Полемика Локка против теории прирожденности и его собственные воззрения по вопросу о происхождении знания

Учение Декарта о врожденных идеях¹, сначала встреченное недружелюбно в католическом мире, как нововведение сомнительного свойства, вскоре в этой же сфере нашло себе и главную поддержку, когда благомыслящие представители этого мира убедились, что нововведение Декарта не только не угрожает религиозным интересам, но даже как нельзя более для них благоприятно. Таким образом, сначала встретивши оппозицию со стороны ортодоксии, теория врожденных идей затем была признана единственно ортодоксальной, так что «всякое возражение против неё считалось искушением на веру и религию»². Вследствие этого теория врожденных идей сделалась обычным и ходячим воззрением в известных сферах тогдашнего философского и богословского мира. Нужно думать также, что были в числе последователей Декарта и такие, которые понимали прирожденные идеи более определенно, чем он сам и видели в них готовый запас предшествующих опыту и независимых от него познаний. (Так можно думать, судя по возражениям Локка). Кроме того, еще в то время в Англии была целая школа платоновцев (Кедворт, Мор, Паркер, Гел и упоминаемый Локком и Лейбницем лорд Герберт Чербери³), которые приближались к картезианцам в вопросе о прирожденности идей⁴.

Против указанных сторонников прирожденности и направлена была полемика Локка. Ей посвящена первая из четырех книг его «Опыта о человеческом разуме». Поставив своей задачей в «Опыте» объяснить происхождение человеческого познания помимо врожденности, при помощи опыта, Локк предварительно как бы расчищает путь к выполнению этой задачи, указывая, что учение о врожденности и не нужно, и не основательно. При этом Локк говорит – сначала против врожденности теоретических принципов, потом против врожденности практических основоположений.

Учение о врожденных принципах ненужно и излишне, потому что, с одной стороны, при благоприятных обстоятельствах и без прирожденных истин, просто чрез употребление своих естественных способностей, люди могут достигнуть всех тех познаний, которыми они обладают. С другой стороны, самые очевидные положения, как простейшие истины геометрии и даже истина бытия Божия, могут остаться неизвестными для умов, обращенных совсем к другим предметам. Ввиду этого в ряду с способностью к образованию известных идей признавать их врожденность – то же самое, что признавать прирожденными световые представления, когда мы имеем зрение для того, чтобы получать их от внешних предметов⁵. Мало того, что такое признание ненужно, оно даже прямо вредно, потому что оно ограничивает пытливость человеческого ума, полагает пределы его познанию, заставляя принимать на веру то, что требует исследования, и дает повод уклоняться от трудов, необходимо соединенных с последним⁶. «Легко вообразить себе, как происходит вследствие этого то, что люди чтут воздвигнутых в своей душе идолов, влюбляются в свои давно приобретенные понятия, кладут печать божественности на нелепости и заблуждение», готовы принять любую несообразность за врожденный принцип и чудовищные измышления своего мозга за печать Божества и дело рук Его⁷.

Учение о врожденных принципах неосновательно, потому что факты – против этого учения, а всё, что хотят сказать нативисты в его оправдание, или само по себе неверно, или не доказывает того, что им нужно.

В доказательство прирожденности принципов, говорит Локк, обыкновенно ссылаются на их общепризнанность. – Но, во-первых, общее согласие людей, если даже его признать фактом, могло бы доказывать прирожденность известных положений лишь в том случае, если бы признание последней было единственно-возможным их объяснением, чего в действительности нет. Во-вторых, этой общепризнанности на самом деле совсем не существует, потому что большая часть человечества совсем не знает таких положений, которые могут иметь наибольшее притязание на признание их прирожденности; таковы, напр., положения: «что есть, то есть», «для одной и той же вещи невозможно быть и не быть»⁸. Наилучшим свидетельством против общепризнанности каких-либо истин, признаваемых прирожденными, служат дети и слабоумные, которые не только не знают этих истин, но даже и тогда, когда им указывают на эти истины, не понимают их и не могут дать на них своего согласия. Это показывает, что так называемые прирожденные истины вовсе не напечатлены в нашей душе от природы, потому что совсем непонятно, как может быть что-либо напечатлено в нашей душе без того, чтобы она об этом знала? Тогда придется допустить, что известные познания прирождены нам в виде способности к их образованию. Но в таком случае придется все знания признать прирожденными, потому что нет ни одного из них, которое бы мы могли образовать, не имея на то способности. Таким образом, если учение о врожденности основоположений должно иметь какой-либо смысл, то под ними никак нельзя разуметь истин, которые наш разум не всегда знает и которых может даже совсем никогда не узнать, потому что говорить, что какая-либо истина находится в душе или в уме и не замечается нами – всё равно, что приписывать познанию одновременно бытие и небытие⁹.

