Из студенческих воспоминаний

(Посвящается студентам Духовных Академий)

Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе. – Яко тамо заповеда Господь благословение, и живот до века (Пс.132:1, 3).

Предисловие

Друзья-товарищи! Пятьдесят промчалось лет, как окончили мы курс Киевской Д. Академии, по счету четырнадцатый (1845–1849 г.). Из вступивших в состав оного, множайшие – до сих пор – окончили и курс жизни. Приближаясь и мы немногие, оставшиеся еще – по милости Божией – в живых, к концу земного странствования, – вспомянем с любовию христианскою бывших наших академических начальников и наставников, а также и наших собратов, в вечность отошедших прежде нас: – молитися о душах наших. Так, так: знавши их благочестие и благонравие, уповаю, что, если не все, то многие из них предстоят молитвенниками и за меня грешного, сие пишущего от сердца, исполненного памятию любви христианской о незабвенных. Итак, начинаю.

***

В наше счастливое в студенчестве время воспитанники духовных семинарий знали добре Священное Писание. Знали тогда семинаристы добре и все науки богословские, в частности отличались студенты разных семинарий преимущественными успехами в разных науках тогдашней школы богословской – духовных семинарий православных и духовных наших Академий. Студенты семинарии Могилевской изумляли нас – своих сокурсников по Академии – подробным знанием священно-церковной истории, по руководству к знанию сей истории составленному блаженной памяти Иннокентием, епископом Пензенским. Студенты из семинарий Воронежской, Полтавской, Черниговской и Харьковской оказывались великими знатоками Священного Писания и были добрыми проповедниками. Рязанцы отличались знанием древних языков. Орловцы и Туляки были великими математиками. И вообще собравшийся в Киев в 1845 г. сонм юношей-семинаристов был настолько подготовлен к слушанию высших курсов наук в Академии, что можно было хотя отчасти согласиться с замечанием одного из студентов XIV курса, любезнейшего Иосифа Стефановича Алексинского, который раз на прогулке по бульвару Киево-Подольскому говорил пишущему сие товарищу своему не шутя сие: «знаете ли, Н. I., что я думая о нашем курсе?» – я: «что же именно»? – Алексинский: «думаю, что все мы – гении»... Сей добрейший и подлинно умнейший юноша почил о Господе, как только окончил курс Академии. Вечная буди тебе память, и да вчинит тебя, душа добрая Иосифе, Господь в чин гениев небесных – святых ангелов Божиих, призревши благоутробно на непорочную юность твою!

Вы, юные читатели сей статейки, конечно скажете, что мысль Алексинского была детски-наивна, ибо гении не являются во множестве, и не очень часто являются они. Поясню же вам, возлюбленные, что в наше время всех перваков семинарий звали гениями. А как из таких перваков составился и курс наш – 14-й, то Алексинский – по тогдашним понятиям – был прав, назвав всех студентов 14-го курса гениями. И еще замечу при сем, что в наше время не было у первых семинарии студентов стремлений поступить в университеты: все перваки тогда желали быть студентами Духовных Академий. Почему так? По многим причинам, но главнее по той, что свет просвещения в духе истинного христианства изливался на тогдашних семинаристов из Духовных Академий. Так что можно сказать, что мы, еще в семинариях обучаясь, уже состояли в числе слушателей наших Духовных Академий. Ибо, во-первых, все наши добрые и препочтенные наставники в семинариях, и даже в духовных училищах, были питомцы Академий; во-вторых – кроме их нам уроков из Академий ими изнесенных – мы имели счастие читать журналы всех наших Академий. Журнал Киевской Духовной Академии Воскресное Чтение прочитываем был нами еще когда были мы в дух. училище. Равно и журнал Спб. Дух. Акад. Христианское Чтение. В 1845 году мы читали и журнал Моск. Дух. Акад. Творения св. Отцев, – и благоговейно благодарили издателей за подарок нам истинно твердой пищи богословия в драгоценных творениях св. Григория Богослова¹. Кроме того из той же Академии явился к нам благодатный гость во спасение – св. Иоанн Златоустый, в переводе его толкования свящ. Евангелия от Матфея, совершенном незабвенным в истории духовного просвещения профессором Моск. Дух. Акад, протоиереем Петром Спиридоновичем Делицыным. В Христ. Чтении много статей было напечатано, которые нас истинно питали духовно. Из них – после драгоценных слов святоотеческих – особенно памятны труды преосвященного архиепископа Иннокентия (Борисова), помещенные в журнале сем: это 1) Жизнь св. Ап. Павла и 2) Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа. Последнее творение автор многократно исправлял потом, по требованию Святейшего Синода, и в окончательном – по исправлении – виде своем оно явилось книгою замечательною и предостойною внимания каждого, кто истинно любит и чтит Господа Иисуса Христа, великого Бога и Спаса душ наших.

Кроме этого сочинения преосвящ. Иннокентия (Борисова) мы назидались и другими его драгоценными творениями. Незабвенен доселе дар пишущему сие от наставника семинарии Владимирской, бывшего слушателя Иннокентиева в IХ-м курсе Киев. Дух. Акад. Алексея Васильевича Миртова; и дар сей был «Светлая седмица» – сборник Пасхальных проповедей Иннокентия. Позднее наслаждались мы и его другими многими проповедями: «С нами Бог – беседы на Рождество Христово», «Св. В. Четыредесятница – беседы на В. Пост» и проч.

Замечательно, что один из дух. сыновей преосв. Иннокентия видел во сне: явился ему архиеп. Иннокентий и сказал: прощены мне грехи мои за многие мои проповеди. О сем видении поведал пишущему сие схииеромонах Николай, недавно скончавшийся во св. Киево-Печ. Лавре.

Назидались мы и лекциями знаменитого тогда профессора Спб. Дух. Академии Василия Николаевича Карпова. Его пневматологии позавидовал бы и пресловутый тогда Гегель. Благодаря наставникам нашим в семинариях, мы прочитывали с великою для ума и сердца пользою такие драгоценные книги, как «Торжество Евангелия», «История восточной и западной церкви (в энциклопедическом лексиконе незабвенного нашего ученого Николая Иоанновича Надеждина). – А в ограждение юных умов наших от заразы страшным ядом волтерианства, Господь привел нам читать замечательное сочинение одного из благочестивых аббатов Франции, под заглавием: «История якобинского клуба» – в 9-ти больших томах. В первом томе этой книги узрели мы воочию ту сатанинскую ненависть Вольтера ко Христу, о которой поведал нам во Владимирской дух. семинарии профессор наш по истории, Василий Федорович Романовский (из воспит. М. Д. Л.). Он говорил нам: «Вольтер от злости на то, что 12 Апостолов пронесли Евангелие по всему миру, грыз себе ногти до крови».

Итак, повторяю, – мы были учениками Академий, еще до вступления нашего в Академию. Тем не менее слово: «Академия» звучало для нас восхищающим словом, и мы сердечно радовались, когда удостоились быть принятыми в число воспитанников Киевской Дух. Академии в 1845 году... Мы... не о себе говорю сие, неподходящее к одной личности, слово, но говорю о всех студентах дух. семинарий, стекшихся тогда во град Киев, в его досточтимую издревле духовную школу... Все, все радовались мы тогда, прибывшие сюда из разных местностей России Богоспасаемой.

