилось ученым сановным духовенством, которое стало проповедовать свои миссионерские теории и даже задумало передать Братские школы в епархиальный училищный Совет с тем, чтобы свободнее заняться полемикой и пропагандой, что совершенно противоречило взглядам Ильминского.

В Министерстве Народного Просвещения система Ильминского в течение нескольких лет была в полном загоне, но два последние года интерес к этой системе снова возродился и весною прошлого 1905-го года было созвано при Министерстве особое Совещание с участием лучших местных деятелей для рассмотрения вопроса об образовании инородцев и для выработки мер, могущих содействовать правильной его постановке, по принципам Ильминского.⁵

Нужно надеяться, что великие манифесты 17 апреля и 17 октября оградят отныне инородцев от тех стеснений, которым они в течение многих лет подвергались.

Позволю себе теперь вкратце обрисовать положение Приволжских инородцев и передать те впечатления, которые я вынесла из своей поездки по селениям Приволжского края, и те данные, которые мне удалось собрать от разных сведущих лиц и из печатных источников.

В инородческом мире восточной России есть 3 крупных элемента:

1) Инородцы магометане.

2) Инородцы буддисты.

3) Инородцы православные и язычники.

Инородцы магометане (татары, башкиры, киргизы).

До недавнего еще времени на всем огромном пространстве восточной России русский элемент являлся единственной культурной силой и постепенно втягивал в себя лишенные исторического самосознания малокультурные исторические племена. В конце ХVШ и в начале XIX столетий рядом с русской образованностью начинает возникать образованность мусульманская. – Инертная и безграмотная масса татарского населения начинает развивать среди себя, прежде всего в Казани, историческое самосознание на почве ислама. Опираясь на него, татары создают большое число учебных заведений, а затем литературу, сначала схоластическую, затем постепенно проникающуюся тенденциями национальными. Литературное движение в свою очередь дает материал для создания литературного языка. Первые татарские издания были перепечатками арабских книг, религиозных и отчасти учебных; затем, путем постепенного развития, в последние 20 лет создалась печать, пользующаяся искусственным языком, объединяющим разновидности татарских диалектов Европейской России. Эта литература по содержанию своему нам представляется бедной, но она близко отвечает духовным запросам мусульманской массы, распространяется среди нее в огромном количестве и создает и поддерживает обособленное миросозерцание. В последние годы эта литература во много раз превосходит количественно местную русскую литературу, – она превосходит ее и своим соответствием духовным потребностям массы.

В Казани почти все типографии работают на татар.

Надо полагать, что общее число изданий, напечатанных во всех Казанских типографиях в 1903 году, превосходит 250 названий и 2½ миллиона экземпляров.

Татарские издания печатаются не только в Казани, но и в других городах России: Петербурге, Москве, Оренбурге, Ташкенте, Баку, и Бахчисарае.

В Казани 10 татарских книжных лавок, находящихся в постоянных сношениях с заграничными мусульманскими книгопродавцами. По каталогу одной из них видно, что в Казани, кроме изданий местной печати, имеются в продаже мусульманские книги, издаваемые за границей в Турции, Египте, Индии и Сирии.

В каталоге этой фирмы, напечатанном ею в 1903 г., значится 786 названий отдельных сочинений, распределяющихся по отделам: богословие, правоведение, толкование на Коран и хадисы, философия, логика, риторика, история, география, медицина, грамматика, лексикография, библиография, математика, каллиграфия, изящная словесность (романы, повести, рассказы сказки и пр.). В числе этих изданий есть переводные произведения с иностранных языков, которые знакомят мусульман с результатами новейших научных открытий и с современными направлениями европейской мысли. Так, например, в Казани можно найти турецкий перевод сочинений Шопенгауэра.

Пробуждение национального самосознания среди магометан, о котором свидетельствуют приведенные цифры, подняло и духовную самостоятельность и создало на Востоке противовес русскому влиянию.

Прежде всего татарскому влиянию подверглись башкиры, которые почти сплошь потеряли свой язык, затем киргизы.

В киргизских степях в первую половину 19 столетия в присутствиях и правлениях всюду употреблялся язык татарский, толмачами служили татары, и только со 2-ой половины прошлого столетия, благодаря заботам некоторых государственных людей, татарский язык официально стал заменяться языком киргизским. Не случись этого, – богатейшему наречию тюркско-татарского языка, языку киргиз пришлось бы исчезнуть, и самим киргизам слиться с татарами. Однако, отатаривание киргизской степи быстро подвигается вперед, потому что почти на всем необъятном пространстве степей странствуют татарские торговцы, муллы, учителя. Вместе с ними в степь проникла и широко распространилась мусульманская книжка частью на татаризованном киргизском языке, частью на чисто татарском, который известен всем грамотным киргизам. Слово грамотный, здесь значит, разумеется, учившийся в медресе, или мектебе. Прежние очаги мусульманской учености, Бухара и Самарканд, начинают бледнеть сравнительно со славой мусульманской Казани.

