Содержание

Когда в 1098 году афонские монастыри подверглись опустошению от турецких разбойников, византийский император Алексей I Комнин сказал докладывавшему ему об этом проту Илариону: «ведай, святый мой старец, что… и города и страны бичуются за беззаконие одного грешного человека. Это – я“.¹ А в знаменитой новелле 1107 г., de electionibus et clericis² он оплакивает печальное состояние Константинопольской церкви с такой искренностью, что не оставляет никакого сомнение в том, насколько близка была его царственному сердцу вера христианская, православная.³

Само собой, понятно, что такой император должен был заниматься религиозными и церковными делами империи не только потому, что этого требовали византийские традиции, возлагавшие на царей обязанность заботиться о вере и Церкви, но и по побуждениям личного свойства, из желания послужить Церкви Божией для спасение своей души. Тем интереснее познакомиться со всей совокупностью исторических данных, характеризующих церковно-религиозную деятельность великого византийского самодержца.

Как относился Алексей I Комнин к латинскому западу и римским папам? Этот вопрос имеет существенное значение для характеристики церковных воззрений императора, при котором возникли первые серьезные попытки к церковному примирению запада с востоком и в связи с этим начались крестовые походы, сопровождавшиеся столькими бедствиями для греко-восточной Церкви.

16 июля 1054 года в Константинополе совершился, как известно, формальный разрыв между церквами восточной и западной. В этом разрыве повинны почти исключительно папские легаты, позволившие себе оскорбить религиозное и национальное чувство греков и безрассудно отсечь себя от единства с греко-восточной Церковью. Бестактность поступка кардинала Гумберта почувствовал вскоре и сам Рим: ближайшие преемники Льва IX предпринимают, хотя и безуспешно, некоторые шаги к примирению с востоком, очевидно, сознавая свою вину перед греками. При Григорие VII для восстановления нарушенного церковного единства открывается весьма благоприятный повод в том обстоятельстве, что имп. Михаил Парапинак обращается в 1073 году к папе с просьбой о помощи против неверных. Посольство и письмо византийского императора произвели такое сильное впечатление на знаменитого папу, что в его голове тотчас возник план подчинения греческой церкви Риму и «восстановления древнего согласия между римской церковью и её дщерью – церковью константинопольской“⁴ через оказание грекам политической помощи, и он принял твердое решение двинуть на защиту византийской империи всю Западную Европу. К фактическому осуществлению этого широкого плана Рим мог, однако приступить лишь в конце XI в., в царствование Алексея I Комнина, при папе Урбане II, организовавшем первый крестовый поход.

Умный и энергичный Алексей Комнин едва-ли обращался к Урбану II в 1095 г. с какими-либо просьбами о политической помощи запада, и первый крестовый поход, вероятно, возник без непосредственного его участия.⁵ Тем не менее Алексей интересовался вопросом о церковном разногласии между Римом и Константинополем и готов был сделать все возможное для его устранения, но только с сохранением незыблемых основ восточного православия. Последнее он защищал твердо. Так, в начале своего правления он запретил христианам латинского обряда, жившим в Константинополе и других местах империи, совершать литургию по-западному, на опресноках, и предписал им следовать греческим обычаям. Это распоряжение Алексея вызвало протест со стороны Рима, и император был отлучен папой. Но в 1089 году Урбан II сам вступил по этому поводу в переписку с отлученным византийским автократором. В своем послании, присланном в Византию через аббата Криптоффератского монастыря Николая, папа увещевает Алексея не препятствовать латинянам совершать литургию на опресноках. Император через того же аббата ответил, что он приглашает папу прибыть в Константинополь в сопровождении ученых мужей и здесь подвергнуть вопрос об опресноках тщательному обсуждению на соборе, который можно было бы собрать не позже, как через полтора года. Папа, посоветовавшись с Рожером Сицилийским, благосклонно смотревшим на стремление Урбана II примириться с востоком, принял предложение Алексея.⁶ Последний, таким образом, ясно показал, что он не считает себя погрешившим в отношении латинян своей империи и готов сделать им уступку, но только по определению собора.

Неизвестно, каких результатов ожидал Алексей Комнин от намеченного им собора, но едва ли мы ошибемся, если скажем, что он, не разделял ригористических взглядов тех современников своих, которые смотрели на латинян, как на еретиков. Весьма близко к истине предположение В. Г. Васильевского,⁷ что именно к 1091 году, на который назначен был в Константинополе собор, должно быть отнесено появление сочинение бл. Феофилакта Болгарского о заблуждениях латинских, и что «в этом сочинении надобно видеть знамение времени“, т. е. что оно, написанное не без участия в этом деле императора, отражает в себе воззрение тех, кто желал собора и ожидал от него примирения с западом на началах взаимных, но совершенно безобидных уступок по вопросам обрядовым.

Тяжелые политические обстоятельства, наступившие для Алексея Комнина осенью 1091 года вследствие войны его с печенегами и турками, и стесненное положение Урбана II, боровшегося с антипапой Климентом, помешали осуществлению мысли о созыве церковного собора в Константинополе. Но император готов был, при благоприятных условиях, снова обсудить вопрос об единении с Римом. И вот, в 1095 году мы видим его послов на соборе в Пьяченце. Мы не знаем в точности, какую задачу должно было выполнить на этом соборе посольство императора, но замечательно сообщение Бертольда, что посольство умоляло папу и всех верующих «оказать какую-либо помощь против язычников для защиты святой Церкви – pro defensione sanctae ecclesiae“.⁸ Таким образом, Алексей Комнин в это время уже ясно сознавал, что ни о каких уступках западу со стороны востока не может быть и речи, и если он все-таки говорит об единении с западом, то разумеет лишь такое единение, которое может основываться на общности нашей веры в Иисуса Христа и Его святую Церковь.

Но и этому единению не суждено было осуществиться. Начавшееся с 1096 года движение крестоносных дружин на восток Алексей Комнин, сколько возможно было, использовал для расширения и укрепление своей империи, но для дела церковного единение с латинянами оно оказалось, можно сказать, роковым. Результатом крестовых походов в церковно-религиозном отношении явилось полное взаимное отчуждение греков и латинян, весьма часто переходившее в открытую вражду и жестокое взаимное преследование. Никита Хониат говорил о своем времени (конец XII в.): «между ими и нами утвердилась величайшая пропасть вражды; мы не можем соединиться душами, хотя и бываем во внешних сношениях и часто живём в одном и том же доме“,⁹ но его слова одинаково справедливы и в отношении к эпохе первого крестового похода. Уже при первом столкновении «латиняне и греки посмотрели друг на друга с недоверием, и антагонизм, находившийся в основе их отношений и разделявший эти две цивилизации, обнаружился во взаимных подозрениях, в постоянных затруднениях, в вечных конфликтах, в обоюдных обвинениях в жестокости и измене“.¹⁰ При таких условиях Алексей Комнин, испытавший в отношении к себе со стороны латинян лишь недоброжелательство, требовательность и высокомерие, должен был уже иначе взглянуть на вопрос о церковном единении с западом. Он не мог уже не видеть, что трудно надеяться на церковное примирение греков с латинянами, что теперь уже нельзя и думать о каких-либо взаимных уступках друг другу, потому что пропасть между востоком и западом с каждым днем становилась все глубже и глубже. Тем не менее имп. Алексей не прерывает сношений с Римом. По соображениям уже не столько церковного, сколько политического свойства он находит нужным поддерживать добрые отношение к папе, при помощи которого надеется упрочить международное положение византийской империи. Папа же, очевидно, не терял надежды на примирение с греческой церковью, на уничтожение схизмы через приведение греков к сознанию правоты римского учения о Святом Духе и римских церковных традиций. Вероятно, с этой целью он собрал в 1098 году в Апулийском городе Баре собор, на котором греки (несомненно – южноиталийские)¹¹ спорили с латинянами о происхождении Св. Духа и были побеждены диалектикой знаменитого Ансельма Кентерберийского, после чего, если верить источникам, папа произнес анафему на инакомыслящих.¹² Конечно, папская анафема не означала полного отказа от политики примирения, как показало, ближайшее будущее.