14 августа 1845 года переносил нас студентов паром чрез реку Днепр. Благовест к божественной литургии в св. Киево-Печерской Лавре оглашал слух наш. День был светлый. Радостно чувствовалось на душе. Мы прибыли в здание Академии, где нашли все приготовленным к принятию нас – новичков. После праздника Успения Богоматери вечером на 16 августа пошли мы студенты ко всенощной: помолиться Всемилостивому Спасу, в особенности о том, чтобы даровал Господь благодать приобрести в Академии право быть магистрами – сиречь учителями богословия. Академия нам показалась прекрасною. Ибо начальники и наставники в оной тогда 1845–1849 г. – были верх желаемого совершенства. Но – что драгоценнее было юношеским сердцам нашим – первосвятитель тогдашний, блаженной памяти высокопреосвященный митрополит Киевский и Галицкий Филарет (Амфитеатров) не менее светил миру, как и его друг-современник незабвенный во святителях Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский.

При отъезде в Академию, не без скорби расставаясь с родителями и сродниками, мы чувствовали вместе грусть и о том, что оставляем наших драгоценных епархиальных архипастырей. Но как скорбь наша по родимых нам утолилась, когда мы в начальниках и наставниках Академии нашли себе истинных отцов; так и в скорби по архипастырях утешились мы созерцанием и слышанием Филарета (Милостивого – как его звали в Киеве тогда все), который – как солнце – сиял всему ученому миру Киевскому, не только духовному, но и светскому².

На другой день после праздника в честь Нерукотворенного Образа Христова, 17 августа 1845 г. собрались мы-новички в зале Академии писать экзаменационное сочинение на тему, данную митрополитом: «В чем более проявились Божии премудрость и благость и всемогущество, – в творении мира или в искуплении человека?». Наилучшие сочинения посему оказались двух студентов: одного из семинарии Владимирской и другого – из Киевской. Сей последний был одним из лучших воспитанников 14-го курса Киевской Академии. Он написал и третное сочинение на тему: «В чем состоит образ и подобие Божии в душе человека» превосходное, за что и удостоен был быть поставлен в списке к экзаменам Р. X. 1845 г. под 1-м номером. К сожалению, болезнь в глазах ему – Василию Васильевичу Крыжановскому – не дозволила много заниматься наукою, так что окончил он курс Академии только со званием студента. Болезнь глазная не оставляет его и доселе. Он – пастырь церковный в селе, где и родитель его священствовал. Несмотря на болезнь в глазах, о. Василий Васильевич Крыжановский продолжает заниматься науками. Любимейший предмет его занятий – богословие нравственное. И он так прекрасно изучил оное, что если бы ему дали в Академии кафедру нравственного богословия, то Василий Васильевич высоко поднял бы знамя науки этой... Сам он, могу сказать, осуществление нравственности истинно-христианской. Проповедник он великолепный, но по смирению проповедей своих не отдает в печать. По чувству того же смирения он остается и сельским пастырем, хотя его многократно вызывали в настоятели соборных храмов в епархии Киевской. Пишу нарочито с подробностию о сем студенте 14-го курса Киевской Духовной Академии, – чтобы показать некоторым из русских писателей, любящим нападать на духовенство, в особенности сельское, – что и в селах православной нашей России – благодарение Господу – еще горят светильники истинные. Незабвенный поэт русский Иоанн Иоаннович Козлов в поэме: «Наталья Борисовна Долгорукая», – без сомнения не наобум, а по собственному наблюдению изобразил образ превосходного сельского священника в селе графа Шереметева под Москвою. Вечная да будет за сие память рабу Божию приснопамятному Иоанну.

А тебе, возлюбленный по курсу собрат, честнейший отец Василий, 75-летнему старцу, тоже 73-летний старик, желаю прожить еще на свете лет двадцать пять, для славы Божией, для блага церкви, для спасения многих.

После экзаменов вступительных и богомольного путешествия нашего в Лавру, объявлено о принятии нас в число студентов Академии. Но вместо восьмидесяти кандидатов, оказалось только шестьдесят принятыми. Затем молебен о благоуспешности учения в храме Благовещения Конгрегационной церкви, и началось учение. На первые уроки пришли некоторые из непринятых. На последующих уроках они от нас скрылись. Нам было жаль, что нас оставили эти юноши. Но впоследствии времени Господь привел нас видеть их уже на службе, по выслушании ими университетского курса, и даже хоронить их, – и мы провожали их на тот свет, как наших добрейших товарищей по Академии, хотя весьма кратковременных³.

Первый, кто осчастливил нас, грустивших по родинах своих, был бакалавр иеромонах Михаил (Монастырев). Он на первой лекции по Священному Писанию указал нам способ избавиться от хандры в христианском Философствовании. Рекомендовал также книги для чтения, которые внушают истинно-христианское мудрование ⁴. Незабвенна первая лекция нам отца Михаила. Это было толкование профессором псалма 102-го, с приложениями содержащихся здесь истин к жизни каждого верующего в Господа Бога, и верного Господу Богу христианина. Возвышенная песнь сия свящ. псалмопевца истинно высоко, поэтически, и, можно сказать, свыше вдохновенно изъясняема была нам профессором. Отец Михаил был профессором по классу Свящ. Писания, и вместе по предметам свящ. герменевтики и богословия сравнительного. В уроках по этому богословию, профессор победоносно обличал догматические заблуждения римско-католиков, равно как и их своевольные изменения древлеправославного и вселенского чинопоследования всех седми таинств церковных. Что касается доктора немецкого Мартина Лютера, то его отец Михаил громил беспощадно. Замечу здесь, кстати, что и тогдашний владыка митрополит Киевский, блаженные памяти Филарет Милостивый (Амфитеатров), не мог спокойно говорить об оном муже, который – по верному изречению незабвенного нашего историографа церковного, блаж. памяти Иннокентия епископа Пензенского – разодрал церковь западную (см. церк. истор. Иннок. в. 16-й – о реформации). Подобно сему говорил о Мартине Лютере и Митрополит Киевский Филарет, который изображал Лютера словами псалма семьдесят девятого. О, сколь трогательна сия священная песнь – молитва церкви святой к Верховному Пастыре-Начальнику Своему, начинающаяся словами: Пасый Израиля вонми... Виноград насадил ecu... он исполнил землю и проч, векую низложил ecu оплот его и обимают его вcu мимоходящии путем. Озоба его вепр ⁵ от дубравы, и уединенный дивий пояде его Боже сил обратися... Господи Боже сил! обрати ны, и просвети лице Твое, и спасемся.

