Отрывки из религиозно-бытовой истории русского общества и народа в XVIII столетии

Самосожигательство раскольников составляет одну из самых мрачных страниц в русской истории. Положим, число самосожигавшихся не было так велико на самом деле, как о том рассказывают раскольнические историографы, которые исчисляют сжегшихся не иначе, как тысячами, тем не менее, оно было громадно. По свидетельству раскольничьих историков¹, которые не опровергаются прямо, а иногда и подтверждаются писателями православными² с тюменским попом Дометианом сгорело до 1700 человек, с Ваською Шапошником – три больших деревянных здания, наполненных раскольниками; в Палеостровском монастыре сгорело раскольников сначала (в 1687 г.) 2700 человек, в другой раз (в 1689 г.) 500 человек; в Пудожском погосте сгорело с «иноком» Иосифом 800 человек. Это – более известные случаи и крупные факты самосожигательства. В «истории Выговской пустыни» Ивана Филипова и в истории Министерства Внутренних дел г. Варадинова передается масса фактов менее крупных. Но, конечно, число самосожжений далеко не исчерпывается теми сведениями, какие известны доселе, что доказывается и приводимым ниже рассказом, которого нет ни в «истории Выговской пустыни», ни в других известных доселе материалах. Значение этого рассказа в том, что он заимствуется не из раскольничьего историка, который непременно вложил бы в него свой смысл, и не из православного обличителя раскола, современного событию, каков, например, митрополит Игнатий, который сведения свои заимствует из вторых рук и имеет всегда ввиду цели лишь пастырско-полемическую, а потому и не задается критической проверкой дошедших до него сведений, – а из подлинного судного дела, из показаний лиц, бывших непосредственными участниками события. Таких рассказов о самосожигателях, заимствованных из непосредственных официальных источников, к сожалению, до настоящего времени очень не много. Нам известны в этом роде лишь Пудожское дело (Акты Историч., т. V) и судное дело о разрушении Палеостровского монастыря (Олонец. Губ. Ведомости, 1849 г. №№ 1–14). В простодушных и, несомненно, искренних показаниях самих раскольников, обрекших, было, себя на самосожжение, но спасшихся помимо своей воли, пред нами ясно обрисовывается внутренний смысл этих грустных фактов, – смысл, которого част не достает или который прямо извращается как у раскольничьих историографов, так и в официальных отписках и доношениях канцелярий того времени.

Над этим внутренним смыслом самосожигательства не раз останавливались представители нашей зарождающейся культурно-бытовой истории. Одни хотят видеть в самосожжениях единственно непосредственное следствие преследования раскольников со стороны Никонан, средство, к которому раскольники прибегали для того, чтобы избежать более мучительной смерти. Так думают автор предисловия к изданию истории Выговской пустыни (в издании Кожанчикова) и покойный Пекарский (Наука и литература при Петре I, т. II, стр.551). Другие видят в самосожжениях самое лишь крайнее проявление религиозного энтузиазма раскольников, практическое осуществление сложившихся у них взглядов на жизнь земную и загробную, так то внешние причины тут будто бы не имеют никакого значения (Щебальский – Правление царевны Софии, «Русск. Вестник», 1856 г., №7 и др.). Мы думаем, что в самосожигательстве имеют место два мотива, и страх гонений от Никонан, угрожавших, по мнению раскольников, смертью более мучительной, чем какую представляло самосожжение, и чистое религиозное убеждение, развивавшееся до последней степени экзальтации, не без влияния, конечно, тогдашнего внешнего положения ревнителей древнего благочестия среди Никониан; в одних случаях действовала которая-либо одна из этих двух причин; в иных оба мотива совпадали в одно и производили наиболее ужасные факты самосожжения.

Что не одни преследования со стороны властей были непосредственной причиной самосожжения раскольников вызывались иногда единственно их религиозным убеждением, видно из того, что еще протопоп Аввакум проповедовал самосожжение, как догматический принцип раскола: иные ревнители закона, говорит он в своей книге на крестоборную ересь, уразумевше лесть отступления, да не погибнут зле духом своим, собирающиеся в дворы с женами и детками, сожигахуся огнем своею волею: блажен изволь сей о Господе³ Подобным образом вышеупомянутый поп Дометиан⁴ писал к одному из единомышленников: «собрались ко мне в пустыню добродетельные мужи и жены, девы и отроки, и все просят второго неоскверненного крещения огнем: что повелит твоя святыня?» Много известно фактов самосожжения раскольников в такое время, когда они пользовались полною терпимостью со стороны правительства: таковы самосожжения в Зеленецком монастыре в царствование Екатерины II-й, покушение на самосожжение в Саратовской губернии в 1702 г.⁵.

Но за всем тем, самосожжение раскольников, факт единственный в своем роде во всей всемирной истории, надолго останется проблемой русской народной психологии. Единственный, или по крайней мере наилучший, путь для решения этой проблемы – в анализе собственноустых показаний раскольников, участников этих фактов, и в обследовании подлинных документов, относящихся к этим событиям, каковых в архивах сохранилось, конечно, не мало.