Чтобы устранить фактическое свидетельство против врожденности, представляемое ссылкою на детей и слабоумных, защитники прирожденных истин говорят, что эти истины становятся известными нам с началом употребления нашего разума. Это выражение, говорит Локк, может иметь двоякий смысл: или, – что познание врожденных истин лишь по времени совпадает с началом деятельности разума, или, – что это познание стоит в причинной зависимости от употребления разума. Ни то, ни другое не может быть признано. – Верно то, что те общие и отвлеченные истины, которые обыкновенно признаются врожденными, становятся нам известны не ранее употребления разума и в этом случае не представляют никакого исключения из всех других присущих нам познаний, но неверно то, что время открытия этих истин нашим разумом совпадает с началом употребления последнего, потому что у детой можно заметить многочисленные случаи употребления разума гораздо раньше, чем они достигают познания истин, признаваемых врожденными¹⁰. Нельзя допустить и того, что употребление разума необходимо для обнаружения присущих нашей душе врожденных принципов, потому что – во-первых, разум есть способность выводить неизвестное из известного, между тем как прирожденные познания по самому понятию о них должны быть нам известнее всех других и, стало быть, независимы от какого-либо вывода; во-вторых, даже странно думать, что те самые основоположения, которые должны бы были служить от природы данными руководителями разума, сами находятся нами чрез посредство последнего¹¹. Таким образом, заключает Локк, совершенно ложно, будто разум содействует познанию рассматриваемых положений, а если бы было верно, то скорее бы доказывало, что эти положения не прирождены нам¹².

Защитники прирожденных истин ссылаются сначала в доказательство их прирожденности на общее согласие относительно признания этих истин. Когда им показывают в опровержение этого на детей и идиотов, то они ссылаются на то, что это общее согласие имеет место лишь тогда, когда начнет действовать разум. Когда им говорят, что и в этом случае не бывает общего согласия, то они еще более ограничивают свое положение, говоря, что согласие с известною прирожденною истиною непременно достигается, если мы человеку, никогда не слыхавшему о ней, укажем на неё, и смысл наших слов будет понят. Но это, по мнению Локка, – вовсе не доказательство прирожденности. Если бы это принять за доказательство, то прирожденных истин оказалось бы не менее, чем сколько у нас вообще существует представлений. Сюда бы пришлось отнести не только бесчисленные математические положения, как – 1+2=3, 2+2=4 и под., но только такие естественнонаучные положения, как то, что два тела не могут одновременно занимать одно и тоже место в пространстве, но и такие, как, – что белое не есть черное, что четырехугольник не круг, что желтое не есть сладкое и проч. – одним словом, все те предложения, в которых различные представление отрицаются относительно друг друга. Так как, далее, известное положение может быть прирожденным лишь в том случае, если прирождены входящие в состав его представления, то с точки зрения защитников прирожденного знания нужно будет признать прирожденными все наши представления цветов, звуков, вкусов, форм и т. д. – На это защитники врожденных истин могут возразить, что указанные частные положения не врождены сами, а выведены из общих принципов, которые прирождены. Но такое представление дела противоречит фактам, которые показывают, что не частные положения выводятся из общих, а совсем наоборот, потому что по своему появлению первые предшествуют последним. Таким образом, немедленное признание истины, как скоро она нам предложена другими, не доказывает её прирожденности. Напротив, то обстоятельство, что нам для признания её нужно постороннее указание на неё, свидетельствует скорее, что эта истина нам не прирождена; если бы последнее было справедливо, тогда почему бы всем не знать этой истины помимо указания на неё? неужели это указание может быть яснее, чем свидетельство самой природы, напечатлевшей эту истину? Каким же образом тогда прирожденные принципы могут служить основоположениями всего нашего знания, каковыми они должны быть по представлению нативистов¹³?

Для того, чтобы спасти прирожденные истины от последнего возражения, говорят, что знание их мы имеем всегда, но раньше, чем на них укажут нам, это знание находится, так сказать, в зародышевом, неразвитом состоянии (implicit knowledge). Но это выражение, если оно обозначает что-нибудь, обозначает лишь то, что мы имеем способность к познанию известных истин раньше, чем услышим о них. Отсюда нельзя ещё утверждать их прирожденность¹⁴.

Наконец, по мнению Локка, только что указанный аргумент заключает в себе petitio principii: он наперед предполагает, что человек вообще не научается ничему новому¹⁵; поэтому, когда ему объясняют смысл известных понятий и он соглашается с положением, состоящим из этих понятий, то он не узнает что-нибудь новое, а лишь соглашается с тем, что он уже прежде знал. Но это несправедливо. Ведь несомненно то, что слова и их смысл не были вам известны от рождения, а узнаны нами лишь при объяснении нам известной истины; точно также и идеи, соответствующие этим словам, были уже приобретены прежде, но не прирождены. Если же ни слова, ни обозначаемые ими идеи не прирождены, то что же остается прирожденного в тех истинах, которые выдаются за прирожденные? Для того, чтобы соглашаться с этими положениями, вовсе не нужно знать их наперед, а нужно лишь видеть согласие или несогласие (agreement or disagreement) представлений или обозначающих их слов. Пример дитяти показывает, как постепенно, по мере приобретения представлений, мы становимся способными к усвоению положений, которые с точки зрение нативистов нужно признать врожденными. Дитя тотчас же согласится с тем, что «яблоко не огонь», потому что хорошо знает, что такое огонь и что такое яблоко, но лишь много лет спустя, вероятно, оно будет в состоянии призвать истинность положения: «для одной и той же вещи невозможно быть и не быть», потому что значение слов, входящих в состав этого положения, слишком широко по объему и слишком абстрактно для детского ума¹⁶.