Татарин-мусульманин, проучившийся в мектебе, или медресе 6–8 лет, получивший таким образом порядочное мусульманское образование и, следовательно, сравнительно с русскими и инородческими крестьянами, развитой, живой и изворотливый, – проникает по торговым делам во все инородческие закоулки собственно России и наших средне-азиатских владений.

Объединяющая сила ислама и татарской литературы в последние годы развилась сильнее, чем наше ей противодействие. Наши мероприятия в отношении мусульман ограничивались слабыми попытками насаждать среди них русский язык и образованность. Мы ложно судили о татарах. Мы видели, что у нас достаточно юноше доучиться до IV класса гимназии, чтобы он начал свысока относиться и к многовековым государственным установлениям, и тем более к народным обычаям. Мы ожидали подобного и у мусульман. Мы думали, что достаточно мусульман научить русскому языку и приобщить к так называемой европейской культуре, чтобы они уже отреклись от мусульманской обособленности. На самом деле ничего подобного не происходит и происходить не может. Вращаясь среди индифферентной к религии русской молодежи, мусульманин усваивает от нее лишь презрительное отношение к христианству, но отнюдь не к мусульманству. Правда, находясь в русском обществе, мусульмане легко относятся к мусульманским обрядам, но в своей среде сознательно остаются мусульманами и отчетливо высказываются за поддержание ислама, так как он является основой татарской народности.

В 70-х годах прошлого столетия состоялось ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление о передаче частных мусульманских училищ, медрес и мектебов, в ведение Министерства Народного Просвещения и о подчинении их инспекции, но это ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление фактически доселе не исполняется, и исполнить его мы не можем, потому что для этого надо, чтобы директор народных училищ знал татарский язык, так как без знания этого языка смешно входить в медресы.

В Казанском Учебном Округе не менее полутора тысяч медрес и мектебов; во всех них все преподавание целиком ведется на татарском языке, без всякого со стороны Правительства контроля. При десятке, много двух, медрес, существуют классы русского языка, посещение которых необязательно и которые действительно посещаются ничтожным числом учащихся, при том в свободное от мусульманских занятий время. Министерство открывает изредка училища для мусульман, и директорские отчеты всегда радостно возвещают увеличение списочного числа учащихся на 1–2 десятка. Но всюду успехи учащихся ниже всякой критики, да иначе и быть не может, так как постановкой учебного дела в этих училищах руководят инспектора, совсем не знающие по-татарски.

Мусульмане не в праве жаловаться на притеснения со стороны русских властей, они даже во многих отношениях свободнее православных русских. Например, магометанин завещает имущество на содержание медресы. Если бы завещатель был русский, имущество немедленно поступило бы в казну и с торгов, на которые могли б явиться русские, и евреи, и татары, было бы сдано в аренду. Но завещатель магометанин. Имущество много лет бесконтрольно и весьма плохо управляется муллами, а затем административным распоряжением сдается в аренду непременно магометанину. Делается это отступление от законно установленного порядка не по корыстным соображениям, а только по особому вниманию к магометанам, которые „могли бы“ волноваться, если бы имущество, принадлежавшее мусульманину и обеспечивающее содержание медресы, было взято в аренду на торгах русским, или евреем. Другой пример: православный русский подданный имеет право содержать частные учебные заведения, лишь получив законное разрешение и подчиняясь установленным правилам и программам; магометане содержат тысячи учебных заведений, куда фактически не вхожа инспекция. Такие училища и вовсе без преподавания русского языка существуют даже в Казани. А достаточно татарину креститься, как он попадет в школу, где есть обязательная программа и где русский язык главный предмет преподавания.

Позволю себе сообщить отрывочные данные о количестве мусульманских училищ на некоторых наших окраинах. Напр. в Сыр-Дарьинской, Ферганской и Самаркандской областях было за 1899 год:

А вот сведения по Уфимской губернии. По переписи 1897 года в Уфимской губернии оказалось 2.220.590 душ:

что составляет немного больше половины всего населения губернии.

По сведениям 1899 года в Уфимской губернии православных церквей 349, а мечетей 1555, православных священников 360. а татарских мулл 4655, магометанских медрес и мектеб 6220, а церковных школ 231.

В настоящее время мусульмане по образованию стоят выше русских.

Например, по сведениям всеподданнейшего отчета Казанской губернии, число магометанских училищ медрес и мектеб в Казанской губ. возросло с 1898 до 1900 года, т. е. за 2 года на 24%, а число русских лишь на 1,1%.

Магометанское население составляет 28% общего числа жителей Казанской губернии, а учащиеся магометане составляют 40% общего числа учащихся, не смотря на то, что в число русских учебных заведений включены: Университет, Духовная Академия, Юнкерское Училище и прочие средние учебные заведения, существующие почти целиком на казенные ассигнования, а все татарские училища созданы частной мусульманской инициативой и ни откуда не получают пособий. В русском населении один учащийся приходится на 14 человек мужского населения и одна учащаяся на 55 женского; у магометан же один учащийся на 9 мусульман и одна учащаяся на 12 мусульманок, т. е. магометанские девочки учатся больше, чем русские мальчики. Эти цифры указывают на сильнейшее самобытное религиозно национальное движение в мусульманском мире, среди которого существует значительный интерес к учебному делу: магометане пишут десятки сочинений о преподавании, и начинают вводить в некоторых своих школах приемы новейшей педагогики.