Сравнительное богословие тогда носило название богословия обличительного, и в состав сей науки входило и рассмотрение заблуждений неверия. Отец Михаил оставил Академии и лекцию эти – против неверия. Он в них обличает неверие скрытное – укрывающееся под благовидным наименованием философии – в трех видах: натурализм, идеализм и пантеизм, – и неверие открытое также в трех проявлениях: безбожие, религиозная сомнительность и погибельнейший индиферентизм. Эти его замечательные лекции сохранились только в манускриптах. Лекции же по учению о вероисповеданиях христианских верно передал в печати приснопамятный архимандрит отец Иннокентий (Новгородов), бывший ректором Казанской Духовной Академии, в своем почтенном труде: «Обличительное богословие» ⁶. Известный досточтимейший профессор Обервек в примечательной книге своей «Свет с Востока» указывает те же отступления латинян от древле-православного совершения и преподаяние Таинств Церкви, какие были указаны отцом Михаилом. Здесь кстати упомянуть о замечательном изречении преосвящ. архиепископа Димитрия (Муратова) «Если врачевания для исцеления от болезни должны быть употребляемы согласно предписаниям о них врачей: то не тем ли более врачевания Врача Небесного, Пастыря и Посетителя душ, Великого Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа, каковые суть учрежденные Им в Церкви седмь Таинств, должны быть употребляемы нами с возможным тщанием сохранять точно чин оных Самим Спасителем установленный». О, Богослове наш мудрый и незабвенный иерарше Димитрие! Вечная тебе память в церкви да пребудет!..

Отец Михаил был сокурсником преосвящ. ей. Феофана (Х-го курса К. Акад.) и его земляком и другом (оба из Орловской губ.). Преосвящ. Феофан сохранял свою дружески-братскую любовь к о. Михаилу, и по чувствам сей любви благословил к отпечатанию во Владмирских Е. В. в 1865-м году «воспоминания об о. Михаиле (Монастыреве) одного из бывших его слушателей ⁷. Их же товарищем по курсу был и В. П. Макарий (Булгаков) митрополит Московский. Сокурсники их всех по Академии – протоиереи в Киеве, Нижнем- Новгороде, Вятке⁸, единогласно свидетельствовали, что сии три священноинока: Феофан, Михаил и Макарий в Академии являли в себе истинных аскетов, и в особенности Феофан и Михаил, точно сохранявшие Евангельское слово о первоначальнике иноков христианских – святом Предтечи и Крестителе Спаса Иоанне (Лк.1:15). Когда отец Михаил скончался, В.П. Макарий (Булгаков), высказывая близким глубокую скорбь сердца о ранней кончине сего благочестивого собрата во Христе, между прочим, говорил и сие: «если бы сей приснопамятный муж подольше пожил на свете, – много опередил бы он меня в моих трудах ученых». Сие замечание многоученого Макария митрополита тогда же, т. е. вскоре по кончине отца Михаила, слышали мы – бывшие его слушатели – из уст В. П. архиепископа Казанского Антония, бывшего в годину кончины о. Михаила ректором Киевской Д. Семинарии. Год провел с нами «святой» о. Михаил. Здесь оговорюсь: чтобы не подумал кто, будто сам возвожу его во святые, скажу: когда он скончался, митрополит Филарет на вопрос: можно ли похоронить отца Михаила в храме? – ответил: хороните в храме: это – святой человек. – Кроме лекций, мы слышали и видели о. Михаила молящимся с нами в храме. Незабвенна пребудет для нас молитва его церковная, особенно во дни нашего говения в В. посте. Обходя храм с кадилом в начале утрени великопостной, отец Михаил являлся нам ангелом с небес. О, Боже сил Небесных, да восхваляем Тебя – Триипостасное Божество – Михаил – нам драгоценный с Архистратигом Михаилом, со всеми святыми Твоими Ангелами! – Бывши помощником библиотекаря Академии, отец Михаил раздавал студентам книги для чтения не просто по их требованию, – но с большою осторожностию, предохраняя нас от чтения писателей бесполезных и особенно вредных. По отношению к наставникам Академии, о. Михаил внушал нам слушать особенно тех, кои казались нам юношам по нашему незрелому еще уму как бы скучными.

Бакалавр Академии ХI-го к. (1839–1843) Андрей Иоаннович Капустин читал нам лекции по священной герменевтике. Поступив в монашество, с именем Антонина, он стал преподавателем и богословия обличительного. Сей досточтимейший архимандрит профессор отец Антонин читал лекции в духе отца Михаила, и по преимуществу рассматривал заблуждения латинства, а в особенности лютеранства. Против заблуждений сего он направлял и мысль умов наших, давая нам в темы сочинений по герменевтике подобные сему вопросы: «Почему Господь Иисус Христос любил часто именовать Себя Сыном Человеческим?» Незабвенно замечание отца Антонина о том, как Пресвятая Богоматерь Приснодева не оставляет покровительствовать тех христиан, кои исполнены быв благоговейною любовию к Ней, яко воистину Богородице, чтут священную память Ея.

Лютеранское Богословие не помнит ни Апостольского и Соборно-Кафолического учения Церкви о лице Иисуса Христа, и о двух в Нем естествах, впадая в Монофизитизм, ни учении Церкви о Пресвятой Деве Марии, как воистину Богородице Честнейшей Херувим и Славнейшей без сравнения Серафим.

Отец архимандрит Антонин, добре сослужив службу просвещению христианскому в Академии, добре послужил Господу и во Святом Его Иерусалиме – Матери церквей и Божием жилище. Тогда, в наше академическое время, было царство монахов. Монахи были и начальниками и профессорами. И доброе – истинно доброе было то время. Если профессорами наук светских лучшими оказываются люди, посвящающие себя одной науке, и не обязующиеся куплями житейскими то не тем ли более науки духа требуют себе в служители людей, служащих духу, а не телу работающих. В особенности же науки Богословские. Незабвенно изречение великого ученого западного Лейбница:

«Когда слушаю проповедь пастора (священника женатого), тогда вижу в ней чистую прозу: но когда слышу проповедь монаха, нахожу в оной самую высокую поэзию».

Так рассуждал ученый из протестантов: пусть же протестанты, прислушаясь к голосу гениального оного немца, снова воссозиждут монастыри христианские, у себя в пределах держав лютеранских, как прибежище истинно-богословской науки и совершенно христианского просвещения народов, – монастыри, разрушенные у них святотатственною рукою Лютера! Но пусть и народы христианские, держащие у себя оные священные стяги христианства, грядущего на просвещение мира всего светом истинного Богопознания, ревностно и благоговейно хранят священнейшие обители монашеские.

Незабвенный протоиерей И.М. Скворцев, когда М.К. Филарет раз, прогуливаясь с ним по двору Акад., сказал ему: «вы Ив. Мих. – столб православия», осмелился заметить: «Владыко святый! вот видите наш старый академический корпус: столбы-то в здании его – белые, а покрышки их черные». Сии слова, Скворцовым сказанные, толкуются так: «Не отвергаю, что и мы – духовенство белое, учим народ вере и благочестию; но вместе признаем верховенство над нами в деле просвещения духовенства монашествующего, облекшегося в ризу почести.

После о. Михаила, когда он скончался чрез год нашего в Академию поступления, лекции по Свящ. Писанию предлагал нам Н.А. Фаворов, тогда юный бакалавр Академии, ныне заслуженный профессор Богословия в Киевском Университете св. Владимира. Сей же наставник читал нам и науку Патрологию, после отъезда из Академии преподавателя оной – В.И. Аскоченского. Лекции Фаворова как по Священному Писанию, так и по Патрологии или Патристике были таковы, что надлежало бы к слушанию оных собираться всему интеллигентному миру. Впоследствии времени, прочитал проповедь Назария Антоновича Фаворова на Вознесение Господне, напечатанную в трудах Академии Киевской, пишущий сие, находясь тогда в г. Владимире, в землю поклонился издалека проповеднику, воистину помазанному свыше.