Такими образом, все попытки защитников прирожденности истин отстоять тем или другим путем в том или другом виде их общепризнанность оказались тщетными. Несомненным остается, что по крайней мере половина людей не знает их. Но если бы число незнающих было и гораздо меньше, если бы, напр., это были одни лишь дети, но и тогда бы мы имели доказательство того, что эти истины не врождены нам¹⁷.

Показав несостоятельность аргумента, приводимого в пользу врожденных принципов, во всех его видах, Локк затем возражает против самого учения по существу. Он указывает, во-первых, на то, что если бы известные истины, действительно, были нам прирождены, то знание их, в качестве естественной основы всякого приобретенного знания, должно бы было предшествовать последнему, чего на самом деле нет. Не значит ли это, что природа старалась совсем напрасно, или слишком плохо начертала в нашей душе свои письмена, когда их не разбирают глаза, хорошо видящие другие вещи. «Дитя, говорит Локк, хорошо знает, что нянька, которая за ним ходит – не кошка, с которою он играет ..., но скажет ли кто, что это происходит в силу того принципа, по которому «для одной и той же вещи невозможно быть и не быть?». Во-вторых, говорит Локк, если бы известные истины действительно были нам врождены, то они не только бы должны были быть известны таким людям, как дети, идиоты, дикари, у которых на самом деле не замечается никакого признака этих мнимо-прирожденных познаний, но у них-то именно и обнаруживаться с особенною силою и ясностью, ибо у таких людей природные свойства души менее всего сглажены и извращены какими-либо искусственными, посторонними влияниями воспитания, предвзятых мнений, ходячих предрассудков и т. п. На самом же деле мы видим совсем обратное. Дети, дикари, идиоты и все невежественные люди знают лишь те предметы, которые их окружают и с которыми им приходится иметь дело (дитя – свою няньку, колыбель, игрушки; дикарь – охоту и проч.), совсем не подозревая о тех абстрактных основоположениях знания, которые, говорят, ему врождены, и последние остаются лишь предметом обсуждений и споров в школах и академиях образованных народов, у которых самое образование должно бы было ослабить силу и ясность начертанного будто бы самою природою в человеческой душе знания.

Покончив, таким образом, с вопросом о прирожденности теоретических основоположений, Локк переходит к практическим основоположениям, которым и посвящает третью главу первой книги своего опыта¹⁸. Неприрожденность практических основоположений гораздо легче доказать, чем неприрожденность теоретических принципов. Если о последних было доказано, что они, не смотря на присущую им очевидность, не обладают тою общепризнанностью, которая должна бы была принадлежать им в силу их прирожденности, то относительно первых, вовсе не обладающих такою очевидностью, не стоит никакого труда показать то же самое. Невозможно, на самом деле, найти ни одного основоположения морали, которое бы соблюдалось всеми людьми. А коль скоро эти основоположения не всеми соблюдаются, то, значит, и не всеми признаются, потому что наши действия суть наилучшие истолкователи наших мыслей. Если же признать достаточным для доказательства одно их теоретическое признание, то почему мы будем признавать их прирожденными практическими основоположениями? Оставаясь лишь в области мысли, они были бы только теоретическими основоположениями. Конечно, у человека есть прирожденные практические расположения, всеми признанные, это – стремление к счастию и отвращение (aversion) от несчастия. Но это не истины, напечатленные в разуме, а наклонности воли¹⁹. Далее, самое признание нравственных истин не носит характера первоначальности и непосредственной очевидности, который должен приличествовать врожденным истинам, а опирается на доказательства, так, в доказательство того, что нужно исполнять договоры, христианин сошлется на награды и наказание будущей жизни и на волю Бога, Гоббс – на требование общества и Левиафана, языческий философ – на достоинство человека²⁰. Но совсем не справедливо и то, будто нравственные правила, хотя не всеми исполняются, всеми признаются. Для доказательства этого достаточно вспомнить, как различны нравственные воззрения у различных народов: у многих из них мы найдем нравственные правила, которыми совершенно попираются наши мнимоприрожденные принципы благочестия, справедливости, целомудрия и пр.²¹ Если возразят, что прирожденные нравственные основоположения могут быть извращаемы, то на это можно ответить: во-первых, где критерий для определения извращенной и неизвращенной нравственности? При крайнем различии нравственных воззрений, не будет ли каждый признавать чистыми врожденными принципами лишь те, которые разделяет он сам и люди его партии? Во-вторых, если действительно признать возможность извращения нравственных принципов, то наиболее чистыми они должны оставаться у людей, ближе всего стоящих к естественному, природному состоянию – у детей, у людей необразованных; последнего однако никто из защитников прирожденных нравственных основоположений утверждать не решится.

