Основной характер проповеди св. Иоанна Златоуста

Св. Иоанн Златоуст, и по своему внутреннему религиозно-нравственному настроению, и по направлению своей проповеднической деятельности, принадлежал к поколению мучеников, т.е. к поколению тех людей, которые просияли в христианстве мужеством необычайным, верою непоколебимою, ревностью окрылённого и горячею, которые всю свою жизнь пламенели любовью к Богу и желанием спасения всем людям. Добровольно и сознательно выделяли себя эти люди из среды язычников, проходили тяжелый и длинный путь самовоспитания в требованиях веры Христовой и путём всяких бедствий и страданий за Христа постепенно проясняли свои религиозные убеждения. В евангельском учении дня них все было одинаково дорого; каждая черта, каждый штрих имели свой смысл, свое значение. Они легко замечали всякую фальшь в жизни, и тотчас спешили восстановить нарушенную гармонию, привести каждый свой шаг в соответствие с духом христианства. Окруженные враждебною массою язычников, принужденные непрерывно вести борьбу за свои идеалы, они не знали отдыха на избранном пути, их внимание к своему внутреннему миру никогда не ослабевало, их одушевление великою идею служения Церкви Христовой никогда не остывало.

Поистине – это было великое поколение. Величие его заключалось в его необыкновенной религиозной восторженности, в той горячности и энергии, которая сказывались во всех его словах и делах. Оно было охвачено идеалом Христовой жизни всецело, безраздельно. Поэтому оно уверенно шло к победе над миром. Тесно смыкались его ряды, когда язычество усиливалось расстроить их. И оно действительно доставило христианской вере и Церкви полное торжество.

„И властители воевали против Церкви, н народы непрестанно восставали, когда еще мала была искра благочестия однако они не погасили и не погубили её, но сами они погибли, – а искра та, увеличиваясь, поднялась на высоту и объяла всю вселенную, тогда как все верные были убиваемы, сожигаемы, низвергаемы с утесов, потопляемы в море, отдаваемы диким зерям¹. Экзальтированный царь-отступник Юлиан, сделавший во второй половине 4 века последнюю безумную попытку восстановить язычество в прежнем его блеске и величии, хорошо сознавал, что в христианстве „не только мужи, но и нежные дети и не знавшие брака девы, и вообще всякий возраст и каждый пол стремятся на смерть за благочестие»; поэтому-то он „терзался и досадовал и не хотел открыто провозгласить войну», говоря, что „все, как пчелы на соты, полетят на мученичество»².

Но тогда же, во второй половине 4 века, уже ясно обозначилось выступление в христианстве нового поколения верующих, народившегося после торжества Церкви при Кон-е В. и его преемниках. Мир и вообще внешние успехи Церкви, достигнутые при первых христианских императорах, внесли большое расслабление во внутреннюю жизнь верующих. В религии дело обстоит так же, как, и в других областях жизнедеятельности человека: покой, приобретенная уверенность в прочности своего положения, отсутствие забот о будущем – и в религии есть начало отцветания, замирания. „Безопасность для благочестия есть величайшее из всех гонений, говорит св. Иоанн Златоуст: эго хуже самого гонения. Безопасность, как, бы поток наводняющий, расслабляет душу; и что зной и холод, тоже гонение и безопасность.... Безопасность наводить сон па душу, производить великую невнимательность и беспечность, возбуждает всякого рода страсти»³. Равным образом, внешняя сила, могущество, престиж и в религии кажутся весьма привлекательными и люди охотнее становятся па сторону той веры, которая дает им более внешних преимуществ хотя бы она не вполне соответствовала внутренним их убеждениям. По всему этому, когда Церковь приобрела и эту безопасность и этот престиж, она быстро стала увеличивать свои ряды на счет язычества. Но, к сожалению, её громаднейшие завоевания оказались чисто территориальными и не только не соответствовали росту внутреннего благочестия в Церкви, но даже послужили к явному вреду дня последнего. Язычники, вступавшие в Церковь более по соображениям житейского характера, продолжали оставаться язычниками по жизни, а иногда и по верованиям. Они нисколько не думали отказываться от прежних своих привычек, симпатий и антипатий. Христианство для них было лишь модною одеждою, ко времени приобретенною⁴. Вот эти-то христиане лишь по имени и составляли то новое поколение, которое наполнило собою к концу 4 века христианские общины и в городах и в селах, и в Азии и в Европе, и на востоке и на западе⁵, и которое св. Златоуст назвал сеном, годным только для огня, обозначив этим отсутствие у него христианского благочестия, богатства добродетели⁶. Участие, какое они принимали в религиозных спорах того времени, не только не приносило никакой пользы вере и жизни христианской, но, напротив, служило во вред всей Церкви. Вот, как горько жалуется на это св. Василий В. изображая свое время⁷: „Догматы благочестия извращены. уставы Церкви нарушены; любостяжание людей, не боящихся Господа, кидается за начальственными должностями и председательство въявь уже предлагается в награду за нечестие; исчезла сановитость священническая; мало людей, пасущих стадо Христово разумно... Не видно точного исполнения церковных правил, много стало свободы грешить... Погиб, праведный суд; всякий ходит по воле сердца своего; порок не знает себе меры; народ не слушает увещаний. Неверные смеются, маловерные колеблются; вера сомнительна, неверие проливается в души. Молчат уста благочестивых, развязан всякий хульный язык.... Какие источники слез будут достаточны для стольких несчастий». И всего печальнее в положении Церкви было то, что новое поколение мало сознавало необходимость иных привычек, иной жизни. Оно с спокойной совестью оставалось в Церкви, нисколько не думая об исполнении своих обязанностей в отношении к ней. Пока шла борьба с разными ересями, корень этого великого зла скрывался, его не замечали; но когда к концу 4 века наступит, мир в Церкви, он обнаружился во всей своей ужасающей наготе. Стало ясно, что блестящий век мучеников остался далеко позади, и церковная жизнь вступила в новый период своего развития. На распутии этих двух эпох в истории христианства и возвышается перед нами св. Иоанн Златоуст, Его величественный образ заслоняет собою все, что было тогда в Церкви высокого и святого; он наполняет собою все поле нашего зрения.