Здесь припомнилось, как Орест Маркович Новицкий, заслуженный профессор Университета св. Владимира в Киеве, при разговоре, где была речь о Назарии Антоныче Фаворове, выразился: » Назарий Антоныч – истинно добрый наш пастырь, и самый его наружный вид показывает нам, что это добрый пастырь». Припомнилось это слово потому, что и мы – слушатели Назария Антоныча в Академии примечали в чтениях его черту неподражаемую: он, прочитывая нам места из Творений Свято-Отеческих, произносил их таким тоном, таким внушительным голосом, что представлялось, будто сам святой отец говорил нам, а не лектор о нем. Что касается лекций Назария Антоныча – они были верх совершенства и заронили в душах их слушателей самые глубокие, сердечные и душевные убеждения в святейших истинах веры и нравственности христианской. Этот же прекрасный наставник утвердил нас и в вере во святое Евангелие, превосходно раскрывши согласие всех 4-х свящ. Евангелистов. А объяснениями на свящ. книгу Апокалипсис просветил взор наш на чудные Божии судьбы в истории мира и святой Церкви.

Лекции по Богословию патристическому Н. А. Ф. читал после В.И. Аскоченского, заслуга которого пред Академиею состояла в том, что он первый стал разрабатывать тогда новую еще науку об Отцах и Учителях Церкви. Мы же – тогдашние слушатели Аскоченского более вспоминаем его, как великолепного, истинно в духе православной церкви, певчего и вместе регента Академического хора. Здесь вспомянуть должен я бакалавра лектора о философии свв. Отцев и Учителей Церкви Димитрия Васильевича Поспехова, скончавшегося в звании доктора богословия и профессора философии.

Не удачен был выход на кафедру философии недавно скончавшегося досточтимого профессора Академии Д.В. Поспехова – доктора Богословия. Назначенный бакалавром философии в 1845-м году, Д.В. Поспехов получил на долю свою – читать о философии Отцев и Учителей Церкви. На экзамене пред Р. X. в 1845 году прибывший М. К. Филарет, когда ему поданы были ректором Академии конспекты наук, рассмотрев оные – спросил ректора: «а это что у вас какая новая наука: философия Отцев и Учителей Церкви?» Доколе оторопевший от нежданного вопроса ректор о. Димитрий (Муретов) собирался дать Владыке-митрополиту надлежащий ответ, перво-святитель сказал тотчас же ректору: «вычеркните из программы наук эту науку: ибо у свв. Отцев и Учителей Церкви мы учимся не философии, а православному, христианскому, апостольскому, святоотеческому, соборному Богословию». По сему приговору архипастыря-богослова, юный бакалавр философии должен был ограничить свои лекции по истории философии обозрением философии Филона и проч. философов школы Александрийской. Предмет был мало интересовавший нас – слушателей Поспехова. Почему и не нахожу чем отличить его лекции. Но зато личность Дмитрия Васильевича Поспехова, как истинно-христианского Философа, хранится в памяти моего сердца, как личность истинно-прекрасная. В студентах еще семинарии он обладал знанием Богословия столь основательным, что – по поручению профессора Богословия и ректора семинарии Владимирской – составил трактат о догмате двух естестве в лице Богочеловека такой, что О.А. Евфимий выдал ученикам Богословия трактат сей Поспехова для изучения. В Академии обучаясь Поспехов написал прекрасное сочинение на тему, данную Я.К. Амфитеатровым: Nemo orator nisi vir bonus. И сам Димитрий Васильевич всеми, кто знал его, был всегда признаваем, как истинно vir bonus. По оставлении о. Феофилом (Авсеневым) Академии, Поспехову поручено было преподавание в К. Д. Акад. Психологии, и он преподавал ее здесь до конца своей жизни. Как же читал Дмитрий Васильевич лекции психологические в Академии, – об этом пусть скажут бывшие его слушателями.

Помню только, что душа Поспехова тяготела более к историческим наукам; в особенности тщательно изучал Дмитрий Васильевич отечественную историю, из которой избран был им в предмет курсового сочинения «Устав Ярослава 1-го (Мудрого)», и столь удачно разработан, что профессор Общей Церковной Истории, и вместе истории Русской Церкви, незабвенный протоиерей (кафедральный) о. Григорий Никифорович Крамаров говорил о сем сочинении Поспехова: «Это сочинение если бы и заграничным, лучшим историографам представлено было на рассмотрение, – не сомневаюсь – и там заслужило бы автору степень доктора». Перечитывая многие исторические акты и документы по предмету своего сочинения, Поспехов столь заинтересовался своими исследованиями, что начал собирать материалы и для разработки многих других предметов в области истории отечественной, и у него в библиотеке наполнено было два больших сундука собственноручными его выдержками и выписками из древних актов и документов по Истории Отечественной. В предмет сочинения, на получение степени доктора Богословия, Дмитрий Васильевич избрал исследование о книге «Премудрости Соломоновой». Степень доктора заслужил и звание оное высокое в Академии получил. Книга вышла большая, и немало интересная. Но что несравненно важнее – исследователь Судеб Божиих в Истории Отечества изучением Библейской книги еще более упремудрился разумом и поистине являл в себе самом, в своей собственной жизни образ Библейского мудреца. Да упокоит же Господь разумов Христос Бог, почиваяй на престолех разумных, душу добре послужившего делу христианского просвещения юношей раба Своего Димитрия в светлых небесных селениях Дома Отца, Иже на небесех!

Родитель Поспехова был один из достойнейших сельских пастырей в еп. Владим. Его любил и уважал незабвенный В.П. Парфений архиеп. Владим. [1852 г.].

Лекции по истории литературы: общей и отечественной читал В.Н. Трейеров, читал обстоятельно и весьма интересно для слушателей. Он же преподавал и теорию словесности, касаясь в этих чтениях взглядов философов на изящное в искусстве.

Подобно отцу Михаилу Монастыреву, с сердечной теплотой души относился добрый Трейеров к студентам. Живя в корпусе, в котором помещались студенты младшего курса (философского отделения), В. Н. наблюдал жизнь нашу и удивлялся легкости отношений к науке некоторых студентов. Эти студенты были великие меломаны: вечера проводили таковые в дружном хоровом пении русских народных песней в общей умывальной комнате. Иногда здесь же слышен был голос и какого-либо уединенного певца, облегчавшего грусть души в меланхолических напевах: «Когда это занимаются студенты делом? они поют, они все поют» – с удивлением замечал В. Н.; и весьма нередко присылал камердинера своего – просить студентов, чтоб замолчали и не мешали ему – профессору своему заниматься. Нередко студенты, не слушаясь, продолжали свое удовольствие. Но никогда добрый профессор не приносил за это непослушание жалоб начальству.