* * *

19-го июня 1726 года, Шенкурского уезда, Озерецкой волости, священник Гавриил Яковлев, да мирские люди, через жителя той же волости Ивана Петрова Одинцова подали Шенкурского острога протопопу Алексию Иванову и в канцелярию на полковой двор доношения, в которых писали, что их Озерецкой волости из семи дворов крестьяне с женами и детьми ушли в Черный лес, за десять верст где обретались раскольники, у которых учителем был каргополец Исаакий, простой мужик, не рукоположенец; а снабдитель в пище и в книгах и во всякой нужде пособщник и строитель – той же Озерецкой волости богатый мужик Максим. Когда обретавшийся на воеводстве в Шенкурске майор Михайло Иванович Чернявский, сведал о том из доноса, на другой день поехал туда, в Черный лес, взяв с собой солдат и послав к беглецам увещевательное письмо; то учители раскольничие, Исаакий и Максим, написав на том письме, что за Христа и Богородицу умереть готовы, зажгли часовню, в которой были все собраны, и все сгорели, числом будет душ восемьдесят, остались лишь отрочата – обозжены, мертвы и скорчены; из взрослых удалось спасти волоком через окно лишь одну старую бабу, о которой носился слух по деревням, что она воровала чужих детей и отнашивала в ту пустыню, и четырех мужиков, которые сообщили, что перед сожжением исповедовались у того Исаакия, и что вокруг часовни была построена ограда. Преосвященный Варнава, архиепископ Холмогорский, получив доношение о том от протопопа Алексея Иванова, распорядился, чтобы он, протопоп, от священников и прихожан той волости собрал о всем происшествии подробные сведенья, а также потребовал, чтобы взятых майором раскольников и бабу майор прислал к нему, преосвященному для опроса. Св. Синод, о вышеизложенном доношение преосвященного Варнавы, 21 сентября определил: с доношения преосвященного Варнавы послал копию в Сенат, а преосвященному дать указ, дабы он о самосожжении раскольников исследовал накрепко со всяким прилежанием – не было ли кроме увещания какого-либо унижения, обид и разорения. Июня 2-го, 1727 года, преосвященный Варнава прислал в Синод при доношении копии с показаний четырех раскольников, из которых один, Данило Савинский, был пойман на дороге и служил вожатым для майора при отыскивании в лесу скита, а остальные – Тимофей Иванов Огудин, Гаврило Марков Худяков и жена Анна Гаврилова – были взяты «из самого сожжения». Сущность их показаний в следующем. В пятнадцати верстах от Черносошной деревни, Гаврилихи находится в лесе Раменье, в котором еще отцом богатого крестьянина этой деревни Максима Нечаева, за два года да происшествия, построена была «пустынь», – состоявшая из двух келий, мужской и женской, с общей часовней, окруженная забором. В ней настоятельствовал вышеупомянутый каргополец Исаакий. Крестьяне Гаврилихи, за исключением Максима, его семьи и родичей, ходили в православную церковь, исповедовались и причащались; Максим убеждал их что этого делать не следует, ибо на церквах крест католический, служат и поют там по новому, а не по старому, младенцев крестят против солнца, и крестятся щелкуном, щепотью. В одно время Максим и его родственники явились в дома своих односельцев, убеждали их пойти в пустынь Богу молиться. Данило Савинский сначала их не слушал, но когда дали ему два хлебца маленьких, и велели есть, и как-де он те хлебцы съел, и тогда идти с ними в ту пустыню похотел. Тимофей Иванов, живший в Гаврилихе в работниках, когда ему предложили идти молиться в пустыню, отвечал, было, что там хлеба будет взять негде, но ему сказали, не тужи, сыт будешь. Таким образом, семь семейств отправились в пустынь. Когда, придя, они предстали пред Исаакия и Максима, то те велели сперва поклониться им, Исаакию и Максиму, в ноги и сказать: «благословите, братия святая, в пустыню нам войти», на что Исаакий отвечал: «Бог благословит вас молиться и трудиться!». Затем пришедшие выучивались произносить известную молитву: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!», а «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!», научались раскольническому перстолосложению и оставались в «пустыне», живя – мужчины в одной келье, женщины в другой; каждый день выслушивали в общей часовне утреню, часы и вечерню, которые совершали Максим и Исаакий, причем последний кадил образа и раскольников ладаном. Хлебом и пищей всех собравшихся снабжал Максим, привозя все из своей деревни, а иное покупал за свои деньги. Всех собравшихся было мужеского пола душ двадцать четыре или двадцать пять, женского – пятьдесят шесть душ. Чернявский, узнав о бегстве в лес жителей Гаврилихи, пошел за ними взяв с собою солдат человек с тридцать. Не доходя до пустыни, они отправили к раскольникам крестьянина Якова Матвеева Волокитина с письмом, – о чем в том письме писал – свидетелю неизвестно; Волокитин подав письмо Максиму в окно, сказал, что майор идет с тридцатью солдатами, и с тремя станами крестьян. За тем Максим объявил о предстоящей беде, велел всем собраться в часовне. Зажгли свечи перед образами, оделись в белые рубахи, взяли в руки зажженные свечи, и, собравшись в часовне, стали на молитву. Исаакий всех собравшихся исповедовал, а Максим раздал всем бумажные венцы с восьмиконечным крестом, изображенном на них красными чернилами, и вместе с Исаакием говорил: мы за старую веру все до единого сгорим, и в тех венцах предстанем пред Христа. Никто им в том не спорил. По другому показанию, услышав о том, что предстоит самосожжение, раскольники стали плакать. Остановясь за двадцать сажен до ограды Чернявский трижды выкрикивал Максиму: «Максим Васильич, сдайся! Максим Нечаев, сдайся!» Максим отвечал: «но ино, господин майор на нас не наступай; я-де не сдамся, и жив в руки не дамся, а выдам-де тебе книги, по которым читаем и поем». Но Чернявский знал, что им нечем защищаться, так как у раскольников было всего три винтовки, из которых одна – сломанная, да малость (полфунта) пороху. Один из раскольников, Андрей Спиридонов Нечаев, бывший прежде в Ромашевском кружечном дворе целовальником, выстрелил из ружья пыжом, «чтобы попужать». Тогда Чернявский велел солдатам стрелять и идти на приступ. Солдаты сделали залп, которым Андрей Спиридонов был убит; Максим велел всем раскольникам собраться в часовню; в это время солдаты легко овладели забором. Тогда Максим, выйдя из часовни и, оставив у дверей караульщика, который должен был из нее никого не выпускать, поджег часовню и снова возвратился в нее. Увидев огонь под часовней, Чернявский крикнул: «сдайся, Максим Васильевич, не гори напрасно и других при себе не губи!» Но ответа уже не последовало. Задыхаясь от дыма, раскольники толпились у окон часовни, солдаты едва успели вытащить из огня старуху Анну Гаврилову да двое раскольников сами выскочили: остальные все сгорели. Уходя из Рамен, Чернявский повез с собою пожитки пустынников: хлеб ржаной (мер девяносто), овес, шубы, овчины, портна, коров четырнадцать, телят и прочее. Получив все эти сведенья, св. Синод 19 июля 1727 года определил: послать в Сенат ведение, в котором объявить, дабы такому майору и иным светстким командирам такие непорядочные поступки воспретить, ибо по всему видно, что оные раскольники предали себя сожжению видя от него, майора, себе страх. В этом справедливом и гуманном определении Синода нельзя не видеть влияния преосвященного Феофана Прокоповича, который на известном доносе Халтурина на Выговцев написал такую резолюцию: «раскольников наставлять и сколько можно наставлять к Церкви святой не страхом и нуждою, но прямой Евангельской истины проповеданием».⁶