Русского языка, по сведениям всеподданнейшего отчета Казанского Губернатора за 1900 г., магометане почти вовсе не изучают. В 1900 году русский язык магометанам преподавался всего в 27 учебных заведениях Казанской губернии, училось ему 1255 мальчиков и 69 девочек, в среднем менее 2 человек на тысячу магометанского населения, т. е. менее, чем русские в Казанской губернии учатся языку немецкому, или французскому.

Из всего сказанного видно, что мусульманская обособленность развивается и будет развиваться впредь. Знание русского языка при таких условиях не сближает татар с нами, а даже усиливает их обособленность, так как дает им возможность переносить в свои школы лучшие методы, поднимает их культурно, лучше вооружает их.

Русский мусульманский мир тесно связан с мусульманством заграничным с одной стороны через паломничество в Мекку, а с другой – через родственные и торговые отношения наших киргизов, туркмен с китайскими и персидскими тюрками. Поэтому всякое наше мероприятие по отношению мусульман оглашается устной молвой и заграничной магометанской прессой во всем магометанском мире. Такие сношения наших мусульман с зарубежными весьма усложняют вопрос, так как для России имеет огромную важность отношение к ней мусульман Китая, Персии, Афганистана и Индии.

Русские склонны смотреть на мусульманскую науку, как на ничтожный хлам. Это прискорбная ошибка. Конечно, в мусульманской науке огромное количество того, что с нашей точки зрения можно назвать хламом; но в ней сохраняются традиции античной науки, а то, что нам представляется хламом, согревается живой верой народа и дорого ему, как священное предание. Один образованный мусульманин, с которым я познакомилась в Казани, говорил мне следующее: „Искренних мусульман никогда нельзя будет обратить в христианство потому что они имеют прекрасную религию, которая не хуже христианства. Для народа ислам даже понятнее. Затем, ислам связан с национальностью. Есть ученые мусульмане, которые не признают ни какой религии, предпочитая ей философию, но и они не хотят официально отказаться от ислама. Они говорят, что если ислам не религия, то он прекрасная старая философия наших предков. Если Магомет не был пророком, то он был философом.

„Мусульмане усердно следят за всеми политическими событиями, читают все русские газеты, издают свои татарские газеты (в одной Казани их 3) и получают также газеты арабские и турецкие. Простые татары считают неудачи русских в Японии Божией карой за незаконные, по их мнению, действия миссионеров против мусульман.

„Вообще миссионеры много содействовали возбуждению враждебности мусульман против русских“, говорил мне все тот же Казанский мусульманин. „Ведь миссионерам нужно оправдать свое жалованье. Вот, например, в киргизской степи киргизы, пока не было миссионеров, не знали мусульманства и не учили ему своих детей, за исключением не многих богачей, которые нанимали учителей-татар. Когда явились миссионеры и стали бранить ислам, тогда киргизы подумали, что правительство хочет обратить их в христианство и все, даже самые бедные, стали обучать детей мусульманской грамоте, нанимая учителями на лето татар учеников из медрес. Миссионеры спохватились. Полиция стала запрещать татарам ученикам и муллам ездить к киргизам. Тогда эти же муллы и ученики стали ездить туда под видом торговцев и киргизы стали еще усерднее отатариваться. Теперь полиция даже по городам наблюдает, чтобы не было татар учителей, но теперь уже поздно, Дело уже сделано, киргизы стали на ноги. Чем миссионеры будут действовать сильнее, тем киргизы будут фанатичнее и начнут даже распространять антиправительственные слухи. Мусульманские миссионеры в 50 лет не могли бы так отатарить киргиз, как это сделали русские миссионеры за 15–20 лет. Этому татары очень радуются, у них каждый торговец миссионер“.

Мои личные наблюдения подтвердили эти взгляды, высказанные мусульманином и тоже привели меня к заключению, что миссионерство среди мусульман вещь не только бесполезная, но с русской политической точки зрения даже вредная.

Мусульманский мир есть мир организованный и мир по-своему просвещенный. Сколько нибудь образованные мусульмане имеют относительно христианства выработанные понятия – именно, смотрят на него, как на низшую религию. В мусульманском мире существует масса полемических сочинений против христианства. Мусульманское общество зорко следит за всякой попыткой к обращению магометан и не оставляет без ответа никакого мероприятия, направленного против ислама; всякая наша миссионерская поездка к магометанам вызывает с их стороны анти-миссионерские меры; каждый рубль, который мы жертвуем на миссионерство, дает повод мусульманам собирать сотни рублей на медресы и книги. Наши миссионерские меры суть ничтожные булавочные уколы, которые лишь возбуждают мусульманский мир против нас. Если мы когда-нибудь потеряем Среднюю Азию, то это будет отчасти благодаря миссионерам.