Впрочем, не все народные песни пелись. Выли студенты-любители и вместе прекрасные исполнители песнопений церковных. Таковых прашивали товарищи: пропеть, что-либо из церковных гимнов. Незабвенен в этом отношении П.А. Вышневский. Он нередко пропевал вслух товарищей соло пасхальные часы. Да как пел!!.. И доселе в воспоминании льются звуки музыкального голоса незабвенного певца. Обыкновенно Петр Акимович пел означенные песнопения пред послеобеденным уроком еврейского языка.

О профессорах философии – Авсеневе и Гогоцком скажу, что оба были искренно любимы и уважаемы студентами за интересность лекций их и вместе за их добрые отношения к студентам, в особенности Гогоцкого. Чтения отца Феофана по психологии, и в особенности по так называемой в науке: Истории души, в которых он немало руководился философом-психологом из немцев Шубертом, были преинтересные. Его философия истории также не мало нас увлекала. Но нравственная философия о. Феофана была верх совершенства. Отец Феофан вызван был по Высочайшему повелению – в русскую миссию в Рим. Там и скончался этот боголюбезный воистину архимандрит. Скончался замечательно – в первый день святые Пасхи, после божественной литургии, тихо заснув сном вечного покоя, за книгою в руках. Надлежало бы – кому следует – и лекции отца Феофана издать в печать в полном их составе, что весьма удобно и в настоящее время сделать: так как лекции его по психологии и истории души пожертвованы профессором при отъезде в Рим – в библиотеку кафедрального Киево-Софийского собора, где доселе и сохраняются.

Отец Феофан – в последний год службы при Академии – читал уроки по священному писанию в 1847/8 учебном году. Здесь, при чтении лекций сих, профессор исповедал пред нами: «друзья! пятнадцать лет посвятил я на изучение германской философии; потерял я зрение, перечитывая писания немцев. Теперь, когда привел меня Господь к изучению Его откровения в Божественном, Священном Писании, вижу, что все, чем восхищался я в области мыслей философов, все это давным-давно высказано в Божественных Писаниях Пророков и Апостолов». Другую замечательность отец Феофан поведал нам сию: «нашим журналом Академическим: «Воскресное Чтение» так недовольны инославные богословы, что хотели бы стереть его с лица земли». С.С. Гогоцкий прекрасно прочел нам историю древней философии, в особенности греческой. Историю новой философии он же читал нам, интересно весьма о схоластиках. Что касается новейшей философии, историю о ней разделял он с отцем Феофаном: но ни тот ни другой не успели нам прочесть о Философах с Бекона и Декарта и до Гегеля включительно.

В Академии во время нашего обучения было два отделения: низшее, или Философское, и высшее или богословское. В первом было так сказать – два Факультета: математический и исторический. Но история отечественная была обязательным и для математических предметов. По математике и физик профессором состоял Венедикт Павлович Чехович, и его адъюнктом, или экстраординарным профессором, Давид Александрович Погурский. По истории всеобщей был профессором Андрей Дамианович Граников, по истории русской профессором экстро-ординарным Алексей Лукианович Минервин. Греческий язык – предмет для всех обязательный преподаваем был экстраординаром профессором лингвистики Иваном Матвеевичем Бобровницким. Латинский язык, которого преподавание началось только в богословском классе в наше время, читал профессор Д. А. Подгурский. Язык священный, еврейский преподаваем был студентам богословского отделения ординарным профессором языков Иваном Петровичем Максимовичем. Языки новейшие читали бакалавры: Алексей Михаилович Колосов – Французский язык, и Константин Иванович Скворцов – язык немецкий.

Упомянутые доселе преподаватели были наставниками нашими в нашем отделении Академии. Некоторые из них входили в состав профессории и высшего класса. Иван Петрович Максимович читал язык еврейский только для высшеотделенцев. И. М. Бобровницкий преподавал язык греческий и в высшем отделении. О. Феофан Авеснев, в низшем отделении читавший психологию и историю философии, в высшем преподавал философию нравственную, также читал философию истории и преподал несколько лекций по Свящ. Писанию. Назарий Антоныч Фаворов, читавший в низшем отделении Свящ. Писание, в высшем преподавал учение об отцах церкви (патрологию). Алексей Лукиянович Минервин, в низшем читавший гражданскую историю русскую, в высшем преподавал историю российской церкви.

Когда мы – студенты низшего отделения, пришедши в номера из аудитории говорил один с другим о выслушанных нами лекциях, старшие студенты сообщали нам сведения о выслушанных ими лекциях. Особенно восхищали их лекции профессора богословия Димитрия, тогда архимандрита Братского монастыря и Академии Киевской ректора.

Все поименованные мною наставники интересовали нас своими чтениями. Все относились к студентам с любовию, истинно-отеческою. Давно отошли в вечность почти все они. Но память о них, как о добрых наших просветителях знанием, и вместе с тем, как о добрейших отцах наших живет и будет жить в сердцах их признательных слушателей, доколе бьются для земной жизни наши сердца... Но, Господи Боже наш! Много ли остается доселе в живых и из нас, бывших слушателей превосходных профессоров Киевской Академии годов 1845–1849?.. Только десять человек из восьмидесяти, приехавших в 1845 г. в Киев держать вступительный в Академии экзамен. Из сих восьмидесяти двадцать рассеялись на первых же по приезде в Киев месяцах в разные страны. А из оставшихся шестидесяти уже пятьдесят человек предварили нас в переходе в небесную Академию.

По переходе в класс богословский, вместо профессоров, нами возлюбленных, встретили мы профессоров, не меньшей любви достойных, то были: прекрасный знаток и преподаватель церковной истории профессор Григорий Никифорович Крамарев, незабвенный профессор церковного проповедничества Яков Козьмич Амфитеатров, мудрый профессор богословия нравственного отец архимандрит Даниил (Мусатов), и гениальный профессор догматического богословия – тогда архимандрит, впоследствии архиепископ Димитрий (Муретов). Этот навеки незабвенный сердцу нашему муж – прежде чем предложить слуху нашему свои истинно-богословския, подобные вещаниям свв. отцев церкви лекции – озаботился ввести питомцев Академии в училище истинного богословия – церковь православную – но выражению о ней св. Иоанна Златоуста: Вселенский университет. Как сам совершал богослужение отец Димитрий истинно-благолепно, за что и от народа получил название еще в архимандритстве своем: братского архиерея; так и богослужение в монастыре Братском при сем Академии ректоре совершаемо было необыкновенно хорошо: вполне чинно, благостройно, священнолепно, боголепно. Только благодаря богослужению дней Димитрия научились мы достойно ценить книгу псалмов священных, а также и божественные песнопения христианские, в особенности на великие праздники. Доселе душа, благоговейно внимает, например, песнопениям: преславная видеша... и припев Пятидесятницы, как пелись оныя во дни Димитрия... О, Димитрий, незабвенный пастырь и просветитель душ наших: умов и сердец отец наш Димитрий! Вечная память да будет тебе и у Господа Бога, и в церкви Его святей, отец наш Димитрий!