Еще раз Локк возвращается к вопросу о прирожденных основоположениях вообще, а главным образом об основоположениях теоретических, в четвертой главе первой книги Опыта. Здесь он развивает положение, которое уже и прежде высказывал, что принципы не могут быть врождены, если не врождены входящие в них идеи, потому что признавать противное было бы всё равно, что утверждать: я имею в кармане 100 фунтов стерлингов и в то же время не имею в нём пенни, шиллингов, крон и пр. сортов денег, из которых состоит указанная сумма²². Но несомненно, что идеи, входящие в такие истины, как, что «одна и та же вещь не может быть и не быть», что «мы должны почитать Бога» не прирождены нам: что такое тожество, невозможность, почитание, детям совсем неизвестно. То же самое нужно сказать и об идее Бога, которая не только различна у разных людей, но даже прямо отсутствует у отдельных лиц – атеистов, и, по свидетельству путешественников, у целых народов²³. Но если бы даже этого не было, если бы, действительно, идея Божества была наблюдаема у всех народов, то отсюда еще так же мало следовала бы прирожденность этой идеи, как мало доказывается прирожденность идей огня, солнца, тепла и др. тем, что эти идеи существуют у всех народов: они всеобщи, потому что всеобщи условия их образования; то же самое нужно сказать и об идее Бога. «Видимые признаки необычайной мудрости и силы ясно проявляются во всех делах творения, так что разумное создание, серьезно размышляющее о них, не может не открыть в них Божества». Ввиду этого отсутствие идеи Божества у целого народа было бы гораздо удивительнее, чем отсутствие идеи огня²⁴. – В доказательство существования прирожденных идей ссылаются особенно на идею субстанции, которая, говорят, не могла возникнуть ни из внешнего, ни из внутреннего опыта. «Но, – возражает Локк, – так как эту идею мы не можем получить тем же путём, каким получаем все наши идеи, то мы и не имеем о субстанции никакой ясной идеи, и потому словом субстанция не обозначаем ничего, кроме неопределенного предположения о чём-то, нам неизвестном (т. е. о чём мы не имеем особенной – particular – раздельной, положительной идеи), которое мы принимаем в качестве субстрата или опоры (support) тех идей, которые мы знаем»²⁵. Таким образом, нет вовсе врожденных идей, а значит и нет врожденных основоположений.

Посвятив первую книгу своего опыта опровержению нативизма, Локк надеется во второй книге своего труда дать фактическое подтверждение его ненужности, объясняя происхождение идей помимо предположения врожденности. «Это, я знаю, общепринятая доктрина, – говорит Локк в начале второй книги, – что люди имеют прирожденные идеи и изначальные черты (original characters), запечатленные в их душах с самого начала их бытия. Это мнение я уже подробно исследовал, и надеюсь, что с высказанным в предыдущей книге гораздо легче будет согласиться, когда я покажу, откуда ум может получить все идеи, которые он имеет, и какими путями и в какой степени могут они вступить в него; причем я буду обращаться к собственному наблюдению и опыту каждого»²⁶.

Откуда же получает душа всё свое, почти бесконечное, разнообразие идей? «На это, – говорит Локк, – я отвечаю одним словом; из опыта (from experience); на нём основано всё наше знание и из него в конце концов вытекает»²⁷. Под опытом Локк разумеет, как он дальше выясняет, наблюдение –1) внешних чувственных объектов и 2) внутренних операций нашего духа, воспринимаемых нами в нас самих, следовательно, – опыт внешний и внутренний. «Они составляют два источника познания, откуда возникают все идеи, какие мы имеем или можем иметь естественным образом»²⁸. Первый из этих источников, посредством которого познаются чувственные качества вне нас находящихся предметов, носит у Локка название ощущение (Sensation). Второй источник идей, посредством которого мы знаем, что такое восприятие, мышление, сомнение, верование, рассуждение, знание, желание и все вообще деятельности нашего собственного духа, вполне аналогичен внешнему чувству и потому может быть назван внутренним чувством (internal sense). «Но я, – говорит Локк, – называю его рефлексией (reflection), потому что доставляемые им идеи наш дух получает чрез наблюдение (by reflecting) в себе самом своих собственных операций. Итак, под рефлексией я буду разуметь то внимание (notice), которое дух обращает на свои собственные деятельности, и благодаря которому являются в нашем уме идеи последних²⁹. Эти два (рода явлений), т. е. внешние материальные вещи, как объекты ощущения, и внутренние операции нашего собственного духа, как объекты рефлексии³⁰, суть для меня единственные источники, откуда берут начало все наши представления»³¹. «Самый высокий ум и самый широкий разум не властен ни при какой быстроте или разносторонности мысли изобрести или построить в душе хотя бы одну простую идею, не проникшую туда вышеупомянутыми путями»³². В доказательство этого Локк ссылается – во-первых, на опыт каждого человека, так как самое внимательное исследование всего наличного запаса наших идей никому не в состоянии открыть никакого следа идей, которые бы не происходили из двух указанных источников опыта; во-вторых, – на новорожденных детей, которые не дают никакого повода предполагать в них прямо по рождении готовый запас идей, а напротив приобретают их постепенно по мере развития опыта, а первоначально исключительно по мере доступа ощущений в сознание, потому что идеи ощущения по времени своего появления в душе предшествуют идеям рефлексии: первым принадлежит возбуждение душевной самодеятельности, служащей источником идей рефлексии; наконец, в-третьих – на различие содержание и характера идей у разных людей в зависимости от различие их опыта³³.