Преемник Урбана II папа Пасхалий II (1099 – 1118) хотя в первую половину своего правления поддерживал воинственные замыслы Боэмунда против еретиков греков, однако в 1112 году должен был вступить в переговоры с Алексеем Комниным.

Император Алексей, узнав, что Генрих V пленил папу и принудил его насильно короновать себя императором, отправил особое послание к римским гражданам, в котором хвалит их за сопротивление Генриху, высказывает сожаление об участи папы и прибавляет, что если они сохранят к нему, Алексею, расположение и впредь, то он постарается приобрести для себя или для своего сына западную корону.¹³ Писал Алексей и папе. Политические расчеты императора, весьма очевидны, и обстоятельства по-видимому сулили его предприятию успех: из Рима он получил приглашение прибыть туда летом 1112 года. Но вследствие постигшей его болезни, он не мог воспользоваться этим приглашением и принужден был написать Пасхалию извинительное письмо. Папа ответил императору замечательным посланием, в котором между прочим писал,¹⁴ что некогда велико было уважение к римскому епископу со стороны константинопольского патриарха, но уже много лет прошло, как епископы константинопольские и их клир, вопреки преданию, настолько забыли дружбу и почтительность в отношении римской церкви, что не желают ни принимать легатов апостольского престола, ни входить в сношение с папскими апокрисиариями. Если мудрость императора не проявит любви в отношении папы, ни благоволения к его легатам, то разделение будет продолжаться, и даже воспоминание о начавшемся примирении исчезнет. Главное средство обеспечить единение состоит в том, чтобы патриарх константинопольский признал главенство папы и засвидетельствовал покорность апостольскому престолу, как это установлено благочестивым царем Константином и утверждено согласием святых соборов, и чтобы он загладил своё прежнее упрямство способом, какой будет указан римскими легатами. Что же касается тех областей, которые искони были подчинены святому престолу, то пусть они возвратятся к его власти и его благоволению, чтобы с помощью Божией могли быть восстановлены те отношения, какие существовали между древним и новым Римом при предшественниках Алексея Комнина, ибо нельзя достигнуть согласия относительно существующих между греками и латинянами разностей в вере и церковных порядках прежде, чем члены не соединятся с главой.

Как видим, притязание Пасхалия II на господство в восточной церкви так же широки и потому несбыточны, как и намерение Алексея Комнина относительно западной короны. Но папа проявил больше настойчивости в своих притязаниях, чем император. В 1113 году он отправил в Константинополь Медиоланского архиепископа Петра Хрисолана (за симонию отрешенного от кафедры) с поручением исправить заблуждение греков. Хрисолан устроил в Константинополе, в присутствии самого императора, диспут по вопросу об исхождении Св. Духа и от Сына, причем со стороны греков в диспуте принимал участие митрополит Никейский Евстратий.¹⁵ О ходе диспута и результатах его мы сведений не имеем,¹⁶ но, кажется, обе стороны остались при своем мнении. Бароний замечает¹⁷ по этому поводу: «греческая церковь и после этого продолжала оставаться в том же заблуждении, хотя император и желал казаться человеком, находящемся в единении с римской церковью“.

Мы не знаем, насколько справедливы слова Барония относительно поведения Алексея Комнина во время диспута Хрисолана с Евстратием Никейским, но ими бесспорно можно охарактеризовать отношение византийского императору к Риму после 1096 года. Если до этого времени Алексей мог еще серьезно думать о возможности церковного примирение с латинянами, то после первого крестового похода он потерял всякую надежду на примирение; но так как, несмотря на это, под влиянием тяжелых политических обстоятельств, прекратить дальнейшее общение с Римом он не мог, то и должен был, конечно, казаться человеком благожелательным в отношении к папам, когда это почему-либо было нужно.

.

Обратимся теперь к изучению внутренней церковно-религиозной деятельности Алексея I Комнина.

Прежде всего нам представляется необходимым определить, каково было отношение императора к константинопольским патриархам, представителям церковной власти в Византии.

Византийские историки много говорят о злоупотреблениях, которые допускались императорами при замещениях патриаршей кафедры. Георгий Акрополит, например, пишет, что «обладающие верховной властью при избрании патриархов соображаются с своими расположениями к известным лицам, чтобы не иметь в этих людях противников своим желаниям“. И в другом месте: «цари вообще хотят, чтобы патриархами были люди смиренные, недалекие по уму, которые легко бы уступали их желаниям, как законодательным постановлениям. А это всего чаще случается с людьми необразованными: будучи невеждами в слове, они не способны на смелое слово и преклоняются перед императорскими распоряжениями.“¹⁸ Но Алексей I Комнин в данном отношении, кажется, стоит выше всяких подозрений.

При вступлении его на императорский престол патриаршую кафедру занимал «муж поистине нестяжательный и в полном смысле подвижник, подобный отцам, населявшим некогда пустыни и горы и удостоившийся благодати предвидения, многое и многократно предрекавший и никогда не ошибавшийся, но постоянно бывший правилом и образом добродетели – старец Косма“.¹⁹ Созданный для жизни подвижнической, следовательно келейной, Косма менее всего пригоден был для управления константинопольской патриархией в такое время, как вторая половина ХI в. По отзыву проф. П. Скабаллановича,²⁰ он если и представлял в своем лице интересы церковные, то лишь пассивно, будучи орудием в чужих руках. Само собой, понятно, что такой патриарх мало соответствовал политическим и церковным стремлениям новой императорской династии, севшей на византийский престол в лице Алексея Комнина. Упрочение строгого порядка во внутренней жизни государства и Церкви составляло главную задачу новой династии. Осуществление этой задачи уже на первых порах своего царствования Алексей Комнин передал своей матери Анне Далассенской не только потому, что любил ее и уважал в ней необыкновенные государственные таланты, ибо она действительно была «ума высокого и помыслов по природе царских“,²¹ но и потому, что сам он чувствовал сильнейшую необходимость скорее заняться защитой государства от врагов внешних. Само собой, понятно, что слабовольный и малодеятельный Косма мог служить для Анны Далассенской только тормозом. Вот, почему уже в самом начале царствования Алексея она делает попытку посадить на патриарший престол другого человека. Анна Комнина²² об этом рассказывает таким образом: «Был тогда один монах, по имени Евстратий, по прозванию Гарида, близ великой Божией церкви выстроивший здание и прикидывавшийся добродетельным. Он издавна по временам посещал мать Комниных и предсказывал ей царствование. А она с своей стороны, и без того любя монахов, этими словами еще сильнее увлекаемая в их пользу, со дня на день показывала к нему больше и больше доверия и даже задумала посадить его на патриаршем престоле великого города. Ссылаясь на простоту и нераспорядительность тогдашнего архиерея, она убедила некоторых предложить ему, в виде совета, отречься от престола, так, как бы они советовали это для его же пользы. Но такая затея не укрылась от святого мужа, и он в заключение, клянясь своим именем, сказал: «не будь я Косма, если сойду с патриаршего престола, не возложив моими руками венца на Ирину“ (жену Алексея). Действительно, Косма настоял на короновании Ирины императорским венцом, чем оказал большие услуги дому Дуки, а через некоторое время (всего месяц спустя после воцарения Алексея) сам добровольно удалился с патриаршества. Сказав своему келейнику: «возьми псалтирь и следуй за мной“, он ушел в монастырь Каллия, откуда, несмотря на неоднократные приглашения, не пожелал возвратиться к церковному управлению.²³ Таким образом, в удалении Космы Алексей Комнин не принимал участия, да и вообще в отношении к этому патриарху не допущено было никакого насилия, никакой несправедливости со стороны Комнинов, которых патриарх поддержал в решительную минуту революции, убедивши Никифора Вотаниата отказаться от престола в пользу Алексея.