В параллель великому догматисту Димитрию, на кафедре богословия нравственного состоял профессором глубокий оного знатель и деятельный исполнитель, отец архимандрит Иоанникий (Горский), впоследствии архиепископ Варшавский, и затем Одесский. Лекции сего незабвенного отца слушать нам Бог не привел, так как вскоре по нашем поступлении в Академию отец Иоанникий был назначен ректором в семинарию Ярославскую. От слушателей его прежних курсов слышали мы, что лекции отца Иоанникия по достоинству своему равнялись Димитриевым. Особенно превозносили они в похвалах его аскетику. Не мудрено. Ибо сам отец Иоанникий был истинно-христианский и вполне православный аскет. Это и нам довелось знать, проведшим под инспекторским руководством его, к сожалению, весьма краткое время, к сожалению, – ибо отец Иоанникий, будучи строгий аскет, был вместе прекрасный юношей воспитатель: воспитатель кроткий, благоснисходительный, мудрый. Квартира инспектора помещалась во втором этаже нового корпуса, в углу к саду. Раз, в темный вечер осенний некто из студентов, предшественников наших, по фамилии Сырохнов, чтобы разогнать нашедшую на него скуку, выдумал такое развлечение для себя: он взлез на дерево в саду академическому близкое к инспекторской квартире, и закаркал по-вороньему. Отец инспектор отворил Фортку окна из своего кабинета и сказал, махнув платком: «шишь, дурная птица!» – Карканье прекратилось. Когда Фортка затворилась, Сырохнов снова закаркал. Инспектор снова сгонял птицу. Так повторялось несколько раз. Инспектор послал служителя в сад спугнуть ворона. Слуга возвратившись сказал, что он с Фонарем ходил по всему саду, и ни на одном дереве ворона не видал. Тогда отец Иоанникий идет в сад с Фонарем сам и, подошедши к дереву ближайшему к кабинету его, видит спускающегося с дерева студента. «Сырохнов! это вы? что вам вздумалось шалить так?» – сказал инспектор. Потупив глаза в землю, Сырохнов ответил: «простите меня, отец инспектор! Но мне очень стало грустно; на меня тоска нашла»... «Да разве так тоску прогоняют? Ведь вы могли, лазая на дерево, оборваться и ушибиться», с улыбкою сказал смущенному юноше инспектор. И этим замечанием ограничилось вразумление инспекторское. Положим, что за подобную шутку и не следовало строго вступаться. Но были серьезнее шутки, в роде, например, следующей. В нижнем этаже корпуса нового, под инспекторской квартирой был номер, в котором помещалось несколько студентов-монахов. Раз вечером пришел сюда студент А.В. Скрябин и, довольно пошутивши на счет монашества, сказал: но довольно! Начнем лучше, отцы, петь по-лаврски с канонархом. Монахи сказали: согласны; канонарши! Будем за тобою петь и мы. Тогда Скрябин: «стихира глас восьмой: монахов множество... монахи пропели... Инспектор, думавший выслушать: «наставника тя почитаем отче наш Антоние, или: Феодосие»... услышал совершенно иное... Пораженный кощунством студента, спустился вниз, вошел в номер монашеский и, обратившись к канонарху, сказал: «ужели вам не стыдно так кощунничать?». Впрочем, несмотря на это, Скрябин окончил курс магистром... Какое великодушие инспектора-профессора! Не меньшее великодушие видели мы и в М. Филарете. Раз студенты накурили табаком, и, на беду, в номер тот вошел митрополит Филарет (это было во время экзаменов выпускных). Кротко тогда заметил юношам блаженный старец-владыка незабвенный: «зачем себя коптите? какое мясо лучше и полезнее: свежее, или копченое?» Свежее: ответили студенты. – «То-то и есть: промолвил митрополит. Так к чему себя-то вы коптите?»

О. архим. Иоанникий – незадолго пред своим отъездом – посещая номера, дал студентам тему для размышления: «О залоге личного бессмертия человеческой души в самой душе нашей».

Путешествуя в Киевскую Академию, мы – три студента Владимирской дух. семинарии: Поспехов, Нарбеков и Флоринский, – в г. Туле встретили студента Рязанской дух. семинарии П.А. Александровича, туда же следовавшего, и его захватили с собою. Пред г. Батуриным взяла у нас одну из лошадей почтовых графиня 3., и за это одного из нас К. В. Поспехова посадила в свою карету. Подъехав к Батурину, почтовая наша телега опрокинулась в ров, наполненный водою от проливного дождя: мы трое хорошо выкупались и должны были остаться в Батурине, для просушения платья. За то в сладость наелись плодов из садов Батурина (тогда выморочного имения) и – вдобавок – плодов: груш, слив, яблок, абрикосов набрали даром себе на дорогу. Да упокоит Господь со святыми тогдашнего доброго нашего в садах Батуринских гостеприимца!

Здесь скажу о спутнике графини – молодой тогда дамы и вполне прекрасной, путешествовавшей в Киев с компаньонкой. Когда Ксенофонт Васильевич снова явился в сообщество нас – спутешественников, – спросили мы его: «что говорила вам графиня?» – Ничего особенного, отвечал юноша: – только восхищалась цветами окружавших полей и злаками хлебными? – Сей юноша скоро оставил Академию и свет сей: он преселился в жизнь вечную в 1848 году по осени, скончавшись от холеры. Нередко о нем вспоминая, думаю, что путешествие, импровизованное ему в карете графской, в Киев было устроено ему свыше ради его духовных совершенств: Ксен. Вас. Посп. был душа чистая, девственная. Да упокоит его Господь со святыми!

Приехали мы, володимерцы и с нами рязанец, в Киев 14 августа 1845 года утром в 9 м часу, и остановились на левом берегу Днепра против св. Лавры. Благовестили в св. Лавре к литургии в большой колокол, яко в день праздника преп. Феодосия и предпразднества Успения Пресвятыя Богородицы. При звуках сего священного благовестия о празднике подъехавший паром принял и перевез нас на правый Днепра берег. Сошедши с парома, немедля отправились мы на извозчиках в Академию.

Здесь отпраздновав праздник Успения, на другой день, 16 августа, некоторые из приехавших студентов пришли в Богоявленский храм академического, Братского монастыря помолиться с такою (как после сказывали сами) мыслию: «ныне – праздник Нерукотворенного образа Христова. Образ этот есть и на кресте магистерском. Удостой меня, Господи, быть богословия магистром!» Спустя много лет после означенного, слыхали мы от тако тогда молившихся: вот я богословия магистр. Но почему? Думаю, не по иной причине, как только той, что – вступая в Академию, просил я Господа об этой великой милости: быть мне учителем в церкви Его святому закону Его. – О, доброе время, когда вера одушевляла и вдохновляла и образованных, равно как и необразованных!

На приемном экзамене предложены были нам три темы. Всех их не помню. Помню одну, данную самим митрополитом Киевским достойноуважаемым Филаретом (Амфитеатровым). Вот эта тема:

«В чем более проявил Господь Бог Свои благость, премудрость и всемогущество: в творении ли мира, или в искуплении человека?»

По принятии в Академию, выслушав благодарный молебен в Конгрегационной церкви академической, отправились мы, студенты, в Лавру, испросить небесных молитв за нас у св. отцов Антония и Феодосия и прочих чудотворцев печерских.