12 февраля 1722 года при следствии о злоупотреблении в Кронштадте, производившемся генерал-фельдмаршалом князем Голицыным, заявлено было комиссаром Крекшиным, на основании черных записей капитана Максима Аничкова, обвинение в расхищении казны стольником Самариным, бывшим в Кронштадте у гаванного и канального дела. В числе двадцати обвинительных пунктов на Самарина оказалось в 11-м пункте обвинение его в расколе. Адмиралтейств-коллегия в следствие этого прислала в Синод при доношении копию с оного 11-го обвинительного пункта на Самарина, предлагая исследовать о нем, что касается его раскольничества. По донесению Аничкова и Крекшина, Самарин бранит мощи святых чудотворцев, образам кланяться не велит, говорит многую противность, утром, вечером, после яствия благодарение не воздает и умствует о законе. Иконам кланяться не велит телесно, а только мыслию и духом; ибо иконы – мало не идолы; мощи называет мотолыгами и гнилыми костями; кроме законной жены надлежит, по его учению, иметь другую, постороннюю. Аничков два года знал об этих заблуждениях Самарина, но не доносил на них потому, что ждал, не придет ли он в чувство. В 1720 и 1721г Самарин бранил Варлаама чудотворца Крекшин оспаривает его во всех его ересях со многими другими. Св. Синод 9 мата определил: по содержанию обвинения допросить Самарина, и для того вытребовать его, а равно и доносителей, в Синод. Адмиралтейств-Коллегия, на полученный из Синода указ, уведомила Синод, что Самарин и Крекшин находятся в ведении Сената, а Аничков в военной коллегии, оттуда Синоду и надлежит их требовать. Св. Синод мая 16 определил послать, согласно этому доношению, ведение в Сенат и указ в военную коллегию о выселке Аничкова, Крекшина и Самарина. Сенат 26 сентября отвечал, что об отсылке в Синод Самарина промемория послана в адмиралтейств-коллегию, а о Петре Крекшине следует требовать от князя Меньшикова, у которого он находился в особой дирекции. Св. Синод 26 сентября определил: Крекшина потребовать после того, как явится в Синод Самарин. 19 октября Самарин донес Синоду, что Крекшин и Аничков умыслили на него оное ругательство и раскол напрасно, чего он не только не делал, но ниже мыслил что по обвинению ими в похищении им Самариным казны ничего не сыскано; что сам Крекшин отбывает от платежа по Кронштадтскому канальному делу незаработанным им денег многие тысячи рублей, а Аничков – от подачи отчета в расходе всякого рода материалов; что он, Самарин иконам поклоняется и мощи чтит как подобает православному христианину и имеет духовных отцов: иеромонаха Александро-Невского монастыря Спиридона, кронштадтского протопопа Феодота Исидорова, священника церкви Воскресения Игнатия Матвеева, и домовой церкви преосв. Феофана иеромонаха Константина. Св. Синод 19 октября определил: допросить вышеозначенных лиц, у кого когда был Самарин на исповеди и у причастия св. Таин, и не признают ли они за ним какой противности, а Аничкова и Крекшина потребовать к ответу, какие они имеют доказательства своего обвинения; Самарину до окончания следствия быть в С.-Петербурге неотлучно, в чем взять от него подписку. Все четверо вышеупомянутые духовные лица показали, что Самарин у них исповедовался и св. Таин приобщался, и что никакой противности св. Церкви за ним они не знают. Что касается Аничкова, бывшего в Казани, то он прибыл в Петербург в октябре 1727 года, подал в Синод доношение, в котором настаивал на своем обвинении, ссылаясь на нескольких свидетелей, из которых главные к допросу уже не могут явиться: комиссар Васильев и дьяк Прохоров – померли, Клокачев – в Москве в параличе; Воробьев по Кронштадтским делам пытан. В заключение Аничков просил запирательству Самарина не верить и допросить Крекшина и дьяка Захарова. Что касается отцов духовных, на которых ссылается Самарин, то свидетельство их, по словах Аничкова, не имеет значения, так как они при хульных речах Самарина не присутствовали. Св. Синод 22го ноября 1727 года определил допросить Самарина в присутствии Крекшина и Аничкова. Крекшин и Аничков явились в Синод, Самарин же сказался больным, а потом 11го декабря уехал в Москву. Тогда Аничков в Св. Синод доношение, в котором жалуясь на разорение, которому подвергся вследствие отвлечения от службы, дальнего пути и долговременного пребывания в Петербурге, просил поступить с Самариным как уложение и указы императорского величествия повелевают, а его, Аничкова, отпустить к месту службы, чтобы ему совсем не разориться и не умереть гладом. 20 декабря 1727 года св. Синод определил: так как Самарин, презирая указы его величества уехал в Москву после того, как дал подписку не оставлять Петербурга до окончания следствия, то требовать от Сената, чтобы Самарину, по силе высочайшей резолюции 12 апреля 1722 года, учинить штраф и потом прислать его в Синод для решения дела о нем немедленно; затем – Крекшина и Захарова допросить ныне же, а Аничкова отпустить в его полк по прежнему. На допросе Крекшин подтвердил донесение Аничкова, дополнив его рассказом об обстоятельствах, при которых обнаружилась ересь Самарина: читая букварь и в нем десять заповедей, Самарин указывал на вторую заповедь, якобы запрещавшую иконы, св. Варлаама, новгородского чудотворца, бранил матерны и отвергал его чудеса – о извождении огня и устрашении царя; Антония Римлянина бранил же, отвергая будто он прибыл в Новгород по морю на камне; о св. Иакове Боровском говорил, что он утопленник, пьяный утонул переезжая реку. Захаров, подтверждая заявление Аничкова прибавил, что в основание своего мнения, будто можно иметь кроме венчанной жены еще и другую, он приводил слова апостола: егда не имам власти сестру жену водити, разумея под сестрою также жену, против чего Аничков возражал, что в словах апостола нет союза и, сказано: сестру жену, а не сестру и жену. Между тем Самарин, не дожидаясь сыска, 3 мая 1728 года явился сам и словесно просил, чтобы по его делу учинено было решение. Св. Синод определил предъявить ему раньше еще составленные допросные пункты. Дело оканчивается ответами Самарина на эти пункты, в которых он безусловно отрицает справедливость возводимых на него обвинений и кроме того отвод указываемых обвинителями свидетелей, которые все, как и обвинители, были у него некогда под командой, были им несколько раз подвергаемы взысканию, а потому имеют на него злобу.

21 октября 1726 года в св. Синод получен был следующий именной Высочайший указ: «Прошедшего сентября 28 дня в нашем верховном тайном совете слушано сенатское доношение и выписка по делу нашего рехсъ-маршала и генерала фельдмаршала светлейшего князя Меньшикова с Иваном Лярским, в котором показаны его, Лярского, явные и тяжкие вины и продерзости, и хотя Сенат за те его вины по силе государственных прав и воинских артикулов достойно судил его казнить смертью, однако же мы смертью казнить его не указали, а указали учинить ему наказание – бить кнутом и сослать в ссылку на вечное житие в сибирские города, а из св. Синода в сибирскую епархию послать наш указ, чтобы над ним, Лярским, имели смотрение, дабы он веру греческого исповедания впредь содержал непременно. И повелеваем св. Синоду чинить по сему нашему указу, а в сенат о вышеписанному наш указ послан. Октября 18 дня 1726 года» Св. Синод 21 октября определил: «понеже в св. Синоде о нем (Лярском), какое в вере христианского благочестия обретается сомнительно, никакого известия не имеется , того ради требовать от Сената о Лярском обстоятельного известия – что касается веры греческого исповедания». Из обширного ведения Сената, присланного в Синод 11ноября видно следующее: в 1704 году, по прошению польского короля, велено Лярского отпустить с женою и детьми на вечное житие в Литву. В посланной в Смоленск (место жительства Лярского) из посольского приказа грамат значилось, что при отпуске его в Литву у него взята была сказка с подкреплением о том, чтобы будучи в Литве своей благочестивой вере не покинут, и быть в ней до скончания жизни , и в противности его императорскому величеству не быть, и в том его привесть к крестному целованию. Из Смоленска ответствовано, что по сему указу в Смоленске Лярским все исполнено и он за рубеж отпущен. 27 марта 1724 года Меньшиков донес, что Лярский «Богу солгал – нарушил веру». Лярский отрицал справедливость этого донесения, утверждая, что веру, в которой родился и на чем присягал, содержит твердо, в доказательство чего представил свидетельства от священников, у которых исповедовался и причащался – 1 июня Алтуховича, уставника монастыря Кутенинского. Меньшиков декабря 19-го 1894 года и августа 25-го 1725 года донес, что те благоприятные для Лярского свидетельства даны по принуждению и по насильницкому приказу бывшего тогда в монастыре тому игумена Антония Денисовича, называвшегося родственником Лярского; что сам Лярский отрицает подлинность этих документов, и заявляет, что ни однажды у православной исповеди и причастия не был, а исповедовался и причащался в римских костелах. Кроме того, в подтверждение отступничества Лярского Меньшиков представил следующие документы: 1) свидетельство плебана Оршанского Николая Дашкевича о 10 ноября 1724 года о том, что Лярский исповедовался и причащался в разных костелах в Орше. Лярский отвергал подлинность этого письма; но Меньшиков 1 декабря 1725 года представил письмо Дашкевича к виленскому протопресвитеру Полубинскому о том, что Лярский был и есть католической веры, о чем ведает весь повет Оршанский; что он не был бы избран в судьи, если бы не был католиком, что он построил дом ксёндзам доминиканам оршанским и ризами снабдил; что жена его с дочерями приехала русскою, а стала католичкою, и говорила, что если бы давали ей весь свет, – не была бы русскою; 2) письмо оршанского ксёндза Антония Неглавза от 11 ноября 1724 года о том, что Лярский добрый католик и ныне есть кондуктором доминиканов»; 3) свидетельство ксендза Бялозера, дьякона виленского, о том, что Лярский в костелах римских часто исповедовался и причащался. Хотя Лярский. подлинность и значение этих писем отвергает, писал Меньшиков, но из всех данных видно, что Лярский оставя греческую веру, вступил в римскую. Лярский в прошении 8 марта 1725 года объяснил, что светлейший нарочито посылал в государство польское, чтобы дали свидетельство о том, что он, Лярский, у священников польских исповедывался, и в подтверждение этого предъявил грамату управителя имения Меньшикова Потемкина к оршанскому гвардиану о том, что оный гвардиан за неподание упадшему человеку помощи и за ненаписание, когда надлежит, правды, по Бозе и совести, ему, Потемкину, более не показывался и с ним не знался. Но это письмо, продолжал Меньшиков, к сему делу немало не принадлежит, понеже о вере в нем ничего не упоминается. Св. Синод, 18-го ноября, определил: по содержанию указа Верховного Тайного Совета из Синода к преосвященному Антонию, митрополиту Тобольскому, послать указ с присоединением копии с присоединением копии с вышеприведенного сенатского ведения. Преосвященный Антоний прислал в св. Синод доношение, от 20го мая 1729 года, с присоединением прошения Лярского и написанного рукою Лярского исповедания веры, – в которых Лярский в своем отступлении в римскую веру раскаялся и обращаясь от того заблуждения к православной Церкви, по неколикодневном посте, быв у отца духовного на исповеди, изустным своим изречением мая 18-го 1729 года в соборной церкви при народном собрании пред литургией исповедание православной веры учинил и св. таинств приобщился. Св. Синод сентября 3-го 1729 года определил: «сообщить о том Сенату ведение, какое послано 16-го сентября 1729 года».