При избрании преемника Косме главная роль, конечно, принадлежала не императору, а его матери Анне, которая и возвела на патриаршество вышеупомянутого монаха скопца Евстратия Гариду. Новый патриарх оказался человеком недостойным патриаршего сана, ибо был совершенно необразован, неопытен в управлении церковном, груб и более создан для безмолвия, или затвора.²⁴ Тем не менее он управлял церковью до 1084 года, когда, вероятно, был низложен синодом по обвинению в ереси Иоанна Итала. «Евстратий содержал Итала в зданиях великой церкви, надеясь привести его к лучшему; но, говорят, скорее сам заразился его заблуждениями, чем сообщил ему лучшие понятия, потому что Итал совершенно склонил Гариду на свою сторону“.²⁵ Значит, и в деле низложения Евстратия Гариды император Алексей оказался вполне корректным.

Впрочем, при Евстратие, в 1082 г. случилось одно обстоятельство, показывающее, с каким вниманием относился император к церковной власти вообще и к высшему представителю её в частности. Алексей Комнин вел тяжелую войну с Робертом Гвискаром. Он нуждался в деньгах, а денег в государственной казне, совершенно опустошенной его предшественником, не было. Необходимо было употребить какие-нибудь необычные меры для приобретения денег, которых он просил с поля битвы у матери и у брата – севастократора Исаака. И вот, мать и брат, по словам Анны Комнин,²⁶ «не могли придумать, на что решиться, и обратились к древним законам и правилам о продаже церковных имуществ. Найдя, между прочим, закон, что для выкупа пленных можно продавать священные вещи св. Божиих церквей, они вознамерились немногие из священных сосудов, давно уже упраздненные и остававшиеся без употребления, как ни к чему негодные, а только подававшие повод толпе к святотатству и нечестию, перечеканить в деньги, чтобы употребить их на уплату воинам и союзникам. Когда это было решено, севастократор Исаак, вошедши в великий храм Божий, созвал туда собор и весь церковный чин“. В заключение длинной своей речи он сказал: «я нахожусь вынужденным заставить тех, кого не хотел бы принуждать“. Предложение Исаака было принято собором, но «это было предметом величайших укоризн царям не только тогда, но и долго спустя после того“. Особенно сильно нападал на Алексея и поносил его Лев Халкидонский. Поведение последнего было настолько вызывающе, что Алексей оказался вынужденным созвать против него собор, на котором он был обвинен в неправославном учении об иконопочитании и лишен сана, а затем, спустя несколько лет, был и сослан в г. Созополь. Так как это не успокоило недовольных, то Алексей впоследствии созвал новый собор во Влахернах. В присутствии всего сената, военачальников, патриарха и множества духовенства император дал объяснение, почему он прибег к отнятию у церквей некоторых вещей, а последних было отнято, как оказалось по представленным собору книгам, очень немного, а затем сделал постановление отпускать ежегодно известное количество золота и серебра в вознаграждение за отнятое от гробницы Зои и от Халкопратеев.²⁷

Хотя византийские императоры довольно часто практиковали конфискацию церковных и монастырских имуществ в казну и эта конфискация, можно сказать, считалась одним из традиционных способов пополнение государственных ресурсов, однако Алексей Комнин, как показывает изложенный нами случай, далек был от мысли не считаться с правами Церкви и игнорировать защитников этих прав. Чувство законности в нем было достаточно для этого сильно. Вот, почему в 1082 году им была издана новелла de sacris vasibus in publicum usum non convertendis.²⁸ Император здесь откровенно говорит, что он коснулся церковных сокровищ потому, что находился в стесненных обстоятельствах и, конечно, без всякого злого умысла, но теперь он ясно видит, что это не принесло пользы государственному кораблю, находящемуся в такой опасности, что только Бог, ими же весть судьбами, может спасти его. Посему, обсудив вопрос с представителями Церкви, он определяет: «все, что отнято у святых церквей с начала его, Алексея, самодержавия и до настоящего времени и употреблено на нужды государства, властью государственной снова должно быть возвращено Божиим церквам, после утешения мирской бури и приведение государства к лучшему состоянию. И на будущее время и всем последующим царям настоящим хрисовулом поставляется от Бога запрет, чтобы никто не дерзнул касаться священного, в какой бы он нужде ни находился, не простирать нечистых рук к священным предметам, ни осквернять божественных сосудов обращением их в государственные доходы. Между Богом и человеком положена ограда, которой благочестивому не должно преступать; мы, люди, должны пользоваться нашим, а посвященное Богу должно пребывать нетронутым, и дерзкая рука да не коснется их“. Заканчивается новелла угрозой Божьим наказанием тому, кто нарушит настоящее царское постановление.

Ко времени патриаршества Евстратия Гариды относится и знаменитый процесс Иоанна Итала. Император, сильно заинтересованный скорейшим и справедливейшим решением вопроса об учении Итала, принял в расследовании дела непосредственное участие, но при этом, как увидим ниже, обнаружил и то уважение к прерогативам власти церковной, которым отличалась вся его церковно-религиозная деятельность: окончательное суждение о виновности Итала он предоставил патриарху и его синоду.

С 1084 по 1111 год патриарший престол занимал Николай Грамматик. О нем Зонара²⁹ отзывается, как о человеке, проведшем предшествующую жизнь свою в подвижничестве, не чуждом образования, но все-таки не совершенно образованном. А проф. А. П. Лебедев думает, что к тому же он не отличался «пастырским искусством“. Признавая эти отзывы мало соответствующими исторической действительности, насколько о последней можно судить на основании документальных данных, мы должны отметить здесь, что Алексей Комнин относился к патриарху Николаю с высоким уважением и вполне искренней любовью. В своей церковно-законодательной деятельности он часто приходил в столкновение с патриархом, но эти столкновение всегда разрешались мирно, благодаря уступчивости императора и готовности его следовать представлениям патриарха, основанным на канонах церковных. Известны нам два случая, когда патриарх Николай Грамматик обнаружил в отношении Алексея Комнина особенную твердость характера, по достоинству оцененную последним. В 1087 году оказались вакантными митрополичьи кафедры гг. Базилеи и Мадита, бывших некогда епископиями, но впоследствии возведенных в митрополии. Митрополиты Анкирский и Кизикский, которым прежде подчинены были епископии Базилеи и Мадита, выступили с заявлением, что право избрание митрополитов в эти города принадлежит им, а не патриархии. Спор, по-видимому, вызвал издание императорского хрисовула, по которому никто не должен оспаривать достоинства архиепископии или митрополии, полученного той или другой епископией, если только это достоинство не даровано каким-либо царем временно. Но митрополит Анкирский остался недоволен хрисовулом и впоследствии обратился к императору с просьбой пересмотреть дело. Алексей Комнин при особом своем разъяснении передал вопрос патриарху, который совместно с своим синодом должен был сделать постановление, независимо от прежней новеллы императора. И вот патриарх Николай, по обсуждении вопроса на соборе, в 1087 г. пишет Алексею Комнину длинное соборное послание, в котором обстоятельно разбирает каноническую сторону дела и, между прочим, говорит, что хотя названное разъяснение императора и удовлетворило многих, однако законов и канонов церковных оно не может устранить, что «не должно царю самовольно распоряжаться в подобных вопросах, но церковные дела должны решаться канонически“, что сделанное нехорошо, должно быть исправлено хорошо, согласно с канонами, которые он, патриарх, считает необходимым хранить нерушимо.³⁰ Вероятно, в связи с этим посланием Николая Грамматика находится издание Алексеем хрисовула – dе episcopis in ultiorem thronum promotis, в котором между прочим читаем: «царство мое определяет епископию не иначе возводить на более высокую степень – архиепископии или митрополии, как если царь по собственному побуждению, без неблаговидного посредства человеческого ходатайства, пожелает предоставить ей высшее достоинство, или ради чести города, или по любви к этой святой церкви, или же в уважение к добродетели её предстоятеля, и при том будучи побуждаем к предоставлению такой чести собственной волей. А кто предоставит высшую честь ради человеческого пристрастие и непохвальным образом, тому да угрожает страх церковных канонов. Чтобы последним не подпадал часто император, каждому святейшему патриарху дозволяется не прежде вносить в реестр представленный кем-либо питтакий относительно преимущества той или другой церкви, и предстоятеля её записывать в разряд архиепископов или митрополитов не иначе, как если он, патриарх, сделав об этом доклад царской власти и сообщив ей относящееся сюда из божественных канонов, узнает, что император по праву, ему принадлежащему, свободно и вполне справедливо оказал честь известной церкви. Только тогда он и питтакий должен принять, и получившего от императора высшую честь к лику своих архиереев сопричислить.“³¹