Никто не переживал глубокого падения религиозно нравственной жизни тогдашнего времени с такою мучительною болью, как знаменитый пресвитер Aнтиoxии и впоследствии епископ столицы империи – Константинополя, равно как и никто не сознавал необходимости борьбы с открывшимся злом столь ясно и отчетливо. Святая, благородная душа Златоуста, рожденная для христианского благочестия, одновременно горела и чувством любви к Богу и чувством сострадания к членам Христовой Церкви, которых он хотел седлать достойными высокого имени христиан, возродив, их к новой жизни. И он выступил в мир с апостольскою миссию – отклонить людей от, их заблуждений, отвлечь их внимание от всяких земных пристрастий и самую „землю сделать небом по жизни верующих, по дерзновенно, по чудесам и по всему», как было некогда⁸. Его современники „предавались крепкому сну, а между тем диавол подкапывал стены, умерщвлять спящих и похищал внутренние сокровища, делая все без опасения, как в глубокой тьме»⁹, – и он явился пророком грозящей христианскому миру катастрофы и неумолимым обличителем всех, кто, подобно червям, подтачивал корень Церкви¹⁰.

Грех доставлял, св. Иоаннy Златоусту ужаснейшие страдания, и он никогда не переставал говорить, что для него в жизни «одно только печально – грех, все же остальное прах и дым»¹¹, и что «погибель и одной души составляет такую потерю, которой не может выразить никакое слово»¹². «Грехи служат причиною всех несчастий; за грехи насылаются печали, за грехи беспокойства, за грехи войны, за грехи болезни и все тяжкие страдания, какие с нами ни случаются»¹³. Поэтому он один решился поднять войну против греха во всех его проявлениях. Для тяжелой и не обещавшей быстрого успеха борьбы он вооружился сильнейшим в мире оружием – красноречием. Христианский мир видел на церковной кафедре много про-подводников с высоким ораторским талантом классическим, но никогда еще красноречие не призывалось к выполнению такой необычайной задачи, какую поставил себе Златоуст, а потому никогда оно и не поднималось до такой поразительной высоты и энергии¹⁴.

Как широко задумал Златоуст задачу преобразования нравов своего времени и с какою настойчивостью он осуществлял, ее, об этом свидетельствуют его многочисленнейшие церковный беседы.

Св. Иоанн Златоуст выступил на церковную кафедру не для того, чтобы своим словом только услаждать слушателей. „Разве мы без нужды и без цели хотим беседовать с вами, для того только, чтобы получить от вас похвалу, чтобы вы с рукоплесканием расходились отсюда?