Таким образом, по Локку, – душа наша до ощущений, т. е. до всякого опыта, представляет собою белую, неисписанную бумагу (white paper), для которой лишь опыт может дать письмена знания. Все наши познания, поэтому, происходят из опыта. «Все те возвышенные мысли, которые поднимаются выше облаков и достигают самого неба, в нём имеют свое начало и основание. Во всех тех обширных пространствах, в которых странствует душа, в тех самых отвлеченных спекуляциях, до которых она может возвыситься, она ни на одну иоту не идет далее тех идей, которые представляют чувство или рефлексия её созерцанию»³⁴.

Настоятельное указание Локка на то, что всё наше познание начинается ощущением, до которого душа подобна белой бумаге, давало повод причислять его к сенсуалистам³⁵. Между тем это совсем неверно, потому что сенсуалистом Локк во всяком случае не был. Большою заслугой Локка было то, что он первый выработал надлежащее понятие об опыте, включив в объем этого понятия не только внешний, но и внутренний опыт. Ставя внутренний опыт лишь наряду с внешним в качестве равноправного ему источника знания, а вовсе не выводя первый из второго, Локк этим уже дает ясное доказательство, что он не был сенсуалистом, т. е. не выводил всего познания из ощущения, хотя и считал ощущение необходимым условием пробуждение познавательной деятельности³⁶. Но если Локк не был сенсуалистом, то, по-видимому, его можно назвать эмпириком, потому что он, хотя не выводит всего познания из ощущения, однако решительно утверждает, что оно происходит только из опыта. Названием полного эмпиризма характеризует учение Локка Ибервег в своей истории новой философии; он говорит: «совсем неверно называть Локка отцом последовательного сенсуализма новейшего времени. Положение: nil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, чтобы иметь значение для Локка, должно получить, по крайней мере, прибавку externo et interno. Но Локк является представителем полного эмпиризма, говоря, что нам невозможно выйти за пределы представлений, которые доставлены нашему размышлению чувственностию и рефлексией»³⁷. Мы однако сейчас увидим, что и против такой характеристики Локкова учения находят возможным спорить.

Нужно заметить, что когда Локк выводит всё познание из опыта, то он разумеет собственно только содержание или материю познания. Он спрашивает: откуда душа получает весь материал (ill [должно быть all] the materials) для своего разума и знания? и относительно именно этого материала утверждает, что он происходит из опыта.

«Наше наблюдение, продолжает он, направленное или на внешние чувственные объекты, или на внутренние операции нашего духа..., есть то, что снабжает наш ум всем материалом мышления»³⁸. Мы видим, таким образом, что Локк очень ясно противополагает разум его содержанию. Не менее ясно делает он это и в другом месте, когда говорит: «сила человека и способ его деятельности приблизительно одни и те же, как в материальном, так и в интеллектуальном мире. Ибо в обоих он не имеет никакой силы создать или уничтожить материю, и всё, что он может сделать, это – связывать, сопоставлять, или разделять различные её части»³⁹. «Не подлежит ни малейшему сомнению, – говорит Локк еще, – что как идея без разума или рассудка, так и разум или рассудок без идей не дают нам знания»⁴⁰. Отрицая прирожденность содержания и сводя его к опыту, Локк нигде не делает ни малейшей попытки вывести из опыта и самый разум и даже, по-видимому, не подозревает возможности такой попытки. Итак, познание в его настоящем виде, хотя и происходит из опыта (по своему содержанию), но не производится им, оно есть результат взаимодействия опытного содержания и существующих прежде опыта способностей разума, пробуждающейся под влиянием опыта его самодеятельности. Первая и низшая ступень этой самодеятельности, или, как выражается Локк, «первая способность (capacity) человеческого разума состоит уже в том, что душа приспособлена (is fitted) к получению впечатлений, производимых на неё или внешними объектами чрез посредство чувств, или собственными её операциями»⁴¹. К числу таких же способностей разума принадлежат, конечно, способности сохранения и воспроизведения представлений⁴². Но способностями, которыми пользуется разум в деле собственно познания (understanding)⁴³, являются способности – различения, сравнения, соединения, наименования и абстракции⁴⁴. Из них на первом месте по степени важности Локк ставит способность различения. Без неё невозможно бы было никакое знание в собственном смысле этого слова. На этой способности отличать одну вещь от другой основывается очевидность и достоверность многих самых общих положений, которые считаются врожденными истинами вследствие того, что, упуская из внимания истинную причину общего признания их, приписывают её всецело однообразным врожденным впечатлениям, между тем как на самом деле оно основывается на этой присущей душе способности ясного различения, посредством которой она воспринимает две идеи, или как тожественные, или как различные»⁴⁵. Теперь спрашивается: каким образом происходит приложение известных форм духовной самодеятельности к опытному содержанию познания? Оно происходит, по мнению Локка, путем непосредственного усмотрения или интуиции. Наше знание состоит в том, что душа усматривает свои идеи, их сходство или различие и все вообще отношения так же, как глаз усматривает свет. «Таким образом душа усматривает, что белое не черное, что круг не треугольник, что три больше двух и равно двум с единицей»⁴⁶. В том случае, когда невозможно непосредственно усмотреть отношение между двумя представлениями, между ними в качестве посредствующего члена вставляется еще одно или несколько представлений, при помощи которых путем того же усмотрения устанавливается отношение между первыми двумя представлениями. Это – знание демонстративное⁴⁷.