Как видим, Алексей Комнин делает патриарху весьма значительную уступку и не отказываясь от своего права возводить епископии в архиепископии или митрополии, предоставляет ему контролировать себя.

Второй случай мы заимствуем из истории т. н. «скоромного зла“ на Афоне и разразившейся над святой горой к концу 11 века «афонской драмы“.³² По поводу последней много переписки было у императора с патриархом, которого молва обвиняла в наложении на всех афонитов незаконного запрещения. Царь болел душой за Афон, подвергшийся страшному запустению, вследствие усердно поддерживаемой злонамеренными монахами молвы. Он всячески желал, чтобы патриарх устранил гибельное для афонских монастырей недоразумение. С этой целью он не раз писал святителю, не раз, конечно, и беседовал с ним. Но замечательно, что и письма, и беседы императора Алексея одинаково проникнуты чувством сыновнего почтения к предстоятелю Константинопольской церкви. Вот, например, как пишет император:³³ «цель поставлена вселенной, отец святой и вселенский патриарх! Твоя цель хранить, учить и дееписать. А я поставлен над народами и языками. Ибо люд христианский и языческий повинуется законам и уставам царей; и страх соблюдает заповедь. Святогорцы же, как оказалось, не позвали, и не уразумели, что гнев царя есть ярость льва, и понудили меня погрозить им, как написано древле: неисправимых наказываем на площадях городских, а некоторым и носы урезываем, да и прочие страх имут. Узнали же мы и то, что сии безмолвники суть экзархи бесов, смущающие святое место и святых старцев. Итак, если можешь, вразуми их: а если нет, то я отрежу им носы и отошлю на святую гору, да знают и прочие, что такое есть закон Бога и царя“. А вот и отрывок из личной беседы императора с патриархом по тому же вопросу:³⁴ «Отец святой! Все мы знаем и верим, что ты свят, все взираем на тебя, как на иже во святых великого – Николая. Но умоляем тебя сподобиться и части его (патриарх лежал уже на смертном одре). Итак, я имею сказать нечто святыне твоей. Не отяготись этим, но прими меня, как чадо свое. Часто слыхал я от некоторых, что святыня твоя налагала грозные прещения и епитимии на монастыри и митрополии; и кратко сказать: прошу святыню твою, не оставь после себя на кого-либо прещения“.

Очевидно, так говорить может только любящее и вместе с тем мудрое сердце.

О преемнике Николая Грамматика патриархе Иоанне, по прозванию – Агапит, из Халкидона, сведений сохранилось очень немного,³⁵ но первые годы его патриаршества (1111 – 1134) падают на последний период жизни и деятельности императора Алексея, когда он уже не мог изменить своего взгляда на патриаршую власть в Церкви и государстве. Сохранился один хрисовул Алексея Комнина от 1112 года,³⁶ в котором весьма обстоятельно разъясняются права патриарха в отношении исправления религиозно-нравственных недостатков монашествующих, к какому бы типу ни принадлежала обитель последних, хрисовул, свидетельствующий, что и при патриархе Иоанне Алексей держался того же принципа, что особая цель поставлена власти церковной и особая – власти царской, и что не должно преступать пределов той и другой.

При таких отношениях Алексея Комнина к константинопольским патриархам, вполне естественно, что церковная и религиозно-нравственная жизнь Византии составляла предмет вполне искренних его забот.

С именем Алексея сохранилась от 1107 года одна замечательная новелла – de electionibus et clericis,³⁷ живыми чертами изображающие внутреннее состояние константинопольской церкви в начале 12 в. и свидетельствующая о широком понимании знаменитым византийским императором как своей ответственности, как и ответственности высшего греческого духовенства в отношении к переживаемому печальному моменту.

В предисловии к законодательной части новеллы, данной на имя патриарха Николая Грамматика и его синода, император говорит, между прочим, о том, что христианство находится в опасности вследствие того, что состояние Церкви со дня на день становится все хуже. А причиной сего служит не что иное, как продолжительное легкомыслие и нерадение, издавна начавшееся и доныне непрекращающееся. Никакого не будет нам оправдания на страшном суде Божием, если мы не придем в себя и не исправим зла. Все мы – христиане, посему должно нам, как христианам, с помощью Божьей учинить расследование зла, чтобы устранить его. В опасности, нас окружающей, единственное наше прибежище – Бог. Если мы прибегнем к Нему, Он, Человеколюбивый, покажет путь для исправления зла и архиереям и всем, кто до ныне, быть может, и не ведал, что такое прекрасное, так что потускневшее с некоторого времени, вследствие нашего нерадения, добро без всякого промедления может быть возобновлено. И умилостивится Бог, если будет исправлено состояние наших церковных и религиозных дел, согласно преданиям божественных и верховных Апостолов и следовавших за ними святых и богоносных отцов, состояние дел, испорченных нашим хроническим легкомыслием. Не удивительно, что это доброе и спасительное дело, переданное Церкви верующих учениками Господа и свв. отцами, испорчено временем, ибо все мы смертны и преданы земным интересам, столь сильно затемняющим наш человеческий разум, что мы забываем о спасении души. Не видно нигде изучения православного учения, не стало желание усвоить его себе, чтобы воплотить в жизни, но все как бы во тьме ходят. В опасности все мы и архиереи, и монахи, и народ – все к пропасти влечемся. Моление Христа Бога нашего к Отцу Небесному об Апостолах и о всех, уверовавших в Него по слову их, остается как бы не исполнившимся, ибо как уверуют во Христа ради слов Апостолов человеческие души, пребывающие не наученными и непричастными тайн благочестия? Православное учение, как евангельский талант, скрыто ныне, но сокрытого не ищут, а наоборот – почитают его ниже всего прочего.

Но как совершить исправление церковных дел?

В законодательной части своей новеллы император предлагает следующие меры, которые подсказывает ему его проницательный государственный ум:

1. Клирики великой константинопольской церкви (св. Софии) делятся на штатных (οί ἔμβαϑμοι), получающих определенное казенное содержание, и нештатных (οί περίσσοι), питающихся лишь надеждой на повышение по службе. И хотя все они признаются достойными всякой степени священства, однако в действительности некоторые из них далеко не таковы быть может, они еще ведут добрую жизнь, обязывающую всех христиан, особливо же лиц священного сана, соблюдать заповеди Божии, но учительного слова бесспорно нет у многих из них. Посему император определяет: тех, которые отличаются и благонравным житием, и учительным словом, занимают ли они штатные или нештатные места, беспрепятственно возводить в священные степени и давать им начальственные должности; остальные же пусть упражняются с возможно большим усердием в том, чтобы и лучшей жизни достигнуть и учительным словом обогатиться, и каждый из них только тогда пусть удостаивается повышения в церковной иерархии, когда покажет себя достойным в обоих отношениях. Конечно, император отнюдь не желает, чтобы сейчас же были лишены своих мест в клире великой церкви лица, с указанной точки зрения недостойно их занимающие, но он имеет в виду будущее, и наблюдение за исполнением настоящего царского определения возлагается на обязанность святейшего патриарха и священного синода.