Мусульманский мир – это ½ восточного инородчества. В другой половине прежде всего следует назвать Астраханских калмыков и Забайкальских бурят.

Те и другие сами по себе, по своему числу, не представляют, по-видимому, ничего существенного; но наша политика в отношении их имеет огромное политическое значение – по связи этих племен с Китаем и Тибетом. Мы привыкли смотреть на калмыков и бурят, как на бессловесное стадо, в котором нет ни сознания, ни идей. Происходит это оттого, что мы не знаем ни языка, ни литературы их. У них есть также, как у мусульман, самобытные школы, наука, корни которой географически находятся вне России, а предания простираются на тысячелетия. Один миссионер приравнял религиозный обряд ламаитов к мычанию коров. Другой, призванный руководить делом просвещения в инородческом крае, серьезно удивился тому, как это не умеют опровергнуть магометанство и уничтожить инородческие языки. „Нужно запретить говорить по инородчески и делу конец“. Подобные суждения свидетельствуют, конечно, лишь о малой подготовке помянутых лиц. Для инспектора и администратора ламайский хурул и ламы представляются явлением бессмысленным, и им кажется, что их легко заменить школой грамоты, где будут затверживать понятные инспектору славянские молитвы и читать детский букварь. Что это на самом деле не так, доказывает бесплодность 100-летнего существования Забайкальской Миссии. За 120 лет обращено язычников-шаманистов и ламаитов 12.911 человек. Главная масса обращенных падает, конечно, на шаманистов, хотя число шаманистов, принявших христианство, несравненно меньше, чем число шаманистов, перешедших в ламаизм. Миссионеров в 70-м году состояло в Забайкальской Миссии 20 человек, в 80-м – 21, а в 1904 году – 17 миссионеров и 7 сотрудников. Столь ничтожный успех Миссии объясняется с одной стороны тем, что миссионеры не знакомы с миром, который они призваны просвещать. Почтенный автор истории Забайкальской Миссии пишет: – „Безошибочно, кажется, можно полагать, что 4 миссионера владеют монгольским бурятским языком, так как это, по-видимому, их родной язык, но знают ли тот язык, на котором должны проповедовать инородцам слово Божие, все остальные миссионеры, в этом позволительно усомниться. Существование в Забайкальской Миссии переводчиков (четырех) показывает, что и эта миссия, как и другие наши миссии, не в достаточной степени обладает одним из важнейших и главнейших орудий при возвещении слова Божия инородцам – знанием местных инородческих языков.⁶

С другой стороны незначительные успехи миссий объясняются тем, что забайкальский ламаизм является частью огромного организованного целого. Еще более ничтожны и по тем же причинам, успехи нашей миссии в отношении астраханских калмыков. Хотя они и отделены огромным пространством от Урги и Лхассы, но эти калмыки на пароходах, вверх по Волге, мимо городов, где существует масса русских учебных заведений, едут учиться в Ургу, а оттуда в Тибет.

Православное инородчество весьма многочисленно и пока сердечно стремится к слиянию с нами, но оно весьма различно по своей культуре и по распространению среди него русского языка.

Безусловно прочно привязаны к России крещеные татары среди которых школа Ильминского функционировала наиболее правильно. Этих татар около 110,000 и они представляют чрезвычайно ценное для нашей политики приобретение, за которое Россия должна быть признательна памяти Ильминского. Крещеные татары в начале 60-х годов представляли совершенно темную массу и являлись среди сельского населения губернии самыми отсталыми. Из крещеных татар не было одного человека, учившегося далее начальной школы, но и таких было лишь несколько единиц. Теперь все 110,000 крещ. татар, за исключением нескольких десятков домов, прочно привязаны к церкви, а следовательно и к России и сознательно стремятся к сближению с русскими путем личных отношений, браков и проч. Кроме большого числа крещеных татар, окончивших курс в Казанской Крещено-татарской школе и в Казанской Учительской Семинарии, многие крещеные татары теперь прошли и проходят духовные средние учебные заведения, а некоторые получают и высшее образование.

Посещение крещено-татарских местностей убедило меня, что система Ильминского не только выдвинула отдельные единицы, но умственно и нравственно подняла самую массу народа, улучшив его быт. Храмы в крещено-татарских селах полны молящихся, число грамотных быстро растет, а с грамотностью распространяется и знание русского языка. Крещено-татарские селения, где система Ильминского успела пустить глубокие корни, отличаются зажиточностью, и жители таких селений пользуются уважением в волостях со смешанным населением, часто избираются в волостные старшины, церковные старосты и т. п. Они даже пользуются уважением со стороны магометан. В отношении крещеных татар, которые образуют маленький замкнутый мир, особенно заметна одна из отличительных черт системы Ильминского. Он стремился к тому, чтобы привлечь к образованию массу народа. Школы, которые открывал сам Ильминский, были маленькие школы, всем доступные, с самым ограниченным курсом; в этих школах главное внимание обращалось на воспитание, а не на усвоение программы. Ильминский не любил вырывать из деревни людей, а старался пробуждать во всей массе народа любовь к образованию и стремление к нравственному усовершенствованию.