Не для этого, – да не будет, а для нашей пользы. Для меня самая великая и достаточная похвала та, если кто от порока обратится к добродетели»¹⁵. Эти слова, который он любил часто повторять в своих беседах, не были простым оборотом речи, а искренним признанием любящего сердца доброго пастыря. Он действительно хотел быть, ближайшим руководителем, своих пасомых в добродетельной жизни, их учителем, отцом, братом, другом. „Вы мне сограждане, говорит он: вы мне отцы, вы мне братья, вы мне дети, вы мне члены, вы мне тело, вы мне свет, даже гораздо усладительнее этого света»¹⁶. Полный любви и доброжелательства ко всем, он и сам снискивает себе от всех горячую преданность, и никогда между проповедником и слушателями не существовало более интимных и искренних отношений. В глазах Златоуста слушатели не были безразличной массой, к которой можно было обращаться с рассуждениями общего, отвлечённого характера. Он всегда видел перед собою живых людей, с ясно выраженными запросами духа, которые и старался всячески удовлетворять; его всегда окружали люди, ожидавшие от него определенного наставления и утешения, которые и получали в самой обильной, мере¹⁷.

Для нравственного перевоспитания нового поколения христиан в духе веры Златоуст избирает метод достойный его великого проповеднического гения. Он решил, что людям должно предлагать наставление в подвигах благочестия, если можно, каждый день, чтобы ум их всегда был занят предметами божественными, – и потому стал проповедовать так часто, как только представлялось возможным. Он нашёл, что этой цели наилучшим образом служит испытание св. Писания, – и потому никогда не выпускал из рук Библии. „Мы предлагаем вам ежедневно эту духовную трапезу, говорил он в своих беседах: чтобы непрерывным научением и упражнением в бож. Писании оградить вас от всяких наветов злого духа¹⁸...

Повествование (Св. Писания) приносит величайшую пользу. Ведь совершенно невозможно, чтобы душа, занимающаяся этими историями, могла когда поддаться страсти»¹⁹. Златоуст понял, что человеку трудно сразу порвать со восьми своими худыми привычками, – и он постепенно объявляет войну отдельным порокам и недостаткам!» людей, и ведет эту борьбу до тех пор, пока не достигает каких-либо ощутительных, результатов. „Сообразив все свои недостатки, станем мало-по-малу исправлять их, говорил он: определим для себя исправить в настоявший месяц один недостаток!, в следующий затем другой, a ещё в следующий – третий. Таким образом, восходя, как бы по некоторого рода ступеням. мы достигаем неба по лестнице Иаковлевой²⁰. Если кто хочет с корнем исторгнуть страсть.., для этого исправления не достаточно однодневного или двухдневного увещания, а нужно часто и в продолжение многих дней беседовать об этом предмете, – если только хотим проповедовать не из честолюбия и для удовольствия, а для блага и пользы. Эго, мне кажется, лучший способ наставления – не переставать внушать, что бы то ни было, до тех пор, пока не увидим, что внушение перешло в дело. Кто говорит сегодня о милостыни, завтра о молитве, послезавтра о кротости, далее о смиренномудрии, тот не утвердит своих слушателей ни в одной из этих добродетелей, потому что он постоянно переходить от одного предмета к другому и от этого опять к иному²¹.

Этот способ наставления Златоуст постепенно применяет в отношении к клятвам, гневу, памятозлобию, страсти к зрелищам, сластолюбию, праздности и т. д. И только для корыстолюбия и сребролюбия делает то исключение, что не устает говорить о нем едва-ли не в каждой беседе. Социальная жизнь его времени настолько страдала от этого всеобщего порока, что о них действительно нужно было говорить день и ночь, хотя оно и не всегда принималось слушателями с любовью. „Может быть кто-нибудь из вас скажет: ты каждый день беседуешь о любостяжании. О, если бы можно было говорить об этом и каждую ночь! О, если бы и тот, кто сопутствует вам на площади и сидит с вами за трапезою, если бы и жены, и друзья, и дети, и рабы, и земледельцы, и соседи, и даже пол и стены могли изливать эту речь, чтобы через то, хотя немного, мы поудержались! Этот недуг объял всю вселенную, обладает!» душами всех, – и, поистине, велика сила мамоны»²².

Чтобы выполнить такую великую задачу, как перевоспитание целого поколения верующих, необходимо живое личное участие самих верующих в этом деле: только сознание себя виновником греха и сильное желание исправиться может привести человека к новой жизни. Иоанн Златоуст и направляет всю силу своего красноречия на возбуждение в своих слушателях этого сознания и этого желания, на воодушевление их мыслью, что только их личными усилиями может быть обеспечен успех борьбы против власти застарелой привычки, против силы отеческих языческих обычаев и законов. Безвольным людям слабой воли, легко склонявшимся к убийственному для нравственной жизни фатализму, он всячески хочет внушить мужество и уверенность в своей свободе. И в этом отношении христианский мир не знает проповедника, равного ему по силе воздействия на слушателей и по обилию средств употребляемых для их назидания и убеждения, Этот именно момент проповеданного слова и рисует пред нами св. Иоанна Златистого, как грозного пророка и вдохновенного мученика.