2. Далее, должно составить общий список (αδνοὑμιον) всех, признаваемых достойными в отношении учительного слова и доброй жизни, а равно и тех, кто такого достоинства не имеет. И список этот должно составить не как-нибудь, а с величайшим тщанием исследовав и учительное слово, и добрые нравы каждого лица и получивший в этом отношении доброе свидетельство должен иметь преимущество перед другими. Через все это неисправные легко могут исправиться, побуждаемые к тому усердием получивших уже преимущество. Патриарх посредством частных бесед с клириками и объявления во всеобщее сведение достоинств лучших из них должен побуждать всех к самообразованию и самоисправлению, и те, которые останутся нерадивыми, должны быть уже совершенно вычеркнуты из названных списков. Царь делает исключение только для престарелых, не способных уже к учению, по самому возрасту своему.

3. Что же касается приема посторонних лиц в клир великой церкви, то император желает, чтобы прием этот прекратился, пока клир не достигнет определенного законом количества клириков. Есть, впрочем, некоторые низшие церковные должности, на которые патриарх может определять и из посторонних. Последние, если пожелают удостоиться посвящения, пусть готовятся к этому изучением божественного учения и упражнением в добродетелях незазорной жизни. Достойному во всех отношениях патриарх должен давать предпочтение, хотя бы он нанимал и последнее место в лестнице церковных должностей. Особенно патриарх должен иметь в виду это при замещении учительских должностей. Учителям должно быть выдаваемо приличное годовое содержание, ибо иначе они не могут быть полезны народу. Если учителя хорошо исполняют свои обязанности, то они могут быть посвящаемы в иерархические степени и тогда удостаиваются соответствующей чести при торжественных выходах и собраниях. Они имеют своей обязанностью не только учить народ, но и исправлять зазорно живущих; последних они должны наставлять, или докладывать о них патриарху, а через него и самому императору, или же, когда того требует дело, обращаться за содействием даже к светской власти, ибо все должны почитать их за своих духовных отцов. Не мирянам только, но и монахам учителя должны быть полезны.

Никто из достойных учителей, не должен уклоняться от принятия священного сана, предписываемого церковной дисциплиной. «Если по человеческому соображению и кажется ныне, что священство (по сравнению с учительством) ниже (ἔχειν ὑπόπτωσιν τινά), то в действительности это не так. Ведь, следуя всяким неразумным обычаям, можно и честь почитать бесчестием, но кто из благомыслящих, не почитает высшей степени священного чина (архиерейства)? А настолько архиерей выше иерея, настолько иерей выше диакона“.

Относительно недостойных учителей, занявших места уже и в клире, император высказывается, что их не нужно отрешать от мест, но иметь в виду сказанное о них в отношении будущего, потому что он – император в заботах об исправлении давнего зла желает в этом чрезвычайно необходимом, как относящемся к спасению людей, деле быть полезным советником и сотрудником епископов.

4. Наконец, император советует священникам изучать книгу Номоканона и из пренебрегаемых ныне правил одни, относящиеся к благочестию и к правоверию, всячески соблюдать, о других же сообщить императору, чтобы он вместе с патриархом сделал должное постановление. Это относится и к монахам.

В заключение Алексей Комнин предупреждает, что изложенная новелла издана им для проведения в жизнь, и притом не только в великой церкви, но и по всей империи. За этим должны иметь тщательное наблюдение архиереи, самым положением своим призываемые к непрестанному труду для спасение вверенных им душ человеческих.

Не трудно видеть, что главная причина церковных нестроений и религиозно нравственных недостатков Византии, по мысли Алексея Комнина, заключается в обмирщении духовенства, в низком уровне его умственного состояния, в отсутствии у него учительного слова. Своей задачей, поэтому, в отношении к Церкви имп. Алексей поставляет – содействовать устроению жизни духовенства на канонических началах, поднятию его образования, усилению его влияния на народ и вообще широкому развитию его пастырской деятельности. Осуществляет он эту задачу отчасти в своих законодательных актах,³⁸ отчасти же своей личной непосредственной церковной деятельностью, выразившейся главным образом в защите веры православной от появлявшихся в его время лжеучений и в борьбе с разными ересями.

Из многочисленных хрисовулов Алексея Комнина, касающихся духовенства, кроме указанных нами узко выше, отметим здесь еще следующие.

В 1086 г. император счел нужным возобновить закон относительно средств содержание епископов – περί τοῦ ϰανονιϰοῦ ϰαί τῶν διδομένων συνηϑειῶν ὑπὲρ χειροτονίας ϰαί ίερολογίας γάμου. По хрисовулу Исаака Комнина ³⁹была установлена следующая норма платы за хиротонию и т. н. подымного канонического собора (τὸ ϰανονιϰόν): хиротонисующий епископ или архиепископ получает со ставленника семь золотых номиcм; подымный же доход епископа составляют с каждой деревни, имеющей 30 дымов (ϰαπνούς): 1 зол. номисма, 2 серебр. монеты, 1 баран, 6 модиев ячменя, 6 мер вина, 9 модиев муки и 30 куриц, с деревни в 20 дымов: ½ зол. номисмы, 1 серебр. монета, 1 взрослый ягненок, 4 модия ячменя, 4 меры вина, 4 модия муки, 20 куриц, с деревни в 10 дымов: 5 серебр. монет, 1 ягненок, 2 модия ячменя, 2 меры вина, 2 модия муки, 10 куриц. Эту норму Алексей Комнин подтверждает особым хрисовулом,⁴⁰·где говорит также о том, что с новобрачных епископ получает – с жениха одну золотую номисму и с невесты 12 локтей пряжи, согласно постановлению Константина Мономаха.

В связь с этим хрисовулом должен быть поставлен хрисовул 1094 года – de his, qui ad orientales ecclesias nominati sunt.⁴¹ Во многих восточных (анатолийских) церквах средства содержания духовенства вообще и епископов в частности были крайне скудны, поэтому набранные туда на епископские кафедры, если занимали какие-либо должности в клире великой церкви или же занимали места игуменов монастырей, экономок и т. л., то избегали ехать к месту своего назначения из боязни лишиться средств к жизни. Император входит в положение таких лиц и определяет, чтобы они не боялись принимать на себя архиерейское служение, так как и по избрании на архиерейство они могут пользоваться доходами от прежних мест, пока «нынешнее несчастие восточных церквей не превратится в счастье“.

Конечно, проявляющиеся в приведенных актах заботы имп. Алексея Комнина о поднятии внешнего благосостояния духовенства, в особенности высшего клира, не многое могли сделать при тех тяжелых экономических условиях и при той весьма несовершенной фискальной системе, которыми характеризуется тревожное время царствование Алексея,⁴² тем не менее его добрые намерения, как легко видеть, вне всякого сомнения.

Следует еще упомянуть о хрисовуле Алексея Комнина, касающемся хартофилаксов.⁴³ Издан он по поводу того, что некоторые епископы стали оспаривать право хартофилаксов занимать в заседаниях патриаршего синода место выше епископов. Император защищает оспариваемый порядок, как изначальный в Церкви, заявляя при этом, что он всегда заботится о церковном благоустройстве и добром порядке в каждом деде, наипаче же о том, чтобы предоставленные законом и церковным обычаем каждому церковному чину прономии никем не нарушались и неизменно передавались от одного времени к другому. Этому принципу он действительно оставался верен во всех своих законодательных актах.