17-го июня 1726 года в городе Коломне близ приказа духовных дел взят был неизвестный «волочащийся человек», с котомкой за плечами, в котором кроме сухарей оказалась книжка, указ из Переяслава в Зарайск Вознесенского монастыря строителю иеромонаху Дорофею, за подписью архимандрита Михаила, да выписка из Уложения. Оказалось, что это Зарайского уезда села Старыни попов сын Михаил Васильев. На допросе в духовном приказе ему даны были вопросы о вере его (вследствие подозрения в расколе), причем он оказался вполне православным; лишь на вопрос о том, святые на земли имеются ли, или взяты на небо, – сказал, что о том ничего не знает, да на вопрос об антихристе отвечал, что он на земле будет, а имеется-ль ныне – не знает. Но затем посаженный под арест, Васильев, разговорившись со своими караульными, заявил, указывая на икону св. Николая, что этому образу без явления Бога он не верит, а затем объявил, сто-де он «может царя воскресить». Получив донесение о таких заявлениях Васильева, преосвященный Варлаам приказал допросить арестанта «с пристрастием». На этом допросе Васильев заявил, что об образе Николая Чудотворца он ничего не говорил, а что может царя воскресить – то он говорил в такой силе: он пустынный житель, и знает ангельскую весть и призрение с небеси; три года тому назад в летнее время, в воскресный день в пятом часу он видел огненный столб от земли до неба; из этого столба был ему глас: поди к заутрени. Услышав этот глас, он упал, встав снова упал, и так было до семи раз. По оному ангельскому гласу, как он помолится Богу денно и нощно, то и воскресит псалтырным пением царя, и в том надежду имеет он крепкую «на крылу ветренюю», для того, что близ Господа к нему. Постояв мало, Васильев заявил, что имеет Государево слово и дело. Коломенский архиерей отослал Васильева в Московскую Синодальную канцелярию, а эта – в Синод с мнением (в доношении 1-го августа), что за «слово и дело» его следует отослать в Преображенский Приказ, а по учинении наказаний, за объявление ложной святыни, сослать на галеры, чтобы впредь другим чинить то было не повадно. В Синоде Васильев объявил, что «слово и дело» сказал не вытерпев «пристрастия», а во всем прочем стоит крепко. Св. Синод 30 сентября определил: отослать Васильева в Преображенский Приказ при копии со всего его дела; но вместе с тем, находя, что тех вопросов, какие предлагал Васильеву судья Коломенского архиерейского дома Савватий (о имени Иисуса Христа, об антихристе и проч.) делать не следовало, оного Савватия в Синодальной Московской канцелярии допросить, чего ради он такие неприличные вопросы предлагал, и до решения всего дела о Васильеве держать Савватия под началом в каком пристойно монастыре.

В этом небольшом эпизоде заслуживает внимание заявление «бродячего человека» о том, что он «может царя воскресить». Со времени смерти Петра Великого прошло не более полутора года, и в заявлении Васильева речь идет, очевидно, об умершем великом царе. Доселе известно было, что народ русский, склонен был видеть в Великом Преобразователе России антихриста (История Талицкого и Левина): пред нами теперь факт из народной жизни, доказывающий, что в народе жила симпатия к почившему Государю: бродячему человеку желательно видеть снова живым царя и чудится, что своею молитвою он может его воскресить!