Отступников не менее 40,000. По внешнему своему виду и домашнему быту они ничем не отличаются от магометан. В русские школы они не поступают, а учатся потихоньку от русского начальства в татарских училищах, где их принимают с распростертыми объятиями. Отступники пользуются особым покровительством коренных магометан и превосходят их в смысле ненависти к христианству: семейное состояние их неопределенно, положение их, по закону, бесправно, что способствует возбуждению.

Чуваш около миллиона. Они живут в 6 губерниях в условиях чрезвычайно разнообразных как в культурном, так и в экономическом отношении. Многие части чувашского племени, отделенные от общей массы чуваш, представляют из себя как бы особые маленькие мирки, бытовые и образовательные условия которых надо изучать особо.

Наряду с местностями, где чуваши, под влиянием школы системы Ильминского, видимо развиваются и умственно и материально, существует целый ряд селений, которые только еще начинают пробуждаться от векового духовного сна: (напр. чуваши Чистопольские) есть даже местности, население которых живет в крайней нищете и вырождается.

Есть чуваши язычники, чуваши отпавшие в ислам, но есть и чуваши, получившие высшее образование. С января нынешнего года в Казани издается газета на чувашском языке в духе идей Ильминского.

В одном из посещенных мною чувашских селений, я видела несколько семейств, отпавших в ислам в 1865 году, под влиянием пропаганды своего однодеревенца, крещеного чувашина, окончившего русскую Удельную школу первым учеником, но затем сделавшегося фанатичным мусульманином.

Те отпавшие чуваши, которых я видела, тоже фанатичные мусульмане, последствием чего является отрицание ими своей народности.

На вопрос: „Вы чуваши?“ – они отвечали: „Мы татары“, и на мое возражение, что они чуваши, только злобно и упорно повторяли: „Нет, мы татары“.

В тех чувашских местностях, где давно применялась система Ильминского, среди чуваш заметно большое оживление религиозного чувства и горячий интерес к школе.

К директору Казанской Учительской Семинарии пришел однажды чувашин, вынул из онучи 2000 р. и передал их директору с просьбой употребить их на школу, пояснив, что он жертвует эти деньги „для Бога“. Этот чуваш был простой крестьянин; он принес с собой при этом из дому в Казань каравай черного хлеба, чтобы закусывать дорогой, очевидно, сообразив, что это будет дешевле, чем если покупать хлеб в городе.

Чуваши язычники исполняют различные языческие обряды: – из них назову поминки, о которых мне рассказывали сами чуваши. Поминки справляются следующим образом: в большие деревянные чашки кладут хлеб, наливают пиво, ставят все это на нары. Потом для каждого родственника покойника зажигают свечку, прилепляют ее к стене и поминают покойников, говоря: „Вот тебе хлеба, вот тебе пива, ешь и пей и будь доволен“. Под конец зажигают еще одну свечку и говорят: „И ты безродный, сирота, ешь и пей и будь доволен; тебя некому поминать, так вот мы тебя поминаем“.

Вотяков более 400,000, расселенных по 5 губерниям. Из них язычников около 17,000, мусульман около 3000, остальные христиане, но по верованиям и образу жизни многие из этих христиан мало отличаются от язычников.

Вотяки язычники, а отчасти и вотяки крещеные приносят жертву хлебом, режут домашнюю птицу и животных. Главные общественные моления вотяков происходят на воздухе, в священных рощицах, называемых „Лудами“. Домашние моления совершаются в „Куале“, или молитвенном шалаше, который находится на дворе у каждого главы рода. Языческие верования между вотяками держатся очень крепко.

Вотяки лишь в последние годы, уже после смерти Ильминского, затронуты школами его системы, так что у них только еще начинает совершаться то пробуждение, которое крещеные татары пережили 20–30 лет назад.

Черемис около 350 тысяч; одна часть их коснеет в язычестве, другая отпадает в мусульманство, третья склоняется к православию. Положение этого племени в смысле просвещения очень жалкое; школ системы Ильминского среди них весьма мало.

Мне лично почти не пришлось ознакомиться с черемисами, я посетила лишь одну черемисскую деревню. Но мне рассказывал о своих одноплеменниках один черемисский священник, которого я встретила в Казани. „Черемисы культурно поднимаются“, говорил он мне, „разуверяются в язычестве и стоят на рубеже между мусульманством и христианством, не зная, куда пристать. Горные черемисы почти обрусели, их только не следует раздражать. Вообще черемисы народ независимый, и с ними надо обращаться осторожно. Луговые и восточные черемисы очень склонны к исламу. Единственное средство их спасти от отатаривания, или вернее от обашкирования, – это втолковать им, что они черемисы, а не башкиры. Среди уфимских черемис есть школы министерские с инородческими учителями, но система Ильминского в них не применяется, употребляется только родной язык в течение первого года. В целях сближения с русскими очень было бы желательно усилить в школах применение родного языка. Бирский уезд менее безнадежен, чем Белебеевский, но и там лишь поддержанием язычества и понятием о народности можно спасти черемис от полного отатаривания“. В виду последнего обстоятельства Духовное начальство некоторых уездов Уфимской губернии снисходительно относится к языческим обрядам черемис и сквозь пальцы смотрит на их моления в священных рощах.

