Стопы моя направи по словеси Твоему, Господи
Екатерина Краснобаева
Я выросла в религиозной семье. Моя бабушка и мама были церковными людьми. Хотя это было и советское время, но мама ничтоже сумняшеся, садясь в поезд или даже в городской троллейбус и в трамвай, открыто крестилась: «Господи, благослови». Она постоянно молилась дома. Причем иконы у нас были старинные, родовые. В киоте одной из них лежал венчальный веночек из флердоранжа. Такие маленькие, сказочные цветочки, как капельки. И когда мама читала: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…» – я думала, что на самом деле это имеет какое-то отношение к тем цветам, которые лежат в иконе: «Цветы Боже, цветы крепкий…»
В школе я была пионеркой и комсомолкой, но веры своей не скрывала. Напротив нашей школы была церковь. И бывало так, что мама заходила со мной в школу с куличами и пасхой, и мы после уроков, на виду у всех, шли в храм освящать пасхальные приношения. Однажды батюшка на освящении так обильно покропил мой портфель, что все учебники и тетрадки промокли. После этого я стала круглой отличницей.
Так, живя в советском государстве, я даже не подозревала, что вера не приветствуется, запрещена. Узнала я об этом только после того, как мы с мужем повенчались. Меня вызвали в партком и сказали, что такой поступок как венчание в Церкви, не подобает советскому артисту. В то время я уже работала в Детском драматическом театре. А поступила я в театральный как будто случайно. После школы я не знала, кем мне быть, хотелось быть всем сразу: и учителем, и врачом, и художником, и всем на свете. А театральная профессия как раз давала такую возможность.
И вот я уже много лет работала в театре, все было нормально, спокойно. И вдруг меня почему-то стал мучить вопрос: а хорошим ли делом я занимаюсь? Тут мне попалось стихотворение иеромонаха Романа (Матюшина) «Лицедеям», и я совсем забеспокоилась. Решила искать отца Романа, чтобы спросить его, что же мне делать.
Я слышала, что он монах Псково-Печерского монастыря. И вот мы с мужем и его мамой поехали в Печеры.
Там мы отстояли службу, приложились к святыням, и я своим говорю: «Мне тут нужно одного человека найти». Они на меня заругались, но согласились подождать. Стала я ходить от монаха к монаху, спрашивать, где найти иеромонаха Романа, и никто мне не смог ответить. Потом меня послали в сторожку. И там на мой вопрос грозно ответили: «А как вы думаете, монастырь и гитара совместимы? Его нет здесь». – «Что ж мне делать, я, можно сказать, по его стихотворению ушла из театра. Мне нужен совет». Я тогда уже подала заявление. В театре был шок, никто в то время добровольно из театра не уходил, считалось, что актер должен умереть на сцене.
После моего рассказа этот монах мне сказал: «Ну, это вам нужно к отцу Николаю на остров». И подробно объяснил мне, как туда добраться.
Я сказала мужу и свекрови, что мы сейчас едем к старцу, они стали спрашивать, зачем, но я сказала, что это мое личное дело. Мы поехали, плутали, проехали двадцать километров мимо поворота. Потом стали спрашивать людей, нам подсказали, как ехать. Родственники мои были очень недовольны, доехали со мной до берега озера, а плыть на остров отказались. Вероятно, еще и благодаря моим рассказам. Я им сказала, что надо плыть на необитаемый остров, там в землянке, глубоко закопанный, живет старец-отшельник и что он изредка выползает к людям и все про них говорит. А еще тот монах в монастыре мне сказал: «Имейте в виду, что вы можете приехать, постучать, а старец к вам не выйдет. Вы будете через дверь что-нибудь спрашивать, а он вам не ответит». Они после такого представления отца Николая ехать наотрез отказались.
На берегу стояли перевозчики, но так как попутчиков у меня не было, они не хотели перевозить меня через озеро – невыгодно. Я уже вернулась к своим, говорю: «Ну что ж, придется обратно ехать ни с чем». И вдруг один из перевозчиков бежит: «Я вас довезу. Пошли».
По дороге он мне очень много про старца рассказывал. Какие люди к нему ездят со всех концов земли, какие чудеса происходят. Про себя рассказал, как он попал в страшную автокатастрофу на своем МАЗе. У него была страшная травма головы, голова страшно болела. И батюшка его исцелил.