Раскольники всегда с особенным доверием относились к преосв. Феофану Прокоповичу. Биограф Андрея Денисова, Выговского настоятеля, рассказывает, что преосв. Феофан наслышан об уме и начитанности своего бывшего ученика (Андрей Денисов учился в Киевской Академии в бытность там Феофана инспектором и ректором) неоднократно посылал к нему на Выгов письма, в которых приглашал будто бы его к себе. И называл возлюбленным о Христе братом⁷. По словам раскольничьего библиографа Павла Любопытного, Семен Денисов писал Феофану письмо, в котором имел смелость доказывать вице-президенту Православного Синода превосходство раскола пред православием!⁸ Этим объясняется то обстоятельство, что 24 августа 1726 года явился к преосв. Феофану в С.-Петербург неизвестный старец, в одежде раскольничьего монаха, и подал ему прошение, в котором объяснял: в 1701 году, до начала еврейской войны, в качестве новгородского купца отправился, он будучи мирянином, в «город Стекольн» (Стокгольм) с товарами и с четырнадцатью человек товарищей, отчасти новгородцев, посадских людей, отчасти ладожских жителей; там шведы, отобрав у них деньги и товары на королевское высочество, всех их послали в Ельценфорц (Гельсингфорс) и посадили под арест. Помощью Божию узникам удалось бежать; с трудом добравшись до устья реки Луги, они затем благополучно прибыли в Новгород. Но несчастье так на них всех подействовало, что многие из них дали обет восприять монашеский чин. Сам Арсений отправился для пострижения в Соловецкий монастырь, но на пути, проходя через Олонецкий край, остановился на время в Гавшезерском ските, а потом остался в нем насовсем, так как иеромонахом Соловецкого монастыря Пафнутием был пострижен в монахи, двадцать один год трудился он в ските своими трудами, отчего и пищу себе имел. Но тем не менее, очень рано, он усмотрел в том ските великое бесчинство: оказалось, что скит состоял под ведением церковных противников: Данилы Викулина и Андрея Денисова с товарищами, которые велят праотечества своего обычаи хранить: принимать второе крещение от непосвященных праотцев, самовольно сожигаться в огне; и многие богомерзким научением их второе крещение приняли и в огне горели. Усмотрев таковое бесчинство, проситель решился обратиться к преосвященному Феофану с просьбой определить его в общежительство какого-нибудь монастыря его епархии. Преосвященный Феофан представил прошение Арсения в Синод при доношении, в котором между прочим выражал подозрение, что оный Арсений – раскольник, «понеже в скиту оном жил долго»; хотя сам себя раскольником не показал, но обращения своего к церкви не исповедует. К этому преосвященный присовокупил, что на другой день после подачи прошения, находясь во дворе его дома, Арсений в самую полночь стал неистово кричать, и когда по распоряжению его, преосвященного, Арсения ввели в избу, то в присутствии его, он стал метаться и перстное раскольническое сложение называл мечем обоюдоострым, а обычное церковное уничтожал, и говорил, что была вера старых царей и настала вера новых царей, и полагая голову свою к столу, аки-бы к плаху, кричал: руби меня, отруби голову; ясно было, что был шумен, но язык имел свободный. При этом преосвященный представил: а) отобранные у Арсения бумаги, в которых преосвященный видел доказательство того, что Арсений не только раскольник, но и был из числа духовных управителей раскольничьего Гавшезерского скита и б) показания Арсения на сделанном ему, по распоряжению его, преосвященного, допросе. Показания Арсения и его бумаги составляют, по нашему мнению, весьма ценный материал для истории внутреннего быта Выговской раскольничьей общины и отношений так называемых скитов к Выговскому монастырю. Из показаний Арсения видно, что от роду ему было шестьдесят один год; званьем он и отец его были «старинные домовые его преосвященства Новгородского архиерея бобыли. «В Гавшезерском скиту братии было: монахов десять, стариц двадцать четыре; бельцов: мужиков – сорок четыре, женок и девок белиц – сорок четыре, всего – сто двадцать два человека, все раскольники. Наставник у них монах Феодосий иконник, а главные учители, обретающиеся в Данилове монастыре (в сорока верстах) – Данила Викулин и Андрей Денисов, а под ними монах Варлаам Быков, уроженец Каргополя, посадский человек, олончанин Захария Пулов, новгородец Симон Иевлев, псковитянин Ипат Ефремов. Его Императорского Величества врагов, он, Арсений, не знает. Его, Арсения, в скит вторично крестили и сожигаться убеждали. Белозерского монаха Мануила, к ним пришедшего, монашества лишили, называя его еретическим, и сделали у себя простым мужиком; женок и девок, перекрещивая и воспринимая от купели вместо духовных отцов, берут к себе в келии и живя с ними блудодействуют. Наставник Феодосий живет в одной келье с женкой Агафьей пятнадцати лет, а старшие учители ведая о том его блудодействе, их не разводят. Оставил скит Арсений в следствие ссоры с жителем скита Феодором Мироновым, который изгнал его из часовни и отставил от пения; придя на Петровские Олонецкие заводы и получив от ландрата Муравьева указ о следовании той обиды, Арсений побоялся возвратиться в скит, где его как он думал убили бы и отправился в Новую Лагоду, где недели две жил в доме посадского Петра нового. Затем был в Новгороде и проживал у пасадских людей, своих родственников. Оттуда прибыл в Петербург на барке, везшей в Петербург Государеву плиту, – на этой барке и жил до подачи прошения преосвященному Феофану. В дополнительном показании Феофану, в дополнительном показании Арсений описал находившееся в часовне: образ Тихвинской Божией Матери, копия с подлинника, изготовленная самым настоятелем скита Феодосием за пятьдесят рублей; образ Николая Чудотворца, украшенный золотом и серебром на средства Михаила Сердюкова, который снабдил скит и книгами – требником, соборником, Златоуста сочинениями, кормчию беседами апостольскими; новгородец Семен Тимофеев Кашкин пожертвовал «устав большой». Две псалтыри следованныя, два евангелия напрестольных, два апостола, две триоди, два октая, два пролога, евангелие толковое, двенадцати миней месячных, общая минея большая, требник большой, книга Ефрема Сирина, Маргарит, канонник, псалтырь малая, книга Максима Грека, видение Григория Мниха – все эти книги дала вкладом старица Анфиса, московитянка, жившая в ските лет пятнадцать, постриженная Пафнутием в монахини. Кроме того образа: Одигитрия Успения, Смоленская и Знаменская, да образ Николая угодника в серебрянных окладах с гривенками пожертвованы Олонецким крестьянином Нитом. – Бумаги найдены у Арсения следующие: паспорт из канцелярии ландрата Муравьева на имя раскольника Верховского скита Федора Иванова для проезда до Новгорода и С.-Петербурга; указ от 30 июня 1725 года за рукою ландрата Муравьева Андрею Денисову, Мине Консистентову и старосте Кириллу, по челобитью Верховского скита Гавшезерского старца Арсения на Федора Ларионова в отлучке его, старца, от соборного пения и от сборной казны, – при указе и копия с просительного доношения; записка, в которой некий Никита Татарников обвиняется в краже котла, косы и лошади, упоминается о разборе старца Сергия и о других таких же напотребствах. Приводим подлинный текст бумаг Арсения, заслуживающих внимания: 1) Жалоба Арсения на Федора Миронова настоятелям Выгорецкого монастыря; 2) инструкция Арсению от суземского выборного Федора Ларионова, и 3) мировое письмо Арсения и Федора Миронова. 1. Господину Даниле Викуличу, и господину Андрею Денисьевичу, и господину старосте Кирилле Ивановичу, и всему чесному собору, Гавшезерского скита Николы Чудотворца старец Арсений бью челом вашей милости того же скита на жителя Федора Миронова, в том что подана у меня на него Федора вашей милости челобитная 1723 года ноября в 3 день, о чем – в ней объясняет, и по той челобитной допрашивал его Федора староста Ипат Ефремов и он Федор по святой непорочной евангельской заповеди во всем заперся, и я подал на него другую челобитную 1724 года октября в 24 день господину старосте Федору Ларионову с товарищи, о чем в челобитной объявляет, и он староста его, Федора, во всем допрашивал, и он, Федор, ведаючи свое воровство, на челобитной и на расспросе, не ожидая делу решения, во всем мне старцу повинился и добил челом, и по упрошению добрых людей отца Феодосия и Наума Федоровича, Василия Ерофеева, Авдея Волкова, и прочих слез их ради во всем его бесчинстве и убытке простил, а в иску волен Государь, и о том у нас написано общее договоренное мирное письмо промеж собою, и руки приложены , что мне старцу на него (иска?) не вчинать, а ему Федору не отыскивать, что в том письме написано, стоять твердо, и я против своей руки крепок, где рука, тут и голова, и он Федор против своей руки и мирного договора не постоял, от пенья мене грешного старца отлучил, а прочих всех христиан нынешнего 1725 года генваря со второго на десять от крещения Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа и по се число в никакую часовню нас не допускает, и не звонит, а сам краденые молебны поет, и собирается без звона, и ныне он Федор ложным своим челобитьем ездил на Петровские заводы и объявлял господину ландрату и ложно бил челом и дело вчинил, а против мирного письма не постоял.

Прошу вашей милости Данила Викулич, Андрей Денисович и Кирилло Иванович и весь честной собор, за его неустойку прикажете мне взять убытки и волокиты, что я волочуся за сим делом третий год, а убытки мне стали сто рублей, да что мне посылал братец Гаврила Яковлевич Тетюхин по бывшем старце Александре по его Федора братей, посылал пятнадцать годов, да триста рублей, которые объявил Федосий отец, а в допросах говорил (Федор?) Великая Государыня не раторитца (?) в том он Федор иску и повинную принес. Прикажете его взять и в крепки держать сковавши до вашего честнаго разыму, чтобы ему быть налицо, когда спросят его на заводы, понеже за собою имеет великую казну. Смилуйтесь, пожалуйте!»

2-е мирное письмо. «1724 года октября в 24 день, Выгорецкого суземка старосте Федору Ларионову подавал доношение Верховского скита Гавшезерский житель старец Арсений, того же скита на Федора Миронова во отлучении меня старца от соборного пения и во владении собранною казною Николе Чудотворцу в часовню святых икон и книг и колоколов и прочею утварию часовенною, и в прием в ту часовню подаяния от православных христиан. И потому моему доношению он староста его Федора допрашивал, и не ожидая тому решения, он Федор мне старцу добил челом, и по прошению старца Феодосия и добрых людей я старец его Федора простил, на том, что впредь тою часовнею владели и святыми иконами и прочею часовенною утварью владеть старцу Феодосию с братьей вообще, а книг сколько он старец благословит, а колокола, подание старца Александра, а в сборе казны ведать старосте, и то будет выбран, а когда будет от христолюбцев послано сколько денег в часовню, и то принимать ему же старосте, а которые деньги будут посланы на подел, и те принимать старцу Феодосию, и объявлять и поделять. А сбиратися на соборное пение всем летом в теплую пору в часовню на горе, а зимою сбиратися на пение, когда будет звон, в келию на низу, которая строение старца Александра. А без звону соборного пения в келии не творит, а во владении быть ей у него Федора Миронова с сестрами. А от соборного пения кто будет должен отлучения, отлучать по Божественным правилам общим приговором всех старцев и духовных мужей, а не безвинно, и о том вышеозначеном деле мне старцу Арсению на него Федора челобитья не вчинять, а мне, Федору, не отыскивать. На подлинном письме подпись: старец Арсений руку приложил. Вместо Федора Миронова по его веленью Тит Евлев руку приложил».