Я видела снимок с черемисского языческого мольбища, в селе Уньже Царевококшайского уезда Казанской губернии. Спереди белеются кости жертвенных животных. Главная святыня – дерево, которое украшено поясом из листьев, около которого прикреплено оловянное изображение божества – отдаленное подобие человека.

У другого священного дерева видна куча палок – это жертвы. Каждый черемисин, приходящий сюда, кладет к дереву палку, в которую вкладывается монета, а за неимением ее, одну палку.

Некоторые думают, что черемисы поклоняются чурбанам,– это неверно. Черемисы, как и все другие язычествующие инородцы, поклоняются духам; дерево, или урочище, есть только место, где особенно проявляется сила известного духа.

О Мордве скажу лишь несколько слов. Лет семь тому назад я посетила некоторые мордовские селения, но это посещение было крайне поверхностным, так что я не изучила подробностей быта и культурного состояния мордвы. Мне не раз приходилось слышать мнение, что мордва обрусела, и что даже в тех местностях, где она не знает русского языка, она не нуждается ни в школе, ни в богослужении на родном языке, потому что она очень благочестива и усердно посещает церковь, хотя не понимает из богослужения ни слова. Такое мнение мне казалось не вполне обоснованным, и в бытность мою в Казани, летом 1904 г., я обратилась за разъяснением к учителю-мордвину, который в качестве сотрудника Переводческой Комиссии объехал большое количество мордовских селений. Он рассказал мне следующее „Мордва Темниковского и Спасского уездов Тамбовской губернии, которую я видел в 90-х годах, очень благочестива, с усердием посещает церковь, но в то же время усердно приносит языческие жертвы. В Красно-Слободском уезде Пензенской губернии есть обрусевшая мордва, у них есть даже хоры, которые поют в церкви, но верования их совершенно языческие. Старики совершают общественные моления, а женщины особенно поддерживают семейное язычество.

Вообще мужчины у них говорят по-русски, но дети школьного возраста и женщины не знают по-русски ни слова. Поэтому было бы необходимо открывать между ними школы с родным языком, особенно для девочек.

Мордва не склонна к мусульманству, но очень склонна к расколу и разным сектам, потому что непонятное богослужение и непонятное преподавание в школе их не удовлетворяют. Желательно бы было ввести у них систему Ильминского“.

Другой учитель рассказал мне, что мордва Шацкого уезда Тамбовской губернии очень почитает Николая Чудотворца и усердно молится его иконе, но когда ее прошения не исполняются, сечет эту икону и бросает ее под лавку.

В отчете Переводческой Комиссии за 1903 год есть подробное Описание языческого моления крещеной 200 лет тому назад мордвы деревни Кардафлей Городищенского уезда Пензенской губернии.

Из всего вышеизложенного видно, что инородческий мир есть вообще мир сложный, движущийся в своем развитии, что ко всем вообще инородцам нельзя прилагать одну мерку и что для плодотворного руководства их образованием надо изучать инородцев и следить за теми изменениями, которые совершаются в их миросозерцании и настроении. В настоящее же время бытовые условия инородцев особенно быстро изменяются и потому теперь особенно необходимо внимательное отношение к инородческим племенам.

Ныне не только мусульмане, но и другие инородческие племена, как разбросано они ни живут, сознают свою общность, и укол одной части племени болезненно чувствуется во всех частях его. С развитием образования в Империи, в каждом инородческом племени имеются уже люди, получившие среднее и высшее образование, читающие русские и иностранные газеты. Так, среди чуваш есть люди, которые ведут торговлю с Лондоном и ездят туда каждый год. В виду этого пора перестать смотреть на инородцев, как на бессмысленный объект для самобытных мероприятий каждого местного деятеля. Время для этого теперь уже прошло. Каждое частное мероприятие должно быть безусловно строго согласовано с общими законами Империи, которые обеспечивают инородцам равные с коренным русским населением права. Только при строжайшем соблюдении законности, мероприятия, содействующие сближению инородцев с русскими, могут быть полезны. Мероприятия эти безусловно необходимы и несомненно общее течение нашей жизни, а особенно бытовое влияние русского крестьянства – действуют чрезвычайно благотворно на православных инородцев. Нужно прежде всего не мешать естественному ходу вещей, а затем умело ему содействовать. Всякое отступление от закона и применение разных мер к разным племенам поселяют в инородцах сомнение, особенно если принимаемые меры имеют исключительный характер. К числу таких мер надо отнести все распоряжения, которые противоречат принципам, составляющим сущность системы Ильминского. Православные инородцы не могут не видеть, что рядом с ними магометане имеют свободную школу на родном языке, а их, православных, заставляют учиться исключительно по-русски. Эта горечь усугубляется тем, что местные деятели, не желающие снизойти до знакомства с миросозерцанием инородцев, продолжают представлять их бессмысленной массой, называть их лопатками и находят это остроумным.