И затем начались уроки. Когда интересовал нас какой наставник лекции, все мы вставали с мест, и стоя с наклоненными к лектору главами слушали его вдохновенную нам речь. Да, это были истинно-вдохновенные речи – лекции наших добрых профессоров. После лекций шли мы на обед в академическую столовую, где посредине на аналое очередной чтец из студентов читал во время обеда чтение: житие дневного святого, или святоотеческую проповедь. Если в день какой бывал именинник кто из студентов, студенты пред обедом заходили приветствовать именинника, и пили заздравицу, кто вино виноградное (розовое, красное), кто водку. Но рюмка водки, или стакан вина никакого вреда не причиняли. Почему и академическое начальство не преследовало сего обычая братской любви соучащихся.

Спустя два часа по обеде, собирались снова в классы на уроки по языкам. Здесь, до прихода наставников, или ораторствовал кто из студентов, или же пел песни либо светские, либо и церковные. Выше упомянуто было уже мною об одном из таких певцов: П. Я. Вышневском. Вечная ему доброму память! Затем вечерний чай – (кто имел его у себя; тогда казенного чаю невыдавалось), путешествие любителей пения и табаку в боковку – умывальную комнату; хоровые здесь песни. За ними час, два занятия в номере. Затем ужин, вечерние за ним молитвы, и сон. Кто желал, занимался и после молитв долго. Товарищи просили такого любителя науки: затуши свечу! Дай уснуть! Он повиновался... И в номере водворялись покой и тишина до утреннего звонка на молитву. – Накануне воскресных дней и праздничных проза жизни нашей изменялась в поэзию: прослушав всенощную, превосходно исполненную и в церковном и в музыкальном отношениях, возвратившись в номера, мы сами составляли здесь концерты духовные. Иногда приглашали и регента академического хора – незабвенного Александра Яковлевича Песоцкого. Когда ж нельзя было залучить его к себе, пели сами себе. Студентов из обращенных униатов это радовало. И они, возвеселенные, предлагали вниманию товарищей униатские наивные песни вроде следующих:

«Иосифе старенький!

Плачет Христос маленький... и пр.

Или:

Анёл пасторжым мовил:

Христос се вам народзил»... и пр.

Но и в будние дни не скучали мы. После обеденных классов, прогуливались студенты, обыкновенно, по Александровской улице. Благочестивые из них заходили к вечерне в храмы приходские. Любители ничегонеделания заходили в гостиницы, где пили чай. Поклонники красоты следовали совету Ломоносова в известной его песни, «смотря на девицы, на красныя лицы», – что было удобно: ибо, во время прогулок студенческих, барышни, дочери Киевских граждан, выходили из домов и из калиток дворовых, на студентов высматривали. – После прогулки иные занимались усердно до ужина и после ужина. Ужин полагался в 8 часов вечера. В 9 часов вечерние молитвы. Между сим 8 и 9 остававшееся свободное время посвящаемо было или на прогулку по двору братского монастыря и садику академическому, или на маршировку по коридору, при которой дружные, как на дворе и в саду, велись между студентами беседы. В то же время номерные старшие вели разговор свой с инспектором в его квартире, начинавшийся сведениями инспекторскими о событиях дня в жизни студенческой, но состоявший, главным образом, в превосходных и незабвенных беседах отцев инспекторов богословско-нравственного содержания. То были великие инспекторы, незабвенные инспекторы: ибо они старались быть и в профессорских своих лекциях, и в распоряжениях своих относительно жизни студенческой руководителями юношей к единому на потребу – истинно-нравственному, христианскому совершенству. Да, отец Иоанникий (Горский) умел воспитывать. Мы, студенты 14-го курса, видели не одного из воспитанных отцом Иоанникием, – и о них скажем: Александр Павлович Язецкий (из Псковичей) окончил курс 1-м магистром в ХIII-м курсе Академии и был оставлен в ней бакалавром. Нравственнейший и трудолюбивейший сей муж, к горю и печали и наставников и студентов Академии, скончался на первой же трети учебного 1847/8 года, успев сказать не более одной, или двух лекций. За то Господь Ног привел прекраснейшему из его товарищей до 1890 годов послужить честно, благородно и славно делу воспитания и образования юношей в Харькове: это Василий Иоаннович Добротворский, незабвенный протоиерей, богословия профессор. Жив еще и в Киеве друг Язецкого высокоуважаемый протоиерей, воспитатель множества юношей и девиц, как законоучитель мужской и женской гимназии, Павел Федорыч Подвысотский. Из сего курса памятны нам многие, как бывшие наши номерные старшие, наприм.: Покровский, Прага, Ярмоленко, Гаврилков, Мерцалов и проч., и все это были личности превосходные. И все они были питомцы инспектора Иоанникия, воистину великого. Да упокоит душу сего преподобного святителя Господь со святыми. Преемник Иоанникия по инспекции архимандрит Феофан Авсенев проникнут был желанием сделать студентов именно такими светлыми личностями, какою превосходно изображал он в психологии своей идеальную личность человека. Царство и ему доброму и святому небесное! Иногда на всенощных, отец Феофан, молившийся позади студентов, подзывал кого-либо из юношей к аналогию, за которым стоял, и на котором лежала богослужебная книга, и предлагал студенту прочесть, что его самого, отца Феофана интересовало. Иногда, при посещениях студентов в номерах при утренних или вечерних молитвах, давал им добрейшие советы и наставления для жизни. А во дни Великого поста и говения студентов приглашал в духовники великих старцев из Лавры, которые умели, при исповеди, преподать студентам и высокие уроки христианской нравственности.

Разница у Феофана с Иоанникием была в том, что отец Иоанникий хотел и умел лично на каждого воспитанника простирать воспитательное влияние, отец Феофан желал вести к совершенству нравственному всех заодно, забывая о разностях в настроении юношей. Оттого плоды воспитательной деятельности Феофановой были другие, чем от инспекции Иоанникиевой. На многих студентов привелось отцу Феофану приносить жалобы самому митрополиту Филарету, как на ослушников своих. Но жалобы ни к чему не привели. Ослушники остались ослушниками во всю жизнь. Такими и скончались.

Из воспитанников 14-го академического курса Киевской Академии воссияли для церкви два теперь почивших иерарха. Преосвященный Балтский Ианнуарий. Это был муж, воистину богоугодный. Иван Иванович Вознесенский (его имя в миру) останется незабвенным в сердцах знавших его товарищей. Немного уже оных в живых. Но пусть живущие припомнят, как добрейший Иван Иванович Вознесенский предлагал дружелюбно зайти в номер его и здесь послушать прекрасную игру на гуслях сономерната, товарища нашего Ивана Ивановича Смирницкого... Здесь же с утешением слышали мы, посетители и дружелюбную речь Петра Иоанновича Макаревского, впоследствии епископа Екатеринославского Феодосия. Господь да воспомянет вашу святую любовь к ближним святые иерархи Ианнуарие и Феодосие и да воздаст вам милостию и щедротами бесконечными за вашу святую к братии любовь... До недавних, последних дней из воспитанников Киевской Академии светил миру высокопреосвященный митрополит Киевский Иоанникий.