3) Наказ старцу Арсению. «Гавшезерского скита старцу Арсению иметь надсмотр, чтобы в том ските старцы и старицы и бельцы жили по преданию св. отец и по пустынным обычаям, постов бы не разрешали, а в разрешенные дни дважды, а не трижды яли, и между трапезами не яли б. И в келиях беспреградно с женским полом не жили и с зазорными лицы сожития бы не имели и юнии в келье, в коих такоже есть женский пол, не ходили бы, в лес с женским полом сам друг не ходили б. И о всяком благочинии пустынном надзирать, а бесчинных с выборными по приговорам старших наказывать, а на противящихся ко мне старосте писать. Староста Федор Ларионов».

24-го августа Синод определил еще раз допросить Арсения обстоятельно. На этом втором допросе Арсений сообщил некоторые новые подробности о себе лично и о раскольниках, среди которых жил шесть лет бельцом под мирским именем Алексея Иларионова, и лет пятнадцать монахом под именем Арсений. По смерти своего отца он отдан был матерью в научению грамоте, часослову и псалтыри дьячку Макарию Потапову, потом жил в Новгороде же у дяди своего купецкого человека Семена Васильева Жулева и по его поручению ездил с товарами в Стокгольм. Поселившись в раскольничьем ските имел своим духовником простого монаха Игнатия и трижды причащался оных раскольников сухими запасными дарами, – где они емлют то причастие он не знает. На господские праздники раскольники пекут просфоры с осьмиконечным крестом и раздают чернцам и бельцам по отпетии часов и молебна. Для поездки в Петербург он воспользовался паспортом бельца Федора Иванова потому, что он, ландрат Муравьев, ему Арсению, на его имя паспорта не дал, так как такого указа, чтобы монахам Выговским давать паспорта ему не было, а велено давать паспорта лишь бельцам для отъезда в города для торгов и промыслов. Бранился и буйствовал в доме преосвященного Феофана потому, что был пьян – служащие в архиерейском доме монахи напоили, в чем просит прощения. Св. Синод 11 ноября определил: допросив Арсения о его родственниках-новгородцах, не раскольники ли (Арсений показал, что они православные) и не знает ли он чего-нибудь о расколе, по силе правил Петра Александрийского в православие по желанию его принять, исповедать и после публичного проклятия им всех раскольнических ересей в Троицкой церкви, в воскресный день, причастить св. Таин, и затем отпустить его для пребывания в братстве в Соловецком монастыре, дав прогоны на одну поводу из синодальной казны на одного из синодальных солдат Вологды, от Вологды до Устюга, от Устюга до Холмогор, от Холмогор до Соловок давать ему провожатых по одному человеку и в дорожном пути хранить от всех обид. Но прежде, чем приведено было в исполнение это определение Синода, Арсений еще раз набуянил в канцелярии Синода. Быв отпущен с караульным солдатом в воскресный день к литургии в церковь Воскресения Христова и для прошения милостыни, он вместе с солдатами зашел во двор светлейшего Меньшикова. Здесь маршалок дал ему хлеба и рыбы и поднес водки, которой Арсений выпил три рюмки, да особо бутылку, которую по дороге распили солдаты. Захмелев и придя в помещение свое в синодальной канцелярии, Арсений стал кричать караул и ругал всех матерно, лежа необычно. Дневальный канцелярист донес о том преосвященному Афанасию, который произвел дознание. Оказалось, что позволения отлучаться в церковь и для прошения милостыни Арсению дано не было и за самовольное дозволение этой отлучки двое караульных солдат по определению Синода были смирены плетью нещадно, дабы впредь другим чинить то было неповадно.

Сержант Преображенского полка Иван Казимеров подал, через обер-секретаря Св. Синода Палехина, князю И. О. Ромодановскому челобитную, в которой жаловался, что Синоидальный ассесор Троицкий протопоп Петр Григорьев без всякой причины назвал его лютором и папистом, напрасно причитая его к еретичеству. Казимеров говорил протопопу, что у нас-де есть учителя – св. Синод и преосвященные архиереи Тверской, Новгородский, Псковский и прочие, но тот продолжал утверждать поносительно: «то тоже научили тебя люторы, которые имеют у себя Катерину». Бывший при этом протопоп Иван Семенов в тех противных словах протопопу Петру запрещал: полно-де о том говорить, разве-де какая поганая Катюшка? Казимиров в этом выражении заподозрил, должно быть, дерзость против Ея Величества, потому что обратился не с жалобой на свою личную обиду в св. Синод, а с доносом в страшную Преображенскую канцелярию, воспользовавшись советом и услугами жившего с Григорьевым не в ладу обер-секретаря Палехина. Каземиров просил Преображенскую канцелярию допросить Григорьева, в какой силе называл его лютором и папистом, и кто учители его имеют Катерину. Получив доношение Преображенской канцелярии о высылке Григорьева, св. Синод определил, чтобы Григорьев в Преображенскую канцелярию явился того же числа неотложно, что и было исполнено. Июня 25 Канцелярия в доношение Синоду сообщила, что по доношению Казимерова, важности, касающейся последованию Преображенской канцелярии не оказалось, что по приговору Ромодановского велено почелобитью Казимерова следовать в св. Синод. Дело в том, что по допросе всех прикосновенных к делу лиц под присягой и по священству, под угрозой смертной казни, в Преображенском Приказе, оказалось следующее. 16 числа мая сенатский протоколист Григорий Иванов справлял поминки по своей жене. Приглашены были на обед: Троицкий протопоп Иван Семенов, церкви Рождества Христова попы Иван Степанов и Тимофей Семенов, Самсоновской церкви поп Терлецкий, некоторые другие попы и дьяконы, бывший дьяк Андреян Ратманов, лекарь Никифор Клосинов, стольник Иван Мотовилов, бывший тверской фискал Иван Сидоров и – сержант Казимиров. За обедом сержант завел речь с попом Терлецким о том, что Римский папа – антихрист, ныне-де мерзость запустения на месте святе. Терлецкий возразил Казимирову: почему ты сведал, и где о том читал, что папа римский – антихрист? Не твое это дело говорить: ни ты учитель, ни законник. Степанов добавил: коли он, Казимиров, признает уже антихриста в мире, то и Христову пришествию быть надлежит, но о сем никто не вест, токмо един Бог. Хозяин дома, вступив в разговор, принес Апостол, и отыскал послание Петрова и Иоаннова говорил, что Казимеров то говорит напрасно. Казимеров стал выхвалять Люторское учение: лучше-де римского. Священники возразили: кто-де ученье еретиков хвалит – то сам еретик. Лютор-де от восточной церкви проклят, попы Люторские – непосвященные, а римские, хотя и отпадшие, имеют посвящение. После того вступил в разговор Григорьев: папежство-де не так противно как люторство; Лютор был монах, и взял женку монахиню Катерину и родил с нею трех сынов, таинства отвергал, монашество обругал, – многих от греческого закона отторг, о том-де напечатано в книге Феатром (Феатрон). 27 мая было снова собрание тех-же лиц у Иванова, при чем присутствовал и соловецкий архимандрит Ворсофоний. Встретившись с Казимировым, протопоп Петр Григорьев сказал: ты, значит Лютор, как хвалишь люторскую веру? Что ты, отвечал Казимеров, – посмотри бачка, за собою, кто ты такой, – не о своей голове, видно говоришь; я не папист и не лютор, а сущий христианин», «я-де сын восточной церкви, и имею учителей преосвященных архиереев Новгородского, Тверского, Псковского и прочих». «Это хорошо, и учителей имеет изрядных, возразил о. Петр; но полно, не так ли тебя учил, что держал Катерину?» Но это разговор прекратился и Казимеров вслед за тем подал челобитную… Св. Синод 4 июля определил: о непристойных, до св. Синода касающихся Казимерова речах выписать приличные к тому правила и указы, а протопопу Петру быть в своем звании по прежнему, и буде похочет удовольствования, о своей обиде на Казимерова бить челом где тот подсуден.