На ряду с заботами имп. Алексея Комнина о духовенстве заслуживают внимание историка и его заботы о византийском монашестве.

Алексей любил монахов. Эту любовь он унаследовал от своей благочестивой матери Анны Далассенской и сохранил до конца своей жизни. По словам его дочери Анны⁴⁴ он – «во всех своих походах имел в своей палатке одного из почетнейших монахов“, вероятно, для того, чтобы пользоваться не столько советами его, сколько молитвами. При своем бранном образе жизни, имп. Алексей особенно сильно должен был чувствовать прелесть подвижничества и значение молитв св. отцов пустыни о живущих в мире. В начале своего царствование вот, что писал он на св. гору Афон:⁴⁵ «святые отцы, обитающие на божественной и святой горе? Знайте, что как Константинополь есть царь городов и выше всех их, такт, и царственнейшая и божественная (ваша) гора превосходит все горы вселенной, вы же, по писанию, наш свет и соль. Мы так думаем и так верим. И не только царство христиан, но и все вокруг нас живущие народы вместе с нами радуются вашей жизни по Боге. И так радуйтесь и молитесь о нашей державе и о всем мире. Честные же и святые молитвы ваши да подарятся нам и помогут в час нашего исхода.“

Заботы Алексея о монашестве византийском сказались прежде всего в том, что он не отставал от своих предшественников на императорском престоле и от многих своих современников в деле построения новых обителей. По свидетельству Зонары и Глики, он «построил убежища для монахов и монахинь“ в возобновленном им орфанотрофии, он «прибавил к орфанотрофии монастыри“ (φροντιστήρία). Впрочем, по имени известен только один монастырь, построенный Алексеем, это монастырь во имя Человеколюбца Христа (Φιλαντρώπου Xριστοῦ μονή).⁴⁶

Имп. Алексей не только сам строил обители, но и других строителей поддерживал своей помощью. Благодаря его царской поддержке возник, например, при нем знаменитый монастырь св. Иоанна Богослова на о. Патмос основанный и устроенный преп. Христодулом. Последнему Алексей выдал в 1088 году замечательный хрисовул⁴⁷ на право вечного владение о. Патмос. Вот, как начинается этот хрисовул: «справедливо, вместе и боголюбезно и согласно с божественной заповедью – преклонять слух и ко всем, обращающимся с благоразумными просьбами, а гораздо более справедливо и достойно лучшего оправдания (это) по отношению к людям, отличающимся добродетелью и всецело посвящающим свою жизнь Богу: ибо помогать им и протягивать руку помощи в том, о чем бы они ни попросили, прямо составляет, по великому и божественному Апостолу, соработничество Богу и соблюдение закона добродетельной жизни. Вследствие этого царство мое считает справедливым (как можно) снисходительнее выслушивать и обильно изливать источники милости и на всех прочих, а преимущественно перед всеми на тех, жизнь которых протекает в одиночестве вдали от мирской суеты и беспорядка.“ Затем император говорит о просьбе, с какой обратился к нему преп. Христодул, и определяет, согласно этой просьбе, «ему – Христодулу – дарить означенный остров (Патмос) во всем его объеме и пространстве, не временно и не на счетные годы, но в неотъемлемое и вечное владение и господство, доколе стоит настоящий мир... Царство мое посвящает этот остров Богу, как некоторое избранное приношение и величайшую добрую жертву через посредство просителя – благочестивого монаха.“ Император, далее, объявляет остров свободным от всяких, налогов и повинностей, отданным в безраздельное пользование Христодула и основанного им монастыря.

Освобождение монастырей от разного рода государственных налогов,⁴⁸ преклонение им в дар разных земельных угодий, увеличение количества подчиненных им париков и вспомоществование в виде денежных пособий были обычной формой поддержки монашества и со стороны Алексея Комнина. Правда, в первые годы своего царствования он «ограничивал обширные привилегии монастырских земель по уплате разных податей и повинностей, своевольно урезывал и даже отбирал их в казну“,⁴⁹ но от этой системы многих своих предшественников он вскоре отказался, открыто заявив в хрисовул о неприкосновенности церковных сосудов, что не должно никому касаться принесенного в дар Богу.⁵⁰

Впрочем, имп. Алексей интересовался не столько внешним благосостоянием монастырей, сколько внутренним их процветанием. Он желал видеть в обителях настоящую подвижническую жизнь, по началам древних иноческих уставов, и именно в этих видах, несомненно, он подчинил все византийские монастыри, со стороны их внутренней жизни, константинопольскому вселенскому патриарху, на обязанность которого возложил заботу о добром порядке в обителях и о спасении всех иноков.⁵¹ В этих же видах он проявлял особенное внимание к св. горе Афонской, иноков которой называл светом и солью империи. Чтобы дать этим инокам возможность оставаться вдали от мира и его интересов, он подтвердил в 1094 году, «чтобы свобода горы была сохраняема, и чтобы она никогда не считалась в области митрополита или епископа“, а в 1095 году издал новое узаконение: «быть святой горе свободной, и монахам её не знать никаких податей и ничьего притязания до скончания века, а поминать царей и о всем мире, молиться, так как у них нет никаких забот… Гражданские чиновники да не имеют никакого общение со св. горой. А так как предшественники наши не подчиняли ее никакому епископу, то не подчиняем, и мы... Мы рукополагаем одну главу и одного владыку – Прота“.⁵²

Что преуспеяние внутренней жизни монахов не было в глазах императора предметом маловажным, а наоборот – казалось ему единственно необходимым в деле иночества, это весьма ясно показывает нам история т. н. «скоромного зла“ на Афоне, в которой имп. Алексей принимал такое близкое участие.

На основании афонского дееписания, касающегося этой истории,⁵³ дело представляется в таком виде.

Издавна на Афоне стали поселяться пастухи валахи со своими семействами. При имп. Алексее таких семейств было около 300. «Валахи доставляли в монастыри молоко, сыр и шерсть. Между ними и монахами завязались меновые сделки и взаимная торговля. Со временем явились пиршества и дьявольские попойки. Ибо дьявол вошел в сердца валахов, и они держали при себе жен своих, одетых в мужское платье в виде пастухов. Эти женщины пасли овец и прислуживали в монастырях, нося туда сыр, молоко и шерсть, и меся хлебы под праздники монастырские, и, просто сказать, были для монахов тоже, что присельцы – рабы, и весьма любы. А что между ними делалось, о том стыдно и говорить, и слушать.“Патр. Николай, уведав о сем через афонитов же, увещевал последних не принимать к себе валахов и удалить из своей среды всякое зло, но увещание его не действовали. Тогда один инок, по имени Иоанникий Балма, обнародовал от имени патриарха отлучение на афонитов. А чтобы вернее просечь зло, обратились некоторые старцы к имп. Алексею, который, на основании устава блаж. памяти Константина Мономаха, и велел изгнать с Афона валахов со всеми их стадами. Но вслед за валахами ушло с Афона и несметное множество монахов. Последние стали оправдывать свое бегство «прещением“ патриарха. Когда об этом было доведено до сведения императора, Алексей обратился к патриарху с письменной просьбой разъяснить, как это все случилось. Патриарх свидетельствовал, что св. гора «не имеет прещения“. Царь успокоился на этом, но не желали успокоиться афониты. Они еще много раз являлись в Константинополь с жалобой на патриархово «прещение“, еще много огорчений доставили они Алексею, ясно видевшему внутренние нестроение жизни монашеской на Афоне, но не могшему положить конца этим иноческим волнениям из-за мнимой анафемы патр. Николая до самой своей кончины.

Нам остается еще рассмотреть отношение Алексея Комнина к разным догматическим заблуждениям и ересям, возникавшим в его время в Византии.