Эти рассказы как-то подготовили меня к встрече со старцем, до этого я ничего о нем не знала. Было это в 1995 году.
Мой провожатый оказался очень заботливым: когда мы приплыли на остров, он довел меня до домика старца. Ворота оказались запертыми, он сказал: «Сейчас я Валентину найду». Ушел, и вскоре действительно появилась келейница Валентина Васильевна.
Когда мы пришли, у калитки уже стояла одна девушка, очень благообразная, молитвенная, и три местные девчонки. Девушка оказалась иконописцем, и я про себя подумала: «Вот какие люди к старцу едут! А я кто?» А девчонки стали меня пугать: «Смотрите, старец может вас побить и отругать». Несколько раз это говорили.
Надо сказать, что в то время я еще очень хорошо и молодо выглядела и одевалась, как девушка. Вот я села так картинно-чинно у домика на большой камень, достала какую-то книгу духовную, сижу, читаю. А про себя думаю: «Может быть, старец меня в окно видит, как я красиво тут сижу?»
И вот пришла мать Валентина, открыла домик. Мой перевозчик сообщил: «Я сказал, что вы из Москвы, что вам очень надо. Сейчас она попросит, чтобы старец вам ответил». Мы подошли к дверям. И тут произошло нечто удивительное. Когда дверь открылась, мне показалось, что оттуда, из домика, какой-то необыкновенный свет идет и дверь открылась с каким-то особенным звуком. А когда старец вышел, я поняла, что этот свет шел от него, он был какой-то прозрачный. Но когда он увидел меня, то сначала так сильно отшатнулся, потом руками взмахнул, как будто что-то ужасное увидел. А я стояла – хороша собой: стройная, в сарафане до пят, косица, косыночка. Но он от меня отшатнулся, как от чего-то ужасного. Мне стало страшно, но я решила держаться. Поклонилась ему и говорю: «Батюшка, благословите задать вопрос?»
А он резко сделал шаг вперед и начал бить меня по щекам и по голове. «Не благословляю, не благословляю, не благословляю!» И тут со мной произошло то, что, говорят, бывает, когда люди умирают – у них вся жизнь проходит перед мысленным взором. Так и я за одно мгновение все увидела, начиная от детства до того дня – 2 августа 1995 года. И после этого я подумала: «Мне отсюда выхода нет». Я почувствовала, что жизнь моя закончилась. И стало страшно, не от того, что старец меня побил или так строго со мной говорит, – меня моя жизнь испугала, и показалось, что там тьма кромешная – и дальше хода нет.
И вдруг старец меня обнимает, берет за плечики и говорит: «Ты, поди, испугалась, когда я тебя побил? Ну, пойдем со мной, поговорим, побеседуем». – «Нет, я не испугалась». Хотя про себя подумала, что если старец не скажет, как мне дальше жить, я не знаю, что мне с собой делать – хоть в озеро кидайся. Какая-то страшная безысходность придавила. Мы сели на скамеечку. А я вдруг застеснялась. И говорю: «Вот та девушка – она вперед меня пришла». Не знаю сама, с кем я говорю, что старец сам знает, кому что нужно и когда. Но я очередь справедливую, советскую хочу восстановить. И потом ведь она – иконописец, а я – артистка.
А старец как будто и не слышит. И стал меня обо всем расспрашивать. Жалко, нужно было сразу все записать, потому что мы разговаривали минут сорок пять, а может, и более.
А теперь я могу вспомнить только отдельные слова старца.
Он расспрашивал про все: сколько у меня детей, чем занимаюсь, какая семья. Спросил про родителей, я сказала, что они уже умерли. И он сказал: «Бедная, некому за тебя молиться». Я спрашиваю: «Как мне жить теперь?» А он: «Да тебе бы ребеночка, ребеночка надо». – «Да куда ж ребеночка? У меня двое детей и с большой разницей в возрасте. Последний ребенок три года назад родился. Да и не молодка уж я». – «Да ну, а я-то думал, ты молодая». Потом я проговорилась, что муж у меня курит много. А он говорит: «А ты у него так с улыбочкой сигаретку-то из зубов вырви». А потом говорит: «Да у него уж и зубов-то, поди, не осталось». А у Юры действительно были когда-то белоснежные зубы, а от курения страшно почернели, испортились. Откуда старец это знал?