Говоря о способностях разума по учению Локка, нужно иметь в виду предостережение самого философа относительно того, чтобы слову способность не придавалось какого-либо мистического значения, которое усвоялось ему схоластиками. Это предостережение делает Локк в 21-й главе второй книги своего Опыта, посвященной вопросу о силе, где, между прочим, рассматривается вопрос о свободе воли. По поводу этого вопроса Локк неоднократно возвращается к разъяснению понятия способности. «По обыкновенному способу выражения, – говорит Локк, – разум и воля суть две способности души – название довольно подходящее, если употребление его не порождает путаницы мыслей, давая повод к предположению, что оно означает некоторые реальные существа (beings) в душе, которые совершают действия разума и воли»⁴⁸. Подобно тому, как способность говорить, способность ходить, способность танцевать суть не что иное, как различные модусы движения, так разум и воля суть только способы духовной деятельности, или, как выражается Локк, различные модусы мышления (several modes of thinking). Было бы напрасно поэтому искать в способностях Локка какие-либо содержательные потенции, хоть сколько-нибудь похожие, напр., на прирожденные идеи Декарта. Правда, Локк решительно заявляет, что он не отрицает существования способностей в теле и в душе, но уже одно то, что Локк приравнивает душевные способности к способностям тела, показывает, как нужно его понимать: способность есть не что иное, как наличность условий для постоянного произведения известного действия, заключающихся в самой конструкции тела или духа. Это Локк и выясняет дальше, когда указывает, что признавать душевные способности в виде каких-то действующих в душе агентов все равно, что предполагать для объяснения пищеварения особую, так сказать, специфическую пищеварительную силу. Подобно тому, как для произведения пищеварения нужны известные обусловливающие его материальные средства или причины, так точно нужны известные принадлежащие духу средства, свойства или силы, которые, как бы мы их ни называли, должны обозначать собою лишь наличность условий или причины для того, чтобы состоялась какая-либо духовная деятельность⁴⁹.

Итак, мы видим, что под способностями разума, о которых говорит Локк, нужно разуметь духовную конструкцию, лишенную всякого содержания и безразличную к какому угодно содержанию, известную нам лишь постольку, поскольку она должна служить причиною различных невыводимых из опыта духовных деятельностей⁵⁰. Само собою разумеется, что такая духовная конструкция прирождена нам так же, как и самый дух, и Локк иногда прямо говорил об этой врожденности. Во 2-м издании своего Опыта в письме к читателю Локк говорит: «Мы сходимся с ним (т. е. с Leowde) в том, что он говорит ... относительно прирожденных понятий... По его взгляду, прирожденные понятия суть условные вещи: проявление их душою зависит от стечения различных обстоятельств. Всё, что он говорит о прирожденных понятиях, сводится в конце концов к тому, что существуют известные положения, которых душа не знает сначала, при появлении человека на свет, но истину которых она может с достоверностию узнать потом, при содействии внешних чувств и при помощи некоторого предшествующего развития. Но это составляет то самое, что я утверждал в своей первой книге. Я полагаю, что... эти положения не находятся в душе пока не познаны; душа обладает только способностью познать их; познаются же они тогда, когда наступает то стечение обстоятельств, которое этот талантливый авгур считает необходимым для проявления их душою». В другом месте Локк то же самое говорит в приложении к нравственным принципам. «Если под прирожденными нравственными принципами разумеется только способность со временем рассматривать действие с нравственной точки зрения (хотя называть способность принципом неудобно), то я никогда не отрицал прирожденности такой силы. Я утверждал только, что нет прирожденных идей или прирожденного восприятия соединения идей... Я думаю, никто из читавших мою книгу не может сомневаться, что я говорил только о прирожденных идеях, а не о прирожденных силах. Естественные силы могут развиваться чрез упражнение и затем ослабевать от неупотребления, и таким образом всякое знание должно получаться чрез упражнение этих сил»⁵¹.