Златоуст верил в естественную любовь человека к добродетели, и часто изображал красоту христианского благочестия самыми привлекательными чертами, пользуясь для этого примерами библейских праведников. Но его современники, охотно слушая его восторженные речи о добродетельной жизни, часто проливая даже слезы умиления²³, в то же время оказывались бессильными побороть в себе нравственную инертность одним лишь созерцанием высоких образцов святости; поэтому он приходит к ним на помощь с богатейшим запасом других побуждении к добру. Когда сила воодушевления святою ревностью о снесении людей расширяла его проповедное слово, превращая последнее в многоводную реку или – лучше – в бурный поток, – он привлекал к делу увещания все, что только могли представить для этой цели его обширный и ясный ум, его тонкая наблюдательность, его богатое, неистощимое воображение. Он считал дозволенными для себя «все способы, которыми бы он мог сделать полезное для души»²⁴. Земля, с её непостоянными радостями и многочисленными страданиями, небо с его вечною жизнью и неизреченным блаженством, ад с его скрежетом зубовным и нескончаемыми мучениями, – все в устах Златоуста говорит о необходимости для человека непрерывной борьбы с пороком, все призывается во свидетельство того, что эта борьба должна быть начата и вполне возможна, – стоит только захотеть. Златоуст отлично знает все мелочи повседневной жизни своих слушателей, все нравы их, весь их быт, и отсюда заимствует, сильнейшие средства для исправления грешников, часто заставляя последних учиться любомудрию даже у бессловесных животных. „Я не стыжусь разведывать (о вашей домашней жизни), говорит он: потому что эта любознательность происходить не от пытливости, но от заботливости. Не бесчестие для врача осведомляться о болящем; и нам не порок всегда разузнавать о вашем спасении; ибо, узнав таким образом, что вами исполнено и что осталось несделанным, мы с должным разумением приложим, и остальные лекарства²⁵.

Но, кажется, ничем Златоуст не пользуется так часто и настойчиво для убеждения своих слушателей в необходимости для них добродетельной жизни, как изображением непрочности всего земного непостоянства человеческих дел. Знаменитую беседу на Евтропия он начинает словами, в которых наилучшим образом отразился господствующий характер, его увещаний: „Всегда, но особенно теперь благовременно сказать: Суета суетствий, всяческая суета (Еккл. 1, 2). Где, теперь пышная обстановка... Где, блестящие светильники? Где рукоплескания и ликования, пиршества и праздники?... Все прошло... Все это было как ночь и сновидение, и с наступлением дня исчезло; это были весенние цветы, и с наступлением весны все увяло: была тень – и прошла, был дым – и рассеялся; были пузыри – и лопнули; была паутина – и расторглась. Посему и воспеваем это духовное изречение, постоянно повторяя: суета суетствий и всяческая суета. Это изречение навсегда должно быть написано и на стенах, и на одеждах, и на площади, и на доме, и на дорогах, и на дверях, и в преддвериях, и в особенности на совести каждого, и должно быть повторяемо постоянно»...

Но и герои устают в непрерывной борьбе; и их мечи притупляются от времени и понемногу опускаются. Златоуст же не знал утомления во все свое двадцатилетнее служение Церкви посредством проповеднического слова. Наоборот, чем шире разливалась его деятельность, тем энергичнее он выступал против своего врага, тем выше поднимал он святое знамя христианского благочестия, тем настойчивее призывал он к покаянию и исправлению. В Антиохии, где он 12 лет проповедывал, его служение протекло сравнительно мирно, спокойно; но в Константинополе он уже весь горит, не зная ни одной минуты отдыха. Здесь он нашел тот корень зла, с устроением которого все бы легко могло измениться: на него он и набросился со всем мужеством мученика и довел борьбу до такой интенсивности, что мир никогда не перестанет удивляться его необыкновенному героизму и благоговеть перед его лучезарною святостью²⁶.

Св. Иоанн Златоуст до конца своих дней оставался верным своему служению; до последней минуты своей жизни он сокрушался о грехе и пороке и обличал их со всею беспощадностью воина Христова. Такое постоянство и настойчивость тем более удивительны, что в его проповедях, относящихся к различным периодам его деятельности, часто слышатся и скорбные ноты, звучащие уныло, тоскливо, и свидетельствующая о весьма слабых результатах, его гигантской работы. Вот некоторые жалобы Златоуста на беспечность и равнодушие, которыми современники отвечали на его апостольские призывы к добродетели.