Храм Богоявления Господня был не одним местом моления студентов. В корпусе старом был храм Благовещения Пресв. Богородицы. Церковь эта называлась церковию Конгрегационною. В корпусе старом, где она находилась в верхнем его этаже, устроены были и три аудитории для лекций: две для отделения низшего и одна для высшего. Коридор пред аудиториями был открытый. Между церковию и аудиториями помещался зал для собраний академических, украшенный портретами благодетелей и замечательных деятелей Академии. – В промежутки между классами выходили студенты на предклассную открытую галерею и здесь и физически и нравственно освежались. Когда лекция была особенно хороша, то мы, вышел на открытую галерею, с одушевлением смотрели на синее небо благодатного юга и мысленно неслись душами к живущему на небеси...

Библиотека академическая помещалась в корпусе новом, где и мы жили. После получения нами из оной учебников и пособий, ходили мы сюда для получения книг для чтения. Уже упомянул я о библиотекаре о. Михаиле, как неохотно давал он нам книги неполезные, напротив, вредные нашему воспитанию. Теперь скажу, что сам Академии ректор архимандрит Димитрий говорил студентам сие: «слушайте и изучайте лекции наставников, Чтением книг займетесь по окончании курса. А теперь слушайте и изучайте лекции ваших наставников!»

Он же, отец Димитрий сказал нам премудрую мысль сию: немного книг читайте, но читайте их – по указанию наставников. Когда окончите курс, можете свободно прочитывать, что угодно. – Он же, незабвенный высказал и сие: «неологи немецкие слабы, ибо один другого разрушают. Но читать их опасно, – у них диалектика сильная. Только св. Ефрем Сирин может своими писаниями в прах опровергнуть диалектику неологов».

Протоиерей Н. И. Флоринский, студент 14-го курса Киевской Духовной Академии.

Киев. 1899 г. июля 14 дня.

Воспоминая о начальниках, наставниках и о друзьях-товарищах в Академии, с любовию благодарною вспомяну и врачей академических нашего времени. Доктор Иоанн Трофимович Щербина, профессор медицины в университете св. Владимира, был врачом при академической больнице до 1848 года, в котором оставил он Академию. В годах 1845 ему было лет тридцать от роду. Несмотря на молодость свою, он был врач опытнейший и искуснейший. Его попечениям вверял себя и высокопреосвященный митрополит Киевский Филарет тем охотнее, что видел в Иоанне Трофимовиче доброго христианина – и глубоко верующего и высоко-нравственного. Иоанну Михайловичу Скворцову, равно как и другим профессорам Академии, Иоанн Трофимович был искренний друг и вместе их почитатель. Он пережил всех их – тогдашних наших наставников, – но и по смерти друзей, когда разговор с ним кого-либо из пациентов его касался их, всегда вспоминал о них с самою сердечною любовию. Сам он скончался недавно в годах глубокой старости, и, что замечательно, только за неделю до кончины прекратил благодетельную практику свою, пользуя в последние годы жития своего больных в третьей Киевской гимназии.

Иоанн Трофимович был воспитанником Харьковского университета, в котором, как и в других университетах наших, среди студентов, особенно на медицинском факультете, бывает не мало из семинаристов, и вот что поведал он пишущему сие раз, по случаю разговора нашего с ним о неверах. «Из нас людей светских неверующие все же почтительно относятся к истинам религиозным, сомневаются, но благоговеют пред недоведомыми уму нашему тайнами веры христианской. Что касается лиц неверующих из среды духовного мира, то сии являются смелыми и дерзкими в суждениях о предметах религиозной веры». Подобное помнится, заявил и профессор М. П. Погодин в своей преинтересной книге под заглавием: «Простая речь о мудреных вещах». – Как семьянин, Иоанн Трофимович вместе с своею досточтимою супругою ⁹ превосходное дал воспитание и образование детям своим. Особенно замечательна была по христианским добродетелям дочь его Александра Иоанновна Слепушкина, супруга директора 2-й Киевской гимназии, Иоанна Иоанновича Слепушкина ¹⁰. По выходе из Академии доктора Щербины место врача при академической больнице занял бывший воспитанник старой Киевской Академии доктор Петр Павлович Пелехин. Как Щербина, так и Пелехин относились к больным с самым искренним участием, и умели им искусно подавать руку помощи для избавления от всепоглощающей смерти. Студент Николай Гаврилович Аракин едва не умер от кровоизлияния горлом. Петр Павлович остановил кровь, привел здоровье больного в благонадежное состояние, поместив его на свою дачу, где тот совершенно оздравился, и – благодаря Господа и врача, какого послал ему Бог, – пожил еще не мало лет ко благу общества. В 1868 году прибыл в Киев сей дорогой наш (14-го курса) сокурсник в чине действительного статского советника, состояв на службе в Департаменте Уделов. Но едва мы успели порадоваться свиданию, после долгой разлуки с этим истинно добрым товарищем, как прежний, академический недуг кровоизлияния горлом подкосил нашего дорогого друга, и Николай Гаврилович успокоился сном смерти на Вознесенском кладбище г. Киева, не оставив никого рыдать по себе, кроме препочтенного родителя своего, честнейшего иерея Орловской епархии, отца Гавриила Аракина, в том же самом году проводившего в жизнь загробную и другого сына своего Григория Гавриловича, также нашего сокурсника, внезапно скончавшегося от удара в С.-Петербурге.

Помощники докторов при Академии: Василий Андреевич и Иоанн Филиппович были люди предобрые к студентам. Последний из сих столь искусен был во врачевании болезней, что нередко в г. Киеве приглашаем был к отчаянно больным, как добрый врач, и умел подлинно врачевать болезни самые тяжкие как, например, болезнь от солнечного удара.

Профессор нравственного богословия в Киевской Академии в 1850 годах отец архимандрит Даниил (Мусатов) из магистров Х-го курса С.-Петербургской Академии был достойным преемником по классу предшественника своего архиепископа Иоанникия (Горского). Доселе свято сохраняется в сердцах и умах слушателей о. Даниил, как его светлая, безукоризненно честная во священстве, монашестве личность, так и его прекрасные лекции. Всю систему нравственного богословия основал он на тексте из посланий св. ап. Павла: должно хранит таинство веры в чистой совести. В частности незабвенны его лекции о величии веры, как христианской добродетели; о молитве Господней, как сокращении Евангелия; о блаженствах евангельских, как златой цепи добродетелей христианских, влекущей держащихся оной на небо; о возможности покаяния и нравственного исправления для утратившего непорочность, полученную в таинстве св. крещения и возобновляемую в таинстве св. покаяния.

Скончался отец архимандрит Даниил в сане ректора семинарии Екатеринославской и погребен на общем городском кладбище. В 1890 году Господь привел пишущего сие слушателя отца Даниила помолиться о упокоении души его со святыми, на его могиле. О, если бы он, драгоценный, и также драгоценный тогдашний спутник мой, теперь уже покойник, отец протоиерей-ректор той же семинарии Екатеринославской отец Михаил Разногорский вознесли на том свете молитву ко Господу за меня грешного!

П. Н. Ф.

Киев.

1900 г. апреля 18 дня.      (†12 июля 1900 г.)