После изложенного нами учения Локка о прирожденных способностях вопрос о том, был ли Локк действительно эмпириком, осложняется. На основании этого учения г. Серебренников оспаривает справедливость приведенной нами выше из Ибервега характеристики Локка⁵², и склонен приближать учение Локка к Декартовскому нативизму. Большая заслуга г. Серебренникова и еще прежде его проф. Каринского состоит в том, что они очень основательно раскрыли связь, действительно очень значительную, между учениями Локка и Декарта. Но нам думается, что в вопросе о прирожденности эта связь представлена не совсем в правильном свете. Г. Серебренников приводит то место из Декарта, где он утверждает, что он никогда не писал и не полагал, что душа нуждается в прирожденных идеях, составляющих нечто отличное от её способности мышления и затем сопоставляет это место с приведенною нами выше выдержкою из Локка, где последний признаёт врожденность душевных способностей. Оказывается таким образом, что между Декартом, которого всегда признавали нативистом, и Локком, которого называют эмпириком и сенсуалистом, нет никакой разницы. Получается большая странность, которая исчезает лишь в том случае, если мы признаём то, что старались показать в другом месте⁵³, именно, что слова Декарта, на которые ссылается Локк, понимаемые в их строгом смысле, никак не согласуются с учением Декарта, высказанным им в Meditationes. Стало быть, приходится допустить одно из двух: или эти слова устраняют то, чему учил Декарт прежде, или же они не точно выражают смысл прежнего Декартовского учения. Г. Серебренников принимает, очевидно, первое, когда говорит, что у Декарта намечены две точки зрения на врожденность, но при этом совсем не обращает внимания на то, что эти точки зрения одна другую исключают⁵⁴. Сам Декарт, однако, очень ясно дает понять, что в этих словах он не отрицает первоначального учения, а только разъясняет, хотя по существу дела это «разъяснение» разрушает теорию Декарта, но во всяком случае одно из двух: или Декарт действительно учил тому же, чему и Локк, но это лишь в том случае, если он отказался от своего учения о врожденных идеях, или Декарт не отказывался от учения о врожденных идеях, но в таком случае он никогда не был согласен с Локком в учении о врожденности. – В частности, что касается указываемой г. Серебренниковым попытки самого Локка сблизить свое учение с учением нативистов в приведенных выше словах из письма к читателям, то нельзя не видеть, что здесь искусственно стираются различия между Локковым учением и нативизмом, путем сведения прирожденных идей к способности познания. Если нативист и согласится на такое видоизменение в терминологии, то все-таки он способность познания должен понимать иначе, чем Локк, и согласие между ними будет только в словах, а не в мыслях. С другой стороны, и то «стечение обстоятельств», о котором говорит Локк в своем письме, будет иметь весьма различное значение в глазах нативиста и в глазах Локка; между тем как первый будет видеть в этом стечении обстоятельств лишь повод к проявлению известного рода идей, последний будет рассматривать его как источник для их образования.

Одно то обстоятельство, что Локк признаёт прирожденные способности, не дает права ставить его в разряд нативистов и не препятствует считать его эмпириком. Оправданием такого воззрения на учение Локка будет служить его настойчивое стремление вывести всё наше познание из опыта. Идеал, который ставит себе Локк, чисто эмпирический. Он хочет объяснить происхождение познания при том предположении, что душа наша до опыта представляет собою лист совсем белой неисписанной бумаги, или совершенно закрытую темную комнату, в которой есть лишь два окна – внешний и внутренний опыт, и в которую не проникает ни один луч света, пока не откроется первое из этих окон⁵⁵. – Правда, способность познания есть для Локка нечто прирожденное и данное в готовом виде. Но ведь легко понять, что для Локка задача эмпиризма не могла еще определиться в том широком объеме, какой она получила впоследствии: чтобы со всею ясностью поставить вопрос об опытном происхождении самой способности познания в данном её виде, нужна была продолжительная последующая разработка эмпирического принципа. Неудивительно, если Локк говорит о прирожденной способности познания, когда даже Стюарт Милль не решается отрицать прирожденную конструкцию разума. «Суть ли три так называемых фундаментальных (логических) закона законы наших мыслей в силу прирожденной структуры духа или же просто потому, что мы примечаем их всообще-истинными о наблюдаемых феноменах, – я не решу положительно», – говорит этот ревностный поборник эмпиризма⁵⁶. Вообще прирожденность известной духовной конструкции имеет за себя настолько веские и почти очевидные данные, что для эмпирика предстояла задача, не отрицая её, по возможности примирить ее с своими принципами, и такую попытку сделал впервые лишь Спенсер.

Г. Серебренников, стараясь доказать, что учение Локка не было эмпиризмом, представляет его интуитивистом. Для этого он противопоставляет заявлению Локка, что всё наше познание происходит из опыта, другое его заявление, по которому всё наше познание основывается на интуиции⁵⁷. Но кто прочитает это место из четвертой книги Локкова Опыта, где он говорит об интуиции, увидит, что Локк совсем не отличает ее от внутреннего восприятия, т. е. от внутреннего опыта: интуиция усматривает не только отношения между идеями, но и самые идеи; отсюда видно, что она по существу дела не отличается от так называемой у Локка активной перцепции⁵⁸.