„Ныне любовь оскудевает; осталось только имя её, а на деле её нет, но разделились мы между собою²⁷. Осталось одно пустое имя братства, и не могу придумать, как достойно оплакать такое печальное зрелище²⁸... Причину всех зол составляет отсутствие любви; оно разрушило и уничтожило все великое и славное в Церкви, все то, ради чего должно радоваться²⁹... Болезнь коснулась и Церкви, все извратила, расторгла союз тела и, вооружаемые завистью, мы восстаём друг против друга. Отсюда произошло великое развращение... Если корень шатается, потому что внутри подточен червем, то дерево упадет, хотя бы ни кто его не трогал.. Долго ли будем и мы, подобно червям, подтачивать корень Церкви?... Я вижу, что многочисленные чада Церкви повержены ныне долу, подобно мёртвому телу... Мы погасили ревность и тело Христово сделалось мертвым. Страшно выговорить это, но гораздо страшнее видеть это на самом деле. По имени мы братья, а на деле мы враги; все называемся членами одного тела, а чужды друг другу, как звери³⁰... Дела Церкви находятся в весьма худом состоянии, хотя вы думаете, что она в мире. То тяжело, что, находясь среди множества зол, мы даже не знаем, что находимся во зле³¹... Церковь разрушена и повержена долу, так как все одинаково рабствуют греху³²... Мы заслуживаем сожаления потому, что проповедуем в мёртвые души и терпим ущерб, каждый день сея и не имея возможности собрать какой-либо плод³³.„ Ведь вы должны согласиться, что если бы какая-нибудь польза в продолжение такого времени, то нам уже следовало бы прекратить свои беседы, и нам не нужны были бы наши слова»³⁴.

При таких обстоятельствах, когда труд не увеличивается успехом, или приносит только самый незначительный плод, обыкновенному работнику невозможно не поддаваться унынию. Но Иоанн Златоуст чувствовал в себе пророческое призвание, и часто говорил подобно пpop. Иepeмии, что не может не проповедовать, хотя и мало исправляются слушатели от его проповедей³⁵. И он действительно продолжал проповедовать и после того, как был лишен возможности появляться па церковной кафедре.. Те многочисленные письма, который он писал из места своей ссылки, являются по своему характеру прекрасными проповедями – и именно о том же, что всегда занимало его.

Такова была проповедь св. Иоанна Златоуста с внутренней своей, стороны. Ее любят сравнивать с проповедями других выдающихся церковных ораторов древнего и нового времени, и с удовольствием отмечают неизмеримое превосходство ораторского таланта знаменитого антиохийского святителя³⁶. Но истинное величие Златоуста заключается не в тех необыкновенных качествах его лёгкого, изящного, бесконечно-разнообразного, блещущего всеми красками восточной поэзии, слога, которыми он пленяет нас из глубины пятнадцати веков; равно – и не в тех поразительных образах его неистощимой фантазии, которые и до сих пор вскрывают пред нами художественные картины нравов тогдашнего времени, действующие на нас с неотразимою силою³⁷. Его величие существенно связано с внутренним характером его слова, который может быть назван покаянным. Он „всегда говорит божественным и небесным языком, и с великим искусством! преподаёт евангельское слово; преимущественно же он обнаруживает такое искусство тогда, когда обращается с речью о покаянии к согрешающим. По природе этот великий учитель был человек, а по воле, – Божией служитель, почему он и говорит как бы небесным языком, и как будто возглашая из самых небес, и грешников устрашает угрозами, и кающимся обещает прощение»³⁸. Проникнутый энтузиастическою верою первых веков христианства, этот несравнимый проповедник-мученик делает гигантские усилия сокрушить язычество, незаметно прокравшееся в недра самой Церкви Христовой, остановить разбушевавшееся море греха и вдохнуть в своих современников новую жизнь, – и в этом тайна бессмертия огненной Златоустовской проповеди. Она всегда будет трогать людей до слез, и всегда будет служить идеалом пастырского церковного слова именно по этой своей стороне, ибо какие бы задачи ни ставило церковной кафедре то или другое время, для неё навсегда останется божественным законом – проповедовать о покаянии ц спасении и при том проповедовать подобно Иоанну Златоусту, о котором можно сказать словом евангельской самарянки: пойдите, посмотрите человека, который сказал нам все, что мы сделали.