Некая Агафья Тимофеева, уроженная Вындомская, по первому мужу Качалова, вышла во второй раз замуж за Петра Денисова Висленева и жила с мужем двадцать семь лет. В феврале 1719 года Петр Висленев с сыном своим от первого брака Гаврилом Петровым, призвав неведомо какого монаха, (в последствии оказалось, что то был Новгородского уезда Бежецкой пятницы Николаевской Осиновской пустыни иеромонах Корнилий) «по невольному того ее мужа и пасынка принуждению» постригли ее в монашество, и по пострижении, в тот же день отправили ее на Тихвину, и привезши ее туда, люди их покинули ее по приказу их, а вклада ни в которой монастырь ей на пропитание не оставили, и кельи ей не купили; еще раньше муж с пасынком посадив ее в чеп, сковав руки и ноги. И били смертным боем, написали от ее имени о приданных ея отцовских и от первого мужа вотчинах и дворовых людях поступное письмо на имя Гаврилова Сына Игнатия, к тому письму велели Жероховского погоста выставки Любитино попу Лариону приложить руку. О пострижении Висленевой в монахини иеромонах Корнилий рассказал на допросе следующее: Петр и Гаврила Висленевы прислали к строителю Осиновской пустыни иеромонаху Ионе письмо с требованием от него к ним в дом для некоторой нужды иеромонаха: строитель отправил его, Корнилия. По прибытии его в дом Висленевых, Петр объявил ему, что жена его хочет постричься: когда на его вопрос: есть ли о том пострижении указ, Петр отвечал отрицательно, Корнилий хотел было уехать назад, но был удержан насильно, до следующего дня, когда Висленева ему объявила, что она идти в монахи не хочет, но за страхом противиться мужу не смеет и спорить не будет. Затем Гаврила Висленев принес монашеское облачение, Петр Висленев заявил Корнилию, что если он не исполнит их требования, то не быть ему в том монастыре. После сего Корнилий совершив над Висленевой обряд пострижения оп требнику, им привезенному, причем пел Гаврила Висленев. Возвратившись в монастырь, Корнилий объявил о пострижении им Висленевой строителю, а в Новгородский архиерейский разряд не донес по простоте, за что преосвященным Аароном, Новгородским викарием, ему запрещено было священнослужение и он сослан под начальство. Затем Висленева обратилась к Новгородскому архиепископу Феодосию 20 мая 1721 года) с прошением, в котором рассказав предыдущее, спрашивала, жить ли ей монахиней или белицей. Преосвященный Феодосиий, согласно ее желанию, руководствуясь известными церковными законоположениями определил: то невольное монашество ей оставить и в мире жить. Что касается отнятого ее мужем и пасынком имения, то преосвященный указал ей искать о том в светском суде. Получив на свое рассмотрение дело Висленевой по ее прошению о возвращении ей имущества, отнятого мужем и пасынком, (при чем Висленевой представлены подробные сведения как о ее имуществе, так и о действиях ее мужа), Государственная Вотчинная Коллегия обратилась в св. Синод с запросом: в числе светских людей Висленевой быть надлежит ли и при решении этого вопроса можно ли принять за основание выданное ей из келейной конторы Новгородского архиерея указ за подписью одного лишь секретаря Семенова, в котором прописана приведенная выше резолюция архиепископа Феодосия. Св. Синод 17 августа определил: дать знать указом в вотчинную Коллегию, что помянутый указ из келейной конторы преосвященного Феодосия дан правильно, ибо монашество требует не принужденного, но самопроизвольного к восприятию иноческих трудов намерения, а оная вдова такого намерения как в то время, так и поныне не имеет, как видно из ее прошений.

Насильственное пострижение в монашество жен мужьями вообще не было явлением исключительным и редким в XVIII столетии. Вот другой случай, подобный предыдущему. Маэор Иван Шестаков ы 1704 году женился на Наталье Ивановой Поленовой, при чем тесть дал ему в приданное свои родовые недвижимые имения в Ярославском, Пошехонском и Московском уездах. Шестаков бил жену и мучил до увечья, наконец через семь лет после женитьбы, 1712 г. привез ее в Севастьянову пустыню (Пошехонского уезда) и уговорил строителя оной Гавриила постричь ее в монахини. Пострижение произошло, по заявлению Шестаковой, писанному за рукою ее отца, без указа епархиального архиерея, и, как показывала после Шестакова, состояло в том, что отрезав от полы свитки своей лоскут, строитель положил его на Шестакову и сказал ей, что она пострижена, при чем дал ей имя Ирина. При этом Шестаков вынудил Поленова особою записью передать ему в собственность приданное своей дочери. После этого Шестакова поселилась в Ярославле, в женском монастыре, получая на содержание часть родового имения отца в Московском уезде, а Шестаков женился вторично на некой Федосье. Прожив полученную часть имения (вероятно незначительную: в своем прошении Шестакова писала, что ее «приданного – платья, низанья, поместья и вотчин» Шестаков ей «ничего не отдал»), Шестакова покинула монастырь и должна была вместе с отцом своим скитаться «между дворов». В 1715 году Шестаков умер т вторая жена его била челом об отдаче ей имения ее мужа, ссылаясь на письмо Натальи Шестаковой мужу, данное при пострижении, о том, что она, волею Божьею, заскорбела телесной болезнью, почему жить ей с мужем невозможно, и она по обещанию своему желает постричься, а ему жениться свободно (письмо это писано в Пошехонье, у крепостных дел, за рукою отца Натальи и за свидетелевыми руками), а также на дарственную запись Поленова Шестакову, писанную также у крепостных дел в Пошехонье за подписью Поленова и свидетелей, о том, что все, что дано им в приданное дочери, он, в следствие добровольного ее, за болезнью, пострижения, передает ему, Шестакову, а ему, Поленову, детям и родственникам его до того поместья и дому и людей дела нет, и Наталье на Шестакова челом не бить. 11 генваря 1716 г. Наталья Шестакова с своей стороны подала челобитную, в которой, рассказав, как она была пострижена насильно, как у ее отца, в беспамятстве его, была вынуждена дарственная запись Шестакову на ее приданное, объяснила, что она в 1712 г. била челом епископу Ростовскому Досифею, чтобы из Духовного Приказа, из Ярославля сыскать ее мужа и взять от него в ее пользу ее пожитки и приданное; что архиерей приказал Шестакову взять к себе ее, Наталью, но он учинился непослушен, что последнюю архиерей послал в село Спасское Ярославского уезда, преображенскому попу указ, чтобы мужа ее и его мать «церковного входа отлучить и сказать проклятие». В 1716 г. вследствие этих двух прошений из Поместного Приказа послана память Ростовскому епископу о том: которая из жен Шестакова вменяется ему законною? В отписке Досифей подтвердил справедливость вышеописанного Шестаковой, дополнял, что перед смертью Шестаков обещал свое имение отдать Наталье, вследствие чего от запрещения им, архиереем, разрешен, и что вообще законною женою умершего Шестакова он признает Наталью. Тоже самое Досифей сообщал в частном письме к протопопу Московского Успенского собора Федору Панкратьеву от 14 февраля 1716 года. 20 июня 1716 года Духовный Приказ Ростовской епархии в памяти в Поместный Приказ сообщил сведения по делу Шестаковых, добытые произведенным им следствием, тождественные с показанием Досифея. Затем Поместный Приказ сносится по этому делу памятью с Патриаршим Духовным Приказом, спрашивая его заключения по вопросу о том, которая из жен Шестакова должна быть признана законною. Патриарший Приказ при отпуске не дал ответа на вопрос Поместного Приказа, а выписав относящиеся к этому предмету церковные правила, привел два аналогичных случая их церковной практики патриарха Иоакима и митрополита Стефана Яворского. В 196 (1688 г.) некто Иев Иванов и жена его Елена Иванова просили развода в пользу Иева, на том основании, что Елена скорбеет великою скорбью и обещалась постричься, но просьба их осталась без рассмотрения; в 1707 г. 2 июня стряпчий Глеб Данилов Чернцов просил о разводе с женой своей Анной Петровой, которая скорбна была падучей скорбью и животною болезнью; пр. Стефан определил, согласно желанию Анны постричь ее в монашество, а Чернцову позволить жениться вторично. Чернцов женился в Смоленске с венечною памятью; но в 1708 г. митрополиту Смоленскому Сильвестру подано было «незнамо какое ложное доношение», в котором сообщалось, что первая жена Чернцова, белица бродит и убытчитца; Чернцов подавал по этому случаю прошение, вследствие которого из Патриаршего Приказа преосв. Сильвестру был послан указ, что Анна Чернцова точно пострижена в Никитском монастыре в Москве с именем Александры и что по правилам святым Чернцов свободен от нее. «И другие подобные сим дела в Патриаршем духовном Приказе при святейших патриархах и в межпатриаршество при преосвященных митрополитах о пострижении жен и мужей обручившихся на других женах есть многие», прибавлено в конце отписки.