С прискорбием надо сознаться, что и многие из членов русского духовенства относятся презрительно к инородцам и не скрывают этого.

События последнего времени должны служить нам указанием, сколь важно для России привлечь к себе и удержать симпатию различных соседних с нами народов монгольской и тюркской расы. Война с Японией составляет лишь один из фазисов борьбы России с желтой расой. Если эта война, несмотря на бедность Японии, потребовала от нас огромных жертв, то какие же потребуются жертвы и затраты, если нам придется иметь дело с огромной Империей, богатой природными произведениями и обладающей сотнями миллионов населения, если эта страна, вооружившись по-европейски, захочет свести с нами старые счеты?

В борьбе с азиатскими государствами будет вопросом первостепенной важности, на чью сторону будут клониться симпатии племен не китайского происхождения, которые входят в состав огромной Китайской Империи и нашего государства? Примкнут ли они к Китаю, который при всей деспотичности своего строя, выказывает полнейшую терпимость к внешнему быту и духовной жизни подчиненных ему инородцев, или склонятся на сторону России, в которой иногда имеют место явления, которые могут смущать инородцев?

Новая борьба в Азии может заставить нас сожалеть, что мы своим забвением чужих особенностей оттолкнули от себя тех, кто при других условиях мог бы явиться нашим верным и искренним союзником. Нельзя забывать, что все наши мероприятия, направленные к изменению жизненного строя наших окраин, должны считаться с теми откликами, какие эти меры вызовут в массе одноплеменного населения в сопредельных с нами государствах.

Даже среди инородческих племен Поволжья обрусительные мероприятия, которые мы начали применять за последние годы, уже стали вызывать горькое раздраженное настроение.

„Мне самому не приходилось ни учиться, ни учить в школе, где преподавание все время ведется на русском языке», писал мне один чувашский священник, „но едва ли благоразумно учить неизвестному на неизвестном языке. Не вызовет ли такое учение лишь ненависть к наукам?»

„Школа системы Ильминского самая целесообразная для инородцев, самая испытанная на деле. Против этого могут возражать только люди, пишущие свои приказы и советы из кабинета и никогда оттуда не выходящие, чтобы узнать, хороши ли их советы, применимы ли к делу, или хоть просто исполняются ли эти приказы. Более или менее развитые инородцы стараются ближе сойтись с русскими, заводят с ними знакомство, женятся на русских».

„Самое верное звено, соединяющее инородцев с русскими – это православная вера; вера одна – значит братья; но ей можно научиться только в школе типа Ильминского“.

Эти слова священника-чувашина относятся, конечно, специально к школе Ильминского среди крещеных инородцев; но подобные отзывы об этой школе дают повод ее врагам отзываться об Ильминском, как об узком миссионере-фанатике и изображать его школы рассадниками просвещения в узко-православном направлении.

Это неверно. Правда, что Ильминский в последние годы своей жизни, под влиянием приблизившейся старости, стал, до некоторой степени, специализироваться на узко-церковных интересах, но в те же самые последние годы своей жизни он с любовью писал свои воспоминания об киргизе-магометанине Алтынсарине, которого называл: „душа моя Ибраш“ и с которым до его смерти был в самых дружественных отношениях и в частой переписке. Правда, что Ильминский желал оградить киргизскую степь от татаризации, но это было не в целях прозелитизма, а в целях гуманных и государственных. В 1870 году он в следующих выражениях излагал Попечителю Казанского Учебного Округа свои воззрения на образование киргиз: „И в интересе гуманном, в видах собственного образования киргизов, и в интересе государственном – нужно: 1) поставить школы киргизские так, чтобы посредством их вводилось направление не татарско-магометанское, а киргизско-русское, 2) дать этому образованию такую постановку и характер, чтобы оно способно было широко развиться в массе Киргизского населения, а для этого 3) обучение должно быть по языку и изложению совершенно популярно и понятно для старого и малого и для всякого неграмотного киргиза, а по содержанию занимательно для киргизов и заведомо полезно. Поэтому в киргизских школах нужно преподавать сведения и идеи русские и общечеловеческие, а не магометанские, и притом на языке киргизском, а не на татарском. Татарского языка вовсе и не следует преподавать киргизам. Как учебный предмет, татарский язык и татарская письменность не имеют никого образовательного значения, в роде, напр., классических или европейских языков. Если я настаиваю на киргизском языке для киргизских школ, как я вообще стою за родные языки для обучения инородцев, то не как за образовательное средство, а как за орудие самое естественное и удобное для сообщения инородцам новых понятий и научных фактов. Не нужна и татарская грамота, а непременно русская. Как лингвист, отчасти я могу заверить, помимо отечественных соображений, что татарский, т. е. арабский – алфавит, весьма неудобен для киргизского языка, скрадывая его существенные фонетические черты, резко отличающие его от татарского языка; через русский алфавит киргизский язык будет совершенно огражден от татаризации.