Еще один важный момент. Я сказала, что к свекрови напряженно отношусь и никак не могу ее назвать мамой. «А как ты называешь?» – «По имени-отчеству». И он меня опять по щекам стал бить: «Мамой называй, мамой называй. Ее сын – муж твой, ты должна ее мамой называть». Потом о детях меня стал подробно расспрашивать.
И в это время к нам подошла его крестница из местных, с двумя людьми. У одного молодого человека были очки от солнца надеты. Старец их снял и на себя надел. Такой смешной стал! У него очки были такие, как у кота Базилио в «Золотом ключике». Он надевает и спрашивает: «Ну, как тебе я? Какой я молодчик стал! Подари мне эти очки». А этот молодой человек не знает, кто такой старец и вроде как недоволен. А крестница эта ему шепчет: «Дурак, дурак, у тебя же зрение плохое, старец так тебя излечит». Я стала из сумочки свои очки вытаскивать, но он не взял. У меня-то зрение стопроцентное было.
А потом крестница спрашивает: «Батюшка, а жених-то мой в тюрьму попал! Что же мне делать теперь? Венчаться или не венчаться?» Старец говорит: «Поезжай к нему, венчайся. Обязательно. Тюрьма – это такое благодатное место. Не бросай его».
Потом крестница спрашивает: «Батюшка, а как ваше здоровье, как вы себя чувствуете?» А он ей и говорит: «Да как мне себя чувствовать? Смотри, какая у меня тут молодка-красотка сидит!» – и показывает на меня. И несколько раз это повторил.
Крестница ушла, он все меня не отпускает, а мне неловко, я опять говорю: «Батюшка, а вот та девушка раньше меня пришла. Может, вы с ней теперь побеседуете?» Сама, дурочка, стала от него уходить.
В это время келейница вышла на порожек, и я подумала: «Надо мне, пока матушка Валентина на улице стоит, к ней подойти. Так мне старец полюбился. Хочу для него что-нибудь сделать. Надо ее спросить». И говорю: «Я пойду, с матушкой поговорю».
Отошла, а про себя думаю: «А ведь на главный-то мой вопрос по поводу профессии он мне ничего не сказал. Видно, по старости забыл. Ну ладно, не буду больше ему докучать».
Иду я к Валентине. Она, конечно, свое: «В пионерах была? В комсомоле была? Телевизор смотришь?» Все мне сказала, как каяться надо, телевизор выбросить и адрес дала для посылочки.
Я уже собралась уходить, а старец говорит: «Погоди, погоди, я тебя маслицем помажу».
И побежал к домику (именно побежал, батюшка был скорый такой) за маслицем. Вынес бутылочку со скрепочкой, помазал меня, благословил. Я уже к калитке пошла, и вдруг он мне вдогонку говорит: «А туда ты не возвращайся». Я поняла, что это о театре, я ведь уже заявление подала, а меня просили вернуться.
И еще я спросила: «А куда мне идти? Как я узнаю, что Господу угодно?» – «А ты ходи и молись: “Стопы моя направи по словеси Твоему, Господи”. Ходи и все время повторяй эту молитву». Так потом и получилось – Господь все управил.
Вернулась я в Москву и адрес батюшкин потеряла. И тут вспомнила, что однажды в Даниловом монастыре ко мне подходила одна женщина и говорила: «Дайте денежку. Для старца собираю, он тяжело очень живет, ему нужна помощь». А я, наученная тем, что так ходят, собирают, а деньги потом неизвестно куда попадут, не дала ей, а сказала: «Дайте мне адрес. Я сама пошлю». И записала его в какую-то книжку. Стала вспоминать: куда же? И тут же нашла малюсенький букварь детский, читаю: «Псковская область, Гдовский район…» И понимаю – это то, что мне нужно. Но решила, что посылка по почте не дойдет, надо искать какую-то оказию. И вот я ехала в автобусе со своей младшей дочкой, и какая-то женщина ходила по автобусу и просила помощь. Я ничего не дала, подумала: «Какие-то цыгане ходят». Она стала выходить, и моей дочери Василисе вдруг дала мандарин и говорит: «Ты это съешь, а корочки не выбрасывай. Это со Святой Горы Афон мне прислали». Я так и ахнула: «Вот как я о людях думаю! Какая я злая! Надо было этой женщине что-то дать, а я не дала. Вот бы ее еще встретить!» И вот через неделю еду я опять в том же автобусе и вижу эту же женщину. Я обрадовалась, кричу ей: «Стойте, я хочу вам что-то дать!» А она говорит: «Хорошо. Только я спешу. На остров Залит едет автобус, мне надо туда передать посылку».