Вотчинная коллегия, сообщая в виде экстракта все вышеизложенное Св. Синоду, в доношение 16 ноября 1726 года просила решение Синода по вопросу о том, которая из двух жен Шестакова законная, – так как после Натальи Шестаковой о том спорном имении бьет челом сестра ее Катерина Филиппова Шенгурская. Св. Синод положил, как доказанные факты, насильственного ее пострижения строителем Гавриилом, за что тот строитель тяжкому истязанию повинен, и слова Евангелия Мф. V, 31, 32, Марка X, 11 и 12, Лук.XVI, 18 и Матфея гл. XIX.

Шелонской пятины дворянина Андрея Иванова Мордвинова жена Пелагея Ефремова с детьми и людьми своими, придя в дом той же пятницы Бельского погоста выставки Коротского попа Афанасия Степанова, пограбили имущество его без остатка, работницу его били смертно, отомкнув амбары и сорвав замок с задней избы, забрали и оттуда многие пожитки и свезли к себе в усадьбу. Затем связав самого попа и попадью, взяли к себе в усадьбу ж, попа скованного отвезли в Новгород, к Мордвинову, который не жалуясь на него в архиерейский разряд, как бы следовало, привел его скованного же в Новгородскую провинциальную канцелярию и объявил, что он, поп, его Мордвинова обокрал. Жену его в ножных и ручных кандалах также привезли в Новгород; а пятерых детей его малолетних оставили на его дворе и морят голодом. Поп Афанасий подал жалобу на такие действия Мордвинова в архиерейский разряд, который промемориями дважды требовал приписки Афанасия в оный разряд, так как не только лица духовного, но даже и миряне, подчиненные Синоду, ведомы судом в архиерейских разрядах. Получив доношение о вышеизложенном от стряпчего Новгородского архиерейского дома, Св. Синод 24 марта определил: для лучшей верности потребовать доношение по этому делу из Новгородской консистории, за руками всех тамошних управителей, дабы Св. Синоду, ища сатисфакции, напрасно не понести нарекания, если стряпческая явится неправда. Последовало второе доношение, совершенно тождественное с первым, за подписью самого преосв. Феофана, а вместе с тем и доношение Новгородской провинциальной канцелярии., которая объяснила, что поп Афанасий, по приводу Мордвинова и по свидетельству, довелся к розыску, между тем консистория с него чина не снимает и от того в решении дела чинится остановка. Св. Синод 21 декабря 1726 г. определил: так как по силе Высочайших указов от 15 марта 1721 г. и 21генваря 1724 г. духовных персон, обвиняемых в партикулярном злодеянии (кроме тяжких государственных дел) следует отсылать к Синоду, пока оные до гражданского суда приличны будут, и на духовных в бою, краже, брани нигде не бить челом, как только в Синод, то Новгородской провинциальной канцелярии отослать попа Афанасия к следованию в Новгородский архиерейский дом неотложно, детей его, томящихся у Мордвинова, освободить немедленно, а в Св. Синод ответствовать, для чего канцелярия ни с архиереем ни с консисторией не списавшись, взяла попа Афанасия с женой, приняла от Мордвинова челобитную и в действо произвела помимо суда, а даже после двух требований консистории не отослала в оную обвиняемого? Оного Мордвинова и жену его, ежели они доподлинно такую дерзость сами собой учинили, до исправления запретить от входа церковного и в дом их с освященными потребами до указа не входить. Затем Новгородского архиерейского дома управителю донесли 7 марта 1727 г., что поп Афанасий, освобожденный под расписку из Новгородской губернской канцелярии, отпущен был в С.-Петербург для ходатайства пред преосвященным Феофаном. Что касается Мордвинова, то судья Новгородского архиерейского дома 5 февраля 1732 г. донес, что он, по объявлению ему синодального указа о его запрещении, пребывает в необращении и непокорстве Св. Синоду и преосв. Феофану, в упрямстве своем не требует ни себе, ни жене своей разрешения. Дело тянулось до февраля 1738 года. Поп Афанасий оказался виновным в краже у Мордвинова некоторых вещей, по крайней мере так значится в производстве о нем, доставленном в Синод из Новгородской губернской канцелярии, где он, будто бы винился перед Мордвиновым и просил прощения у него при свидетелях. Отпросившись в С.-Петербург, он скрылся из Коротека (в 1732 г.), ушел в Псков, здесь определился священником Пермского полка и там умер (в 1732 г.). Точно также Мордвинов был прислан в Синод (по определению Синода, от 8 генваря 1733 г.) для следствия, подал здесь прошение о разрешении его от запрещения. Не получив такого, Мордвинов обратился с жалобой в Сенат, который в ведении Св. Синоду энергически заступался за Мордвинова, указывая на то, что сама церковь, при которой служил Афанасий, была построена Мордвиновым, да кроме того свидетельскими показаниями поп Афанасий уличается несомненно в краже у Мордвинова, в следствие чего воевода Новгородский Стрешнев дважды требовал у Консистории промемориями, чтобы поп Афанасий был обнажен сана. В заключение своего ведения Сенат предлагает Синоду, «чтобы изволить рассмотреть, дабы от такого отлучения от Церкви не стали умирать без покаяния и причастия». Св. Синод 6 июля 1733 г. определил: вытребовать в Синод все производство по делу попа Афанасия как из Новгородской консистории, так и из Новгородской губернской канцелярии, а Мордвинова отослать в юстиц-коллегию, за то что 1) в своем прошении назвал Афанасия заведомо вором, тогда как было о нем еще не рассмотрено и далеко не решено; 2) за то, что он сказал, будто запрещение на него, Мордвинова, наложил преосвященный Феофан между тем как запрещение наложено Св. Синодом; 3) за презрение Высочайшего указа на докладных трактатах Синода, поданных 15 марта 1721 г. Неизвестно, что было за тем. 12 августа 1737 г. сын Мордвинова солдат Семеновского полка в доношении Синоду, сообщая о смерти отца в 1736 г., просил разрешения от церковного запрещения для себя и своей матери. Прошение его подкрепил ходатайством своим (от 28 августа 1737 г.) подполковник Семеновского полка Ушаков. Св. Синод 16 генваря 1738 г. по доношению генерала и кавалера Ушакова и прошению Мордвиновой, определил: когда она, вдова, в том, за что с мужем своим под то запрещение подпала, принесет пред отцом своим духовным истинное покаяние, то ее от того запрещения разрешить, и, по исповеди, св. Таин сподобить, и с церковными требами священнослужителям ходить в дом к ней позволить; буде же и муж ее до смерти своей в том грехе приносил покаяние истинное, и просил прощение, то и его от запрещения разрешить же.