Едва ли однако будет законно вместе с Ибервегом характеризовать учение Локка как «полный эмпиризм». Полным эмпиризмом можно бы было назвать лишь такую доктрину, которая бы объясняла из опыта не одну только материю познания, но всё познание, как целое. Такая задача, как мы уже говорили, для Локка была невыполнима. Но поэтому-то он и не был полным эмпириком. Для эмпирика, как такового, существуют только факты сознания в качестве принципа объяснения. Говорить о каких-либо прирожденных способностях он не имеет права, не покидая строго эмпирической почвы. Самая форма познания для него не должна существовать, как что-то независимое и отдельное от процессов познания и его содержания. Поэтому эмпирик не имеет права противополагать разум, как способность и формирующий принцип знания, содержанию последнего, и легко видеть, что у Локка учение о разуме и о познавательных способностях покоится вовсе не на эмпирических началах, а на метафизическом предположении о существовании самостоятельного духовного начала в человеке⁵⁹. Отсюда и вытекает у него раздвоение между содержанием знания – известными идеями – и разумом. Дело представляется так: разум существует сам по себе, идеи сами по себе. Опыт – внутренний и внешний – доставляет идеи, разум их созерцает. При этом он может оставаться совершенно пассивным зрителем, может отнестись к созерцаемому активно, подвергнуть доставляемый ему материал переработке⁶⁰. Такое противоположение между разумом и идеями, между пассивной и активной стороной познания, вовсе не дано в опыте, который представляет нам познание, как один целостный и нераздельный психологический факт. – Ввиду этих соображений не будет точным назвать учение Локка полным эмпиризмом и, напротив, нужно будет признать его эмпиризм относительным. Принимая во внимание эту относительность Локкова эмпиризма, мы не будем удивляться, если найдем в учении Локка сходство с учениями совсем не эмпирическими. Таково, с одной стороны, некоторое сходство Локка в учении о прирожденном разуме с Аристотелем, от которого однако Локк отличается тем, что придает понятию разума гораздо менее реального значения, чем то делает Аристотель, и еще большее сходство с Кантом в учении о формальной и материальной стороне познания (разуме и идеях), причем однако между обоими философами остается такое большое различие, которое не позволяет относить их к одной категории. Чтобы убедиться в этом различии, достаточно вспомнить, что Локк без всякого стеснения выводит из опыта идеи пространства, времени, причины и т. п., не говоря уже о том, что Локк был еще весьма далек от грандиозного предприятия Канта – объяснить самый опыт, как результат взаимодействия субъективной формы и объективной действительности, или априорного и апостериорного начал.

Доселе, впрочем, мы говорили о принципиальной стороне Локковой психологии знания. С этой стороны эмпиризм Локка должен быть назван неполным или относительным. Но нам придется сделать еще одну уступку, когда мы от принципов перейдем к их действительному применению. Нам придется тогда назвать эмпиризм Локка не только неполным, но и не совсем последовательным, нередко отступающим от своих собственных принципов. Так, Локк видел себя вынужденным признать за некоторыми положениями абсолютную необходимость, которой опыт никак не может оправдывать; таковы принципы тожества и различия⁶¹, субстанции⁶², причинности⁶³. Нужно впрочем заметить, что Локка весьма мало смущает этот признак необходимости; признав его, он всё-таки продолжает выводить указанные принципы из опыта. При этом Локк обнаруживает большую наивность: указав, как мы прилагаем к явлениям опыта идею, которой он сам по себе вовсе не дает, Локк остается в полной уверенности, что он представил достаточное эмпирическое объяснение. Вот, напр., эмпирическое объяснение происхождения идеи причинности: замечая, что наши чувства воспринимают постоянную смену вещей, мы не можем не видеть, что различные частные свойства и субстанции начинают существовать, и что они получают это свое существование от постоянного применения и деятельности какого-либо иного бытия. Из этого наблюдения мы получаем идеи причины и действия⁶⁴. Таким же путем объясняется происхождение идей тожества и различия⁶⁵. Ha поверхностность Локкова мнимо эмпирического объяснения идеи и силы обращал взимание уже Юм⁶⁶. Только относительно идеи субстанции Локк прямо сознается, что она не дана нам ни внешним, ни внутренним опытом, хотя при этом – конечно, совершенно напрасно – думает избежать затруднения, приравнивая эту идею к чистому нечто⁶⁷. – Идея Божества по своему содержанию возникла так же, как другие сложные идеи, чрез соединение нескольких идей, в данном случае чрез соединение идеи субстанции с идеями знания, могущества, продолжительности, увеличивая их при этом до бесконечной степени⁶⁸. Самая же идея бесконечности имеет только отрицательный характер⁶⁹ и отвлечена от идей – пространства, времени, числа, в которых она содержится вследствие отсутствия оснований полагать где-либо им предел⁷⁰. Локк однако не мог не видеть, что существо, служащее объектом этой идеи, не только не встречается в опыте, но и не может быть предметом опыта. Откуда же мы берем основание для образования идеи и для утверждения её реальности? Локк указывает таких оснований два; во-первых, неизбежность заключать от существования временного к бытию вечному, от мирового благоустройства к его Премудрому Виновнику; во-вторых – откровение⁷¹. Последнее едва ли вытекает из начал эмпиризма; но и первое не совсем в согласии с ними, поскольку неизбежность прилагать закон причинности к вопросу о происхождении мира и его порядка Локку вовсе не удалось бы доказать из опыта.

Таким образом, мы видим, что в осуществлении своего эмпирического идеала Локк нередко отступал от строгости его требований. Но он всегда делает это так, что, по-видимому, совсем не замечает отступления. Поэтому, если не на самом деле, то по намерению остается почти всюду эмпириком.

Н. Городенский.