Конечная цель киргизских и башкирских школ должна быть общечеловеческая и отчасти политическая. Я просто формулирую задачу образования киргизов так: русское образование киргизов должно состоять в том, чтобы развить в населении степном общечеловеческие понятия и русские симпатии“.⁷

Кроме того, Ильминский настаивал на том, чтобы воспитательной стороне отводилось в мусульманских школах такое же первенствующее место, как и в христианских. С такими идеями явились в киргизскую степь последователи и ученики Ильминского и стали насаждать школы его системы.

Первые школы были открыты в Тургайской Области и дали прекрасные результаты. Затем они стали процветать и в Букеевской Орде, где удалось даже построить женские школы и воспитать из киргизок полезных учительниц. Плодом этих школ по системе Ильминского в Букеевской Орде явилось и самое дружеское расположение киргизов к русским. Эти школы явились также доказательством того, что система Ильминского не преследует узко-обрусительных целей.

Даже в постановке школ христианских, Ильминский был чужд духа узкого прозелетизма. Он говорил: „Я под миссионерством разумею не прямое обращение в православие и крещение инородцев, но постепенное и искреннее сообщение и внушение им христианской нравственности и христианского мировоззрения. Христианство не посягает на народные особенности, не сглаживает их формальным или внешним уровнем, не обезличивает человека или народ,“ – говорил Ильминский, противопоставляя христианство нивелирующему исламу, – „но соединяет народы и племена внутренним, искренним и прочным союзом любви“.

Из всего сказанного видно, что система Ильминского, хотя может изменяться в подробностях, сообразно с условиями данного времени, но в главных своих основах приложима ко всякой эпохе, а потому имеет и ныне современное значение.

Сущность этой системы коренится в том глубочайшем уважении к чужой личности, которое составляло основную черту характера Ильминского, и вследствие которого он признавал в каждом человеке, будь это самый бедный по умственному развитию инородец, свободную волю и свободное сердце.⁸

Любовь к народу, уважение к его племенным особенностям, применение к его развитию, к его понятиям, признание его права на материнский язык, и на свободное проявление своей религиозной жизни, – вот те принципы и чувства, которыми проникнута система Ильминского и вследствие которых она никогда не может потерять современного значения.

На практике же эта система доказала, что принцип уважения к племенным особенностям инородцев усиливает Россию, а не ослабляет ее.

Если резюмировать собственно педагогические воззрения Ильминского, то они сводятся, главным образом, к следующему:

1) Успехи просвещения создаются изучением бытовых условий и религиозных понятий народа и путем привлечения к этой работе деятелей из народа.

2) Школа среди инородцев и вообще народная школа должна стремиться не к тому, чтобы отрывать учащееся юношество от семьи и деревни, вывести отдельного инородца из его среды и сделать его городским жителем, хотя бы и обруселым; школа должна стремиться к тому, чтобы поднять нравственный и умственный уровень всей массы.

3) Воспитание детей является главнейшим делом школы и учебные задачи должны подчиняться воспитательным.

4) Педагогические успехи достигаются не из ученых теорий, а из любви к народу. Любовь к народу и ученикам заставляет учителя сердцем угадывать, какую пищу следует им давать.

5) Орудием к развитию не только детей, но и массы народа должны быть книги на языке, который народ понимает.

Такую книгу Ильминский дал Приволжским инородцам, но такой книги мы доселе не имеем для русских школ. Пора озаботиться о том, чтобы дать такую книгу и русскому народу.

Когда я знакомилась с деятелями из инородцев, любовалась той энергией и тем бескорыстием, с которыми они служат делу просвещения своих одноплеменников, слышала их речи, проникнутые горячей любовью к России, – целесообразность для инородцев системы, давшей такие результаты, казалась мне вполне доказанной.

Невольно думалось, что состояние прочих наших окраин было бы иное, чем теперь, если бы там применялись те же принципы.

Когда же я входила в инородческую церковь и видела сознательность и благоговение молящихся, когда я в светлой, веселой школе экзаменовала инородцев-учеников и слышала, с каким глубоким чувством они читают молитвы на родном языке, и передают рассказы из священной истории, с каким радостным увлечением они исполняют песнопения, каждое слово которых им понятно, смысл системы Ильминского в моем представлении расширялся и углублялся еще более.

Я вспоминала шаблонные программы наших русских сельских школ, малопонятные книги, бессознательную зубрежку непонятных молитв и Св. истории, рассеянность прихожан в церкви, апатичное отношение народа к православию, его незнание самых элементарных религиозных истин, – и невольно на ум напрашивалась мысль: „Система Ильминского среди восточных инородцев дала серьезные, жизненные результаты. Не пора ли применить ее к русским? Но для этого надо, подобно Ильминскому, отбросить предвзятые теории, откуда бы они не исходили, близко подойти к народу, и, поняв его глубочайшие запросы, дать ему ту пищу, которая ответит его духовным потребностям, укрепит его силы на борьбу с невежеством и нищетой, и обеспечит развитие и процветание нашего оскудевшего центра.

С. Чичерина.

С.-Петербург.

17 Апреля, 1906 г.