Как человек с значительным богословским образованием, Алексей не мог стоять в стороне от того богословско-философского движения, которое характеризует вторую половину II века в Византии и сообщает этому времени значение эпохи возрождения на востоке. Он не мог не интересоваться ходом этого движения и не направлять его ко благу Церкви православной. Кроме того, он считал себя, и несомненно был православнейшим государем Византии. На одном соборе⁵⁴ он говорил и, конечно, совершенно искренно, что вера православная составляет от чрева матери его радость, красоту, славу, опору и непобедимое оружие против видимых и невидимых врагов. При таком настроении для него было вполне естественно заботиться о том, чтобы ничто не было изменено в установленном св. отцами учении, чтобы ничего чуждого не было внесено в него и все было правильно истолковано. И вот мы видим, что в течение всего своего царствование он не оставляет своих попечении о вере православной и с особенным вниманием относятся к разного рода догматическим заблуждениям и еретическим движениям своего времени. По его совету и настоянию, известный ученый монах Евфимий Зигабен написал основательное сочинение в опровержение всех ересей, в том числе и современных Алексею, Πανοπλία δογματιϰή – сочинение, которое должно было служить руководством в борьбе с еретическими заблуждениями.⁵⁵ Но литературная политика против ересей мало удовлетворяла императора, и он стремился к обращению заблуждающихся и еретиков в православие иногда мерами церковными, а иногда путем личных бесед с ними.

Тотчас по вступлении на престол имп. Алексей как известно, по вопросу о конфискации церковных сокровищ, вошел в столкновение с митрополитом Халкидонским Львом, который сильно восставал против царя. Когда в руки царя попало одно письмо м. Льва, то последний был предан суду собора. Сам Алексей председательствовал на суде и, как видно из сохранившегося деяния собора,⁵⁶ выставил против Льва обвинение в неправильном учении о поклонении свв. иконам. Обвинение, очевидно, было поддержано собором, Льва Халкидонского осудили на лишение сана.⁵⁷ Хотя имп. Алексей обнаружил в процессе Халкидонского митрополита несомненное пристрастие, предъявив ему обвинение не по существу его деяния, однако он обнаружил правильное понимание религиозно-философского движения своего времени и показал, что православное учение ему дорого и он готов защищать его от искажений.

Наиболее деятельное участие принял Алексей в деле знаменитого Иоанна Итала. Дело это в настоящее время, благодаря трудам русского византолога академика Ф. И. Успенского⁵⁸ разъяснено весьма обстоятельно и притом документально. Посему мы выделим из него лишь то, что имеет отношение к Алексею Комнину.

В начале 1082 г. Иоанн Итал подал патр. Евстратию (Гариде) просьбу о рассмотрении на соборе его учения, которое он представил при сем в виде исповедание веры, и о снятии с него подозрение в неправославном образе мыслей. Так как вопрос о догматических заблуждениях Итала еще в царствование Михаила VII Дуки обсуждался на церковном соборе и тогда преданы были осуждению некоторые богословско-философские положения его учения, то, очевидно, настоящая просьба Итала вызвана вновь возникшим против него движением в Константинополе и вполне естественным его желанием снять с себя подозрение в глазах нового императора. Патриарх созвал собор, вероятно, в феврале 1082 г. На 1-м заседании этого собора Иоанну Италу предложено было отказаться от заблуждений, раньше осужденных Церковью: прежде чем собор приступил к разбору его записки, святейший патриарх с архиереями обратился в присутствии Иоанна к исследованию прежде анафемствованных положений и слегка лишь коснулся следственного дела. По-видимому, Итал не согласился с членами собора, которые решили на другой день приступить к чтению и разбору его записки. Но перед вторым заседанием патриаршего собора возникло народное волнение против Итала: когда последний шел в заседание собора, окруженный своими учениками с книгами, «чтобы дать всестороннее расследование вопроса“, поднялся большой шум и крик в великом приказе от сборища сбежавшихся. Это обстоятельство наставило патриарха накрыть собор и передать дело императору с просьбой расследовать его светским судом, «дабы посредством разбора всех обстоятельств самой державной властью познана была истина и устранено всякое недоразумение“.

И вот царь, в присутствии приглашенных духовных и светских лиц открыл разбирательство дела об Итале, который стоя защищал изложенные им мнения. Алексей Комнин с большим вниманием отнесся к представленному Италом исповеданию веры: последнее подверглось обстоятельному разбору, при чем в нем указаны были и разъяснены все неправильности в выражениях и все догматические заблуждение его автора. Итал «уличенный в мнениях, изложенных им в противность церковной точности, доведен был до полного безгласия и перед всеми сознался и изъявил полную готовность предать их анафеме“. Тогда император определил сообщить патриарху и его синоду результаты царского суда для «публичного прочтения в присутствии Иоанна и учеников его, дабы в присутствии всех как он, так и те из его учеников, которые заразились той же ересью, отреклись от нечестивых мнений и предали их проклятию, приняв христианские догматы“. При этом император проявляет большую заботу о чистоте веры как простого народа, так и образованных классов, определяя далее следующее: «Да будет же ведомо и всем православным, как тем, которые живут в простоте веры и не в состоянии понимать глубину божественных догматов, так и более совершенным, что от настоящего времени воспрещается принимать к себе ради учение как Итала, так и тех его учеников, которые заведомо слушали его уроки продолжительное время и заразились его учением, равно как и всеми средствами удерживаться от догматических споров. Ибо возможно, что, прикрываясь имеющим вскоре последовать раскаянием и обращением и тая в себе еще скрытую рану нечестия, они принесут большой вред своим собеседникам и передадут им заразу через обращение с ними, откуда произойдет гораздо большее зло, так как под благочестивой личиной, прикрываемой раскаянием, многие бессознательно примут от них соблазн нечестия. Дабы этого не случилось, определяем: всякий кто примет в собственном доме, ради преподавания, Итала или тех его учеников, которые святым и великим собором изобличены будут как его преимущественные ученики, или кто будет посещать их дома ради учения, какого бы ни был он состояния, немедленно подвергается изгнанию из царствующего города на вечные времена, причем всякий имеет право доносить на таких лиц царству моему ибо мы решились прекратить или лучше вполне уничтожить нечестие и с этой целью приказываем подвергать изгнанию вместе с началом следствия. Так тому быть.“

Эти меры, принятые императором к пресечению еретических заблуждений Иоанна Итала, не принесли, однако ожидаемой пользы: в 1084 году дело об Итале снова возникло в Константинополе. По словам Анны Комнин,⁵⁹ в это время Итал распространил свое учение «между многими придворными и тлетворными учениями заразил не мало важных особ.“ Это стало причинять церкви «многие беспокойства и вред“. Осведомившись об этом, Алексей Комнин решил покончить с вопросом об Итале раз навсегда. Он поручил своему брату севастократору Исааку произвести по делу Итала новое дознание. «Узнав, что Итал действительно таков (каким представляла его молва,), Исаак публично обличил его в собрании, и потом, по повелению своего брата и царя, передал Церкви“. Но тут случилось нечто непонятное. Духовный суд не осудил Итала, а передал его попечению патр. Евстратия Гариды, очевидно, в надежде на его исправление. Патриарх содержал Итала в зданиях великой церкви, входил с ним в постоянное общение и в конце концов сам заразился ого учением. Тогда на защиту православного учения против еретика восстал «весь народ Константинополя“, собравшийся в церковь и потребовавший Итала. «Тут, вероятно, сбросили бы его сверху на пол, если бы он не взошел тайно на кровлю священного храма и не скрылся в одном сокровенном углу.“ Чтобы прекратить народное волнение, имп. Алексей употребил необычную меру. Италовы заблуждения были изложены в одиннадцати главах и представлены царю. «Эти самые главы Итала самодержец приказал с амвона в великой церкви с открытой головой предать проклятию, так чтобы весь народ слушал и провозглашал им анафему. Это было сделано.“ Таким образом, по распоряжению императора был совершен обряд анафемствования, обычно совершаемый в неделю православия. Но замечательно, что к имени Иоанна Итала император и в этот раз отнесся снисходительно: имя его при анафемствовании 11 глав не было названо, и только потом, когда Итал, «несмотря на убеждение царя, продолжал бесчинно и варварски неистовствовать“, он и сам был предан проклятию.