Я бросилась расспрашивать: «Когда, откуда?» Она мне назвала адрес храма, время. Я быстро собрала посылку, успела лекарство купить, которое Валентина просила, – у батюшки были сильные головные боли. Вложила (вот глупая!) свою фотографию в посылку, чтобы батюшка меня вспомнил, и написала ему письмо.
Дело в том, что в театре у меня сложилась такая ситуация: я написала заявление об увольнении и осталась без средств к существованию. А профессии у меня никакой другой нет, ничего я не умею. Я узнала, что по закону актеры детских театров, которые играют девочек и мальчиков, могут, как и балерины, уходить на пенсию в 35 лет. Но оказалось, что я оформлена в театре не как «травести» (актер детских ролей), и мне такая пенсия не полагается. Что же делать?
Я так батюшке и написала: «Что же мне делать? Я без средств к существованию. В театре мне категорически сказали: или обратно возвращайся, или ни на что не надейся. Ни на какую пенсию». И отправила это письмо с фотографией в посылке.
И вдруг, как только дошла моя посылка, мне звонят из театра: «Приходи». Оказалось, что они собрали всех моих педагогов, у которых я училась, собрали худсовет, собрали все мои афиши. И сделали невозможное: оформили меня задним числом как «травести» и оформили приказ о творческой пенсии.
Правда, потом в собесе не могли понять: что такое, вам ничего не положено, вы молодая, вы над нами смеетесь? Я стала тут батюшке молиться: «Отец Николай, помоги». И вдруг опять звонят из собеса: «Простите. Мы не знали, навели справки, приходите, будем вам пенсию оформлять». Все оформили.
Но я немножко скучала. Ведь недаром же Господь дает Свои дары. И вот я попала на радио «Радонеж». Читаю там художественные тексты. Первый диск свой я записала с чтением «Богомолья» Ивана Сергеевича Шмелева. Это была такая радость! И что же оказалось – эта книга заканчивается такими словами: «А ну-ка, Федя, запой тропарек подушевней». И Федя запевает: «Стопы моя направи по словеси Твоему, Господи. Да не обладает мною всякое беззаконие». И я поняла, что пришла именно туда, куда мне надо.
Но молитву, которую старец благословил, все-таки иногда продолжала читать. И вдруг однажды наш батюшка говорит мне: «А почему ты у нас не читаешь?» – «А как я могу читать, я церковнославянский язык не знаю». А он все равно говорит: «Приходи и читай». И один раз сказал: «Готовься. Завтра будешь читать Шестопсалмие».
Так я стала читать в нашей церкви и не только Шестопсалмие, но и Часы. И однажды читаю Первый час, а в него как раз этот псалом входит: «Стопы моя направи по словеси Твоему, Господи». И в этот момент пришла какая-то женщина, подошла к батюшке и что-то ему дала. И вдруг батюшка проходит мимо клироса (а нас там много стояло народу) и говорит: «Катя, возьми». И протягивает мне фотографию, которую ему передала та женщина. Я смотрю, а на фотографии – отец Николай!
Я подумала: почему он именно мне эту фотографию дал? И я поняла вдруг, что это сам батюшка отец Николай опять дает мне ответ на мои вопросы о том, чем мне заниматься, – я на правильном пути, хорошо, что в храме читаю. Я знаю, что батюшка меня не оставляет и ведет, я всегда теперь с его портретиком хожу и по-прежнему повторяю: «Стопы моя направи по словеси Твоему, Господи. Да не обладает мною всякое беззаконие».