Поведение имп. Алексея Комнина в процессе Иоанна Итала проникнуто было, как мы видим, полным благожелательством в отношении Церкви и патриаршей власти. Император является в этом деле покорным служителем Церкви, стойким защитником её интересов и её прав, не обнаруживая никакого стремление к господству в ней. Последнее тем более удивительно, что патр. Евстратий сам готов был продать всю церковную власть в руки мудрого и сильного царя. Замечательно еще и то·в отношениях Алексея Комнина к делу Итала, что император проявляет большую терпимость к личности еретика, стремясь к подавлению лишь его заблуждений. Это свидетельствует, очевидно, о широте его церковно-религиозных воззрений и о том, что для него имело значение в вопросах веры существо дела, а не те или другие личности.

Вскоре после осуждения Итала выступил с своим неправильным учением о соединении двух естеств в лице Иисуса Христа монах Нил, человек неизвестного происхождения, преданный изучению Писания, но непрошедший никакой серьезной школы, и потому погрешавший в толковании смысла Писаний. Так как его лжеучение о том, что «человечество обожествлено по естеству“, стало сильно распространяться в столице, то император велел сознать против него собор, тем более, что Нил сошелся с армянами Тигрином и Арсаном. Собор, под председательством патр. Николая, осудил лжеучение Нила, а самого его предал анафеме на вечные времена.⁶⁰

Особенно широкую миссионерскую деятельность проявил имп. Алексей в отношении к павликианам и богомилам.

По сообщению Анны Комнин,⁶¹ имп. Иоанн Цимисхий переселил целые отряды павликиан из Малой Азии во Фракию с тем, чтобы из их поселений образовать впоследствии здесь сильный форпост против надвигавшихся на империю с севера славян. Павликиане основались в Филиппополе и его окрестностях. Вместе с обитавшими здесь армянами и яковитами они возобладали над остальными жителями страны и впоследствии составили для византийского правительства оппозицию, с которой нужно было считаться, оппозицию тем более опасную, что её охотно поддерживали и болгарские элементы населения, примыкавшие к еретикам для выражения протеста против эллинизаторских стремлений византийцев. Алексей Комнин испытал неверность филиппопольских еретиков уже в начале своего царствования, во время войны с Робертом Гвискаром, когда «манихеи Ксанта и Кулеон с 2500 воинов своевольно возвратились домой“, оставив императорские войска. За эту измену по окончании войны Алексей наказал манихеев-павликиан. Он, прельстив их многими обещаниями, пригласил их в столицу. Здесь они были обезоружены, а начальники их, кроме того, лишены имущества и сосланы на острова. Впрочем, «задержанных манихеев самодержец скоро удостоил помилования, и которые пожелали принять снятое крещение, тех даже и не задерживал“.⁶² Это было в 1082 году.

Много лет спустя, в 1114 году, имп. Алексей вел войну с половцами и поэтому поводу пришлось ему провести зиму в Филиппополе, в центре павликианства. Он и воспользовался свободным от военных дел временем, чтобы обратить еретиков в православную веру. Он устроил с ними публичные диспуты, в чем помогал ему его зять Никифор Вриенний, епископ Филиппопольский и митрополит Никейский Евстратий, известный своим глубоким всесторонним образованием, впоследствии заподозренный в неправославии, но оправдавшийся перед патриархом и собором в допущенных им в одном сочинении погрешностях.⁶³ Целые дни и ночи проводил император в беседах с павликианами, разъясняя им православное учении и обличая заблуждение их ереси. И эти беседы имели значительный успех. Многие отказывались от ереси и принимали святое крещение. Ежедневно присоединялись к православной вере сотни еретиков. Император обнаруживал в отношении к обращающим большую и чисто отеческую заботливость: одним назначал пенсии другим предоставлял почетные места в военной службе, большинство же поселил во вновь устроенном близ Филипполя городе Алексиополе, где он для них устроил дома, отрезал пахотной земли, насадил виноградники, и все это утвердил за ними на вечные времена особым хрисовулом. Только трое павликиан – Кулеон, Кусин и Фол оказались наиболее упорными. Их император велел отправить в столицу. По окончании войны он с ними возобновил религиозные беседы и Кулеона успел обратить к истине, Кусина же и Фола, как неисправимых еретиков, заключил в элефантинскую тюрьму, где они и оставались до конца своей жизни.

«Образ действования императора, говорит проф. А. П. Лебедев, конечно заслуживает похвалы, но не во всем; остается непонятным: за что награждены оставившие свое заблуждении павликиане и почему поступлено так строго с двумя более ожесточенными еретиками“? Не преувеличивая миссионерских талантов имп. Алексея, должно сказать, что его деятельность в отношении к павликианам ничего зазорного в себе не заключает и недалеко уклоняется от тех форм, в которых проявлялась миссионерская деятельность древних христианских самодержцев Византии.

К сожалению, этого нельзя сказать об отношениях Алексея Комнина к богомильству. Ересь богомилов⁶⁴ представлявшая собой смесь манихейства и павликианства, впервые появилась при имп. Алексее, в болгарских областях. Распространителем её был монах Василий, которому удалось посеять семя нового нечестивого лжеучение и в самой Византии. Здесь ересь нашла приверженцев среди высших классов населения. Нет основания думать, будто на первых порах и сам Алексей сочувствовал еретикам.⁶⁵ Напротив, император беспокоился новым еретическим движением, и так как не имел точных сведений о характере еретических заблуждений богомилов, то, разузнав, что главой еретиков является монах Василий, и притворившись, что желает стать его учеником, заманил ересиарха во дворец, здесь сумел заставить его изложить учение богомилов, и когда он окончил это изложение, то неожиданно император отдернул занавес, скрывавший от Василия целое собрание духовных и светских лиц, во главе с патр. Николаем – собрание, которое и предъявило Василию обвинение на основании его же собственных признаний. Еретик не отказался от своих слов и был заключен в тюрьму. Затем были произведены многочисленные аресты, причем одни из арестованных сознавались в принадлежности к новой ереси, а другие не сознавались. Чтобы узнать, кто в действительности богомил, а кто православный, царь велел приготовить на площади два костра и над одним из них поставить крест. Когда все было готово, император сказал, что все заподозренные в принадлежности к богомильской ереси должны будут умереть на кострах, но кто желает умереть православным, пусть приблизится ко костру, над которым возвышается крест.

Таким образом император отделил православных от богомилов, не почитавших, как известно, креста, и последних заключил в тюрьмы. Император употреблял все средства, чтобы обратить их в православие. Некоторые действительно склонялись на убеждение императора, но сам Василий оказался настолько непреклонным, что был осужден духовной властью и императором на сожжение.

Конечно, последнего обстоятельства история не может извинить широко образованному и в общем толерантному императору. Но обозревая церковно-религиозную деятельность Алексея I Комнина во всем её объеме, мы должны сказать, что Алексей был один из лучших защитников Церкви и веры православной на византийском императорском престоле после разделения церквей. Если Анна Комнин,⁶⁶ бесспорно, сильно преувеличила заслуги своего отца, назвав его тринадцатым Апостолом и поставив его «рядом с Константином, или по крайней мере вслед за Константином“, то, с другой стороны, вполне справедливы слова составителя анонимной хроники,⁶⁷ что Алексей был μεγαλόβουλος ϰαι μεγαλουργός как в области государственной, так и в области церковно-религиозной.